Глава 30 - Неотправленное письмо

     Моя мама лишь третий раз вышла замуж удачно.  У меня есть сводная сестра,  русская по национальности, но прожившая всю жизнь в Полтавской области, воспитанная родителями ее отца, который жил в Павловском Посаде под Москвой.  Папа мой,  как только появилась возможность,  создал все условия для того, чтобы мама общалась со своей первой дочерью, которая почти на десять лет старше меня.   Наша первая встреча состоялась на отдыхе на юге, когда мне было лет десять - одиннадцать, а ей – лет девятнадцать.  Мы провели вместе всего несколько дней, потому что она сбежала: чувствовала себя слишком скованно в чужой среде.  От встреч в детском возрасте у меня осталось воспоминание ее упрямства и желания дразнить меня.  В памяти отпечатался достаточно колючий образ,  мне не нравился ее акцент.  Контакта не произошло.  Выматывающим для меня было, когда уже имея двух взрослых сыновей, она приезжала с сыном и невесткой в Москву, останавливаясь у меня.  Ни голос крови, ни общие интересы, ни просто симпатия не проснулись во мне.  Спустя десятилетия,  на фоне развода Украины и России, я получила письмо от сестры и написала ей ответ, который не отправила.

Элиночка, здравствуй!

     Спасибо за обстоятельное письмо, а особенно за то, что в этом письме, неожиданно для меня, присутствуют искренние откровенные ноты. Все предыдущие письма за многие годы для меня были столь формальными, далекими от человеческого, что, прости, они не были для меня серьезными. Мне понравилось, что, наконец, ты раскрылась немного, но, согласись, сделай ты это раньше, я могла бы иначе воспринимать тебя.  Ситуация наша теперь, когда ты решила, наконец, заговорить, становится достаточно интересной.  Пойми, ты не смогла до сих пор стать для меня осязаемой личностью. Я понимаю теперь, после твоего письма, что ты страдала от комплексов, возможно даже неврозов.   
    
      Мы замкнуты в своём микрокосме, где мы одиноки.  Мы рождаемся и умираем  одни.  Теперь я могу предположить, какими были твои страдания в твоей реальности. Поверь, я не избежала того же. Более того, не знаю как ты представляешь себе свою - нашу - маму: она ведь тоже пережила страшенные катаклизмы.  Не только пережила, но и не смогла перенести многое. Она была талантлива, жертвенна, но организм её не вынес давления: в возрасте она  стала страдать депрессиями, позднее теряла временами контакт с реальностью. 
   
      С матерью у меня не было понимания.  Я содержала её,  может быть и это тоже не дало мне возможности  создать семью.  Однажды, когда я сказала, что хочу завести ребёнка, уже в 38 лет, она ответила: " Будешь сама нянчить!". Меня это подкосило.  Мы жили параллельно много лет, не общаясь. Когда ты пишешь о своих страданиях, ты не подозреваешь, что люди, которые тебе кажутся успешными, возможно бывают более несчастны, чем ты.

      Давай вспомним: да, как ты пишешь в письме, тогда на юге мне было 10 лет, когда тебя хотели трахнуть абхазы.  Ты добавила ярких деталей, - что я побелела так, что веснушки выступили, - спасибо за память. Меня ещё долго трясло: ведь я видела нож. Ты молчала, - родителям говорить запретила, и я, ребёнок, должна была носить этот ужас в себе.

     Поверишь, ты оставила у меня воспоминание совсем не романтичное: давно уже я писала, что "Сестра меня дразнила".  Помню это - твоё упрямство, которое ты применяла с неизвестной мне целью. И вот я узнаю, что ты даже проглотить манную кашу не могла от зажима...  Дорогая, ты не произвела тогда на меня впечатление друга, прости. Я чувствовала, что ты меня не любишь. Ещё в твоём письме есть упреки о поездке на ВДНХ  и каком-то такси, но я об этом ничего не помню.
   
      Поговорим о нашей жизни: состоялась, не состоялась: мы же не ставили  себе цели быть звёздами. У тебя была благополучная семья, дети, есть внуки.  Все благополучны и обеспечены. Что ещё нужно? А я тебе зачем?

      Боюсь, ты меня считаешь успешной гадиной, с которой можно состричь какие-то дивиденды. Ошибка.  Может я и гадина, но стричь с меня нечего. Более того, квартиру свою я завещала действительной гадине, которая того совершенно не заслуживает, но она в тяжелый момент  одна подставила мне плечо, а все прочие были  безразличны и далеки. Каждый умирает в одиночку. Нет близких, способных разделить этот важный момент.

      Мы не понимаем друг друга. Ты, старшая, никогда не обращала на это внимания, хотя я не виню, - не сложилось. Зачем же теперь ты пишешь о внуке?  Из-за дистанции между тобой и мной он бесконечно далёк от меня. Он - абстракция. Как может он быть мне интересен, близок? Почему ты пишешь сейчас?  Я живой человек, измученный многими  гадостями жизни, тебе не известными, о которых и поделиться было не с кем.

      Что ты хочешь от меня?

                *      *     *

      Такие вещи заставляют нас возвращаться мыслью в прошлое,  сочинять несбыточные сюжеты… Мама, если бы мне удалось вызвать тебя силой мысли и воли, я прежде всего напомнила тебе те моменты нашей прошлой жизни, когда ты поражала и восхищала меня.  Я сказала бы о том, что этих моментов было много, до самого конца. Что ты была яркой, непредсказуемой и сильной.  Что странно, если с папой мы можем не обращать внимания на возраст вообще, то с тобой я не знаю, в каком возрасте, твоем, - я  готова встретиться.   Может быть в моем нынешнем? Это должно нас поставить в равные условия.
 
       Твоя жизнь, по сравнению с моей, была адом. Ты погибала от депрессии. Смысла в твоей жизни действительно не было. Ты отбывала каторгу до последнего дня как стойкий оловянный солдатик. Сегодня мы вдруг встретились. Куда ты готова пойти со мной?  Я не хочу, чтобы это была зима. Мы встретились сегодня, в июне, в жару и разноцветье. Мы едем  туда, где мы раньше жили.  Я могу прогнать твою депрессию: мы видим, как все изменилось, но я качу тебя в белой машине с музыкой, которая тебе нравится, везу  в знакомый тебе, но перестроенный дом: тебе он тоже нравится! Ты  выспрашиваешь меня, кто из соседей жив, а мне приходится ответить, что все умерли, но день сегодня такой солнечный и радостный... Я накрываю стол на балконе, заросшем цветами: ты в восторге! Ты же знаешь, как из ничего сделать цветник.  Мы открываем холодное французское шампанское. Я выстреливаю пробкой с балкона в рощу: мое любимое летнее занятие. Ты улыбаешься, а я говорю:

    -  Мама, все это была такая фигня - наша жизнь, правда?  Помнишь Чехова: “наши страдания”? Все - пыль, тлен, обман.  Мы были какое-то время настоящей семьей, мы были счастливы и нужны друг другу, хоть и было трудно. А кончилось все плохо: мы перестали друг друга понимать. Почему? Мы этого не знаем.  Давай же, мама, выпьем за ту короткую иллюзию счастья, что нам подарила судьба.

      Мама плачет, я знала, что так и будет. Но я не  утешаю, мы все равно выпьем.  Мы обе - стойкие оловянные солдатики.…

                *    *    *
   
      Родители мои были трудягами, многотерпеливыми и жили на позитиве, даже попав в жернова репрессий. Они были идеалистами, писали поначалу письма Сталину, веря в нелепую ошибку. Потом перестали.  Но и далее они не озлобились, трудились, старались сделать все возможное.

      Лишь теперь, мне кажется, я поняла их идеализм: они мечтали жить в гармонии со своей страной, верили вопреки всему в утопическую справедливость, но не были никогда приспособленцами, стукачами, предателями. Они считали, что их долг - быть чистыми, искренними и стойкими, потому что правда победит.  Они просто считали, что каждый должен спрашивать с себя, и если так сделают все - будет всем счастье.

      Сейчас никто не помнит уже о том, что это была установка большинства людей в стране. Они были предельно жертвенны, готовы терпеть.  Это не было глупостью, тупостью, близорукостью - это был забытый нынче героический романтизм и способ коллективного выживания.  Как жалко, что воспоминание об эпохе сохранило лишь часть ее эмоциональных граней: горе террора, военных потерь, страх, голод, кафкианские унижения, рабство, тотальную несправедливость. Забыта безумная надежда людей на приход справедливости еще при их жизни.

      Мне рассказывала мама, как они в Муроме, где папа грузил баржи, назло судьбе одевались по выходным в лучшее, что у них было, и гуляли по набережной.  Они были так красивы, что важна была не одежда, а их светящиеся лица. Мама говорила, что люди оборачивались и пристально смотрели на них. А по ночам они мечтали, как вернутся, пусть даже старые, в Москву, сделают пластическую операцию и начнут жизнь с нуля, сделают ее счастливой, какой захотят.  Думаю это было для них важно - мама рассказывала об этом лет двадцать спустя.


Продолжение:  http://www.proza.ru/2017/10/21/17