семнадцатка

ЕСЛИ помните фильм «Холодное лето 53-го», так это про меня. Я готовился в первый класс, когда появился в доме дядя Ваня. Детдомовский довоенный пацан по причине полного отсутствия родственников был назван именем директора казённого учреждения - Иван Иванович Безымянный. На восьмом сроке отсидки мелкий воришка был досрочно милостью Лаврентия Берии освобождён, потому что свои шесть или семь прежних судимостей заключённый Безымянный в сорок втором искупил кровью и даже видел в бинокль предместья Берлина.
В общем, далеко не худший из мужиков достался мамке моей в мужья, а у меня, сураза (незаконно рождённого), на седьмом году жизни появился папка. Такие же - с фиксами, наколками, с матерным песенным репертуаром - завелись во многих дворах, но Ванька был неподражаем: только у него на груди синели Ленин со Сталиным, а с левой ягодицы на правую кидал при ходьбе уголь в топку чёрт с лопатой. Это я видел в бане, куда исправно по субботам ходил с папаней.
Рыбалку, чай со смородиновым листом, ночлег под открытым небом полюбил я через папкину науку. Первым семейным приобретением была лодка, на которой шастали мы по всем протокам, островам и притокам великой Оби. От гребли крепли ручонки. Ногам помог велосипед, купленный за бесценок на добытые рыбалкой деньги.
Ни одного худого слова не могу сказать об Иване Безымянном. Краснодеревщиком он не был, но вполне прославился как лучший плотник единственной в городе ремстройконторы, где маманя уже заправляла бригадной пятёркой штукатуров-маляров. Родители иногда «шабашили», и тем успешнее были наймы, чем дальше время уходило от войны.
Водки папка не пил: не свышно после лагеря. А вот «чифирём» баловался, только в нём и видел кайф. После пачки индийского на поллитровую кружку затягивал единственную песню без мата. И соседи знали, если Ванька запел про дикие забайкальские степи и баргузина в помощь судёнышку, значит, Санька дома. А Санька - я, понятно - давно уже наизусть знал «Гоп со смыком» и прочую тюремную классику: говорю ж, сотни «брошенок» и солдатских вдов за свободных зеков повыскакивали. Это Ванька «культурным» оказался. Другие - пацанов в ученики взяли и через два-пять лет за собой в лагеря увели по первой ходке.
Через эту свою «культуру» и сгинул папка. Однажды после чифирной кружки заявил он заворчавшей мамке, что «ежели чо», что «коли бухтеть будет», уйдёт он на хрен к своей «семнатцадке». Так у нас гуртом всей молодых тёлок (страдающих и незамужних честных «давалок») называли. Нашлась какая-то лярва и на папку моего повисшая. Помыкался бывший «мелкий» рецидивист, но по-честному ушёл к своей семнадцатке. Годков-то ей побольше было, но бабой и впрямь оставалась нерожалой.
Расписаться не успели. Зачала молодуха здоровенького да под зад коленкой дала мужику, которого я по глубокой признательности ещё папкой называл. Пинка он получил в августе, а в сентябре писал я первое в жизни сочинение «Как я провёл лето».
Это была мрачная картинка на одной  тетрадной странице: «Лето я провёл дома с папкой, который нечаянно вместо чаю стал пить водку. Потом он упал со строительных  лесов, потому что плотничал. Водку он больше не пил, потому что сломался позвоночник. Врачи оставляли лекарства, которые надо было давать строго по часам. Рыбалить я не мог, да и лодку пришлось продать, чтобы купить козу и всем хорошо было. Коза оказалась молодая или глупая. Она и сейчас плохо доится. А папка молока не попил вовсе: помер. На девять дней мы к нему ходили. Крест, который я сам сколотил, даже не покосился. Мама сказала, что на работе краску сэкономит, тогда и покрасим».