1. Дамоклов меч висел над головой полтора года

НА СНИМКЕ: Саша Горбань, подследственный. На теплоходе летом 1968.

А дальше? А дальше была странная жизнь. Дамоклов меч висел над головой Саши и его друзей полтора года.

Саша взял академотпуск. Допросы проходили редко. Во время них не было ничего изматывающего, ничего сверхъестественного. Как у Кафки в «Процессе», – шёл процесс, только в отличие от героя Кафки я знал, в чём меня обвиняют, знал, что в общем-то я виноват. Поэтому было постоянное ощущение нависшей угрозы. КГБ, естественно, эту игру выиграл, точно рассчитав всё психологически.

– Как же Саша жил всё это время? На что? Где? На время академотпуска общежитие не положено.

– Жил у друзей в общагах, когда-то на койке, когда-то на полу, когда-то у подруги, когда-то в доме у Раисы Львовны Берг, когда-то в коттедже Александра Даниловича Александрова, а когда-то и на почте ночевал, междугородный телефонный пункт был открыт круглосуточно. Один раз активисты студсовета засекли меня в тройке с подругой, вышибли ночью дверь и сдали в милицию.

– Приезжала ли Ваша мама в период, когда у Вас был академотпуск, знала ли она об этом?

– А как она могла узнать – она заехала один раз, после сессии, у нас был билет на туристический теплоход и 30 мин. на сборы. Это я чаще приезжал в Омск. Всего ночь в поезде – и очень дёшево.

Трудная жизнь была у Саши в это время, но когда я спросил его, а чем он занимался, ответ меня ошеломил:

– …Пытался заниматься, общался я с разными людьми на разные темы, с Александровым о хроногеометрии, с социологами и психологами – о тестировании, и т.п. Много интересного узнал.

Пока шло следствие, я прочитал всего Эйнштейна, что был издан на русском языке. Очень много изучил работ по квантовой механике, почти в полубредовом напряжении придумывал, как выходить из узких мест, из трудностей физики. Из этого не вышло до сих пор ни одной статьи. Но тогда это был главный фон моей жизни: я болел центральными проблемами теоретической физики.

Но в то же время было трудно вести формальный учебный режим, хотя первую сессию я сдал с блеском. А потом было тяжело. Взял академотпуск, какие-то экзамены сдавал.

–А когда и на сколько Вы брали академотпуск? Где были в это время? Что делали?

–Тут могу быть не вполне точным, но вроде бы так: академ взял на год, осенью 1968. Жил в Академгородке.

– Я так и не понял, сдавали ли Вы экзамены за 1 курс весной 1968 г.? – спросил я его. – Начали ли Вы заниматься на 2 курсе осенью того же года? Вы же взяли академотпуск осенью. На сколько? Сдавали ли экзамены зимой 1969 г.?

– Как это – заниматься на втором курсе? Я и на первом на лекции почти не ходил. Читал, решал, сдавал. А тут что-то сдавал, что-то нет. Занимался сам.

Зимой тоже что-то сдавал. Прекрасно помню экзамены по теории поля (электродинамика и специальная теория относительности – отлично), анализу (вопрос был про представление функций интегралом Фурье – отлично), термодинамике и статфизике (а здесь меня экзаменатор не уважал).

Все было в беспорядке, но довольно творческом. Сдавать можно было просто – договариваешься с экзаменатором, берёшь экзаменационный лист – и сдаёшь.

Ещё одно воспоминание:

«В Новосибирске же у меня, помню, принимали экзамен по теории поля. Собрались молодые теоретики, давали мне свежие публикации западных учёных по кинематике ядерных реакций и заставляли меня из них решать задачи. Я решал, а они получали от этого удовольствие: их студент решает прямо в ходе экзамена те задачи, которые эти западные учёные публикуют в своих научных работах. И они, мои экзаменаторы, хихикали над этими авторами. При этом я ведь тоже получал удовольствие. Всё было нормально. Восемь часов шёл экзамен.

Такая глупость, как экзаменационный билет, конечно, не присутствовала. Вот какой уровень был в Новосибирске (экзамен этот состоялся после третьего, кажется, семестра)».

Не все, конечно, так ко мне относились в Новосибирском университете, как эти экзаменаторы – молодые аспиранты. Кто-то относился похуже, кто-то – вообще плохо. Всяко бывало. Я был не очень хорошим студентом – пропускал лекции, например. Но если я хотел заниматься, то там было, чем заняться. Самостоятельно много занимался – брал книги, сидел в пустых аудиториях и читал, читал, читал... Вот такое там было причудливое сочетание свободы – до выхода за рамки – и напряжения – до предела физических возможностей.

– Почему Вы не уехали, как Петрик? Тогда бы не было обсуждения в НГУ, исключения из комсомола.

– Ну, Ваша гипотеза вряд ли точна. Дело было открыто, и достали бы в любом городе. Конечно можно было совсем поменять жизнь и уйти в какой-нибудь скит или монастырь (этот вопрос был проработан, даже карта была, как добираться до одного из таёжных скитов, и рекомендации к его главе), но не стал - не моё это. А не уехал - куда, зачем, как близким объяснить (мама ничего до конца не знала).

– Почему следствие вышло на Вас?

– Точно - не знаю, однако было это нетрудно (я бы, на их месте, вышел). Компания Петрика, приятель Делоне, друг Даниэля...

– Да, а вот откуда у КГБ было детальное знание о наших похождениях – вопрос нетривиальный. Нас окружали доносителями. Тем, кто отказывался, грозили отчислением, армией, и т.д. От отказавшихся я знал об этих «приглашениях».

Предполагаю, что отказывались не все. Но кто доносил – не знаю (а сейчас и знать не хочу – может быть сильно грустно, если кто-то близкий).

– Так всё это тянулось с января 1968 по октябрь 1969? Свихнуться можно. А кто-нибудь из комсомольских функционеров или преподавателей беседовал с Вами перед судилищем? Говорил с Вами, как Вам надо себя вести? Признаваться, каяться... Я это спрашиваю, потому что со мной такие беседы велись: "Покайся, и партия простит тебя. Она справедливая! Меня два раза из партии пытались исключить.

Первый раз меня спасли Дед и академик Воеводский, а второй раз дело тянулось 14 месяцев, но так и не нашли ни одной зацепки... . Я тогда был первым замом директора Института прикладной физики. по научной работе.Знаю, как это действует на психику, даже тогда, когда ты ни в чём не виноват.

– Беседовать со мной никто и не пытался. Функционеры не были идиотами. Никто признаваться и каяться не предлагал - лицо берегли (своё)... А хорошие люди не знали. Александров, например, только после всего этого судилища узнал, да и остальные тоже.

–фраза из письма Биченкова Деборе Яковлевне: «Саша очень много и упорно запирался на следствии, причём это не было запирательством из страха перед наказанием». Потом её повторил Лейфер.

–Простите, а что нуждается в комментариях? То, что я все придумал и организовал - то так и было. Инициатор и организатор.  Впрочем, не блестящий - а то бы не нашли никого.

Мне фраза Лейфера всё ещё не нравилась, и я уточнил:

– Написано так, что можно прочесть, что Вы сначала запирались, а потом признались. Если так, то почему всё же признались? Почему не стояли до конца? Вас (или кого-нибудь) арестовали? Предъявили признательные показания? Какие-нибудь доказательства? Очные ставки?

– И вот ответ Саши:

– У них было: признательные показания как минимум одного из группы (возможно, всё же, двоих) и одного посвящённого. Плюс почерковедческая экспертиза. В такой ситуации я знал, что отказываться глупо. Никакой суд на моё «непризнание» внимания бы не обратил.

Не стоит путать признание («я это делал») с покаянием. Второго не было.

– Почему признались Ваши товарищи? Ведь доказательств не было? Вы же автографы свои не оставляли на стенах и изначально не хотели, чтобы вас вычислили.

– Как я писал, товарищи признались не сразу и не вдруг. Сначала задавили экспертизой почерка и показаниями близких, а потом начались признания. И то не у всех.

– Когда в моих вопросах дело дошло до следствия, вопросы Саше Горбаню становились всё детальнее и настойчивее. Мне показалось, что в моей книге важно отразить все нюансы, но Саша решительно этому воспротивился.

– Почему Вы сразу признались?

– А это Вы почему так решили? Совершеннейшая неправда. Никто не признавался сразу (и уж тем более я этого не делал). Через год с лишним, они нащупали среди наших близких (информированных, но не участвующих) слабое звено, вызвали его, он рассказал все, что знал. Потом нашли самое слабое звено в самой компании - и тоже вызвали. Рассказали ему всю нашу эпопею в деталях, он признался. Всё. Дальше был вопрос не о секретах, а о сохранении достоинства.

– Позвольте мне все же одну важную декларацию произнести, – пишет он, – я никогда не поддерживал обвинительные нападки на разных людей, волей случая попавших в жернова системы.

Вот Вы спрашиваете, кто первым дал показания. Я знаю – и не от следователей, а лично от ребят об их показаниях. Не надо было ничего предъявлять. Это были дети, в момент деяния от 15 до 19 (20?) лет, которым противостояла система и профессиональные следователи.

Год подследственной нервотрёпки. Потом на голову выливается детальный с мелкими подробностями рассказ о наших похождениях в ту ночь. Ребята не выдерживали.

Я их пытался настраивать перед допросами, наивный. Они не могли выдержать. И это нормально. Поминать их имена как сломавшихся и сомневаться в их порядочности – стыдно».

Мне не было стыдно, потому что я не сомневался в порядочности Сашиных друзей. Но мне хотелось отметить наиболее стойких.

Мой следующий вопрос был таким:

– Но почему же следствие вышло на Вас?

– Точно не знаю, однако было это нетрудно (я бы, на их месте, вышел). Компания Петрика, приятель Делоне, друг Даниэля...

– Советовались ли во время следствия с кем-либо?

– Не очень – специального такого действия – «советоваться» не припомню.

– Обсуждали ли с Мешаниным и Поповым? С Делоне до его отъезда в Москву? С Александровым, Берг, Гольденбергом? Или всё переживали один?

– С Александровым, Берг, Гольденбергом ничего не обсуждал – они, как я понимаю, и не знали до конца.

С Мешаниным и Поповым общался мало – скорее советовал им, как себя вести (не очень настойчиво, но всё же).

С Делоне был намного ближе. Но особо детальных обсуждений не припомню.

– С кем Вы дружили или с кем могли посоветоваться в Академгородке (или на кого могли опереться) после отъезда Делоне?

– Вопрос неясен. Советоваться с Вадимом (или опираться на него) – странная идея. Его надо было ценить, поддерживать, любить, интересно было общаться... А хороших знакомых было много – десятки. Но какой-то особой надобности в поддержке не было. Человеческие контакты были нужны – это да. Но они и были.

Между прочим, рассматривая поведение поэта Вадима Делоне, следует иметь в виду, что эта характеристика является ключевой. Его действия в различных ситуациях можно объяснить именно тем, что он не был лидером, организатором, инициатором, каким был Саша Горбань, он сам постоянно нуждался в поддержке.

– Связь с Делоне оборвалась или как-то удавалось передать письмо или получить какое-либо известие?

– А как-то так, затухло. Не так, как с Даниэлем - к тому я в гости летал. А про Вадима узнавал, как он там. По диссидентским каналам и по математическим – через геометров – друзей и знакомых Бориса Николаевича Делоне.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/09/06/480