Капино счастье

Больше всего в своей скучной, не обремененной особыми событиями жизни Капитолина Сергеевна любила звать в гости многочисленную родню. Стряпать начинала с вечера, закупив продукты по заранее составленному списку, а утром замешивала дрожжевое тесто, которое при всех стараниях у нее никогда так ни разу и не поднялось.

Все родственники Капы знали: кулинар из нее никакой. Даже всеядный дядя Савва, подполковник КГБ в отставке, именовал поход к родной тете праздником пищевого насилия:

— На ее столе лучше бы смотрелись не салфетки, а туалетная бумага! — пробурчал он после очередного семейного застолья, во время которого обнаружил в тарелке кусочек вяленой курицы с необсмаленной шкуркой. — Таким бульоном только шпионов пытать!

Что и говорить: готовила тетя просто чудовищно! Казалось бы, ну чем можно испортить рыбу? Посолил, поперчил и поджарил. Каким-то удивительным образом Капитолина Сергеевна умудрялась осквернить вкус любого блюда. Прикусив язык и двигая в такт челюстью, она с хирургическим усердием срезала тупыми ножницами плавники толстолобиков, а вот покуситься на жабры не поднималась рука — дескать, все-таки тоже еда.

Экономя на яйцах, тетя Капа щедро обваливала рыбу в манке, а затем топила в огромном количестве растительного масла. За много лет соседи привыкли и к редкостному зловонию, и к звукам канонады жира, который выстреливал в разные стороны из бортов видавшей виды сковородки. В ней рыба жарилась долго-долго, до появления угольков, пока, наконец, насмерть не впивалась своими костями в нёбо кого-нибудь из гостей.

— Ишь, рыбу, негодник, не ест! Рыба — всему голова! — стучала кулаком по спине подавившегося племянника хозяйка дома.

Когда Капа звонила родным и приглашала их к себе «на званый обед», у тех тотчас же появлялись суперважные дела. Тем не менее собирались вместе. Ежегодно в первый выходной мая в сталинской «двушке» с высокими потолками и по тем временам улучшенной планировкой собиралось все семейство Кругликовых. Капитолина Сергеевна искренне любила свою родню: трех племянников, их жен и их пятерых детей, каждый из которых рассчитывал на небольшую долю наследства.

В свой очередной день рождения Капа считала своим долгом вручить каждому члену семьи по 50 рублей. Деньги собирала круглый год, затем распределяла по конвертам и заклеивала их, аккуратно проводя по контуру языком. После этого всегда облизывалась: «До чего же вкусно!».

В день празднования своего рождения настроение у тети было замечательное: сколько себя помнила хозяйка, на дворе всегда светило солнце. Модницей Капа не была никогда: все только и видели ее в коричневой кримпленовой юбке да лаковых туфлях на квардратном каблуке и с такой же формы ажурной пряжкой. А вот блузки она меняла с удовольствием, украшая их из года в год разными вязаными воротничками. Капе дарили дефицитные полуфабрикаты и кремовые торты, которые она почему-то к столу никогда не подавала, а также ее любимые свежесрезанные ветки сирени.

Пушистый, словно связанный из мохера, но абсолютно дикий по своей природе цветок, хозяйка любила особо. И прежде всего за его недолговечность — сезон сирени был скоротечен и любоваться бахромой в вазе можно было всего каких-то несколько дней. Пышные, ароматные гроздья всех оттенков фиолетового — от лавандового до сливового —  тотчас же становились предметом короткой, уже ставшей традиционной семейной игры: кто отыщет цветочек с пятью лепестками и съест его, непременно будет счастлив. Обычно с этим заданием Капа справлялась быстрее своих гостей. Прижав, словно икону, букет к груди, она на мгновение замирала, закрывала глаза, и, игнорируя насмешки веселой родни, старалась неспешно, со смыслом, разжевать сокровенный пятилистник. Уже через несколько минут небольшая гостиная с бронзовым трафаретным рисунком поверх покрашенных стен наполнялась пьянящим благоуханием.

— Спасибо, мои хорошие, ну угодили тетке! Сирень - цветы настоящей женщины: чем больше ломают ее ветки, тем пуще она цветет! А пахнет, пахнет-то как — как тогда, в Никитском! Никакой «Красной Москвы» не нужно!  — проговаривала вслух свою мечту нарядно одетая Капитолина. — Нужно успеть надышаться на год вперед!

Расфуфыренные невестки дарили ей недешевые поваренные книги — с робкой надеждой, что именинница когда-нибудь их откроет и мир кулинарии увлечет тетю Капу не меньше бухгалтерского учета. Однако готовые рецепты Капитолину Сергеевну никак не занимали. Более того, она искренне считала, что в ее лице погиб великий повар, а истинные гурманы никогда покупного на стол не поставили бы. Любой укор или совет добавить в омлет полчашки молока Капа воспринимала как вмешательство в личную жизнь и, нахваливая свою авторскую кухню, щедро раздавала придуманные ею кулинарные рецепты.

— Для того чтобы суп был насыщенного цвета, нужно добавить в него ложечку растворимого кофе!

С каждым годом праздничные посиделки у тети открывали ее новаторские кулинарные извращения: отвратительного вкуса маринованные арбузы, варенье из кабачков, плов из прошлогоднего риса с жучками и пять-шесть тазиков плавающих в «маянезе» оливьеподобных салатов. Эксперименты, как правило, не удавались: перевязанные красной ниткой голубцы все равно разваливались. Имелась в доме тети Капы и «священная корова» — маргариновое чудовище под названием «морковный торт», который она считала своим коронным блюдом.

— Чтобы еда была вкусной, нужно вложить туда частичку души, — приговаривала она, разливая половником очередные помои, — и один секретный ингредиент: желание порадовать близких!

Cамые близкие знали: под секретным ингредиентом тетя Капа подразумевала еще и разноцветные специи, которые годами хранились в секретере зеленого буфета с белыми ручками. И пользовалась она этими пряностями так, что по сравнению с ее любым первым блюдом молочный суп из больничной столовки казался настоящим шедевром! Поэтому гости приходили к Капитолине, заранее отобедав дома. Попробовать на ее дне рождения сначала «вкусное», а потом «невкусное» было невозможно по одной причине: «вкусного» на столе просто не было. Небрежно очищенная селедка с толстыми кольцами красного лука улетала со стола в первую очередь, а вот к остальным блюдам гости приступали с опаской.

Обычный перловый суп тетя Капа с легкостью превращала в жуткое по вкусу варево.  В холодильнике кастрюля с зажаркой из нутряного жира обрастала толстой коркой ледяной массы. И справиться с этой «вечной мерзлотой» было под силу лишь старой изогнутой поварешке. А уж настоящей бедой было «горячее» — землистого цвета пюре, серое месиво переваренных пельменей, «ленивые» вареники из отрубей, а также штук сорок (чтобы всем хватило наверняка) бесформенных, подгорелых пирожков. Все было недоварено, недосолено, переперчено и сухо...

— Я не пойму: че ты за мужик такой?! Такую вкуснятину — и не ешь! — спросила однажды Капа дядю Савву, зачерпнув шумовкой гороховую мерзость с куском жареной печени, похожей на лоснящуюся подошву.

Дядя Савва так резко выскочил из-за стола, что чуть не снес на своем пути старинное трюмо. Многим, наверное, хотелось бы последовать за ним, но из вежливости так никто и не решился. Гости тянули время, ссылались на строгую диету или пищевую аллергию и тем не менее, давясь, запихивали в рот маленькие кусочки твердокаменного пирога. Однако любые отговорки лишь подогревали теткины аргументы:

— Ну как это ты не ешь?! Да ничего тебе не будет!.. А как же люди в блокаду? Ну съешь хоть кусочек... Ну пожалуйста!

Отказ от еды был равносилен отказу от любви к самой хозяйке. Окончить эту адскую трапезу можно было только после чаепития. Иногда вместо чая она угощала гостей клюквенным киселем, забывая, что этот напиток подают преимущественно на поминках. Те, кому повезло сидеть рядом с подоконником, могли выплюнуть эту жижу в цветочный горшок с колючим алоэ. И только пятилетний Андрюшка, внучатый племянник именинницы, улыбаясь во весь свой беззубый рот, искренне расхваливал вязкую жидкость:

— Баба Капа, а кисель такой кусный-кусный!

Приноровились родственники пить и тетин фирменный самогон, который она разливала по огромным бутылям. Для начала брали в правую руку рюмку с подозрительным напитком, а в левую — граненый стакан с водой. Запрокинув голову после очередного тоста, гости набирали в рот глоток мутного первака, а затем, якобы запивая, незаметно выплевывали его обратно в стакан.

После обеда Кругликовы любили рассматривать старый альбом с фотографиями всех не доживших до очередного Капиного дня рождения. Изучали бережно составленное ею генеалогическое древо, горланили песни под гитару, а тетя, на правах главы семейства, солировала: «Ромашки спрятались...».

Через несколько часов празднество продолжалось в доме дяди Саввы, где можно было и потанцевать, и вкусно выпить, и закусить. Правда без тети Капы, которую на вторую часть банкета уже не приглашали.

Сухое «спасибо, все было очень вкусно» воспринималось хозяйкой как страшное оскорбление. Прощальный комплимент должен был звучать настолько весомо, чтобы с лихвой оправдать подаренный тетей полтинник! А еще по своей душевной щедрости Капитолина Сергеевна имела привычку все недоеденное раскладывать по баночкам и кулечкам.

— Кто не доел — на дорожку в карман положим! — приговаривала тетя, заворачивая три куска истлевшей на огне печени в фольгу. —  Пусть детки поедят! Ну куда вам три пирожка — смех один! Возьмите хотя бы пять на одну сторону тарелки, а на другую — пюрешечку и салат! Только посуду потом верните!

Гости еду до дома не доносили: без особых угрызений совести выбрасывали в мусорник или скармливали бродячим собакам.

Желанием всех накормить Капитолина Сергеевна была обязана голодной интернатской жизни послевоенного времени.  На завтрак — кусок хлеба и холодная, сваренная на воде манная каша с комочками, на обед — серая перловка, а засохший кусок хлеба с бесцветным чаем — на ужин. По праздникам подавали гречку с мясной подливой — слегка подгоревшую кашу, в которую плюхали жижу из тянущихся хрящей, слабо напоминавшую тушенку. Ну и на десерт — долгожданные цукаты с мыльным вкусом.

— Без хлеба — это не еда! — аккомпанировала обеды толстоногая воспитательница в белом халате, и эта поговорка обрела в жизни Капитолины Сергеевны новое звучание: «Все надо есть с хлебом, даже макароны!»

После интерната Капа окончила институт, а затем всю жизнь проработала бухгалтером на машиностроительном заводе. В конце 60-х она вышла замуж за очкарика-еврея, но ко двору не пришлась: при первом же знакомстве с будущей снохой громогласная еврейская мама вынесла суровый вердикт: «Шикса даже после гиюра* останется шиксой!» Как-то ради спасения семейной лодки Капа решила удивить мужа похожими на мацу квадратными блинами. Но все они, как один, оказались в буквальном смысле комом!

— Капа, я не умею есть то, что ты умеешь готовить! — ругался, швыряя вилку на пол, новоиспеченный муж.

Своего Маркушу Капитолина Сергеевна любила всю жизнь, несмотря на то, что брак их оказался недолгим. Будучи на пенсии, она вывела свою особую, жизненную аксиому: «Счастье — это отсутствие несчастья». Больше замуж Капа так и не вышла. Семейная жизнь не сложилась, и единственной радостью было то, что ее близкие живут в достатке, устроены и по-своему тоже счастливы.

После развода у Капы развился взращенный на сливочном масле кулинарный фетиш, ставший символом сытости и благополучия. Сама Капитолина считала себя отменной и рачительной хозяйкой. После ухода гостей не использованные ими бумажные салфетки она проглаживала утюгом, подавая к столу в следующий раз, стирала полиэтиленовые пакеты, а весной лакомилась вареньем и салатами из одуванчиков. В быту довольствовалась малым: штопала, натянув на лампочку, чулки и двенадцать зим подряд не вылезала из цигейковой шубки. Каждая жестяная баночка кофе имела в ее доме «вторую жизнь» и служила футляром для булавок, пуговиц, ниток и прочих мелочей. Осталась и привычка перерабатывать, доедать несвежее и с легкостью смешивать остатки макарон с картофельным пюре. Позже соседи выяснили и источник жуткого запаха знаменитого рассольника, куда тетушка бросала редкий, по ее мнению, «деликатес» — жареный свиной пятачок.

После смерти Капитолины Сергеевны родня обнаружила в холодильнике несколько трехлитровых банок смальца, три завернутых в полотенца куска сала с чесноком и самогон в огромных емкостях — каждой семье поровну. А вот свою двухкомнатную «сталинку» неожиданно для всех тетя завещала соседскому дому-интернату. Она ходила туда дважды в неделю: приносила разные угощения, а в мае  — подаренные родней сладости. К каждому празднику, отмеченному красным цветом в отрывном календаре, Капа пекла свой фирменный морковный торт, который сироты уплетали, что называется, «за обе щеки».

Странный поступок тети родственники сочли предательским и памятник ей решили не ставить. Со смертью Капы закончились традиционные семейные посиделки. Чуть позже улеглась и обида — забыты и приторный вкус киселя, и нестерпимые запахи непобеленной кухни… И лишь в начале мая, когда теплый весенний воздух насыщался неповторимым ароматом сиреневого цвета, Кругликовым становилось невыносимо грустно...

*Гиюр (ивр.) — обряд обращения нееврея в иудаизм.