З. С. А. Часть 2

                3

     Недавно прочитал у Ремарка, что в маленьких городах без борделей люди страдают от подавляемой похоти. По-нынешнему – сексуальной озабоченностью.
     Не зря слухи-то ходят  -  про добавки в пойло. Хотя, если нас чем-то все-таки и притравливают, то, очевидно, на нашего брата никакие бромы и прочая химия не действуют. Чему свидетельством стоящие по ночам палатками одеяла и простыни и заскорузлые - от извержений - по утрам трусы.  Но при всем при этом выходит, что и наш пароход, как, наверное, и всякие другие, и есть такой маленький городок без борделя. Пять женщин, членов экипажа, разумеется, не в счет.
    Конечно, при грамотной постановке дела они и могли бы составить недостающий бордель, чтобы утолять похоть мужского большинства. Озабоченных мужиков тут вдесятеро больше, но…
    Во-первых, при такой постановке дела невозможно избежать огласки. Не только по нашей конторе, Базе рефрижераторного флота, но и на весь главк. А коли так, то многим начальствующим лицам эти лица не сносить, поскольку на советском флоте, будь он военный, торговый или даже рыболовный, интимные связи не то чтобы не поощряются, но преследуются по неписанному закону. Вплоть до списания с судна и лишения визы. Пожизненно. А нам это надо?
    Во-вторых, опять же по неписанному закону, судовая буфетчица – это морская жена капитана. То есть имеющийся список сразу сокращается на целую единицу. И хотя штатный наш капитан пребывает в отгулах и отпуске, а тому, что занимает сейчас его апартаменты, женщины вообще до фени – была бы водка, - при этом никто не покушается на Нинуху-Большую (Скарамуша). И она сама делает выбор, положив глаз, кажется, на меня.
    В-третьих, уборщиц в рейсах, как правило, тоже прибирает кто-то из старшего комсостава, а на худой конец, боцмана – сие зависит от качества объекта. Наконец, все остальные женщины штатным расписанием на судне вообще не предусмотрены, и их присутствие здесь – просто подарок Судьбы. Как и наличие на борту пятерых практикантов из мореходки, которые спутали тут все законы и устоявшийся уклад. Кстати, практика нам засчитывается как групповая, то есть вдвойне, и по окончании училища нашего плавательского ценза вполне достанет на рабочие дипломы. А руководителем практики формально числится у нас старпом Альберт Иваныч – тоже выпускник нашей мореходки. Хотя денежки за руководство ему начисляют вполне неформальные. И потому у нас с ним отношения, можно сказать, нежные. Однако я малость отклонился от курса…

                ***

    Видимо, судовым женщинам обрыдли свои, штатные мужики, и все они тесно подружились с курсантами. Уборщица Сирика хвостиком бегает за «подводником», Витькой Перевозчиковым. Вовка Медведев все время после вахт либо отирается в радиорубке, радистке Лууле волну на уши наматывает, либо торчит в ее каюте. Живи она там одна, а не с кастеляншей, Медведь, наверняка бы к ней перебрался.
    Кстати, с кастеляншей Толик Полещук не разлей вода. А «творческие» встречи они, как, впрочем, и «подводник» с уборщицей и Вовка с радисткой, проводят в дымовой трубе. Там места достаточно – и для сушки белья, и для «творчества». И командирам глаз не мылят.
    Одному Мурику из нашей компании женщины до лампочки. Он и в училище-то даже на танцевальные вечера не ходит. Сто грамм конфет и телевизор – это про него.
    А я вот меж двух сосен, вернее, невест заблудился. Между кокшей и буфетчицей. С одной сегодня тоже встреча в трубе предстоит. Но как с другою быть?..
    - Ты чего размечтался? – чертов Иванов опять в бок тычет.
    - Да так, думаю, кто бы за меня к приходу контрольные сделал.
    - Ага, заливай. У тебя эти контрольные на роже отпечатаны. Фифти-фифти.
    - Слушай, Витек, - осенило меня. – Занялся бы ты Нинухой.
    - Это которой?
    - Ну, кокшей, Киреевой.
    - Я-то бы занялся, да она чтой-то не занимается. Видать, брюнетов больше уважает, - Витька пригладил белобрысую челку, которую я только вчера ему подстригал.
    - Я вам не мешаю, товарищи моряки? – ехидно возник над нами помполит.
    - Да нет, все нормально, Дмитрий Иваныч, - посмотрел на него Иванов. В салоне засмеялись. У Иванова морда вальяжная, до наглости. Он на «Боре» ветеран, от подъема флага здесь кантуется, потому и может себе позволить то, что другим непозволительно.
    - Значит, можно продолжать? – злорадствует Гмирянский.
    - Валяйте.
    - Спасибо большое. А вас, обеих (почему, обеих?), я не задерживаю. Можете гулять. Только на следующее занятие мне конспекты предъявите.
    Мы немедленно поднялись и на зависть остающейся толпе выкатились на палубу.

                4

    Пару месяцев назад в Дакаре мы с «Инеем» пересеклись. Однотипный с нами пароход, такой же рефрижератор, только на тысячу тонн помельче. И корпус у него черный, а не серый, как у нас. Пароходству принадлежит. И на нем тоже наши парни практикуются – Карсанов Борька с Гешей Рудым. Они тут, в Сенегале, арахисом грузились, а мы за сухим вином зашли – у нас уж полторы недели как «тропическую пайку» давать перестали. «Усохло» сухое.
    Вообще-то наш белый теплоход, в «девичестве» «Брунсхольм», был банановозом и под флагом «Тре крунур»  возил бананы и прочую бесполезную зелень из жаркой Африки в прохладную Скандинавию. Пять лет назад он стал транспортным рефрижератором и, сменив прежнюю «фамилию» на гордое «Бора», а флаг – на еще более гордое красное полотнище, приступил к перевозке мороженой скумбрии, ставриды, карася черного и хека серебристого - в разные порты Советского Союза и других дружественных (и не очень) стран. Поскольку советские люди не любят бананы, а любят исключительно хек и иную разнорыбицу, полезную для их организмов.
    Кстати, сейчас в четырех наших трюмах мирно почивают пять тысяч тонн бывших жителей Джорджес - и Ньюфаундлендской банок, заботливо уложенные добрыми руками матросов и других членов экипажа. Предназначены эти бывшие жители для жителей настоящих – независимых государств Западной Африки, где по причине засухи или наоборот проливных дождей случился недород и массовое недоедание.  Если образовались где-то в трюмах или твиндеках пустоты, так они забиты, уже без коробок, неглиже, молодыми голубыми акулами. Это, можно сказать, дружественный дар (правда, не совсем безвозмездный) от команды «Боры», выловленный ее же заботливыми руками. В личное время. На удочку. Поскольку командой давно замечено, что аборигены Африки молодых акулят предпочитают любой другой рыбе. Даже черному карасю и серебристому хеку. А самим наловить…

    Они там до недавнего времени, движимые нашим ярким примером, с энтузиазмом строили социализм. Но чего-то недостроили, передумали вдруг, взяв на вооружение другие примеры. Работавшие прежде на них советские рыболовные суда, лишенные экипажей (их весьма невежливо попросили удалиться), «обезножили», и кушать в Западной Африке стало нечего. На бананах-то, видать, только обезьяны и могут прожить. А люди, даже с черной кожей, вполне могут протянуть нижние конечности. Вместе с остальными. Так что мы выполняем почетную миссию по спасению народов Африки. И не зря мы на промыслах горбатимся по восемь через восемь…

    Плюхнется этот строп на палубу – аж пайол кряхтит, прогибается. В стропе две с половиной-три тонны рыбы в коробах. Хватаешь короб –  тридцать или тридцать три (если отечественного производства) кило – на брюхо, на плечо или под мышку и – бегом – в конец трюма. А трюм – что футбольное поле. Добежал, шлеп коробку на уже уложенные: ряд вдоль, ряд поперек – во избежание подвижки,  - и налегке обратно. За вахту, за восемь часов бригада – как правило, из трех человек – до ста тонн и больше принимает. Мы однажды с Полещуком и Медведевым рекорд поставили – сто тринадцать тонн на три живота.
    В конце вахты на краю потери сознательности наверх выползешь, вывалишься на трюмные люки-подушки, и глаза сразу слипаются. В трюме минус восемнадцать, наверху – плюс тридцать пять – поневоле все слипнется. Не до еды, до ящика дотянуть бы. На ходу из робы вылезешь и спать. А во сне опять эти короба крестишь: ряд вдоль, ряд поперек . И никакого отдыха. Только на третьи-четвертые сутки втянешься, вроде, и спать начинаешь нормально, без трудовых кошмаров, ан глядь, пароход-то уж полный – вира якоря! Так что переходы для нас – как праздники, вроде отпусков. Хотя за переходы меньше денег платят, вдвое, а то и втрое меньше, чем на промысле.

    Вот ведь парадокс: казалось бы, быстрее загрузил, время сэкономил – и получи больше. А выходит наоборот. От этой скорости, оттого, что мы пупы надрываем, толпе, никакого прибытку. Одни капитаны, говорят, за это бабки лопатой гребут. Потому и погоняют команду, как надсмотрщики рабов. И вынуждена публика промышлять маклачеством: везет из дому разную дешевку вроде часов «Юность» или одеколона «Москва» на обмен, ловит на удочку акул – для того же. В африканских портах все в дело идет, все годится.
    Судно еще на ходу, еще только на швартовку заходит, а его уж пироги по бортам обступают, на бамбуковых шестах корзины наверх поднимаются – с бананами, ананасами или кокосами, по-местному коконотами. Хочешь - забирай, клади в обмен пару карасей или акуленка. А у стенки только и слышно: «Адин чапка – два тапка!» Местные жители уж больно наши ушанки любят. Меховые, с кожаным верхом. Нам их для работы в трюмах выдают. А они, выменяв за пару блестящих туфель или кусок парчи, тут же на себя нахлобучивают и тесемки подвяжут и, счастливые до опупения, куда-то спешат. Наверное, к своим – приобретением хвастать. А на дворе плюс тридцать восемь.

* * *
    На «Инее» народ не надрывается. И не очень даже потеет. Правда, у пароходских ставки поменьше: у матроса первого класса – 75р. против «наших», рыбацких, 82-х. Зато валюту им платят… Да чего там, в чужих руках всегда колбаса толще. Но вот какую новость Карсанов с Рудым подбросили – прямо с ног шибает. Они только что из родных пенат притопали, а там, говорят, средь плавающей братии упорный слух появился. И пришел он будто бы из самых верхов, где поставлен на ребро вопрос о целесообразности существования на флотах института стукачей. То бишь помполитов. Причем, как у торгашей, в системе ММФ, так и у рыбаков и даже военных.
   Я высказался, что это из области ненаучной фантастики. Вы-то сами, говорю, верите в такое?
  - А почему бы и нет? – возразил Подводник. Работают же добытчики, ну, которые поменьше, типа СРТ, без всяких помполитов.
   - Там свои стукачи имеются, типа парторгов или предсудкомов, - остудил я его.
    Однако Карсанов с Рудым приняли сторону Перевозчикова. У них на «Инее», говорят, помполит вдруг ни с того, ни с сего взялся штурманскую вахту нести – за недостающего четвертого. И до нас дошло, отчего это наш «дуче» Гмирянский таким шустрым стал в последнее время. Раньше только и делал, что брюхо на солнышке грел да по чужим иллюминаторам зыркал, а тут по два-три раза на неделе военно-морскую учебу насаждает. Или почуял, что палуба под ногами закачалась. Дадут гон – куда ему деваться? Он ведь, кроме как народ необразованный воспитывать, ничему не обучен. Сам себя он любит комиссаром называть, а для команды он – дуче. С Джорджес-банки, с первого нашего захода туда. С тех самых пор для меня он – враг номер раз.

    Джорджес-банка, равно как и Большая и Малая Ньюфаундлендские, как Дакарская и сколько их еще там, по Атлантике, - это такие большие бассейны с живой рыбой, наподобие того, что у нас в «Океане», на Ленинской. Вообще-то банка означает мель. И по сути это общирные отмели в океанах, с глубинами, приятными для проживания селедки и хека. Тут для них, как говаривал дедушка Крылов, и стол и дом. А для рыбаков - удобные якорные стоянки. Мы, транспортники, ходим сюда вроде как постоянные покупатели, а продавцами тут – промысловики типа «БАТов», «БМРТ», «СРТМ» и другие, помельче. Они черпают своими кошельками и тралами, морозят и отвешивают каждому по мере вместимости его кошелок-трюмов. Большие базы, наподобие «Амадея» или «Монюшко», принимают и живьем и сами морозят или солят. Нам же только мороженую подавай.
    Когда в конце августа мы в первый раз бросили яшку на банке Джорджес и к нам привязался первый добытчик, БМРТ «Тургенев», первое, что сделали мы, это обменялись фильмами. За две недели перехода мы прокрутили, и не по одному разу, все фильмы, что нам выдали на рейс. «Операцию «Ы» крутили вместо журнала перед каждым новым сеансом. Дошло до того, что стали вертеть вверх ногами и задом наперед – эффект одинаковый. «Операцию» и «Дайте жалобную книгу» вся команда выучила наизусть». Кстати, их мы и предложили на просмотр тургеневцам, а взамен получили «За двумя зайцами» и «Обыкновенный фашизм» – на нем настоял я.
    Разумеется, «новое» кино посмотреть собрались все свободные от работ и вахт. Салон, где у нас крутят фильмы, был забит по завязку. «Комиссар» наш Дмитрий Иваныч сидел как король на именинах, беспокойно ерзал на стуле и все оглядывался на меня: почему не начинаю. Еще бы! Ведь рядом с ним сидел не кто иной, как сам начальник экспедиции Голубев – он перебрался на «Бору» с «Тургенева» и должен был с нами вернуться домой, в Таллин. Валька Стулов, записной наш кинщик, был на перегрузе, и крутить кино вызвался я. А я в этом деле был еще чайник. Хотя управился довольно ловко, закрутил.
    «Обыкновенный фашизм» произвел на нашу публику эффект подводной мины. Когда на экране появилась фигура «великого диктатора» Муссолини, в затемненном зале будто бомба ухнула: «Дмитрий Иваныч, это ты?» Сходство – во внешности, мимике, манерах – было так поразительно, что не сдержался начальник экспедиции. Это он и произнес убийственную фразу. С него и началось, а виноватым оказался я. Стрелочником. С того самого дня Гмирянский, мне кажется, меня лютой ненавистью возненавидел.

                Продолжение  следует.


Рецензии
Борис Васильич, здравствуй, прочитал с удовольствием...Откровенно. художественно. познавательно...Рад тому. что творишь о том, что вытворяли прежде...Новых удач!

Сергей Владимирович Жуков   08.09.2017 23:55     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.