Слияние солнечных пятен

Читаю свежую новость: «На Солнце произошла самая мощная за последние 12 лет вспышка. Она возникла 6 сентября в 15:02 мск в результате слияния двух крупнейших групп солнечных пятен». Над нашей головой, всего лишь в восьми минутах полета на скорости света, висит огромный термоядерный шар, который когда-нибудь обязательно взорвётся, а потом погаснет, а мы продолжаем себе преспокойно убивать друг друга на нашей маленькой планете. Там в космосе происходят беспрерывно какие-то сложные, удивительные процессы, а мы продолжаем верить, что рождение на каком-то участке нашего скромного, по небесным меркам, шарика делает нас особыми, а этот участок Земли великим. Все мнят свой пол, цвет кожи, национальность, телосложение, ум, внешность, классовую принадлежность, финансовое состояние, свою часть тонкой земной коры, уникальными, превосходящими все иные, и даже лучшие из нас готовы на то, чтобы все остальные провалились в тартарары, прямо в кипящее железное ядро под нами, или, на худой конец превращены в удобрение, да что там, не взирая на затраты, отправлены на Плутон, или вообще усыплены ещё в младенчестве.

Фашизм и нацизм, они не в бритоголовых молодых людях, не в ветеранах сс, выходящих на парад, они сидят внутри каждого из нас в той или иной степени. Поверьте мне, старому метису. В четыре года я прибежал домой заплаканный, потому что меня на улице дразнили «атонком» (как оказалось «алтайчонком»), я не знал, что это, но было обидно. В пионерском лагере алтайские ребята шипели мне в след: «Русский, русский – жопа узкий». «Мужик, сука, должен быть мужиком», - внушали те взрослые, которые били своих жён. «Все вы козлы и грязные свиньи, и вам надо только одного!», - констатировала моя первая женщина. Когда я заканчивал школу, в моем городе вспыхнули драки на национальной почве, в таком опасном треугольнике: педучилище, медучилище, национальная гимназия. Русские подростки били алтайцев, алтайские ребята били русских. Мой двоюродный брат Алёша учился в национальной гимназии, у него абсолютно русская внешность, я учился в обычной школе, у меня внешность была неоднозначная. Для брата алтайский язык родной, я не знал никакого, кроме русского, но отбиваться нам приходилось ото всех одинаково.

Вы думаете, я вырос и что-то изменилось? В администрации города мне поручили режиссировать праздник Чага байрам. Никто почему-то не брался. И скоро я понял почему. На конференции одного национального общественно-религиозного движения, ораторы надрывались: «Кто такой этот Решетнёв? Почему не алтаец делает наш коренной алтайский праздник?» При этом уважаемые представители не могли договориться даже о дате проведения праздника, поскольку каждый имел своё особое мнение на этот счёт и только его и считал истинным. А от русских начальников в кулуарах шёл шёпот: «Да кому нужен этот праздник, проводили бы его в своих районах, сидели бы там тихо-мирно». Бытовой нацизм он живуч, ползуч, он тлеет в душе каждого. «Алтайцев нельзя допускать к управлению столицей и республикой, они всюду поставят своих, вытеснят русских, а потом передерутся между собой», - говорят одни. Другие не лучше: «Русские притесняют нас, не пускают к власти, традиции умирают, родным языком пользуются всё меньше и меньше». При этом большая часть и тех и других хочет отправить детей подальше от республики, поближе к Москве, а лучше в Европу или Америку, одновременно ругая «проклятый Запад». А всё, что сдерживает внутренний фашизм, это - культура, тонкий, почти невидимый слой, банальная мысль, что все жизни всех людей любой национальности, пола, конфессии, взглядов, равно ценны.

Как вы себе представляете солнечное затмение? Ну да, на улицах стоят люди с закопченными стеклышками, задрав головы вверх. В Новосибирске я даже видел мужика в сварочной маске. Но это было другое затмение. А я помню первое увиденное в детстве. В глухой таёжной деревне. Время приближалось к полудню. На окраине стоял старый ржавый прицеп. Деревня пуста, все на покосе, ясный денёк.
В деревне нет новостей, потому что нет света, только на время киносеанса, батарейки для радио давно сели, а новых в магазин ещё не завезли. Я один, мне немного лет, но папа – физик, он мне уже рассказал, что такое солнце. И тут солнце начинает гаснуть. Куры, гуси, утки кричат, недалеко стоящие спутанные лошади ржут. Не до конца рассеявшийся утренний туман становиться сиренево-свинцовым. Опускается тьма. Вот так вот и наступает… он? оно? она?… в моём детском лексиконе ещё нет мата и библейских определений. Я знаю другие слова: «смерть» и «ни хрена себе». А нет, я знаю ещё слово «блин». И слово это уже не инфантильный заменитель взрослого ругательства, а настоящее бессознательное заклинание с возвращением первоначального смысла и солярной магической символики. Я быстро и тихо повторяю, присев на корточки в ржавом железном прицепе: «Блин, блин, блин…» А потом, когда надежда почти угасла, появляется мощное ослепляющее светило, самая близкая, любимая и самая опасная звезда.

Без чувства национального превосходства жить можно, без солнца нельзя.

Сергей Решетнев ©