Воспоминания Сун Цина. Рождение Лунь Ю. Отрывок из

Цзян Сун Цин, дворцовый лейб-медик, доктор медицины, получивший образование в Токио,  затем в Оксфорде на отделении клинической медицины, прошедший практику в ведущих клиниках Европы, рассказал Александру, что случилось с И Линь после его экстрадиции.

Они сидели в  кабинете, все стены которого занимали шкафы, заполненные книгами, манускриптами, медицинскими атласами. В других шкафах хранились свитки религиозных текстов, ритуальные фигурки, изваяния животных,буддийских и тибетских божеств, рисунки редких птиц и насекомых. В стеклянных прозрачных шкафчиках, закрытых на замок, хранились медицинские препараты и врачебные инструменты.

Под горизонтально вытянутым окном расположилось французское бюро с книгами и открытой толстой тетрадью, за которым сяньшень Сун обычно работал стоя. Рядом на просторном европейском столе замерли наготове  два микроскопа, ящички с предметными стеклами, пустые и заполненные колбы, плошки разных размеров и  материалов, круглые чашки Петри с каким-то содержимым, приготовленные для тестирования. В левом углу кабинета разместились два треножника: один с мощной лампой-прожектором для ночных трудов,  другой – с медной трубой телескопа.

Мужчины сидели на невысоком подиуме перед низким столиком для чайных церемоний и беседовали, наслаждаясь напитками из разных сортов китайского чая.
-После вашего отъезда, господин Сандро, княгиня Чунь часами проводила время в саду, сидела, задумавшись в пагоде, в которой вы так часто бывали вместе, иногда читала какие-то французские романы. Она похудела, стала почти прозрачной. Когда вы покинули нас, у нее совсем пропал аппетит.

Голос старого врача прервался от тяжелых воспоминаний. Осуждающе взглянул исподлобья на Александра большими глазами в толстых кожистых веках. Маленький, с согнутой спиной, он был похож на умную седую сову с прищуренными глазами.

-Простите, Сандро. Вы не знаете, но для меня княгиня как дочь. Я ведь одинок… В молодости начал служить ее деду, великому князю Пу Цзе,  брату императора. Он был так добр и щедр, что отправил меня в Европу изучать медицину. Потом я вернулся на родину, чтобы отдавать приобретенные знания королевской семье. Мы вместе все перенесли: изгнание, чужбину, тяготы изоляции, презрение властей, забвение своего народа.

Его длинное лицо в резких морщинах с седой прядью густых волос, упавшей на высокий лоб, оставалось неподвижным, ни один мускул не шевельнулся, но в уголках узких глаз скопились мелкие слезинки. Они были отчетливо видны на веках, лишенных ресниц. Доктор суетливо вытер их большим платком в оранжевую клетку. Так обычно вытирают неожиданные слезы стыдливые старые люди, почувствовавшие чью-то непрошеную жалость или внимание к себе.

Вид и цвет платка в руках всегда безукоризненно одетого, как на дворцовом приеме, врача был так неожидан, что его собеседник невольно почувствовал то ли тень досады, то ли недоумения – ему не хотелось отвлекаться на такие мелочи, он внимал каждому слову медика. 

-Родители госпожи умерли от сердечной болезни. У отца, И Цзай Фэна,  она была наследственной со стороны матери. А мать княжны – высокая дама Цюй Вэн Су Тянь – страдала гипертонией. Великие перемены в политике разрушающе на нее подействовали, она сильно тосковала в новом своем дворце и все плакала. Она покинула этот мир, не перенеся инсульта, вскоре после своего любимого супруга.

Старший брат принцессы Цзяйлинь остался в эмиграции после окончания университетского образования. Он и сейчас продолжает жить в Англии, но иногда переезжает и в другие страны, где у него имеются апартаменты. Поддерживает отношения с дворцом брат госпожи Цзюй Вэн Лу, дядя княгини, князь Тобгал, он, правда, остался на нашем континенте, проживает не очень далеко - в Японии.



Я стал для молодой княжны опорой - и отцом и матерью, если Святое небо позволит мне так  выразиться. Я руководил ее образованием: сам подбирал преподавателей, составлял программу обучения, пытался совместить все самое лучшее, что есть в образовательных системах Востока и Запада. Господин Чэнь-Гоньпо преподавал принцессе древние языки и музыку.

-Поверьте мне, Алессандро, - он распрямил спину и с гордостью твердо посмотрел ему в лицо, - она была самой высокообразованной девушкой во всей Поднебесной империи! И самой прекрасной! И остается такой!

Александр успокаивающе положил свою сухую ладонь на его тонкую, в темно- коричневых пигментных пятнах руку, больше похожую на сморщенную лягушечью лапку.
Кожа старика оказалась неожиданно горячей и чуть влажной. Обеспокоенный, он попытался перевернуть ладонь и посчитать пульс. Но врач усмехнулся в ответ на этот жест, отчего его голые веки чуть сблизились, и мягко отвел руку собеседника.

-Не стоит, дорогой друг! Я знаю: с одним моим органом не все в порядке. Следовало еще десять лет назад заняться им вплотную, но я понадеялся на благотворное действие выбранной диеты, однако все-таки переоценил силы организма. А сейчас уже поздно: процесс далеко зашел и необратим. И знаете, на данной стадии заболевания разреженный воздух и здешний холод мне даже полезны. Более, чем влажность и жаркий климат долины.

-Поджелудочная железа очень нежная, многоуважаемый господин Сун, а сердце даже тренированного и воздержанного человека под влиянием постоянного нервного напряжения дает сбои, - заметил Александр.- Оба органа требуют постоянной заботы.

-Вы правы, коллега, - восхищенный безошибочным диагнозом собеседника, доктор почувствовал легкость на душе, как будто из его старого страдающего сердца кто-то вдруг вынул длинную острую иглу.

В душе врача окрепла вера в талант и интуицию сидящего напротив человека. Этого непостижимого, проницательного европейца, чей интеллект вмещал так много знаний! Чьи сила духа и тела, благородное бесстрашие, несмотря на отчаянное сопротивление с его стороны, пробили брешь в броне стариковской подозрительности и болезненной ревности. Госпожа полюбила достойного человека. Жаль все-таки, что он безродный европеец, а не представитель благородной древней расы!

Старик вздохнул и устремил свой взор на островерхую заснеженную вершину, ясно видную в жемчужно-прозрачном воздухе утра. Глуховатым баритональным тоном продолжил свой рассказ.
 
 -Госпожа часто отказывалась от еды, нарушала все церемонии трапез. Они стали ее раздражать, и я порекомендовал церемониймейстеру сократить некоторые из них.  Сад притягивал Цзяйлинь, потому что напоминал о вас. Возможно, он хранил следы вашей энергетической сущности и она это ощущала.

С глубокой печалью в сердце стала называть пагоду «Дворец Высшей Гармонии», как на нашей великой родине. Сердце мое болело, и душа моя плакала кровавыми слезами, потому что она была последней в роду своего деда, несчастного Сюаньтуна Айсиньцзюэло. Она не показывала людям своей тоски, никого не пускала в свое сердце, гордая моя девочка. Напротив, много шутила, смеялась, рассказывала приближенным веселые истории, играла со служанками в шумные подвижные игры, танцевала. Неожиданно стала играть на флейте и устраивать домашние концерты.
Слуги, особенно девушки, тогда охотно разделяли с княгиней ее увлечение европейской музыкой.

Александр внимательно слушал повествование дворцового медика и с удивлением констатировал: как глубоко внедрилось в сознание  Цзян Суна европейское образование! Для членов восточного общества с замкнутым и изолированным  типом культуры соображения подчинения, социального неравенства так же естественны, как дыхание или миропорядок вселенной.

И вдруг из уст дворцового служителя, приближенного, с молоком матери впитавшего чинопочитание, священный трепет перед королевской семьей, из глубины сердца вырываются слова: «гордая моя девочка»!

Да, что-то сдвинулось в иерархии вселенной! Истовый придворный стал больше походить на человека.

-Но потом ей это наскучило. Увлеклась каллиграфией и стихосложением, стала упражняться в сочинении стихов в разных системах одновременно – в нашей и в европейской, преимущественно французской. Часами напролет слушала записи оперных спектаклей. Выучила все партии Нормы, Элеоноры и Лючии де Ламмермур. Почему она остановилась только на этих трех вещах – Бог ведает!

Старик опустил голову и с задумчивым видом покачал головой, упавшая прядь волос закрыла левую половину лица. Он налил в свою чашку немного жидкости и слегка пригубил.

-Вы знаете, восточный человек умеет владеть собой и  не показывать истинных чувств. Лицо Цзяйлинь было отрешенно-безмятежным, она улыбалась задумчиво и нежно, как великий Будда. Этой безмятежностью она обманывала всех. Да, всех!
 
Голос медика тревожно зазвенел, казалось, он, вырвался на свободу из тисков дворцово-этикетной сдержанности и покрыл все пространство просторного помещения.
 
-  Но только не меня! К сожалению, я часто вынужден был отлучаться по делам моей профессии – там, в низу долины, ждали простые люди, которым некому было помочь, кроме меня. И она оставалась во дворце с девушками. Затем отпускала служанок и уединялась в саду до ночи, и никто из них не смел тревожить ее. Бессовестные служанки были только рады и тотчас же отправлялись по своим  глупым делам. Цзяйлинь же совершала прогулки в одиночестве, даже когда с гор повеяло острым ветром и снегом из мелких крупинок. Сухим, твердым снегом, который спускается с вершин на плато и в долины и приносит с Тибета зимний холод. Однажды я вернулся слишком поздно и не нашел ее в покоях. Я искал ее по всему дворцу. Глупые девушки только смущенно смеялись в ответ на мои расспросы да закрывались рукавами своих одежд.

-Представляете, хихикали и зажимали себе рты руками, в то время как душа моя изнывала от беспокойства.


Он брюзгливо поджал губы и неодобрительно покачал головой на поведение девушек.
  -Госпожа лежала на скамье в своем дворце гармонии, и волосы ее были припорошены первым снегом. Он не таял. Сандро, я испытал потрясение, сходное с безумием. Княгиня Чунь не ответила на мою просьбу приблизиться к ней. И даже не почувствовала моего прикосновения. Я увидел: голова и все тело принцессы пылали - она была без сознания. На руках я отнес ее во дворец. Цзяйлинь провела в бреду две недели.

Старик судорожно набрал воздух в легкие, провел под носом платком.
-Это были самые тяжелые дни в нашей жизни: мы так боялись потерять госпожу! У нее на фоне охлаждения развилась тяжелая вирусная инфекция, которая затем перешла в воспаление легких. Она лежала, отвернувшись к окну, - не хотела никого видеть. Но я бы поставил ей диагноз, который ставили доктора в конце XIX века. У нее случилась нервная горячка. Тоска съедала молодой организм, отнимала   месяцы, недели, часы жизни великой княжны.

Александр слушал, напряженно сжав кулаки.
-Но потом мы обнаружили, что госпожа ждет ребенка.


Лицо старика просветлело, он улыбнулся. Александр вздрогнул, скулы покрыл кирпичный румянец, глаза сузились – он через силу улыбнулся.


-Помню тот день, когда первый раз сообщил ей о беременности. Я стоял в спальных покоях и медлил. Голова моя была опущена, я не знал, как приступить к такой в высшей степени деликатной и личной теме. Она первая прервала мое молчание:


-Мой дорогой Сун, - произнесла она чрезвычайно ласково. – Приблизьтесь ко мне!
Я послушно подошел к ее ложу, все так же, не смея поднять глаз. Она взяла меня за руку и дружески пожала. Пальцы были слабы, и рука ее тотчас упала.
Голосом, полным смирения, госпожа Цзяйлинь спросила меня:

- Я умираю?
Я отшатнулся в страхе от таких слов и, презрев все условности этикета, со слезами на моих старых глазах выпалил, не зная, как она воспримет неожиданную новость:

-Ваше Высочество, у вас будет ребенок!
Последовала тишина, она долгие мгновения звенела у меня в ушах. С великой жалостью увидел: княгиня чуть приподнялась на локтях. Исхудавшая ее шейка вытянулась, обметенные жаром губы приоткрылись, глаза загорелись сухим блеском.
Она недоверчиво уставилась на меня, как на бесполезного и пустого болтуна.
От воспоминаний у старого доктора вновь увлажнились глаза, он с досадой отодвинул от себя пустую чашку. Стыдливо промокнул глаза огромным платком. Интересно, где он у него помещался!?

-И вдруг она тоненько вскрикнула. Как маленький слабый котенок. Потом взвизгнула, да так громко! На весь дворец. И засмеялась. Бледными ладонями прикрыла счастливые глаза.


Если бы она могла, запрыгала бы, как полугодовалый козленок. Но в теле сил было еще так мало!

С тех пор стала поправляться. Быстро. Нет, стремительно! И даже без всяких лекарств. Начала принимать пищу. Охотно, с радостью. Предпочитала фрукты, овощи не очень любила. Скоро набрала вес. Принялась за физические упражнения, танцы. Как она тогда смеялась! Мне кажется, это были  самые счастливые дни нашей жизни!
Все пела какие-то песни и девушек своих пыталась обучить. У них не получалось – она так веселилась! Передразнивала акцент, и очень похоже. Даже я смеялся.
С увлажненным взором доктор рассмеялся, вспоминая давний свой смех.

-Ей сделали записи румынских песен. На мой тогдашний вкус, у вас довольно мрачная музыка, мелодии заунывные... В общем, ваш народ умеет больше грустить, чем веселиться, - он сделал паузу и с видимым интересом взглянул в лицо Александру.
Тот кивнул, подтверждая мнение непримиримого доктора.
- Но ей нравилось. Она слушала магнитофонные записи дни напролет.
 

Знаете, королевская семья даже в эмиграции – всегда пример для сплетен и пересудов. Вероятно, во дворце сплетничали и о ней. Но я не обращал ни на что и ни на кого внимания. Я был счастлив: моя принцесса здорова! А госпожа Цзяйлинь радовалась своей беременности, как самому дорогому подарку судьбы. В сущности, так оно и было. Ребенок возродил ее к жизни. Сначала она не хотела жить, тихо угасала без вас. Я уверен, госпожа старалась уйти из жизни как можно незаметнее для окружающих. Но потом, когда узнала о ребенке, ее словно подменили: это был ураган активности, вулкан жизненной энергии.


Александр не поднимал глаз, на щеках его твердыми камнями перекатывались желваки.

-Роды были очень трудными, мой господин! Бесконечные схватки сильно ее изматывали, она теряла сознание от боли. Я всеми силами убеждал ее сохранять ясность сознания: ведь  она должна помогать своему ребенку!

Доктор снова промокнул глаза и щеки клетчатым чудом в виде платка. Засмеялся, кося глазом на Александра.

-Это дивное дитя было слишком крупным для ее миниатюрного тела и узкого таза. Слишком тяжелым для женщины нашей расы! Бедняжке в последние недели приходилось носить бандаж, чтобы поддерживать большой живот. Конечно, она не была  изнеженной или ленивой. Напротив, была спортивной и тренированной, но такой крупный плод – испытание!  Даже для ваших огромных европейских женщин это нелегко. Я боялся, что родовая деятельность пойдет не так, как следует, и придется делать операцию.

Пригласил консилиум специалистов - хирургов-гинекологов, анестезиолога, педиатра. Все мы дежурили возле Ее высочества  последнюю неделю перед родами. Госпожа была уверена, что родит свое дитя сама, без помощи врачевателей. Так и случилась. Эта ее твердая убежденность в том, что все будет в порядке, и помогла ей справиться. Алессия родилась здоровой, крепкой девочкой, с отличными легкими и сильными голосовыми связками, хотя во время внутриутробной жизни мать ее перенесла заболевание.

Любовь княгини к Лунь Ю была сумасшедшей. Она растворилась в ней без остатка. Часами не сводила глаз с личика ребенка. Играла с ней, рассказывала что-то. Думаю, искала в ней ваши черты, господин Алессандро. Девочка очень похожа на вас!

Александр, погруженный одновременно в радостные и печальные размышления, внимательно слушал лейб-медика. Ему очень нравился этот умный старик. Китайский философ и врач,  он обладал европейской ученостью и восточной мудростью. Прекрасный сплав для приближенного лица такой незаурядной личности, как  великая княжна И Цзяйлинь, блестящая дама Айсиньгиоро.