Панфиловцы

ЕСЛИ в Дресвянку из Камня ехать зимником, то лошадёнка вёрст на пять меньше скачет. После вскрытия воды остаётся только паромом через Обь, а далее хоть телегою, хоть пёхом – не меньше пятнадцати отмахать надо.
У Колюни с Петрухой до войны не было такой мороки по гостям ездить. Жили в деревне об один забор общий да и тот снесли: на кой ляд он сдался друзьям-то… Драли парни дресву. За промысел этот деревня название своё получила и тем жила, что плетнину разную да ткачество древесное всей округе поставляла.
На ту счастливую пору лихо свалилось. Колюня с Петрухой инструмент и заготовки младшим братьям передали, а сами в Камень-город выше по течению обскому поднялись.  Против ворога германского воевали с дивизией, какую страна узнала под именем генерала Панфилова.
Много сибиряков полегло, а друзей Николая Звонарёва и Петра Митяева – война только изувечила. И ещё разлучила. Колюня со своей деревяшкой до колена правого в промысел вернулся.  Петруха  напрочь левой ноги лишился и потому в городе остался под присмотром брата по брони на заводе работавшего. Сапожничал Петруха и даже преуспел в этом ремесле.
Два, а то и три раза в год друзья все-таки встречались. За Победу общую да за дни рождения считали святым делом вместе напиться. Ещё всякий раз был у фронтовых инвалидов ритуальный поход в сельпо или в городскую лавку – это смотря у кого гуляли накануне. Брали друзья пару ботинок, пару сапог да катанок ещё тоже пару. Но  пимы закупали через две зимы на третью. Справив обувки, делили их на левые-правые и, получалось,  экономили.
ВОЙНА так покосила мужиков, что в своей глухомани алтайской Пётр с Николаем не чувствовали себя обделёнными женской лаской. Обженились с добрыми бабами, у тех «семячки» родились пола мужеского и уже играли в «войнушку», отцовскими медалями хвастали.
Схожие судьбы друзей не до конца будут мною описаны, если не расскажу о днях последних. В Дресвянке с годами уже не только на почте да у колхозного председателя телефоны были. Как-то по весне позвонил Колюня: «Петро! Шуга пройдёт – приезжай ко мне переправой. Проститься бы нам…»
Улыбнулся в усы Митяев: «Запил, - думает о друге, - бывает. Я ж и сам иной раз неделю-другую не просыхая...». Тем же днём сел Петруха тачать сапоги хромовые: в этом деле уже насобачился. Начал с правого. Вдруг лёд быстро сойдет, а подарок другу не готовым окажется.
Ближе к маю паром из затона к переправе подали. За рекой перекладными по распутице за три часа до родной деревни добрался. Это быстро.
В избу ввалился. Костыли к стене прислонил. На лавку сел, чтобы подарок для друга из мешка заплечного достать. Шмякнул хромом об столешницу. Лихой сапожок! С блеском да гармошечкой сложенный!
У печи стояла Клавдия, малой Федюнька при ней. И тихо-тихо сказала баба: «А Коля наш… помер… Ещё вчерась».
НА ЗАВТРА плакала и пила горькую вся деревня. Вдова рассказала Петру, как днями раньше поехал Николай в лес за дресвою с осени припасенной. До того в поле ездил за сеном (оно тоже к весне кончалось) – ничего. А тут вдруг волчья стая. Лошадёнку враз порешили. Нажрались. Может, потому возницу не тронули. Может, кнута испугались. Брёл домой Николай сугробами уже ночью в лютом холоде. Обморозился. Когда грелся самогоном, смеялся: «Под Москвой,  - говорил, - тоже замерзал. И теперь сдюжу».
Когда фельдшер заявил «гангрена», Коля в город позвонил. Сказал медику, что остатнюю ногу отымать не позволит…
Девять дён прошло – помянули героя-панфиловца новым застольем. К сороковому - по календарю уже июньскому - дню бывший солдат Пётр Митяев успел обернуться в город и обратно. С семьёю он переселился в дом, из которого летом 1941-го уходил на фронт. В доме том по сей день нет изгороди со стороны соседа Федюньки Звонарева. Фёдора свет Николаевича.