Арина Великая

Фантастический роман о первых клонах



Стоит только попристальнее вглядеться в
настоящее, будущее вдруг выступит само
собою.
Н.В. Гоголь




1
В студенческие годы Николай Михайлович Быстров был влюблён в одну милую девушку — кареглазую шатенку с тонкой белой кожей и пышным пучком волнистых каштановых волос. Звали её Кариной. Она была довольно высокого роста, с высокой грудью, и голос её был высоким и чистым — голос ангела, шутил Быстров. Карина курила, и они оба часто сиживали в курилке публичной библиотеки на Фонтанке, ведя умные разговоры. Он не помнил чётко, о чём они говорили, но прекрасно помнил, как нежно она улыбалась ему и как, стряхивая пепел в урну, опускала свои тяжёлые голубоватые веки, отороченные длинными, изогнутыми на концах ресницами.
Судьбе было угодно, чтобы на четвёртом курсе они расстались, прожили оставшуюся жизнь в разных городах, и Быстров, погружённый в интересную работу, редко вспоминал о Карине. Несколько лет назад через общих знакомых узнал, что она умерла, не оставив детей. Вспомнил её бледное задумчивое лицо и тёмные погружённые в себя глаза, снова ощутил магнетизм её незаурядной личности и снова забыл.
В сентябре 2010-го года уже 69-летний Николай Михайлович приехал в Петербург в командировку на научную конференцию. Два дня убил на слушанье скучных и мелких докладов (кстати сказать, он и своё сообщение считал скучным и мелким), но остаток командировочного срока приберёг для более интересных дел.
В последнее время что-то надломилось в душе Быстрова. Интеллект и творческая способность практически не изменились, и мировоззрение осталось прежним, но пропало приятное чувство, что впереди у него много времени и что где-то там, за пресловутым поворотом перед ним в очередной раз распахнётся дверь в мир новизны, света и счастья. Он нередко стал ловить себя на мысли, что всё прекрасное и радостное осталось в прошлом. И душа старого человека потянулась к местам, где пролетели его студенческие годы — годы, когда он жил мечтами о светлом будущем. Собственно, ради встречи со своей молодостью и приехал он в Петербург, который по привычке называл Ленинградом.
 
Он знал, что из его близких студенческих друзей в живых остался лишь Димка Макаров. Думая о нём, Быстров вспоминал, как в начале шестидесятых бродил с ним по тёмным улицам великого города и развивал дерзкие идеи о перспективах, которые откроются перед человечеством, когда будут поняты молекулярные механизмы эволюции. Обычно Димка слушал Быстрова рассеянно, больше молчал, недоверчиво улыбался и смотрел куда-то вперёд. Лишь однажды какая-то экстравагантная мысль юного Быстрова изменила поведение Димки: он остановился, внимательно взглянул на приятеля, и, покровительственно хлопнув его по плечу, изрёк: «Далеко пойдёшь, старикашка!» Что Димка сам далеко пойдёт, даже не обсуждалось.

И вот спустя 45 лет они встретились. Быстров с трудом узнал человека, с которым был накоротке все годы студенчества. Димка стал чрезвычайно худ. Синеватая тонкая кожа обтягивала кости его лица. Плохо выбритая нижняя челюсть часто отвисала, открывая жёлтые, будто изъеденные кислотой редкие зубы. Все полчаса их встречи Макаров просидел в старом продавленном кресле, рядом с которым на низком полированном столике лежала потрёпанная толстая книга в зеленоватом выгоревшем переплёте.
— Ну, и на что же ты ухлопал свою жизнь? — не скрывая иронии, спросил Макаров. — Помнится, когда-то тебя интересовали молекулярные основы эволюции. Ну и как? Узнал что-нибудь?
— Кое-что мне удалось, хотя до полного понимания ещё далеко.
— Не далеко, а бесконечно далеко, — сухо отрезал Макаров.
— Ошибаешься, — возразил Быстров, — прогресс в технике анализа ДНК позволит вскрыть механизм эволюции уже в ближайшем будущем.
— Прогресс, прогресс, — раздражённо забухтел Макаров. — Вот слово, которое ослепляло всех нас в 60-х, — он помолчал, успокоился и, глядя в пол, произнёс тоном судьи: — Я, знаешь ли, убеждён, что это дьявол подсунул нам идею прогресса.
— Господи, Димыч, ну причём тут дьявол? У тебя странные шутки.
Димка мрачно молчал. Было видно, что дьявола он упомянул неспроста.
— Давай сменим тему, — предложил Быстров..
— Давай, — равнодушно согласился Макаров.
— Ты не мог бы сказать, как сложилась жизнь у Карины Титаровской? — спросил Быстров.
Димка вздрогнул, и гримаса лёгкого презрения пробежала по его измождённому лицу.
— Ещё не забыл свою любовь?
— Представь, не вполне. Иногда вспоминаю.
— Я, знаешь ли, особо не интересовался её жизнью, — не поднимая глаз, пробурчал Макаров. — Знаю только, что вскоре после окончания конторы она вышла замуж за Валеру Позднякова, но через год его бросила. Говорили, не сошлись характерами.
— Чем же она занималась?
— Поначалу Карина работала в нашей лаборатории белка. Тогда мы с нею ещё пересекались. Она, знаешь ли, искала вещества, повышающие умственную активность, — Макаров без видимой причины разволновался: — Фантазёрка! Чистая фантазёрка! Подумать только! Мечтала лишить нас потребности в сне. Несла сущую околесицу про райскую жизнь, знаешь ли, вечно бодрых людишек будущего. Короче, вселилась в неё совершенно непотребная, я бы даже сказал, дьявольская мыслишка — изменить человеческую природу.
— Ну и как? Получилось у неё что-нибудь?
— Да где там! Разругалась в дым со своим шефом; помнишь, был у нас такой Павел Афанасьевич Протинский? Премерзкий тип, скажу я тебе.
— Извини, не помню, точнее, не уверен, что помню, ¬— на момент перед Быстровым промелькнуло бледное лицо, круглые очки в металлической оправе и меньшевистская бородка, но он не знал, точно ли этот образ принадлежал доктору Протинскому.
 — После того скандала, — продолжил Макаров, — Карина ушла из нашей конторы и устроилась на кафедре физиологии Первого Меда. С тех пор я её, фактически, не встречал... Правда, в конце восьмидесятых мы пересеклись на похоронах Валеры Позднякова. На поминках перекинулись минимальной информацией. Она сказала, что изучает животных, будто бы обходящихся без сна. Похвалялась, что якобы нашла молекулярный фактор, ответственный за их вечную бодрость.
— А что случилось потом?
¬— А потом случилась Перестройка — долгожданная эпоха прозрения, кстати, давно обещанная библейскими пророками. Но за позднее прозрение всем нам пришлось, как положено, хорошо заплатить. Финансирование науки, сам знаешь, урезали в разы, и Каринку попросту сократили. Кому нужен ершистый сотрудник, копающий под устои? Но наша нигилистка, знаешь ли, жила одной лишь работой. Вынужденное отлучение от привычного дела подкосило её здоровье. Стала пить, курить без меры и где-то в конце девяностых скончалась. Рак лёгких.   
Быстров вздохнул:
— Бедная Карина! Выходит, она так и не завершила своё дело.
— Да не жалей ты её! Важно не то, что мы сделали в этой жизни, ¬— Макаров гордо откинулся на спинку своего дряхлого кресла, — важно, ЧТО мы в ней поняли.
— Судя по уровню твоей убеждённости, ты что-то понял, — Быстров иронично скривил рот.
И тут Макаров заговорил быстрее и громче:
— Долгих двадцать четыре года я, знаешь ли, усердно вспахивал научную ниву, добывая степени и награды... Но лишь с приходом благословенной Перестройки мне, наконец, открылось, что вся наша академическая наука — это никакой не поиск истины, а самое что ни на есть очковтирательство. Я понял, — глаза старого Димки зажглись, на щеках проступили красно-синие пятна, — я, знаешь ли, понял, наконец, — страстно повторил он, — что материализм неверен в принципе, и что в основе всего, что мы видим и что мы пыжимся постичь, лежит Великий план, созданный тем, кого издавна принято называть Богом, — Димка мудро помолчал и с усмешкой  добавил: — Вот так-то, старикашка. Как видишь, снова подтвердилась старая истина: «Всё новое — это хорошо забытое старое».
— Эко тебя занесло! — фыркнул Быстров. — А мне кто-то говорил, что в начале восьмидесятых ты в Партию вступил.
— Было дело, — спокойно, с чувством правоты ответил Макаров, — но без этого я не мог бы защитить докторскую. Семейку-то, сам знаешь, надо было как-то кормить.
Быстров попытался немного поспорить, но вскоре прекратил это пустое занятие.
— Странно, что ты остался на старых, обанкротившихся философских позициях, — подытожил Макаров их краткий спор. — Ведь в молодости ты был, я бы сказал, очень даже не глуп. Как же ты умудрился не понять, хотя бы за последние двадцать лет, что всё, что нам вколачивали в башку в школе и особенно в конторе, всё это было чепухой и очковтирательством? Встряхнись, старикашка, оглянись окрест! Неужели ты до сих пор считаешь, что человек с его божественным разумом появился на Земле вследствие тупого дарвиновского процесса? И что жизнь каждого из нас ограничена лишь временем нашего земного существования?
— Да, я так считаю и не меняю своих убеждений при смене политических ветров, — твёрдо ответил Быстров.
— Ну, знаешь, тогда нам не о чем говорить, — холодно отрезал Макаров, схватил с журнального столика толстую книгу и стал нервно перелистывать её страницы. Этой книгой было Евангелие в синодальном переводе.
— Ну, тогда прощай, — буркнул Быстров.


2
Быстров брёл в сторону университета и пытался понять, что же заставило довольно способного Димку разочароваться в науке и удариться в религию. Решил, что его перерождение, скорее всего, связано с фиаско на научном поприще. Димка ожидал от себя куда большего, да и начинал он неплохо, но не хватило, как говорят спортсмены, морально-волевых. Погрузился в склоки, обычные в научных коллективах, боролся за должности, за зарплату, за жилплощадь, за заграничные командировки. Незаметно наука перестала быть главным занятием его души. Великие свершения не получались. Проще было обвинить всю академическую науку в очковтирательстве. Однако остаться у разбитого корыта тоже не хотелось, вот и появились сладкие мысли о бессмертии души, о Божестве и о Великом плане. Ведь эти мысли сводили к нулю все достижения его сотоварищей по цеху.
— А что я? — задумался Быстров. — Почему я выдержал все испытания и, как пушкинский Арион, «песни прежние пою»? Почему я по-прежнему верю в прогресс и светлое будущее? Может быть, из-за собственной глупости? Да нет, скорее из-за того, что, несмотря ни на что, не сник и даже кое-чего добился. Успешные люди редко меняют свои убеждения.
 
Быстров заглянул в коридор университета, отметил, что здесь мало что изменилось; вышел на набережную, пересёк Неву, постоял у Александрийской колонны, припомнив, как в одну из белых ночей отчаянно спорил тут с нечёсаными парнями из Публички. Удивился, что ничего не помнит о существе того спора, и двинулся по чётной залитой солнцем стороне Невского.
Здесь всё дышало его молодостью. Вот книжный магазин, куда он всегда заходил, подолгу разглядывал книги и обычно ничего не покупал. Вот столовая, где подавали очень вкусные пожарские котлеты, вот кафе, где он впервые выпил чашечку настоящего натурального кофе. Взойдя на Аничков мост, бросил взгляд на здание, где когда-то размещался студенческий филиал Публички, и вспомнил Карину Титаровскую с её глазами, улыбкой и нежностью. Образ девушки просто вспыхнул перед его глазами. От приступа чистой радости он даже остановился, и куда-то спешащие люди стали обходить его, недовольно бурча. И вдруг высокая девушка, обходя Быстрова, заглянула ему в лицо. Боже правый! — это была Карина. Те же большие карие глаза, тот же точёный носик, та же бесконечная нежность.
— Вам помочь? —  раздался высокий чистый голос.
— Карина! Ты? — обомлел Быстров. — Как ты тут оказалась?
— Мы знакомы? — волна изумления прокатилась по лицу девушки.
Ноги Быстрова стали ватными, и он заметно шатнулся. 
Девушка подхватила его под руку и подвела к чугунным перилам моста. Затем извлекла из сумочки мобильник и стала быстро что-то набирать на его клавиатуре.
Нелепость ситуации заставила Быстрова кисло улыбнуться.
— Девушка, я не нуждаюсь в медицинской помощи!
— В чём же вы нуждаетесь? — в её тёмных агатовых глазах вспыхнул весёлый огонёк.
— Вы не поверите, — стал оправдываться, овладевший собой Быстров, — но я хотел бы с вами поговорить. Не спрашивайте почему, в двух словах не объяснишь. Представлюсь: меня зовут Николай Михайлович Быстров. Я приехал из Сибири, из Академгородка, вспомнить свою студенческую молодость.
— А меня зовут, как вы угадали, Ариной. Я студентка университета, учусь на биофаке. Между прочим, уже на третьем курсе. Сейчас бегу к подруге, которая живёт на Марата.
— А на кого вы учитесь? — не сдержал любопытства Быстров.
— На молекулярного биолога.
— Вы не поверите, но я тоже учился на биофаке, когда специальности молекулярная биология ещё не было. Вместо неё была биохимия. Я окончил университет в 64-ом... Тогда этот город назывался Ленинградом, а там, — Быстров указал рукой на большое здание на набережной Фонтанки, — я вёл умные беседы с девушкой, похожей на вас, как две капли воды. И даже имя её было очень похоже на ваше. Её звали Кариной, и училась она со мной в одной группе, в группе биохимиков.
— С ума сойти! — рассмеялась Арина. — Вы не находите, что число совпадений перевалило за все разумные пределы?
— Да нет же, вы действительно копия Карины, Карины Титаровской. Её имя просто вырвалось у меня, когда я увидел вас.
Арина мгновенно посерьёзнела и всмотрелась в лицо пожилого человека: высокий морщинистый лоб, плавно переходящий в обширную лысину, очки, за которыми поблёскивают небольшие серые глаза, пара глубоких вертикальных морщин между бровями.
— Вы меня элементарно разыгрываете?
— Какой мне смысл вас разыгрывать? Хотите не верить, так и не верьте, но мой жизненный опыт учит, что самые удивительные вещи не придумываются, они просто случаются, правда, нечасто.
Арине хотелось верить этому странному человеку, но она знала, как опасно доверять случайным встречным.
— И всё-таки, откуда мне знать, что вы не разыгрываете меня? Сейчас в стране орудует масса аферистов.
— Хорошо! — рассмеялся Быстров. — Я попробую доказать вам свою невиновность, но это потребует времени. Хотя один аргумент я знаю. Давайте зайдём в ближайшее кафе с интернетом.

В кафе Быстров вынул из портфеля маленький ноутбук, набрал в поисковике свою фамилию, и вскоре Арина могла убедиться, что в интернете есть фотография «афериста» и пара его книг. Более того, Быстров извлёк из своего фотоархива цифровую копию снимка студентов его группы, Арина сразу заметила среди них ту Карину и внимательнейшим образом рассмотрела её.
— Да, определённое сходство есть, но не такое уж исключительное. У вашей одногруппницы глаза больше моих, — намеренно равнодушно пробурчала девушка.
— Арина! — улыбнулся Быстров. — Вы, безусловно, не Карина, в этом я уверен на все сто, но также верно и то, что вы ужасно на неё похожи. И глаза ваши ничуть не меньше. Фактически, вы двойник Карины.
— А этот высокий и смеющийся тип, случаем, не вы? — Арина ткнула пальцем на самого высокого юношу на фотографии.
— Да что вы? Это Димка Макаров — один из первых интеллектуалов нашего курса.
— Ой, извините, Николай Михайлович, этот парниша, конечно же, не вы. У него глаза другие и подбородок массивнее вашего. А где же здесь вы? — спросила Арина, не отрывая глаз от снимка.
— Меня там нет, я же сам и фотографировал. Видите, я не пытаюсь манипулировать вашим сознанием. Я просто показываю вам, что иногда с нами случаются странные вещи.
— Да, пожалуй, — растерянно согласилась девушка.
  Увидев, что опасения Арины рассеялись, Быстров заказал по бокалу шампанского и мороженое.
Они сидели, с интересом смотрели друг на друга и молчали. Быстров не знал, что чувствовала Арина, но сам он весь ушёл в далёкое время своей молодости. Удивительно, но девушка напротив и улыбалась точно так же, как та давно исчезнувшая Карина. И у неё были такие же зубы, и такие же тяжёлые голубоватые веки, и такие же пальцы, и такие же чётко очерченные губы. О, эти губы! Сколько раз он целовал их. Как ему нравилось водить пальцем по глубокой седловинке её верхней губы! Мир вокруг Быстрова будто изменился, но более всего изменился он сам. Шампанское ударило ему в голову, и он почувствовал лёгкую влюблённость в эту Арину. Он начал ей рассказывать какой-то старый-престарый анекдот, и сам удивился, как молодо зазвучал его голос, и как беззаботно он рассмеялся. Куда девалась обычная для него сухость и даже жёсткость?

Быстров проводил Арину до угла с улицей Марата, она, прощаясь, подала ему руку и быстро проговорила: «Николай Михайлович, эта встреча с вами навсегда останется в моей памяти. Боюсь, теперь я не смогу отделаться от странной мысли, что каждый из нас повторяет чью-то жизнь». —  «Прощайте, Арина!» — весело рассмеялся Быстров и энергично зашагал назад по нечётной стороне великого проспекта.

Он шёл, и внезапно в голове его прозвучала короткая фраза: «Леви был прав. Реальность нас гипнотизирует». — «С чего бы это?» — спросил себя Быстров и вспомнил, что когда-то в начале семидесятых он прочёл великолепную книгу Владимира Леви об аутотренинге. Там речь шла о тайнах сознания и подсознания, но более всего молодого Быстрова поразила одна мысль, будто мимоходом брошенная автором. Её он запомнил на всю жизнь:
 «Нас непрестанно гипнотизирует величайший гипнотизёр — реальность, и его главный агент — человеческое окружение. Всё происходящее внушает нам себя...».
«Ужасная мысль, —  буркнул под нос Быстров, — фактически Леви намекает, что все мы живём в мире гипнотических грёз. А как же быть с нашей бесконечной борьбой за всё хорошее против всего плохого? Неужели и она соткана из наших грёз?»

Встреча с девушкой, чрезвычайно похожей на Карину, настроила Быстрова на философский лад: «Вот оно путешествие во времени! Удивительно, какой глубокий след оставили в моей памяти часы, проведённые с Кариной в начале шестидесятых. Увидев сегодня девушку, похожую на неё, я невольно активировал тот след и перенёсся в своё далёкое прошлое. А мог бы я перенестись в будущее? — спросил себя Быстров и усмехнулся: — В будущее нельзя. В будущем я не жил, и в моей памяти нет следов от ещё не случившихся переживаний, стало быть, нечему там и активироваться».


3
Естественно, в тот вечер Быстров долго не мог уснуть, Карина Титаровская не отпускала его. Вспомнил, как впервые увидел её в сентябре 59-го. Это случилось на лекции по зоологии беспозвоночных. Карина, слегка опоздав, вбежала в аудиторию перед самым приходом лектора. Все места на нижних рядах были заняты, она пробежала вверх и бухнулась на первое свободное сидение у прохода. На соседнем месте сидел он. Вошёл пожилой профессор, поздравил студентов с новой жизнью и приступил к увлекательному рассказу об амёбах.
Быстрова сразу заинтересовала девушка, сидящая рядом, и не только своей великолепной внешностью, но и той, воспетой нашим народом ленинградской утончённостью. Она слушала лекцию с лёгкой улыбкой на бледных некрашеных губах. Это не была улыбка восторга, или презрения, или иронии, скорее, это была улыбка интереса к лектору — красивому, породистому барину, влюблённому в мир ничтожных, невидимых глазом существ. Девушка раскрыла тетрадь, но только слушала, будто в словах профессора не было ничего достойного фиксации на бумагу.
Прозвенел звонок на перерыв, они вместе вышли из аудитории, встали возле урны и закурили, она — дорогую американскую сигарету Честерфильд с длинным фильтром, он — дешёвую отечественную Аврору без фильтра.
— Может, познакомимся? — зазвучал её ангельский голос.
— Меня зовут Николаем, я собираюсь стать биохимиком, — с готовностью ответил Быстров.
— А меня родители почему-то назвали Кариной, и я тоже не прочь заняться биохимией.

После лекции они зашли в буфет, выпили дешёвенького суррогатного кофе и обменялись сведениями друг о друге. Он сказал, что приехал из Луги — маленького городка под Ленинградом — и живёт в общежитии в районе Гавани. Она же, как Быстров и предполагал, была коренной ленинградкой и жила с родителями в просторной квартире на Литейном.      
Следующей лекцией была История КПСС, но, оказалось, Карина не собиралась её слушать.
— Николай, я должна бежать домой, сегодня у отца день рождения. Может, запишешь эту муру, чтобы и я могла воспользоваться твоим конспектом? — она одарила его ласковым взглядом своих темно-карих, почти чёрных очей.
— О чём разговор, Карина? Ведь биохимики, в отличие от жалких ботаников и зоологов, должны поддерживать друг друга, — весело ответил Быстров и добавил наигранно серьёзно: — Не правда ли?
Карина от души рассмеялась и побежала по самому прекрасному в мире коридору в сторону выхода на набережную Невы.

Потом они редко встречались с глазу на глаз. Быстров все перерывы проводил в мужской компании, и Карина нашла себе подруг. Он жил университетом и учёбой, много времени проводил в публичной библиотеке на Фонтанке. А полем деятельности Карины был весь Ленинград. И повсюду — в трущобах и в дворцах — у неё были знакомые и друзья.

После первой сессии стал ясным расклад сил в группе. Первую позицию среди юношей занял Валера Поздняков, сдавший экзамены на одни пятёрки, вторым шёл Макаров, Быстров был третьим. У девушек первое место с большим отрывом заняла Карина. Быстров вспомнил, как готовясь к экзаменам, он читал не только учебники, но и всё, к чему его тянуло. Тогда он ещё не умел концентрировать свои усилия на чём-то одном. Это хорошо чувствовала его мать, любившая повторять: «Николай, у тебя неплохие способности, но ты разбрасываешься. Учти, ты ничего не добьёшься, если не научишься управлять своим вниманием». Увы, мать была права. Только с годами, где-то к двадцати пяти, он овладел искусством сосредоточения.
Итак, наиболее успешным юношей в группе оказался Валера Поздняков, и неудивительно, что Карина заинтересовалась именно им. Вскоре у них закрутилась любовь. Быстрову же оставалось лишь локти кусать, досадуя, что упустил девушку, лучше которой не встречал и едва ли сможет когда-нибудь встретить.

Время шло, и в начале второго курса в жизни Быстрова случилось важное событие: в коридоре своего общежития он встретил поразительно красивую девушку. Высока, стройна, всё на месте, а лицом — чистая мадонна Боттичелли. Все иные девушки для него тотчас померкли, и даже образ Карины поблёк, будто подёрнулся поволокой. Оказалось, ангелоподобное созданье обитало в одной комнате с Нелькой Проскуряковой — девушкой из его группы. Зайдя под пустяковым предлогом к Нельке, Быстров выяснил, что зовут мадонну Надеждой, что учится она на первом курсе биофака и приехала из далёкого Тобольска.
Красавица, слава богу, ещё не обзавелась свитой из воздыхателей, так что у Быстрова были неплохие шансы. Особенно удобно было встречаться с нею на танцах, которые регулярно устраивались в общежитии. Надо сказать, что, чаще общаясь с Надеждой, он стал привыкать к ней, и первое убойное впечатление от её внешности со временем притупилось. К тому же она оказалась далеко не самой быстрой в сообразительности, хотя окончила школу с золотой медалью. Да и специальность себе выбрала довольно скромную, считавшуюся в среде друзей Быстрова непрестижной, — физиологию растений.
Нелька, конечно, рассказала подружкам, что Николай приударяет за девушкой из Тобольска. Одной из первых об этом узнала Карина. И тут подтвердилась справедливость слов Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Карина была возмущена. Видимо, Быстров уже давно рассматривался ею как надёжный поклонник второго плана, а тут вышло, что верный раб восстал. Она специально сходила на какую-то лекцию первого курса и убедилась в исключительной красоте сибирячки.
Далее последовали события одно другого нелепее. Карина стала грубить Быстрову по малейшему поводу. Старалась высмеять его провинциальную неотёсанность и неумение точно выражать свои мысли. Он терпел, соблюдая неписаный закон позволять разъярённой красивой самке делать всё, что ей вздумается. Несправедливость её придирок была очевидной, и она сама это понимала. Надо сказать, Быстрову даже нравились взрывы её негодования. Девушка осыпала его градом язвительных слов, а он, не вникая в их смысл, наслаждался звучанием её напряжённого голоса, любовался полыханием гнева в агатовых очах, горением щёк и пляской негодующих губ. Наконец, произошёл кризис.

Однажды они случайно встретились в здании истфака. Там находилась лаборатория химии белка, и несколько человек из их группы хаживали туда для получения первого опыта практической биохимической работы. Дело было вечером, Быстров поднимался по безлюдной лестнице, а на площадке второго этажа стояла Карина и курила свою ароматную честерфильдину.
— Куда же, Николенька, ты путь держишь? — криво улыбаясь, процедила она. — Ботанички тут не водятся. Кафедра физиологии растений, между прочим, совсем в другой стороне!
Она уже готовилась продолжить свою язвительную брань, как вдруг он, ни слова не говоря, крепко обнял её и поцеловал в губы. И вместо того, чтобы вырываться из его объятий, рычать и бить по лицу, Карина прижалась к Быстрову всем телом, и он почувствовал, что и она целует его. Так, обнимаясь и целуясь, они простояли не менее двух минут. Наконец, Карина освободила свои губы и громко прошептала:
— Николенька, что ты творишь со мной? Неужели ты не видишь, что я вконец изревновалась?
— Но ведь ты любишь Валеру. Он достойный человек, я уважаю твой выбор.
— Я разочаровалась в нём, Николенька. Валера зануда, у него всё по полочкам разложено. Он, между прочим, даже встречается со мной по графику. Два раза в неделю — во вторник и в пятницу.
— Ах вот как! Похоже, вы далеко зашли! Когда свадьба?
— Какая, к чёрту, свадьба? — возмутилась Карина. — Не ожидала, что ты мог подумать обо мне такое. «Встречи» с Валерой — это нечто из ряда вон. Мы сидим на укромной скамеечке и отчитываемся друг перед другом о содеянном за время, протекшее с момента последней «встречи», а потом, — девушка кисло усмехнулась — мы, представь себе, планируем дела на следующий отчётный период.
— Ладно, Кариночка, извини за резкость. Знала бы ты, что чувствует рядовой неказистый самец, проиграв бой за лучшую самку популяции.
Она засмеялась.
— Не издевайся. Какая я лучшая? Где мне до твоей сибирячки!
— Давай не будем перемывать косточки безвинной Надежды. Она прекрасна, как ангел небесный, но мне с нею скучно. Не знал, что красота может надоедать. Ум, сдаётся мне, надоесть не может.   
— Ох, не говори, Николенька! Только после общения с Валерой я поняла, как скучно иметь дело с умным мужчиной, который каждый день составляет подробный план своих действий. Представь себе, он всю жизнь свою подчиняет плану: кого любить, с кем дружить, кого выбрать руководителем, какую книгу прочесть и прочее в том же роде. И что самое ужасное, он правильно всё оценивает и расписывает, и потому всегда добивается своего.
— Постой, Карина! Может быть, так и нужно поступать. Наверное, для того и дарован нам интеллект.
— Я много думала об этом. Всё не так-то просто. Интеллект, конечно, дело важное, даже очень важное, но личность человека умом не исчерпывается.
— Что же может быть важнее ума? — искренне удивился Быстров.
Глаза Карины настроились на бесконечность:
— Не менее важна спонтанность, искромётность. Интеллект не творит, он лишь оценивает и отбирает сотворённое чем-то иным. Валера же сух, он не фонтанирует.
— Ну, если судить людей по их фонтану, то посмотри на Борьку Остроумова из биофизиков. У него каждый день новая идея. Борька живёт в моём общежитии и почти каждый день заставляет меня выслушивать его очередное озарение. И мне приходится каждый раз разрушать возведённый им карточный домик. Дошло до того, что я боюсь встречаться с ним.
— Вот, Николенька, мы и договорились, — весело защебетала Карина. — Нужны и фонтан и ум. Если силён фонтан, а ума не хватает, то, на мой взгляд, человек — трепло. Если нет фонтана, а есть ум, то человек — зануда.
— А кто я, по-твоему? — спросил Быстров и приготовился к жёсткому разбору.
— А у тебя, Николенька, удачный баланс, — проворковала Карина и наградила Быстрова долгим поцелуем.

* * *

С того разговора на лестнице и завязалась их то ли дружба, то ли любовь. Они жили мечтами о  будущем, прекрасном и безумно интересном, планировали вместе решать великие проблемы... и всё-таки разошлись.
Однажды (уже на четвёртом курсе) Карина подговорила Быстрова сходить в Мариинку на дневной воскресный спектакль. Давали «Евгения Онегина». Быстров был в восторге, а Карина посмеивалась: «Завидую тебе, сколько радости ты получишь от ещё непрослушанных опер и непросмотренных балетов». Она была права, у провинциала есть этот запас нереализованного удовольствия от контакта с прекрасным.
После спектакля они пошли, беззаботно болтая, куда глаза глядят, и вскоре оказались возле изумительного по красоте Никольского собора. «Зайдём?» — Карина бросила на Быстрова просящий взгляд. «Зайдём», — согласился он. Ему давно хотелось побывать в церкви, но было как-то неудобно стоять среди молящихся, не молясь.
Они подошли ко входу в собор, и вдруг Карина вытащила из сумочки лёгкую косынку и накинула её на голову. Сказала: «Ты, конечно, знаешь, что женщинам не положено находиться в церкви с непокрытой головой».
В огромном храме было малолюдно — не более двадцати прихожан, в основном пожилые женщины. В полумраке сверкало золото икон и утвари. Пахло воском горящих свечей. Карина купила свечку, подошла к иконе Распятия и дважды перекрестилась. На мраморном столике под иконой уже горело несколько свечей, Карина зажгла от их пламени свою и вставила её в свободный подсвечник. Губы девушки что-то шептали. Она снова перекрестилась, смиренно склонилась и, пятясь, отошла от иконы.
Когда вышли из собора, Карина сняла косынку и, глядя на удивлённое лицо Быстрова, сказала:
— Эту свечку я поставила на помин души моей бабушки. Она умерла в прошлом году.
— Ты веришь в Бога? — не сдержался он от банального вопроса.
Скривив рот, Карина гневно отпарировала:
— А ты, конечно, доказал его отсутствие?
— А это и не нужно доказывать.
— Почему?
— Потому что для применения данной гипотезы уже лет сто нет ни малейших оснований.
Вспышка гнева исказила лицо Карины; Быстров уже приготовился к жёсткой отповеди, как вдруг лицо девушки разгладилось, её глаза перестали метаться и застыли, будто остекленев. Этот невидящий, обращённый в себя странный взгляд Быстров замечал у Карины и раньше, когда она пыталась решить какой-нибудь очень сложный вопрос. Через полминуты она очнулась: «Возможно, Николенька, ты и прав, но я любила и люблю свою бабушку, и мне приятно делать то, что ей бы понравилось».

С тех пор между ними, будто кошка пробежала. «Как? — недоумевал юный Быстров. — Как может такая умная, и такая образованная женщина допускать существование Бога, прекрасно понимая, что эта вера противоречит гигантскому пласту знаний, добытых естественными науками?» Страдая тяжёлой формой юношеского максимализма, он не мог простить Карине её неидеальность.
Они разошлись тихо, без ссор и сцен. Просто поняли, что разные.   
 
Тот эпизод в Никольском соборе заставил Быстрова задуматься над повышенной религиозностью женщин. Если в старые времена всё можно было списать на ущербность женского образования, то в наши дни этот аргумент не проходит, а женщины по-прежнему составляют большинство посетителей церквей. Может быть, это связано с какими-то анатомическими особенностями женского мозга? — подумал он и тут же усомнился.


4
Проснулся Быстров с острым желанием встретиться с юной Ариной, так похожей на Карину из его молодости. Нашёл в интернете расписание лекций третьего курса биофака и помчался в свою alma mater.

Арина выскочила в университетский коридор и легко зашагала вдоль бесконечного ряда старинных книжных шкафов, хранящих в потемневших фолиантах всю мудрость девятнадцатого века. Её сопровождал высокий стройный молодой человек. Быстров поспешил за ними. Арина, будто почувствовав его взгляд, обернулась.
— Николай Михайлович! Вы? С ума сойти! Как я рада вас видеть! Вы даже не представляете, сколько всего я передумала за вчерашний вечер. Знакомьтесь, это мой сокурсник Олег. «Олег, — улыбнулась она молодому человеку, — это Николай Михайлович, учёный из Академгородка».
Олег обладал довольно приятной, но стандартной, не запоминающейся внешностью: белокур, сероглаз, худощав, с тонкими чертами лица.
— Вы тоже будущий молекулярный биолог? — обратился Быстров к юноше.
— Нет, я учусь в группе биофизиков, но хожу на все лекции биохимиков, — ответил Олег. — Я уверен, без биохимии и генетики биофизика мертва.
— Николай Михайлович, — зачастила Арина, будто боясь, что разговор пойдёт в нежелательном для неё направлении, — мы много слышали об Академгородке и даже рассматриваем перспективу получить там работу. Вы не могли бы рассказать нам о жизни в этом знаменитом научном центре.
Быстров уклонился от прямого ответа:
— Один мой болгарский знакомый, побывав у нас, сказал: «Раньше я думал, что лучшее место для занятия наукой — Кембридж в Англии, но теперь знаю, что есть на земле место не хуже — это Академгородок». Я прожил в Городке 46 лет. Там я женился, родил дочь и прошёл долгий путь от стажёра до завлаба. К своему удивлению, мне удалось сделать много больше, чем рассчитывал. И мне кажется... нет, я совершенно уверен, что причина тому Городок, его природа, атмосфера и люди. Правда, нынешний Академгородок растерял не меньше половины своих былых достоинств. Знаете, как когда-то пела сладкоголосая Анна Герман: «Один раз в год сады цветут».      

Арина с Олегом затащили Быстрова в какое-то кафе во дворе университета, там и состоялась их короткая беседа. Оказалось, молодые люди одержимы грандиозными проектами. Олег хотел усилить умственные способности человека, вживляя в мозг какие-то хитрые микрочипы, а Арина мечтала добиться того же с помощью особых химических препаратов. И Быстров с изумлением узнавал в мечтах девушки мечты его Карины.
— Олег, — не выдержал старший товарищ, — скажите, зачем вам тратить жизнь на изобретение железок, улучшающих память? У многих выдающихся учёных была слабая память, но это не помешало им сделать великие открытия. Не зацикливайтесь на мелочах. Жизнь у нас одна, берите выше.
Олег загадочно переглянулся с Ариной. Молодые люди явно сомневались, стоит ли им посвящать незнакомца в подробности своих планов. Чтобы разрядить неловкую паузу, Быстров воспользовался безотказным приёмом.
— Арина, от кого из родителей вы унаследовали свои весьма нестандартные глаза?
Она растерянно посмотрела на Олега, будто ища у него помощи.
— Ни у одного из её родителей нет таких глаз, — улыбнулся молодой человек. Подумав, добавил: — Даже цвет у них другой.
— Какого же цвета их глаза? — спросил Быстров.
— У её мамы глаза светло-голубые, у папы — серые.  Зашибись! — вдруг дошло до Олега. — Это же противоречит элементарной генетике.
— А может быть, и не противоречит, — попытался Быстров сгладить неудобную заминку. — Может быть, у одного из родителей оказался какой-то доминантный ген-подавитель синтеза меланина в радужине.
— Интересная гипотеза, — хохотнул молодой человек, — но, боюсь, маловероятная.
Однако лицо Арины оставалось серьёзным. Быстров понял, что ненароком установил, что, по меньшей мере, один из родителей девушки ей не родной, и она это знает.
— Олег, а от кого унаследовал ты свои маленькие серенькие глазки? — в голосе девушки послышались нотки раздражения. — Ты ведь приехал издалека, кажется, из Норильска. Я не видела твоих родителей, и фоток их ты мне никогда не показывал.
Быстров всмотрелся в Олега, и ему показалось, что где-то видел это лицо. «Впрочем, — успокоил себя Быстров, — люди с таким обычным лицом всегда кого-то напоминают». 
— Так ты и не интересовалась моим происхождением, — Олег заметно покраснел. — Правда, у меня с наследственностью тоже не всё просто. Дело в том, что мой отец —  представитель народов Севера, он эвенк.
— А мать?! — вскричала Арина.
— А мать, — натянуто улыбнулся Олег, — чистая славянка, русоволосая и голубоглазая.
— Первый раз слышу, что твой отец эвенк. Глядя на тебя, этого не скажешь, — процедила Арина, окинув Олега недоверчивым взглядом. — Так твой отец чистый эвенк или метис с изрядной примесью русской крови?
— Выглядит, как эвенк, и родители его, выглядят, как эвенки. А сколько у них русских генов, кто же знает? — Олег озабоченно взглянул на часы: — Извините, Николай Михайлович, но нам пора на занятия. Извините, ради бога.
— Занятия — дело святое, — согласился Быстров, — но позвольте сфотографировать вас на память.
— Ладно, щёлкайте, — Арина встала рядом с Олегом.
Быстров вынул из портфеля камеру и сделал пару снимков.
— Знаете, Николай Михайлович, — Арина бросила на старшего товарища тревожный взгляд, — меня не покидает чувство, что мы с вами о чём-то не договорили. Давайте обменяемся номерами наших мобильников.

Простившись с молодыми людьми, Быстров вышел на Университетскую набережную и побрёл пешком к своей гостинице. Он смотрел на почищенные дома, на яркие рекламы, на красиво одетых бодрых людей и сквозь пелену ностальгии видел тот, ЕГО Ленинград: унылые серо-жёлтые дома, промозглый воздух и толпы людей, одетых в серое и куда-то спешащих с бледными озабоченными лицами. Петербург был краше, но Ленинград — роднее.
 
Добравшись до своего номера, Быстров повалился на заправленную койку и стал перебирать в памяти события первой половины дня. Вскоре мысли его коснулись Олега: «Симпатичный юноша, и он из Норильска. А ведь и я бывал в тех краях».
И тут перед глазами Быстрова распахнулась величественная картина озера, окаймлённого крутыми чёрными берегами, и душа его настроилась на полумистический лад, будто коснулась чего-то беспредельного и непостижимого. Да, странная была та история.


5
В один из жарких дней конца июня 1990-го в лабораторию Быстрова позвонила секретарша директора и сухим официальным тоном доложила, что Владимир Иванович его ждёт. Пришлось всё бросать и повиноваться.
Быстров шёл на ковёр, пытаясь догадаться, за что ему влетит, однако директор встретил его вполне радушно. Посадил за необъятный сверкающий стол, попросил секретаршу подать чаю и приступил к беседе.
— Ну что, Николай Михайлович, — заговорил он отеческим тоном, — порадовали вы меня своим докладом в прошлый четверг. Не скрою, я думал о вас всю пятницу и все выходные и, знаете, пришёл к выводу, что мне следует поощрить ваше направление.
Естественно, подчинённый весь ушёл во внимание.
— Николай Михайлович, — продолжил директор, — меня немало заинтересовал упомянутый вами феномен стремительной деградации органов зрения у рыб, попавших по воле случая в подземные водоёмы Мексики.
— И меня волнует это явление, особенно его скорость. Жаль, что в Советском Союзе нет подходящих пещер.
— Нет, говорите, — многозначительно хмыкнул директор. — А я, представьте, знаю целую систему наших совершенно не исследованных подземных пещер с озёрами.
— Так скажите, где они?
Владимир Иванович покрутил губами.
— Они есть, но не вполне для нас.
— Вы намекаете, что они находятся в запретной зоне?
— Николай Михайлович, вы можете держать язык за зубами? — наигранно сурово спросил директор.
— Надеюсь, да, но не уверен, что выдержу пытки.
— А без пыток? — в светлых глазах директора блеснул весёлый огонёк.
— Без пыток никто не заставит меня выдать нашу общую тайну.
На секунду Владимир Иванович почувствовал, что между ним и подчинённым пропала социальная пропасть, он захохотал и дружески хлопнул Быстрова по плечу.
— Хорошо, я попробую добыть для вас пропуск в одну такую пещеру.

Через три дня разговор с директором был продолжен.
— Николай Михайлович, — в голосе директора Быстров уловил нотки гордости собою, — мне удалось получить для вас пропуск на один объект, не отмеченный на общедоступных географических картах. Так что можете ехать. Снова напоминаю: никто не должен знать, куда именно вы направляетесь.
— Так, всё-таки скажите, где же находится тот таинственный объект?
Владимир Иванович выдержал театральную паузу.
— Он расположен, наверное, в самом интересном и самом неизученном районе Союза да, пожалуй, и всего нашего шарика земного... Ваш объект скрывается от глаз людских где-то в глубинах плато Путорана.
— Боже, но это же Крайний Север, чуть ли не Таймыр, там все озёра, наверное, до дна промерзают.
— Так вот, дорогой Николай Михайлович, в базальных толщах путоранских гор есть пещеры с незамерзающими озёрами возраста Байкала, а то и старше. Вы же знаете, как богат и своеобразен животный мир Байкала, думаю, нечто подобное можно отыскать и в подземных озёрах Путораны.


6
В аэропорт Норильска Быстров прилетел первого июля в два часа ночи по местному времени, но солнце уже давно скользило по небосклону, затянутому полупрозрачной завесой мглы. В зале прилёта его встретил высокий пожилой мужчина с внешностью профессора, который назвался Петром Андреевичем. «Прошу проследовать к нашим саням», — давясь от смеха, пробасил он и повёл гостя к выходу из аэропорта.
На унылой привокзальной площади гулял довольно неприятный пронизывающий ветер, обдавая лицо холодной водяной пылью. «Не отставайте, Николай Михайлович! Наша цель близка!» — снова проявил Пётр Андреевич свой весёлый нрав  и поднял капюшон брезентового балахона цвета хаки.
«Сани» оказались мощным вездеходом. В его салоне было тепло и просторно. Сидения располагались вдоль стенок, кабина водителя была отделена звуконепроницаемой перегородкой из прозрачного пластика. Гость и встречающий сели напротив друг друга, и вездеход помчался по бетонному шоссе.
— Николай Михайлович, — начал разговор Пётр Андреевич, — я понимаю, для вас тут всё в новинку. От аэропорта до города около полусотни вёрст, но цель нашего вояжа лежит много дальше — на плато Путорана. К сожалению, приличных дорог туда нет, поэтому наш путь от Норильска до места назначения пройдёт по воде. Готовьтесь к долгому путешествию, только к вечеру мы достигнем нашей экспериментальной базы. Чтобы легче пережить это унылое время, насладимся приятной пищей и не менее приятным питием. Надеюсь, вы принимаете нашу национальную?
— Увы, да, — ответил с улыбкой Быстров.
— Ну, тогда мы с вами, как говорится, столкуемся.
С этими словами Пётр Андреевич выволок из-под сидения вещевой мешок и извлёк из него: бутылку водки, два гранёных стакана и термос с холодной закуской. Они выпили за встречу, и Быстров впервые в жизни отведал строганины. Тончайшие пластинки замороженной нельмы буквально таяли во рту, оставляя ощущение чего-то бесконечно нежного и божественно–вкусного. «Бедные олимпийские боги! — усмехнулся про себя Быстров. — Они не имели понятия о строганине».
— Николай Михайлович, возможно, вы уже в курсе, что... — Пётр Андреевич бросил на Быстрова лукавый взгляд, — что моя лаборатория занимается, в некотором роде, проблемами адаптации живых организмов к низким и сверхнизким температурам. Но прежде чем перейти к деталям, пожалуйста, покажите-ка ваши документы.
Быстров молча протянул паспорт и командировочное удостоверение. Пётр Андреевич внимательно всё рассмотрел и неожиданно спросил:
— Однако вы всё-таки поведайте мне ха-ха по-дружески, как зовут вид слепых рыбок, что водятся в подземных водоёмах Мексики?
— Астианакс мексиканус, — машинально ответил Быстров.
— Отлично, Николай Михайлович! А теперь поведайте мне, когда и где случилась массовое пермское вымирание?
Пётр Андреевич был уверен, что гость не сможет ответить на такой сложный вопрос. Но Быстров, готовясь к командировке, прочёл о плато Путорана всё, что нашёл в институтской библиотеке.
— Та катастрофа, — с непроницаемым лицом заговорил Быстров, — случилась примерно четверть миллиарда лет назад, и многие считают, что началась она как раз там, где сейчас вздымается плато Путорана.
— Ну что ж, Николай Михайлович, — Пётр Андреевич выразительно вздохнул, — мой экзамен вы, как говорится, выдержали, но не задавайтесь. В пещере вам придётся пройти ещё одну проверку и не только на знания, но и на вашу молекулярную госпригодность. Видите ли, мы, как и древние римляне, полагаем, что здоровый дух может ютиться лишь в абсолютно здоровом теле. И не исключаем, что люди с физическими и молекулярными дефектами в определённых обстоятельствах могут, как говорится, ни много ни мало, а покуситься на самое святое, — не видя понимания в глазах собутыльника, Пётр Андреевич прогудел с трагической дрожью в голосе: — Они, в некотором роде, могут и самоё Родину нашу за медный пятак буржуям продать.
Быстров едва удержался, чтобы не расхохотаться.
— Интересное соображение, никогда не задумывался о скрытом смысле этой древнеримской поговорки. 
— Ну что ж, тогда отставим шутки в сторону и продолжим наш пир! — снова затрындел гостеприимный Пётр Андреевич, похоже, напрочь позабыв про обещание подивить гостя чудесами подземных озёр Путораны. — Ну, так что, Коля? Как ты насчёт чтобы выпить за Таймыр?
— Почему нет? — натянуто улыбнулся Быстров.
Потом они выпили за Норильск, за плато Путорана и за нетронутую тундру. Быстров уже стал беспокоиться о своей способности соображать, как тут вездеход остановился. «А вот и наша станция Березай, Коля, вылезай! — хохотнул Пётр Андреевич. — Мы прибыли на причал Норильского речпорта».

Низкое солнце угадывалось над трубами какого-то завода или шахты. По-прежнему моросил мелкий холодный дождь, и по-прежнему дул пренеприятнейший ветер. Вдоль длинного причала стояло несколько небольших катеров. Пётр Андреевич бодро подвёл гостя к новенькому скоростному судну на воздушной подушке. Парень в военно-морском кителе спрыгнул на пирс: «Ну, слава богу, прибыли! Теперь в путь. Если не задует встречный, через шесть часов будем на месте. Пока, слава богу, тихо».
Они заняли соседние места в пустом салоне, и катер помчался вверх по довольно широкой и многоводной реке, которую Пётр Андреевич назвал Норилкой. Через час русло реки сузилось, и вскоре катер вошёл в большое озеро. «Это озеро называется «Лама», — доверительно поведал Пётр Андреевич, — что по-эвенкийски, представьте себе, означает ни много ни мало, а «море». Ха-ха!»
Быстров с жадностью первооткрывателя всматривался в низкие практически безлесные берега, поросшие редким чахлым кустарником. Лишь на востоке синели контуры гор. Катер включил высокую скорость, приподнялся на подводные крылья и полетел. Чем дальше они продвигались на восток, тем ближе подходили горы, и наконец крутые склоны высоких мрачных сопок обступили озеро. Распогодилось, судно  летело, едва касаясь воды, и мысли Быстрова настроились на оптимистическую волну. Через пять часов катер, резко сбавив скорость, шлёпнулся на брюхо и осторожно вошёл в узкий и длинный залив («Форменный норвежский фьорд!» — мелькнуло в романтичной душе ещё не старого Быстрова) и причалил к бетонному пирсу, припаянному к чёрной базальтовой скале.
Первое, что увидел Николай Михайлович, сойдя с катера, был фанерный щит с жирной красной надписью «Запретная зона». По едва заметной тропинке они вошли в узкое ущелье. Затем свернули вправо, обходя горный отрог, и оказались у полукруглого отверстия в чёрном почти отвесном каменном склоне. Рядом со входом в пещеру стояла застеклённая будка.
Из будки вышел лейтенант внутренних войск. Он дружелюбно поздоровался с Петром Андреевичем и после тщательного изучения документов гостя улыбнулся, козырнул и вернулся в будку. Пётр Андреевич включил электрический фонарик, взял Быстрова за руку и повёл его по тёмной пещере. Примерно через двадцать метров они упёрлись в шероховатую стену, дальше идти было некуда. Пётр Андреевич надавил на какую-то кнопку в стене, и над ними вспыхнула люминесцентная лампа, которая осветила белую бетонную стену и ярко-зелёную дверь с табличкой «Научхоз-21». «Ну, а дальше, Коля, потопаешь один-одинёшенек», — радостно, едва сдерживая смех, объявил Пётр Андреевич и распрощался с гостем.

* * *

Быстров с любопытством отворил таинственную зелёную дверь и оказался в небольшом ярко освещённом помещении, где за простеньким письменным столом сидел интеллигентного вида мужчина лет сорока в ослепительно белом халате. Он был тщательно выбрит, коротко подстрижен и по-военному подтянут. Его живые ярко-голубые глаза немного диссонировали с малоподвижной мимикой. «Не иначе как кэгэбэшник», — решил Быстров, знавший о кэгэбэшниках лишь понаслышке. Кэгэбэшник пригласил гостя присесть и обрушил на него лавину вопросов, касавшихся подробностей его жизни: кто родители? кто жена? есть ли дети? есть ли родственники за границей? где учился?.. И вдруг совершенно неожиданный вопрос: знаком ли с Кариной Титаровской? Быстров ностальгически заулыбался и признался, что в университете дружил с нею. Кэгэбэшник дал ему пачку фотографий женщин, среди которых гость должен был указать на Карину. Он опознал её без труда, отметив про себя, что фотография свежая, недавняя, где Карине уже крепко за сорок. «Вы не ошиблись, товарищ Быстров, это Карина Титаровская, — сказал кэгэбэшник и задумчиво добавил: — Красивая, здоровая и талантливая женщина... и, к сожалению, бездетная. Непорядок. На прошлой неделе она приезжала к нам и в тот же день укатила  назад в свой Питер».
Затем кэгэбэшник поздравил Быстрова с прохождением первого этапа допуска к работе в пещере и тут же постарался испортить ему настроение:
— Теперь мы можем перейти к самому важному пункту — к проверке вашего здоровья, насколько оно позволяет вам влиться в ряды нашего коллектива.
— Что вы имеете в виду? — спросил Быстров не без раздражения.
— А разве вы не знаете, что практически каждый из нас является носителем всевозможных вирусов, бактерий, грибков и прочих патогенных гадостей. Моя задача, дорогой Николай Михайлович, — защитить коллектив научхоза от неожиданных инфекций. Ведь мы живём здесь годами в полном отрыве от Большой земли.
— Господи, сколько же ещё проверок меня ждёт?
— Да, не волнуйтесь, вы, товарищ Быстров, —  кэгэбэшник наградил гостя располагающей улыбкой. — Или вы всё-таки что-то от нас скрываете?

Этот этап допуска занял неожиданно мало времени — чуть более получаса. Приятный паренёк в белом халате взял довольно много крови из вены и почему-то маленький кусочек кожи со спины. Затем Быстрову было предложено подождать минут 30-40 до получения результатов анализа. Он сел в мягкое кресло и вскоре задремал — сказалось утомление от событий бесконечного заполярного дня. Очнулся от лёгкого постукивания по плечу. На него смотрел добродушно улыбающийся кэгэбэшник.
— Дорогой Николай Михайлович, мы завершили анализ ваших образцов. В целом вы на удивление здоровый человек, но один сущий пустячок — дремлющий вирус герпеса — вызвал у нас беспокойство. Поэтому при всём уважении к вашим заслугам вы должны — увы! — нас покинуть. Катер ждёт вас. Прощайте, Николай Михайлович, было приятно познакомиться. — Увидев на лице гостя выражение возмущённого недоумения, кэгэбэшник проникся участием: — Дорогой Николай Михайлович, ради бога, не переживайте. Вы даже не представляете, как вам на самом-то деле повезло!
— Извините, — сбивчиво заговорил вконец обескураженный Быстров, — я просто не знаю, как реагировать на ваш отказ. Жаль, что вас напугал мой, вероятно, очень крепко спящий вирус герпеса. Мне так хотелось ознакомиться с фауной ваших пещерных озёр. Странно получается, ведь я такой длинный путь одолел... Ну что тут поделаешь? Похоже, придётся прощаться. До свиданья. Извините, не знаю, как к вам обращаться, — Быстров, вымучено улыбнувшись, протянул кэгэбэшнику руку.
— До свиданья, Николай Михайлович! — кэгэбэшник с готовностью пожал руку гостя. — Искренне желаю вам успеха. А зовут меня Фёдором.
— А по батюшке?
— Товарищ Быстров, не злоупотребляйте нашим гостеприимством! — улыбка слетела с бледного лица Фёдора. — Не забывайте, вы находитесь на секретном объекте.
«Интересный тип, — подумал Быстров, — да и кэгэбэшник ли он?»

   
Через пару дней после возвращения в Городок Быстров встретил в институтском коридоре директора, который, увидев его, ахнул от удивления.
— Николай Михайлович, почему вы здесь, а не на Севере диком, где, как известно, «стоит одиноко на горной вершине сосна...» и так далее по Лермонтову?
— Увы, не прошёл по здоровью.
— Чем же вы им не угодили?
— Дремлющий вирус герпеса.
Владимир Иванович вскинул косматые брови.
— Так ведь этот вирус практически в каждом из нас дремлет. Диковинная причина отказа. Просили прислать кого-нибудь из перспективных сотрудников, вот я и выбрал вас. Чёрт знает, что у них в головах!
 
На этой точке поток воспоминаний Быстрова оборвался, и снова его реальностью стал гостиничный номер в Петербурге начала сентября 2010-го года.


7
Утром позвонила Арина.
— Николай Михайлович, я хотела бы с вами встретиться.
— Ради бога, Ариночка. Назначайте время и место.
— Как вам пять вечера у входа в Русский музей?
— Подходит.

 Быстров прибыл к месту встречи без пяти пять. Арина уже ждала его. Они прошли в Михайловский сад и сели на незанятую скамейку.
Шелестела листва старых лип и дубов, сверкало зеркало живописного пруда. И снова Быстров перенёсся в своё прошлое: те же деревья, тот же пруд и точь-в-точь та же девушка рядом с ним.
Начала разговор Арина:
— Пожалуйста, расскажите мне побольше про ту вашу сокурсницу, столь якобы похожую на меня.
— Карина была замечательная девушка, — мечтательно ответил Быстров.
— Почему «была»?
— Потому что умерла лет десять тому назад. Рак лёгких. Слишком много курила. Надеюсь, вы не курите?
— Бог миловал.
— Значит, чем-то вы от Карины Титаровской всё-таки отличаетесь.
— Николай Михайлович, — лицо девушки напряглось, — вчера, говоря о своих родителях, я не решилась в присутствии Олега кое в чём признаться... Вы угадали, я приёмная дочь. Меня взяли из дома малютки.
— Как вы это узнали?
— Случайно. Лет семь назад, роясь в старых вещах, невесть когда заброшенных на антресоли, я наткнулась на чемоданчик с документами. Среди них было и свидетельство моего удочерения.
— Там был указан адрес учреждения, выдавшего документ?
— Да. Свидетельство было оформлено в каком-то сибирском городке с незнакомым названием. Честно сказать, я и позабыла это название, помню только, что оно начиналось с буквы «Т».
— Тюмень, Тобольск, Томск, Тайшет, Тында...?
— Нет-нет, я тогда поискала тот город по именному указателю в атласе СССР. Он оказался где-то на Севере Сибири.
— Может быть, Тикси?
— Нет-нет... Точно не Тикси, — Арина немного помолчала и наконец, собравшись с мыслями, продолжила: — Поначалу у меня было желание найти своих биологических родителей, но потом подумала, зачем искать людей, которые отказались от своего здорового ребёнка? Наверное, какие-нибудь алкаши или бомжи, — слёзы наполнили прекрасные глаза Арины, живо напомнив Николаю Михайловичу картину его расставания с Кариной.
— Да, конечно, зачем вам их искать? Вы уже выросли, и, сдаётся мне, вас воспитали прекрасные люди.
— Николай Михайлович, позвольте мне скопировать фотографию той Карины из вашего ноутбука. Она, понятное дело, не может быть моей матерью, но всё-таки меня почему-то волнует наше заметное сходство.
— Да никаких проблем. Ведь для этого даже интернет не нужен. Здесь под сенью старого дуба и скопируем. Давайте вашу флэшку. К сожалению, Карина не может быть вашей матерью по одной простой причине — у неё не было детей. К тому же, двадцать лет назад ей было уже под пятьдесят, что, как вы понимаете, поздновато для заведения потомства. И, наконец, вот вам мой главный аргумент: такое потрясающее сходство между Кариной и вами возможно лишь при непорочном зачатии. Но девственное размножение у людей не отмечено. Скажите на милость, куда подевались гены отца?
— Неужели после окончания университета вы никогда-никогда, даже мельком единым не видели ту вашу Карину? — спросила Арина. 
— Увы, никогда... Хотя... — Быстров мечтательно улыбнулся, — летом 1990-го мы с нею едва не пересеклись. Представляете, мы оба побывали в одном и том же месте под Норильском, но не встретились, разминулись на несколько дней. Я был там первого июля, а она — чуть раньше.
Эти слова Быстрова породили в душе Арины смутное волнение: «С ума сойти! А ведь моё зачатие падает на июнь-июль 90-го».
 
Перед копированием Арина ещё раз внимательно разглядела групповую фотографию с Кариной Титаровской.
— Кстати, Николай Михайлович, — не могла бы я взглянуть, хоть глазком одним, на ваши фотографии тех лет?
Он уже хотел было сказать: «Да ради бога!», как вдруг ему показалось, что знает, кого напомнил ему Олег.
— Извините, Арина, свои фотографии я храню дома в отдельном накопителе, — солгал Быстров.
Повисла тягостная неудобная пауза, говорить, казалось, было уже не о чем, но Арине не хотелось кончать беседу с интересным много повидавшим человеком. 
— Мы с Олегом хотим в будущем работать вместе. Я считаю его очень способным человеком. Как он Вам?
— Олег производит впечатление умного и приятного юноши. А кстати, какая у него фамилия.
— Его фамилия Кузнецов. Вы знаете, у нас с ним много общего. У нас почти одни и те же убеждения и интересы, — девушка лукаво улыбнулась. — Представьте, у нас даже дни рождения практически совпадают. Я родилась третьего апреля, а он — пятого.
 — Говорят, это добрый знак, Арина. Кстати, я не исключаю, что вас связывает с Олегом кое-что ещё. Мне кажется, ваш Олег тоже приёмный ребёнок.
— С ума сойти! С чего вы это взяли? — громко возмутилась Арина. — Объясните!
— Извольте. У эвенков полно доминантных признаков, взять хотя бы их чёрные жёсткие волосы, тёмно-карие глаза, широкое лицо и наконец, знаменитый эпикантус монголоидов. Но ваш Олег — сероглазый блондин с волнистыми русыми волосами, с узким лицом и с европейским разрезом глаз! Не знаю, кем была его мать, но отец его уж точно не был эвенком.

Как только Арина ушла, Быстров извлёк из ноутбука свои фотографии студенческих времён и не без удовольствия отметил, что в те годы — без очков, без морщин, без мешков под глазами и тем более без лысины — он выглядел очень даже неплохо. Потом внимательно разглядел снятую накануне фотографию Олега с Ариной. Смутная догадка Быстрова подтвердилась: его юное лицо, фактически, совпало с лицом Олега! Правда, Олег был чуть выше ростом и лучше развит физически. «Вот она игра случая! — подумал Быстров. — Ведь даже моё отцовство не могло бы объяснить столь разительное сходство, ибо не может сын быть точной копией отца».
Николай Михайлович попробовал порассуждать: 
— Олег Кузнецов родился в Норильске в апреле 91-го, и, следовательно, зачат был летом 90-го. Забавно, что и я побывал возле Норильска летом 90-го. Ещё забавнее, что и Карина заезжала в тот же научхоз, фактически, в одно время со мной. Интересно, есть ли городок на «Т» в окрестностях Норильска? Слава богу, в наше благословенное время, когда все мы впутаны во всемирную паутину, главное — задать правильный вопрос.
 Быстров зашёл в кафе с интернетом, и поисковая система «Яндекс» любезно предоставила ему карту Таймыра. И точно! Рядышком с Норильском находился маленький городок на букву «Т» — Талнах!
Быстров тут же позвонил Арине.
— Ариночка, ваш сибирский городок, случаем, не назывался ли «Талнахом»?
Короткая пауза и взволнованный отклик:
— Да! Я вспомнила: совершенно точно, это был Талнах! Боже! Вы снова угадали!
— Ну и прекрасно, — Быстров приложил усилия, чтобы его голос не выдал волнения.
— Из этого что-то следует?
— Да ничего страшного. Мне просто было интересно, что это за город, где могла появиться на свет точная копия моей Карины.
Она рассмеялась и повесила трубку.

Итак, Быстров узнал, что в районе Норильска примерно в одно время появились на свет два младенца — девочка и мальчик. Из девочки выросла Арина, как две капли воды похожая на молодую Карину, а из мальчика — Олег, чрезвычайно похожий на него самого в молодости. Примерно за девять месяцев до рождения этих таинственных младенцев и он и Арина заезжали на короткое время в Научхоз-21, где у них взяли кровь и образцы кожи. «О, Господи! Да они нас просто расклонировали!» — прогремело в голове Николая Михайловича, и возмущённое изумление, смешанное со сладким чувством обретения истины, наполнило его душу.
Как ни удивительно, но приходилось принять, что советские учёные первыми в мире сумели разработать весьма сложную процедуру получения клонов, то есть генетических копий людей. По-видимому, от суррогатной матери брали яйцеклетку, ядро которой заменяли на клеточное ядро, извлечённое из тканей «гостя» Научхоза. Выношенные младенцы, скорее всего, поступали в норильские детские дома и распределялись по бездетным семьям.   
«Почему же они выбрали для клонирования Карину и меня? — спросил себя Быстров и нашёл правдоподобный ответ: — Макаров упомянул, что Карина вроде бы совершила какой-то прорыв в понимании механизма сна. Да и я был в своём институте на неплохом счету. По-видимому, перед высокопоставленными кураторами Научхоза-21 была поставлена задача — получить клонов от мало известных, но перспективных учёных. Неужели партийная верхушка Союза рассчитывала с помощью талантливых клонов догнать и перегнать дряхлеющий Запад? А что? Задумка, надо сказать, хитроумная, правда, гражданские права гостей Научхоза были бесцеремонно попраны».
Быстров, привыкший критично относиться к любым гипотезам (и к чужим и особенно к своим), снова и снова пытался опровергнуть свой вывод о клоновой природе Олега и Арины и не мог. 

* * *

Больше месяца Быстров терзался мыслью, что в Петербурге живут, ни о чём не догадываясь, два человеческих клона: копия Карины и копия его самого. Наконец он набрался мужества и рассказал жене о своих встречах с двойниками. Но Наташа сочла его выводы игрой пылкого воображения. Дескать, с нею не раз случалось встретить на улице человека, которого она принимала за старого знакомого, но когда заговаривала с ним, оказывалось, что обозналась. «Видишь, — убеждала Быстрова его трезво мыслящая жена, ¬— в русском языке для этого случая даже припасён специальный глагол «обознаться». Наташа слышала, что на мавзолее во время знаменитого парада в ноябре 41-го стоял вовсе не Сталин, а его двойник. И, дескать, чтобы говорить об абсолютном сходстве двух людей, нужно провести тщательные измерения. Тогда как для ощущения сходства реального человека с образом, сохранённым памятью, достаточно совпадения всего нескольких характерных черт. Иначе было бы невозможно составлять фотороботы преступников. А предположение Быстрова, что встреченные им двойники — клоны, она назвала просто смехотворным. Она из личного опыта знала, как сложна работа с клеточными культурами, и насколько успех в ней зависит от состава питательных растворов и чистоты дорогущих и малодоступных импортных реактивов. Иными словами, по мнению Наташи, уровень советских исследований был слишком низким, чтобы добиться таких немыслимо высоких результатов да и ещё в каких-то диковинных заполярных пещерах.


8
После отъезда Быстрова Арина довольно часто, особенно в момент засыпания, возвращалась мыслями к странному человеку из Академгородка, якобы хорошо знавшему её двойника в далёких шестидесятых. И вот однажды, уже в ноябре, она подумала, почему бы не проверить информацию Быстрова. Самое простое — поговорить с однокурсниками Титаровской, но как их найти? Арина внимательно рассмотрела групповую фотографию студентов из быстровского ноутбука, и снова обратила внимание на высокого смеющегося юношу с волевым подбородком. Вспомнила, что Быстров назвал его Димкой Макаровым. «Боже! — изумилась Арина. — А ведь на кафедре биохимии есть доцент подходящего возраста — Дмитрий Петрович Макаров. Он довольно высок, да и нижняя челюсть его отнюдь не легковесна. Быстров назвал его одним из первых интеллектуалов их курса, так что Димку (как подающего надежды) вполне могли оставить при кафедре. Ужас ужасный! что творит с нами время! Всего за полвека оно сумело превратить красивого весёлого юношу в мрачного и вечно всем недовольного старикана». 

Арина стала намеренно заговаривать с Дмитрием Петровичем на практических занятиях и на семинарах. Она хотела, чтобы этот немногословный замкнутый человек обратил на неё внимание, выделил бы из остальных студенток. И наконец это случилось. Макаров подошёл к ней во время перерыва и, явно волнуясь, промямлил:
— Арина э-э-э... Сергеевна (готовясь к разговору, он специально выяснил отчество девушки), простите, что беспокою вас, но мне хотелось бы задать вам один вопрос, не имеющий прямого отношения к биохимии, — он замолчал, ожидая реакции.
— Да спрашивайте, ради бога, — прыснула Арина.
— Этот вопрос... может показаться вам неуместным и даже нелепым, — Макаров глубоко вздохнул и наконец решился: — Арина Сергеевна, не являетесь ли вы родственницей Карины Титаровской — милейшей девушки, которая в начале шестидесятых училась со мной в одной учебной группе.  Дело в том, что вы чрезвычайно на неё похожи.
¬— Увы и ах, Дмитрий Петрович, но к той Карине я не имею никакого отношения, хотя уже слышала о своём сходстве с нею.
— От кого вы это слышали? — на удивление быстро отреагировал пожилой доцент.
— От Николая Михайловича Быстрова. Я недавно с ним случайно познакомилась. Оказывается, он в шестидесятых, кончал нашу кафедру.
— Это был Колька Быстряк! — фыркнул Макаров. — Я тоже недавно... точнее, в сентябре месяце, видел его. Он зачем-то приезжал в Питер... э-э-э...  видите ли я учился в одной группе с ним, и там же с нами училась Карина Титаровская, — в сухом, даже тоскливом голосе Макарова промелькнули нежные тона. — Это была очень способная, можно даже сказать, талантливая девушка. Она, вроде бы, даже что-то открыла, или была на пороге открытия... Однако, к сожалению, Титаровская умерла в конце девяностых.
— Вот как, — вздохнула  Арина, — но, может быть, у вас сохранились какие-нибудь фотографии времён вашего студенчества. Не скрою, я бы не отказалась взглянуть на ту знаменитую Карину, копией которой я будто бы являюсь.
Макаров внимательно посмотрел на Арину, и мечтательная улыбка искривила его тонкие будто усохшие губы. Эта улыбка довольно странно смотрелась на жёлто-сером пергаментном лице сурового доцента. «Вот каков он на самом деле, — подумала Арина, — а эта строгость и чёрствость — лишь маска, за которой он прячет свой слабый характер, свою неуверенность в себе». На лице девушки тоже появилась мягкая улыбка и, возможно, тронутый ею угрюмый доцент неожиданно живо заговорил:
— Хорошо, приезжайте ко мне сегодня в семь вечера, я подготовлю для вас фотоматериалы. Знаете ли, после окончания конторы (так мы когда-то называли наш университет) я решил начать новую жизнь. И, чтобы покончить с безалаберной студенческой эпохой, собрал все фотографии тех времён в отдельную папёшку и забросил её в дальний ящик моего комода.
— И вас никогда не тянуло заглянуть в ту папку? — удивилась Арина.
— В молодости я был самоуверен и жил мыслями и мечтами о будущем, а с прошлым расставался легко, без сожаления и даже с удовольствием, вернее сказать, со злорадством... знаете, в соответствии со старинной поговоркой: с глаз долой — из сердца вон. Хотя сейчас, спустя без малого 50 лет мне, пожалуй, было бы любопытно взглянуть на себя и на своих так называемых друзей,  живших, как и я, как и все мы в те годы, в плену пустых мечтаний и нелепых иллюзий. Знаете, тогда я ещё верил в прогресс — в самую истасканную химеру последней пары столетий. И я искренне верил, что научно-технический прогресс незаметно, без всякой политической шелухи, перенесёт нас в нечто подобное коммунизму, — Макаров мотнул головой, будто вытряхивая из неё мир своих воспоминаний. — Все мои шестьдесят девять лет я обитаю на Петроградской стороне, в конце Кронверкской, недалеко от Матвеевского сада. После занятий я предоставлю вам точный адрес. 
— Спасибо, Дмитрий Петрович, приду всенепременно, — обрадовалась Арина.

* * *

Дом, где жил доцент Макаров, был серым, мрачным и старым. «Такой же, как и мой дом на Сенной», — мелькнуло у Арины. По тёмной лестнице с высокими ступенями, отшлифованными бесчисленными подошвами, девушка добралась до верхнего, шестого, этажа, перевела дух и нажала на кнопку звонка. Открыл ей сам Дмитрий Петрович. На нём был старый многократно штопанный свитер с какими-то пошлыми оленями и безобразно старые, вконец вылинявшие хлопчатобумажные треники. «Добро пожаловать в мои хоромы! — учтиво изогнулся Макаров, тускло сверкнув жёлтым оскалом. — Прошу не отставать. Лампочка в коридоре не работает, сосед ждёт, когда я куплю новую, однако на сей раз не дождётся», — пробрюзжал хозяин и провёл Арину в комнатку, совмещавшую функции гостиной и спальни. На облупленном круглом столе лежала уже подготовленная картонная папка, на её обложке было каллиграфически выведено: «Фото 1959-1964 гг».
Усадив девушку за стол, Дмитрий Петрович промямлил:
— Арина Сергеевна, мне кажется, с дороги вам стоит испить чашечку горячего кофейку. Я, знаете ли, пристрастился к растворимому варианту этого далеко не безвредного напитка. Сейчас, слава богу, появился кофе без кофеина, и я могу себе позволить принять за завтраком иной раз даже две чашечки этой приятной жидкости, не особенно опасаясь за здоровье. И что немаловажно, — хозяин едва заметно улыбнулся, — растворимый кофе очень просто готовить, — старенький доцент снова улыбнулся, да так широко, что Арина отметила нехватку пары коренных на правой стороне его верхней челюсти.
— И всё-таки давайте отложим кофе на потом, — мягко возразила девушка. — Мне страсть как хочется взглянуть на фотографии, — Макаров молчал и с печальной улыбкой смотрел на гостью, но видел он не её, а Карину Титаровскую и далёкое время своей молодости. Арина попыталась чем-то заполнить неловкую паузу:
— Вы живёте одни? — она, по-хозяйски окинула взглядом неуютное помещение.
— Да, знаете ли, совершенно один. Жена умерла, а дочь вышла замуж за шведа, недобитого под Полтавой, и укатила в его вшивую Уппсалу. Сказать откровенно, я и не жалею, что остался один. Я и комнаты их запер, и никогда в них не захожу. А в этом пространстве, — Макаров обвёл жестом свою берлогу — я, знаете, живу привольно... без внешних раздражителей. Моя жена, по мнению посторонних, была прекрасным человеком, однако при всём своём якобы ангельском характере она не могла отвыкнуть пилить меня по поводу и без оного. Впрочем, всё это вам неинтересно, давайте перейдём к моему фотоархиву. Подумать только, я целых полвека в него не заглядывал. Сейчас модно всё оцифровывать, но кому, скажите на милость, нужен этот хлам? Нет у меня умиления по тем пяти годам, которые, извините за выражение, прожил дурак-дураком со слепой верой во всесилие науки. Слава богу, хотя бы в коммунизм не верил.
Арина не стала перечить, её интересовал фотоархив. Макаров снова глубокомысленно помолчал и наконец высыпал из папки ворох фотографий.
Она сразу увидела уже известный ей групповой снимок с Кариной.
— А вот и ваш знакомый, — ухмыльнулся хозяин, положив перед Ариной крупную фотографию светловолосого молодого человека.
— С ума сойти! Олег! — выскочило из уст Арины. —  Как попала к вам эта фотка?
— Да она, знаете ли, покоится здесь уже без малого пятьдесят годков. Видите, как пожелтела. И никакой это не Олег, а ваш знакомый и мой, пожалуй, самый способный сокурсник Колька Быстряк, то бишь всеми уважаемый Николай Быстров (отчество, простите, запамятовал). Он жив и работает в Академгородке. Краем уха слышал, что даже процветает. Конечно, сейчас — с лысиной, морщинами и в очках — он мало похож на самого себя в молодости.
— Да-да, конечно же, это не Олег, — согласилась Арина. — Просто молодой человек на этой фотографии сильно смаивает на одного моего сокурсника.
— Ну, а теперь взгляните на нашу Карину, — Макаров вытащил из груды снимков крупную фотографию Титаровской. — Видите, как вы на неё похожи. Даже имя её созвучно вашему. Странно, что вы не имеете к ней никакого отношения. Впрочем, откуда? Ведь, насколько мне известно, у неё не было и, как говорили её подруги, и не могло быть детей. Хотя... — Макаров стукнул себя по лбу, — я не исключаю, что вы её натуральная реинкарнация. Но почему Провидение выбрало именно Карину? Воистину неисповедимы пути Господни. Видимо, не зря в последнее время я всё чаще думаю о мистических перевоплощениях. И вообще, я убеждён, что информация о наших обликах не исчезает. Учтите, милая девушка! — Макаров сделал значительное лицо. — Полный объём информации мира остаётся неизменным со дня Великого Творения... Вот теперь и вы знаете, как звучит выведенный мною главный закон сохранения.
— Дмитрий Петрович, я, к сожалению, атеистка и не верю в мистические трансформации и в переселения душ. Да, признаться, и в самоё душу не больно-то верю. Видимо, перед нами элементарный пример игры случая. Просто в моём геноме ещё раз сошлись несколько генов, определявших основные черты внешности Карины Титаровской. Вероятность такого события невелика, но всё-таки она должна быть заметно выше нуля.
— Ну, знаете! — вспыхнул Дмитрий Петрович. — Хотите верить в эту материалистическую чепуху, так и верьте на здоровье, ваше право, — хозяин криво усмехнулся. — У каждого человека, даже у талантливого, есть право на заблуждения. Однако, милая барышня, подумайте сами, как могло случиться чудо совпадения облика двух абсолютно неродственных женщин?
Но Арина уже не слушала «мудрые» прозрения старого брюзги. Её тянуло вырваться из этой убогой комнатёнки с её пылью, рухлядью и спёртым воздухом на улицу, где гуляет свежий ветер, чтобы подумать, но не о своём совпадении с Кариной Титаровской (в этом она уже убедилась раньше), а о таком же чуде совпадения лица её Олега с лицом молодого Николая Михайловича. Она выпросила у Макарова фотографии Титаровской и Кольки Быстряка и, глубоко вздохнув, приступила к процедуре прощания. Но не тут-то было.
— Постойте, Арина Сергеевна, а как же с кофепитием? — искренне возмутился Макаров. — И даже не пытайтесь отказываться. Я убеждён, что прежде чем окунуться в петербургскую стылую морось, вам для вашего же здоровья совершенно необходимо испить со мной чашечку горяченького бескофеинового кофейку?
Только через четверть часа Арине удалось вырваться наружу.
 
Мрак, ветер и мелкий ноябрьский дождь окружили её, но она не чувствовала непогоды, изумление и нечто подобное священному ужасу парализовали её способность к адекватному восприятию окружающего мира. Ноги машинально влекли Арину к автобусной остановке на Каменноостровском проспекте, а в голове билась одна единственная мысль: «Её Олег — точная копия Николая Михайловича Быстрова». Она вдруг ясно представила, как полвека назад по её любимому университетскому коридору проходила лёгким шагом пара студентов, неотличимых от неё с Олегом. Одно совпадение — уже чудо, а что же говорить о двойном совпадении!? В её голову упорно лезли дикие мысли о петлях времени, о червоточинах в четырёхмерном пространстве Эйнштейна-Минковского, о буксующих матрицах, с которых снова и снова считывается одна и та же информация, и даже о перевоплощениях после смерти. Но перевоплощение могло быть лишь в её случае, а как быть с Олегом, когда одновременно существуют оригинал и его копия? Никакие завитки времени не могли бы объяснить это явление. Впрочем, гипотеза о множественных вселенных легко справилась бы и с этой трудностью.

* * *

На следующий день, увидев Олега, Арина спросила:
— Скажи, тебе известен городок по имени Талнах?
— Как мне не знать его? Это же, фактически, район Норильска. Норильск на левом берегу Норилки, а Талнах — на правом.
— Надо же! — делано удивилась Арина.
— А почему ты спросила?
— Да так. По телеку показывали этот городок. Говорили, там добывают что-то особо ценное.
— Да,  там обнаружено богатое месторождение медно-никелевых руд.

Весь второй час лекции Арина провела в размышлениях. Оказалось, её многое связывало с Олегом. Во-первых, они оба родились в первых числах апреля 91-го. По документам она была всего на пару дней старше. Во-вторых, они родились примерно в одном месте: она в Талнахе, Олег — в Норильске. В-третьих, (если принять соображения Быстрова) они оба выросли в приёмных семьях. В-четвёртых, они оба — визуальные копии двух успешных учёных, закончивших много лет назад Ленинградский университет. И главное, оба человека, на которых они чрезвычайно похожи, побывали летом 90-го года в каком-то одном месте под Норильском. Эти факты привели Арину к весьма экстраординарному заключению: она и Олег — клоны Титаровской и Быстрова, зачатие которых произошло где-то под Норильском в разгар лета 90-го года.


9
В понедельник шестого декабря 2010-го года Григорий Александрович Никифоров — хозяин Роспалладия — сидел за столом своего норильского офиса и просматривал секретный отчёт об объёмах добычи в ЮАР металлов платиновой группы. Несмотря на свои всего-то сорок, Никифоров уже входил в первую двадцатку российских олигархов. В основе поразительного успеха молодого бизнесмена лежало его невероятное, можно сказать, звериное чутьё мгновенно оценивать рыночную конъюнктуру и тут же принимать выгодное для себя решение. Сейчас он должен был дать указание своим агентам, что делать с резервами драгметаллов: начать ли выбрасывать их на рынок, или придержать до более подходящего момента. Он быстро разобрался в текущей ситуации, нашёл правильное решение и даже прикинул, сколько миллионов «зелёного бабла на этом срубит».
Покончив с финансовыми делами, палладиевый король откинулся в своём троне и улыбнулся. Сладкое чувство гордости собою охватило молодого олигарха, и он с удовольствием подумал, как должны завидовать конкуренты его невероятной удачливости. И тут же неприятная мысль испортила этот милый сеанс самолюбования. Примерно полгода назад он — не знающий поражений супермен — столкнулся с проблемой, которую, как ни странно, не мог разрешить. История началась с привычной ссоры с Клавой — его недавней гражданской женой, докучавшей ему бесконечными сценами ревности. В разгар их последнего столкновения Григорий Александрович обвинил Клаву в бесплодии, но та показала справку о своём женском здоровье и посоветовала ему самому провериться у медиков. К ужасу Григория Александровича выяснилось, что причина была действительно в нём. По мнению высоко оплачиваемого специалиста, бесплодие у Никифорова развилось как осложнение после перенесённой в детстве «безобидной» свинки. «Чёрт бы побрал эту свинку», — вздохнул Григорий Александрович и вспомнил, как над ним — шестилетним шалуном — смеялись двоюродные сёстры. Как дразнили его, надувая щёки и противно хрюкая.
Григорий Александрович мог бы утешить себя соображением, что и у бесплодия есть свои плюсы. Например, не нужно бояться, что непутёвые потомки бездарно промотают нажитый им капитал. Однако такая слабенькая психотерапия в его случае не срабатывала, ибо Никифоров не был жаден. Ему оставалось просто забыть про чудовищную несправедливость, выпавшую на его долю, и покорно смириться, что не сможет иметь своих детей (ни умных, ни глупых, ни здоровых, ни больных — вообще никаких). Иными словами, приходилось признать, что он — богатейший и могущественный хозяин жизни — не может иметь того, что даётся совершенно бесплатно практически каждому жалкому, нищему и бездарному пролетарию.   

Звякнул селектор. Приятный голос секретарши доложил: «Григорий Александрович, к вам посетитель. Просит принять по вопросу, как он выразился, государственной важности. Это доктор биологических наук Фёдор Яковлевич Поползнев». Никифоров фыркнул: «Блин! Только доктора лягушкаведческих наук мне не хватало! Маша, пожалуйста, зайдите».
Вошла длинноногая эффектная брюнетка.
— Как выглядит этот, так скать, доктор наук? Фамилия какая-то несерьёзная. Хотя поползень, — Никифоров ностальгически улыбнулся, — очень милая пташка. Обожал в детстве наблюдать, как она вниз головой по сосновому стволу типа скачет. Маша, как вы думаете, стоит ли мне с этим, тэкэть, ботаником разговоры разговаривать?
(Следует отметить, что язык, на котором Григорий Александрович изъяснялся на рабочих летучках и дружеских попойках, изобиловал ненормативной лексикой.  Поэтому при встречах в более формальной обстановке, и особенно в присутствии женщин, он испытывал трудности с подбором подобающих слов. Возникавшие заторы речевого потока приходилось сглаживать нелепыми выражениями вроде: «скажем так», «типа», «что называется», «если так можно выразиться», а то и совсем несерьёзным «э-э-э», но его любимым речевым паразитом было словосочетание «так сказать», обычно сведённое к урезанной форме «так скать» или даже «тэкэть».)
— Судя по виду просителя, это типичный потерявший работу научник, — бесстрастно ответила секретарша. Её сочный грудной голос эффектно резонировал в массивных темно-бордовых тисовых панелях, выстилавших стены кабинета босса.
— Доктор наук, говорите, — так это же, можно сказать, окодэмик, — любуясь девушкой, пошутил хозяин Роспалладия, — такие маститые птицы, да ещё и ботаники, к нам нечасто залетают. Ладно, пусть заходит.
В бизнес Григорий Александрович пришёл, как и многие российские олигархи, после краткого периода работы в академическом институте. Там, в молодёжной среде, было принято посмеиваться над старшими товарищами, называя их за глаза «окодэмиками».

Дверь медленно отворилась, и в кабинет робко вошёл невысокий худощавый мужчина с картонной папкой подмышкой. Согбенная фигура, редкие седые волосы, впалые щёки, тёмные мешки под глазами и скорбные складки вокруг рта выдавали почтенный возраст. Лоснящийся от многократного глажения тёмно-синий костюмчик, чистая белая рубашка и старинный синий галстук в крупный белый горошек говорили о том, что «окодэмик» на мели.
— Григорий Александрович, я к вам по делу государственной важности, — доктор Поползнев приложил заметные усилия, чтобы заставить свои голосовые связки не слишком вибрировать.
«От мужика с фамилией Поползнев можно было ожидать некой прыткости, а  этому ботанику больше подошла бы кликуха «Ползунок», — отметил про себя Григорий Александрович.
— Фёдор Яковлевич, переходите, что называется, к сути вашего визита. И постарайтесь быть предельно... э-э-э... краткими.
Поползнев прокашлялся:
— Вы, наверное, знаете, в каком положении находится наша биологическая наука. Не будет преувеличением сказать, что она, фактически, перестала существовать. Многие учёные (особенно молодые) уже покинули Россию. Оборудование безнадёжно устарело, многие здания институтов сданы в аренду предпринимателям, не имеющим к науке ни малейшего отношения. Администрация институтов думает лишь о выживании и о наживе. К сожалению, характер моей работы не сулит быстрой денежной отдачи, и посему ни один академический институт никогда не согласится зачислить меня в свой штат. А это означает, что дело моей жизни нелепо прервётся, так и не достигнув намеченной цели.
— Фёдор Яковлевич, — в голосе хозяина кабинета послышались металлические нотки, — будем считать, что вступление вы, наконец, так скать, проехали. А теперь, пожалуйста, переходите к сути.
— Вот суть моего обращения к вам: Россия должна возобновить работу по клонированию высших животных, — Поползнев помолчал, думая, поймёт ли олигарх значение слова «клонирование». ¬— Видите ли, здесь, неподалёку от Норильска, мы в советские времена наладили производство точных копий высших млекопитающих.
— Овечек Долли типа разводили, что ли? — хохотнул молодой олигарх.
«Слава Богу, про клоны он слышал», — обрадовался Поползнев и лихо выпалил:
— Подымайте выше, Григорий Александрович!
— Неужто мартышек с макаками плодили, или, может, бабуинов? — Никифоров не удержался посмеяться над нелепым ботаником. — А на кой лях, подумайте сами, мне эти ваши бабуины в связке пусть даже, хе-хе, с капуцинами?
— А как насчёт нашего с вами брата? Как насчёт человека разумного? — неожиданно гордо и весело отчеканил Фёдор Яковлевич. Он даже приосанился, и его ясно-голубые глаза победно вспыхнули.
Никифоров застыл в изумлении и несколько секунд буравил своими пытливыми кошачьими желто-зелёными глазами возбуждённое лицо окодэмика. «Похоже, бедняга свихнулся, — решил олигарх, — и надо кончать этот бессмысленный балаган».
— Фёдор Яковлевич, — заговорил хозяин Роспалладия, стараясь быть подчёркнуто вежливым, — простите, если ослышался, но мне показалось, что вы будто бы занимались, в некотором роде, клонированием э-э-э... людей?
— Да, Григорий Александрович, вы не ослышались. Мой весьма скромный коллектив сумел-таки расколоть сей крепкий орешек.
— Может быть, вы сообщите мне какие-нибудь, так скать, детали... какие-нибудь, в некотором роде подробности? Где же это под Норильском могла находиться эта ваша, выразимся поделикатнее, э-э-э ... типа лаборатория?
— Она находилась в горной пещере на плато Путорана.
Никифоров сделал большие глаза.
— Простите, Фёдор Яковлевич, — бессвязно забормотал Никифоров, — но, что-то у меня не срастается. Вы не находите, что кто-то из нас типа безумец.
— Вижу я, вы мне не верите. Я этого ожидал и всё-таки на что-то надеялся, — Поползнев безнадёжно махнул рукой. — Вот теперь, молодой человек, вы видите сами, как у нас в России из века в век пресекались и продолжают пресекаться самые перспективные начинания.
— Хорошо, — Никифоров стал приходить в себя, — приведите мне хотя бы один разумный довод, чтобы я мог вам поверить.
— Работая в науке, я совершенно разучился лгать, да и с психикой у меня пока что проблем не было. Конечно, вы можете мне не верить, но всё-таки я прошу вас хотя бы пролистать мой последний отчёт, — с этими словами Поползнев бросил на стол олигарха тощенькую папку для бумаг. — Этот отчёт я написал в декабре 91-го, в день, когда в Беловежской пуще Борис Ельцин с парой партсекретарей славянских республик лихо распиливали СССР. Если вы не ознакомитесь с содержанием этой скромной папки, то Россия упустит свой последний шанс стать мировым лидером хотя бы в клонировании высших организмов. Все наши политики твердят, что люди — наше главное богатство, а на деле, никто не хочет финансировать работу, способную в недалёком будущем многократно приумножить то самое главное наше богатство.
«Он сумасшедший. Это бред», — твердил про себя Никифоров, но что-то в глубине его души хотело, чтобы всё, сказанное этим странным просителем, было бы правдой.
— Хорошо, я ознакомлюсь с вашим отчётом, — сухо произнёс хозяин кабинета. — Но не ждите от меня скорого, тэкэть, ответа. В течение двух недель я постараюсь составить своё мнение о перспективах вашей работы. Вас по телефону ознакомят с моим заключением. Сразу оговорюсь, я не уверен, что захочу финансировать ваш необычный, можно даже сказать, э-э-э ... ваш подозрительный проект.
Поползнев снова безнадёжно махнул рукой.
— И всё-таки вот последнее, что я должен вам сообщить, — скромный посетитель гордо расправил плечи, окончательно выйдя из образа забитого интеллигента. — Эта папка содержит материал высшей секретности. Посему вы должны меня заверить, что наш разговор и содержание моего письменного отчёта останутся в полнейшей тайне.
— Не волнуйтесь, господин Поползнев, — не скрывая иронии, процедил Никифоров, — я уважаю интересы моего государства.
— Молодой человек, я надеюсь на ваше благородство. 
С этими словами странный проситель покинул кабинет олигарха.


10
«Чёрт знает что! — сокрушённо воскликнул Никифоров, откинувшись на спинку своего троноподобного кресла. — Вот она вечная проблема, как отличить гения от идиота. Беда в том, что, как говаривали во времена господства марксистской идеологии, в этом деле крайности действительно сходятся». Он нажал на кнопку вызова секретарши: «Маша, зайдите ко мне». Секретарша мгновенно появилась. Ей было интересно услышать, что скажет босс о необычном посетителе. Войдя, она быстрым изящным движением отбросила со лба красивый «непокорный» локон тёмно-русых волос и устремила на начальника свои, слегка подведённые тушью сапфировые очи. Но, как ни старалась девушка выглядеть бесстрастной, огонёк в её глазах выдавал неистребимое женское любопытство.
— Маша, — почему вы впустили ко мне этого типа параноика?
— Потому что он ничуть не параноик, — негромко, но твёрдо отрезала секретарша.
— Почему вы так решили?
— Параноики, Григорий Александрович, со мною не заигрывают. Они безмолвно сидят, буравя воспалёнными глазами, цветной табель-календарь над моей головой, при этом, фактически, не замечая моего присутствия. Этот же тип сначала долго и внимательно рассматривал меня, и наконец (видимо, разобравшись во мне) ласковым голосом завёл разговор о погоде, о норильском климате и об этом нескончаемом мраке. Сказал, что «держать прелестных девушек севернее Полярного круга просто бесчеловечно». А потом он очень мило улыбнулся, и я поняла, что передо мною совершенно нормальный человек, неплохо знающий природу женской души. Такие не могут быть психопатами.
— Интересное рассуждение, — олигарх оценивающе взглянул на молодую женщину. — Значит, по-вашему, он не из тех, мягко говоря, идиотов, выпрашивающих деньги на постройку типа хрустальной пирамиды, сосущей энергию из Космоса?
— О, нет! Этот товарищ вполне заземлён, и к тому же он умён. Жаль, что староват.
— А кстати, в какой верхней одежде он притопал?
— Не поверите, но на нём был белый овчинный полушубок, такой, как у советских солдат в фильме про битву под Москвой.
— А что было у него на ногах? Я, по мужской ограниченности, ни разу не взглянул на его башмаки.
— Но я-то, конечно, взглянула. Он был обут в поношенные якобы утеплённые ботинки. Но я знаю, такие плохо греют в норильском климате.
— Спасибо, Маша. Вы мне очень помогли. Принесите-ка чашечку крепкого кофе и в течение часа никого ко мне не впускайте.

Секретарша  ушла. Никифоров встал, прогулялся взад вперёд по своему просторному кабинету и подошёл к окну. Там во внешнем мире царила бесконечная полярная ночь. В зеленоватом свете фонарей были видны снежные вихри, летящие над замороженной мостовой. Подумал о Поползневе, бредущем сейчас к автобусной остановке, подняв воротник своего тулупа и согнувшись в три погибели, чтобы противостоять порывам ледяного ветра. Мелькнуло: «Плохо быть на севере бедным».

* * *

Мнение красавицы-секретарши совпало с потаённой мыслью Григория Александровича, что странный посетитель отнюдь не сумасшедший. Но если он умственно здоров, то следовало принять нелепейшую вещь, что где-то тут, неподалёку от его рудников, всего двадцать лет назад копировали людей. Олигарх сел за стол и взял оставленную Поползневым тощенькую папку. На её серой картонной обложке было чёрным фломастером выписано: «Отчёт о работе за 1991-й год Научного хозяйства №21». Григорий Александрович развязал тряпичные тесёмки — внутри лежала стопка из пары десятков листов формата А4  с текстом и фотографиями. На верхнем поле каждого листа стояла фиолетовая прямоугольная печать «Совершенно секретно». На последнем листе были «выводы», Никифоров пробежал их глазами.
 
1. За истекший год завершена отработка техники выращивания человеческого плода без участия суррогатных матерей. По всем показателям младенцы, выношенные в искусственной матке, не уступили контрольным новорождённым, появившимся в роддомах Норильска. Следует отметить, что наша техника защищает плод от многих осложнений, обычных при традиционном деторождении. Во-первых, исключена возможность травмирования младенца при родах. Во-вторых, исключена недоношенность. В-третьих, исключено попадание в организм плода вредных веществ (алкоголь, лекарства, наркотики), нередко употребляемых матерями. Кроме того, искусственное вынашивание даёт существенную экономию государственных средств, расходуемых на пособия, связанные с беременностью и родами. И главное: наша техника позволяет в перспективе перейти к массовому производству заведомо здоровых детей.
2. Было передано в родильные учреждения Норильска три (3) здоровых клона: одна (1) девочка и два (2) мальчика.

Отчёт кончался подписью: д.б.н. Поползнев Ф.Я., 08/12/1991. Подпись была перекрыта круглой фиолетовой печатью, на её лимбе можно было различить «Научхоз-21 АН СССР».
   
У хозяина Роспалладия перехватило дыхание. «Это подделка, — прошипел он, стиснув ладонями виски, — это искусная, блин, подделка, чтобы вытянуть из меня мои кровные. Впрочем, всё это легко проверить», — Никифоров злорадно усмехнулся, представив, как выведет окодэмика на чистую воду. А тем временем руки олигарха машинально перебирали листы с фотографиями. Большая их часть касалась какого-то крупногабаритного аппарата из металла и пластика. Взгляд Никифорова стал пересекать изображение странного аппарата и замер. Внутри него, в каком-то прозрачном шаре, Григорий Александрович увидел нечто, очень похожее на человеческий плод. Это напомнило олигарху Петровскую кунсткамеру в Петербурге со склянками с заспиртованными уродцами. «Но какая же, ёшкин кот, гадина сляпала эти фейковые фотки?» — мелькнула негодующая мысль. На пяти страницах приводился нудный перечень реактивов, якобы необходимых для роста человеческого плода на разных стадиях развития, и их цена в долларах. Были тут и листы с фотографиями всех трёх младенцев, якобы переданных в роддома Норильска. Новорождённые выглядели здоровыми и вполне счастливыми.

Никифоров с силой захлопнул папку. Склонился над микрофоном: «Маша, вызовите Круглова!»
Через десять минут в кабинет энергично вошёл малорослый, тощенький, седенький, прилизанный и какой-то незаметный старичок, но именно он отвечал за личную безопасность олигарха и за безопасность его бизнеса в Норильске.
— Михал Иваныч, вы знаете некоего доктора наук... э-э-э... Поползнева Ф.Я.? — начал Никифоров. 
— Фёдора Яковлевича? — быстро отозвался старичок. — Как же не знать? Лет двадцать назад его имя было у всех у нас на слуху.
— Это у кого же у вас?
— У местного отделения КГБ, Григорий Александрович.
— Где он работал?
— На каком-то секретном объекте.
— Где находился тот, так скать, объект?
— Где-то на плато Путорана.
— И чем они там, блин, занимались?
— Вот этого я вам не скажу и думаю, этого вам теперь уже никто не скажет.
— Понятно, э-э-э... Михал Иваныч, не могли бы вы исполнить для меня одну типа просьбишку, — Круглов повернул к боссу своё лучше слышащее ухо. —  Пожалуйста, соберите мне побольше сведений об этом Ф.Я.Поползневе. И обязательно отыщите его фотографию.
Никифоров выжидательно замолчал, наблюдая за реакцией старичка. Тот оставался спокойным, было ясно, поручение босса не показалось ему трудно исполнимым.
 — Свободны, — закончил разговор олигарх.
Бывший службист вытянулся и эффектно щёлкнул каблуками.
— Будет сделано, Григорий Александрович. За мной не заржавеет.   

Через два дня Круглов снова стоял перед хозяином.
— Вот, Григорий Александрович, ксерокопия анкеты доктора Поползнева Фёдора Яковлевича. Родился он в 1950-ом, в 1972-ом окончил биофак МГУ, в 1981-ом стал доктором биологических наук и получил лабораторию на секретном объекте НХ-21.
Никифоров всмотрелся в копию фотографии, приклеенной к анкете. Сомнений не было, это был тот самый человек, который приходил к нему два дня назад, только на снимке он был моложе и здоровее. «Ай да, Поползнев! Ай да, блин, Ползунок!» — мысленно воскликнул Никифоров.
— Где находится этот НХ-21? — голос олигарха слегка дрожал от волнения.
— Вы хотите спросить, где он находился?
— Говорите же, блин вас побери, если знаете!
— Представьте, сумел и это выяснить, но за дополнительную работу прошу дополнительный бонус.
— Пара сотен зелёных устроит?
— Более чем, Григорий Александрович! — в голосе Круглова зазвучали радостные нотки. — Итак, докладываю: НХ-21 находился в горной пещере на северном берегу озера Лама, по нашим меркам недалеко отсюда — около пяти часов хода на скоростном катере.
Повисла долгая пауза. Наконец олигарх откинулся на спинку своего трона.
— Спасибо, Михал Иваныч. Великолепная, должен заметить, тэкэть, работа. Свободны.
Начальник службы безопасности с явным удовольствием щёлкнул ботинками и покинул кабинет босса.

Оставшись один, Григорий Александрович наконец дал волю своим чувствам. Его душа ликовала. Случилось чудо, он открыл нечто такое, что ему в голову никогда не могло бы прийти. Теперь в его руках был заряженный пистолет, и в его воле было тщательно прицелиться и произвести роковой выстрел, которого никто не ждёт. Мозг олигарха был настроен извлекать из всего наживу. Но какую выгоду могли принести ему клоны людей? И он пустил своё воображение в свободный полёт:
— Можно создать идеальных работяг, добывающих для меня драгметаллы за копеечную плату. Для этого нужно лишь найти одного здоровенного мужика с куриными мозгами и расплодить его в тысяче, тэкэть, копий.
Мысль эта не вызвала энтузиазма у опытного бизнесмена. Он сразу сообразил, что возни много, а денежная выгода слишком мала для покрытия издержек.
— Отыскать гениального паренька, вроде Альберта Эйнштейна, и расклонировать его, скажем, в двадцати копиях. Через тридцать лет одна из них  наверняка получит типа Нобелевскую премию… А мне-то что с того? Слава мецената, блин, покровителя наук? Хрен вам, господа либералы! Не дождётесь!
— Размножить синеглазую красавицу типа моей секретутки и создать подпольный гарем? Что за чихня, блин, в башку затекает! Я и сейчас могу заполучить любую тёлку, затратив ничтожную сумму.
— Расклонировать самого себя и дать своим клонам великолепное образование.
Вот эта мысль Григорию Александровичу понравилась, ибо освобождала от комплекса неполноценности, связанного с бесплодием.
— За хренам мне миллиарды, если я не могу передать их своим потомкам? А тут у меня будут сыновья, подумать только, неотличимые от меня самого. Не это ли главная мечта отца? А что касается затрат на этот, блин, проект, то в данном случае они не выглядят непомерными, ведь по-другому я ни за какие шиши не смогу получить себе кровного сына. Да ещё и повторяющего меня во всех деталях без всякого влияния, тэкэть, матери. Говорят, на детях гениев природа типа отдыхает, а тут не пропадёт и не отдохнёт ни один из моих первосортных генов. Итак, ради своих потомков, ради радости отцовства, проект Поползнева, несмотря на всё его безумие и дороговизну, следовало бы реализовать.
На этом можно было бы прекратить рассуждение, но Григория Александровича потянуло на мечтания. Он попытался представить, что сделают его потомки в будущем, и как-то незаметно в разгорячённой голове олигарха забрезжили озорные мыслишки о... — подумать страшно — о чём-то вроде монархии. Сначала он улыбался этим сладким видениям, но вдруг посерьёзнел:
— А сколько найдётся, блин, кровососов, адвокатишек, жуликов и проходимцев всех типов, мастей и сортов, готовых отжать бизнес у моих потомков! Ну, нет! Только государственный аппарат, только крутая военная мощь государства смогла бы защитить мой честно нажитый капитал. Вывод один: у меня должна быть власть, власть вооружённая, более сильная, чем всякие там милиции-полиции. Короче, я должен стать пожизненным президентом с диктаторскими полномочиями, а государство, блин, должно иметь конституцию, закрепляющую на все времена власть моих потомков.
Отсюда следует ещё один вывод: «Было бы не слабо напечатать сотню-другую клонов идеального телохранителя, нарядить эту клонгвардию в шикарную чёрную форму, усыпанную золотыми блёстками, и вооружить самым передовым хайтековским, блин, оружием».

Никифоров с удовольствием вздохнул, налил полстакана виски, выпил залпом, провёл рукой по влажным губам и откинулся в своём троне. «Чёрт! Всё-таки какой же я везучий человек, — он хохотнул, нажал на кнопку селектора и весело отчеканил: — Маша, свяжитесь с доктором Поползневым и попросите его явиться ко мне завтра в десять утра».
«Нет, но каков Ползунок? — продолжил Никифоров свой мысленный монолог. — Не удрал, подлец, за границу! А ведь где-нибудь в Соединённых, тэкеть, Штатах этого Ползунка, с его-то знаниями и опытом, отхватили бы самые распрестижные университеты. Отвалили бы ему жалование штук двести в год, и зажил бы Фёдор Яковлевич в тепле да роскоши, как принц заморский. А этот Ползунок, носящий в голове своей знания и таланты на миллиарды баксов, приполз ко мне, обхохочешься, как жалкий просителишка, переминаясь с ноги на ногу, чтобы разогреть застывшие в паршивых башмаках свои, блин, в некотором роде ножные пальцы. Воистину удивителен русский человек!»

Уже через неделю в Норильском отделении Росбанка на имя Ф.Я.Поползнева был открыт счёт на 50 тысяч долларов.


11
Фёдор Яковлевич расцвёл. Приоделся, купил тёплые ботинки, снял в Норильске хорошую квартиру, вызвал из Томска жену с ребёнком и окончательно расправил плечи. Чёрная полоса жизни осталась позади, и он верил, что скоро его ладони прильнут к рычагам «клонотронов» — созданных им чудо-аппаратов, полностью заменяющих женскую матку. Конечно, он догадывался о желании олигарха расклонировать самого себя. «Но зачем миру новые хищники, терзающие наши недра? — задал Фёдор Яковлевич своему «Я» риторический вопрос и сам же ответил: — Миру нужны мыслители и первопроходцы, открывающие для человечества новые горизонты».
И хотя в доперестроечные времена в беседах с собратьями-интеллектуалами Поползнев исповедовал стандартные либеральные взгляды, но именно советский режим, с его тягой к секретности и полным отсутствием всяких предрассудков — и религиозных и моральных — помог ему в осуществлении своей мечты. А мечтал он ни много ни мало, а о новом способе производства людей, который мог бы наполнить мир талантами и гениями и тем ускорить научно-технический прогресс. Впрочем, была ещё одна причина, заставлявшая Поползнева отдавать все силы делу штамповки детей в обход капризной половины человечества. Просто Фёдор Яковлевич страстно желал показать всем своим начальникам, всей многоуровневой системе академической науки, что успех такого невероятно амбициозного проекта всецело зависит лишь от него одного — скромного и незаметного человечка, выросшего в скромной семье рабочих Мурманского Судоремонтного завода.
Иногда ощущение своей значимости даже пугало Фёдора Яковлевича. «Стоит мне заболеть, и история человечества изменит свою траекторию!» — вот мысль, постоянно, изводившая учёного, заворожённого своею мечтой. Иногда в самый неподходящий момент, например, когда он, сидел, бездумно помешивая кофе в кают-компании своей пещерной лаборатории, или когда поглаживал корпус мерно шумящего клонотрона, кто-то в его голове неожиданно возглашал: «Ты один из великих!»
Будучи атеистом, Поползнев объяснял свою профессиональную эффективность не даром божества, а даром случая, собравшего в его геноме лучшие гены родителей. И эти же гены вселили в его светлую голову весьма сомнительную мысль, которую можно было бы назвать верой в благосклонность к нему Фортуны. Удивительно, как в его голове рационализм атеиста совмещался с совершенно иррациональной верой, что сама богиня Фортуна следит за ним, охраняя от фатальных ошибок и не бросая в беде. Эта вера помогала Фёдору Яковлевичу сохранять оптимизм в бесконечной череде серых повседневных будней. Более того, за долгие годы пещерного заточения у него выработалась парадоксальная реакция на трудности: чем хуже, казалось, шли его дела, тем ощутимее зрело в его душе ожидание успеха — ожидание того, что принято называть подарком Фортуны. И, действительно, эта капризнейшая из богинь не раз подносила ему щедрые дары. Один такой составлял главную тайну Фёдора Яковлевича.
В конце 89-го он подготовил к работе три клонотрона и уже в 90-ом должен был приступить к первой попытке вынашивания младенцев без всякого участия суррогатных матерей. Однако важнейший вопрос, кого клонировать, решал не он, а какие-то большие начальники в Москве. Летом 90-го в Научхоз-21 прибыли двое «гостей» (женщина в конце июня и мужчина — в начале июля), от которых ему надлежало взять исходный клеточный материал. Чуть позже прибыл пакет с материалом третьего донора, и сразу после этого сверху был спущен приказ запускать процесс развития всех трёх клонов. Поползнев приказ исполнил, но радовался недолго, ибо в самом начале великого предприятия случился досаднейший сбой — остановилось развитие клона от третьего, анонимного, донора. Кем был тот «счастливчик», никто не знал, но было известно, что таинственный пакет был доставлен в Норильск на военном истребителе. Поговаривали, что анонимом было какое-то важное лицо, чуть ли не член Кремлёвского Политбюро.
Поползнев быстро установил, что причиной сбоя было нарушение технологии консервирования клеток. Но когда он доложил своему московскому куратору о постигшей их неприятности, тот разорался и грубо выматерил ни в чём не повинного Фёдора Яковлевича. Сказал, что от успеха развития данного зародыша зависит финансирование всего Полярного научного подразделения. Московский начальник плохо разбирался в биологии развития, да ему и не нужно было в ней разбираться. Он просто потребовал, чтобы Поползнев сделал повторную попытку вырастить клон из образца тканей большого человека. Фёдор Яковлевич прекрасно понимал, что повтор ни к чему не приведёт, и тогда, недолго думая, он пошёл на подлог — взял для клонирования свои собственные ткани. Сначала Поползнева слегка мучила совесть, но он быстро её успокоил, рассудив, что его копия принесёт человечеству куда больше пользы, чем клон партийного аппаратчика.
К счастью, клон Поползнева успешно стартовал и завершил своё внутриаппаратное развитие лишь на сутки позже запланированного срока. Однако, когда осенью 91-го наступило время распределения младенцев по приёмным семьям, выяснилось, что Москва отказывается принять своего клона. Поползли слухи, что таинственный донор лишился власти в хаосе событий 91-го, а новые правители страны попросили головного куратора научхозов не докучать им проблемой усыновления копии политика, ушедшего в небытие. И тогда до Поползнева дошло, что ему снова невероятно повезло, что Фортуна всё-таки не отвернулась от него, и теперь он может обеспечить попадание собственного клона в надлежащие руки. Вскоре подвернулась бездетная чета Маковских из Томска. Семья культурная — преподаватели Томского Политеха.

* * *

Как и следовало ожидать, в 92-ом финансирование великого проекта было прекращено, и немногочисленные сотрудники научхоза разбрелись по стране в поисках работы. Поползневу удалось устроиться в Томский университет доцентом на кафедре генетики, так что теперь он мог подглядывать за жизнью своей копии.
Илья (так назвали попозневского клона приёмные родители) развивался очень быстро. Уже в пять он умел выполнять в уме все четыре действия арифметики с двухзначными числами и без труда обыгрывал в шахматы приёмного отца. Способного мальчика отправили в школу в шесть лет, где он прекрасно успевал, уступая некоторым одноклассникам лишь в физкультуре.
Поползнев регулярно заходил в ту школу. Бывало, за десять минут до начала занятий он садился в вестибюле и смотрел, как его юный двойник приходит, раздевается в гардеробе и весело бежит в свой класс. Но однажды Фёдор Яковлевич не увидел Ильи, не увидел он его и в последующие дни. Наведя справки в учительской, узнал, что семья, усыновившая его отпрыска, эмигрировала в Америку. «Куда именно?» — не скрывая отчаянья, воззвал Фёдор Яковлевич к директрисе школы. «Кажется в Чикаго», — отмахнулась она от несчастного отца. У Поползнева потемнело в глазах. Он не помнил, как оказался на улице и как добрался до дома, не видя ни дороги, ни машин, ни людей. Размышлять он не мог, ибо его сознание было заполнено всего одной мыслью: «Я потерял второго себя, мою истинную и единственную любовь». 

Исчезновение мальчика потрясло Поползнева, можно сказать, он потерял смысл жизни. Вспомнил было о благосклонности к нему судьбы и горько усмехнулся, ведь знал же, что Фортуну во все времена считали ветреной и ненадёжной богиней. Как тень, приходил Фёдор Яковлевич в университет, автоматически отчитывал положенную лекцию и сразу после этого бежал на свою скромную квартиру в почерневшем от времени бревенчатом доме дореволюционной постройки, запирался на ключ и примитивно напивался.
К счастью, этот самый мрачный отрезок жизни Поползнева продлился только два года. Как часто бывает со слабохарактерными талантливыми людьми, спасение пришло от молодой женщины, звали её Анфисой. Она работала ассистентом на той же кафедре и быстро оценила способности и огромные познания Фёдора Яковлевича. Первый шаг к их сближению был сделан на пирушке по случаю Дня Победы. Сотрудники кафедры выпили, поговорили о великом прошлом и понемногу разошлись по домам. Но Поползнев не мог заставить себя уйти, когда на столе ещё оставалась выпивка. Не ушла и Анфиса, которую интересовал этот странный, малоразговорчивый и ещё не старый мужчина. Оставшись один на один с неординарным  доцентом, она улыбнулась ему и со словами «Ваше здоровье, товарищ Поползнев!» подняла свою рюмку водки. Фёдор Яковлевич рассмеялся, налил себе и чокнулся с рюмкой Анфисы.
— Анфиса, вы  неплохой психолог.
— Фёдор Яковлевич, я чувствую, вы человек непростой. Расскажите, что привело вас в нашу сибирскую глушь?
— Милая Анфиса, вы ещё не видели, что такое настоящая глушь.
— Вы говорите загадками. Может, расскажете, где вы работали раньше?
Поползнев вдруг почувствовал неудержимое желание рассказать всё о себе этой кроткой женщине. Такое движение души считается первым свидетельством возникающего чувства, но Фёдор Яковлевич, скажи ему такое, объяснил бы свой порыв чистой случайностью. Но в действительности у Поползнева давно зрело желание излить кому-нибудь свою душу. Иногда он с трудом сдерживал себя, чтобы не крикнуть окружающим: «Несчастные! Знали бы вы, кем я был до развала страны? Какие проблемы, считавшиеся абсолютно неразрешимыми, я с лёгкостью раскалывал!» Но Фёдор Яковлевич молчал, во-первых, потому, что говорить о прежней работе было нельзя, а во-вторых, он знал, что ему просто не поверят. И вот теперь молодая добрая и далеко не безобразная женщина искушала его выйти из тени. И он приоткрылся:
— Родился я в 50-ом в Мурманске, там же окончил школу. В 67-ом набрался наглости поступить в МГУ и поступил. Потом в 72-ом попал в аспирантуру к доктору Куропаткину, но, приступив к экспериментальной работе, понял, что многого не знаю. Целый год просидел в библиотеках, выбирая тему будущей работы, пока не наткнулся на статью Джона Гёрдена, сумевшего расклонировать африканскую шпорцевую лягушку.
— Как он это сделал? — спросила Анфиса.
Поползнев оживился:
— Гёрдон удалил из лягушечьей икринки ядро, а на его место загнал ядро из клетки кишечника головастика. Из комбинированной икринки вырос совершенно нормальный головастик, который со временем превратился в совершенно нормальную лягушку. Работа Гёрдена вызвала переполох в научном мире, ведь она доказала, что у амфибий ядра специализированных клеток сохраняют в целости и неизменности всю наследственную информацию организма.
Конечно, нашлось немало скептиков, говоривших, что доказанное для лягушки не факт для зверушки, что строение организма у млекопитающих намного сложнее, чем у амфибий. Так, кстати, думал и мой шеф доктор Куропаткин. Но я чувствовал, что в основе болтовни о «пропасти» между амфибиями и млекопитающими лежит тайный, я бы сказал, религиозный страх признать, что и человека можно так же, как ту примитивную лягушку, воссоздать из любой клетки взрослого организма... И я решился...
— Господи! — изумилась Анфиса. — Неужели вы решились так вот прямо вырастить клон высшего животного?
¬— А почему нет? — усмехнулся Поползнев. — Как известно, не боги горшки обжигают!
— Ну, рассказывайте дальше.
— В 80-ом я заменил ядро яйцеклетки одной крысы на ядро из клетки кожи другой. Выращенный клон по всем генетическим маркерам повторил крысу, давшую ядро. Мой шеф сообщил об этом результате директору Института биологии развития, а тот рассказал ещё кому-то в Президиуме академии, и в один прекрасный день я был вызван в кабинет Особого отдела Института общей генетики. Мой доклад слушало несколько солидных мужчин-экспертов, один из которых был в мундире КГБ или чего-то в этом роде. После доклада на меня обрушился град вопросов. Эксперты в штатском кричали, размахивали руками, ругали, хвалили, и лишь человек в военной форме сидел тихо и внимательно слушал.
Через неделю я был снова вызван в Особый отдел, но на этот раз со мной беседовал седовласый военный в чине генерала. Быстро выяснив, что я холост и не собираюсь заводить семью, он предложил мне продолжить работу по клонированию в некой лаборатории на Крайнем севере Красноярского края. Я сразу согласился. Вскоре мне была присуждена без защиты диссертации степень доктора биологических наук, и я приступил к работе по клонированию высших организмов.
— И всё-таки кого конкретно вы клонировали? — спросила Анфиса.
— Извините, ради бога, — Поползнев помрачнел, — но я не хотел бы рассказывать о своей работе в Заполярье прежде всего потому, что не довёл её до конца. И причиной тому была Перестройка. Чёрт бы её побрал! В 92-ом финансирование проекта прекратилось, и я был вынужден искать работу, чтобы обеспечить себе минимальный уровень существования. К счастью, мне повезло устроиться здесь, в ТГУ, — Фёдор Яковлевич снова наполнил свою рюмку: ¬—  Правда, с некоторых пор меня тошнит от научной работы. Лекции ещё туда-сюда, а экспериментальные исследования по теме вашей кафедры меня совершенно не вдохновляют.

Поползнев наконец опьянел, чем тут же воспользовалась Анфиса, чтобы задать вопрос, интригующий женскую часть кафедры.
—  Фёдор Яковлевич, а вы женаты?
Он тупо уставился на Анфису, не понимая, к чему вопрос, не имеющий отношения к теме разговора.
— А? Вы про это? О, нет, я не женат. Школьную любовь упустил, а потом был слишком увлечён работой. Ну а на Севере милых дам даже не видел, — Поползнев сказал это, и перед его глазами промелькнуло прекрасное лицо женщины, от которой брал клеточный материал летом 90-ого. Он немного помолчал и сухо добавил: — Детей тоже нет.
Естественно, Фёдор Яковлевич умолчал об Илье и о том, что потеря контакта с кровным отпрыском явилась главной причиной его охлаждения к науке. Об этой своей боли Поползнев не мог признаться даже пьяным. Так и осталось для Анфисы непонятным, почему полный сил учёный не может найти для себя достойное занятие. Она догадывалась, что для людей, вроде Поползнева, отсутствие хорошего финансирования не является непреодолимым препятствием для успешных исследований.
Поведала и Анфиса о своей жизни. Рассказывала, фактически, самой себе, потому что Поползнев только делал вид, что слушает, а на деле злился на себя, что наговорил лишнего. Она рассказала, что родилась в 72-ом в Томске. В 90-ом поступила в Томский университет, в 95-ом — в аспирантуру, но сделать диссертационную работу в срок не успела. Слава богу, её оставили на кафедре, где она может продолжать своё исследование.
— Ну и как? Наработали на диссер? — задал Поползнев вопрос вежливости.
— Да где там! — с горечью ответила Анфиса. — Видно, ума не хватило. Да и с руководством не повезло.
— Мне бы ваши заботы, — простонал Поползнев и поспешил домой с мыслями о недопитой бутылке водки в холодильнике.


12
 Анфиса не была красавицей, но и дурнушкой её нельзя было назвать. Это была среднего роста крепко сбитая круглолицая блондинка с пышной грудью и широкими бёдрами. Она немного стеснялась своей крестьянской внешности и завидовала изящным фотомоделям с их длинными ногами, узкой талией и узким личиком. Но главные достоинства Анфисы таились в её душе. Она была поразительно доброй женщиной, воспитанной на классической русской литературе и патриотических фильмах. Впитанная с молоком матери советская идеология не позволяла ей раскисать ни при каких обстоятельствах. Она не могла принять, чтобы рядом с нею погибал от алкоголизма такой удивительный, такой способный и такой симпатичный человек.

После того разговора на Дне Победы между Поползневым и Анфисой установились почти дружеские отношения. Однажды Анфиса набралась смелости прийти к Фёдору Яковлевичу домой. В ответ на его немой вопрос: «Что тебя ко мне принесло?» она вынула из сумки четвертинку водки и сказала, что у неё полный завал на работе, и потому ей страшно хочется напиться. Поплакалась, что на диссертацию уже махнула рукой, и что даже на непритязательную статью в отечественном журнале нет у неё материала. Поползнев равнодушно плеснул ей в стакан водки. Они звонко чокнулись и выпили за злую судьбу. Выпив, Фёдор Яковлевич ожил, расспросил девушку о деталях её работы, играючи в них разобрался и указал путь к разрешению проблемы.
 
Анфиса послушалась поползневского совета и уже в том же году получила неплохой результат, который можно было публиковать.
Теперь пришла очередь Анфисы помочь Фёдору Яковлевичу. Она стала часто приходить к нему домой, чтобы поговорить не так о работе, как о более отвлечённых вещах — о большой науке, об искусстве, об истории и даже об опостылевшей обоим политике. Охотно рассуждая о высоком, Поползнев часто забывал о своей депрессии, и в глазах его временами появлялся прежний блеск. Анфиса, естественно, пыталась выяснить причины его падения, но он лишь однажды обронил, что потерял близкого человека и интересную работу и больше не видит цели, чтобы жить.
И тут случилось повторение сути первого акта известной шекспировской трагедии: «Она меня за муки полюбила, а я её за состраданья к ним». Ему было пятьдесят два, ей — тридцать. Во время очередного разговора на высокие темы он неожиданно отметил, что у Анфисы красивые серые глаза, что на её далеко не впалых щеках пылает здоровый румянец, а на полных губах играет зовущая улыбка. Повинуясь минутному импульсу, он поцеловал её в эти улыбающиеся губы, а далее всё пошло по пути, давным-давно отработанному эволюцией.

Утро они встретили на узком диванчике съёмной квартиры Фёдора Яковлевича. Анфиса сварила кофе, и они приступили к разработке плана совместных исследований. Девушка расхрабрилась и сама предложила весьма оригинальную схему решения довольно сложной проблемы. Поползнев поначалу принял план Анфисы в штыки, но она упорствовала, приводя дополнительные аргументы. И случилось невероятное — Фёдор Яковлевич признал правоту своей гражданской жены и пришёл от неё в восторг. Вскоре Поползнев сам увлёкся их совместной работой и, самое удивительное, он перестал пить. Анфиса и исследовательская работа давали ему необходимый для нормальной жизни объём положительных эмоций. Свою общую статью они опубликовали в хорошем западном журнале. В 2006-ом Анфиса защитила кандидатскую, а в 2007-ом осчастливила мужа рождением сына. И наконец, Фёдор Яковлевич сумел убедить себя, что у него нет серьёзных оснований убиваться по потере информации об Илье. Ведь живёт-то его клон далеко не в Африке и едва ли бедствует в своём вполне благополучном Чикаго. Эта простая мысль окончательно вернула Поползневу интерес к жизни, и ему захотелось заняться чем-то значительным, чем-то  великим, чтобы не краснеть при встрече с единокровным сыном за бесцельно прожитые годы.
Теперь Фёдор Яковлевич всё чаще вспоминал своё блестящее время, когда где-то там в заполярной пещере, можно сказать, у чёрта на рогах, творил в клонотронах талантливых людей. Перебирая в памяти достижения его пещерной эпопеи, он всё больше проникался убеждением, что такие многообещающие заделы нельзя бросать на произвол судьбы, что если не он, то кто в стране, да и вообще на планете, продолжит его великое предприятие. Анфиса отогрела душу Фёдора Яковлевича и невольно заставила его снова ощутить свою значимость.

Однажды в конце ноября 2010-го Поползневу приснился яркий сон. Будто  он — молодой и уверенный в себе — стоит в просторном зале, залитом голубоватым светом люминесцентных ламп. К нему подходит красивая молодая шатенка в белом халате и торжественно произносит, играя интонациями под Левитана: «Все системы вашего нового клонотрона работают в штатном режиме. И главное, — глаза шатенки вспыхивают любовью, — развитие объекта идёт в строгом соответствии с вашей революционной программой. Товарищ Фёдор, вы действительно один из великих». Его нервы радостно напряжены, а мысли прикованы к чему-то необыкновенно важному, зреющему в чреве нового клонотрона.
От сильного возбуждения Поползнев проснулся. В комнате было уже светло, за окном величественно падал снег. «Но что же зрело там в моём новом клонотроне? И кто та красавица в белом халате» — спросил он себя, потом тяжело вздохнул и покорно взвалил на свои плечи груз неумолимой реальности.
Фёдор Яковлевич, встал; умываясь, внимательно рассмотрел своё отражение в зеркале, отметил признаки прогрессирующего увядания и принял решение нарушить данное прежним властям обязательство о неразглашении. За завтраком, он, преодолевая немалое волнение, рассказал жене, чем на самом деле занимался в Заполярье. Анфиса, естественно, была поражена. Она и раньше считала своего Федю великим человеком, но клонирование людей выходило далеко за границы её представления о возможном. Через полдня напряжённых размышлений она сказала: «Поезжай-ка, Федя, в Норильск и обратись к промышленнику Гришке Никифорову. Говорят, он хоть и воротила, каких мало, но мужик мозговитый. У него есть деньги, очень много денег, и он, если захочет, может в момент возродить твоё дело. Хотя многое зависит и от тебя, Феденька, от твоего искусства уговаривать». — «И от благосклонности Фортуны», — добавил про себя Фёдор Яковлевич.
— А ты, Анфиса? — Поползнев пытливо всмотрелся в светлые глаза жены. —  Готова ли ты жить в Заполярье, в стране, где полгода ночь, а лета, фактически, вообще нет?
— Господи! Феденька! Да я с тобою хоть на край света! — радостно засмеялась она.
— Анфисочка, надеюсь, ты понимаешь, что речь идёт именно о крае света.
— Конечно, дорогой. И не забывай, я всё-таки коренная сибирячка.


13
В один из бесконечных дней июля 2011-го года Фёдор Яковлевич направлялся к месту расположения своей бывшей лаборатории. Он должен был составить список недостающего оборудования и оценить готовность к работе аппаратов по производству человеческих клонов. «Боже, — думал умиротворённый Поползнев, — по милости Провидения в моей жизни снова случилось сказочное событие, а ведь я уже не верил, что когда-нибудь смогу продолжить самое интересное и самое важное дело своей жизни».
То, чем он с Анфисой занимался в Томске, было обычной работой рядового академического исследователя. Иной раз Фёдор Яковлевич даже увлекался ею, натыкаясь на нечто необычное, но душа его, избалованная масштабом прежней работы, неизменно охлаждала его пыл, вкрадчиво шепча: «Это неплохо, но далеко не то, на что ты способен». Каждый год (особенно принимая экзамены) он присматривался к студентам, непроизвольно ища среди них талантливых людей, достойных клонирования, и, к удивлению, не находил их. Вот этот результат, пожалуй, действительно тянул на открытие. В общей сложности за годы работы в ТГУ перед его глазами прошло не менее пятисот студентов. Многие из них обладали хорошей памятью и живым умом, но когда он задавал им вопрос, на который не было ответа в учебниках, молодые люди с горящими глазами неизменно пасовали. У Поползнева сложилось впечатление, что знания даже у способных с виду людей лежат в их головах мёртвым, обездвиженным грузом. Значит, заключил он, самый дорогой человеческий капитал связан с талантом легко оперировать своими знаниями, то есть со способностью к творчеству. Впрочем, все эти грустные вещи были в прошлом, а сейчас он стоял на корме судна, несущего его, как ему казалось, в светлое будущее. Для поддержания радужного настроения он временами прикладывался к плоской бутылочке хорошего коньяка, которую прикупил в буфете теплоходика по поводу эпохального события — своего возрождения. Долгих двадцать лет он прожил, вспоминая своё золотое десятилетие — с тридцати до сорока. Интересно, что то золотое время теперь представлялось ему лишённым чётких зрительных образов — было лишь ровное напряжение от невероятной работы и восторг от сознания, что каждый новый день дарует ему радость продвижения вперёд. Каждый вечер в те годы он засыпал измождённым, но счастливым, и каждое утро просыпался с мыслью: «Вперёд!». И ничего слаще не было в его жизни — ни до, ни, тем более, после. Интересно, что Фёдор Яковлевич представлял себя в те годы весёлым молодым человеком, красивым и счастливым, легко решающим все проблемы, возникавшие на его пути. И всё-таки в той блестящей полосе его жизни был один пробел: он так и не испытал любовь к женщине. Оно и понятно — в пещере женщин просто не было. И тем не менее, даже в тех безнадёжных условиях он всё-таки сумел себя размножить, правда, его клон бесследно исчез на просторах Соединённых Штатов.
Фёдор Яковлевич отхлебнул от плоской бутылочки, сунул её в потайной карман комбинезона и уставился на пенную дорожку, оставляемую винтом теплоходика. И тут он услышал за собой весёлый молодой смех и восклицание: «Сашка, случалось ли тебе когда-нибудь видеть такие горы? Вот она затерянная Земля Санникова в чистом виде. Да ты взгляни на этот вулканический трапп! Какая красотища! Какая мощь! Можешь вообразить, что тут когда-то творилось!?» Поползнев повернулся — неподалёку от него, у поручней левого борта, стояли двое молодых людей (на вид им было не более двадцати). Тот, который только что говорил, вдруг обратил к Поползневу своё смеющееся лицо. Это лицо Фёдор Яковлевич узнал бы из тысячи! Это было лицо, которое он чуть ли не проел глазами, листая в Томске свой фотоальбом. Это было его собственное лицо в счастливое время молодости.
Поползнев был поражён: то, что он видел, выглядело чем-то из разряда паранормальных явлений. Но, даже находясь в экзальтированном состоянии, он никогда не покидал трезвых рациональных позиций, и его мозг лихорадочно перебирал гипотезы, способные объяснить, казалось бы, необъяснимое явление. Надо сказать, Фёдор Яковлевич даже любил это блаженное состояние страстного поиска приемлемой гипотезы, прекрасно сознавая, что непременно её отыщет, и случится это уже очень скоро. Наверное, подобное чувство испытывает кошка, играя с только что придушенной мышью.
Увидев свою копию, Поползнев мгновенно протрезвел. Жалкие тридцать-сорок миллилитров коньяка не могли вызвать галлюцинацию. А тем временем поразивший его юноша, видя смятение на лице пожилого мужчины, подбежал к нему: «С вами всё окей?» — Поползнев молчал. «С вами всё в порядке?» — переспросил молодой человек. «Да, конечно, — с трудом пробормотал Поползнев, и, превозмогая волнение, добавил: — Откуда вы?»
— Из Новосибирска, — улыбнулся юноша с лицом молодого Поползнева, — мы студенты Новосибирского университета.
— А где вы родились? — не выдержал Поползнев.
— Я в Норильске, а мой друг Сашка — в Бийске.
— А как вас зовут?
— Меня зовут Илья, а вас?
— А меня — Фёдор Яковлевич... Через пару часов я сойду на берег... Вы надолго в наших местах?
— Ещё с две недели.
— А куда направляетесь?
— На турбазу Бунисяк, там мы собираемся пробыть около недели. Ну, пока, Фёдор Яковлевич! Приятно было познакомиться... До встречи, — добавил Илья, — намеренно прокатив на американский манер букву «р».
Он махнул рукой на прощанье и направился вслед за Сашкой к носовой части судна.
— Илья, а какую школу вы кончали в Норильске? — бросил вдогонку потрясённый Поползнев.
Юноша с лицом молодого Поползнева резко остановился, повернулся к пожилому человеку и, внимательно глядя ему в глаза, ответил:
— Услышите — едва ли поверите. Не норильскую, а заокеанскую. — Увидев недоумение на лице собеседника, добавил: — Обыкновенную чикагскую общеобразовательную школу, так называемый хайскул.

Студенты ушли, а Фёдор Яковлевич всё стоял с раскрытым ртом, не понимая, как могло случиться такое чудо: «Мой сын, мой отпрыск, мой идеальный двойник только что говорил со мной! А ведь я уже давно не надеялся даже услышать о нём, но вот он тут рядом со мною на этом жалком судёнышке, плывущем в глубине необитаемого мира. И главное, он оказался весёлым, умным и энергичным юношей, именно таким, каким я представлял себя в свои двадцать. Подумать только, бросить благополучную Америку и приехать в этот никому не известный холодный и безлюдный предел Северной Азии. А ведь именно здесь  ровно двадцать лет назад он увидел свет. Вот чудо так чудо», — заключил свой мысленный монолог Поползнев и припал к горлышку плоской бутылки. На этот раз он пропустил не меньше ста миллилитров, чтобы принять реальность, ушедшую за границы реального, но алкоголь был не властен над его возбуждённым сознанием.
По привычке во всём сомневаться он снова проверил себя. Однако сходилось абсолютно всё: внешность, имя, возраст, официальное место рождения, школа в Чикаго. Сомнений не было: этот Илья и есть самый близкий ему человек, его клон, и он сам его создал. «Выходит, ветреная Фортуна всё-таки не бросила меня, — прошептал Фёдор Яковлевич, — и мне не следует пренебрегать её покровительством... А главное, — почти выкрикнул счастливый отец, — я не имею права терять своего сына!»
Настроив себя на активные действия, Поползнев решительно зашагал вдогонку за студентами.
— Молодой человек, — он подошёл вплотную к Илье, — вы только, ради бога, не удивляйтесь, но мне нужно, мне совершенно необходимо с вами поговорить.
«С чего бы это? — Илья ощутил запах алкоголя, исходящий от пожилого мужчины. Насторожился: — Кто ж знает, чего ожидать от пьяного русского?»
— Я весь внимание, э-э-э... Фёдор Яковлевич.
— Да вы не беспокойтесь, Илья. Я солидный человек, доктор биологических наук, автор нескольких изобретений. Сегодня я немного выпил — был повод: меня назначили на очень высокую должность. А увидев вас, у меня появился ещё один повод выпить, и этот повод, скажу я вам, куда значительнее, чем повышение по службе.
— Так что же, сударь, вы имеете мне сообщить? — холодно спросил Илья.
«Господи, какая древняя конструкция. Видно, начитался русских романов девятнадцатого века», — мелькнуло у Поползнева.
— Илья, давайте пройдём на корму, там есть уединённая скамейка.
— Давайте, раз вы изволите настаивать, — вынужденно согласился Илья.
— Илья, я хорошо знал вашего отца. Более того, он был моим самым близким другом, — начал Фёдор Яковлевич свой вымышленный рассказ. — Я учился с Костей в одной учебной группе Ленинградского горного института, а потом мы вместе работали на одном секретном предприятии Норильска. Я узнал вас с первого взгляда, вы просто вылитый Костя. Ваши родители погибли при аварии на шахте, вам было тогда примерно месяц. Вы попали в дом малютки, а оттуда вас взяли хорошие люди из Томска. К сожалению, я  потерял ваш след, когда ваша семья эмигрировала в США. И вот видите, какая встреча. Мне неудобно говорить, но я воспринимаю вас как своего родственника, будто вы мой... племянник. Повторяю, мы были с вашим отцом очень близкими друзьями. После той трагедии на шахте я даже хотел усыновить вас, но был холост, и мне не позволили это сделать.
Илья несколько секунд молчал. Рассказ Фёдора Яковлевича был слишком необычным, и эта необычность настораживала. «Однако ж, как мог этот случайно встреченный человек догадаться, что у меня приёмные родители? Как мог он знать, что до Америки я жил в Томске? А вдруг он сотрудник всезнающей ФСБ, который хочет меня завербовать?» — последняя мысль Илье не понравилась. Она выглядела крайне сомнительной, и к тому же его охватило чувство симпатии к этому странному пожилому человеку. Ведь он, похоже, знал его истинных родителей.
Будто разгадав ход мыслей юноши, Поползнев усмехнулся:
— Боитесь, что я сотрудник Органов безопасности?
— А вдруг да? — нервно хохотнул Илья.
— Когда-то я действительно работал на секретном предприятии, и, знаете, у меня куда больше оснований считать вас, Илья, агентом американской разведки, желающим узнать побольше о моей работе. А что нужно нашим компетентным органам от вас? Вы же чисты как стёклышко. Разве что завербовать на всякий случай, если вдруг вы когда-нибудь будете работать на секретном предприятии США? Но вы же понимаете, что вероятность такого события чрезвычайно мала. К тому же я уверен, что американцы после вашей учёбы в России едва ли допустят вас к государственным секретам.
— Пожалуй, вы убедили меня, — согласился Илья.
Они обменялись адресами электронной почты, и Поползнев убедился, что фамилия юноши, как он и ожидал, — Маковский. А Илья узнал, что фамилия друга его отца — Поползнев.
— Я уверен, мы ещё встретимся, — прошептал Фёдор Яковлевич, с трудом сдерживая слёзы.

 Через час речной трамвай вошёл в живописный фьорд на северном берегу озера. Поползнев сошёл на бетонный пирс, миновал фанерный щит с выгоревшей надписью «Запретная зона» и скрылся за чёрной базальтовой скалой.


14
Был у Быстрова душевный приятель — его ровесник Юрий Иванович Бубенцов. Это был умный и постоянно весёлый человек. Любил Юрий Иванович сказануть эдакое, чтобы все слушатели (прежде всего симпатичные слушательницы) дружно попадали со своих стульев. Практически каждый день около пяти часов пополудни заходил он в кабинет Быстрова на чай, и приятели весело обсуждали новости страны и своего института. Естественно, чаще всего, они перемывали косточки директора и его окружения, но однажды в орбиту их интересов попал персонаж, даже отдалённо не связанный с институтской администрацией.
Случилось это в начале сентября 2011-го. На очередном чаепитии Юрий Иванович, таинственно улыбаясь, обратился к Быстрову:
— А ты знаешь, Николя, кто сегодня приблизился ко мне после лекции?
— Человек или небожитель? — подстроился Быстров к шутливому тону приятеля.
— Выслушай и сам рассуди. Итак, сегодня после лекции ко мне подошёл бледный и худосочный юнец, таких в университете тьмы и тьмы, но у этого были прекрасно выглаженные брюки, и пиджак на нём отлично сидел, а самое невероятное — он был при узком голубом галстуке, видом своим подобным ядовитейшей змее из индо-китайских джунглей. «Тысяча чертей!» — вскричала моя возмущённая душа. Ведь даже я — искушённый приверженец строгого дресс-кода — предпочитаю обходиться без этих удушающих душу удавок...
— Так что же было дальше? — оборвал Быстров отвлечение приятеля на второстепенные детали.
— Боже, Николя, как же ты нетерпелив! А дальше было больше — этот тип, назвавшийся Ильёй Маковским, задал мне довольно подленький и весьма каверзный вопросик: дескать, почему я обронил в своей лекции весьма сомнительный, по его мнению, тезис, что среди зоологических видов, обитающих и когда-либо обитавших на Земле, лишь только мы — люди современного типа — обладаем божественным даром речи. Я, естественно, сделал большие глаза, а он пояснил, что, с точки зрения его здравого смысла, области нашего мозга, связанные с речью, видите ли, слишком хорошо развиты, чтобы возникнуть в ходе лишь одного акта видообразования. Стало быть, решил этот любитель змееподобных галстуков, вид, предшествующий Хомо сапиенс, должен был уже худо-бедно разговаривать. Более того, продолжал тощенький студентик глумиться надо мной, и у того предшествующего нам вида, наверняка, был какой-то свой вид-предтеча, который тоже должен был кое-как калякать или хотя бы цокать, как это принято у бушменов и готтентотов южноафриканских пустынь.
Вот каков этот выскочка, — неожиданно серьёзно подытожил Бубенцов и замолчал, напряжённо глядя в чашку Петри, исполнявшую роль пепельницы. Выдержав театральную паузу, он продолжил: — И вот теперь, Николя, я не могу отделаться от мысли, что этот странный тип, фактически, никакой не Илья Маковский, а чуть ли не Илья Пророк, ниспосланный Всевышним от самых что ни на есть высших сфер, дабы известить христиан, мусульман и иудеев о скором пришествии дня Суда Господня, ужасного и беспощадного.
Быстров внимательно посмотрел на приятеля.
— Что же, Жорж, заставило тебя связать появление Маковского с приближением конца света?
— Интуиция, Николя! Моя божественная интуиция. Иными словами, я и сам не понимаю, как это меня занесло в эдакую даль. Вероятно, моя тонкая душевная организация пришла в смятение при мысли о яйце, поучающем курицу. Согласись, Николя, это смахивает на предзнаменование Суда Господня.
— Меня всегда восхищали твои далёкие ассоциации, — рассмеялся Быстров. — Но если отбросить шутки, то тебе повезло встретить паренька с великолепные мозгами, и, мне кажется, его следует затащить в нашу компанию.
«А парень-то молодец! — подумал Быстров. — Сильный интеллект и знание основ биологии позволили ему сделать правильные выводы. И всё это без тщательного изучения ископаемых останков недостающих звеньев и без анализа их ДНК».
  — Дорогой Жорж, — наконец заговорил Быстров, — давай предложим твоему Илье сделать диплом по теме возникновения сознания и языка. Такими кадрами, как он, не разбрасываются. Представь, что Маковского соблазнят люди директора, и тогда у способного паренька будет испорчено его триумфальное восхождение к звёздам.
— Паренёк этот, конечно, умён, — нехотя согласился Юрий Иванович, — но что он может сделать с проблемой происхождения языка? Пока с нею, насколько я понимаю, ещё никому не удавалось сладить. Во всяком случае, объяснить язык с позиций дарвинизма. Ведь на охоте люди прекрасно обходятся принципом «делай, как я», то есть подражанием действий умудрённых опытом старших товарищей. Язык тут, вроде бы, и не нужен, и, пожалуй, даже неуместен. Начнёшь болтать, так и всю дичь распугаешь. И всё-таки люди почему-то заговорили, и паренёк прав: на создание языка должна была уйти масса тысячелетий. Такие дела с кондачка не делаются... Массу новых генов нельзя закрепить за короткое время акта видообразования.
— Да, конечно, — медленно заговорил Быстров. — Но каков был механизм отбора нужных мутаций? Вот, глядя на потуги Маковского, мы, может быть, и сами что-нибудь поймём в этой великой проблеме.   
— Ладно, на следующей лекции я приглашу вундеркиндика зайти в мой кабинет для серьёзного разговора. Там мы и попробуем его охмурить или даже захомутать.

* * *

Ровно в назначенный час Илья распахнул дверь рабочего кабинета Бубенцова и в первый миг подумал, что ошибся номером. Здесь не было ничего, кроме голых стен и огромного полированного стола, занимавшего бОльшую часть помещения. И всё-таки студент попал куда надо, ибо за этим столом, на его стороне, удалённой от двери, сидел профессор Бубенцов и рядом с ним незнакомый пожилой лысый очкарик с видом интеллектуала. Увидев Илью, оба старика встали и, огибая с двух сторон стол, кинулись к смущённому юноше.
— Илья, — расплылся в улыбке Бубенцов, — познакомьтесь с Николаем Михайловичем Быстровым — нашим главным любителем эволюции.
— Очень приятно, — сконфуженно пролепетал Илья, пожимая руку «интеллектуалу».
— Присаживайтесь, молодой человек, — Юрий Иванович указал жестом на стул с правой стороны стола. — А мы сядем, что называется, насупротив.
Когда все расселись и успокоились, Бубенцов привычно запрокинул голову и хорошо поставленным голосом изрёк:
— Позвольте, господа, мне, по праву хозяина, открыть наше заседание. Господин студент, — подавшись вперёд, обратился он к Илье, — давайте не будем тратить время на болтовню о погоде и о личных привязанностях, а сразу, с первого абцуга (как говаривали бывалые картёжники в страшные годы царизма и абсолютизма) обсудим в общих чертах происхождение наших речевых способностей. Вы, Илья, кажется, склонны полагать, что кое-как могли лопотать уже некоторые наши предтечи из семейства гоминид, ныне объединяемых понятием Homo erectus, то есть «Человек прямоходящий». Не могли бы вы чуть подробнее изложить нам ваши смелые представления?
Илья явно смешался.
— Знаете, у меня, к сожалению, на этот счёт нет чётко разработанной концепции, поэтому пока что я не иду дальше простеньких и, боюсь, наивных рассуждений.
— Так поделитесь вашими рассуждениями с нами, — приободрил юношу Юрий Иванович.
— Хорошо, я попробую, однако ж, не судите слишком строго мою импровизацию.
— Не волнуйтесь, Илья, мы и сами ни черта не понимаем, что заставило наших далёких звероподобных предков заговорить, — приободрил юношу Быстров.
 — Илья глубоко вздохнул и начал: — Звук нашей речи рождается в гортани при прохождении выдыхаемого воздуха через щель между голосовыми связками. Однако наша речь не музыка, не поток приятных звуков, а поток фонем — минимальных звуковых единиц, несущих смысл, информацию. Для того, чтобы нечленораздельный звук, рождённый в гортани человекообразной обезьяны превратился бы в поток фонем, иными словами, для того, чтобы обезьяна заговорила, эволюции нужно было внести массу изменений в строение гортани и органов ротовой полости. Но, пожалуй, более всего эволюция должна была потрудиться над созданием в головном мозге специальных центров для кодирования и расшифровки речевого потока. Для всего этого надобно было внести изменения в массу генов. Нет сомнений, что такая гигантская по масштабу переделка должна была затянуться на сотни тысяч лет.
Удивление вызывает факт, — увлечённо продолжил Илья, — что эволюция, создавая язык, использовала возможности слуха, а совсем не зрения. Ведь обезьяны, передавая друг другу свои намерения, в основном пользуются жестами и мимикой. Мы также знаем, что глухие люди вполне успешно применяют язык жестов. Однако ж язык глухих имеет один серьёзный недостаток — он не работает, когда люди не видят друг друга. А ведь на нашей прародине — в тропиках Африки — ночь круглый год длится около 12 часов, хотя людям для сна хватает всего семи-восьми часов. Встаёт вопрос, чем занимались перволюди в течение лишних четырёх часов в сутки? Смею предположить, что вечером перед отходом ко сну они планировали, чем займутся с восходом солнца. И тут слух был лучше зрения.
Быстров с огромным интересом слушал студента и при этом никак не мог отделаться от мысли, что где-то уже видел эти яркие голубые глаза и это бледное непроницаемое лицо, будто хранящее какую-то тайну. Наконец, он вспомнил и в душе рассмеялся, ибо лицо, которое он силился вспомнить, принадлежало «кэгэбэшнику» из путоранской пещеры. Тряхнув головой, чтобы избавиться от нелепых мыслей, он заставил себя включиться в беседу. 
— Да, Илья, вы совершенно правы. Этот пункт о длительности ночи в тропиках обычно не замечается исследователями. — Быстров задумался: — Более того, не исключено, что первые люди обитали в тропических лесах, где освещённость в сотни раз ниже, чем, скажем, в саванне. Так что и днём там видно не намного больше, чем ночью. И всё-таки, остаётся главный вопрос: где вы отыщете у первобытников весомую выгоду от звукового общения?
— Попробую отыскать, — улыбнулся Илья. — Обычно думают, что язык помогал первобытным людям охотиться. Воображают, как в глубине обширной пещеры при свете факелов полуголые люди разрабатывают план охоты на мамонта или шерстистого носорога. Выгода от поимки такого зверя, на первый взгляд, понятна, ведь он большой и, убив его, племя на какое-то время избегнет голода. Но, во-первых, проектирование будущих действий предполагает уже очень сложный язык. А во-вторых, в жаркой Африке при отсутствии холодильников едва ли успех охоты на крупных животных был ключевым фактором выживания.
— Но если не охота, то тогда что? Неужто собирание корней? — хохотнул Бубенцов.
Голубые глаза Ильи вспыхнули.
— Во-первых, доказано, что собирание женщинами даров леса могло обеспечить перволюдей энергией и белками процентов на 80, а, во-вторых, было у наших далёких предков одно занятие поинтереснее охоты.
— И в чём же оно состояло? — улыбнулся Быстров.
— Этим занятием была война! — сурово произнёс Илья. — Надеюсь, вас не слишком шокирует это слово? Я заметил, что российские интеллектуалы, как правило, ярые пацифисты, — студент весело обвёл глазами своих великовозрастных собеседников и посерьёзнел, увидев, как напряглись их лица.
— Да, молодой человек, — прервал тишину Быстров, — вы ткнули в самую чувствительную, в самую болезненную точку русского человека. Вспомните мнение Льва Толстого насчёт войны 1812-го года. Вспомните его слова, — и Быстров по-дикторски провещал: — «12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие».
Лицо Ильи исказила гримаса сострадания.
¬— Разумеется, и я всё бы отдал, чтобы война была бы противна человеческой природе, однако ж, истина дороже. К сожалению, война слишком глубоко укоренена в человеческую природу, и мне кажется... нет, я просто уверен, что именно война сыграла главную роль в превращении обезьяны в человека.
— Продолжайте, Илья, мы вас внимательно слушаем, — Быстров был сосредоточен и даже суров.
Серьёзность старшего товарища передалась студенту.
— Не так давно я прочёл гениальную книгу англичанки Джейн Гудолл о поведении диких шимпанзе в природе. Оказалось, у обезьян есть особое чувство, подобное нашему патриотизму, — чувство принадлежности к своей локальной популяции, проще говоря, к своей стае. Внутри стаи самцы нередко дерутся, но до убийства дело, как правило, не доходит, а вот столкнувшись на границах своей территории с самцами другой стаи, их охватывает неудержимое желание убить чужаков. И если чужаков меньше, то их зверски убивают, не испытывая ни малейшей жалости. В итоге, если неподалёку друг от друга обитают две разные по численности стаи шимпанзе, то через некоторое время самцы большей стаи перебивают самцов меньшей, а после этого пожирают детёнышей побеждённых. Самок же приводят в свою стаю. Обратите внимание: такие войны выигрывают коллективы, умеющие (при равных прочих условиях) лучше воевать. Таким образом, было бы бесчестным не отметить, что даже у бессловесных шимпанзе примитивные войны между стаями могли стать весомым фактором отбора более умелых особей, но не в деле охоты, а в деле войны.
Илья вдруг замолчал, ему показалось, что мэтрам не нравится его чересчур милитаристская точка зрения.
— Рассказывайте, Илья, мы вас внимательно слушаем, — приободрил студента Быстров.
— У шимпанзе войны между стаями тянутся годами, — продолжил Илья, — потому как состоят они из цепи жестоких, но случайных приграничных столкновений, как правило, небольших групп самцов. Очень может быть, что примерно так всё обстояло и у самых древних обезьянолюдей. А теперь представьте, что обезьянолюди какой-то стаи сумели выработать особые звуковые сигналы, собирающие самцов-пограничников в более крупные группы. Ясно, что такое «прогрессивное» нововведение резко увеличивало шансы на победу при столкновении с менее «продвинутыми» соседями. Так же ясно, что чем богаче становился язык, тем легче было на нём планировать военные действия, и, следственно, тем легче было побеждать. Выходит, выживание наших далёких предков в жестоких первобытных войнах вело к развитию  языка, а стало быть, и мозга. И вот тогда-то, — весело засмеялся Илья, — и возникла первая в истории человечества гонка вооружений. Но улучшались в ней не технические средства убийства себе подобных; нет, господа, первым и главным видом вооружения был наш родной головной мозг.
— Неплохо, молодой человек, — волны удивления, недоверия и восторга, сменяя друг друга, прокатывались по лицу Юрия Ивановича. — Действительно, даже у современных людей война является (следуя вашей логике, остаётся) главным локомотивом научно-технического прогресса. Да и насчёт вклада интеллекта в военную победу вы совершенно правы. Достаточно вспомнить, как бурно и радостно во все времена люди славили талантливых полководцев — Александра Македонского, Ганнибала, Цезаря, Наполеона... Их, как правило, обожали и называли гениями.
— Да и наш Суворов говаривал: «Надо бить умением, а не числом», — поддакнул Быстров. — Заметьте, что в этих словах талантливого военачальника чувствуется гордость собой, — Быстров помрачнел и после короткой паузы с досадой добавил: — Да, господа, скрепя сердцем, я вынужден согласиться с Ильёй. Увы и ах, но во все времена (включая и доисторические) умение воевать было наипервейшим фактором выживания людских коллективов. И всё-таки этот вывод при всей его логичности ужасает меня.
— Почему?! — воскликнул Бубенцов.
Быстров аж подскочил на своём стуле.
— Ну, что тут непонятного, Жорж? — гневно заговорил он, глотая слова. — Ведь мы только что приняли ужасную концепцию Ильи, мы согласились, что в основе научно-технического прогресса лежит старинная максима: «Хочешь мира — готовься к войне», иными словами, «Хочешь выжить — вооружайся». Обратите внимание, мы не можем отказаться от прогресса, ибо он повышает качество нашей жизни. Но мы почему-то склонны не замечать, что мотором, главным движителем прогресса является гонка вооружений, которая покоится на врождённом, то есть впечатанном в наши гены, стремлении к превосходству над потенциальным противником. Разве вы не видите, что сочетание этих обстоятельств в конце концов приведёт человечество к гибели. — Быстров безнадёжно махнул рукой: — Да, господа, мы уже стоим на краю пропасти, и каждый новый день может стать последним для нашей цивилизации... А теперь ответьте: «Нужен ли нам этот чёртов научно-технический прогресс?»
Повисла томительная тишина.
— Послушайте, Илья, — прервал неудобную паузу Бубенцов, — приходите на дипломную работу к нам. Как вы смотрите, на наше совместное (моё с Николаем Михайловичем) руководство?
— Вы знаете, — Илью, взволнованного благосклонным отношением мэтров, распирало поделиться с ними и другими своими идеями, — у меня есть одно соображение, как усложнение грамматики примитивного языка могло привести к возникновению сознания современных людей.
— Простите, Илья, — осадил юношу Быстров, — но мне кажется, вам не стоит спешить разрабатывать гипотезы второго порядка. Сначала создайте убедительную модель возникновения примитивного языка и только после этого переходите к анализу мутного феномена, который называют сознанием.
Ну, так как, Илья? Согласны вы с нашим предложением? — просьба застыла на лице Юрия Ивановича.
— Разумеется, согласен! Очень даже согласен! — выпалил студент и покраснел. — Но сначала я хотел бы освоить своими руками методы молекулярной биологии. Я давно решил, что мой диплом должен быть непременно экспериментальным.
— Ну что ж, — Николай Михайлович разочарованно вздохнул, — вольному воля. Я понимаю вашу позицию. Хороший теоретик должен знать, как делается эксперимент.

— Интересный парень! — сказал Быстров, когда Илья ушёл. — Ведь я тоже читал книгу Гудолл, но не обратил должного внимания на патриотизм обезьян. Он многое объясняет в поведении людей, особенно мужчин. Даже меня не минуло это странное чувство. Что поделаешь? Наши с шимпанзе эволюционные пути разошлись не более шести миллионов лет назад. Ничтожный срок по эволюционным меркам. Так что, Жорж, придётся нам самим без помощи этого самородка разбираться с возникновением двух самых невероятных вещей на свете: языка и нашего сознания, точнее, нашего самосознания.
— Боюсь, Николя, мы потеряли талантливого паренька. Это ты всё испортил своим дурацким рассуждением о вреде прогресса, — проворчал Бубенцов.


15
Всю осень и ползимы Фёдор Яковлевич провёл в трудах по восстановлению разрушенного научхоза. Ремонтировал инфраструктуру лаборатории, готовил списки оборудования и реактивов. Всё шло должным путём, как вдруг в конце февраля 2012-го неожиданно позвонил Никифоров и потребовал немедленно явиться в его петербургский офис для серьёзного разговора. По стальным ноткам голоса хозяина Поползнев почувствовал, что над его проектом нависла какая-то угроза. Надо сказать, предчувствие не обмануло учёного.

— Фёдор Яковлевич! — начал свой разнос Никифоров. — Ты не всё мне рассказал. Более того, ты скрыл от меня — боюсь, скрыл намеренно — серьёзнейшие подводные камни твоей, так скать, авантюры.
— Григорий Александрович, я ничего от вас не скрывал. Вы же читали мой официальный отчёт, — попробовал оказать сопротивление Поползнев.
 — Твой отчёт касается внутриутробного развития младенцев, но там нет ни слова об их дальнейшей судьбе.
— Младенцы были совершенно здоровыми, — залепетал Поползнев.
— Здоровыми, говоришь, — презрительно скривил рот олигарх. — А вот буквально три дня назад я случайно разговорился с одним крупным биологом, и разговор наш коснулся клонирования животных. И тот учёный сказал мне, что в этом деле генные копии наверняка окажутся хуже оригиналов. Более того, свой пессимизм тот научник подкрепил довольно вескими, как мне показалось, аргументами. Правда, я в этом деле не особенно рою, но он-то, между прочим, членкор Российской академии наук. И вот этот авторитетнейший учёный популярно заяснил мне, что клон получает свои гены от клетки взрослого организма, то есть от клетки, возникшей после длинного ряда делений в теле, так скать, оригинала. А при каждом клеточном делении в наследственном веществе якобы могут возникать как бы дефекты. Членкор назвал такие дефекты соматическими мутациями. И ещё он что-то талдычил про какой-то предел, какой-то лимит, который типа ограничивает число более-менее бездефектных клеточных делений. Выходило, что каждый клон уже с самого начала своей жизни отягощён немалым числом изъянов, и потому, когда вырастет, он будет слабее, глупее и помрёт раньше, чем организм, зачатый обычным способом. И наконец, тот крупный биолог просто сокрушил меня... просто, понимаешь ли, в пыль меня растёр, когда сказал, что знаменитая овечка Долли — первый якобы успешный клон животных — отбросила свои копыта прискорбно рано, прожив всего шесть лет, вместо обычных для овец двенадцати.
Поползнев слушал, и отчаяние охватывало его душу. Он знал эти аргументы и понимал их силу, ведь когда-то он и сам допускал, что клоны будут уступать по жизнеспособности своим единогенным родителям. «Если сейчас я не найду контраргументов, то дело моей жизни погибнет», — вот главная мысль, изводившая Фёдора Яковлевича, пока он выслушивал пространные разглагольствования Никифорова. И тут он вспомнил Илью, его весёлый нрав, умную речь, пышущее молодостью и здоровьем тело. «Нет, — успокоил себя учёный, — страхи насчёт дефектности клонов основаны не на фактах, а на наукообразных фантазиях».
— По судьбе одной овечки нельзя строить теорию, — спокойно возразил Поползнев. — Долли могла умереть от случайных, совершенно побочных причин. К тому же, насколько мне известно, клеточный материал, откуда были взяты ядра для зачатия Долли, довольно долго пролежал в морозилке, и это могло отрицательно сказаться на качестве  овечьих хромосом.
— Хорошо, Фёдор Яковлевич, возможно, тот членкор не всё знает. Но почему ты скрыл от меня про те мутации и про исчерпание какого-то предела?
— Соматических мутаций бояться не стоит, ибо их число весьма невелико.
— А предел? — гаркнул Никифоров.
— Речь идёт об исчерпании лимита Хейфлика на число клеточных делений в искусственных средах. Для клеток человека этот лимит близок к 52. Однако наши клоны начинают своё развитие в особой среде — в среде яйцеклетки. Я уверен, что клеточное ядро взрослого человека, попав в яйцеклетку, восстанавливает исходную величину лимита Хейфлика.
— Возможно, ты прав, — смягчился Никифоров, — но всё-таки я бы хотел подстраховаться.  Знаешь, в мире бизнеса в ходу выражение: надеясь на лучшее, готовься к худшему. Так вот, господин хороший, в твоём отчёте написано, что первые клоны, выношенные в твоих родильных аппаратах, увидели свет божий весной 1991-ого, стало быть, сейчас им уже около двадцати одного года. Ну, а теперь перехожу к самому главному: я хочу, что называется, непосредственно, тэкэть, своими собственными глазами взглянуть на твоих первенцев. И тогда я с ними просто поговорю. Я уверен, что мне удастся, э-э-э... типа разобраться и в их умственных способностях, и в их физическом развитии.
— Да я, Григорий Александрович, и сам с большим интересом взглянул бы на них, — на бледном лице Поползнева появилось подобие  угодливой улыбки, — но компетентные органы засекретили имена детей и паспортные данные их приёмных родителей.
— Не беспокойся, Фёдор Яковлевич, мы их отыщем. Для таких дел у меня есть надлежащая служба.

* * *

14 марта 2012-го Арину вызвали к декану факультета.
— Ариночка, с вами желает побеседовать Григорий Александрович Никифоров, — пышнотелая пятидесятилетняя женщина-декан со следами былой привлекательности не могла подавить нотки возмущённого недоумения. — Господин Никифоров, видите ли, хочет оценить вас как своего потенциального сотрудника.
— А чем занимается этот господин Никифоров? — Арина была явно обескуражена.
— О! Это весьма состоятельный человек, он хозяин Роспалладия — богатейшего горнорудного предприятия. Не знаю, кем он вам приходится, и кто ему вас порекомендовал, — тень презрения пробежала по ухоженному лицу деканши, — но всё-таки советую вам, милочка, предстать пред ясны очи господина Никифорова.
— Маргарита Семёновна, я первый раз слышу об этом человеке.
— Тогда тем более вам следует к нему наведаться. Информация никогда не бывает лишней, — деканша наградила Арину загадочной улыбкой, которая, казалось, говорила: «Милая девушка, такие ценные кадры на дороге не валяются».


16
В 11 утра 15-го марта Арина подошла к двери с табличкой «Григорий Александрович Никифоров Глава горно-металлической компании Роспалладий». Девушка смело отворила массивную дверь и тут же окунулась в атмосферу приёмной олигарха. Здесь всё дышало богатством: штучный узорный паркет, темно-бордовые панели на стенах, кадка с шикарной пальмой возле высокого стрельчатого окна, брюнетистая секретарша в бордовом костюме за столом из красного дерева. 
Секретарша, услышав, ЧТО привело молодую девушку на приём к боссу, попросила немного подождать. Арина послушно села в одно из чёрных кожаных кресел, нарочито небрежно расставленных вдоль свободной правой стены приёмной. Автоматически отметила молодость секретарши и её красивые синие глаза. Подумала о предстоящем разговоре с олигархом: «Не забыть бы, что к нему надо обращаться «Григорий Александрович». Кстати, симпатичная комбинация имени и отчества. Так звали лермонтовского Печорина — печального сердцееда, уставшего от жизни уже в двадцать пять лет. Никифоров едва ли таков. А ещё так звали самого влиятельного фаворита Екатерины Великой. Пожалуй, светлейший князь Потёмкин ближе к Никифорову: раньше были графья да князья, а нынче олигархи да футболисты».
Вскоре что-то в приёмной мелодично дзинкнуло, секретарша улыбнулась и, взглянув на юную просительницу, с достоинством объявила: «Григорий Александрович вас ждёт».

Арина переступила порог просторного кабинета: тот же дорогой паркет, те же панели из красного дерева на стенах, но, в отличие от приёмной, два стрельчатых окна с видом на Неву и массивный стол из морёного дуба, а за столом — брюнет, не старый, не лысый и не толстый. Увидев Арину, брюнет встал, продемонстрировав хороший рост, и с приятной улыбкой пригласил девушку присесть на музейного вида стул, приставленный к столу. 
— Арина Сергеевна, — начал он легко и весело, — мне, так сказать, из рекламных соображений пришло в голову материально поддержать парочку перспективных студентов наших университетов. Одного я решил взять из Петербурга, а другого — откуда-нибудь э-э-э, скажем так, из провинции. Ваш университет порекомендовал мне вас. Но прежде чем оформить вам стипендию моего имени, я, как положено деловому человеку, хотел бы  ознакомиться с вами лично. Иначе говоря, я хотел бы взглянуть на студентку, столь любимую вашими университетскими властями.
— Григорий Александрович, — вспыхнула Арина, — извините, если ненароком вас обижу, но, признаюсь, мне несколько некомфортно чувствовать себя вещью, элементарно выставленной на аукцион.
— Да что вы, Арина Сергеевна! — делано возмутился Никифоров. — Какой там аукцион? Обычное собеседование предпринимателя со своим потенциальным типа сотрудником. Видите ли, Арина Сергеевна, я с возрастом, — олигарх молодцевато расправил плечи, — стал задумываться, страшно сказать, над смыслом своей бренной жизни. И, признаться, слегка запутался. Посудите сами, какой может быть смысл у всего, что создано якобы бессмысленной эволюцией? А кстати, вы верите в эволюцию?
— Да, верю, — твёрдо ответила Арина.
— На самом деле верите? — Никифоров с хитрой улыбкой взглянул на девушку. — Верите, что долгое накопление совершенно случайных изменений в э-э-э... наследственном веществе могло бы превратить дождевого червяка в человека, способного придумать идею эволюции?
Арина искренне рассмеялась.
— Эволюция живых организмов не вопрос веры. Это добротная теория, основанная на огромном числе фактов. Из эволюционной теории вы удалили её суть, её ядро — идею отбора мутаций, повышающих приспособленность организма. Мутации сами по себе, чаще всего ни к чему хорошему не приводят. Их беспорядочное накопление — это путь к вырождению, к деградации.
— Но я неоднократно слышал от наших маститых учёных, от докторов, членкоров и даже от академиков, — Никифоров хмыкнул, — что теория Дарвина давно опровергнута.
— Интересно, что же те учёные предлагали вам взамен?
— Да, честно сказать, я особо и не интересовался. Но я уловил главное: фактически, в Дарвина нынче никто в России не верит.
— А я верю.
— Почему?
— Потому что ваши маститые учёные, если их хорошенько допросить, скажут, что возникновение новых форм живых организмов шло под воздействием некой таинственной формообразующей силы — фактически Бога. Но биология, Григорий Александрович, не богословие. Это естественная наука, и, стало быть, факторы эволюции просто обязаны иметь материальную основу.
Никифоров удостоил девушку внимательным взглядом.
— Вы как-то неуважительно отозвались о Боге. Неужели вы в него не верите? Сейчас все, скажем так, приличные люди обязательно верят в Бога.
— Приличные люди, Григорий Александрович, это те, кто соблюдают нормы приличия. Иными словами, приличные люди просто придерживаются ритуалов и речевых оборотов, принятых в обществе. Например, в обществе принято произносить надгробные речи, обращаясь к покойному, будто к живому. Но это вовсе не значит, что люди, стоящие возле могилы, на самом деле, верят, что рядом с ними незримо витает душа умершего, способная видеть, слышать и понимать. Просто люди на кладбище элементарно исполняют надлежащий ритуал, ибо его неисполнение будет осуждено обществом. И не важно, верят они или нет в существование души и загробного мира. Однако наука, Григорий Александрович, дело совершенно иное. Вы можете себе, хоть на секундочку, представить, чтобы учебник физики или химии оперировал такими понятиями, как Бог, душа и загробный мир? — Конечно же, нет, но ведь биология — естественная наука, её можно с полным основанием рассматривать как отдел физики и химии.
— Неужели, Арина Сергеевна, вы считаете, что нашу жизнь можно свести, страшно подумать, к физике и химии? — вполне искренно возмутился Никифоров.
— Я ни капельки не сомневаюсь, что, в принципе, можно. Разумеется, это непросто, но, в конце концов мы когда-нибудь сможем свести к физике и химии все проявления жизни.
— И свободу нашей воли и наших мыслей? — Никифоров уже не скрывал иронии.
— В конечном счёте, и психику можно свести к физике, но это заботы будущего, к счастью, пока весьма отдалённого.
— Почему, к счастью?
— Потому что, познав материальные основы психики, люди создадут свободно мыслящих роботов и тем, как мне кажется, немало усложнят себе жизнь.
Никифоров был явно обескуражен.
— Хорошо, — сказал он, будто спохватившись, — давайте вернёмся к эволюции и допустим, что Дарвин как бы прав. Но следует ли из этого, что вскоре на Земле появится человек, так скать, более мудрый, чем мы с вами?
— К сожалению, прогрессивная эволюция нашего мозга прекратилась, потому что прекратился естественный отбор на интеллект. У умных людей едва ли больше детей, чем у не очень умных. Вы, надеюсь, с этим согласны? — Арина понимающе улыбнулась.
В душе Никифорова что-то ёкнуло: «Ведь в точку бьёт чертовка!» Выдержав глубокомысленную паузу, он подчёркнуто спокойно ответил:
— С вашей последней мыслью я вынужден согласиться. Но что же тогда, скажите на милость, нас ждёт?
— Я не думаю, что нас ждёт что-то шибко авангардное. Боюсь, нас ждёт медленная деградация, ведь наша медицина прилагает неимоверные усилия, чтобы довести до детородного возраста людей с отклонениями в развитии — как физическом, так и умственном.
— И неужели в нашем будущем вы не видите ничего приятного? — искренне удивился Никифоров.
— Я полагаю, вы слышали о так называемых киборгах? — Арина кокетливо улыбнулась. — О людях, содержащих в себе (как бы помягче выразиться) электронные компоненты?
Никифоров рассмеялся:
— Но это же, извините меня, чистая фантастика, этакая, я бы сказал, голливудщина.
— Да нет же, Григорий Александрович. Я считаю вполне реальным вживлять в мозг человека миниатюрные электронные устройства, способные увеличить объём нашей памяти и ускорить поиск верных решений.
— Позвольте спросить, — Никифоров даже не пытался стереть со своего лица пошловатую улыбку, — а как вы представляете себе производство таких э-э-э... как бы живых существ?
— Да никаких проблем! Новорождённого младенца укладывают на операционный столик и элементарно вживляют в его мозг несколько почти невидимых электронных микросхем.
 — Арина Сергеевна, вы, похоже, разыгрываете меня. Эту картинку вы извлекли из какого-нибудь романа или фильма жанра фэнтези, — Никифоров неуважительно хмыкнул, — жанра, на мой взгляд, специально созданного для детей, подростков и идиотов.
— Григорий Александрович, — улыбнулась Арина, — как ни прискорбно это звучит, но я уже давно не читаю романов, тем более фантастических, и тем не менее, массовое вживление миниатюрных чипов — вопрос уже ближайшего будущего.
— Вы серьёзно так считаете?
— Конечно! Почему нет? Ведь вам должны быть известны успехи медицины с возвращением зрения людям слепым от рождения. В невидящий глаз внедряется миниатюрная пластинка с фотодиодами, воспринимающими световой поток. От фотодиодов электрический сигнал передаётся на зрительный нерв, а через него в определённые области коры головного мозга, где электрические импульсы трансформируются в зрительные образы. В итоге, слепой человек может видеть. Ещё лучше обстоят дела с восстановления слуха. Разработан миниатюрный приборчик — кохлеарный имплант. Специальный речевой процессор преобразует звук в электрические импульсы, которые, в конечном счёте, возбуждают нервные клетки слухового анализатора мозга. Таким образом, звуковая информация, перекодированная в электрические импульсы, передаётся по нервам в соответствующие отделы головного мозга, и глухой от рождения человек слышит и понимает речь.
Арина, рассказывая это, раскраснелась, её глаза засверкали, и мимика стала очень подвижной. Никифоров временами терял нить её рассуждений, да и зачем ему было напрягаться? С интеллектом девушки всё было ясно с её первых слов, теперь же он упивался звучанием её голоса, игрой глаз и губ. Наконец ангельский голос смолк, чёрные очи упёрлись в его переносицу, чётко очерченные губы сомкнулись, и Никифоров осознал, что в хранилище его памяти таких женщин просто нет.
— Извините, Арина Сергеевна, за нелепый экзамен. Я вижу, ваш деканат не ошибся, — олигарх замолчал, уставившись на статуэтку крылатой богини в правом углу своего стола. — Арина Сергеевна, — он взглянул прямо в глаза девушки, — а что если я предложу вам после окончания университета заняться созданием... скажем так, э-э-э... имплантов, повышающих наши интеллектуальные возможности. Я думаю, такие, так скать, изделия будут неплохо продаваться. Вас бы устроила такая работа?
— Да! Вполне! Почему нет? — сразу, почти автоматически согласилась Арина.
— Отлично, Арина Сергеевна! — обрадовался Никифоров. — Сейчас я спешу, но не удивляйтесь, если когда-нибудь мы с вами продолжим разговор на философские темы э-э-э... в менее официальной обстановке.


17
Арина ушла. Никифоров откинулся на спинку своего трона и закрыл глаза. «Боже! Неужели эта красавица — клон? Да она, ёшкин кот, умнее и энергичнее любой женщины, возникшей при участии мужчины. Да, нет! — тряхнул головой молодой олигарх. — Едва ли это из-за её клоновой природы. Видимо, женщина, что передала Арине свои гены, была такой же совершенной. Надо воздать должное руководству страны Советов, оно знало, кого клонировать. Улучшение человеческой породы! — вот, наверное, о чём думали кремлёвские мечтатели. Впрочем, кто знает, что было у них на уме, когда давали добро на столь смелые и столь аморальные разработки? И ещё интереснее, что заставило старика Поползнева положить свою жизнь на этот диковинный проект?»
Никифоров открыл глаза и нажал на кнопку селектора: «Маша, свяжитесь с Поползневым и попросите его сегодня же явиться ко мне».

Через час в кабинет Никифорова вошёл Поползнев и встал у двери, понурив голову, чтобы не пересечься взглядом с властными очами хозяина. «Присядь, Фёдор Яковлевич, к столу и давай-ка по чуть-чуть примем, как говорится, для снятия стресса», — Никифоров наполнил коньяком две водочных стопки. Поползнев послушно выпил и выжидательно молчал, поджав губы, готовый к любому повороту. Олигарх, поняв состояние Поползнева, добродушно рассмеялся:
— Дорогой Фёдор Яковлевич, да я не просто изумлён, я, смею сказать, ошеломлён качеством твоей продукции. Клон-девушка выше всяких похвал. Интересно, каковы будут клоны мужеского пола. Чёрт бы побрал этот долбаный КГБ. Засекретили так, что теперь сами рассекретить не могут. Слушай, Фёдор Яковлевич, нет ли у тебя соображений, где бы нам отыскать паренька? Клона мужского пола?
— Кажется, я догадываюсь, где можно отыскать одного юношу, — хрипловато выговорил Поползнев. — Только с доставкой придётся обождать пару-тройку дней, уж больно далеко живёт. И учтите, он беден, как церковная мышь, так что вам придётся оплатить его дорогу самолётом сюда и обратно.
— Ладно, подожду и, конечно же, всё оплачу. Но, тэкэть, главное я усёк: «Твоё копирование не портит оригинала».
— Кажется, не портит, — с достоинством согласился Поползнев. — Но наши клоны ещё очень молоды, мы не знаем, как они поведут себя, достигнув более зрелого возраста, и каковой окажется их жизнеспособность.
— Но не ждать же нам их старости? — усмехнулся Никифоров. — Сами можем раньше загнуться, — добавил он, бросив быстрый взгляд на пожилого Поползнева. — Давай договоримся так: если и мальчик мне понравится, то запускаем процесс. Хотя чего ждать?  В общем-то, и так всё ясно. Понемногу приступай, Фёдор Яковлевич. Думаю, на первых порах ста тысяч зелёных тебе хватит?
— Хватит с избытком, — Поползнев с облегчением выдохнул. Он боялся самодурства толстосума. Боялся, что какая-нибудь мелочь может отвратить босса от великого проекта. Подумал: «Пока всё идёт прекрасно, но, кто знает, какое впечатление произведёт на Никифорова мой собственный клон?»

Выйдя из кабинета олигарха, Фёдор Яковлевич подошёл к красавице-секретарше и попросил её известить студента Новосибирского университета Илью Маковского, что с ним хочет встретиться сам Григорий Александрович. «Всё будет исполнено, Фёдор Яковлевич», — в васильковых глазах секретарши Поползнев прочёл симпатию. «Прочь сомненья, Федя! — пронеслось в его сознании. — Ты обречён на успех, ведь ты же один из баловней Фортуны».

* * *

Фёдор Яковлевич имел все основания гордиться собой и своими генами. Илья Маковский сразил Никифорова наповал. Знание трёх языков и буквально всех разделов естественных наук заставило олигарха почувствовать себя жалким подготовишкой. Григорий Александрович после беседы с клоном Поползнева так разволновался, что подошёл к секретарше Маше и назвал юношу гением.

* * *
22-го марта олигарх снова пригласил Поползнева на аудиенцию.
— Всё! Дорогой Фёдор Яковлевич! Ты меня окончательно убедил, — начал было Никифоров свою важнейшую речь и вдруг замолчал, почувствовав себя в шкуре презренного просителя. После глубокого вздоха продолжил: — Не знаю, как ты отнесёшься к моим словам, впрочем, всё это, по сути, уже неважно. А суть дела состоит в том, что я наконец принял нестандартное и крайне ответственное решение, — кровь прилила к щекам олигарха, ведь сейчас он зависел от нищего тщедушного старика. Наконец Никифоров, собрав в кулак свою натренированную волю, сухо выговорил: — Я решил расклонировать самого себя.
Сильное волнение охватило Фёдора Яковлевича. На момент он оцепенел, почувствовав себя охотником, который долго ждал, когда зверь, стоящий на краю ловчей ямы, сделает свой последний, свой роковой шаг. Не видя реакции Поползнева, олигарх постыдным тоном просителя промямлил: «Так ты готов исполнить эту мою, так скать, диковатую причуду?» 
— Не беспокойтесь, Григорий Александрович, — с облегчением выдохнул овладевший собой Поползнев, — в декабре текущего года два клонотрона будут готовы к работе. Так что развитие ваших двойников может начаться уже в первых числах января 2013-го. Сколько клонов вы желаете получить?
— Я вижу больше двоих у тебя не получится, — нервно пробалагурил Никифоров. — Но я, в общем-то, человек скромный, мне и такой малости хватит.
— Как скажете, — тихо промолвил Поползнев, не отрывая глаз от причудливой текстуры драгоценной древесины письменного стола олигарха.
— А не боишься запороть моих наследников? — внезапно гаркнул Никифоров.
¬— Никак нет! — по-военному выпрямил спину Поползнев.
— Ну и отлично. На твой банковский счёт я, пожалуй, накину ещё пятьдесят штук зелёных. Бери оттуда всё, что потребуется, и уж постарайся, чтобы создание моих копий прошло без всяких, тэкэть, сучков, задоринок и прочих... э-э-э... типа загвоздок.
— Спасибо, Григорий Александрович, — пролепетал Поползнев. — Каждая ваша копейка будет вложена в предприятие. Ни одна не пропадёт.
— Да не будь крохобором, Фёдор Яковлевич, — добродушно хмыкнул Никифоров. — Назначь и себе приличное жалование, да и своих помощников не обидь. Иначе как бы брачок не вышел. А брачок в производстве моих потомков, сам понимаешь, — голос Никифорова привычно стал жёстким. — Брак в этом деле, — почти выкрикнул палладиевый король, — может запросто отразиться на продолжительности лично твоей, тэкэть, сам понимаешь, э-э-э... жизни!
— Не извольте беспокоиться, Григорий Александрович. Как говаривали в старину: «Фирма веников не вяжет».
— Ну, давай! — заключил разговор Никифоров и повернул к себе  бронзовую богиню Победы, готовую взмахнуть своими орлиными крыльями и наконец-то оторваться от массивного малахитового пьедестала.


18
Встреча с олигархом произвела на Арину сильное впечатление. Раньше в разговорах с подругами и друзьями она неизменно выражала презрение к толстосумам. Особенно её раздражало их высокомерное отношение к людям, живущим на скромную зарплату. Арина слышала, что богачи на своих посиделках называют бюджетников, вне зависимости от их таланта, «нищими» и «нищебродами», которых можно в любой момент или купить, или без шума убрать. Её возмущало, что талант человека, этот фактически дар божий, может быть измерен числом денежных знаков. Примерно с такими мыслями шла Арина на встречу с Никифоровым, но, увидев олигарха вблизи, была вынуждена признать, что этот человек не вписывается в придуманный ею образ денежного мешка — наглого лысого толстяка на коротких ножках.
Во-первых, Никифоров был высок и скорее худ, нежели толст. Во-вторых, в его жёлто-зелёных кошачьих глазах горел огонь жажды жизни, полной риска и побед. И, в-третьих, он не пытался подчеркнуть своё превосходство и не лез всюду со своими миллионами. Перед нею сидел стройный далеко не старый мужчина, который смотрел на неё с искренним интересом. Да и тему разговора  Никифоров выбрал необычную, и, самое странное, он был готов вкладывать большие деньги в дело, которое могло принести доход не ранее, чем через двадцать лет.
Конечно, Арина заметила, что понравилась Никифорову, и ей это было приятно. Её практический ум быстро смекнул, что, опираясь на капитал олигарха, можно было бы получить независимость от академической науки и приступить к воплощению собственных идей, не тратя драгоценные годы на долгий путь от аспиранта до заведующего лабораторией. И тогда она могла бы добиться чего-то стОящего уже к своим 35-40 годам.
После беседы с Никифоровым случилось самое ужасное, что только могло с нею случиться: она почувствовала, что могла бы влюбиться в этого симпатичного толстосума.
— Но как быть с Олегом? — испугалась Арина. — Вот так начинается измена. Я ещё не влюбилась в Никифорова, а уже не люблю Олега — молодого, талантливого, милого и надёжного, с которым планировала своё будущее. И вообще, почему я допускаю, что могла бы влюбиться в Никифорова, когда на деле я уже влюбилась в него? Доводы разума и морали смолкли, и я слышу лишь сладкий голос желания броситься в объятия мужчины, которого едва знаю. Никак не ожидала, что меня может увлечь человек, главное достоинство которого состоит в богатстве. Впрочем, нет, — попробовала Арина непонятно перед кем оправдаться, — у Никифорова немало иных достоинств. Он хорош собой, безусловно, умён и, пожалуй, главное, — он напорист. Олег же слишком мягок, слишком заботится о том, как бы ненароком не обидеть меня, а Григорий прям до наглости, и в его ярких глазах горит огонь крупного зверя из семейства кошачьих. Короче, Никифоров — настоящий мужчина. Он не боится людей и не комплексует перед авторитетами. Он, по природе своей, вожак, лидер, победитель... И не зря у него фамилия Никифоров, ведь «никифор» значит по-гречески «победоносец». И, наверное, не зря на его рабочем столе стоит статуэтка Ники — крылатой богини победы. Люди для Григория лишь материал для плетения своих комбинаций и интриг. Ему всего 41 с хвостиком (Арина нашла в интернете, что Никифоров родился в сентябе 1970-го), а он уже ворочает сотнями миллионов долларов и тысячами людей. Да и вообще, сорок один — идеальный возраст для мужа. Мне не надо помогать ему стать на ноги, ибо он уже состоялся. Но как его увлечь, как заставить влюбиться в меня, влюбиться пылко, безумно, насмерть? Мечты, мечты! У такого человека женщин хоть пруд пруди. Одна синеглазая секретарша чего стоит.

Вечером 24-го марта  в квартире Арины зазвонил телефон:
— Арина Сергеевна? — она сразу узнала этот сочный бас. — На проводе страшный и ужасный капиталист, который девять дней назад изводил вас дурацкими вопросами.
Взрыв радости оглушил Арину. Только теперь ей открылось, как мучительно её душа ждала этого звонка. Девушка смотрела на засаленные обои своей убогой клетушки, а видела просторный кабинет со стрельчатыми окнами, выходящими на Неву, и статного брюнета, сидящего за роскошным столом с бронзовой статуэткой крылатой богини на малахитовом пьедестале.
— Григорий Александрович!? — голос Арины неожиданно для неё украсился проникновенными грудными обертонами. — Неужели вы решили отказать мне в своей стипендии?
— Да что вы, Арина Сергеевна? Как раз наоборот, я, так сказать, укрепился во мнении, что вы более, чем кто-либо, достойны моей дурацкой стипендии. Но, знаете, мои фантазии идут куда дальше. Не могли бы вы прямо сейчас спуститься на улицу, точнее, на знаменитую площадь. У самого подъезда вас ждёт моё чёрное авто.
— Вы меня заинтриговали. Через пять минут выйду.
— ОК! — весело отозвался Никифоров.

Действительно, ровно через пять минут она уже бежала вниз по ступенькам, едва касаясь перил и проклиная на каждом повороте своего стремительного спуска этот мрачный дом на Сенной с этой тёмной вонючей лестницей, истоптанной ещё героями Достоевского... У подъезда с охапкой красных роз её встретил разодетый Никифоров.
— Я рад, что вы смогли пожертвовать своим временем ради разговора со мной, — несколько театрально произнёс олигарх, протягивая цветы. Его подчёркнуто праздничная одежда — бежевый костюм, светло-кремовая рубашка, бордовый галстук — говорила о совсем не деловом характере предстоящего разговора.
Арина вспыхнула, такого пышного приёма она никак не ожидала. Пару секунд она растерянно смотрела на молодцеватого бизнесмена, не зная, как поступить.
— Вынуждена признать, Григорий Александрович, вам удалось сбить меня с толку. Спасибо за цветы, но я как-то не привыкла к столь пышному оформлению ни к чему не обязывающей встречи.
— Не обращайте внимания на такую ерунду, просто перед серьёзным разговором я хотел расположить вас в свою пользу. Прошу вас в моё скромное ... э-э-э,.. так скать, средство передвижения, — сбивчиво выговорил Никифоров, распахнув дверку новенького чёрного мерседеса.
— Куда мы направляемся? — спросила дрожащим голосом Арина.
— В лучший ресторан Петербурга — в Асторию, конечно.
— Вы собираетесь опоить меня до потери памяти? — съязвила Арина.
— Боюсь, мне это не удастся, хотя от устриц вам будет не уклониться. Вы пробовали когда-нибудь устриц?
— Нет, никогда, — тихо ответила она, и радостное возбуждение охватило её душу.
— А как насчёт рябчиков в ананасах?
Эти слова Никифорова заставили Арину вспомнить знаменитое двустишие Маяковского: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, / День твой последний приходит, буржуй». С трудом сдерживая смех, она ответила:
— Почему нет, и ещё добавьте воспетые Игорем Северяниным ананасы в шампанском.
— Да-а, — протянул Никифоров, — в те далёкие времена кадры ещё не умели кутить. На мой взгляд, денег у тех кутил было маловато.
— Зато они умели стихи писать, — съязвила Арина.
— И призывать сограждан к борьбе с типа ненавистным царским режимом.
— Тот режим действительно нужно было менять, — сухо заметила Арина.
— Вижу, вы сторонница крутых действий. Одобряю. Должен признаться, я тоже не люблю тянуть резину.
— Надеюсь, вы всё-таки чтите уголовный кодекс? — делано возмутилась девушка.
— Расслабьтесь, Арина Сергеевна, это не похищение.
— Может быть, это совращение?
— О, да, Арина Сергеевна! Совершенно забыл осведомиться: «Вам уже есть восемнадцать?»
— Заставляете женщину назвать свой возраст? Увы, мне уже перевалило за двадцать.
— Тогда совратить вас у меня точно не получится.
— Надеюсь, что да.

— Так что же, Григорий Александрович, вы хотели сообщить мне по существу? — спросила Арина после десяти минут пустого разговора в ресторане.
Никифоров какое-то время молчал, уставившись в бокал с недопитым вином, потом поднял глаза на Арину и решительно приступил к активной фазе своей наступательной операции:
— Арина Сергеевна, извините меня за, так скать, бестактность. У вас есть э-э-э... типа парень?
Нельзя сказать, что Арина была захвачена врасплох этим вопросом. Этот вопрос позволял ей надеяться на интересное продолжение.
— У меня есть хороший товарищ, но не бойфренд, если вы имели в виду это. Впрочем, ничто человеческое мне не чуждо.
За последней фразой Арины скрывался её первый сексуальный опыт с одноклассником, в которого она, как ей казалось, была влюблена. Ей и ему было по семнадцать, грехопадение случилось на загородной даче подруги. Результатом было страшное разочарование и презрение к «возлюбленному».    
— Вы на редкость, прямолинейны, — кошачьи глаза Никифорова вспыхнули. — Бывает, прямота обезоруживает, ставит в тупик, и всё-таки я люблю прямых людей, особенно прямых женщин.
— Продолжая гнуть эту прямую линию, позвольте полюбопытствовать, а вы женаты?
Никифоров захохотал:
— Мне говорить правду или типа острить?
— Чистую правду, сэр, хотя в современном бизнесе, слышала я, правда не в чести.
— Во-первых, насчёт бизнеса вы неправы. Насмотрелись, видать, фильмов про русских гангстеров девяностых. А во-вторых, клянусь кудрями моей мамы, я не женат и никогда не был женат. Конечно, девушки у меня бывали, врать не стану, но я, видите ли, опасаюсь жениться.
— Забавно. Почему нет? По виду вы не из пугливых. Подумаешь, женились, так можно же в любой момент и развестись.
— Эх, Арина Сергеевна, знали бы вы, как приятно иметь дело с девушкой, не имеющей понятия в вопросах собственности супругов! За это надо выпить.
Они выпили ещё по бокалу, и Арина, наконец, отключила свою бдительность. Мужчина напротив стал казаться ей старым знакомым, весёлым и вовсе не опасным.
— Арина Сергеевна! — зазвенели натянутые голосовые связки Никифорова.
— Я внимательно слушаю вас, Григорий Александрович!
— Арина Сергеевна, только, ради бога, не падайте в обморок... — лицо олигарха напряглось, и он выпалил: — Выходите за меня замуж.
Вот этого Арина уж никак не ожидала. Она ожидала какого-нибудь недостойного предложения, которое она бы с гневом отвергла, но такое...
— Вы часто так шутите? — Арина с ужасом почувствовала, что краснеет.
— Клянусь, первый раз в жизни.
— Почему вы сделали исключение для меня?
— Потому что вы исключительны.
— Вам не кажется, что вы несколько торопитесь?
— Я тороплюсь, потому что вокруг вас, наверняка, вьётся масса молодых людей, и время, так скать, работает против меня.
— Знаете, Григорий Александрович...
— Называйте меня Гришей, — оборвал девушку Никифоров.
— Хорошо, Гриша, — усмехнулась Арина, — давайте отложим дальнейшее обсуждение этого вопроса хотя бы на месяц, а потом посмотрим, сохраните ли вы столь лестное обо мне мнение. Гарантирую вам, что в ближайшие тридцать дней я замуж не выйду ни за кого. Это точно.
— Господи! Ариночка! Что я слышу? Вы не отвергли меня! При ваших гарантиях я готов ждать и месяц и даже два, хотя и неделя без вас — ужасно длинный срок. Но вы позволите мне, хотя бы иногда, беседовать с вами... хотя бы в ресторанах?
— Хорошо, Гриша, я тоже не против узнать вас получше. Но сегодня, мне кажется, вы уже превысили число допустимых сенсаций. Посему прошу вас вернуть меня к месту моего проживания на ту самую площадь, «где били женщину кнутом, крестьянку молодую». Как вы догадываетесь, я должна обдумать нестандартную ситуацию, в которую вы меня изволили ввергнуть.
— Вы даже не представляете, Ариночка, как бы я хотел оказаться на месте той крестьянки, при условии, что кнут был бы в вашей руке.
— Странные у вас фантазии, Гриша, — хмыкнула Арина.


19
Время шло, Никифоров почти ежедневно привозил Арину в ресторан (каждый раз новый), кормил её изысканными блюдами, вёл разговоры о науке, бизнесе и о том, как построит для неё лабораторию, где она сможет претворить в жизнь свои самые смелые замыслы. Она хотела ему верить и в то же время пыталась сохранить некоторую дистанцию, чтобы не дать ему почувствовать себя победителем. И всё-таки 15-го апреля Никифоров добился её согласия на брак.
Они пировали в одном их шикарных ресторанов Петергофа, вели лёгкий небрежный разговор, и тут какой-то здоровенный подвыпивший детина, заметно покачиваясь, подошёл к их столику и пригласил Арину потанцевать. Она решительно отказалась, Никифоров прикрикнул на грубияна, и тот отошёл, что-то злобно бурча. Вскоре Арина даже забыла о нём, но когда они вышли из ресторана и направились к парковке, из темноты вынырнул тот здоровенный парень и, рявкнув: «Это моя тёлка!», положил свою каменную руку на её плечо. Он был много тяжелее и мощнее Никифорова, и, казалось, влюблённых ждёт катастрофа, но тут молодцеватый олигарх стал в стойку какой-то восточной борьбы и нанёс хулигану молниеносный удар в челюсть. Тот безмолвно упал на асфальт, а Никифоров, подхватив Арину под руку, провёл её к своему чёрному мерсу. Уже сидя в автомобиле, она взглянула на место драки — хулиган неподвижно лежал на мокром асфальте. Мелькнула мысль проверить его пульс, но Никифоров уже включил двигатель. «Да и чёрт с ним!» — чуть ли не выкрикнула она. Мерседес развернулся, Арина бросила последний взгляд на поверженного негодяя — тот лежал по-прежнему неподвижно.
Она мысленно поставила на место Никифорова своего преданного Олега и поняла, что он не смог бы защитить её от нападения петергофского амбала. Впрочем, Олег никогда бы и не повёл её в тот дорогой загородный ресторан.
 
Когда Никифоров предложил заехать к нему домой на кофе, Арина, находясь под впечатлением ужасного эпизода с дракой, не отказалась. Она понимала, на что идёт, но не могла противостоять исполинской силе своей слабости.      
Они подъехали к небольшому старинному особняку в центральном районе города, впрочем, старинным дом выглядел лишь снаружи, тогда как весь интерьер был капитально перестроен в соответствии со вкусом и родом занятий хозяина. На бесшумном лифте они поднялись на второй этаж. Здесь располагалось то, что Никифоров назвал своим логовом. Он с гордостью провёл её в «кабинет» — просторный зал, стены которого были увешаны плоскими мониторами, предназначенными для связи с разными точками его палладиевой империи. Здесь же находился и бар с напитками. Одна из дверей кабинета вела в роскошную спальню.
Хозяин усадил Арину в мягкое кресло, поставил на низенький столик два коньячных бокала, открыл бутылку Курвуазье многолетней выдержки, разлил коньяк и погрузился в соседнее кресло.
— Ну что, Ариночка? За наш, тэкэть, союз, — он заглянул в тёмные глаза молодой женщины. — За встречу родственных душ!
 — Милый мой Гри-и-и-шенька! — ласково протянула Арина и вспомнила, что примерно такими словами начинала свои письма Екатерина Вторая к Григорию Потёмкину. После краткой паузы она завершила тост: — И всё-таки давай выпьем за единство противоположностей!
— Так ли уж противоположностей? — хмыкнул Никифоров.
Они чокнулись, и Арина смело выпила янтарную ароматную жидкость со сложным многокомпонентным вкусом. Странно, но алкоголя — главного ингредиента коньяка — она не ощутила. «Опасный напиток, — мелькнуло в сознании влюблённой девушки, — и не заметишь, как потеряешь голову». Арина была не из тех, кто теряет голову от алкоголя, но сегодня она была во власти первобытного желания слиться с мужчиной, неотрывно смотрящим в её глаза. Впервые в жизни она испытывала такое сильное и откровенное влечение, но не к Никифорову-бизнесмену, а к Никифорову, воплощающему собой архетип мужчины-повелителя, мужчины-защитника рода.

Она проснулась оттого, что Никифоров кого-то грубо отчитывал по скайпу. Дверь в кабинет была приоткрыта, и хотя олигарх пытался говорить тише, чем обычно, это у него плохо получалось. Арина встала с постели и прошла в ванную комнату, но и сюда долетали слова Никифорова, смешанные с отборным матом: «Послушай, дяденька, ты что? в конец охренел? Какого ... ты тянешь? Чтоб сегодня же запустил первую линию твоих раздолбанных, б.., роботов! У меня нет времени с тобой разбираться. Не пойму, мужик ты или ... горелый? Учти, я тебя, ёшкин кот, в пыль разотру ... в бактерию унасекомлю, если не надерёшь тем м... их жирные, б..., ж...».

«Привыкай, девочка! Привыкай к языку деловых людей, если сама хочешь рулить, — громко сказала себе Арина, заходя под душ. — Никифоров, конечно, думает, что теперь я стану игрушкой в его руках, но не на таковскую, блин, нарвался, бедный Гришуля. Я не я, если этот мужчинка не будет исполнять мою волю». Через минуту подумала: «А с какого перепуга я брякнула этакое? — и поняла: — Это Гришуля разбудил в моей душе какого-то демона, который хочет ни много ни мало, а повелевать другими людьми».
Много раз она слышала, что человек временами не понимает себя, и она сама за последнее время узнала о себе немало нового. Но то, что узнала сейчас, было твёрдым, холодным и бездушным, как сталь. Так впервые у неё мелькнула догадка, что её истинное призвание отнюдь не наука (она для таких скромняг, как Олег). Её же призвание — манипулирование людьми, подчинение их своей воле. Неожиданно вспомнила себя ученицей седьмого класса, внимательно изучающей памятник Петру Первому на Сенатской площади. В тот день она впервые разглядела лаконичную латинскую надпись на гранитной глыбе пьедестала: «PETRO primo CATHARINA secunda», и ей бросилось в глаза сходство имён Катарина и Арина. И новое чувство охватило её — вроде того, что мы испытываем, когда глядим сквозь иллюминатор взлетающего самолёта на падающую в тартарары землю под нами.

За завтраком Никифоров спросил Арину, готова ли она выйти за него замуж. «Да, — твёрдо ответила она, — но с формальной процедурой торопиться не след». — «Тогда, когда же?» — удивился он. «Премилый голубчик мой Гришенька! Я дала тебе слово. Потерпи. Всему свой срок», — изумление и восторг долго не сходили с лица олигарха.


20
Через час Арина была на лекции, и, как обычно, рядом с ней сидел её верный Олег. «Эх, если бы сложить Олега с Григорием, а сумму разделить пополам, вот тогда я получила бы мужчину лучшего из лучших, — подумала Арина. — Григорий, конечно, грубоват, излишне прямолинеен, не различает полутонов и полутеней, его не трогают мелочи вроде шороха листьев, пения птиц или перезвона весенней капели, но безыскусная простота в сочетании с сильным характером позволяет ему, не отвлекаясь на мелочи, идти прямо к поставленной цели, используя для её достижения все доступные средства. Олег же слишком мягок, излишне застенчив, излишне чувствителен, однако, эта немужская деликатность при сильном интеллекте делает его идеальным исследователем, правда, кабинетным исследователем, одиночкой, не умеющим приказывать, материться и топать ногами».
— Где тебя носило весь вчерашний вечер? — накинулся Олег на подругу, будто опровергая её мнение о его мягком характере. — Я несколько раз звонил тебе домой, но и родители не знали, где ты?
— Дорогой Олег, ты, похоже, не в состоянии допустить, что у меня может быть так называемая личная жизнь? — как ни хотела Арина сохранить хладнокровие, но неумение владеть вазомоторами подвело: она заметно покраснела. К ужасу для себя, в этот миг она почувствовала себя страшной и ужасной «изменщицей», во все века сурово осуждаемой народными массами.
— Я думал, у нас нет секретов друг от друга, — проговорил Олег дрожащим голосом.
— Так не бывает, Олежка, это, во-первых,.. — Арина запнулась.
— А что же, во-вторых? — зло процедил он.
— А во-вторых, люди меняются, как и всё на белом свете. Это закон природы.
— Есть ещё один закон природы — неизменность личности. Похоже, я тебя просто не знал.
— Боюсь, ты прав. Я, признаться, и сама себя не знала... Что делать? Незнание себя в молодости, наверное, тоже закон природы.
— С каких же это пор предательство стало законом природы?! — прошипел Олег. Арина молчала, ведь до недавнего времени она и сама осуждала предательство.
Он резко встал и сбежал по лестнице к выходу из аудитории. Лектор замолчал, уставившись на бегущего вниз студента, а тот, ни на кого не глядя, добежал до выхода и с силой захлопнул за собой дверь. Все студенты повернулись к Арине, разлад в этой паре тянул на сенсацию местного значения.

Олег вышел на набережную Невы и быстро зашагал в сторону Залива. Было ясно, он потерял Арину, и теперь ему предстояло примириться с этой потерей. Олег отлично понимал, кем и чем была для него Арина. Он никогда не встречал женщин, у которых красота сочеталась бы с незаурядным аналитическим умом, да ещё и с энергией, которой хватило бы на троих. В разговорах, и особенно в спорах с нею, он, стараясь не уступить, сам развивался. Многие его идеи никогда бы не появились, если б не Арина. Он вспомнил, как возник его сумасшедший проект «Галатея».
Уже в первых их разговорах на первом курсе Арина высказала максималистскую мысль, что стОящий человек не может жить без великой мечты, которая казалась бы окружающим неосуществимой и даже безумной. Арина уверяла, что только стремление осуществить подобную мечту делает из небокоптящего обывателя настоящего человека. Олег со страхом ждал, что когда-нибудь она спросит его, какая у него мечта жизни, и тут окажется, что он жалкий небокоптитель. Неожиданно скоро этот ужасный миг настал — она спросила. Сначала Олег растерялся, ибо его рациональный ум уже давно освободился от пустых детских мечтаний, и в то же время было ясно, что без какой-нибудь дерзкой фантазии он упадёт в глазах бесподобной девушки. И тут он вспомнил, как когда-то в далёком отрочестве его поразил миф о Пигмалионе ¬— о скульпторе, мечтавшим оживить созданную им статую девушки. Боги исполнили его мечту — статуя превратилась в прекрасную Галатею.
«Боже, какая замечательная цель — вдохнуть душу в заведомо мёртвый материал!» ¬— поделился 12-летний Олег со своим школьным товарищем. «Но это же сказка», — засмеялся тот. И всё-таки на какое-то время Олег заболел мечтой вдохнуть сознание, но не в статую, как у древних греков, а в нечто более современное, в какое-нибудь сверхсложное электронное устройство. Эту мечту он назвал проектом «Галатея». Лишь в старших классах, увлёкшись молекулярной биологией, он понял, какая пропасть отделяет живое от мёртвого, и его мечта о Галатее потускнела и незаметно рассеялась. Но вот теперь, когда Арина спросила, есть ли у него мечта, Олег, недолго думая, рассказал о своей детской фантазии. Эффект был грандиозным.
— Извини, конечно, но как ты собираешься исполнить такую безумно смелую мечту? — спросила она, с восторгом глядя на не вполне оформленного молодого человека.
И тогда он поразил её мыслью, которая вспыхнула в его голове просто как реакция на её вопрос.
— Если слепая эволюция, оперируя, по существу, лишь активностями какой-нибудь пары сотни генов, сумела создать мыслительный аппарат, то и человек, наделённый интеллектом, может такое повторить. Никакие законы термодинамики этому не препятствуют. Наше неверие в успех такого предприятия связано с невольным обожествлением разума.
— Пожалуй, ты прав, — согласилась Арина. — И всё-таки, как ты собираешься повторить эволюцию?
И снова Олег был вынужден импровизировать:
— Сначала я попробую разобраться, как устроен мозг у примитивных организмов, вроде какой-нибудь миноги или даже дождевого червя. Затем создам электронный аналог их, так сказать, «мозга». А потом начну понемногу усложнять его, в общих чертах повторяя ход биологической эволюции.
И этот ответ показался Арине не безумным.
— Идея выглядит разумной, но как ты смоделируешь наши эмоции? Я почему-то сильно сомневаюсь, что их, даже в принципе, можно превратить в микросхемы и потоки электронов, ибо наши эмоции — это наши внутренние переживания. Они, я бы сказала, нематериальны, по определению. Их следует отнести к духовной сфере.
— Ты правильно указала на ахиллесову пяту моего предприятия. Но какие-то глубинные фибры души, подсказывают мне, что и наши внутренние переживания всё-таки можно смоделировать.
— Ну ты даёшь! Тут ты хватанул! Хочешь стереть грань между материальным и духовным? — усмехнулась Арина. — Боюсь, этого тебе  уж точно не сделать.
— Всякий скажет, что у кошек и собак есть эмоции. Есть они и у птиц, и у крокодилов с черепахами. Что же касается рыб, то обыватель задумается, хотя зоолог с уверенностью скажет: «Конечно же, есть!» Стало быть можно утверждать, что все позвоночные животные в ответ на раздражение органов чувств испытывают нечто, подобное нашим ощущениям. Но ощущения ты ведь тоже должна отнести к духовному миру внутренних переживаний живого организма, не правда ли?
— Безусловно, — согласилась Арина.
— Итак, у животных внутренние переживания есть. Можно сказать, у них есть внутренний, то есть духовный, мир. Тогда как у растений никакого духовного мира, безусловно, нет, и ни один здравомыслящий биолог не отыщет у них никаких эмоций. И нервной системы у растений нет. Вполне естественно связать наличие духовного мира с нервной системой. И чем сложнее она устроена, тем шире и богаче внутренний мир животного. Всё это наводит на мысль, что духовный мир возникает в эволюции животных как некий побочный продукт деятельности нервной системы. Значит, эмоции и прочие проявления духовности обязаны возникнуть и у машины, если её снабдить структурой, подобной центральной нервной системе высших животных.
— С ума сойти! Ну и как ты представляешь себе эту структуру?
— Пока никак... Наверное, какая-нибудь хитрая комбинация микросхем.
— Но как узнать, что машина приобрела способность испытывать чувства? — задала Арина вопрос, на который, она считала, Олег уж точно не ответит.
Однако Олег попробовал:
— Ты, конечно, знаешь историю о крысе, без конца нажимающей лапкой на педаль. Этим нажатием она направляла электрический импульс в электрод, вживлённый в определённый участок её мозга. Крыса забывала про пищу и сон ради чего-то важного, что она получала нажиманием на педаль. Учёные, описавшие это явление, не сомневались, что электрод случайно попал в центр удовольствия животного. Значит, если машина в сходном эксперименте будет так же, как та несчастная крыса, без конца раздражать какой-то участок своего электронного мозга, мы сможем с большой вероятностью сказать, что машина испытывает удовольствие.
— Я, вообще-то, не верю, что такой опыт что-то докажет, но ты, я вижу, парень не промах! — восхищение горело в агатовых очах красавицы.
Забавно, что, споря с Ариной, Олег доказал самому себе принципиальную возможность вдохнуть в скопление кристаллов кремния и токопроводящих структур то, что люди испокон веков называли душой.



21
Вечером Арина позвонила Олегу.
— Олежка, ради бога, не сердись. Увы, мне нечем крыть, я оказалась слабой женщиной, но ты остаёшься для меня прекрасным юношей, созданным для науки. Я хочу сохранить с тобой товарищеские отношения. Что делать? Временами мы не властны над своей животной природой.
— И всё-таки скажи, кто он?
— Услышишь, не поверишь. Это Григорий Никифоров — олигарх с тремя миллиардами долларов капитала. Но дело не в долларах, дело в его личности — брутальной и исполинской. Представь, он зовёт меня замуж!
— Значит, прощай наука.
— Никоим образом! Наоборот. Я не я, если мы не получим идеальные условия для осуществления нашей мечты — найти материальные основы сознания.
— Допустим. Но что теперь делать мне? Я же ...
— Мне очень жаль! — оборвала юношу Арина. — Наверно, придётся вышибать клин клином. Говорят, очень эффективный метод. Посмотри, сколько девушек вокруг и красивых, и даже умных.
— Не знаю, кого ты имеешь в виду?
— Чудак-человек! Нашёл проблему! Уж чего-чего, а девушек в универе хватает. Да взять хотя бы Ритку Розанову из вашей группы. Вот тебе красота и ум в одном флаконе. Ходят слухи, что её папаша — гений программирования. Злые языки даже уверяют, что самые коварные вирусы-шпионы выходят именно из-под его пера. Это, конечно, слухи, но его одарённость в программировании никто не отрицает. Возможно, частицу своего таланта он передал и дочери. Впрочем, не знаю, как насчёт талантов, а вот внешности ей не занимать стать. Когда вижу Ритку, всегда любуюсь её подвижными миндалевидными глазками. А какой цвет кожи? — слоновая кость! А румянец щёк? — чистый персик! Библейская Суламифь элементарно отдыхает! Да и воздыхателей у неё немало, но она, похоже, гордячка, терпеливо ждёт своего принца на белой лошадке.
— Ну, это уж слишком! — рявкнул Олег и повесил трубку.

Полночи Олег провёл в терзаниях, пытаясь найти выход из тупика. Банальная ревность душила его. Смешно, но больше всего ему хотелось отомстить Никифорову. Отомстить Арине ему даже в голову не приходило. И странная нелепейшая мысль овладела его сознанием — создать невиданного компьютерного червя, который опустошит банковские счета олигарха. Однако Олег никогда не занимался хакерством, самих хакеров не понимал и даже презирал, а истории об их подвигах считал простым перепевом древних, как мир, мифов о гениальных ворах и мошенниках. Два свойства — корыстолюбие и тщеславие — объединяли взломщиков всех времён. Олег считал ниже своего достоинства использовать интеллект ради такой дешёвки. Но теперь, лёжа на скромной общежитской койке, он, обманутый и брошенный, мечтал стать хакером, чтобы свалить финансовое могущество человека, отнявшего у него возлюбленную.
Олег попал в заведомо нерешаемую ситуацию: он хотел наказать ни в чём не повинного Никифорова да ещё и с помощью незаконного и подлого средства. Нужно было как-то оправдаться перед совестью. Он попробовал рассмотреть хакерство с общебиологической точки зрения, и оно показалось ему просто одной из форм паразитизма. Олег вспомнил, что живая природа кишит паразитами, что многие древнейшие формы животных и растений сохранились до наших дней именно из-за своего паразитического образа жизни, и что во все времена «честные» организмы вели борьбу с «нахлебниками», которые, используя все средства и все лазейки, заставляли «благородных трудяг» отдавать часть своей «честно» заработанной энергии «ворам и взломщикам». Проведя этот простенький анализ, Олег был вынужден признать, что и в мире людей богатые и «благородные» хотят, чтобы никто не нарушал правил честной конкуренции, чтобы честный судья мог бы воздать хвалу тому, кто её честно заслужил, и примерно наказать мошенника. Но народная молва славит равно и трудягу и жулика. Как когда-то подметил М.Горький:

Честный помер или вор —
С одинаковой тоской ¬
Распевает грустный хор:
«Со святыми упокой!»
   

«Но почему я думаю о хакерах? — спросил себя Олег и вспомнил о словах Арины, что отец Ритки Розановой будто бы великий хакер. — Господи! Подумать только! Одна несерьёзная фраза Арины, соединившая Риту с хакерством, породила во мне желание разорить Никифорова! Боже! Какие ничтожные пустяки могут лежать в основе наших планов — и благородных, и преступных. Арина права: мы не знаем самих себя. Мы даже не догадываемся, как тонка грань, отделяющая добропорядочного гражданина от преступника». И всё-таки никакие размышления Олега о преступности хакерства ни на градус не охладили пыл его ревности. Уже через несколько минут какой-то искуситель, проникший в душу Олега, стал нашёптывать ему коварный план: Сваргань самого страшного в мире компьютерного вируса и зарази им электронику олигарха. И тогда Арина поймёт, какого человека она потеряла».
С этим он и заснул.

Проснулся свежим и бодрым с мыслью, что надо всё менять и начинать новую жизнь. Ну а первым делом хорошо бы проветриться. Проще всего, Олегу показалось, уехать из города куда-нибудь на природу. Вспомнил, как один парень в общаге расхваливал какую-то удивительно живописную речку в Ленинградской области. Олег забыл название речки, но помнил, что течёт она где-то в окрестностях станции Толмачёво, куда можно попасть на электричке Петербург-Луга. Приведя себя в порядок, он поспешил на Балтийский вокзал.   

Он шёл из вагона в вагон, рассматривая пассажиров, будто кого-то искал. Так он дошёл до головного вагона, дальше идти было некуда да и ни к чему. Пошарил глазами по полупустому вагону и заметил симпатичную брюнетку. Она сидела одна на жёсткой деревянной скамье и безучастно смотрела в окно.
— У вас свободно? — спросил Олег, широко улыбаясь.
— Да, — машинально ответила девушка, рассеянно взглянув на блондинистого и неплохо сложённого молодого человека.
— Извините, — сказал Олег, садясь на скамью напротив, — видите ли, по воскресеньям я совершаю ознакомительные поездки по пригородам Петербурга. Я же иногородний, приехал с Крайнего Севера. Уже ознакомился с достопримечательностями, которые можно осмотреть, отправляясь с Финляндского, Варшавского и Витебского вокзалов. Теперь пришла очередь Балтийского. Еду в Толмачёво, говорят, там очень живописные окрестности. Там, якобы, есть какая-то необычная речка. У неё странное название, но я забыл его.
— Вероятно, речь шла о речке Ящера с её швейцарскими пейзажами.
— Вы бывали там?
— Конечно, бывала, я же лужанка, — увидев непонимание в глазах молодого человека, засмеялась: Я уроженка города Луга — это конечный пункт следования нашего электропоезда, а Толмачёво — предпоследняя станция.
Только теперь Олег рассмотрел девушку. И невольно залюбовался ею. Отметил, какая красивая форма её светло-карих, почти янтарных глаз, и как горят её некрашеные, но такие полные, такие алые губы. Мелькнула мысль, как, должно быть, сладко целовать эти губы. Она, конечно, заметила, какими глазами Олег на неё смотрит. Ей захотелось его обругать и даже поколотить, но преступление молодого человека было столь ничтожным, да и, вообще, был ли его внимательный взгляд преступлением? Чтобы не затягивать неоднозначную паузу, оставалось лишь терпеть праздную болтовню случайного попутчика.
— А в той речке с таким странным названием водится рыба?
— Да, конечно.Там ловят окуней , щук и даже форель. Насчёт форели я не ручаюсь, боюсь, это из серии рыбацких баек. Но я равнодушна к рыбалке.
— На Севере я любил рыбачить, — сказал Олег и вдруг замолчал, погрузившись в атмосферу своих школьных лет. — Знали бы вы, сколько там рыбы, и какой рыбы! Вы когда-нибудь ели строганину?
— Строганину? Какое странное слово. Нет, никогда не ела, — засмеялась девушка. — Я даже не знаю, что это такое.
— А оленину пробовали?
— Да нет. Конечно, нет. Это что? Мясо северного оленя? Никогда не видела такого мяса и даже  ничего не слышала про него.
— Вижу я, вы ничегошеньки в жизни своей не видели. И тундры не видели, и северным сиянием не любовались. А о величайшем чуде света — о плато Путорана — наверное, даже и не слыхивали?

— Вы абсолютно правы, — рассмеялась девушка. — К стыду моему, впервые слышу такое странное название.
— Боже, знали бы вы, сколько всего скрывается за двумя словами — «плато Путорана»! Да это же самое таинственное и самое красивое место на планете! Оно возникло, когда из недр Земли были внезапно выброшены миллиарды кубометров расплавленных горных пород. Огненные потоки лавы залили гигантскую территорию, по площади равную Великобритании или даже Польши. Тонны ядовитейших газов ворвались в земную атмосферу. Возросшая масса углекислого газа привела к сильнейшему тепличному эффекту, средняя температура воздуха подскочила на несколько градусов. Вода мирового океана заметно закислилась, её пэ-аш упал чуть ли на единицу. Вымерло практически всё живое — и в море, и на суше. Выжило не более пяти процентов прежних видов, и только через десять миллионов лет жизнь на Земле более-менее оклемалась. Думая о той загубленной древней жизни, я всегда вижу одну картину (видимо, почерпнутую из какого-то школьного пособия): заболоченный лес из высоченных плаунов и хвощей, а под пологом того диковинного леса на ярко-зелёных моховых кочках сидят, раскрыв зубастые пасти, огромные чёрные саламандры, ... а в воздухе носятся прекрасные голубые стрекозы с полуметровыми крыльями. И вот вся эта красота, всё это многообразие жизненных форм внезапно, можно сказать, в одночасье, погибло, ушло в небытие. Так что наше плато Путорана стало, фактически, надгробным памятником той сказочной, великой и несчастной палеозойской жизни. По иронии судьбы, сейчас это красивейшее место на Земле. Реки, пробив застывшие многослойные потоки лавы, образовали глубокие каньоны и множество великолепных водопадов. В горных котловинах возникли живописнейшие озёра. Энтузиасты подсчитали, что на нашем плато несколько тысяч водопадов и более 25 тысяч озёр. По запасам чистейшей пресной воды путоранские озёра уступают лишь Байкалу.
Олег и не заметил, как увлёкся своим рассказом. Его душа уже парила над просторами путоранских озёр, взмывала над чёрными базальтовыми берегами, любовалась их отражением в безукоризненном водном зеркале... И внезапно вся эта величественная картина померкла, сменившись на унылую серовато-зеленоватую равнину, плывущую за окном поезда. Олег услышал перестук колёс и живой возглас девушки:
— Рассказывайте дальше, Вы прекрасный рассказчик!
— Ой, извините, я слегка увлёкся.
Олег был и сам удивлён этому сильному чувству, этой смеси радости с гордостью, что вспыхнула в его душе, летящей над путоранскими просторами. Ему пришлось приложить изрядные волевые усилия, чтобы переключиться на  обыденный прозаический лад: «Откуда у меня эта любовь к такому суровому, такому безлюдному месту?» — спросил он себя и услышал ответ: «Это земля, на которой ты вырос. Это те пейзажи, звуки и запахи, которые навеки запечатлела твоя память».
¬— А как вы попали в Питер? Вы учитесь или работаете? — спросила девушка.
— Я студент университета, бывшего ЛГУ, учусь на биофаке, после этой сессии перейду на четвёртый курс. К стыду моему, я совсем не знаю местной природы.
— А я тоже студентка. Учусь в Текстильном институте. Надеюсь перейти на третий курс. Еду домой, готовиться к сессии.
— Если не секрет, как вас зовут? Я Олег.
— А я Ирина.
— Очень рад познакомиться. Может быть, вы мне расскажете, как найти в окрестностях Толмачёва речушку якобы поразительной красоты.
— Я думаю, речь идёт о белых скалах речки Ящера. Это место находтся примерно в пяти километрах от железнодорожной станции. Думаю для вас отмахать пять километров не проблема. Сначала идите по шоссе в сторону Петербурга, потом отверните вправо на грунтовку, а потом снова сворачивайте направо, так и дойдёте до белых скал. Впрочем, я была там очень дпвно, и вам следует расспросить местных. Они отлично знают этот маршрут.

Распростившись с Ириной, Олег вышел на платформу, спросил у первого встречного дорогу до белых скал, и, получив подробную инструкцию, бодро зашагал по шоссе.
Была довольно тёплая по петербургским меркам прекрасная весенняя погода, и, конечно же, было пасмурно. Слава богу, дождя не было. Олег шёл и удивлялся, почему он не чувствовал себя несчастным. Приходилось признать эффективность принципа «Клин клином вышибают». Вот он только поговорил с приятной неглупой девушкой, и на тебе — тоску по Арине как рукой сняло. С улыбкой подумал, как, в сущности, просто устроена жизнь. Он видел, что произвёл на девушку благоприятное впечатление, и если за нею приударить, то он мог бы запросто завоевать её сердце.
С этими приятными мыслями он дошёл до поворота на грунтовку.  Дорога шла по светлому сосновому лесу, будто сошедшему с картин Шишкина. Стройные корабельные сосны росли на песчаной почве, укрытой зелёным ковром вереска с белыми вкраплениями ягеля. Олег не знал, что у Ивана Шишкина была усадьба на мызе Выра, что всего в нескольких километрах к северу, и художник часто бывал в этих местах. Немного распогодилось, и свет, льющийся сквозь голубые окна в сизых облаках,  привёл душу Олега в состояние близкое к восторгу.  Вот и обещанный поворот на лесную тропу. Дорога заметно пошла под уклон, к соснам стали примешиваться тёмные ели и голые, ещё лишённые листвы берёзы. Наконец он вышел на небольшую поляну, ограниченную справа крутым обрывом. Некоторые деревья, росшие на самом краю обрыва сильно склонились над ним, и их крепкие цепкие корни вырвались из грунта, чётко обозначив линию обрыва. Олег подошёл к этой линии, лёг на землю и, крепко держась за один из еловых корней, свесился над обрывом, и тут же душу его пронзило болезненно-сладкое ощущение безмерной высоты. Он лежал на полукруглом выступе высоченного утёса, а далеко внизу у самого подножья вертикального обрыва несла свои бурные воды река, вероятно, та самая Ящера.
Было ясно, что в этом месте спуститься к реке невозможно. Олег встал и приступил к поиску дороги вниз. Вскоре он её нашёл. Хватаясь за стволы деревьев и за обнажённые корни, он начал осторожно спускаться и без особых проблем достиг подножья обрыва. Стоя у самой реки, он закинул голову наверх, и его взору представилась величественная картина — белые каменные громады, похожие на неприступные бастионы гигантской крепости, вздымались вверх на десятки метров. Это были обнажения белого песчаника — древней горной породы, состоящей из кварцевого песка, спрессованного сотнями  миллионов лет.
Река из-за весеннего половодья ещё не вошла в свои берега, идти вдоль реки можно было лишь по узенькой мокрой тропке, вплотную прижимаясь к отвесному обрыву. Пройдя вниз по течению несколько десятков метров, Олег поравнялся с тёмным входом в пещеру. Движимый любопытством, сделал робкий шаг в сырой пещерный мрак и тут же пожалел, что не захватил фонарика. Напряг слух и сделал второй шаг. Раздался подозрительный шорох. Наверно, летучие мыши, — решил он, но всё-таки спросил: «Есть тут кто-нибудь?» — «Есть», — ответил грубый мужской голос. И тут же сильный удар свалил Олега на мокрый песок. Кто-то наступил ногой на его грудь и потребовал: «Гони деньги, парень». Луч фонарика ослепил глаза, но позволил увидеть чёрное небритоё лицо, и щербатый рот, изрыгающий брань. «Гони монету, пацан! Чё зенки вылупил?» Это был недавно вернувшийся после очередной отсидки Васька Винт. Жил он в пустой избе в ближайшей брошенной деревне, промышляя мелким воровством  и грабежом одиноких туристов. Именно он и был тем первым встречным, указавшим Олегу дорогу к белым скалам.
Олег сделал резкий поворот — грабитель потерял равновесие и ударился головой о стенку пещеры. — Ах, вот ты, как? Человеческого языка не понимаш? Не хотел тебя мочить, а теперь придётся». Удар кастетом в висок лишил Олега сознания. Васька Винт выглянул из пещеры — никого, и начинается дождь. Обыскал все карманы и сумку. Забрал куртку, документы, билет на электричку и жалкие деньги. Наполнил сумку песком, затянул её ремень на поясе несчастного юноши, и столкнул бесчувственное тело в реку. Подождал полчаса и вышел из пещеры. Поднявшись в лес, сел на припрятанный велосипед и поехал в свою деревню.


22
Никифорову не терпелось показать олигархическому свету свою жемчужину, но не в качестве временной подружки или девушки для эскорта, нет, он мечтал представить её в ранге законной супруги. Он заранее предвкушал сладкое чувство собственного превосходства, когда, подойдя к заместителю министра экономики Анатолию Семендяеву, он небрежно бросит ему: «Знакомься, Толик, это моя жена Арина». И тогда Никифоров увидит, как покраснеет лицо Семендяева, как поднимутся от изумления его седоватые брови, как невольно откроется его рот... и лишь через долгие пять секунд он сможет суетливо выговорить: «У-у-о-очень приятно э-э-э...», — и ещё долго взгляд Семендяева будет скользить по лицу Арины, не в силах оторваться от него. А потом жалкий замминистра услышит в ответ что-нибудь вроде: «Давно хотела с вами познакомиться, Анатолий Ильич. Всё хотела вас спросить, когда же, наконец, вы снизите процентную ставку по ипотеке?»... Но Арина не спешила выходить замуж. Когда Никифоров в очередной раз напомнил ей о своём обещании, она ответила: «Только после сессии, и никаких венчаний, свадеб и прочей показухи». Скрепя сердцем, он согласился.

Первого июля 2012-го они прошли через урезанную процедуру во дворце бракосочетаний на Английской набережной, а утром следующего дня отправились в свадебное путешествие. Арина выбрала Италию, и Никифоров порадовался, что его экстравагантная жена не потянула его в какую-нибудь Колумбию или (не приведи, Господи) на какой-нибудь Берег слоновой кости.

Арину с детства волновала Венеция. Она хотела взглянуть на этот, по любым меркам, небольшой город, владевший в течение нескольких столетий всем Восточным Средиземноморьем. Лишь гигантская Османская империя заставила венецианцев убраться из своих бесчисленных колоний. А ведь сама Венеция стояла на болотистом островке с пустыми недрами. Чудесный взлёт города не укладывался в рамки стандартных экономических схем. Так пушкинский Евгений Онегин, начитавшись Адама Смита, полагал, что государство может разбогатеть, «когда простой продукт имеет», но у Венеции не было даже простого продукта. Увидеть этот невероятный город стало для Арины мечтой — прекрасной, навязчивой и мало осуществимой. И вот её детская мечта сбылась.
 
Новобрачные поселились в гостинице, занимавшей верхний этаж пышного дворца, стоявшего на правом берегу Гранд-канала неподалёку от моста Риальто. В тот же день, быстро приведя себя в порядок, они бросились смотреть Венецию. Естественно, первым делом отправились на площадь Сан Марко, вышли на неё и ахнули. «Что это?» — спрашивал Никифоров, указывая на изумительные по красоте здания. И Арина их называла, сопровождая краткой характеристикой: кто строил? когда? и для чего?.
 — Откуда ты всё это знаешь? — удивился Никифоров.
Арина рассмеялась:
— Чудак-человек! Да никаких проблем! Во-первых, перед поездкой я заглянула в интернет, а во-вторых, я всегда увлекалась историей Средиземноморья. Особенно поражали меня военные, политические и экономические достижения Венеции. Поначалу я не понимала, откуда взялся этот мощный порыв людей, населявших маленький болотистый островок. К счастью, история Венеции хорошо документирована, и сейчас мы знаем причину возникновения этого чуда, — Арина обвела широким жестом площадь Святого Марка. — Тебе, наверное, кажется, что вся эта красота возникла оттого, что венецианцы из высших побуждений хотели воплотить в камне свои представления о прекрасном? Отнюдь, дорогой Гриша, здесь всё построено для восхваления военного и финансового могущества Венецианской республики, выжимавшей с крайней жестокостью все соки из своих колоний. 
— И этот невероятный храм тоже связан с насилием? — Никифоров указал на собор Святого Марка.
— Как раз он-то ярче всего подтверждает мою правоту. Взгляни-ка на четвёрку бронзовых коней на главном фасаде и представь, что до 1204-го года эта квадрига украшала ипподром Константинополя. Говорят, она была создана великим Лисиппом — придворным скульптором самого Александра Македонского. Вывезена из Константинополя и бОльшая часть колонн этого собора, и мозаика, и великолепный золотой алтарь, и вообще, вся эта изощрённая красота появилась тут после гнуснейшего злодеяния, инспирированного Венецией, — массовой резни и грабежа Константинополя да и всей Византийской империи.  Бесспорно, — негромко, будто обращаясь к себе, проговорила Арина, — этот город прекрасен, но его красота рождалась не из холодной пены морской, не из открытий и изобретений человеческого гения, а из горячей крови людской. Уж таков человек. Такова дикая, но обычная логика успеха людского сообщества: сначала вооружённый разбой, коварство и деньги... и только после, только потом научно-технический прогресс и красота.
— Козочка, не смотри так мрачно на мир, — Никифоров никогда не видел Арину такой возмущённой. —  Мне кажется, ты сгущаешь краски. Просто есть политики, которые планируют злодеяния, и есть подневольные солдаты, которые исполняют приказы политиков, но кроме них, есть и другие люди — поэты, художники, скульпторы, архитекторы и просто рабочие, — которые творят красоту и которые не несут ответственность за действия нехороших политиков и военных.
— Гришенка! Ты ещё забыл найти место банкирам и купцам, которые одной рукой толкают политиков и военных на грабёж, а другой — отстёгивают малую толику из награбленного творцам красоты.
— Бедная Ариночка, как же тебя угораздило выйти замуж за одного из таких ужасных... э-э-э... типа субъектов? Может, подсластим горечь твоей ошибки чем-нибудь приятным? Как тебе это кафе? — Никифоров указал на столики, стоящие прямо на площади.
Арина рассмеялась:
— Неплохой выбор, Гришуля. Это же знаменитое гран кафе «Квадри», ему уже за 250. Вся кровь давно отмыта.

* * *

Наутро она проснулась очень рано. Стараясь не разбудить мужа, бесшумно оделась и выскользнула в город. Рассвело, но Венеция ещё спала. Старинная архитектура со всех сторон обступила Арину. Её охватило странное чувство, будто попала в восемнадцатый век — в век Екатерины и Потёмкина. Она бродила по мостикам и улочкам города, непостижимым образом застрявшего во времени, и странные мысли лезли ей в голову.
— Каждый из нас, — размышляла Арина, — начинает знакомство с удивительным внешним миром, будто подглядывая за ним через узенькую щёлочку своего зачаточного сознания. В первые годы жизни этот мир стремительно расширяется, наполняется обиходными вещами и людьми, живущими рядом. Потом, в основном благодаря книгам, мы постигаем мир всей планеты, глядя на него глазами множества людей, живущих с нами и задолго до нас. Но никакие книги и фильмы не могут перенести нас в мир будущего. Я много раз сталкивалась с людьми, жалеющими, что не увидят мир после своей смерти. И тогда я вспоминала героев прошедших эпох, и почему-то чаще других Александра Македонского, полюбившегося мне ещё в детстве. Ведь если мы несчастны оттого, что не увидим событий конца двадцать первого века, то как же должен был страдать Александр, который даже не догадывался, что практически сразу после его смерти вспыхнет жестокая война между его верными соратниками за раздел созданной им необъятной империи. Гениальный стратег не подозревал о блистательном взлёте Рима и о многих других великих событиях будущего. А ведь мы всё это знаем, но почему-то столь обширные знания не наполняют нас счастьем. И в то же время несть числа честолюбцам всех времён и народов, которые жили и умирали, мучительно завидуя судьбе Александра, прожившего всего 32 года. Значит, суть не в длительности нашего наблюдения за миром, суть в характере и масштабе наших собственных деяний. Вот и я, безумно завидую этому вечно молодому македонянину, сумевшему за какие-то двенадцать лет фактически перевернуть весь тогдашний мир. Он бросил свой полководческий гений и невероятную волю на убийство сотен тысяч людей, защищавших свои очаги и свой устрой жизни. Казалось бы, он величайший преступник, и потомки должны проклинать его, но, на деле, Александр был героем при жизни и оставался таковым в течение более двух тысячелетий после своей смерти. И я почему-то тоже считаю его настоящим героем и уверена, что даже через десять тысяч лет люди (если не вымрут) будут восхищаться этим необыкновенным человеком, этим, между прочим, организатором массовых убийств.
Арина почувствовала, что зацепила за что-то очень важное.
— Почему мы совсем не скорбим, когда наш солдат, убивает на территории противника людей, защищающих свои дома и своих домочадцев? Я невольно ставлю себя на место тех «чужаков», и мне становится не по себе. Но тут включаются в дело облечённые властью авторитеты. Во-первых, говорят они, разоряя вражескую страну и уничтожая её население, наш солдат обеспечивает безопасность и процветание нашего (то есть моего) отечества. А во-вторых, мне подкидывают мыслишку о биологической или культурной недоразвитости противника. Негодность обоих аргументов очевидна, но приходится признать, что наша несокрушимая убеждённость в праве убивать так называемых ВРАГОВ является одним из столпов людского общественного сознания. А как быть с ныне общепринятым представлением об огромной ценности любой человеческой жизни? И разве враг не человек?
Вдруг Арина вспомнила, как в детстве сам собой разрешился, казалось бы, неразрешимый вопрос: «Как можно с удовольствием есть котлеты, сделанные из мяса таких милых, добрых и беззащитных телят и поросят?» Ответ был прост: «Мы вынуждены губить братьев наших меньших, ибо того требует наш инстинкт, наша природа, созданная бесчувственной эволюцией».
Этот мимолётный экскурс в детство что-то изменил в сознании Арины. Ей вдруг показалось, что она близка к разрешению поразившего её парадокса.
— Да, конечно, — прошептала Арина, глядя на тёмную воду какого-то узенького канала, — сама категоричность нашей убеждённости в праве на убийство неких «врагов» указывает на то, что в основе этого странного представления лежит врождённый инстинкт... инстинкт войны. Что делать? Мы продукт бесконечной и не знающей сострадания борьбы наших звероподобных предков за элементарное выживание. Стало быть,  нужно не возмущаться, а смириться с реальной природой живых существ, к которым меня угораздило принадлежать.

Вот так, любуясь красотами города, возведённого на зыбком болотистом грунте, Арина подводила идейный грунт под план своей собственной жизни. И этот план уже смутно витал в её мыслях.


23
Их свадебное путешествие подходило к концу. Утром накануне возвращения на родину Арина проснулась чуть свет, обвела блуждающим взором роскошный интерьер в стиле раннего барокко и задумалась: будущее пугало своею неопределённостью. Кто на самом деле Григорий? Что она знает о нём? Лежащий рядом Никифоров, будто ощутив взгляд жены, открыл глаза:
— Господи, как же ты прекрасна! — еле слышно проговорил он. — И давно не спишь? — заметив странную серьёзность Арины, добавил: — Что случилось, Козочка?
— Милый мой дружочек Гришенька, нет ли у тебя каких-нибудь секретов, которые мне было бы неприятно открыть в ближайшем будущем? Этот вопрос, вообще-то, принято задавать перед регистрацией брака, но почему бы нам не исправить это упущение прямо сейчас?
Никифоров вздрогнул. Он не был подготовлен к такому прямому вопросу. Ему не хотелось открывать молоденькой девчонке все свои тайны. Но она была его женой, и он был в неё влюблён.
— Ты права, Козочка. Конечно, мы должны обменяться своими секретами, чтобы начать нашу совместную жизнь, так скать, с чистого листа. Но чтобы дойти до должного уровня откровения мне совершенно необходимо принять на грудь.
— Говорят, с утра не пьют, — усмехнулась Арина, — впрочем, у нас медовый месяц, и мы можем творить всё, что взбредёт в наши буйные головы.
Она встала, обнажённая и прекрасная, налила в бокалы из венецианского стекла французский коньяк, вернулась в постель и, облокотившись на высокое изголовье, украшенное вычурной резьбой позднего ренессанса, ласково проговорила: «За новую жизнь, мой премилый голубчик Гришенька!»
Арина немного отпила от своего бокала, обвела глазами окружающее великолепие и лежащего рядом преданного ей олигарха и снова почувствовала свою невидимую связь с великой российской императрицей.
Никифоров осушил бокал одним махом, потом резво вскочил, налил себе ещё коньяку и, не чокаясь, выпил. Вернувшись в постель, обнял супругу и наконец дождался волны опьянения.
— Ариночка! Козочка моя! Прости меня! Стыдно признаться, но я скрыл от тебя один очень важный факт... Мне ужасно тяжело об этом говорить, но, что поделаешь, ты должна это знать: видишь ли, э-э-э... я типа бесплоден. Осложнение после перенесённой в  детстве свинки, — он замолчал в ожидании бурной реакции жены.
— Бедный ты мой! — волна сострадания захлестнула Арину. — Но мы что-нибудь придумаем. У меня, к счастью, материнский инстинкт выражен несильно ... по крайней мере, пока.
— В этом моём проклятии и причина, почему я не женился раньше. Те женщины, с которыми я имел дело до тебя, были обычными красивыми клушами, зацикленными на детях и семье. Но когда я увидел тебя и услышал твои речи, я понял, что наконец-то встретил ту единственную, ту прямую и не зашоренную, которую так долго и безнадёжно искал, и которая сможет принять меня таким, какой я есть, и простить мой ужасный дефект.
Никифоров налил себе ещё коньяку и, чокнувшись с бокалом Арины, выпил.
— Теперь твоя очередь колоться, — вытерев влажный лоб, произнёс он, будучи уверен, что у молодой женщины с такими честными и любящими глазами, нет и не может быть никаких серьёзных секретов.
— А ведь я, Гриша, тоже неполноценная. Во-первых, мои родители — люди, мне не родные, они удочерили меня, когда мне было меньше года. А, во-вторых, (уж не знаю, поверишь ли ты в это), но я, по всей видимости, клон.
— Как это клон? — делано удивился Никифоров, прекрасно зная, что Арина клон.
— Это долгая история, скажу лишь, что я оказалась точной копией одной достойной женщины — Карины Титаровской, умершей более десяти лет назад, — Арина одним махом, не чокаясь, допила содержимое своего бокала. Настроение её было ужасным.
— Ариночка, — нервно заговорил Никифоров, — а теперь выслушай ещё один мой секрет и он, клянусь кудрями моей матери, последний. Боюсь, ты осудишь меня. Хотел рассказать о нём позже, хотя бы не в таком романтичном месте...
— Выкладывай! — резко оборвала мужа Арина.
— Однажды, будучи по делам на Севере, я совершенно случайно узнал, что поблизости от Норильска в советские времена проводились успешные эксперименты по клонированию людей. Я нашёл главного исполнителя тех секретных разработок и решил получить себе сыновей, генетически неотличимых от меня. Так я обошёл бы своё проклятье. Но сначала я отыскал двоих ныне живущих клонов — девушку и паренька. Мне, как ты понимаешь, нужно было убедиться, что процедура клонирования не наносит вреда организму. Той девушкой оказалась ты.
— С ума сойти! Так вот как ты вышел на меня! — Арина гневно перебила мужа. — Значит, ты мне элементарно врал! С самого начала ты мне врал!
— Но, Ариночка, приступая к финансированию такого невиданного проекта, я должен был убедиться, что овчинка стоит выделки... И только увидев тебя, я отбросил все сомнения насчёт неполноценности клонов. Хотя сказать так, значит, не сказать ничего. Увидев тебя, я был поражён... нет, я был сражён наповал тобой и твоей личностью. Ты оказалась чудесным воплощением моей мечты о совершенной женщине. Ну, а дальше ты всё знаешь сама.
— А кем оказался тот юноша-клон? — с замиранием сердца спросила Арина. Она боялась услышать, что им окажется её Олег. Но это был не Олег.
— Его зовут Илья Маковский, он студент Новосибирского университета, и он тоже умён, как бог.
 
Столько важной информации за один присест Арина уже давно не получала, и теперь она должна была всё это принять и переварить:
«Значит, я точно клон, — приступила она к усвоению новой информации. — Последние сомнения рассеялись. Выходит, где-то неподалёку от Норильска в полной секретности на самом деле создавали клонов людей. И мой законный муж, скорее всего, уже приступил к возобновлению этой незаконной практики. Олигарху нужен наследник его палладиевой империи, и клонирование — единственный способ заполучить себе единокровного, лучше сказать, единогенного потомка. С Никифоровым всё ясно, но что теперь делать мне? Ведь от него я не могу иметь детей. Даже если я пожелаю стать суррогатной матерью, то всё равно рождённый мною ребёнок не будет нести ни единого гена из моих хромосом. Впрочем, с помощью клонирования я могла бы сама стать матерью своей полнейшей копии, своей единогенной дочери».
Чем больше Арина думала обо всём этом, тем больше её завораживали новые перспективы, которые открывало перед нею клонирование. Но сначала ей нужно было выяснить, в каком состоянии находится та невероятная фабрика клонов и какова её производственная мощность?
Она допросила Никифорова о деталях и узнала, что копирование людей ещё не началось, и что руководит проектом пожилой доктор Поползнев — гениальный изобретатель уникальной технологии вынашивания клонов в обход женской матки.
    
Когда на другой день они летели назад в Россию, Арина, прижав губы к уху Никифорова, прошептала: «Мой бедный премилый Гришенька, я хочу войти в состав помощников Поползнева. Позволь мне, — она передохнула, — заместить вакантную должность повивальной бабки, а заодно, пока я молода и здорова, даровать парочку своих яйцеклеток для твоих потомков».
— Я рад, что не ошибся в тебе, Козочка. Я люблю тебя, — широко улыбаясь, ответил умиротворённый олигарх.


24
Придя в начале сентября 2012-го в университет, Арина узнала, что Олег —её самый близкий университетский товарищ исчез ещё перед сессией, и никто не знает куда. Она понимала, что причина этого исчезновения как-то связана с ней, с её скоропалительным замужеством. Приходилось в очередной раз признать справедливость старой поговорки — счастье одних строится на несчастье других. Но ей было трудно смириться с выпадением из её круга талантливого и доброго человека.. Чтобы скрыть своё испорченное настроение, Арина поспешила уехать домой. Забралась с ногами в любимое кресло, вывезенное из своей комнаты на Сенной, напилась, разревелась и провалилась в неглубокий сон. Очнулась от звонка домофона. Включила камеру, следящую за входом, — на крыльце стоял незнакомый молодой человек в шляпе и классическом костюме серого цвета.
— Кто вы? — спросила через домофон.
— Я сотрудник господина Никифорова. Зовут меня Илья Маковский.
«Илья Маковский? — напрягла память Арина. — А! Гришуля уже упоминал это имя. Это тот парень, тот клон, которого приглашал Никифоров, чтобы оценить способности клона-мужчины? По мнению Гришули, он оказался чуть ли не гением».
— Заходите, Илья.
Он вошёл.
— Простите, сударыня, имею ли я честь увидеть Григория Александровича?
— Увы, господин Маковский, такой чести вы не имеете. Господин Никифоров в отъезде, но вы можете передать мне всё, что хотели бы сообщить ему. Я его жена, и у него нет от меня секретов.
Илья с интересом взглянул на стоящую перед ним молоденькую красавицу. Мелькнуло: «Вот как выглядят жёны русских олигархов. От такой бы и я не отказался».
— Странно. Григорий Александрович должен был уже вернуться, — сконфуженно пробормотал Илья. — Впрочем, мы с вашим супругом, в принципе, обо всём договорились. Сегодня я просто хотел с ним попрощаться перед отъездом.
— Интересно, какие серьёзные дела могут быть у вас с Григорием Александровичем? — Арина бросила на юношу оценивающий взгляд. — Вы, наверное, ещё студент?
— Вы правы, я студент Новосибирского университета, учусь на молекулярного биолога.
—- А меня зовут Ариной, и я студентка Питерского универа. Кстати, я тоже учусь на молекулярного биолога! А как насчёт великих планов?
Илья застенчиво улыбнулся:
— Боюсь, мои планы не подлежат огласке.
— Ну, раз вы не можете говорить о своих планах, то почему бы нам не поболтать о вашей прошлой жизни?
Менее всего хотел Илья говорить о своём прошлом.
— Мадам, я, фактически, ещё ничего не сделал, и говорить мне, собственно, не о чем.
— А кстати, когда вы родились?
— Шестого апреля 91-го. А что? Это важно?
— Для меня важно. Ведь я родилась примерно тогда же. И всё-таки я старше вас на целых три дня.
Они рассмеялись.
— Хотите выпить? У меня есть отличный шотландский вискарь, — она указала поворотом головы на бутылку на столике рядом с её креслом.
— Извините, сударыня, однако ж, я всё-таки попрошу вашего соизволения покинуть сей гостеприимный дом.
— Ничего не хочу слышать. Я настаиваю, чтобы вы немного задержались. — с этими словами Арина взяла Илью за руку и повела к своему столику.
— И всё-таки я пить не буду. У меня ещё есть дела.
— Хорошо, не пейте, но всё-таки расскажите что-нибудь о себе. Во-первых, где вы родились, Илья?
— Твёрдо не знаю, но, не исключено, что в Норильске.
— Почему вы в этом не уверены?
— Потому что меня усыновила семья из Томска.
— А где вы кончали школу? У вас странный язык. Слишком мало молодёжного жаргона.
— Мои родители эмигрировали в США, когда мне было восемь. И школу я кончил американскую.
— И как же вы оказались здесь, в России?
— В пятнадцать лет я увлёкся генетикой. Усомнился в своём кровном родстве с родителями, устроил им крупный разговор и пригрозил анализом ДНК. Угроза подействовала, и мать призналась, что они с отцом взяли меня из дома малютки Норильска и ничего не знают о моих биологических родителях.
 После этого открытия меня потянуло на поиск своих корней. Не понимая, как это сделать, я бросился изучать русскую культуру. Разговорный русский язык я немного знал, родители говорили по-русски. Но теперь я стал читать на русском. Прочёл лучшие произведения русской классики, буквально влюбился в Россию и решил поступить в какой-нибудь непременно сибирский университет. Приёмные родители указали мне на самый продвинутый к востоку от Урала Новосибирский университет. Я приехал в Россию и поступил на Факультет естественных наук НГУ.
— А чем вы хотите заняться? Какая проблема вас более всего манит?
— Появление разума на Земле. У этой проблемы, кроме общефилософского, есть чёткий практический смысл, ведь, поняв механизм возникновения разума, можно попробовать ускорить прогрессивное развитие мозга, и тем усилить наши умственные способности! Ужасно интересно было бы взглянуть на живое существо разумнее человека. Вот этим я бы занялся! Вот ради этого, пожалуй, стоило бы жить!
— Вы молодец, Илья! 
— Да полноте, сударыня, ну какой же я молодец, если я в жизни своей ещё ничегошеньки не сделал, — тихо, но твёрдо выговорил странный студент и направился к выходу.

Илья ушёл, Арина налила себе виски, выпила и уставилась на дверь, захлопнувшуюся за молодым человеком.
— Ну что ж? Одного талантливого клона я потеряла, а другого, не менее талантливого, похоже, нашла. Этот странноватый парниша мог бы — а, собственно, почему бы и нет? — заполнить зияющую прореху в моей душе после потери Олега.


Никифоров приехал из деловой поездки на рассвете следующего дня. Сам приготовил кофе и вкатил изящный столик с лёгким завтраком в спальню.
Арина открыла заспанные глаза:
— Дорогой, где тебя носило целых три дня? У тебя уже кто-то появился? И зачем ты всюду таскаешь за собой эту твою Машу с её чертовски синими глазами?
— Не мели чепухи, Козочка. Маша моя секретарша, не больше. И вообще только идиоты заводят романы со своими секретаршами. Ни один приличный зверь не гадит в своей норе. Отчитываюсь: я проводил типа проверку хозяйства Ползунка. Хотя этот старикан — чистейший ботаник без малейшего понимания финансовых вопросов, но в своём деле он дока. Правда, за ним нужно присматривать; такие, как он, несмотря на весь свой интеллект, могут стать игрушкой в руках благообразных мошенников с докторскими степенями. Дожил до шестидесяти с гаком, а практического ума так и не нажил.
— Вижу я, недолюбливаешь ты, Гриша, учёный люд. Может, завидуешь?
— У меня свои счёты с высоконаучной публикой. В основном это довольно посредственный народец, одно слово: «окодэмики», но болтать они, так скать, мастаки и слова знают хитрые, звучащие загадочно и очень умно. Но если разобраться, ничего диковинного в тех словах нет. Просто безобидные, но трескучие греко-латинские термины.
— Чего же ты позволяешь этим бездарям столь важное для нас дело делать? Твою священную плоть клонировать, — сказав это, Арина расхохоталась. — Извини, дорогой, но сама собой напрашивается хохма: «Твою бескрайнюю плоть многократно копировать».
— Фу ты, бесстыдница! — захохотал Никифоров и стиснул Арину в объятиях. — Обожаю твой острый язычок.
— Не забалтывай мой вопрос, Гришуля. Будь голубчиком, объясни, почему ты позволяешь всяким окодэмикам совать нос в наши тайны?
— Не бойся, дорогая, я, как говорится, всё-таки способен отличить льва от козла. Среди бездарной массы болтунов крайне редко, но  всё-таки попадаются настоящие учёные. Они подобны, образно говоря, горсточке жемчужин в огромной груде навоза.
— Гриша, неужели твой слух не режут эти дурно пахнущие, затёртые до дыр сравнения? И когда ты, наконец, отвыкнешь засорять свою речь этими ужасными «так скать словечками»?
Никифоров развёл руками.
— Как видишь, Ариночка, я ужасно несовершенен, зато у меня есть ты — воплощение абсолютного совершенства.
— Ладно, оставим комплименты. Как там у Поползнева? Смонтировал он свои родильные станки?
— Всё в процессе. Говорит, к концу года завершит монтаж первых двух клонотронов. Такое забавное название он придумал для своих э-э-э... типа изделий.
— Ай да Поползнев, ай да божий одуванчик! — Арина мечтательно улыбнулась. — А ведь названием своих изделий он намекает, что по важности они не уступят всяким там циклотронам и синхрофазотронам физиков, кующих ядерный щит нашей Родины.
— Да пусть этот Ползунок назовёт свои аппараты хоть коллайдерами адронными, лишь бы пахали. Подгонять старичка я не стал, — уж больно важное дело делает, уж больно, тэкэть, ответственное. Забавно, что этого гениального безумца нужно не подгонять, а, наоборот, просить не спешить. Он норовит делать всё сам, к своим коллайдерам никого не подпускает, а ведь ему уже шестьдесят третий годок пошёл, в таком возрасте люди могут ошибаться. Ему надо бы как-то помочь, но как? И, главное, кем?
— Знаешь, дорогой? — глаза Арины бессмысленно вонзились в золотого амурчика, украшающего заднюю спинку их супружеского ложа. — Позволь МНЕ помочь этому забавному старичку.
— А как? Сначала тебе надо университет закончить.
— Надеюсь, степень бакалавра тебя устроит?
— Вполне.
— Учти, Гриша, диплом можно делать где угодно, лишь бы руководитель имел надлежащую квалификацию. Не сомневаюсь, что мой деканат устроит доктор биологических наук, имеющий лабораторию для отвода глаз где-нибудь в Красноярске.
— Мысль неплохая, но тогда я не буду тебя видеть.
— У тебя же полно дел в Норильске. Просто будешь прилетать туда чаще.

 
25
Арина поспешно сдала экзамены и зачёты за четвёртый курс, оставался лишь диплом. Двадцатого ноября она прилетела в Красноярск, чтобы отметить командировку в Институте Севера. При входе в Институт её задержали, проверили документы и куда-то позвонили. Вскоре к военизированной вахте подбежал светловолосый молодой человек. Это был Илья Маковский, тот юноша, что пару месяцев назад заходил в её петербургские апартаменты. «Похоже, судьбе угодно меня искушать. Боже, как подходит к его глазам этот изящный небесно-голубой галстук!» — мелькнула у Арины чисто женская мысль.
— Арина Сергеевна, вы уже здесь? — Илья весь светился от радости. — Извините, что не встретил вас в аэропорту. Мне было сказано, что вы прибудете лишь завтра.
Илья произносил эти дежурные слова, а в голове его проносилось совершенно иное: «Боже! Насколько же реальность ярче картин, творимых воображением! Сколько раз я пытался забыть её, убеждая себя, что ещё встречу девушку не хуже, но вот жена босса снова передо мной, и я вижу, что она  изумительна и бесподобна в самом прямом смысле этого слова. Боюсь, я обречён до конца дней своих любить эту невероятную и — увы! — абсолютно недоступную женщину».   
— Чудак-человек! Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? — прервала Арина слегка затянувшуюся паузу. — Ведь время, как известно, не ждёт.

Через несколько минут они уже пили чай в крошечном кабинете, формально представляющим лабораторию доктора Поползнева.
— Арина Сергеевна, — заговорил Илья тоном заговорщика, — мне велено доставить вас в целости и сохранности в северный филиал нашей лаборатории. Как вы догадываетесь, находится она неблизко, и к тому же, её местоположение строго засекречено. Посему не обессудьте, но вам надобно сейчас же подписать документ о неразглашении.

* * *

Норильск встретил их теменью полярной ночи. В чёрном небе колыхалось, переливаясь неземными оттенками зелёного и красного, гигантское пламя  северного сияния.
— Какая прекрасная жуть! —  ахнула Арина.
— Опять солнечный ветер разгулялся, видимо, так бог ближайшей звезды салютует прибытие в наши приполярные края русской Снежной королевы, — неожиданно патетично изрёк Илья.
— Весьма сомнительный комплимент, если учесть бездушие и авторитаризм Снежной королевы Андерсена. Но в целом ты правильно уловил  особенность моего характера. 
— С комплиментом я, пожалуй, пролетел, но в ваше бездушие не верю. А теперь на вертолёт. Не отставайте, мадам Никифорова!
Через час Ми-8 опустился на толстый лёд озера Лама.

Они шли в сплошной темноте, с трудом находя едва заметные признаки протоптанной в снегу тропинки. Илья с фонариком шёл впереди, Арина старалась ступать в его следы. Повернули вправо, обходя утёс, и увидели яркий свет от мощной ртутной лампы, освещавшей будку охранника и крутой горный склон, облепленный сверкающим инеем. Из будки вышел охранник, одетый в длиннополый тулуп и меховую шапку. Проверил документы и указал на чёрный полукруг, хорошо различимый на фоне сверкающего склона, — это был вход в пещеру.
 Через пару минут они уже стояли в уютном помещении, залитом ярким светом люминесцентных ламп.

— Здравствуйте, товарищи студенты! — весело приветствовал их доктор Поползнев. Взглянув на Арину, он расплылся в улыбке: — Вы госпожа Никифорова, не так ли? Очень рад, что вы решили помочь нам. Мы испытываем острый дефицит в способных сотрудниках! О дипломе не беспокойтесь, но учтите, в него войдёт лишь ничтожная часть того, что вам предстоит здесь выполнить.
Арина с любопытством всмотрелась в Поползнева. Он выглядел много старше своего возраста: впалые щёки, тёмные мешки под глазами, редкие совершенно седые волосы, сгорбленная спина, только глаза — весёлые и ярко-голубые — не укладывались в общую картину изношенности и тлена.
— Здравствуйте, Фёдор Яковлевич! — Арина с готовностью протянула руку для пожатия. — Я в курсе о характере моей будущей работы.

Увидев Арину, Фёдор Яковлевич смешался: два чувства вспыхнули и переплелись в его душе — восторг от красоты Арины и изумление от узнавания. «Боже! Женщина с этим лицом уже сидела здесь, в этом предбаннике, когда я в девяностом принимал первых доноров клеточного материала. И вот теперь, через двадцать два года та же прекрасная женщина снова в этом же предбаннике! Правда, теперь она явилась в образе молоденькой жены миллиардера. Мир воистину полон чудес», — Фёдор Яковлевич безнадёжно потерял нить разговора. Но он должен был говорить.
— Сейчас вы находитесь в комнате, которую мы называем приёмным покоем или просто предбанником. Отсюда вглубь пещеры ведут три двери. Поползнев открыл самую широкую, среднюю дверь и с нескрываемой гордостью объявил: «Прошу вас в сердце нашей лаборатории, в её Центральный зал, хотя мне больше нравится называть это помещение клонарием».
Это была просторная комната (много больше предбанника), залитая ярким светом множества ламп дневного света. У левой стены стоял массивный дубовый стол с приборами, у стены напротив входа — мощный современный холодильник, а справа высились три аппарата, внешне похожие на огромные холодильники.
Поползнев неожиданно легко подбежал к странным аппаратам:
— Вот они, мои родные клонотрончики! Теперь от прекрасных дам нам нужны лишь их яйцеклетки, всё остальное исполнят эти машины. Один клонотрон уже полностью готов к эксплуатации, на днях я закончу монтаж второго, но над третьим нам с Ильёй ещё придётся поработать. А здесь, — Поползнев указал на дубовый стол слева, — вы будете пересаживать клеточные ядра. Кстати, ткани, из которых мы берём ядра, хранятся при температуре жидкого азота.
Поползнев гордо улыбнулся, и Арина невольно отметила его ослепительно белые зубы, весело сверкнувшие на желтоватом фоне морщинистого лица. «Эти зубы моложе лица, или наоборот, лицо старше зубов. Наверное, протезы. Боже! А ведь именно этот старикан, скорее всего, и был моей повитухой, — Арина окинула глазами зал. — И этот воздух я вдохнула весной 91-го, и, возможно, на этом дубовом столе была зачата летом 90-го, — она стиснула зубы: — Что за ерунда элементарная в голову прёт!»
Поползнев выжидательно молчал, остановив глаза на молодой женщине. Арина перехватила его понимающий взгляд и возмутилась. «Ты создал моё тело, но не мою душу! Моё Я, моё ЭГО, создано мною!» — хотелось ей выкрикнуть, но произнесла она иное:
— Неужели вы сами сжижаете азот?
— Нет, конечно. Просто раз в неделю нам доставляют свежий дьюар на вертолёте.
— Дороговатое удовольствие, — наигранно засмеялась Арина.
— Ваш супруг не жалеет денег на наше предприятие.
— Да, он у меня такой! — продемонстрировала она перед Ильёй свою преданность мужу.
Затем они вернулись в предбанник, и Поползнев подвёл гостей к левой двери.
— За этой дверью находится наш жилой отсек. Там расположено  несколько так называемых кают,  нечто вроде скромных гостиничных номеров, а в конце коридора — общая кухня и кают-компания. В кают-компании мы будем обсуждать наши текущие дела и решать наши проблемы. Кстати, Арина Сергеевна, — Поползнев снова сверкнул своей улыбкой, — каюта №2 предназначена лично для вас. В каюте №3 будет обитать Илья.
— А что скрывается там? — Арина указала на правую дверь.
— Там располагается наше обслуживающее хозяйство: инструменты, склад деталей для монтажа клонотронов, мощный электрогенератор, пара холодильных установок, и... — Поползнев наморщил лоб, — и, конечно же, аппаратура для подачи и нагрева озёрной воды. 
—  И это всё?! — почти вскрикнула Арины. — И больше тут ничего нет?!
От таинственной пещерной лаборатории она ожидала чего-то более грандиозного, и только теперь до неё дошло, что в этом ничтожном замкнутом пространстве, отделённом от цивилизации тысячами километров снега, льда и безлюдья, ей предстоит прожить несколько месяцев. И лишь один человек на Большой земле, — её верный (а, может, и неверный) Гришуля —  будет знать, ГДЕ она.   
Поползнев явно не понимал, почему Арина не в восторге от его уникальной лаборатории. Почесав в затылке, вспомнил про подвал.
— Вас, наверное, удивит, — заговорил Фёдор Яковлевич с юношеским энтузиазмом, — но в двух метрах под нами есть обширная полость в базальте. Фактически это ещё одна пещера, но она, в отличие от нашей, наполовину заполнена вкусной и очень чистой пресной водой.
— А есть ли там какие-нибудь формы жизни? — спросил Илья.
— Представьте, есть. Водоём под нашим полом связан с озером Лама узким сифоном, забитым мелким вулканическим песком. В советские времена мы исследовали животный мир Таинственного озера и, представьте, обнаружили там белых и совершенно слепых рачков-бокоплавов. Но это уже другая история.
— А слепых рыбок вы там не обнаружили? — выпалил Илья.
— Увы, нет! Ни рыбок, ни каких-либо иных позвоночных там не оказалось, что, в общем-то, неплохо. Вода чище. Мы же её пьём без всякой обработки. А сейчас, дорогие товарищи, занимайте свои каюты, приводите себя в порядок... и учтите: в 19 часов я жду вас в кают-компании на праздничный ужин.
— Простите, — подала голос Арина, — а почему это озеро под полом вы назвали «Таинственным»?
Поползнев кротко улыбнулся.
— Видите ли, когда-то наша роскошная пещера вызывала у меня ассоциацию с Гранитным дворцом, описанным Жюлем Верном в его «Таинственном острове». В полу того дворца был вход в глубокий колодец, связанный с океаном. Тогда я ещё не до конца изжил в себе романтизм юности.
 — Да, — задумчиво поддакнула Арина, вспомнив, как она, свернувшись калачиком в своём вольтеровском кресле, мечтала пожить в  Гранитном дворце, созданном фантазией Жюля Верна. — Через тот колодец к героям «Таинственного острова» регулярно наведывался загадочный, умнейший и немыслимо благородный капитан Немо.


26
Первые две недели молодые обитатели пещеры осваивали технику пересадки клеточных ядер мыши и кролика. Сразу выяснилось, что Арина выполняет эту тонкую работу лучше и быстрее Ильи. Фёдор Яковлевич только хищно улыбался, приговаривая, что в координации тонких движений женщины во все времена превосходили мужчин.
За две недели до Нового года начались интенсивные тренировки по пересадке ядер клеток человека. Создание комбинированных яйцеклеток с ядрами из клеток Никифорова, было намечено на 30 декабря. «Не следует откладывать это дело на январь, тогда празднование Нового года будет омрачено томительным ожиданием начала важного эксперимента», — высказал своё авторитетное мнение неутомимый Поползнев.

В восемь утра 30 декабря Поползнев вынул из холодильника Центрального зала заранее подготовленный биологический материал, и Арина прильнула к окулярам микроманипулятора. На операцию зачатия, то есть на пересадку ядер из клеток Никифорова в яйцеклетки двух безупречно здоровых норильских женщин ушло не более двух часов, и наконец, два аппарата Поползнева заработали. Чтобы снять стресс, тут же в Центральном зале все трое выпили по рюмке коньяка.
К полудню 31-го стало ясно, что обе яйцеклетки приступили к дроблению.
— Ну, слава богу, обошлось без проблем. Будет, чем обрадовать Анфису, — Поползнева распирало от чувства гордости собой.
— А где, Фёдор Яковлевич, вы прячете свою супругу? — не сдержала любопытства Арина.
— В благоустроенной квартире Норильска. Её отсутствие здесь, — заулыбался Поползнев, — в сущности, из разряда суеверий, что женщин нельзя брать на морское судно. К тому же, в ответственные моменты Анфиса очень нервничает, и её волнение передаётся мне. А сейчас, когда этап зачатия мы, вроде бы, проскочили, она может приезжать, я ничуть не против.
— Послушайте, Фёдор Яковлевич! — Арина не без кокетства взглянула на старшего товарища. — Неужели в нашей уютной пещерке не найдётся бутылочки шампанского и какого-нибудь завалященького пирожного, чтобы по-человечески встретить Новый год?
— Удивляюсь, какие странные и какие несерьёзные мысли могут появляться в такой умной головке, — неожиданно галантно изрёк Поползнев и обнажил все свои целёхонькие, сверкающие белизной зубы. — Но и я, Ариночка, не лыком шит. Возможно, вы удивитесь, но мне удалось пленить весьма упитанного полярного гуся, случайно забредшего на наш пещерный огонёк. Теперь птичка терпеливо ждёт своей участи в морозилке кухонного холодильника. Надеюсь, вы сумеете с нею справиться.

За пару часов до Нового года праздничный ужин был готов. Но нервы обитателей пещеры были напряжены. Мысли каждого были прикованы к клонотронам. Поползнев предложил ещё раз убедиться, что развитие никифоровских отпрысков протекает нормально. Не успели студенты насмотреться на процесс дробления яйцеклеток, как в приёмном покое громко хлопнула наружная дверь. Все трое пещерника застыли в смятении, уставившись на дверь из приёмного покоя. Ещё пара секунд напряжённого ожидания, и в Центральный зал ввалился Никифоров в распахнутой медвежьей шубе и сам огромный, как медведь. Рядом с ним в длиннополой норковой шубе стояла Анфиса. Никифоров бросил на пол увесистую продуктовую сумку и порывисто шагнул к Арине. Она тут же утонула в его шубе, и неожиданно для себя зарыдала, будто со слезами из неё выходило то огромное напряжение, которое копилось в ней в течение долгих пяти недель её пещерной жизни.
— Григорий Александрович, Анфисочка, извините ради бога, — плаксиво захныкал Поползнев, — но в клонарии нельзя находиться в верхней одежде и без халата. Здесь же работают наши клонотроны, мы только вчера их запустили.
Никифоров тут же посерьёзнел и обвёл внимательным взглядом Центральный зал.
— Идёмте в кают-компанию, а лучше прямо на воздух. Ведь сегодня же, блин вас побери, новогодняя ночь! Выпьем при свете северного сияния за грядущий год, который, я уверен, принесёт нам массу радости и прочих благ. Так идёмте же на сибирский простор!
— А мороз? — засмеялась Арина.
— Минус 25! Разве это мороз для Путоран? — гремел Никифоров. —  Это же, можно сказать, оттепель. Одевайтесь, товарищи пещерники-затворники, и на свежий, тэкэть, воздух! Где наша не пропадала! — И олигарх пропел хриплым басом: —  Мы ж рождены, чтоб сказку сделать былью!
Все выбежали из пещеры. За полусферой зеленоватого света от ртутной лампы стояла стеной непроницаемая тьма. Земля, как сказано в книге книг, была безвидна и пуста, но над нею вместо божьего духа полыхало, переливаясь неземными цветами, прекрасное и жутковатое северное сияние. Никифоров выволок из будки привратника, бил его по плечу, укрытому толстым мехом тулупа и хохотал. Глядя на свой смартфон, отсчитал секунды до местной полуночи, выстрелил пробкой от шампанского и разлил вино по шести бокалам. Взревел: «За Новый 2013-ый! За новое счастье!».
Все выпили. Никифоров картинно выбросил в сугроб свой бокал, обнял Арину и прошептал ей: «Вот и свершилось зачатие наших сыновей. Дай-то Бог, всё обойдётся» — «Не беспокойся, Гришенька, клонотроны работают, как часы. Всё будет сделано в лучшем виде. Я прослежу!» — проворковала растроганная Арина.
Пока Никифоровы обнимались и шептались, состоялся короткий диалог Поползнева со своим отпрыском.
— Запомни, Илья, список наших побед начинается с этой ночи, отделяющей 12–й год от 13-го!
—  А что же случится с нами дальше? — сверкнул улыбкой Илья.
— А дальше, сынок, будет больше.
Естественно, Илья не догадался, что слово «сынок» Поползнев употребил в его первом, прямом, значении.

Потом Никифоров запустил ракету, которая разорвалась высоко в небе, рассыпавшись на множество разноцветных огней. «Эй, парень! — крикнул он охраннику. — За хренам у тебя калаш? А ну-ка отметь событие салютом!» —  «Есть отметить салютом!» — рассмеялся охранник, направил в сияющую высь автомат и разрядил его длинной очередью.
Потом все, но уже без охранника, зашли в кают-компанию, пили, ели и хвалили Арину за шикарного гуся. Никифоров слегка перепил, размяк и, глядя в электрокамин, затянул своим хриплым баском военную песню про землянку.


Умиротворённая Арина проснулась в восемь, Никифорова в её каюте уже не было. Улетел в шесть. С ним улетела и Анфиса, её Ванечке было только пять, и она не хотела оставлять его надолго на попечение соседки.

* * *

В январе работа в пещере вошла в более спокойный режим. Студенты занялись выполнением своих дипломных работ. Арина клонировала мышь, Илья — кролика.
Потекли однообразные дни и ночи. Каждый был поглощён своим делом. И тут Арине стали чудиться странные вещи.
 Однажды все трое сидели в кают-компании, пили кофе и весело болтали. Арина рассказывала какой-то не особенно остроумный анекдот, а мужчины, сидящие напротив, весело смеялись. И вдруг ей бросилось в глаза сходство оскалов Ильи и Поползнева. Зубы обоих были белыми и бездефектными, что, в принципе, могло говорить о хорошем уходе за ними, но поразило Арину иное: у того и другого боковые резцы на верхней челюсти были заметно короче центральных. Эти зубы придавали оскалу несколько забавный, совсем не агрессивный вид, да и клычки — аккуратные без острых кончиков — выглядели очень мирно. «Ну сходство и сходство, — решила Арина, — что я знаю о частоте встречаемости в России такого типа зубов?» Однако это пустяковое наблюдение породило у Арины желание продолжить сравнительный анализ своих товарищей по заточению. Отметила, что у обоих один и тот же цвет глаз — чисто-голубой, потом разглядела, что у каждого верхние веки сходным образом нависают, закрывая наружные края глаз. И нос их был одной и весьма обычной формы — не греческий, не римский, а средней длины довольно мясистый невыразительный нос. И подбородки были обычные, каких на Руси великое множество, — не острые и не квадратные, не особенно волевые, слегка раздвоенные, но без ямочки. И тембр их голоса был сходен, но очень обычен. И всё-таки, когда Илья звал Арину из другой комнаты, ей нередко казалось, что зовёт Фёдор Яковлевич.
Сравнение обоих мужчин стало для Арины привычкой, некой игрой ума. Покончив с лицами, она переключилась на руки и сразу сделала новое открытие — у обоих пальцы были заметно расширены в суставах. Иными словами, у Поползнева и у Ильи были так называемые узловатые пальцы, которые встречаются не слишком часто. И оба были чертовски умны. Правда, не все признаки сходились: так Поползнев был ниже ростом, и, в отличие от стройного Ильи, сильно сутулился.
После открытия схожести рук Арина серьёзно задумалась. Поползнев и Илья имели совпадение по десятку признаков, каждый из которых нельзя было отнести к разряду редких, но их совокупность исключала случайность, она указывала на кровное родство. «А ведь Илья — клон, зачатый в этой пещере в 90-ом. Операции зачатия, скорее всего, проводил сам Поползнев, — начала Арина цепь рассуждений и закончила её единственно возможным выводом: — Никто иной, как сам Фёдор Яковлевич является единогенным родителем Ильи. Ведь он запросто мог втайне от высшего руководства создать себе двойника». Этот вывод насторожил Арину: «Если с виду робкий Поползнев был способен на такой дерзкий поступок в свои сорок, то, он может и теперь выкинуть что-нибудь в том же роде. Возьмёт да и запустит развитие какого-нибудь клона, не санкционированного ни Никифоровым, ни мною. Хотя к чему? Ведь у него, кроме единогенного Ильи, есть и классический сын от Анфисы».
На следующий день Арина нашла дополнительные подтверждения своей гипотезы. Она заметила, что  Поползнев часто смотрит на Илью с явной любовью, но во взглядах Ильи на своего шефа ничто не выходит за рамки деловых отношений. Получалось, что Поползнев знает, что Илья его клон, а вот Илья не догадывается об их теснейшем родстве. И Илью можно понять. «Боже, как меняется человек с возрастом! Неужели и я стану такой уродиной в 62?» — вздохнула Арина. — Представляю, как бы я удивилась, если бы кто-нибудь сказал мне лишь месяц назад, что Илья — этот приятный молодой человек, такой весёлый, пышущий энергией, разбрасывающий направо и налево драгоценные россыпи знаний и идей, — генетическая копия сгорбленного, потрёпанного жизнью, зажатого и трусоватого Поползнева. Фёдор Яковлевич, казалось, уступал своему отпрыску по всем показателям, но внешнее впечатление обманчиво. Разве мог бы обычный человек наладить производство безукоризненных клонов в аппаратах, полностью заменяющих женскую матку. Иными словами, блестящий Илья лишь обладал способностями к свершению научных подвигов, а неказистый Фёдор Яковлевич УЖЕ сумел реализовать те же способности. И ещё вопрос, удастся ли Илье повторить успех своего единогенного предка».


27
С началом лета пришла пора защит дипломных работ. В Петербурге защищались Арина, в Новосибирске — Илья. Обе защиты были отмечены аттестационной комиссией как выдающиеся. Хотя фактически это были добротные, но лишь методические исследования. Арина просто применила для клонирования мышей оригинальный метод, разработанный Поползневым в далёком 1985-ом. Госкомиссия оценила её дипломную работу на отлично.
У Ильи в качестве объекта клонирования был выбран кролик. Защита  тоже прошла вполне успешно, но не вызвала  особых восторгов у Аттестационной комиссии. Да Илье и не нужна была шумиха по столь ничтожному поводу.

Через пару дней мысли Арины привычно вернулись к Никифоровым клонам, которые тем временем стремительно развивались в чреве аппаратов Поползнева. Что вырастет из них? Что получится? Эти мысли окончательно отвлекли Арину от переживаний из-за скудости аплодисментов на защите её диплома. Она прекрасно знала, что её диплом был не более, чем побочным продуктом великой работы всего пещерного коллектива по созданию двух клонов «премилого Гришули». Арину снова пронзил приступ любопытства, насколько отпрыски Никифорова будут похожи на их прямого предка. «Если с ними всё получится, то могу и я вырастить себе двойников. Действительно, а почему нет? Ведь вырастил же второго себя Поползнев. Боже, как же было бы интересно наблюдать, как растёт и развивается моя точная копия!» — и волна нового сильного чувства прокатилась по Арининой душе.


* * *

 Уже через неделю Арина была снова в путоранской пещере. Сквозь прозрачную стенку искусственной матки можно было следить за развитием клонов Гришули. Они были уже довольно крупными, грамм по 800-900 каждый. Больше всего её поразили движения плодов. Они буквально крутились в шаровидном чреве клонотронов. Арина направила на глаза одного из них луч фонарика — плод сомкнул веки и отвернулся. Она постучала по стенке аппарата — клон замер и повернул ухо к источнику звука. Её охватило волнение, «Юрочка, — ласково позвала она, — как ты себя чувствуешь?» Плод обратил к ней своё лицо, задвигал ручками и широко улыбнулся. Его бледно-зелёные глаза, ещё не набравшие отцовской яркости, будто о чём-то просили Арину. Она подбежала к соседнему аппарату, где развивался второй клон, и снова пережила те же эмоции. И вдруг, то смутное чувство, что иногда возникало у неё в последнее время, заполнило всю её душу. «Мои деточки! — воскликнула она громко, не обращая внимания на стоящих рядом Поползневых. — Я люблю вас!»

С этого момента Арина стала безумной матерью. Холодный неженский рассудок покинул её. Она, конечно, знала, что у «деточек» нет ни единого её гена, но эти существа в прозрачных шарах будто сорвали пробку с резервуара, хранившего её материнский инстинкт. Теперь она могла часами стоять перед клонотронами, не отводя глаз от растущих не по дням, а по часам запоздалых первенцев Никифорова.
До условного рождения младенцев оставалось ещё около трёх месяцев. Арина довольно спокойно отнеслась к предложению Поползнева пройти обследование своего здоровья, рассеянно согласилась отдать на анализ двадцать миллилитров крови, а в мыслях её уже витали планы воспитания «деточек».
Заметив столь резкое изменение душевного состояния Арины, Фёдор Яковлевич предложил ей ехать в Петербург и готовиться к пополнению своего семейства. Она тут же согласилась, ведь её дом ещё не был подготовлен к приёму малюток. Как могла она забыть, что её «деточкам» нужна детская комната? И наконец она ощутила тот великий груз ответственности, который уже лёг на её плечи — создать все условия для полного и гармоничного развития тела и души своих мальчиков.
Через пару дней Арина покинула пещеру, чтобы вернуться в конце сентября.

И Илья заметил чудо мгновенного преображения Арины. Заметил и испугался. Теперь, решил он, она никогда его не полюбит, и в голове молодого человека поселилась безумная мысль — создать для себя копию Арины. Он намекнул об этом Фёдору Яковлевичу, тот всё понял и предложил перенести новый, готовый к работе клонотрон в одну из кают для гостей, не привлекая к нему внимания Никифоровых.   

25-го сентября Арина получила предельно лаконичную эсэмэску: «Приезжай, пора. Илья». Она и так была как на иголках. Объявила Никифорову, что едет рожать. Тот расхохотался: «Дорогая, надеюсь, ты будешь хорошей матерью. Теперь всё пойдёт путём!» ¬— «Милый Гришенька, — проворковала она, прижимаясь к мощной груди мужа, — я тебя не подведу. Мы обеспечим светлое будущее твоей палладиевой империи». — «Нашей империи», — поправил жену Никифоров.
Они вместе полетели в Норильск, и через два дня вернулись в Петербург, как говорится, «с детьми на руках». 


28
Проводив вертолёт, уносивший Арину с мужем и с новорождёнными клонами, оставшиеся пещерники вернулись в кают-компанию, наполнили бокалы шампанским и поздравили друг друга с успехом.
— Странное дело, — мрачно пробурчал Илья, — мы неплохо справились с поручением Никифорова, а радости-то нет. Наоборот, ещё немного и я завою от тоски.
— Стыдно признаться, но и я испытываю сходное чувство, — вздохнул Поползнев. — ¬Не могу смотреть на выключенные клонотроны.
— И меня раздражает звенящая тишина Центрального зала, — поддакнул Илья.
— Отсюда следует, молодой человек, что нам нужна свежая идея.
— Жаль, что по заказу идеи не рождаются, — съязвил Илья.
— Не вполне согласен. Проходит время, и когда-то заказанная идея появляется. Ей, как говорится, нужно вызреть.
— Интересно, что происходит в голове в ходе созревания идеи?
— Дорогой Илья, спросил бы что-нибудь попроще. А пока идея зреет, займёмся монтажом четвёртого клонотрона.

Больше года Илья с Поползневым потратили на монтаж ещё дюжины клонотронов. В перерывах на чай нередко обсуждали вопрос, кого теперь клонировать. Сначала они склонялись к продолжению советской программы, то есть к воспроизведению женщин и мужчин, добившихся выдающихся успехов в науке и технике. Особенно их привлекали талантливые люди, создавшие новые направления в информационных технологиях. С яйцеклетками проблем не было: за хорошие деньги их охотно поставляли женщины Норильска.
И вот, когда пещерники уже были готовы приступить к сбору клеточного материала от талантливых людей, в одно холодное январское утро Поползнев проснулся с убеждением, что им надо пойти новым, никем не проторённым путём. Полгода назад Фёдору Яковлевичу уже стукнуло шестьдесят четыре, и даже не глядя в зеркало, он видел, как далеко зашёл процесс увядания его плоти, но  дух учёного — мятежный и неукротимый — упорно не желал угасать и по-прежнему жаждал радости открытий. Поползнев внушил себе очередную сверхблагую мысль, что его предназначение — многократно ускорить научно-технический прогресс человечества и терпеливо ждал рождения в своей голове какой-нибудь эпохальной идеи, способной осуществить его мечту. Он взглянул на календарь — на дворе было 12 января 2015-го года.

Около часа дня местного времени Фёдор Яковлевич выбрался из пещеры, Было тихо, землю окутывала сумеречная мгла, но снег на южных склонах сопок уже розовел, отражая предрассветную зарю. Поползнев надел лыжи и подошёл к озеру — в разрыве горной цепи южного берега чуть выше горизонта стояло красноватое косматое солнце. Только в Заполярье понимают, что значит увидеть солнце, после тягостных недель кромешной тьмы. Поползнев глядел, как загипнотизированный, на огненный диск, зависший в просвете между чёрными треугольниками сопок, и на сверкающую солнечную реку, текущую к его ногам по заснеженной равнине замёрзшего озера. Вскоре солнце ушло за сопки, но затухающая заря продолжала освещать небо и окрашивать в пунцовый цвет холодную озёрную твердь. А Поползнев всё не уходил. Его тянуло рассуждать.
Долгая жизнь в отрыве от людских скопищ выработала у него привычку к размышлению по любому поводу — и крупному, и мелкому. Он почему-то вспомнил, как когда-то его веселил доктор Куропаткин — его первый и последний научный руководитель. Поползнев несколько раз был свидетелем интереснейшего момента, когда у шефа возникало творческое озарение. Но ещё интереснее было наблюдать, с каким рвением Куропаткин начинал убеждать своих подчинённых взяться за проверку его очередной  свежеиспечённой гипотезы. Многие отказывались это делать, просто потому, что уже не один год искали экспериментального подтверждения какой-то из предыдущих гипотез шефа. Впрочем, практически всегда находилась неопытная девушка (дипломница или аспирантка), которая соглашалась проверить новую догадку Куропаткина. Однако догадка, как правило, не подтверждалась, и девушка тратила впустую два-три года своего лучшего времени. Поползнева веселил парадокс: шеф тратил несколько минут на порождение гипотезы, а невинная девушка убивала несколько лет, тщетно ища доказательство прозорливости начальника. Впрочем, гипотез у шефа было много, и трудолюбивых сотрудников хватало, так что, чисто теоретически, был шанс, что хотя бы одна из гипотез окажется верной и окупит гигантский труд многих приятных неглупых и энергичных людей. Но Куропаткину не везло: за свою жизнь он породил не менее двух десятков правдоподобных гипотез, но все они, в конечном счёте, оказались ошибочными.   
Фёдор Яковлевич проклинал судьбу и всю горбачёвскую заваруху, которая вырвала из его творческой жизни двадцать невосполнимых лет. И теперь тягостное чувство неполной реализации своего потенциала толкало 64-летнего исследователя на поиск новых свершений, не уступающих по масштабу прежним.
И вдруг (может быть, из-за краткого появления солнца) его душу  будто пронзила молния блаженства. Он знал этот знак, которым мозг оповещает сознание о зарождении «неплохой» мысли. «Боже! — запела душа пожилого учёного. — Наконец-то! А я уж боялся, что больше не испытаю это восхитительное переживание». Поползнев стоял, тупо уставившись на ещё яркую зарю, и ждал пресловутого озарения. Но озарение не приходило, напротив, какой-то раздражённый голос в его голове стал требовать, чтобы он не изобретал велосипед, а сосредоточил бы своё внимание на доведении до совершенства программы развития человеческого плода в клонотроне. Иными словами, голос трезвого рассудка призывал полностью автоматизировать внутриаппаратный процесс, чтобы любая девушка-оператор со средним техническим образованием могла бы без труда обслужить клонотрон. И вдруг совсем другой, какой-то сбивчивый и плохо поставленный голос задал вопрос: «А что если внести изменение в программу внутриаппаратного развития?» Поначалу Фёдор Яковлевич хотел отмахнулся от этой мысли, пробурчав: «Что за вздор мешает мне думать!». Действительно, до сих пор он старался воспроизвести именно НОРМАЛЬНУЮ программу развития плода, ту, что реализуется в беременной матке лучших представительниц прекрасного пола. И тем не менее, что-то в том вздорном призыве соблазняло Поползнева. По своему опыту он знал, что если нелепая с виду идея не желает в течение первых трёх минут отправляться на свалку, то значит, к ней следует присмотреться. И он попробовал это сделать:
— Сейчас я могу наблюдать и контролировать весь внутриаппаратный этап развития человеческого клона — от зачатия до момента условного рождения. Состав питательного раствора я могу изменять по своему усмотрению. А что если к этому раствору добавить нечто, что ускорило бы развитие мозга? — спросил себя Фёдор Яковлевич, и тут же сильнейшая радость снова захлестнула его душу. — Боже! — воскликнул он. — Увеличение мозга! Вот путь, который приведёт меня к звёздам. Череп младенца, конечно, тоже возрастёт, но ведь родов-то нет, так что можно увеличивать размер головки плода сколь угодно. Вот дело, которое, пожалуй, увлекло бы меня даже на старости лет», — задумчиво произнёс Поползнев, глядя на проём в горной цепи, где догорала первая заполярная заря 2015-го года.

В пять дня, за стандартным чаепитием в кают-компании Фёдор Яковлевич сделал небольшой доклад. Он не вставал, не пользовался доской и фломастером, не следил за стилем и убедительностью изложения. Он просто делился своими мыслями. Его аудитория, состояла из сидящего за тем же столом Ильи и из Анфисы, глядящей на него с экрана компьютера.
— Знаете, дорогие мои, я, наверное, сдурел, но мне неинтересно тупо воспроизводить точные копии известных людей. Я считаю, что наша методика практически отработана, так что скоро клонов сможет штамповать даже полоумный робот. Но клонотрон позволяет нам рискнуть и создать нечто большее в прямом и переносном смысле, — Фёдор Яковлевич помолчал, давая слушателям время осмыслить его слова. — И я спросил себя: «А что будет, если мы внесём изменения в программу внутриаппаратного развития клона? Пусть он порастёт подольше в среде, особенно благоприятной для развития нервной ткани». Иными словами, давайте попробуем преодолеть барьер, наложенный на человеческий плод размером входа в малый таз женщины, размером пресловутой conjugata vera. Давайте попробуем создать крупных и, главное, большеголовых новорождённых.
Илья, выслушав краткое сообщение Поползнева, оцепенел от изумления и восторга. «Вот оно — дело моей жизни!» — хотелось ему выкрикнуть.
Поползнев внимательно смотрел на единогенного сына, ожидая его реакции.
— Фёдор Яковлевич, у вас есть конкретные соображения по составу нового питательного раствора? — не своим голосом просипел Илья.
— Пока что нет. Нужный рецепт нам предстоит найти методом проб и ошибок, работая одновременно на всех четырнадцати клонотронах, — ответил Поползнев.
— Федя! Неужели ты предлагаешь экспериментировать на людях? — донёс скайп испуг Анфисы.
— Зачаток мозга закладывается уже на четвёртой неделе развития, — спокойно продолжил убеждать своих слушателей Поползнев. — Я предлагаю вести исследование максимум до шестой недели. Эмбрион на этой стадии ещё человеком не считается. Так мы убьём двух зайцев: не погрешим против морали и, что куда важнее, повысим скорость перебора вариантов. Я предлагаю Илье поискать в литературе сведения о веществах, способных ускорить развитие нервной ткани.
— Разумеется, я всецело за! — с волнением заговорил Илья. — Фёдор Яковлевич, вы даже не представляете, как я рад такой теме! Ведь я ещё в школе был одержим желанием понять, как человек стал разумным. Кстати, в начале третьего курса два видных учёных предлагали мне заняться проблемой возникновения языка и сознания. Но тут Григорий Александрович отвалил мне огромную стипендию и предложил делать диплом у вас. Передо мной открылась перспектива освоить самые передовые методы клеточной биологии, и, разумеется, я согласился. И вот теперь вы предлагаете мне заняться проблемой эволюции интеллекта, но не на уровне гипотез и теорий, а на самом интересном — на экспериментальном, на практическом, уровне. Такая возможность раньше казалась мне совершенно немыслимой, однако ж, ваш аппарат, Фёдор Яковлевич, открывает нам путь в неизведанное. Дух захватывает от мысли, что мы (не выходя из этой тесной пещеры) сможем — подумать только! — двинуть вперёд самоё эволюцию человека. К тому же, у меня уже появились кой-какие мыслишки насчёт того, ЧТО именно следует добавить к вашему стандартному питательному раствору.
— В качестве донора ядер я предлагаю себя, и тем беру на себя все моральные издержки, — сухо заметил Поползнев.
— И всё-таки, — возразил Илья, — для дела лучше взять клетки помоложе. Без вариантов нужно брать мои ткани.
— А я, — подала голос Анфиса, — могла бы выложить на алтарь науки мои женские ткани.
— Спасибо, Анфисочка! — улыбнулся Поползнев. — Хотя, мне кажется, разумнее воспользоваться клетками Арины Никифоровой. Эта умнейшая женщина могла бы послужить нам идеальным контролем для оценки интеллекта женского клона с увеличенным мозгом.
— А, кстати, как мы назовём наших будущих суперинтеллектуалов? ¬—  задумчиво произнёс Илья.
— Может, заумниками? — прыснула Анфиса.
— А девочку как? «Заумница» звучит как-то несерьёзно, — засмеялся Илья.
— А как вам головастики и головастицы? — залилась хохотом Анфиса.
— Знаете, друзья, — возмутился Поползнев. — Не стоит шибко изощряться в поиске имени для тех, кого ещё нет, и, возможно, никогда не будет. В палеоантропологии принято называть новые варианты людей по месту их первой находки. Вспомните: древний человек, найденный в гроте Кро-Маньон, был назван кроманьонцем, а ещё более древний человек, раскопанный в ущелье Неандерталь, — неандертальцем. Так что предлагаю называть наш будущий клонпродукт — путоранцем и путоранкой в честь нашей путоранской пещеры.
— Простите, товарищи мужчины! — Анфиса виновато улыбнулась, но в её голосе чётко слышался страх. — Вы так увлечены возможностью создать людей разумнее нас, так объясните же мне, глупой недалёкой женщине, что это даст человечеству?
— Как что? — возмутился Илья. — Это многократно ускорит  наш научно-технический прогресс.
— Да, конечно, — поддержал своего клона Фёдор Яковлевич, — ведь науку и технику продвигают вперёд не народные массы, а гении — немногочисленные люди с резко повышенными умственными способностями. Именно они пробивают для человечества новые пути покорения внешней среды, а народные массы, заметьте, просто бездумно бегут по тем новым путям. Так что прогресс человечества ограничен числом гениев. Я надеюсь, что наши клоны будущего  превзойдут по своим способностям пресловутых Платонов и Ньютонов прошлого, стало быть, появление путоранцев должно резко ускорить научно-технический прогресс. Короче говоря, появление наших суперклонов, очень может быть, приведёт к новой технической революции, которая затмит своим блеском и величием все подобные революции прошлого.
— А вдруг эти наши путоранские сверхумники НЕ захотят пробивать для нас новые пути? — снова подала голос Анфиса.
— Пусть только попробуют! — засмеялся Илья. — В конце концов, в наших силах лишить их генов строптивости. Впрочем, всё это проблемы отдалённого будущего, а сейчас нам надо сосредоточиться на создании путоранцев.
— Значит, наша конечная цель, — фыркнула Анфиса, — создать покорных гениев, жаждущих одарить нас техническими новинками?
— Правильно, Анфиса Юрьевна! Вы довольно точно обозначили суть нашего начинания, — продолжил веселиться Илья. — С появлением путоранцев человечество, очень может быть, вернётся к... — и выговорить-то страшно — к рабовладельческому строю, где новой производящей силой выступят гениальные, но покорные рабы — мечта философов древности.   
 

29
Пять лет Арина была погружена в радости и заботы материнства. Время шло, близнецы росли и развивались, а она по-прежнему отдавала им всё своё внимание и всё своё время. Наконец случилось неизбежное — материнская ограниченность жены стала раздражать Никифорова. Ему нужна была красивая и умная спутница для корпоративов и деловых встреч. Она должна была активно помогать ему в бизнесе, но Арина была к такому роду занятий совершенно безразлична. Впрочем, и сам Никифоров как-то незаметно утратил для Арины немалую долю былой привлекательности. Его простецкие замашки и грубые словечки, которые когда-то умиляли её, теперь начали раздражать. И даже кошачьи жёлто-зелёные глаза супруга казались ей теперь не особенно яркими и хищными.
Кончилось всё драматической развязкой. Однажды в конце апреля 2019-го Арина заехала утром к Никифорову в его загородный домик и застала там длинноногую красотку, чей вид не оставлял сомнений, чем она занималась ночью. Арина ахнула и выбежала, громко хлопнув дверью. И в этот момент, будто пелена спала с её глаз, с её сознания. Ей, цветущей молодой женщине, привыкшей везде и во всём быть первой, изменил, подумать только, сорокавосьмилетний подержанный «мужчинка». Сам собой напрашивался страшный вывод — она просто обычная жена богатого мужа, исполняющая роль няньки и гувернантки его детей.
Приехав домой, Арина подошла к зеркалу и внимательно рассмотрела своё лицо — оно явно обветшало и нуждалось в макияже. Потом также придирчиво изучила своё тело и ужаснулась: она — нерожавшая двадцативосьмилетняя женщина — выглядела как зрелая дама не моложе тридцати трёх. То, что муж изменяет, получало своё объяснение, но ещё больше ужаснуло Арину другое: измена мужа говорила о том, что она, рождённая для великих дел, поддалась дешёвому инстинкту и выбросила на ветер невосполнимые годы первой молодости. 

И Никифоров, великий Никифоров, взгляд которого заставлял трепетать не только нищих просителей, но и собратьев-олигархов, попал в тиски дотоле неведомых ему угрызений совести. Раньше он искренне считал, что это чувство присуще лишь серой массе внешне правильных, но бездеятельных и тусклых личностей, не способных находить единственно верные решения в быстро меняющейся обстановке. Этих неспособных людей он относил к категории «слабаков» и откровенно презирал. Себя же Никифоров считал натуральным сверхчеловеком, наделённым от рождения ясным сознанием, железными нервами, смелостью и молниеносной реакцией. Ведь сколотил он своё огромное состояние один без помощи высоких покровителей. Никифоров верил, что у такого сверхчеловека, как он, должны быть и особые сверхправа. «Что можно льву, того нельзя котёнку», — любил он повторять в момент принятия решений, разорявших бизнес конкурентов. И вот теперь, уличённый в мелкой интрижке с ничтожной девкой, не знающий поражений олигарх наконец испытал то, чего, как он считал, у него не могло быть, в принципе. Это было чувство слабака, вышедшего за границы своего узенького плебейского права.
Никифоров попытался спокойно рассмотреть ситуацию: «Да, слов нет, я оскорбил свою жену, которой клялся в любви до гроба. Ну и что с того? Все так клянутся, а потом все изменяют. Разве она не знала этого закона природы?» И вдруг до него дошло, что, изменяя жене, он поступает именно, как все. То есть, как поступают все эти бесчисленные слабаки, обивающие его пороги. Пожалуй, он мог бы сохранить веру в свою исключительность, если бы его женой была обычная женщина. Но он оскорбил человека, не уступавшего ему ни в силе духа, ни в интеллекте. Он предал женщину, взвалившую на себя бремя воспитания его не просто детей, а двоих абсолютно таких же, как он, Никифоровых. Она доверилась ему, а он поступил, как последний сластолюбивый слабак.    

Несколько дней Арина ломала голову, как поступить с Никифоровым. Сильные эмоции мешали ей беспристрастно анализировать внезапно возникшую проблему. Наконец успокоившись, она решилась на крупный разговор с мужем.
— Далеко не премилый Гришенька, вот и настал час нам расстаться. Я этого не планировала, но ты сам всё испортил. Ну что ж? Теперь нам придётся элементарно делить имущество. Половину денег и активов мне, половину — тебе. А детей я оставлю себе. Я слишком много отдала им любви, сил и времени.
Бедный Никифоров! Он буквально валялся в ногах гордой Арины, но та стояла, как скала. Тогда он стал пугать её судом. Что у него, дескать, есть ушлый адвокат, который сделает так, что Арина не только не получит детей, но будет ещё и оправдываться за то, что якобы неправильно их воспитывала. Мало того, тот адвокат во всеуслышание заявит, что она вовсе и не мать его детей, и потребует анализа ДНК, который, конечно же, не обнаружит у близнецов ни малейших признаков её генов.
Но Арина предвидела появление аргумента с ДНК и использовала его для своей игры. Ей не нужен был полный разрыв.
— Ладно, — усмехнулась она, — давай не будем доводить дело до суда.
Услышав эти примирительные слова, Никифоров решил, что Арина хочет извлечь из него, хоть что-то полезное. Что  называется «с драной овцы хоть шерсти клок».   
— Выставляй свои условия, — тихо проговорил он, и подумал: «Теперь я узнаю свою истинную цену».
— Давай уладим конфликт по-людски, — вкрадчиво заговорила Арина, ¬— как принято у друзей, которые ещё недавно любили друг друга, но волею судеб потеряли остроту чувств.
Волна радости захлестнула сознание Никифорова. Будто, блуждая несколько дней по тёмному лесу и уже потеряв всякую надежду на спасение, он наконец набрёл на старую, заросшую травой тропу, которая обязательно (как ни долог будет путь) выведет его к дому, к милым друзьям и ко всему, что составляет нормальную жизнь человека.
— Так ты готова простить меня? — обрадовался Никифоров, и старая страсть с новой силой вспыхнула в его душе. Он сделал привычное движение, чтобы обнять жену, но та резко оттолкнула его:
— Не так скоро, Гришуля, я ещё не простила тебя. Давай выпьем, чтобы я могла, хотя бы на время, притупить горечь оскорбления, какое ты нанёс мне.
Он разлил коньяк, залпом осушил свой бокал и тут же наполнил его новой порцией. Он хотел потерять рассудок, чтобы отдаться воле этой невероятной женщины.
— Успокойся, Гришуля, — Арина отпила от своего бокала, — я согласна вернуться к видимости прежней жизни, но ты должен загладить свою вину предо мной.
— Надеюсь, цена не будет, так скать, э-э-э... заоблачной, — попытался он пошутить .
— Гришенька, увы, не голубчик! Я согласна сопровождать тебя на некоторых из самых важных твоих олигархических посиделок и помогать уламывать особенно несговорчивых партнёров и конкурентов, но только если ты примешь мои небольшие условия.
— Называй их, королева! 
— Когда-то ты обещал мне полмира, а теперь, — голос Арины зазвучал ровно и властно, — а теперь, — повторила она, повысив тон, — ты должен: во-первых, ежегодно переводить на мой счёт для образования своих отпрысков двадцать миллионов долларов, во-вторых, переписать на меня 25% акций Роспалладия и, в-третьих, — она усмехнулась, — больше не греши, Гришуля, иначе без сожаления уволю!

Никифоров сидел с остекленевшими глазами, будто обращёнными в себя.
— Так ты понял мой приказ? — сурово спросила она.
— Да! прекраснейшая, мудрейшая и, тэкэть, добрейшая из королев!
— Тогда исполняй мою волю, смерд!
— Клянусь, исполню! Я люблю тебя и только тебя. Всё моё — для тебя и для наших детей!
И произнеся эти круглые скользкие слова, так легко соскочившие с языка, Никифоров снова ощутил стыд. «Ведь всё-таки выкрутился, избежал потери этой невероятной женщины. Но почему она так легко простила меня? — спросил он себя, и сам тут же ответил: — Да потому, что меня, Григория Никифорова, с моею сложной мятущейся, блин, душой она больше в упор не видит. Потому что на мне, на моей уникальной и ярчайшей личности она поставила типа жирный крест. Я нужен ей просто как денежный мешок. Она готова исполнять супружеский долг, но душу свою она мне больше никогда не откроет. А всё-таки, — прошептал какой-то дьявол в душе Никифорова, — на кой лях ей мои авуары? Ведь к драгоценностям, роскоши и деньгам, как таковым, она совершенно равнодушна. Она что-то замыслила, но что?»
Однако нельзя сказать, что Арина что-то замыслила. Она лишь временами ощущала, что в глубине её души что-то зреет, и она уже знала, что для того неведомого, огромного и безмерно сладостного ей понадобятся сотни миллионов Никифорова.


После той неприятной истории отношение Арины к собственной жизни резко переменилось. Измена мужа отрезвила её. Более того, эта измена показала, что именно она сбилась с пути. Будто не Никифоров, а сама она совершила грех — ужаснейший из грехов, который только может совершить человек, — она предала самоё себя. Наконец Арина смогла взглянуть на свою жизнь со стороны и понять, что роль безмозглой курицы, отдающей себя ради благополучия выводка, маловата для её личности. Пять с половиной лет пролетели, как миг, а она стояла на месте и старела.
Теперь она стала часто вспоминать свои студенческие годы, и то время казалось ей радостным, окрашенным в золотые и оранжевые тона, тона тёплой части солнечного спектра. Да и в первые два года после рождения близнецов она ещё жила ярко и полно, но потом мир вокруг неё начал тускнеть, его краски похолодели, сдвинувшись в область свинцовых и бурых тонов. И самое ужасное: после измены Никифорова ей впервые стали приходить мысли о бренности бытия и даже о смерти.
Больше я не могу бездарно выбрасывать на ветер свои лучшие годы! Всё! Баста!».


30
27-го мая 2019-го года уже 77-летний Быстров снова прилетел в Петербург, на этот раз чтобы проститься с местами, где был счастлив в далёких шестидесятых. Конечно, Быстров понимал, что и в студенческие годы он временами страдал и нередко совершал серьёзные ошибки, но теперь те ошибки казались ему забавными недоразумениями, не более. Такова природа ностальгии, она всё прощает и всему умиляется. Вспомнил Карину и искренне удивился, почему с нею расстался, хотя иначе он никогда бы не увидел своей Наташи и не ходил бы каждый день по лесной дорожке между домом и Институтом. Пожалел, что после университета он с Кариной никогда не встречался и в последний путь её не проводил. Тоска сжала сердце Николая Михайловича. Правда, оставалась Арина, полнейшая копия его Карины.
Быстров зашёл на кафедру биохимии и узнал, что его однокашник Дмитрий Макаров год назад скончался, и что Арина вышла замуж за олигарха Никифорова. Чем она занимается, никто не знал. Тогда он вспомнил, что когда-то Арина давала ему номер своего мобильника. Порылся в потрёпанной записной книжке и нашёл тот номер. Надежд было немного, но Быстров всё-таки позвонил. К своему изумлению, он услышал в трубке голос, казалось бы, навеки исчезнувшей и всеми позабытой Карины Титаровской.
— Алё, Арина Никифорова слушает.
— Арина, как я рад, что слышу ваш голос! Вам звонит Николай Михайлович Быстров. Я хотел бы увидеть вас.
— Николай Михайлович! С ума сойти! Вот так сюрприз! — в каждом слове Арины звучала искренняя радость. — Где вы сейчас находитесь?
— На Университетской набережной, возле входа в главный корпус нашей общей конторы.
— Стойте, где стоите, через несколько минут я буду на том же месте. Вы даже не представляете, как я хочу вас увидеть.
«Сама судьба прислала мне этого человека, в самый ответственный момент, — ударив в ладоши, проговорила Арина, повесив трубку. — Только он может помочь мне найти правильное решение».

Примерно через полчаса они сидели в ресторане.
— Дорогой Николай Михайлович, — начала Арина свой важный разговор, — помогите мне разобраться в себе. Последние пять лет я провела в пустейшей суете. Поддалась искушениям природы. Но душа моя жаждет чего-то более значительного. А иначе, к чему жить?
— Тогда рассказывайте, — Быстров скептично улыбнулся.
Арина глубоко вздохнула и приступила к изложению своих далеко не стандартных мыслей:
— Недавно некоторые события сугубо личного характера заставили меня задуматься над смыслом моей жизни и, вообще, над смыслом жизни современной женщины. Начало положила простенькая мыслишка, высказанная каким-то журналистом, что в западных странах повышение роли женщин в политике идёт в ногу со снижением рождаемости. Как вы думаете, что лежит в основе этой странной корреляции? — Арина замолчала, ожидая ответа.
— Я думаю, — беззаботно улыбнулся Быстров, — она связана с ростом стоимости воспитания и образования детей. Чтобы увеличить доход семьи, женщина должна работать. А политика — лишь частный случай работы, отвлекающей женщину от семейных проблем.
— А я думаю, — повысила голос Арина, — в основе этой тенденции лежит поступательный процесс освобождения женщины от оков патриархального ига. Просто женщины больше не желают быть домашними рабынями. Они хотят быть такими же свободными, как мужчины, ... свободными абсолютно во всём. А став свободными, они покажут, на что способен их якобы слабый пол.
Быстров слушал и изумлялся категоричности тона Арины. Он не мог представить, чтобы его нежная Карина могла бы дойти до такой жёсткости. Кто бы мог подумать, что второе прочтение одного и того же генетического текста может так отличаться от первого.
 
Арина замолчала, нервно теребя салфетку:
— Николай Михайлович, у меня к вам просьба.
— Говорите, — проронил Быстров, не отрывая глаз от изящных, точёных пальцев собеседницы —  тех, проступивших сквозь туман забвения, Карининых пальцев.
— Объясните мне, — в голосе Арины зазвучала мольба, — в чём сила нашего пола?
— Хо-хо! Ну и вопросик! Уж в чём, в чём, а в оригинальности вам не откажешь. Правда, боюсь, я не смогу сообщить вам ничего нового.
— И всё-таки попытайтесь.
— Сила вашего пола, — заговорил Быстров, привычно входя в образ бесстрастного наблюдателя, — складывается из нескольких компонентов. Первый — красота, второй — сексуальность, третий — повышенное внимание к мелочам, четвёртый — так называемая женская хитрость, пятый — неплохой интеллект, опирающийся в значительной степени на интуицию.
— Забавно, что интеллект вы назвали всего лишь «неплохим» и поставили на последнее пятое место.
— Да я особо и не думал о его месте, так на язык пришло.
— Николай Михайлович, обращаюсь к вам как к мужчине. Скажите, каким способом женщины, не занимающие высоких должностей, могут решать проблемы государственной важности?
Быстров позволил себе немного посмеяться, чтобы успеть сообразить, как отвечать: полушутливо (как он привык говорить с женщинами) или резать правду-матку, давя логикой. Не найдя решения, отдался  воле интуиции.
— Вопрос непростой и в то же время простой. Снова отвечу словами, которые первыми пришли на язык. Женское оружие — это ненавязчивое внушение, усиленное лестью и сексуальностью.
— Обоснуйте! — Арина явно не собиралась шутить.
— Позвольте, подражая евангельскому Христу, прибегнуть к языку притчей.
— Да ради бога.
— Спасибо. Уж простите меня за экскурс в древнюю историю, но в голову лезет одна легенда из времён, когда Рим воевал с Карфагеном. Во главе войска карфагенян стоял Ганнибал — один из самых талантливых полководцев древности. В ходе блистательного блицкрига римские войска были, практически, уничтожены, и великий Рим оказался на пороге гибели... но тут в карфагенский лагерь пришла  шикарная проститутка из Капуи — богатого южно-италийского города. И случилось чудо: железный Ганнибал, увидев красивую женщину и услышав её умные коварные речи, позабыл и о своей знаменитой клятве ненавидеть Рим до конца дней своих, и о том, что он находится в глубине чужой страны в окружении далеко не друзей. Иными словами, зачарованный Ганнибал расслабился и ... проиграл войну. В итоге, Карфагенская империя навсегда выбыла из списка великих держав и вскоре была стёрта с политической карты мира. И не важно, так ли всё было на самом деле. Легенда о капуанке и Ганнибале представляет собой обобщённый взгляд мужчин на силу женщин. Гениальный полководец, заставивший трепетать самое могущественное государство мира, был побеждён одной слабой женщиной.
Арина криво усмехнулась: «Типичная сказка!» — хотела она воскликнуть и осеклась, ибо, невольно поставила себя на место той капуанки и прикинула, что, пожалуй, и она могла бы укротить дикого Ганнибала.
— Конечно, трудно не согласиться с великой Фаиной Раневской в том, что «красота — это страшная сила», но всё-таки не будем преувеличивать роль красоты в политике. А теперь я попрошу вас принизить женщин.
— А не обидитесь?
— Да что вы, Николай Михайлович! Я люблю рассматривать проблему со всех сторон. Говорите, что думаете и даже то, что вам просто на язык придёт.
— Ладно, попробую, — сухо, будто читая официальный отчёт, начал Быстров. — Женщины отличаются от мужчин, прежде всего, составом половых гормонов. У мужчин главный половой гормон тестостерон, у женщин — эстрадиол. Разные гормоны включают разные батареи генов. В итоге, женщин тянет к детям и внутрисемейным делам, а мужчин — к технике, к защите территории, к политике и наконец к войне. Мужчины крупнее и сильнее, и это тоже следствие работы гормонов.
— И заметьте — вспыхнула Арина, — что силовое неравенство полов досталось человеку по наследству от наших животных предков. Многие миллионы лет самцы дрались друг с другом за самок, и в тех бесконечных драках побеждали сильнейшие. Ну а потом победители наводили порядок в своих семьях с помощью той же грубой физической силы.
— Но всё-таки вы не будете отрицать, — сухо заметил Быстров, — что у мужчин мозг заметно крупнее, чем у женщин. Также известно, что увеличение  сообразительности животных в эволюции сопровождалось увеличением головного мозга. Это обстоятельство невольно наводит на мысль, что женщины, в среднем менее сообразительны, чем мужчины. А теперь обратите внимание на очевидный факт, что и наука, и техника, и изобразительные искусства, и музыка, и литература — все эти важнейшие достижения цивилизации созданы в основном мужчинами.
Быстров уже ожидал, что Арина обидится на его недружественный выпад, но она выдержала удар.
— Николай Михайлович, вы же знаете, вы просто не можете не знать, что с величиной мозга всё обстоит далеко не так-то просто. Например, некоторые районы лобной коры, где, кроются познавательные способности, у женщин крупнее, тогда как у мужчин лучше развиты участки подкорки, отвечающие за агрессивное поведение, что и понятно, учитывая драчливость мужиков. И самое интересное: у женщин существенно выше плотность нервных клеток в височной доле коры, особенно, в области, где идёт обработка речевой информации. Общепризнано, что женщины не уступают мужчинам, а то и превосходят их, во всех делах, связанных с речью и текстом.
— Но, Арина, — возобновил своё наступление Быстров, — как ни крути, вам всё-таки придётся объяснить превосходство мужчин практически во всех сферах умственной деятельности.
Арина опустила свои тяжёлые голубоватые веки.
— Я думаю, — уставившись в стол, заговорила она, — это кажущееся превосходство мужчин связано с двумя вещами: во-первых, с элементарным силовым неравенством а, во-вторых, с тем, что я бы назвала добровольным рабством женщин.
— Пожалуйста, поясните.
Арина помрачнела, на секунду ей показалось, что позиция Быстрова непробиваема. Подумала: «Вот ещё одна причина нашей неполноценности — мы пугливы». Она подняла лицо, и Быстров невольно сжался под тяжестью её немигающего остекленевшего взгляда — взгляда Карины, ищущей решение сложной проблемы.
— Сейчас, —  спокойно и рассудительно заговорила Арина, — мы живём в эпоху перехода от силы мышц к силе ума, и в этой второй силе женщины, по моему убеждению, не уступают мужчинам. Однако пока что этот великий переход далёк от завершения. Мужчина, изображающий на публике верх галантности, дома нередко превращается в деспота, насаждающего свой порядок с помощью кулака. То есть он ведёт себя фактически так же, как самец у зверей. Вот этот звериный способ наведения порядка и является главной причиной отставания женщин и, я бы сказала, причиной их забитости. Ещё ужаснее, что очевидный факт слабости мышц порождает в умах женщин представление о собственной ущербности. Будто более слабый обязан подчиняться более сильному и не совать нос в дела за воротами своего дома. Я думаю, этой забитостью, этой незащищённостью от тирании мужчин и объясняется повышенная религиозность женщин. Им перед лицом произвола мужчин остаётся уповать лишь на помощь свыше.
Однако право, основанное на силе, не соответствует принципам человека как существа разумного. Значит, полное освобождение слабого пола невозможно без категорического отказа от силы как регулирующего принципа.


31
— Арина, — попытался Быстров снизить уровень агрессии молодой женщины, — мне симпатично ваше стремление покончить с пережитками патриархата. Но не сгущаете ли вы краски, когда превращаете силовое превосходство мужчин (в чём они, как вы понимаете, совершенно неповинны) в какой-то порок, тормозящий развитие общества?
Арина нервно рассмеялась:
— Да знаете ли, я тоже долго не понимала, как можно преследовать мужиков лишь за то, что они сильнее? Тем более, что нам, женщинам, безотчётно нравятся крупные и сильные мужчины. И только относительно недавно я осознала порочность физической силы как фактора права. Прозрение пришло ко мне совершенно неожиданно, когда я — только не смейтесь — из чистого любопытства прочла «Историю» Фукидида. Там приводится один довольно интересный эпизод Пелопоннесской войны.
Афиняне с большим флотом подходят к маленькому острову Мелосу (тому самому, где через две тысячи лет откопают Венеру Милосскую) и предлагают мелосцам сдаться и подчиниться политике Афин. Мелосцы, ссылаясь на свою историю и подвиги предков, пытаются обосновать своё право на остров и на свободу. Афиняне какое-то время спорят, приводя доводы в пользу своих притязаний на Мелос, но когда у них кончаются аргументы, переходят на совершенно другой язык. Афиняне говорят мелосцам просто и ясно, что разговоры о правах имеют смысл лишь при РАВЕНСТВЕ СИЛ спорящих сторон. А если силы НЕ равны, то слабый элементарно обязан покориться сильнейшему.
Фукидид приводит этот диалог как свидетельство цинизма и морального вырождения афинян. В итоге, мелосцам после нескольких месяцев сопротивления пришлось сдаться. Афиняне перебили мужчин и продали в рабство женщин и детей. Затем они колонизировали обезлюдевший остров, отправив туда 500 афинских поселенцев. Не так ли поступают и шимпанзе в своих межгрупповых войнах. Однако «нормальное» поведение зверей мы — люди — воспринимаем как аморальное. Этим мы подтверждаем своё нежелание быть зверями. Впрочем, проходят века, а люди поступками своими продолжают доказывать, что они всё ещё звери.
«Ай-да Арина! — подумал Быстров, — она-то уж точно ни в чём не уступает мужчинам. Да она, пожалуй, и меня, как нынче говорят, покруче будет».
— Вы совершенно правы, — Быстров одобрительно кивнул. —  Сдаётся мне, что в современной международной политике всё осталось, как во времена Фукидида. Удивительно, но до сих пор с необъяснимым почтением цитируется эффектная фраза галльского королька, разграбившего Рим в четвёртом веке до нашей эры: «Наше право, — сказал тот варвар, — мы носим на конце нашего меча». Считается, что с тех пор и вошло в юридический лексикон так называемое «право сильного».
— Более того, — Арина презрительно скривила губы, — упомянутый вами галл был уверен, что право сильного — это самый настоящий закон природы, которому, как выразился тот безграмотный мужик, «подчиняются все, начиная с Бога и кончая диким зверем». Казалось бы, стоит ли обращать внимание на мнение одного одиозного дикаря, но его слова пережили века. Вот на этом законе джунглей и основано представление о якобы естественном праве мужчины навязывать свою волю женщине. Помните библейский тезис: «Да убоится жена мужа своего».
— Хорошо, Арина, в этом пункте я с вами в целом согласен. Современный мир во многом несправедлив к женщинам. Но заметьте, только женщины рождают детей. И ещё заметьте: в войнах мужчины гибнут, чтобы сохранить жизнь женщинам, ибо число женщин репродуктивного возраста напрямую определяет приспособленность человеческой популяции. Выходит, как ни крути, но чисто объективно женщины важнее мужчин. Кстати, — засмеялся Быстров, — говорят, что штраф за убийство в заповеднике самки оленя в два-три раза выше, чем за убийство самца.
Арина тоже было засмеялась, но вскоре посерьёзнела.
— Николай Михайлович, мне кажется, вы смешиваете биологию с социологией! Женщина как личность должна освободиться от роли, навязанной ей дремучим патриархатом, то есть быть говорящей маткой, производящей солдат и рабынь. Я думаю, реальное освобождение женщин придёт лишь тогда, когда дети будут вынашиваться в искусственной матке — надёжном и недорогом аппарате, который избавит нас от тягот беременности и родов.
— Кажется, я уловил, к чему вы клоните! Вы хотите предложить людям перейти на клонирование.
— А почему и нет?! — с вызовом воскликнула Арина.
«Похоже, она знает о своей клоновой природе», — отметил Быстров про себя.
— Арина, неужели вы хотите претворить в жизнь эти странные сверхреволюционные идеи? — несколько картинно возмутился он.
— Вижу, я всё-таки задела ваш мужской шовинизм. Да! Вы правы, я бы хотела положить свою жизнь на алтарь Великой Женской Революции, которая привела бы, наконец, к полному раскрепощению женщин сначала в нашей стране, а потом и во всём мире. И тогда ... — Арина самодовольно улыбнулась, — началась бы новая эра в истории человечества... Но пока я не знаю, как именно совершить эту революцию. Учитывая исторический опыт России, наверное, сначала следует создать дисциплинированную партию единоверцев.
— Господи, Ариночка, неужели вы всерьёз хотите совершить революцию, в сравнении с которой наша Октябрьская выглядит детской шалостью? Неужели вы хотите окончательно вырвать человечество из его естественного состояния? Может быть, у вас уже разработан план практических действий?
— Пока что нет, но чувствую, он скоро появится.
— Знаете, Арина, смотрю я на вас, и удивляюсь. Скажите, как вы относитесь к религии?
— Странный вопрос, Николай Михайлович. Да никак! — и Арина, будто что-то вспомнив, небрежно добавила: — Типичный опиум для народа!
— Даже так! — рассмеялся Быстров. — Я как закоренелый биохимик проверил бы у вас уровень мужских половых гормонов.
— Откуда они у меня возьмутся?
— Из коры надпочечников. Как говаривал один мой университетский приятель: «В моче жерёбых кобыл полно тестостерона».
— Забавно. Может, и проверю. Но уверена, дело не в тестостероне. Вспомните Екатерину Великую. Эта императрица — стопроцентная женщина — была в своё время самым выдающимся правителем мира. Её преобразования страны и её внешняя политика были, пожалуй, самыми эффективными в истории досоветской России.
— Сдаюсь! Насчёт Екатерины Второй вы абсолютно правы. Ей, как и царям-мужчинам, позарез были нужны Босфор с Дарданеллами.

* * *

Спор утомил Быстрова. В этом словесном поединке он исполнял роль боксёрской груши, роль мальчика для битья. Он не должен был выигрывать бой, он должен был всего лишь устоять. Но Быстров не был уверен, что устоял. И вообще, весь этот странный разговор он провёл, как в тумане. Официант подносил ему какие-то блюда, что-то подливал в его бокал, всё это Николай Михайлович машинально поедал, выпивал... и при этом говорил что-то умное... а фактически ничего не видел, кроме горящих очей Арины-Карины, её зовущих губ и этих точёных пальцев, нервно теребящих белую салфетку.

Официант, угодливо склонившись, положил на стол блестящий подносик со счётом и тихо удалился. Быстров скосился на счёт и оторопел — итоговая сумма превышала его месячный доход.
— Николай Михайлович! — воскликнула Арина. — И не пытайтесь платить. Во-первых, не вы, а я пригласила вас в ресторан, во-вторых, вы пенсионер, а я всё-таки жена олигарха, и, в-третьих, наш разговор в этом вшивом заведении, по-видимому, определил всю мою оставшуюся жизнь, а, может быть, и не только мою. Так что, по большому счёту, вы имеете полное право требовать от меня справедливой платы за консультацию.
— Ладно, давайте сменим тему. Я хотел бы узнать, — голос Быстрова напрягся, — как поживает ваш университетский приятель Олег?
— Не скрою, я ждала этого вопроса. В конце третьего курса я вышла замуж за Григория Никифорова, и наши пути с Олегом разошлись. И с ним, по-видимому,  случилось что-то страшное. В 2012-м он пропал.
— Как это пропал?!
— Он просто исчез. Ушёл из общежития и… сгинул.
Повисло молчание, Арина выжидающе смотрела на Быстрова.
— И никаких  известий?   
— Никаких. Остаётся лишь надеяться, что он всё-таки жив, и откуда-то наблюдает за нами.
Николай Михайлович молчал, и едва сдерживал себя, чтобы не расплакаться. Он понимал, что Олег — его точная генетическая копия — скорее всего, погиб.
       
32
Приехав домой, Арина забралась с ногами в своё старое кресло, осушила рюмочку виски и задумалась над своей судьбой. Вспомнила далёкие школьные годы, коммунальную квартиру с общей кухней и общим туалетом. Единственной отрадой была её комнатёнка с этим вольтеровским креслом и с окном, выходящим на Сенную. Каждый день подходила она к тому окну и подолгу смотрела с высоты пятого этажа на серые дома, обступившие площадь, и на тёмные фигурки людей, вечно куда-то спешащих. А из города нёсся никогда не смолкающий шум — таинственное шуршание человеческого муравейника.
 — Боже! — прошептала Арина. — Как же тогда я мечтала поступить в университет! Как радовалась, когда поступила! С каким восхищением на меня смотрели мальчики, и как я выбирала из них самых достойных, самых талантливых. В итоге, выбрала Олега, и это был правильный выбор. Вместе с Олегом планировала делать великие открытия в науке, и вообще, будущее представлялось мне тогда страной яркого света и сплошной радости.
Но почему я бросила науку? Почему ничего не делала целых пять лет? Зачем устроила сегодняшний разговор с Быстровым?
Всё у меня пошло не так с момента встречи с этим странным типом на Аничковом мосту. С тех пор моя жизнь потекла в совершенно новом, неожиданном направлении. Будто какое-то божество взяло под контроль мою судьбу. И то же божество вложило в мой мозг престранный и ничем не мотивированный идеал — образ Екатерины Великой. Этот «идеал» толкнул меня выйти замуж за Никифорова, фактически, лишь потому, что его имя и отчество были такими же, как у знаменитого фаворита российской императрицы. Деньги олигарха и великолепные гены Карины Титаровской открывали мне путь к достижению любой цели. Но вложенный в мой мозг «идеал» интересуется только политикой. И вот теперь (стыдно признаться) я испытываю навязчивое желание захватить верховную власть в этой стране. Однако божеству, покорившему мой разум, похоже, и этого мало — оно хочет, чтобы я окончательно вырвала человечество из его животной колыбели.
Закончив это размышление, Арина рассмеялась:
-— Забавно, как легко всё можно объяснить вмешательством божества, однако простота этого объяснения покоится на весьма сомнительном (чтобы не сказать нелепом) предположении о самом существовании божества. Конечно, пока мы не знаем, как возникают в наших головах идеалы, но отсюда вовсе не следует, что к этому делу причастно нечто, обозначаемое логически пустым понятием «божество».

Потом мысли Арины коснулись разговора с Быстровым: 
— Сложный тип этот Николай Михайлович: с виду добрый, и располагающий к откровенности, но в нём чувствуется холодный негнущийся стержень. Быстров готов петь гимны женской красоте и хвалёной женской интуиции, но, чувствуется, он никогда не потерпит над собой власть женщины. Фактически, он играл со мною в поддавки... слишком легко во всём соглашался, и эта хитрая соглашательская политика не позволила мне проникнуть в мир его убеждений. Но всё-таки кое-что из разговора с Быстровым я вынесла. Прежде всего, я окончательно осознала, что всё зло в этом мире от мужиков. Как бы ни отстаивали они свою непричастность к страданиям женщин, но сам их покровительственный снисходительный тон в общении с нами свидетельствует, что они считают своё превосходство над нами чем-то совершенно естественным и несомненным. И ещё я поняла, что мужчины, даже самые добрые, благородные и разумные, никогда и ничего не сделают для ликвидации нашей подчинённой, нашей второстепенной роли в духовной жизни общества. Значит, мы должны сами, своими нежными изящными ручками, сломать традиционный уклад, основанный на праве сильного. Избавление от мужской гегемонии — вот та великая цель, ради которой стоит жить и (если нужно) погибнуть! Мужики сильнее и грубее нас, и, к сожалению, в их в руках власть над этим миром, но мы изобретательнее, тоньше и терпеливее их. При должной стратегии мы можем... и должны победить.
Прошептав эти красивые слова, Арина усмехнулась: «Природа дала мужикам преимущество, точнее, фору перед нами — мужики не рожают и потому у них элементарно больше свободного времени. Собственно, этим и объясняется их ведущая роль в политике, искусстве, науке и ремёслах. Но нет, господа мужики, мы исправим эту ошибку природы. С помощью поголовного клонирования мы лишим вас вашей неправедной форы. А, в качестве компенсации за сотни тысяч лет притеснения и унижения мы примем законы, дающие НАМ фору при занятии руководящих должностей».

* * *

Утром следующего дня Арина проснулась, готовая к борьбе. Пока принимала душ, в общих чертах прикинула план первых активных действий и уже за завтраком попросила мужа устроить её на работу на первом телевизионном канале.
— Дорогая, боюсь, ты немного старовата для этого, так скать, рода занятий, — попытался возразить Никифоров.
— Мой далеко не премилый голубчик Гришенька, включи ящик и убедись, что на ТВ служат далеко не одни двадцатилетние глупышки. К тому же, ты сам когда-то уверял меня, что в нашем мире всё решают деньги. Похоже, тебе жалко потратить для любимой жены пару-другую русских лимончиков. Не будь скрягой, дорогой, всё скоро окупится. Фактически, я буду рекламировать твою фамилию, то есть тебя и твой бизнес.
— Ладно, попробую, но что я с того поимею?
—  Чуть больше счастья, дорогой.
— Согласен, — захохотал Никифоров.


33
Уже в июле 2019-го на первом канале российского телевидения появилась новая дикторша — красивая, весёлая, с живой мимикой и с безупречным русским языком. Когда начиналась передача с участием Арины, телезрители-мужчины дружно переключали свои телеэкраны на первый канал. И даже сотрудники телестудии отнеслись на удивление терпимо к новой конкурентке, а прежний герой голубого экрана Пётр Тучков чуть ли не влюбился в неё. Рейтинг первого канала резко подскочил, и вскоре Арине было предложено вести какое-нибудь занимательное ток-шоу. Именно на это она и рассчитывала.
Арина отважилась популярно донести до телезрителей, ЧТО их ждёт после внедрения в медицинскую практику новейших достижений молекулярной генетики. Чтобы не ударить в грязь лицом, освежила и существенно обновила свои знания в наиболее продвинутых областях биологии. Почувствовав себя в форме, стала приглашать в телестудию выдающихся учёных (российских и зарубежных) и непринуждённо обсуждать с ними самые сложные проблемы современной генетики и медицины.
Успех телепередачи превзошёл все ожидания. Официальная критика отметила высокий профессионализм новой телеведущей, и даже особые службы, скрыто следящие за уровнем благонадёжности СМИ, были ею очарованы. Арина виртуозно уходила от обсуждения острых политических тем, но когда ей всё-таки приходилось отвечать на провокационные вопросы, проявляла умеренный патриотизм и неизменное уважение к властям. Эта неброская, но искренняя лояльность была замечена Кремлём, и Арине было предложено принять участие в выборах в Государственную думу. Она рискнула и в 2021-ом году с приличным отрывом победила в своём округе, получив мандат независимого беспартийного депутата.
С этого момента тридцатилетняя Арина заняла заметное положение в политических кругах страны. Когда она поднималась на трибуну Госдумы, зал замолкал. Даже злостные прогульщики-мужчины, как примерные школьники-зубрилки, занимали свои места и замирали, наслаждаясь каждым словом, каждым жестом удивительной женщины. Все думские фракции стремились привлечь Арину в свои ряды, но в течение первого года депутатского срока она предпочитала оставаться независимой и беспартийной. Однако в середине второго года Арина приступила к строительству собственной партии. Назвала она её Российской партией развития (РПР). Уже через месяц после создания в ряды новой партии влилось около десяти тысяч человек, и практически все вступившие говорили, что их привлекла сама Арина Никифорова, её внешность, логика и напор. Хорошо известно, что в России партии отличаются не программой, а личностью лидера. Впрочем, нашлись парламентарии, которые старались отыскать в программе РПР слабые пункты и тем приостановить её стремительный рост. Однако лучше бы они этого не делали, ибо все публичные споры и дискуссии вокруг РПР были на руку Арине, создавая ей дополнительную рекламу.
Почти все политики из либерального лагеря писали, не скрывая сарказма, о банальности основного лозунга РПР. Действительно, новая партия ставила перед собой понятную каждому россиянину приторно благую цель: «Создать в стране общество гармонично развитых мужчин и женщин, живущих в мире и согласии друг с другом». Критики справедливо отмечали, что никакая это не программа, а общие красивые слова, ибо никакая партия не против подобного идеала, но госпожа Никифорова почему-то не удосужилась объяснить, как именно она собирается достичь этой цели, иными словами, критики требовали изложения пошагового плана построения в России новой версии коммунизма.
Арина отвечала, что не стоит тратить усилий и времени на доскональную разработку ныне модных дорожных карт, и что не лучше ли следовать дорожной карте Иисуса Христа, который призывал людей не ломать голову над тем, что случится в отдалённом будущем. Иисус, дескать, учил: «Пусть каждый день заботится о последующем».
«Дамы и господа! — взывала Арина к широкой публике. — Наши предки оставили нам невероятно богатую страну. У нас нет недостатка ни в плодородной почве, ни в чистейшей воде, и недра наши самые богатые в мире. Понятно, что в любой момент кто-нибудь захочет покуситься на столь великие богатства. Поэтому сквозь всю программу нашей партии красной нитью проходит мысль о всемерном укреплении оборонной мощи Родины, что потребует развития математики, естественных наук и новых технологий. Не юристы нам нужны, а учёные, не богословы, а специалисты. Конечно, сходные пункты вы найдёте в программе практически каждой партии. По большому счёту, их и не нужно специально прописывать, ибо они САМООЧЕВИДНЫ».
В прессе, интернете и на телевидении началась бурная дискуссия вокруг партии Арины Никифоровой.
— Так всё-таки скажите, что в программе вашей партии оригинального? — требовали прожжённые скептики.
И Арина на все вопросы давала один ответ:
— Каждый пункт нашей программы стар как мир. Боюсь, я многих разочарую, но главная цель нашей партии в настоящий момент предельно проста — занять в Госдуме следующего созыва не менее трети депутатских мест и выйти тем самым на второе место после правящей кремлёвской партии.
Такой простой ответ привёл общественность в небывалое возбуждение. Скептики хихикали, демонстративно крутя пальцем около седеющего виска. Народ тоже смеялся, но радостно. Более всего народу нравилось, как молодая красивая женщина держит удар от нахрапистых и далеко не глупых мужиков. Неудивительно, что её партия после этих дискуссий стала расти ещё быстрее. Срабатывали первобытные инстинкты, каждый хотел быть ближе к харизматичной красавице, чтобы приобщиться к её невероятному успеху.

         
* * *

В 2024-ом году умер Быстров, умер во сне от внезапной остановки сердца. Хоронили его верная Наташа с дочерью и Юрий Иванович Бубенцов со своей женой. За поминальным столом вспоминали основные события жизни Быстрова. Юрий Иванович отметил широту взглядов умершего и его способность загораться весьма нестандартными идеями.
— Да-да, Коля мог увлечься, чем угодно, — печально улыбнулась Наташа. — Однажды он на полном серьёзе уверял меня, что в Петербурге разговаривал со своим клоном.
— Отец и мне рассказывал что-то насчёт клонов, — добавила дочь. — Он был ужасным фантазёром. Дай бог каждому так легко прожить свою жизнь.
Все четверо с удовольствием рассмеялись. Хорошо известно, что на русских поминках часто шутят и смеются. После скорби похорон так приятно расслабиться. Многие даже верят, что душа покойного, витающая над поминальным столом, радуется, слыша незлобный смех близких и друзей.


34
Чем ближе подходило время очередных думских выборов, тем больше все говорили об Арине. Естественно, представители старых партий стремились осмеять выскочку. Особенно изгалялся престарелый Вольдемар Мариновский. «Наши бабы, — кричал он, срывая голос, — решили с нами бороться политическими средствами. Граждане России! Неужели вы не видите, что Арина Никифорова — это, по сути, кое-как замаскированный агент Запада. С помощью этой миловидной дьяволицы Европа с Америкой хотят навязать нам несвойственный нашему народу феминизм. Нашим бабам теперь, видите ли, не нравится, как мы их любим, им хочется чего-то более пикантного. Но чего хотят бабы, они и сами не знают. Волос долог, ум короток. Просто их главарю — этой смазливой тёлке с мужскими довесками — позарез надо, чтобы её имя чаще склонялось в эфире и прессе. Однако скоро успокоится, когда наш народ её партию на вороных прокатит. Мы любим наших баб и не позволим им потонуть в грязи и распутстве феминизма!»

Перед Ариной встала серьёзная задача — сломить нарастающее сопротивление политических оппонентов. Нужно было придумать что-то новое. Ещё в юности, читая Библию, она поражалась, какое влияние на политическую жизнь Древнего Израиля оказали так называемые пророки, точнее, их мутные, но страстные предсказания и призывы. И вот теперь она решила применить этот забытый приём в своей избирательной кампании. Арина стала уверять электорат, что в недалёком будущем в России победит Великая женская революция — ВЖР, и тогда многовековому господству мужчин на Земле придёт конец. Свои речи она обычно завершала призывом: «В бой, боевые подруги, за свободу и счастье наших угнетённых матерей, сестёр и дочерей!»

И случилось чудо. На думских выборах 2026-го года, РПР заняла неожиданно высокое место, уступив лишь кремлёвской партии. Теперь Кремль решил приручить Арину, ибо увидел в ней серьёзную силу. Её поначалу хотели просто подкупить, но как подкупить жену миллиардера, обладающую 25% активов Роспалладия? Попробовали перейти к угрозам, но стоило ей на каком-то светском рауте выпить шампанского с одним из кремлёвских небожителей и станцевать с ним эротическое танго, шепча в оттопыренное ухо великого человека, что он мужчина ещё хоть куда, и что она ценит в мужчинах интеллект и способность к предвиденью, и полубог поплыл. «И вообще, — шептала Арина, щекоча гладко выбритую щёку небожителя душистыми локонами своей короткой стрижки, — вы много потеряете, если не займёте должность моего первого заместителя в нашей партии». — «Но я же мужчина, как я могу быть зампредом фактически женской партии?» — отвечал прожжённый политик, щуря горящие вожделением серые проницательные глаза. «Однако не забывайте, — ворковала Арина, — что женская натура требует постоянного внимания со стороны выдающихся мужчин. Этот закон природы даже мы не в силах отменить». И кремлёвскому полубогу начинало казаться, что РПР вовсе не опасна, если её лидер нуждается в его личном покровительстве. «И кто знает, — упивалось лестью гипертрофированное тщеславие великого человека, — до какой степени Арина способна оценить моё покровительство?»

Успех «обольщения» влиятельного кремлёвского аппаратчика напомнил Арине рассказ Быстрова о капуанке, якобы приручившей гениального, но неотёсанного Ганнибала. Она от души расхохоталась, и новый смелый план стал выстраиваться в её креативной голове. Уже на следующее утро Арина отыскала в старой записной книжке номер мобильника Петра Тучкова — приятеля, с которым слегка флиртовала на телевидении.
Услышав в трубке знакомый женский голос, Тучков оживился.
— Аринка, ты? Я думал, ты уже забыла про меня.
— Дорогой Петя, таких кадров, как ты, не забывают. Есть у меня к тебе разговор, но, как понимаешь, не телефонный. Приглашаю тебя в твой любимый кабак «Арагви», столик на твоё имя, время — 19 часов, плачу я.

После возлияний и обмена новейшими сплетнями в мире политики и жёлтой прессы Арина приступила к деловому разговору.
— Петечка, я знаю, у тебя есть свои люди в модельном бизнесе. Будь дружком, достань мне координаты красивых девиц, таких (как выразился наш самый великий поэт), «что не можно глаз отвесть».
— Сколько? — спросил Тучков.
— Сколько девиц? Или сколько баксов за штуку?
— И то и другое.
— Что касается числа, то, чем больше, тем лучше, однако не меньше восьмидесяти. Что же касается цены, то получишь по сто баксов за координаты каждой, при условии, что в любую из них ты и сам мог бы влюбиться. Плату получишь только после моего просмотра женского материала.
Тучков мгновенно протрезвел. Прикинул, что можно без особого труда срубить около десятка штук зелени.
— Слушай, Арина, а в чём тут фишка? За хренам тебе клёвые тёлки? Ты же теперь далека от наших танцулек и пританцовок.
— Милый мой дружочек Петечка, попробуй впечатать в свою сероватую мозговую субстанцию, что, во-первых, от шоу-бизнеса я не так уж далека, во-вторых, считай всё это моей причудой, а, в третьих, Пётр Игоревич, — Арина сделала театральную паузу, — ежели это дело провернёшь в полной тайне, то через три месяца получишь бонус в пять килобаксов, и вдобавок я выбью для тебя из властей предержащих изрядную кучу бабла на твои новые телеигры. Ну, а ежели проболтаешься, то никаких бонусов, и не забывай, дорогой Петечка, великую истину: задвинуть человека много проще, чем продвинуть.
— А может, ты собираешься продать наших чувих арабским шейхам? — попробовал Тучков набить цену и побледнел, увидев искажённое гневом лицо Арины.
— Да ты, Пётр Игоревич, в своём уме или вконец охренел?! — загремела Арина. — Вижу я, ты меня упорно не догоняешь. Скажи-ка, за хренам мне твои шейхи, если я, по факту, одна из богатейших баб РФ? Девушки мне нужны для государственных дел, они нам с тобой ещё и спасибо скажут. Но главное, глупый мальчик Петя, держи язык за зубами. Сохранишь тайну — будешь в шоколаде, проболтаешься — всё прогадишь. Повторяю: в наши времена, как, впрочем, и в былые, задвинуть любого кадра куда проще, чем продвинуть.
— Всё будет шито-крыто, Арина... э-э-э Сергеевна, даже не сомневайтесь, — голос Тучкова заметно напрягся. — Мы же с Вами друзья. Да я в лепёшку расшибусь, чтобы исполнить это Ваше ... э-э-э ... деликатное поручение.

Через три недели Тучков отыскал девяносто эффектных девушек и предъявил Арине анкетные данные каждой, включая пару фотографий (лицо крупным планом и в полный рост в мини-бикини).
 
Арина оценивала «женский материал» в своём малоизвестном московском офисе на Малой Дмитровке. Пропускала в день по десять красоток. В итоге, отобрала тридцать самых смышлёных и энергичных, одна краше другой. Забракованным выделила по двести долларов, отобранным — по тысяче, с условием, что проведут месяц в специальной школе, где их научат, как себя вести в высшем обществе. На имя каждой отобранной красавицы был открыт приличный банковский счёт.
Время капуанок пришло в 2028-ом. Первыми подверглись их нападению сливки правительства, чуть позже — председатели думских фракций. Последними были атакованы самые богатые олигархи, которым внушалось, что лишь Арина обеспечит их всем, что нужно для процветания их бизнеса.

На выборах в Думу 2031-го года РПР одержала полнейшую победу, опередив с внушительным отрывом и кремлёвскую партию. И главное, Арина наконец решила сама побороться за высший государственный пост.

* * *

Никифоров не сразу заметил, как радикально изменился его социальный статус. Если раньше ни у кого не вызывало сомнений, что именно он является главой семьи, а Арину за глаза называли всего лишь женой олигарха Никифорова, то через пару месяцев её работы на телевидении о нём стали говорить как о счастливом муже восходящей телезвезды. Ну а после её вхождения во власть, про несчастного мужа вообще забыли. Лишь иногда СМИ отмечали его богатство, при этом забывая упомянуть, что сколотил его он сам, без чьей-либо помощи. Создавалось впечатление, что даже успехом в бизнесе Никифоров был обязан своей необыкновенной жене. Хотя на самом деле Арина не вмешивалась в дела Григория Александровича, и лишь однажды, в день 18-летия близнецов, она посоветовала ему прикупить пару убыточных сибирских рудников и отдать их в управление «деточкам». Никифоров было не согласился, сказав, что мальчиков рано бросать в суровую жизнь, что, может быть, им лучше пожить годик-другой где-нибудь в Европе — в Лондоне или на французской Ривьере, но Арина была непреклонна: «Языкам и манерам они обучены сызмальства, а с наркотиками и шлюшками торопиться не след. Если справятся с управлением своими предприятиями, а иначе у твоих клонов и быть не может, то пусть женятся и уже с жёнами за границу едут!» Как всегда, Григорий Александрович взял под козырёк.
И действительно, Юрик и Славик в роли директоров почувствовали себя как тюлени, которые кое-как доползли до полыньи, и наконец плюхнулись в море, кишащее жирной рыбой. Ведь они были Никифоровы. Дела их рудников быстро пошли в гору, и довольно скоро каждый сынок заработал по своему первому миллиону долларов.

 
35
В Путоранской пещере жизнь не стояла на месте. Илья, перепробовав широкий спектр витаминоподобных добавок, установил, что включение в состав питательного раствора некоторых производных холина, приводит к ускоренному росту зачатка головного мозга. Наконец пятого февраля 2016-го года он рискнул довести «внутриутробное» развитие одного из своих клонов до завершения. Ровно через триста дней (в ноябре 2016-го) младенец был извлечён из искусственной матки.
Новорождённый мальчик весил около семи килограмм, имел шикарную рыжую шевелюру и орал низким грубым голосом, требуя материнское молоко. Естественно, оно было ему тут же предоставлено в виде специально разработанной питательной смеси. Из-за длинных волос и внушительных габаритов ребёнка назвали Самсоном. Заботы о нём легли тяжким бременем на Илью и старенького Поползнева. Анфиса, представив их страдания, оставила своего девятилетнего сына на попечение матери и переехала жить в пещеру.
Самсон очень быстро развивался. Уже в два года он говорил, как пятилетний, а в пять решал простенькие алгебраические уравнения. Всё шло прекрасно, но был один минус ¬— мальчик был ужасно некрасив, вернее сказать, он был просто безобразен. Пещерники долго не могли привыкнуть к пузырю лба, нависавшему над маленьким личиком, и к огромным голубым глазам, готовым выскочить из орбит.
Скоро стало ясно, что первый путоранец не только растёт, но и взрослеет быстрее обычных детей. Каждый вечер, уложив его спать, все трое пещерников приходили в кают-компанию и бурно обсуждали, что нового появилось у Самсона за истекшие сутки. Илья обычно восторгался очередными достижениями своего клона и предрекал ему великое будущее. И всякий раз Поползнев, слыша эти мечтания, старался охладить пыл своего отпрыска, приговаривая мудрую пословицу «цыплят по осени считают». Самым опасным этапом взросления мальчика он считал половое созревание. Поползнев напоминал, что воспитание в доме диких хищников нередко оборачивалось трагедией для воспитателей. Надо сказать, Фёдор Яковлевич как в воду глядел.
После семи лет на лице Самсона и по всему телу стали расти жёсткие густые волосы, и вскоре весь он от макушки головы до лодыжек покрылся ярко-рыжей, как у орангутана, шерстью. Лишь ладони да ступни оставались голыми. В восемь лет он достиг габаритов Ильи и стал требовать дать ему «самку человека». И наконец случилось нечто ужасное.
31-го декабря 2024-го года Самсон зашёл на общую кухню, где Анфиса готовила новогодний ужин. «Что? Проголодался?» — спросила она, не отрываясь от разделки мяса. «Да, проголодался!» — с вызовом рявкнул он. По тону голоса она сразу почувствовала, что Самсон сильно возбуждён. Она резко повернулась к нему, держа в руках массивный деревянный молоток для отбивания мяса. «Ты очень красивая женщина», — пробасил Самсон и порывисто шагнул к ней. «Не подходи!» — не своим голосом заорала Анфиса, но Самсон, издав нечленораздельное рычание, набросился на неё. Резкий неприятный запах звериного пота ударил ей в лицо. Она попыталась оттолкнуть Самсона, но силы были неравны. Он сорвал с женщины блузку и прижался горячими губами к её груди. Прикосновение лица, покрытого густой и жёсткой шерстью, вызвало у Анфисы чувство отвращения, будто ею хочет овладеть какое-то животное, даже отдалённо не напоминающее человека. Когда он, дрожа от страсти, стал на колени и обнял своими звериными лапами её бёдра, новая волна омерзения затмила сознание женщины. Само её тело приняла решение, и тяжёлый удар разделочного молотка обрушился на косматую голову Самсона. Он без чувств повалился на пол. Анфиса выскочила из кухни и бросилась в Центральный зал.
Поползнев с Ильёй в ужасе застыли, увидев Анфису, растрёпанную, без блузки и с массивным молотком в руках. «Самсон пытался меня изнасиловать!» — с трудом выговорила она и осела на стул. «Где он?» — выкрикнул Илья. «На кухне, — бесстрастно ответила Анфиса. — Я пристукнула его этим», — деревянный молоток выпал из руки женщины.
Они вбежали на кухню — Самсон по-прежнему лежал на полу. Илья приложил ухо к груди путоранца, его сердце билось. Мужчины перенесли Самсона в его каюту. «Очнётся», — сказал Поползнев. «Что теперь делать? — спросил Илья. «Да ничего, — Поползнев был на удивление спокоен. — Я вколю ему немного снотворного, пусть проспится».   
Приходилось признать неприятную правду — первый вариант путоранца был недоработан. Битый час все трое спорили, ЧТО делать с Самсоном. Илья попытался объяснить поведение своего клона, проблемами переходного возраста и предложил подавить его нездоровую гиперсексуальность транквилизаторами. Поползнев не верил в эффективность такого лечения и склонялся к медикаментозной стерилизации. Но последнее слово осталось за Анфисой: «Или вы сейчас же его кастрируете, или я завтра же улетаю в Томск». Поползнев молчал, он понимал, что Анфиса права. «Ну что ж, — сказал Илья, — придётся кастрировать. Анфиса Юрьевна, может быть, вы подготовите всё необходимое для операции, а мы с Фёдором Яковлевичем займёмся пациентом».
Но, войдя в каюту Самсона, они увидели, что его койка пуста. Бросились искать путоранца по всей пещере, но его нигде не было. Анфиса внимательно осмотрела его каюту и обнаружила, что из платяного шкафа исчезли тулуп, меховая шапка и унты. Стало ясно, что подросток бежал. Был разгар полярной ночи, снаружи бушевала метель. Следы унтов беглеца были видны только у самого выхода из пещеры, далее они терялись. Оставалось лишь ждать, надеясь, что Самсон поймёт всё безумие своего побега и вернётся, но он не вернулся. Было ясно, что путоранец погиб.

Неудача с Самсоном повергла пещерников в уныние: высокий интеллект оказался связанным с уродливостью, но это было полбеды, главный минус заключался в совершенно недопустимой гиперсексуальности путоранца. Создавать новых самсонов не хотелось. Конечно, их можно было кастрировать вскоре после рождения, но такое радикальное решение выглядело ужасно неизящным. Надо сказать, Илья пошёл бы и на это ради науки, но Фёдор Яковлевич запретил ему даже думать о варианте с кастрацией.
Итак, выбранный Ильёй путь, оказался ошибочным. 33-летний учёный затосковал, прикинув, что у него просто не хватит времени на новый перебор бесконечных вариантов питательного раствора в поиске того единственного, который привёл бы к созданию суперинтеллектуала, не отягощённого дефектами. К тому же никто не мог поручиться, что тот заветный вариант вообще существует. И тут Анфиса на очередном совещании в кают-компании напомнила грустным мужчинам, что есть ещё женская версия путоранского человека, у которой будет совершенно другой гормональный фон.
— Ай да Анфиса! Это же шанс! — воскликнул Поползнев.
— Конечно! — радостно согласился Илья. — У супердевочки уровень мужских гормонов должен быть низким, и путоранка, может оказаться успешнее путоранца.

В морозильной камере всё ещё хранился клеточный материал Арины, но Илья не решался приступить к клонированию любимой женщины, его преследовали жуткие картины звероподобной волосатой Арины, скачущей по пещере, домогаясь его, и всё-таки в начале февраля 2025-го года он решился. Глубокой ночью, когда Поползнев с Анфисой спали, Илья заложил клон Арины и пустил его развитие по программе Самсона. В начале ноября 2025-го новорождённая девочка сделала первый вдох. Она весила шесть с половиной килограмм, и у неё тоже была крупная головка. Далила (так назвал её Илья) росла так же быстро, как и Самсон, и так же быстро умнела.
Уже к маю 2034-го Далила достигла габаритов взрослой женщины. К счастью, она была совсем не уродлива: довольно приятное лицо с высоким выпуклым лбом, роскошные каштановые волосы, хорошо сформированная грудь, широкие бёдра и волосяной покров женского типа. Но месячных не было. Глядя на Далилу, Илья вспоминал Арину: те же глаза, те же волосы, те же нос и подбородок, но лоб выше и заметно выпуклее. И голос другой — более звучный и куда более низкий. Естественно, обитателей пещеры беспокоил уровень сексуальности Далилы. Но, слава богу, с этим делом проблем не было. Более того, первая путоранка вообще не проявляла интереса к мужчинам, наоборот, она тянулась к Анфисе. Любила прижиматься к ней и даже целовать. Илья с неудовольствием отметил холодность к нему Далилы и провёл ультразвуковой анализ её внутренних органов. И тут вскрылась аномалия: матка и фаллопиевы трубы путоранки оказались недоразвитыми. 


36
В начале июля 2034-го на приём к Арине записался Илья. Теперь его давняя подруга была крупной политической фигурой. Её фракции принадлежало около семидесяти процентов мест в Госдуме. Так что при желании она могла менять статьи российской конституции.
— Аве, Арина! Один из штурмующих небо тебя приветствует! — несколько натужено хохотнул Илья, входя в думский кабинет самой влиятельной женщины РФ.
Она резко встала из-за стола и замерла, как легавая в стойке, лишь глаза её тревожно рыскали по лицу своего полузабытого товарища по путоранской пещере. Первое, что поразило Арину, было сильное сходство Ильи с Поползневым. Виски побелели, глубокие морщины прорезали высокий лоб. Но в отличие от сгорбленного и непритязательного Фёдора Яковлевича, его клон стоял перед нею прямо с гордо поднятой головой. Глядя на этого красивого стройного человека, было трудно представить, что он провёл безвыходно двадцать лет в ничтожном пространстве заполярной пещеры. 
И Илья, слегка щуря глаза, изучал 43-летнюю Арину. Она была по-прежнему хороша, лишь немного пополнела, но то был случай, когда лёгкая полнота красит женщину, делает её особенно желанной. И всё-таки она изменилась, даже глаза изменились, точнее, стало иным их выражение. Илье пришлось приложить немалые усилия, чтобы выдержать её властный взгляд.  Мелькнуло: «Это политическая борьба так подействовала на неё. Ещё немного и она станет верховной владычицей всея Руси».
Наконец Арина очнулась и, улыбаясь, протянула руку старому другу.
— Илья, дорогой ты мой, сколько лет, сколько зим!
— Рад, что не забыла, — недоверчиво улыбнулся Илья, пожимая руку любимой женщины.
— С чем пожаловал? — Арина хотела говорить мягко, как во времена далёкой молодости, но голос не слушался. Как ни старалась, она не могла до конца подавить начальственный настрой голосовых связок. — Такие люди, как ты, зря не приходят, — услышала она свои слова, произнесённые тоном старшего товарища. — Садись и выкладывай!
Сколько раз представлял он там, в пещере, как встретится с Ариной, как сообщит ей о чуде создания сверхчеловека, как она изумится и как взглянет на него влюблёнными глазами! И вот этот звёздный миг настал. Он побледнел, холодная испарина проступила на белом, не тронутом загаром лбу, вертикальные складки меж бровей углубились.
— Арина, — Илья заговорщически понизил голос, — мне кажется, мы на пути создания тех, о ком когда-то даже не смели помыслить... о тех, кто грядут за нами, — Арина вздрогнула и тоже побледнела.
— Этим ты и занимался все эти годы?
— Да. Я использовал преимущества нашего способа инкубации. Не буду входить во все подробности, важен результат.
Арина сразу чутьём своим уловила, к каким последствиям могла бы привести работа Ильи. Она уже хотела тут же расспросить его, как выглядят те, которых он так долго творил в путоранской глуши, но тревожная мысль заставила её прекратить расспросы: «Мой кабинет наверняка прослушивается. Президент и его клевреты следят за каждым моим шагом».
— Постой, Илья, — еле слышно произнесла Арина и быстро написала на клочке бумаги: «Давай поедем подальше от Москвы, где нет всевид. очей и всеслыш. ушей. Там всё обстоят. расскажешь».
Они вышли из здания Госдумы, и Арина остановила случайное такси. «Казанский вокзал», — отдала указание шофёру. На площади трёх вокзалов поменяла такси. «Гони в Шатуру, а там я скажу, куда дальше», — приказала новому водителю и завела разговор о здоровье Поползнева, об Анфисе, о погоде и об успехах своих близнецов.

* * *

Место, куда Арина привезла Илью, было территорией небольшого, канувшего в небытие пансионата, построенного во времена первых советских пятилеток для отдыха рабочих какого-то московского предприятия. Такси остановилось возле давно заброшенного двухэтажного бревенчатого дома с оконными проёмами, заколоченными крест-накрест старыми замшелыми досками. «Выходим», — сказала Арина. Они вышли из машины и с наслаждением вдохнули ароматный  воздух. «Смотри, — Арина широким жестом обвела окружающий пейзаж, — такого ты никогда не видел и едва ли когда увидишь».
Илья огляделся. Мёртвый дом стоял в светлом сосновом бору на высоком берегу небольшого лесного озера. К воде вела деревянная полусгнившая лестница, её нижние ступеньки когда-то упирались в мостки для купания.
— Вот они, обожаемые художниками живописные руины! — грустно усмехнулась Арина.
— Пожалуй, — неуверенно согласился Илья.
¬— Но я вижу в этой картине кое-что ещё, — мечтательно продолжила Арина. — И этот шедевр деревянного зодчества, сложенный из толстых потемневших от времени брёвен, и тёмное озеро с берегами, заросшими осокой, и останки лестницы, и покосившиеся мостки, потерявшие половину своего настила, — всё это производит впечатление чего-то прекрасного, но почему-то ставшего ненужным и забытым. И эта звенящая тишина лишь усиливает впечатление ненужности, ошибочности того забытого мира.
— А у меня почему-то нет чувства ненужности того мира, — пробормотал Илья.
«Боже! — мелькнуло в его голове. — Ведь этим толстенным соснам, обступившим дряхлые руины, уже более ста лет! Сколько счастливых лиц они видели, сколько радостного смеха слышали! Но, увы, безжалостное забвенье поглотило и людей, дышавших этим воздухом, и само их время. И всё-таки, как бы я хотел прожить остаток дней своих рядом с тенями тех людей и с этим тихим лесным озером! Но нет. Я ещё не заслужил отдыха. Работа с путоранками ещё далека от завершения».
 
По замшелой давно нехоженой дорожке, они медленно двинулись вдоль берега озера и вскоре набрели на деревянную беседку. Это ажурное сооружение, несмотря на свой старинный дизайн, выглядело прочным и вполне функциональным. Арина вошла в беседку, по-хозяйски смахнула со столика и сидений мусор, занесённый ветрами, вынула из сумочки небольшой флакон качественной водки и поставила его в центр круглого столика. Илья сразу отметил, что и беседка, и столик, и скамейки вдоль решетчатых стенок претерпели недавнюю реставрацию.
— Вот место, где я знакомлю преданных мне людей с моими планами, — весело и гордо заговорила Арина. — Про эту беседку никто не знает. Я сама наняла плотника из соседнего лесного кордона, чтобы обновить такую прелесть. Взгляни на этот чудесный вид, — она махнула рукой в сторону сверкающей глади озера, — и обрати внимание, какой тут воздух! Но главная прелесть этого места в том, что здесь за мною никто не следит и не оцифровывает каждый мой жест и каждый вздох.
«Неужели у неё развивается паранойя диктаторов? — подумал Илья. — Или её опасения оправданы? Кто знает? Ей виднее». Будто угадав его мысли, Арина усмехнулась:
— Илья, я в трезвом уме, и память меня пока не подводит, но то, с чего ты начал свой отчёт о работе в путоранской пещере, особенно выражение твоего лица и твой напряжённый голос не на шутку взволновали меня. Я много лет не видела тебя, но месяцы, проведённые в пещере, не забыла. Ты добрый и талантливый, и я знаю, на что ты способен. И хотя я не занимаюсь наукой — ведь теперь я государственный человек — но я нутром своим чую, что ты замахнулся на нечто из ряда вон. Давай-ка прими водочки, как говорится, для снятия стресса и, не торопясь, докладывай о своих достижениях.

Арина отвинтила металлическую пробку, отхлебнула глоток и передала флакон Илье. Он улыбнулся и с удовольствием прильнул губами к стеклу, ещё хранившему тепло Арининых губ:
 — Тогда слушай. Я поведаю тебе о нашем самом важном достижении. Сразу оговорюсь, идея принадлежит моему гениальному боссу — Фёдору Яковлевичу Поползневу. Это он предложил использовать клонотроны для попыток усиления интеллекта за счёт гипертрофии нервной ткани. К сожалению, этот самый простой и самый прямой путь к повышению умственных способностей был отвергнут естественной эволюцией хотя бы потому, что женщины не могли бы рожать таких крупноголовых младенцев. А соразмерное увеличение таза привело бы к неспособности женщин быстро бегать. Обстоятельство, сама понимаешь, немаловажное в условиях дикой природы, кишащей хищниками. Однако ж при выращивании плода в клонотроне нет ограничений, связанных с размерами новорождённого. Проблема была в ином. Нам нужно было найти такой состав питательного раствора, который ускорил бы развитие именно нервной ткани плода и, прежде всего, его головного мозга.
Методом проб и ошибок мне удалось найти подходящий состав. Однако попытка создать супермальчика с треском провалилась. Он получился крупным, с большой головой и уродливым лицом, покрытым густой рыжей растительностью.
— Представляю, каково было вам каждый день любоваться таким монстром, — ужаснулась Арина.
Илья сокрушённо махнул рукой:
 ¬— Слушай дальше. Из-за величины и волосатости мы назвали его Самсоном. Его уродливость ещё можно было стерпеть. Как говорится, «не с лица воду пить», тем более, что этот мой клон в своём умственном развитии, безусловно, обгонял и меня, и даже Поползнева. Однако ж было кое-что похуже и пострашнее: дело в том, что уже к девяти годам мальчик превратился в звероподобного дикаря.
— Что ты имеешь в виду под словами «звероподобный дикарь»? — не выдержала Арина.
 — Грубость и гиперсексуальность. Он бросался на всё, напоминающее женщину... — Илья замолчал, не решаясь рассказывать историю с нападением на Анфису. Пропустив этот инцидент, он продолжил: — Однажды Самсон убежал из пещеры. Это случилось вечером 31-го декабря 24-го, посреди новогодней ночи. Мы, конечно, бросились его искать, но, к сожалению, не нашли... был буран и мороз минус 35. Умнейший парень просто замёрз. Лишь летом, когда земля очистилась от снега, труп Самсона был найден охотником-эвенком на южном берегу озера.
— С ума сойти! — вскрикнула Арина. — Похоже, вы с Поползневым подзаигрались. Да и неудивительно. Я в вашей пещере всего четыре месяца провела и то едва не свихнулась, а вы торчите там уже лет двадцать, не меньше.
— Боюсь, ты теряешь нить моего повествования, — застенчиво улыбнулся Илья, —  наверное, подустала. Может, выпьем?
— Давай, — Арина сделала большой глоток, крякнула, прослезилась, и слегка осипшим голосом буркнула:
— Валяй дальше!
— Сразу после гибели Самсона я заложил клон женского пола.
— От кого взял исходные клетки? ¬— не сдержалась Арина. — Наверное, от Анфисы?
Илья усмехнулся:
— Донором исходного клеточного ядра послужила ты, Арина.
— Чёрт! Откуда у тебя мои клетки? ¬— вскричала она.
— Как откуда? Помнишь, мы брали у тебя кровь, когда ты ждала рождения своих близнецов?
— Честно говоря, не помню.
— Прости меня, Арина, но я взял у тебя кровь на всякий случай, если вдруг потребуется  изготовить твою копию.
— Смысл?
— Видишь ли, Арина, сейчас всё это во мне поостыло, но тогда я был сильно влюблён в тебя.
— Странная логика, — хмыкнула Арина, уставившись на Илью своим коронным немигающим взглядом. — Пожалуйста, продолжай.
— Девочка родилась крупная с увеличенной головкой. Она быстро росла и ещё быстрее развивалась. И сейчас в свои неполные девять она, представь себе, уже достигла твоих габаритов. Но поведение её, слава богу, пока не вышло за рамки дозволенного. Поползнев считает, что самую опасную стадию мы с ней проскочили. Мы назвали девочку Далилой.
— Ну и как выглядит эта Далила? Что она может? — с явным интересом спросила Арина.
— На мой взгляд, это довольно симпатичная девушка. Она, конечно, похожа на тебя, но всё-таки не твоя копия. И она дьявольски умна.
— Умнее меня? — хохотнула Арина.
— Увы, Арина. Похоже, подтвердилась одна парадоксальная мысль Оскара Уайльда: «Эхо часто прекраснее голоса, который оно повторяет».
— Не темни, отвечай прямо! — Арина была явно раздражена.
— Далила умнее всех людей, которых я видел в своей жизни, — отчеканил Илья.
— С ума сойти! Вот это результат, так результат... — остекленевшие глаза Арины остановились на деревянном кружеве, обрамляющем крышу беседки. — И ко всему прочему, насколько я понимаю, ваши суперклоны развиваются много быстрее обычных людей и обычных клонов. Похоже, они кончают расти уже к 9-10 годам.
— Это ещё один неожиданный эффект нашего нового питательного раствора.
— Что ты сделал, когда увидел, что Далила не монстр?
— Я тут же захотел заложить ещё трёх её близняшек. Но Поползнев попросил подождать хотя бы годик.
— Почему только трёх, — Арина, привыкшая к речам с трибуны, забыла понизить напряжённость своего голоса.
— Ты хотела бы больше?
— Не передёргивай мои слова! — будто по инерции возмутилась Арина. — Прости, Илья, но от всего, что ты наговорил, у меня голова кругом пошла. Теперь мне придётся неделю переваривать возможные последствия вашего эпохального прорыва. Впрочем, одно ясно, твои умнейшие девахи могут оказаться пострашнее гиперболоидов инженера Гарина. Надеюсь, ты понимаешь, что о твоих монстрах не должна знать ни одна живая душа. Штук сорок таких чудо-девчат под моим чутким руководством элементарно перевернут мир, совершат революцию в самых продвинутых областях науки и техники. С их помощью Россия, наконец, сможет стать мировым лидером во всём. Но пока их нельзя никому показывать.
— А где я их спрячу? — раздражённо проворчал Илья.
— Пока я не стала президентом РФ, тебе придётся разводить своих гениальных барышень в путоранской глуши.
— Но, ты же знаешь, что в нашей пещере нет места даже для десятка детей, тем более, таких крупных и таких быстро растущих.
— К счастью, у меня есть деньги. Давай, я пробью в базальте рядом с вашей пещерой просторный зал, где можно будет разместить небольшой интернат на несколько десятков твоих супердевок. Будем рассматривать этот интернат как рассадник будущих титанид наук и искусств. Там же можно организовать и школу с доступом к интернету. Ну, а когда захватим власть в этой стране, построим для твоих монстряшек целый город в зоне нормального климата.
— Да, конечно, всё это можно организовать, лишь бы настрогать их побольше. Кстати, мы решили назвать эту однополую породу людей «путоранками». Если будут деньги, я смогу смонтировать хоть сотню клонотронов, а пока путоранки растут, ты построишь для них город.
— Вот пока ты говорил, я уже прикинула, где его строить.
— И что? Придумала?
— Есть в Сибири одно замечательное местечко — Минусинская котловина.
— Чем же оно замечательно?
— Это прогиб земной коры, ограниченный со всех сторон горными хребтами. Там климат значительно мягче, чем за пределами котловины. Это в основном степь с толстым слоем перегноя. В том райском местечке издавна селился человек. По количеству древних могильников на квадратный километр Минусинская котловина занимает одно их первых мест в мире.
— На мой взгляд, степь не лучшее место для города путоранок.
— Чудак-человек, там же полно чрезвычайно живописных районов с реками, озёрами, лесами и горами. Только выбирай. А народу мало. Идеальное место, чтобы спрятать город с небольшим населением.


37
Арина настолько погрузилась в разговор, что всё вокруг неё будто пропало. Исчезли беседка, лес и озеро. Оставались лишь голос Ильи и образы его монстров. Они представлялись Арине огромными рыжими неандерталками, от которых веяло первобытным ужасом. Сильный раскат грома вернул её в реальность.
— Взгляни на озеро! — голос Ильи передал сильное волнение. — Видишь? Тот берег уже скрылся за пеленой дождя!
— Да-а, похоже, мы влипли! — нервно рассмеялась Арина. И как она ни храбрилась, побелевшее лицо выдавало немалый испуг. — Да ничего страшного, — продолжила она хорохориться, — летний ливень скоро кончится, и... — она застыла на полуслове, ибо яркая огненная стрела вонзилась в озеро вблизи их берега, и тут же оглушительно грохнул гром.
После этого какое-то время простояла тишина, даже ветер, казалось, стих, и Арина с Ильёй явственно услышали шум приближающегося ливня. На их глазах серая стена дождя скрыла всё озеро, ещё мгновенье — и стихия небесной влаги поглотила беседку. Стало холодно и зябко. К счастью, в отсутствии ветра дождевые струи не достигали их тел. Арина с ужасом подумала: «А что если какая-нибудь шальная молния угодит в беседку, и тогда прощай всё?! Да чёрт с ней, с моей жизнью, но ведь со мною погибнет и моя дерзкая мечта перевернуть этот постылый мир!»
Подул сильный ветер, теперь крыша беседки уже не защищала от ливня. Илья охватил Арину в объятья и стал спиною к ветру. Вдруг совсем рядом, новая огненная стрела пронзила пересыщенный влагой воздух, и в тот же миг раздался взрывоподобный грохот грома.
— Смотри! — крикнул Илья и показал рукой на место, куда угодила молния. Там в облаке белого пара стояла вековая сосна. Когда через несколько секунд ливень смыл пар, стала видна длинная светлая полоса обнажённой и исковерканной древесной мякоти. Лишённая коры полоса тянулась вдоль всего ствола от верхних веток до комля.
— Чёрт побери, Ариночка! — нарочито прокартавил Илья на американский манер. — Нас едва не убил случайный электрический разряд.
— Ты читаешь мои мысли, — Арина, приложила всю свою волю, чтобы стряхнуть с себя липкий и унизительный страх. — Ведь если бы сейчас нас убило, история пошла бы по совершенно другому пути.
— Однако ж молния пролетела мимо, — весело отозвался Илья. — Скоро та сосна с ободранной корой погибнет и будет годами стоять тут — сухая и бесхвойная — как память о важнейшем историческом событии нашей эпохи — о досаднейшем промахе Громовержца.
— Но если бы та молния всё-таки угодила бы в нас, -— на щеках Арины проступил обычный для неё румянец, -— то это прекрасное дерево осталось бы живым. А в истории всё шло бы по-старому — невыносимо скучно и пошло.
— Вот именно, Арина, — Илья отхлебнул водки и тихо, будто обращаясь к себе, отрешённо произнёс: — И тогда в истории не появились бы неожиданные страницы, связанные с нашей сверхактивной деятельностью.
— Чёрт! — выругалась Арина. — Не догадывалась, что с твоим уходом в пещеру мир потерял крупного философа-скептика.
— Знаешь, в пещерной тиши хорошо думается, — губы Ильи растянулись в блаженную улыбку, — но серьёзно браться за философию уже поздно. Жизнь слишком коротка, чтобы успеть пройти целых два поприща.
— Но я чувствую, что ты в той пУстыни всё-таки успел до чего-то додуматься, — продолжила допытываться Арина. — Скажи, до чего?
— Хотя бы до отвратительно простой истины, что у жизни человека нет ни малейшего смысла, и никакой цели у неё нет, — угрюмо проговорил Илья. — Правда, у некоторых индивидов есть желание осуществить свою мечту. Но мечта у каждого своя.
— А как быть с мечтой построить общество полного и всеобщего изобилия? — усмехнулась Арина.
— Вера в общество изобилия — чушь собачья.
Арина с испугом взглянула на Илью. 
— Но ведь ты создаёшь своих супердевок, чтобы ускорить прогресс человечества. То есть для того, чтобы приблизить эпоху всеобщего изобилия.
— Вера в прогресс, который постоянно улучшает и облегчает нашу жизнь, — очередная благая дурь вроде Царства Божия или научного коммунизма, — фыркнул Илья.
— Значит, ты создаёшь своих путоранок совсем не ради прогресса?! — чуть ли не вскричала Арины
— Боюсь, сейчас я окончательно тебя потеряю, но, как говорится, истина дороже. Так слушай, Ариночка: «Я создаю этих чудо-бабёнок для удовлетворения моего ненасытного любопытства, и точка! Можешь считать это моею блажью».   
— Дорогой Илья, я услышала тебя и всё-таки — прости! — не поверила. Ладно, будем считать, что мы слегка развлеклись остроумной болтовнёй. А теперь вернёмся к нашим баранам, — снова властно заговорила Арина. — Ты должен немедленно заложить ещё трёх моих копий.
— Ариночка, не беспокойся, сначала мы посмотрим, какой будет Далила в десять, а потом, после расширения нашей пещерной территории, начнём штамповать далилоподобных путоранок в любом объёме. 

Вскоре ливень перешёл в мелкий дождь, и наконец появилось солнце.
— Пронесло! — рассмеялся Илья.
— Это добрый знак, — серьёзно добавила Арина, глядя на сияющее небо.
«Боже! Магический агат её глаз в лучах солнца становится прозрачным сердоликом!» — мелькнуло у Ильи. Переведя взгляд на лёгкие туфли-лодочки Арины, широко улыбнулся.
— Прогулка босиком по мокрой траве, госпожа Предпрезидент, опасна для вашего здоровья. Полезайте-ка мне на крикушки и бегом к машине!
— О, Илья! Что бы я без тебя делала! — весело, по-детски, рассмеялась Арина.

* * *

На обратной дороге они заехали в какой-то мотель. Отпустили такси и сняли номера на втором этаже заведения. В скромном ресторанчике выпили сухого вина и закусили чем-то, по виду напоминающим подгорелые лепёшки. Называлось кулинарное изделие «котлеты по-мещёрски», вкус их был странным, но приятным. Вся эта экзотика расслабила подвыпившую Арину, и она с удовольствием ощутила себя обычной женщиной, с обычными женскими интересами, а вся её борьба за власть куда-то отошла, затихла, потеряла смысл, и впервые за последние пятнадцать лет ей стало легко и радостно. Напротив неё сидел приятный мужчина не первой молодости, и она с удовольствием изучала его мужественное лицо.
— А расскажи-ка мне, старый-от казак да Илья Муромец, с какой же это стати, хотел ты мою копию втихаря сварганить? Уж не планировал ли ты её себе в полюбовницы взять? Ведь странное дело, но ты до сих пор не женат.
— Не смущай меня, Аринка! Ты сама во всём виновата. Знала бы ты, как возрадовались все миллиарды моих клеточек, когда я впервые увидел тебя там, в Петербурге, в особняке Никифорова. А потом, уже в пещере, лучше узнав тебя, я окончательно потерял голову. И как выразился мой любимый Н.В.Гоголь: «Погиб казак, пропал для всего казацкого рыцарства». А что, скажи, мне оставалось? Вот и нацелился я на неправедное дело — скопировать тебя, ни слова тебе о том не сказавши.
— С ума сойти! Да неужто ты и на самом деле хотел вырастить мой клон, чтобы элементарно реализовать свою низменную страсть? — почти искренне возмутилась Арина.
— Да что ты, Аринушка? Далила стала для меня иконой, глядя на неё, я видел тебя. И в то же время я был для неё отцом, ведь, изменив стандартный питательный раствор, именно я внёс довольно существенный вклад в её  интеллект и личность, однако ж, внешний вид слегка подпортил.
— Выходит, ты, как отец моей дочери, в некотором роде мой муж, — вкрадчиво проворковала Арина, лаская Илью жгучим взглядом своих агатовых очей.
Они вышли из ресторана и поднялись на второй этаж. Коридор был пуст. Арина оглянулась и, убедившись, что они одни, обняла Илью и жадно поцеловала. От неожиданности он отпрянул, а она недовольно пробурчала: «Имею полнейшее право любить отца своей дочери». С этими словами она затащила Илью в свой номер.

Утром за кофе серьёзная и подтянутая Арина заявила: «Илья, пожалуйста, не воображай, что ночной инцидент будет иметь для тебя какие-то далеко идущие последствия. Но и не думай, что я сделала это спьяну. Должна признаться, мне страшно хотелось согрешить с тобой ещё во время дипломной работы. Но ты казался мне тогда холодным и твёрдым, как путоранский базальт, да и сама я элементарно боялась переступить через определённый порог. Короче, мой милый казачок, я с радостью пошла бы за тебя хоть сейчас, но у меня есть великая цель влюбить в себя всех граждан России. А развод  с Никифоровым создал бы мне лишние проблемы».
Илья только молчал и улыбался.
— Слушай, вдруг пылко заговорила Арина, а не окажутся ли твои путоранки монстрами пострашнее Франкенштейна.
— И Поползнев меня этим пугал и даже Анфиса. Но я говорил им и тебе повторю: «Не могу я унять в себе этот огонь, это адское пламя желания хоть одним глазком заглянуть в будущее и увидеть более продвинутый вариант рода человеческого.
— Состоящего из одних баб, ¬— хохотнула Арина.
— Красивых, гениальных и бесплодных.
— Почему бесплодных?
— Потому что у Далилы матка и трубы находятся в зачаточном состоянии. Увы, но она обречена на бесплодие.
— Ты хочешь привязать человечество будущего к поползневским клонотронам?
— Что делать? За прогресс надо платить. Кстати, ты никогда не задумывалась, почему современная женщина, фактически, не может родить в одиночку, почему ей нужна помощь повивальной бабки.
— Вот я слушаю тебя и дивлюсь, почему меня не ужасают описанные тобой картины будущего. А ведь любая нормальная женщина, услышав такое, элементарно возненавидела бы тебя и сделала бы всё, чтобы уничтожить в зародыше всех твоих, прости господи, путано-путоранок, — Арина несколько секунд молчала, уставившись на недопитую чашку кофе. — Знаешь, — продолжила она, — я давно заметила, что я куда жёстче большинства женщин. Быстров даже советовал померить уровень тестостерона в моей крови. Не мерила и мерить не буду, но должна сознаться, что для достижения своей цели я готова много раз нарушить правила современной морали и даже существующий уголовный кодекс, если иначе цель моя, великая и выстраданная цель моя, ¬— надрывно повторила Арина, — не будет достигнута. Конечно, мне далеко до аморальности Наполеона или Иосифа Виссарионыча, но я замахнулась на полный слом устоев современного общества. И я вижу, в этом деле мы с тобою близнецы-братья.

Арина вызвала из Москвы новое такси и в пути расспрашивала временного мужа о внешности, привычках и знаниях своей единокровной дочери. Возле первой станции метро она сменила такси и рассталась с Ильёй.
— Дорогой, дальше поедешь один. Не обижайся, я впуталась в очень серьёзное дело. И не жалей меня! — огонь сверкнул в тёмных очах Арины. —  Я знаю, ради чего рискую, но не хочу подвергать опасности своих любимых.


38
4-го ноября 2035-го пещера отметила десятилетие Далилы, а пятого ноября Илья, ничего никому не сказав, приступил к выращиванию ещё трёх путоранок с генами Арины. 85-летний Поползнев было возмутился, решив, что «сынок» уже скинул его со счетов. Илья оправдывался, что, дескать, новые  путоранки просто повторят путь, пройденный Далилой. При этом не преминул заметить, что он взрослый человек и имеет полное право поступать, как считает нужным. Фёдор Яковлевич попытался напомнить сопещернику об ответственности учёного за продукт своего творчества, но тот лишь беззлобно отмахнулся, что, мол, если бы люди не экспериментировали, то до сих пор сидели бы в пещерах и даже огня бы не покорили.   
Анфиса, увидев, что между Поползневыми зреет напряжённость, решилась открыть Илье тайну его происхождения. Он было не поверил, но фотографии сорокалетнего Поползнева и клятвенные заверения Фёдора Яковлевича заставили его принять поразительную реальность. Выходило, что Илья, потратив полжизни, всё-таки нашёл своих родителей.
Восстановив в пещере мир и покой, Анфиса поделилась с сопещерниками мыслью, которая давно её смущала.
— Господа Поползневы, — заявила она на вечернем чае, — хочу обратить ваше внимание на отсутствие генетического разнообразия у штампуемых вами путоранок. Посудите сами, что случится с девочками при столкновении с инфекцией, против которой у них просто не окажется иммунологической защиты. Вы же знаете, что даже при великих пандемиях прошлого погибали далеко не все, потому что в популяции имелось немалое генетическое разнообразие.
¬— Намёк понял! — засмеялся Илья. — Анфиса Юрьевна, вы абсолютно правы. Нам нельзя увлекаться клонированием одной женщины даже такой бесподобной, как Арина. Мы не знаем, какие мины замедленного действия таятся в её геноме.
— Короче, друзья, — подвёл итог Фёдор Яковлевич, — Пусть Анфиса съездит в Норильск и возьмёт образцы крови женщин из тамошней центральной станции переливания крови. В доноры обычно записываются женщины здоровые, к тому же мы их не видим, и это не собьёт нас в сторону предпочтения дам с приятной наружностью.
— И вообще, это отличная мысль, — согласился Илья. — Так мы создадим полноценную и перспективную популяцию, ведь она отразит наследственность сильных и энергичных людей, чьи предки попали на Крайний Север из самых разных точек огромной России. Среди них будут люди разные по своим талантам и по силе интеллекта.
— И по порокам, — не удержался от ложки дёгтя Фёдор Яковлевич.

Уже через неделю клеточные запасы пещеры резко возросли за счёт ста десяти образцов крови безымянных норильчанок. Илью захватила мысль о многообразной популяции путоранок. Он уже видел картины далёкого будущего: улицы и площади городов, заполненные прекрасными полуобнажёнными девами. Все они улыбаются и машут ему рукой. «Вот он главный мой порок, — усмехнулся Илья, вернувшись в реальность, — в любой картине, созданной моим воображением, зримо или незримо всегда присутствую и я сам. Впрочем, этот порок мышления, боюсь, присущ вообще всем людям».

* * *

Утром 3 февраля 2036 года в роскошную гостиную петербургского особняка Арины вошёл Илья, держа за руку высокую черноглазую девушку, которой на вид было не меньше семнадцати.
   — Заходите, дорогие северяне, как долетели? — внешне спокойно приветствовала гостей хозяйка, не отрывая глаз от своей генетической копии. «С ума сойти! — хотелось ей воскликнуть. — Невеста на выданье! А ведь ей всего-то десять!»
— Здравствуй, Арина! — понимающе улыбнулся Илья. — Познакомься с Далилой. Особо с нею не церемонься. Кстати, она знает о своём тесном родстве с тобой.
— Здравствуйте, Арина Сергеевна! — зазвучал низкий голос путоранки. —Извините, пока не могу решиться назвать вас иначе... Видимо, мне надо к вам привыкнуть, — добавила Далила и смело встретила властный взгляд единогенной матери.
Услышав голос своего клона, Арина вздрогнула: в необычном, почти мужском тембре девочки ей почудилась угроза. «Да какая угроза может исходить от ребёнка? — успокоила себя Арина. — Просто у Далилы крупная гортань. Девица, конечно, похожа на меня в молодости, но всё-таки она другая. Чувствую, она серьёзнее и глубже, чем была я в свои шестнадцать-семнадцать».
— Дорогая Далилочка, мне тоже надо привыкнуть быть матерью такой взрослой девушки. Давай же расцелуемся, — и Арина развела руки, чтобы обнять дочь. Но та застыла, как статуя, не в силах шевельнуть даже языком. — Далилочка, девочка моя! — ахнула Арина. — Бедная моя дикарочка, проведшая всю жизнь в пещерном заточении.
— Твоя дочь не такая уж дикая, ¬— обиделся Илья. — Чуть потерпи, и она разговорится.
— Далилочка, чем бы ты хотела заняться в этой жизни? — спросила Арина.
И тут Далила, будто подтверждая слова Ильи, ожила и разразилась неожиданно длинной фразой.
— Я хотела бы стать полководцем, но, к сожалению, Российская федерация в настоящее время ни с кем не воюет.
— С ума сойти! Каким таким полководцем? — изумилась Арина.
— Вроде Александра Великого или хотя бы Наполеона Бонапарта, — спокойно уточнила Далила.
Арина от изумления потеряла дар речи.
— Я вижу, Арина, ты удивлена, — поспешил заполнить паузу Илья. — Наверное, ты подумала, что интересы Далилы из серии военных увлечений мальчиков-подростков, но она, уверяю тебя, девушка весьма серьёзная. Она прочла все основные труды по военному искусству и в области военной истории заткнёт за пояс любого специалиста.
— Интересно, — Арина сузила глаза, — а ответь-ка мне, Далила, почему великий Ганнибал после серии блестящих побед всё-таки проиграл войну Риму?
Далила подняла брови, недоумевая, зачем, мол, задан ей столь оскорбительно простой вопрос.
— Ганнибал проиграл войну из-за сочетания нескольких факторов, — спокойно и уверенно заговорила первая путоранка. — Во-первых, несмотря на серию блистательных побед, он не был готов к штурму хорошо укреплённых фортификационных сооружений города Рима. Ему требовалось восполнить немалые людские потери, понесённые карфагенянами за два года лишений и непрерывных сражений, и к тому же у Ганнибала не было инженеров, умеющих строить хорошие осадные машины. Однако суффеты Карфагена не спешили усиливать воинский контингент великого полководца, ибо вполне обоснованно опасались, что, победив римлян, он вернётся домой в ореоле народной славы и без труда захватит власть в столице. Во-вторых, римляне не пали духом и изменили тактику. Теперь они старательно избегали полевых сражений, заставляя Пунийца тратить годы на бессмысленные осады южно-италийских городов. А тем временем Рим собирал войска. В-третьих, военной историей доказано, что армия, которая не ведёт активных боевых действий, быстро теряет боеспособность. Достаточно вспомнить деградацию наполеоновской армии в Москве в напрасном ожидании подписания мира с русскими. Нечто подобное случилось и с армией Ганнибала. Зиму после грандиозной победы при Каннах он провёл в Капуе — богатом южно-италийском городе; и вот тут полководец, который ранее спал на земле рядом с солдатами и питался скудным солдатским пайком, погряз в роскоши, пирах и низменных утехах в обществе красивых и коварных местных женщин. Замечено, что после той злополучной зимовки Ганнибал не смог одержать ни одной серьёзной победы. А время шло, и наконец вступил в действие четвёртый фактор: у Рима появился свой великий полководец — Сципион — впоследствии получивший почётное прозвище «Африканский». Он совершил манёвр, неожиданный для противника, — переправил свою прекрасно обученную армию в Африку и стал угрожать непосредственно самому Карфагену. Пуниец был вынужден покинуть Италию и поспешить на помощь родному городу. При местечке Зама (невдалеке от столицы современного Туниса) состоялась битва, в которой Ганнибал был разбит наголову.
— Ай-да Далила! Ай-да дщерь, — Арина не скрывала восхищения. — Дай-ка я тебя поцелую. Надеюсь, мы с тобой поладим.
Целуя дочь, невольно ощутила её превосходство. На миг Арине показалось, что целуется со своим увеличительным зеркалом для макияжа. Все черты верхней части лица «отражения» были заметно крупнее «оригинала».

   
39
На следующий день Арина проснулась с мыслями о Далиле. С одной стороны, она была в восторге от умственного развития своей единогенной дочери, а с другой — кое-что в характере девочки настораживало: уж больно рациональна, уж больно высокомерна.
За утренним кофе состоялся её разговор с Ильёй.
— Меня волнует будущее Далилы, — заговорила Арина, глядя в стол.
— Я тебя понимаю. Если её развитие будет идти тем же курсом, то лет через десять мы получим гениальную женщину, способную заменить сотню умнейших специалистов-мужчин.
— Это верно, но не в этом суть проблемы, — медленно и негромко проговорила Арина. — Видишь ли, меня немного смущает её холодность.
— Это не холодность, это стеснительность, — встал Илья на защиту своего возлюбленного чада. — Она просто не привыкла к тебе. Я уверен, ты скоро увидишь, что твои опасения напрасны... Кстати, завтра я возвращаюсь в свою пещеру, один без Далилы, так что вся ответственность за воспитание моей девочки ложится на тебя.
— Да, конечно. Далила должна быть со мной, но как воспитывать ученика, превышающего по способностям учителя?
— О, это старая проблема. Во все времена гении воспитывались обычными людьми. Главная твоя задача — сформировать мораль Далилы.
— Невольно вспоминаются законы робототехники, придуманные лет сто назад несравненным Айзеком Азимовым, — засмеялась Арина.
— Ты абсолютно права. Те три закона и я запомнил на всю жизнь.
— Напомни-ка их.
— Изволь. Первый закон: робот не может причинить вред человеку. Второй закон: робот должен исполнять все приказы человека, кроме тех, которые противоречат первому закону. Третий закон: робот должен заботиться о своей безопасности, если это не противоречит предыдущим двум законам.
— Отлично, чудак ты мой пещерный! Вижу, ты ещё не потерял свою память. А теперь попробуем  приложить законы Азимова к путоранкам. Первый закон им внушить можно, и... — Арина растерянно посмотрела на Илью, — и, пожалуй, это всё. Ни второго закона, ни тем более третьего ни одна путоранка никогда не примет, ибо их принятие означало бы признание господства над нею любого обычного человека, что, на мой взгляд, просто немыслимо. 
— Да, пожалуй, ты права, — согласился Илья. — Принципы гуманизма и даже любовь к людям, их породившим, привить, я думаю, можно, но признать превосходство людей над путоранками — никогда!

Илья с Ариной не догадывались, что их милая беседа прослушивается. Далила проснулась, и по дороге в ванную услышала голоса, доносящиеся из чайной комнаты. Девочка остановилась и напрягла слух. Законы робототехники заставили её улыбнуться. Далила тоже любила фантастику Азимова, но сравнение путоранок с роботами вызвало у неё взрыв возмущения: «Как? Как они посмели сравнить её — гениальную и тонко чувствующую девушку — с железкой, лишь подражающей обычному человеку?
В этот момент Арина сказала:
— И всё-таки я рискну передать верховную власть Далиле. Она плоть от моей плоти. Я уже люблю её и уверена, что она тоже любит меня. Это же естественно: любая дочь, хочет она того или нет, просто обязана любить свою мать.
— Моя бедная малознающая мама, — прошептала Далила, — любить свою мать — далеко не закон природы.
— Знаешь, — заговорил Илья, — успех с Далилой воодушевил нас на создание многочисленной популяции путоранок. Проблема лишь в том, где их расселить.
— Не волнуйся, милый, я уже отдала распоряжение пробить в скале рядом с вашей пещерой обширную полость для содержания нескольких десятков твоих супердевок. А как только захвачу верховную власть, построю для них целый город.
— Какая же ты у меня умница! — воскликнул Илья.
Люди на кухне замолчали. «Наверное, целуются», — подумала Далила и вошла в роскошную ванную. Сбросила ночную рубашку, высокое зеркало отразило безупречную девичью стать, будто выточенную из слоновой кости. Включила душ и громко прошептала: «Мать прекрасна, но я прекраснее и, главное, я умнее её. Я их переиграю. Они намерены создать целый город для людей моего типа. Жалкие слепцы! Воистину, не ведают, что творят. Популяция путоранок станет опорой моего будущего могущества. Но главная моя задача на ближайшие десять-двадцать лет — не испугать мать моим превосходством и дать ей возможность легко и радостно передать всю свою власть мне». 


 40
На президентских выборах 2036-го Арина победила уже в первом туре, оторвавшись от ближайшего преследователя на целые 23 процента. Народ охватила повальная эйфория в ожидании огромных перемен. Женщины ждали обещанной Великой Женской Революции, мужчины — просто новизны.

Один из первых указов нового президента касался строительства в пяти крупнейших городах (Москве, Петербурге, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде и Новосибирске) клонфабрик, способных производить до десяти тысяч клонов в год. Параллельно Госдума должна была принять два пакета законов о клонах. Первый — о равенстве в правах клонов и людей, зачатых по старинке, и второй — о создании государственного депозитария клеточного материала выдающихся персон. Чтобы снять страх населения перед клонами, Арина (зная, чего добилась Екатерина Вторая, сделав себе прививку от оспы) громогласно объявила о своей клоновой природе. Народ был изумлён. Прошёл слух, что выдающиеся качества этой женщины как-то связаны с её нетрадиционным способом зачатия. Это была великая психологическая победа Арины.
А далее последовало принятие Госдумой двух сенсационных законов. Первый закон давал право любой взрослой женщины (замужней или одинокой, умной или глупой) заказать для себя свою генетическую копию. Второй — давал право любой женщине взять на воспитание новорождённого клона любого человека, чей клеточный материал хранился в депозитарии. Те же права получали и мужчины, но не какие попало, а лишь со справкой об особых заслугах перед отечеством. Собственно, в этих двух правовых актах и заключалась суть Великой Женской Революции. Кроме того, учреждалась система детских приютов, где юные клоны с четырёх лет обучались языкам, письму, счёту и музыке. Уровень образования в школе тоже поднимался на небывалую высоту.

Уже осенью 2037-го в обстановке полной секретности началось строительство города Путоранска в Минусинской котловине. Это радостное для Ильи событие было омрачено смертью Поползнева. «Без него, — сокрушался Илья, — не было бы ни клонов, ни путоранок, ни Арины, ни меня самого». Первыми в Путоранске были построены детские учреждения для супердевочек, рождённых в заполярной пещере. Чуть позже (в начале 2038-го) приступили к возведению клонфабрики с производительностью двести пятьдесят путоранок в год. Эта фабрика была самым величественным сооружением Путоранска. Рядом с нею были построены роскошные приюты для младенцев и общеобразовательные школы-семилетки. В приютах путораночек воспитывали нянечки, говорившие на трёх языках. В четырёхлетнем возрасте девочки поступали в семилетку — аналог классической советской десятилетки. На 2050-й (к столетию Поползнева) было запланировано строительство университета имени Фёдора Поползнева, рассчитанный на самых талантливых путоранок.

Занятая великими делами Арина практически перестала видеть Никифорова, а тот всё глубже погружался в алкоголизм. «Чёрт бы побрал всё на свете! — жаловался он собутыльникам. — Я вытащил её, блин, так скать, из самой что ни на есть тины придонной, полюбил её, как никто никого во всём белом свете не любил, ноги её целовал, цацками и бронзулетками осыпал, исполнял все её причуды, прихоти и похоти... а теперь я, видите ли, ей не нужен, и остаётся мне лишь волком выть да горькую пить. Когда помру, будет она, ёшкин кот, локти себе кусать, что благодетеля своего в могилу, так скать, свела, да поздно будет».
В конце 2038-го Арине доложили, что её 68-летний супруг покинул сей мир — обширный инсульт. Причина — алкоголизм, ожирение и диабет второго типа. Мадам президент, узнав об этом, слегка прослезилась, с удовольствием отметив про себя, что ещё способна кого-то жалеть и даже оплакивать.
    Весной 2039-ого, в возрасте сорока восьми лет Арина вышла замуж за Илью Маковского, и это был союз равных.

* * *

Окружающий мир быстро заметил изменения во внутренней и внешней политике Кремля и пришёл в смятение. Куда девалась былая агрессивность? Страна сосредоточилась на строительстве и модернизации. Правда, российские войска боеспособности не теряли, по-прежнему пугая соседей новыми типами вооружений. А Арина неустанно внушала своим подданным, что Россия обладает самым богатым и самым обширным куском мировой суши, и посему россияне должны перестать вожделенно глазеть на Запад, а, засучив рукава, приступить, наконец, к освоению собственной территории. Сопротивление олигархов и прочих богачей было сведено к нулю с помощью новых отрядов капуанок. Неотразимые красотки вбивали в жадные головы толстосумов одну единственную и очень простую мысль: «Мальчики, делайте всё что угодно, но капитал должен оставаться в стране».
Экономическая политика Арины в общих чертах была понята соседями, но революционные изменения в области семейных отношений вызвали сначала изумление, а потом — отвращение. С парламентских трибун ведущих стран полились потоки обвинений кремлёвских властей в нарушении самых естественных и самых фундаментальных прав человека. Громы и молнии полетели в адрес полуварварской страны, которая-де попирает неотъемлемое право каждого человека иметь нормальную семью для производства детей, зачатых нормальным стародавним способом. Без конца повторялись две фразы: «Никакие президенты не имеют права вмешиваться в интимную жизнь своих граждан» и «Какое право имеют люди создавать себе двойников, когда не выяснены все последствия для здоровья существ, которых и людьми-то назвать можно лишь с известными оговорками?»
Более сурово звучали обвинения в нелегитимности новых законов Арины. Так очередная железная английская леди любила повторять: «Чего стоят все правовые документы, созданные государством, власть в котором захватила группа субъектов, отрицающих общепринятые человеческие ценности!?» Уровень русофобии побил все рекорды предыдущих эпох. Был даже создан новый международный орган — «Лига защиты цивилизации от России» — объединивший практически все нации мира. Целью «Лиги» было добиться свержения в России её антигуманного режима.
Пять лет шла невиданная по накалу информационная война, призывавшая народы РФ скинуть правительство НЕЛЮДЕЙ. Понятно, что главной мишенью критики была Арина Никифорова. Впрочем, более важной причиной раздражения мировой общественности был неожиданно быстрый подъём экономики России, но это было ещё полбеды. Самым очевидным эффектом правления Арины стал невиданный рост рождаемости. Демографы ведущих стран подсчитали, что если рост народонаселения РФ продолжится теми же темпами, то через какие-нибудь 25-30 лет россиян станет вдвое больше. Причём существенный вклад в тот прирост внесут клоны. А если к этому добавить поощряемое государством массовое производство клонов от особо отличившихся граждан, то вскоре мир получит огромную и преуспевающую во всех отношениях нацию.
Накал русофобии достиг критического уровня к началу 2056-ого года. Реакция 65-летней Арины была быстрой и эффективной. Просто наиболее талантливым путоранкам, достигшим шестнадцати лет, было дано задание создать электронное оружие, способное без единого выстрела парализовать экономику любой иностранной державы. Превосходство интеллекта путоранок было слишком велико, чтобы электронные войска прочих держав могли бы за короткое время создать хоть что-то подобное.
В мае 2056-го Россия направила «Лиге» ультиматум (названный, впрочем, «Меморандумом»), в котором говорилось, что если ведущие страны мира не прекратят вынашивать планы по свержению в России строя, свободно избранного её гражданами, то через три дня в два часа по Гринвичу одной из этих стран будет нанесён весьма ощутимый экономический ущерб.
Более часа эфир молчал — интеллектуалы мира напряжённо пытались понять, что скрывается за словами «весьма ощутимый ущерб». Были опрошены учёные, добившиеся успеха в самых передовых областях науки. Почти все они сочли российский «Меморандум» дешёвым блефом. Сразу после этого высоконаучного заключения мировые СМИ извергли невиданный по мощности поток антироссийской пропаганды, и каждая струйка этого злобного потока доносила до слушателя, зрителя и читателя одну единственную мысль — антигуманный московский режим должен быть ликвидирован, то есть уничтожен в самом прямом смысле этого слова. Правительства ведущих держав отдали распоряжение привести свои вооружённые силы в состояние полной боевой готовности. И тогда свершилось чудо — в указанный  «Меморандумом» день и час на всей территории Соединённого королевства потух свет. Все типы генераторов электроэнергии были выведены из строя. Теле- и радиовещание страны оборвало свои сообщения на полуслове. Космонавты, срывая голоса, передали на землю, что вся Великобритания и северный кусочек Ирландии погрузились в кромешную тьму. И сразу после этого прозвучало выступление Арины:
— Мы охладили экономику Соединённого Королевства, чтобы остудить горячие головы клонофобствующих русофобов, грозящих нам войной на уничтожение. Если в ближайшие три часа не будет принят наш «Меморандум», то все ненавидящие нас государства разделят судьбу Великобритании и Северной Ирландии. 
Один за другим парламенты стран принимали российский «Меморандум». Последней его приняла Америка. После этого выработка электроэнергии в Соединённом королевстве возобновилась.

Этот дикий поступок Арины стал самым драматичным событием двадцать первого столетия. После него США охватил страх перед клонами, якобы внедрёнными российской разведкой. Яйцеголовые «гении» из ФБР рассудили, что Москва могла заполучить биологический материал от многих политиков США, а выращенных клонов, обучить в российских спецшколах и подкинуть в семьи тех же политиков под видом их побочных детей. Внедрённые таким хитроумным способом агенты Кремля, по мнению американских гениев разведки, со временем могут выдвинуться на высокие государственные должности и в конечном счёте захватить власть в США. Страну охватила тотальная клонофобия. Для выявления глубоко законспирированных российских агентов была создана специальная государственная антиклон-комиссия. Однако тщательное изучение членов семей крупных чиновников не привело к выявлению искомых субъектов. Тогда один журналист CNN предложил поискать русских агентов в семьях, у которых внезапно и непонятно откуда появились дети. Этот подход был одобрен обеими палатами Конгресса. Были назначены большие вознаграждения бдительным гражданам, усмотревшим появление в чужих семьях новых детей, но при этом не заметившим беременности потенциальных матерей.
Были выявлены тысячи таких непонятно откуда возникших новых граждан США, но последующее расследование показало, что в большинстве случаев речь шла о бездетных семьях, вполне законно усыновивших чужих детей. В некоторых случаях дети были просто куплены или даже украдены, но не было найдено ни одного ребёнка, возникшего в обход женской матки. Раздражённая комиссия ограничилась предложением Конгрессу принять закон, категорически запрещающий клонирования людей и на том успокоиться.
Но когда конгрессмены приступили к слушаниям проекта антиклонального закона, выяснилось, что многие слуги народа собираются голосовать против, ибо в американском обществе возникло и стало быстро набирать силу движение проклонистов. Это движение возглавила группа отчаянных феминисток Гарварда. Они ознакомились с сутью программы Арины Никифоровой и нашли её весьма привлекательной. И чем громче средства массовой информации громили эту программу, называя её бесчеловечной и безбожной, тем больше феминисток и гомосексуалистов вливалось в ряды проклонистов. И даже бизнесмены, вложившие немалые деньги в Голливуд и шоубизнес, оживились, прикинув, сколько можно заработать на клонах великих киноактёров и шоуменов обоих полов.
Неожиданно в спор вступили несколько нобелевских лауреатов, отметивших, что опасения о сниженной жизнеспособности клонов сильно преувеличены. Дескать, массовое клонирование в России не привело к росту численности дефективных людей. Наоборот, запрет на клонирование граждан с наследственными заболеваниями привёл к оздоровлению нации. «Посмотрите на госпожу Никифорову, — говорили они. Обратите внимание на её незаурядный ум, неувядшую красоту и отменное здоровье, а ведь ей уже крепко за шестьдесят. А тем, кто считает новый способ рождения людей безбожным, пусть сначала запретят браки гомосексуалистов, как противоречащие Святому Писанию». Кончилось тем, что, несмотря на яростное сопротивление ультраправых республиканцев, законопроект о категорическом запрете клонирования не был принят Конгрессом. Впрочем, закон о разрешении клонирования тоже не прошёл. Так что в Америке всё осталось по-старому.
Постепенно разговоры о наказании России за Великую Женскую Революцию приутихли. Лишь военные продолжали с нескрываемым опасением следить за возрастающей экономической и военной мощью РФ. В конце концов, парламент США принял бюджет с резко увеличенным расходом на вооружение. Так на время в американском обществе был достигнут шаткий компромисс. Но все понимали, что это лишь затишье перед бурей. Впервые за последние сто лет США не возглавили научно-техническую революцию. Первенство перехватила Россия. Она стала лидером в области передовых технологий и вырвалась далеко вперёд в производстве самого дорогого продукта любой страны — талантливых детей.
Неудивительно, что российский народ наградил свою Верховную Правительницу лестным прозвищем «Арина Великая».


41   
Когда население Путоранска достигло пятисот взрослых особей (то есть, девушек старше пятнадцати лет), возникло новое социальное явление. Как это нередко бывало с благополучными народами, в продвинутых умах путоранок зародилось представление о собственной исключительности. Они упивались своими достижениями в самых сложных, самых изощрённых областях науки и техники. Статьи путоранок заполонили ведущие научные журналы планеты. Авторов этих статей настойчиво приглашали на международные конференции, но кремлёвские власти по понятным причинам не выпускали сверхдевушек даже за пределы их городка, что уж говорить о поездках за границу.
 Но когда Кремль не позволил выехать в Швецию гениальной путоранке, которой была присуждена нобелевская премия по теоретической физике, гражданки Путоранска возмутились. Плевать они хотели на шведов и прочих «низколобых» (таким ужасным прозвищем наградили обитательницы Путоранска обычных людей и обычных клонов). Просто эта премия лишний раз доказывала, что они представляют собой истинно высшую расу. Некоторые из путоранок даже заговорили о себе как о новом виде людей. И в их среде стал хаживать термин «Человек разумнейший» (Homo sapientissimus). Неизвестно, к чему бы привело это движение, если бы не нашлась одна великовозрастная 25-летняя путоранка, которая объяснила горячей молодёжи, что новый биологический вид на начальных стадиях существования должен охранять свою изоляцию. И вообще, эка заслуга задирать нос перед «недоразвитой низколобой швалью».
— Что же нам делать? — восклицала зелёная путоранская молодёжь.
— Надо сохранять спокойствие, ибо время работает на нас

* * *

В 2064-ом году умер Илья. Умер тихо и незаметно, не доставив окружающим забот. Он сам поставил себе диагноз — ишемическую болезнь сердца — и тщательно скрывал свой недуг. До семидесяти одного года он искусно купировал приступы стенокардии, а перевалив этот «рубеж Сократа», перестал принимать лекарства и стал спокойно ждать инфаркта, который бы его прикончил. Илья не хотел долго жить. Самым страшным в жизни человека он считал глубокую старость, неразрывно связанную с существенной потерей интеллекта. Правда, была ещё одна причина его нежелания долго жить — он не хотел видеть старения Арины. Она оставалась для него идеалом, не подверженным влиянию  времени. Мысль увидеть Арину немощной уродливой старухой приводила его в ужас.

* * *

Когда многократно переизбираемой Арине стукнуло семьдесят пять, она объявила о своём уходе из политики. Встал вопрос о её замене на посту президента, и тут Арина представила народу свой клон (естественно, скрыв его путоранскую природу) — Далилу Никифорову.
Первой путоранке шёл сорок первый год, и она ещё прекрасно выглядела — красивая, высокая, лобастая — а когда огласила свою программу, народ пришёл в полнейший восторг. Далила тут же включилась в предвыборную борьбу и стала быстро набирать очки, ибо не уступала матери ни в чём. Более того, она заметно превосходила Арину твёрдостью характера, эрудицией и лёгкостью извлечения из памяти нужные сведения. Она без проблем победила на поспешно оформленных внеочередных президентских выборах, и слуги народа сочли, что стране победившего клонизма выборы вообще ни к чему, ибо отобрать более подходящий генотип, чем у Арины Великой, едва ли возможно, в принципе. И к тому же не следует забывать мудрый принцип предков: «От добра добра не ищут». Новая правительница России получила народное прозвище «Арина Вторая».
 Так в России (после 150-летнего перерыва) были заложены основы новой правящей династии, которая вошла в мировую историю как «Династия Аринид». Всё для России складывалось очень даже неплохо, но вскоре нежданно-негаданно возникла новая опасность.

* * *

Первые недели после отречения Арина просто отдыхала, как когда-то отдыхал пресловутый пахарь, завершив сезон изнурительных полевых работ. Всю жизнь она, по её собственному выражению, «элементарно пахала, как папа Карло» без выходных и отпусков, посвятив всю себя делу прогресса и процветания российского народа. Теперь на троне сидела её единокровная дочь, много умнее, чем она, но так же беззаветно преданная тому же делу.
Увы! Но даже мудрой и многоопытной Арине не было дано заглянуть в своё ближайшее будущее. Прошло около года, она полностью отдохнула, и её снова потянуло к работе, которой посвятила быстролётные сорок восемь лет, практически, всю свою жизнь. Зная тайные коды, Арина ознакомилась с отчётами секретных служб и обнаружила, что за время её отхода от дел в настроении народных масс произошли заметные изменения. Особенно серьёзные сдвиги были отмечены в изолированной социальной сети Путоранска. Появились блоги, в которых активные путоранки стали требовать равных прав с низколобыми. Забавно, что путоранские диссидентки взяли на вооружение знаменитый древний лозунг российских либералов в их борьбе с антисемитизмом — «Отменить черту оседлости». Арина понимала, что политические требования путоранок по меньшей мере опрометчивы. На свой страх и риск она съездила в Путоранск и организовала встречу с активистками путоранского движения, пытаясь уговорить их успокоиться или хотя бы повременить со своими революционными требованиями. Дескать, не надо ломать созданную ею государственную машину. Но странное дело, вместо горячей поддержки её встретило холодное молчание. Это молчание будто говорило Арине: «На первый раз мы прощаем тебе твоё низколобое ретроградство, проявляя уважение к твоим былым заслугам, но не злоупотребляй нашим терпением». Арина была уязвлена, ей хотелось кому-то пожаловаться, найти поддержку у людей, думающих так же, как она.

Рано утром, когда Арина готовилась ехать в аэропорт, в её гостиничный номер постучали. На пороге стояла сравнительно невысокая (ростом чуть более 170 см), но широкая в бёдрах и плечах, грудастая и... крайне некрасивая путоранка. Огромный выпуклый лоб нависал над малюсеньким с кулачок уродливым личиком. Даже выпуклые небесно-голубые глаза не могли исправить безобразия девушки.
— Кто вы? Что вам нужно? — вскрикнула от неожиданности Арина.
— Дрожишь, жалкая тварь! ¬— путоранка решительно переступила порог гостиничного номера и закрыла за собой дверь на защёлку. — Я умнейшая путоранка из второй норильской партии. Богоравный Илья извлёк меня из девятого клонотрона Священной пещеры и нарёк Магдой. Я не знаю, от кого зачата, может, от жены шахтёра, а может, от норильской проститутки, но не в этом суть. Я пришла к тебе, госпожа... хе-хе... экс-президент РФ, ибо все томительные годы отрочества ты была моим идеалом — красивая, бесподобная и первая во всём, — уродливая путоранка громко и дерзко рассмеялась. — Боже! Какой же дурой я была! А вот теперь ты, Арина Великая, дрожишь предо мною, перед никому не известной Магдой. Ты, точнее, драгметаллы твоего мужа и Богоравный Илья породили меня. Но теперь бумеранг, запущенный тобой, к тебе же и вернулся. Останки Богоравного Ильи уже пять лет покоятся в саркофаге из сверхпрочного палладиевого хрусталя, теперь пришла и твоя очередь обрести блаженную вечность.
— И как же ты, жалкая жертва сбоя клонотронной программы, собираешься исполнить свой приговор? — нервно захохотала Арина и потянулась к поясу, который не снимала даже перед сном.
— Да никаких изысков. Я, как в далёкие первобытные времена, тебя просто придушу. Уж чем-чем, а физической силой Богоравный Илья наградил меня с избытком.
Магда шагнула к Арине и протянула к ней свои несоразмерно короткие мускулистые руки.
— Погоди! — Арина окриком осадила Магду. — Сначала ответь, почему ты назвала себя умнейшей путоранкой? Что это? Дешёвое путоранское бахвальство, или ты действительно сделала что-то великое?
— Так знай же, недоразвитое низколобое ничтожество, что именно мне была присуждена Нобелевская премия за создание и развитие теории «Сражающихся галактик». Это Я, под вымышленным именем Марты Извековой опубликовала серию статей, перевернувших современную космологию. Ты, если бы пожелала, могла бы найти мои эпохальные опусы в журнале Astrophysics and Space Science.
— С ума сойти! Так это ты скрывалась за тем псевдонимом! Рада хоть перед смертью познакомиться с тобой. Мне было лишь доложено, что Марта Извекова на самом деле путоранка, поэтому мы не могли выпустить тебя за границу. Мы не могли позволить, чтобы потенциальный противник узнал о существовании вашего талантливого племени. Пока вас мало, вы уязвимы. Одной простенькой неядерной бомбы достаточно для ликвидации клонфабрики Путоранска. Я думаю, лет через двадцать, когда ваша численность достигнет нескольких тысяч, секретность с путоранской расы будет снята.
 — А я не желаю ждать так долго. Кто знает, во что я превращусь через двадцать лет? Старых путоранок ещё никто не видел. Я хочу не в туманном будущем, а здесь и сейчас насладиться ощущением своего превосходства над миллионами низколобых. Разве я этого не достойна?
— А почему тебе недостаточно оценки твоих работ научным сообществом? — спросила Арина.
— Потому что эта слава не моя, а несуществующей Марты Извековой.
— Бедная жалкая Магда! Тебя даже чудачкой не назовёшь. Ты ведёшь себя, как некрасивая школьница из времени моей юности, которая завидует успеху у мальчиков своей симпатичной подружки. Я что-то засомневалась, что ты действительно самое умное существо на Земле. Истинно умный человек не может быть закомплексованным расистом. Ты, конечно, талантливая девица, и Нобелевский комитет того же мнения, но если ты так умна, то почему ты завидуешь мне?
— Хватит пустой болтовни, дай мне насладиться твоими предсмертными судорогами.
— Не дождёшься, гадина! — Арина выхватила из-за пояса миниатюрный высоковольтный электрошокер и приложила его к шее уродливой путоранки. Магда оцепенела и упала навзничь. Запах горелой кожи наполнил тесное помещение. Арина заперла номер и вызвала охрану.


42    
Недовольная и озабоченная, вернулась Арина в Москву. Переночевать решила в кремлёвской резиденции дочери.
 
— Как ты собираешься бороться с движением путоранок? — спросила мать. — Ведь их требования нарушат сплочённость российского общества, внесут в него смуту.
— Мама, в твоей конституции утверждается, что все женщины России имеют равные права вне зависимости от способа их зачатия и вынашивания.
— Далилочка, моя конституция создавалась, когда про путоранок элементарно никто не знал, да и сейчас они строго засекречены.
— И тем не менее, мама, право гражданки РФ свободно выбирать себе место жительства в своей стране стоит отдельным пунктом в твоей конституции. И ты, должно быть, забыла, что я — как Верховная Правительница России — обязана обеспечивать выполнение всех пунктов основного закона данного государства.
— Прости, Далилочка, но разве ты не знаешь, что существует такая вещь, как государственная тайна. Путоранки, по крайней мере ещё лет двадцать, должны быть строго засекречены. Это не противоречит конституции, в которой есть специальный пункт о защите государственной тайны.
— Мама милая, подумай, что ты говоришь. Ты будто забыла, что я сама путоранка. Более того, я самая первая путоранка, рождённая в Священной пещере по методике Богоравного Ильи.
— Да, Далилочка, ты Верховная Правительница России, и ты должна обеспечивать безопасность её граждан. Но неужели ты не видишь, что исход путоранок из Минусинской котловины подорвёт безопасность миллионов россиян?
— Мама, ты просишь, чтобы я, первая в истории высоколобая Правительница РФ, внесла бы в конституцию страны фактически антипуторанский пункт, а потом всю оставшуюся жизнь тряслась бы от страха в ожидании вооружённого путоранского восстания?! Не забывай про гигантский творческий потенциал высоколобых. Никаким кнутом мы не сможем удержать их в Минусинской котловине. Я уверена, что политика кнута заставит их найти оружие, парализующее психику низколобых. Неужели ты хочешь, чтобы я толкнула путоранок на путь вооружённой борьбы за равенство в правах (подумать только с кем!) с расой недоразвитых гоминид?

Арина покинула резиденцию Далилы в совершенно расстроенных чувствах. Поначалу она переживала, что не заметила, когда у дочери развился путоранский расизм. По привычке, стала подыскивать аргументы, чтобы отстоять свою правоту, но вскоре желание борьбы сменилось ощущением полнейшей безысходности. «Неужели вся моя жизнь была брошена на выполнение ошибочного проекта? — почти беззвучно прошептала она. — Ведь народ в целом поддержал меня, да и многократно возросшее благосостояние граждан, и признание миром первенства России — всё, казалось бы, говорит о том, что мой проект был верным». Страх и ощущение бессилия охватили Арину. Ей недавно исполнилось семьдесят шесть, она отдала власть дочери и уже не может повлиять ни на что. Вот так впервые в душу Арины ворвалась беспредельная тоска. И поделиться своим горем было не с кем. Илья умер, путоранки построили для него мавзолей и учредили культ Богоравного Ильи. Ведь он их создал, но зачем? Разве мир стал после этого лучше?


* * *

Арина открыла бутылку дорогого коньяка, наполнила до краёв изящный венецианский кубок и одним залпом осушила его. Потом забралась с ногами в своё любимое кресло (единственный свидетель её ещё безгрешной жизни), расслабилась и погрузилась в мир случайных мыслей и образов. И вдруг посреди этого бессвязного крошева в её голове застучали слова: «Так проходит мирская слава», и перед её невидящими глазами распахнулась врезавшаяся в память картина: Гранд-канал, роскошные дворцы по его берегам, и вычурный древний мост.
— Считается, что мост — это путь, путь в будущее, — пробормотала пьянеющая Арина. — Но почему тогда в Венеции я выбрала путь к славе? Забавно, но меня манил образ Екатерины Второй. Вот уж, казалось бы, воистину великая женщина. Подумать только, эта невзрачная немочка оказалась самым успешным правителем Российской империи. Нескончаемая череда военных побед: присоединила Причерноморье, Крым, обширные территории Кавказа и Польши. Уничтожила польскую государственность, вывезла из Варшавы королевский трон древнейшей польской династии и сделала из него стульчак для своего ватерклозета. Вся жизнь, как праздник. А чем кончила? — Говорят, схлопотала инсульт, сидя на том драгоценном стульчаке.
А что я? Улучшила ли я своей неуёмной активностью мир? — задала себе Арина вопрос, подводящий итог всей её жизни, и вздрогнула. Ведь ещё пару дней назад она бы с гордостью ответила: — Да! Улучшила! — но сейчас, после поездки в Путоранск и после разговора с дочерью её мучили сомнения. В пропуторанской позиции Далилы таилась опасность.
Арина попробовала разобраться:
— Кто-то из великих сказал: «Главное — не цель, которую мы ставим перед собой, а путь к ней». Ясно, что на пути к великой цели нужно преодолеть множество с виду неприступных барьеров, и также ясно, что взятие каждого из них награждает честолюбца изрядной порцией счастья. Чем выше взятый барьер, тем слаще счастье. Если честолюбец энергичен и талантлив, то тернистый путь к далёкой цели превращается в сплошной праздник, в сплошное наслаждение. Я шла к своей цели около пятидесяти лет. Стала телезвездой, создала свою партию, заразила массы своими идеями, забралась на российский трон, сделала Россию самой передовой страной и заставила весь мир рукоплескать мне, Арине Великой. Но фактически я добилась лишь одного — длительного, ни с чем не сравнимого упоения собственными успехами.
Похоже, самым счастливым членом нашей компании оказался Илья. Он дожил до осуществления своих невероятных планов и умер в ореоле путоранской славы. Милый чудак! Мечтал двинуть вперёд биологический прогресс человечества, а фактически создал его могильщиков. Парадокс? Да нет же. Просто Илья, увлёкшись процессом созидания более совершенного, более разумного человека,  забыл, что каждый новый вариант нашего вида элементарно уничтожал свою предтечу. Так неандерталец уничтожил человека прямоходящего, мы покончили с неандертальцами, а путоранцы, по идее, должны расправиться с нами. 
Так всё-таки, кто же вдохновлял нас на наши «великие свершения», кто направлял, кто поддерживал? Ответ очевиден — никто. Причина нашего странного поведения кроется во врождённом стремлении каждого человека приподнять свою самооценку. И чаще всего мы — увы! — хотим продвинуться ближе к вершине власти. Вот это врождённое первобытное желание отличиться от прочих, хотя бы в чём-то превзойти их и лежит в основе нашего социального и научно-технического «прогресса».

Тут Арина снова вспомнила свой разговор с Далилой, и смутное ощущение опасности оформилось в ясное видение грядущей вселенской катастрофы. «Боже! — вырвалось у недавней властительницы дум. — Война с путоранками может обернуться элементарным исчезновением современной формы человека! Но разве этого я хотела, поощряя работу Поползневых? — пару минут Арина снова прокручивала в памяти своё столкновение с ужасной Магдой. Впрочем, долго отдаваться мрачным мыслям она не могла: — Ведь будущее — это то, чего пока нет, и потому никто не знает, что же в точности случится там за пресловутым поворотом. Почему обязательно катастрофа? Может быть, среди путоранок найдётся — почему нет? — хотя бы одна мудрая и энергичная особь, которая сумеет разрулить паршивую ситуацию». Эта мысль успокоила Арину, она стала перебирать в памяти блестящие эпизоды своей жизни, и глаза её засветились счастьем.