19. Вольная жизнь в ФМШ длилась полтора года
Несколько неожиданно, не правда ли? Но странного и необъяснимого в этом нет.
Дело в том, что Саша Горбань познавал не только математику и физику, – он окунулся в жизнь нашего Академгородка, где в те годы «дышали воздухом свободы». Это были последние годы, когда контроль партийных органов ещё не стал повседневным и повсеместным. Он был, конечно, но проявлялся эпизодически.
Да, уже осудили на собрании в Институте неорганической химии Олега Бреусова за его критику внешней политики страны, и он вынужден был покинуть Академгородок. И раскритиковали студента 4 курса НГУ Юрия Никоро за его выступление на заседании дискуссионного клуба «Комсомольской правды» «Я и время» на тему «Знания и нравственность», где он критиковал программу КПСС, принятую на ХХII съезде, но его тогда не исключили из университета.
Контроль был. Всё становилось известным. Была и реакция партийных органов на отдельные события. Но только тогда, когда переходили определённую грань. Строгого контроля не было. А «на кухне» в домах можно было вслух говорить о многом, запретном. И говорили, и не думали в те годы, что наши разговоры станут известны органам КГБ и органам КПСС. По крайней мере, я не слышал, чтобы какие-либо разговоры на кухне стали предметом обсуждения на собраниях, и чтобы кого-либо за них наказали. Хотя теперь я знаю, что и стукачи тогда были, и разговоры записывались. Наверное, и обсуждались в надзорных органах, а, может быть, и повыше.
Воздух свободы опьянил неокрепшую душу мальчика. Ведь теперь он размышлял не только о математических проблемах, но и о проблемах жизни. А тут ещё и первая любовь, которая не была взаимной.
Саша пишет:
«Я. должен был заканчивать там 8-й, 9-й и 10-й классы. Но дело в том, что к концу девятого класса я совсем «отвязался» – перестал на уроки ходить. Первая любовь: глубокая, яркая и, как положено, несчастная. (Недавно, кстати, Она мне написала, адрес нашла в Интернете. Живёт сейчас в США). Всего раннего Маяковского наизусть выучил... Вызвали маму, она меня забрала.
В Академгородке, кстати, со мной расстались вполне спокойно, я, во всяком случае, не ощущал, что меня оттуда изгнали. Просто посоветовали маме водворить меня в домашнюю, так сказать, атмосферу. Что она и сделала. А произведено это было всё деликатно. Многие в ФМШ расставались со мной с трудом. Со многими мы потом встречались и сохранили прекрасные отношения – в том числе и с преподавателями. Были там замечательные преподаватели литературы – Перцовский и Гольденберг.
С Перцовским я, правда, связь потерял, а Иосиф Сахарович Гольденберг сейчас в Пущино под Москвой живёт, мы до сих пор друг другом интересуемся. Гена Фридман у нас спецкурс читал, я ходил его слушать. Спецкурс у него был по дискретной математике, он этим сам занимался в то время.
Я ведь не ходил на многие уроки. Жили мы весьма вольно. Решали задачи. Ходили костры жечь, картошку пекли, за жизнь разговаривали... Я книжки научные читал – порой весьма сложные, тяжёлые, ходил на некоторые университетские лекции. Конечно, практику по физике, математике не пропускал или контрольные, такого не было. Математика с физикой всегда у меня шли блестяще. Ну а всё остальное шло... как шло».
Одним словом, полтора года пробыл там.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/09/06/174
Свидетельство о публикации №217090600171