Птенец

Мы нашли его на голой, утоптанной земле. Два брата или сестрицы лежали неподалеку, бездыханны, а он еще подавал признаки жизни. Видно, был самым сильным из троих. Выбросил ли их кукушонок из гнезда или разметала пронесшаяся гроза, неизвестно. Мой внук притащил меня к нему за руку. «Его уже не спасешь», — сказала я. И мы пошли прочь по дорожке от маленькой станции Донецк-два к троллейбусной остановке. Но Вова вдруг остановился и стал меня умолять вернуться к птенцу.
— Мы должны попытаться спасти его. Если же он умрет, мы похороним его по-человечески. Ну, а вдруг он выживет?
Гибель беспомощных существ — печальнейшее из зрелищ. Почувствовав мое колебание, Вова стал еще настойчивее. «Ну хорошо», — сказала я и сама почувствовала облегчение. Мы вернулись.
— Какая у меня замечательная бабушка! — прочувствованно произнес внук.
От листа бумаги, с расписанием электричек, мы оторвали половину и сделали кулек. Вова положил туда птенца и понес его, прижимая к груди. Птенец был почти голый, только на крылышках темнели перышки. Вова легонько тронул пальцем клюв, и он раскрылся, обведенный ярко-желтой, бархатной каемочкой четырехугольник, такой большой для крошечного существа! Когда мы ехали в троллейбусе, согревшийся в руках птенец чирикнул. Подал надежду. Вова возликовал. Кто-то из пассажиров сказал, что птенца надо было посадить на ветку. Легко сказать. Во-первых, не удержится. Во-вторых, его мама не летала рядом, следовательно, погибла. А в-третьих, по земле бродят кошки. И птенцу нужна немедленная помощь. Все это и объяснил попутчикам Вова. «Подсадить! Какое лицемерие!»   — подумала я. Дома в холодильнике нашелся творог. Мы стали кормить птенца. Он широко раскрывал свой квадратный ротик, стоило погладить его по головке. Затем задремал в корзиночке, подвешенной на солнышке. Не прошло и часа, как он проснулся и запищал. Голосок стал звонче. Мы снова покормили, и он опять сомкнул глазки и свой каемчатый рот.
Через день внук уехал со своей мамой на неделю. Птенец остался на моих руках. Утром я вывешивала его «гнездо» на балконе, ночью пристраивала к трубе горячего водоснабжения. Он будил меня в шестом часу утра криком, распахивал рот и так вертел головой, что половина корма просыпалась мимо. После еды я меняла ему пеленки. «Ну ты и обжора! Ну ты и грязнуля!» — говорила я и прибавляла: «А ну не вертись!» Птенец не обижался и старался быть молодцом. На третий день он приноровился к моим пальцам, а я — к его манере есть. Всего-то и надо было класть еду глубже в горлышко. Он предпочитал всему яичный белок. Его грудка стала покрываться перьями. Он стал узнавать меня, реагировал на голос, как-то схватил клювом за палец. Клюв оказался мягким, прикосновение — нежным. На четвертый день, когда я чистила его корзиночку, а он лежал на боку рядом с нею, его маленькие, кругленькие глазки глянули на меня с таким доверием, что я подставила ему ладонь. Птенец поднатужился и ползком вскарабкался на нее. Он прицепился к ладони крохотными мягкими ноготками, сложил крылышки и закрыл бусинки глаз.
Я дивилась. Такое простенькое создание, казалось бы! Мешочек и два отверстия, большое и маленькое. Молчит, когда набит едой, кричит, когда пуст. Всего-то! Оборот происходит в течение полутора часов, если не меньше. И вот за четыре дня это существо все уразумело, приспособилось к обстоятельствам. Он был сильнее, чем я думала. Он был разумен и перекликался с летающими мимо балкона птицами. Однажды, когда я его несла в дом покормить, воробей, летевший на зов, ударился о стекло. Я тут же вынесла птенца, но птица не вернулась. Я поражалась силе жизни в этом маленьком, легко остывающем комочке. Но я переоценила эту силу.
На шестой день испортилась погода. Ночью шел дождь. Птенец проснулся поздно и голос подал слабо. Как нарочно, остыли трубы горячего водоснабжения. Птенец был как будто сонным и ел мало. Я вынесла его на балкон, потому что там он всегда становился веселее. Прошло около часа. Я спохватилась: что-то он молчит!? На балконе меня встретил холод. Птенец был тоже холодный, но живой. Жизнь в нем еще теплилась. Я помчалась на кухню, где, к счастью, был горячий чайник, укутала птенца и положила на крышку. Скоро он согрелся и зачирикал из кулька. Я дала ему хлеба и льняного семени. Ничего другого на тот момент у меня в доме не было. Давать ему яйцо побоялась. Накануне вечером моя знакомая сказала мне, что от яйца, в особенности от желтка, птенец может ослепнуть. Ловить для него насекомых оказалось делом нелегким. Тут очень бы пригодился Вова. Я только посочувствовала мамам-птичкам и сделала открытие: в городе мало насекомых, а в деревне травы просто кишат ими. Сколько узнаешь, однако, взяв на воспитание птенца! Удостоверившись, что он ожил, я положила его в чистое гнездо и пошла на базар. Я отсутствовала менее часа. А когда вернулась, мой птенец уже остыл. Похолодание в августе, перерыв в подаче горячей воды, мое недомыслие погубили его. Я расстроилась. Мне бы его оставить на чайнике, чайник укутать в шаль. Я ругала себя за толстокожесть. Как грубы наши человеческие ощущения в сравнении с чувствительностью птиц!
Теперь мне не хватало надоедавшего, ежечасно требовавшего к себе внимания птенца. День померк. Меня мучило чувство вины. Я успела полюбить это существо. А еще я не знала, что скажу внуку. Он приехал и первый его вопрос был о птенце. Не слишком склонный оправдывать, на этот раз он был великодушен. Выслушал подробности о днях маленькой жизни, погрустил вместе со мной, пожалел, что мы его не вырастили, осведомился, достойно ли я птенца похоронила. И своим пониманием и сочувствием снял тяжесть с моей души. Может быть, сказал он, мы спасем какого-нибудь другого птенца, имея этот горький опыт.

1996