Любовь

   Люди все-таки большие сплетники и оговаривают зверей, как хотят. Особенно достается кошачьему роду: и бесстыжие-то они, и сладострастные. Чего стоит выражение «мартовский кот». Упрямое человеческое предубеждение победить трудно, но я все-таки попробую. Жил-был такой себе кот с вполне банальным именем Васька. Красавцем его, пожалуй, не назовешь, но что-то в нем, определенно, было примечательное: то ли необыкновенно белая шерстка и странный узор черных пятен на ней, то ли большие грустные глаза, то ли удивительно совестливый характер — ничего он без спросу не таскал со стола. Жил Васька на тринадцатом этаже, гулял только на балконе, бесстрашно восседая на перилах, и с этой высоты на жизнь земную и смотрел. Ел избирательно, и был хрупким созданием. Решили хозяева вывезти его в лес на отдых с собою. Посадили в сумку, кинули на заднее сиденье машины и повезли. Грохот трассы, тошнотворный запах бензина, резкие звуки гудков повергли кота в прострацию. «Смерть моя пришла», — мелькнула мысль в его обезумевших глазах, пред тем, как он потерял сознание. Все Васька, однако, вынес: и поломку машины посреди пути, и томительное ожидание помощи, и начавшийся дождь. Его везли в лодке через реку, и он опять терял сознание. Потом вода лилась на него сверху, потом его швыряли в сумке на мокрую траву. Кот снес все молча. Наконец, его освободили из сумы-тюрьмы, где он провел семь часов, но привязали на ремешок к рюкзаку. Невыносимое для кота оскорбление и излишняя осторожность: кот не в силах был бежать и никакого «зова природы» не чувствовал. Когда первая палатка была поставлена, что-то осмысленное появилось в кошачьих глазах. И он пополз на животе в этот «дом», впрочем, не понимая, как люди могли бросить настоящее жилище — с диваном, мягким креслом, с восхитительно ворсистым ковриком и предпочесть это пристанище. Ни воздух, ни деревья, ни река не радовали его. Оживился он только слегка, увидев квадрат влажной земли, с которого сняли дерн, — место для кострища, — и пополз туда, справить естественную нужду. Но и тут его поправили, отнесли подальше.
   Как выразился классик, уж очень хорош был стресс. Три дня Васька не ел, отощал до крайности. На живую, только что выловленную в Осколе рыбку, не глянул. Чтобы кот отворачивался от свежей рыбы! «Умрет!» — грустно думала хозяйка. Но были и некоторые обнадеживающие симптомы: кот прислушивался (вздрагивая), приглядывался (вжимаясь в землю от всякого незнакомого предмета), принюхивался (воздух его бодрил). Временами шерсть его становилась дыбом, он пятился и нырял в палатку. В конце третьего дня он поднял голову вверх, увидел птицу и... началось выздоровление. Глаза заблестели, он мяукнул: «Дайте птичку!» Люди рассмеялись и ничего не дали. Тогда Васька исполнил свой коронный трюк, встал перед птичкой на задние лапы. От такой наивности «засмеялась» даже птица: защебетала, спустилась пониже, чтобы рассмотреть чудака. Кот, вздрагивая каждым мускулом, лег и пополз. Птица перелетела на другое дерево и залилась щебетом-хохотом. Так она дразнила его долго. Когда он остывал, спускалась почти к самой земле. Наконец, кот что-то понял, нахмурился, отворотился от птицы, подошел к стволу дуба и почистил когти. Потом съел рыбу, предварительно дав понять, что ее следует почистить и порезать. Скоро он стал поправляться и хорошеть на глазах. «Раскормим мы Ваську, будет он у нас толстый!» — лелеяла мечту его хозяйка. Но…. Однажды вечером, когда все уже укладывались спать, в зашнурованную дверь просунулась между двумя застежками мордочка незнакомой кошки. Эту кошку я мельком видела днем на тропинке, она прошла и скрылась в траве, лишь глянув в сторону двух наших палаток. Выходит, не случайно прогуливалась по соседству. Наивный Вася удивился и глянул на хозяйку. «Это к тебе», — сказала она и выпихнула его из палатки. Вася неуверенно сделал первый, роковой шаг. Кошечка отошла, подождала и опять отошла. Смущаясь, Вася шел за ней. Так они, как бы танцуя, удалялись, пока не скрылись, растворясь в мерцающем сумраке. И опять Вася лишился аппетита. Любовь оглушила его, как обухом. Не ел, не спал, с четырех часов дня сидел на тропинке, по которой она приходила, выглядывая подругу. В нетерпении и тревоге перебегал на вторую тропу, по которой она ушла. Подруга не торопилась. Она приходила, когда темнело, прокрадывалась, как тень, в траве, и они удалялись на луг, где стрекотали кузнечики и белели ночные цветы. Если кто думает, что влекли их друг к другу только плотские утехи, тот ошибается. Грех, должно быть, был, но никто этого не видел и не слышал. «Знает только ночка темная, как поладили они». Отдыхающие дикари видели их гуляющими на живописных тропинках, сидящих рядышком на ветвях дуба, глядящих в лунную ночь с берега реки на поблескивающую воду. Кот и кошечка, любующиеся ночной рекой, это нечто! И никаких воплей!
   Скоро стало ясно, что намерения у Василия самые серьезные: он хотел создать семью. Однажды чудной серебристой ночью он привел подругу к палаткам и стал уговаривать зайти в ту, где он жил. «Мяу-мяу»,— говорил он нежно. «Мур-мур», — отвечала она. Они обошли весь двор, все Василий ей показал: свою посуду, скамейки, стол. Все она оценила, но войти в палатку не решилась, несмотря на уговоры. На диво выразительны были эти «мяу-мяу» и «мур-мур». Вася говорил, что коврик у него мягкий, хозяйка понятливая, еду кладет в одну миску, а воду наливает в другую. Но подруга нежно не соглашалась, хотя он уговаривал ее до утра. «Это «мур-мур» и «мяу-мяу» мне изрядно надоело, хотя звучало мило», — сказала утром хозяйка. Увы, всему приходит конец, счастье недол¬говечно. Пришел конец и этой идиллии. По соседству, со своей человеческой семьей, поселился еще один кот, рыжий красавец. Вдвое толще Васьки и вдвое сильней. Он немедленно возымел желание отбить кошечку. И, кроме того, стал посягать на Васину территорию. Нет, кошечка осталась верна Васе. Мужской силе и красоте она предпочла утонченность и интеллект. Но красавец перекрывал ей пути к милому другу, входил на его территорию с боем, прокусил ему переднюю и заднюю ногу, распорол живот. Хрупкий Василий мужественно принимал всякий бой, по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Мне не могла не вспомниться сцена из фильма «Вокзал на двоих», где грубый торгаш (Никита Михалков) бил интеллигента-музыканта (Олега Басилашвили). Разница была лишь в том, что наш с Васькой противник дрогнул, и граница была восстановлена. Тут-то я поняла, почему коты воют: от неутоленной страсти, а также в драке. Взаимная же любовь тиха и возвышенна.
   Вдруг кошечка исчезла. Ее увезли в город. Вася был безутешен. Часами он сидел под лунным сиянием, среди белых цветов, сам, белея, как цветок. Немногословный, он изливал свою печаль в редких мелодичных звуках. Это страдала не плоть, а душа. И снова не ел, худел, становился тенью самого себя. Напрасно новая кошечка, одной с ним масти, прохаживалась мимо и глядела выразительно. Глаза у него ничего не видели, они покраснели и воспалились. Он умирал. «Это настоящий падеж кота», — грустно шутила его хозяйка. Она брала его на руки, утешала, говоря: «Ну зачем тебе, Вася, эта любовь? Что она тебе принесла, кроме страдания? Вспомни, как хорошо ты жил без нее». Вася был благодарен за утешения, но печаль побороть не мог: не ел, не пил, не смотрел на свет. И всякую ночь выходил на тропинку и сидел, белея во тьме. Однажды он, собрав последние силы, влез на ветку дуба. Может быть, ему захотелось снова посмотреть на все с привычной высоты? Там он и просидел до рассвета, а утром спустился на землю с новым выражением в глазах. Казалось, он примирился с тем, что жизнь не такова, как нам хотелось бы. Кроме великих радостей, есть и маленькие. И кот подошел к своей миске и съел свежевыловленную и поджаренную рыбу.

1999