Глава ХvIII. Падение

      Вечерело, на углу тротуара перелезла через ограду маленькая девочка и нагло начала лепить снежки из выпавшего на днях обильного снега. Из магазина вышли ее родители, заходившие туда за пивом, и именно их она и выбрала своей первой мишенью. Однако мать ее игривых порывов не разделила. Она начала орать на всю улицу: «Ты чего кидаешься! А если ты попадешь в прохожего!» Далее девочку схватили за руку и поволокли в неизвестном направлении.

      Вообще, замечали вы или нет, но у всех родителей есть этот огромный страх, что ребенок сделает нечто, что не понравится другим взрослым. У многих этот страх даже основной. Еще бы! Ведь не хочется оказаться в неловком положении, обнажив пробелы в воспитании своего драгоценного дитяти. «Отойди, не мешай дяде», «не трогай тетину сумку» и так далее — все что угодно, лишь бы убить в ребенке тягу к познанию мира.

      Мимо по улице косолапил, сильно шатаясь, молодой человек. Девочка тыкала в его сторону руками, но родители не обратили на пьяного никакого внимания и потащили ее дальше — все в том же неизвестном направлении. Но мы не будем поступать подобным образом и внимание на молодого человека обратим. Каково же будет наше удивление, когда мы признаем в нем… Да, да, по улице плелся, спотыкаясь и охая... Егор! Как же он оказался в подобном состоянии? Да, мы помним, что неделю назад он попал в неприятную ситуацию на митинге… Но неужели эти события связаны? Попробуем перенестись на несколько часов назад и разобраться.

      Егор в тот день впервые в своей жизни оказался на таком очаровательном мероприятии, как предновогодний корпоратив. Данный корпоратив состоял из двух частей — официальной и неофициальной. И, в отличие от Коровьева, который мог по своему усмотрению принимать одно из двух подобных положений, здесь последовательность была строгой. И если на первую, официальную часть, высокоградусные напитки проносились тайно, в упаковках из-под сока (это был один из важнейших навыков, среди тонн бессмыслицы, получаемой в школе), то на второй, неофициальной, коллеги рассортировались по интересам и по градусности предпочитаемых напитков, употребляя их в неограниченных количествах. Егор немного просчитался с выбором подобной подгруппы, и в итоге он был пьян, хотя до сей поры выпил суммарно за свою жизнь не более пары стаканов различных алкогольных напитков. С чем было связано текущее настроение Егора, сказать сложно, равно как сложно провести линию к задержанию, случившемуся неделю назад. Даже если бы и можно было прийти к каким-то выводам, то Егору в тот момент от них точно лучше бы не стало. Постанывая, он никак не мог оценить всю тяжесть своего грехопадения; равно как тяжело ему было свое тело, которое отказывалось слушаться. Егор абсолютно не чувствовал почвы под своими ногами, но надо было идти домой, и иного пути не было. Даже будучи сильно пьяным, Егор смог сообразить, что в таком виде домой приходить крайне нежелательно, поэтому тешил себя мыслью, что морозный воздух прояснит голову. В подобном брожении мы его и встретили с помощью девочки. Он бродил так уже четвертый час, было темно и холодно. В глазах наметилось некоторое просветление, но голова все так же раскалывалась, любая появлявшаяся мысль сразу расплывалась на несколько, он пытался уцепиться за какой-то из этих кончиков, но они упрямо ускользали один за другим и поймать он их не мог. Он поднялся и пошел. «Надо идти, идти вопреки всему», — думал он, но овеваемая снегом скользкая земля не желала слушаться. Она упрямо ускользала из-под ног, и, как это бывает в перетягивании каната, когда соперники долго не могут сдвинуться с места, а в один момент одна из команд проявляет легонькую слабинку и паровозом уезжает на сторону победителей, так и сейчас, Егор, находившийся на лестнице, ведущей к его дому, слегка расслабился, решив, что сумел преодолеть слабость, совершил широкий шаг и оступился на обледеневшей ступеньке. Словно мешок картошки скатился он вниз, не успев даже охнуть. Пролежав пару минут и одумавшись, пока какая-то девушка в сапогах на высоком каблуке аккуратно переступала через него, опасаясь запачкаться, он попытался встать. И попытка отдалась тупой болью не то в лодыжке, не то в левой руке. На четвереньках он заполз на последнюю ступеньку, и, наконец, разогнувшись, схватился за выступ стены дома. Введя с десятого раза верный код от подъезда, Егор оказался перед одним из заключительных испытаний: мини-пролетом до лифта. Благо, перила были с правой стороны, попытки открыть входную дверь левой рукой все еще отдавались молотковым эхом по всему телу. Он сумел покорить эту вершину и с гордостью навалился всем весом на вожделенную кнопку. Лифт уже поджидал его на первом этаже, двери с шумом распахнулись, и Егор ввалился внутрь, съезжая вниз по стене. Дверь закрылась. «Почему же мы не едем? Неужели лифт застрял?» — начал тревожиться Егор, прислушиваясь. «Позвонить?» — взгляд его упал на кнопку тревожного сообщения. Егор приподнялся и случайно бросил взор на зеркало, которое до сих пор было сзади и справа, так как ввалился в лифт он полубоком. В зеркале он увидел опухшего молодого человека, одетого в Егорову куртку… Губы были раздуты, шапки не было. Егор пошарил в кармане: ключи были на месте, там же, в кармане лежал мобильный телефон. Шапка, видимо, осталась на месте падения. Он усмехнулся: еще не все было потеряно. Но собственный вид (а теперь он уже не сомневался, что парень в зеркале — это он, Егор, а не кто-то иной) удручил его. В этот момент хлопнула дверь подъезда, и раздались шаги. Егор вмиг сообразил, что вошедший сейчас вызовет лифт, двери откроются, а Егор предстанет в таком обличьи. А вдруг это кто знакомый из соседей? Егор дернулся и нажал цифру пять. Трудно сказать, как так вышло, но он действительно жил на пятом этаже, поэтому спустя полминуты настал чарующий момент приближающейся победы: он всунул ключ в дверь своей квартиры. Ключ не засовывался, и спустя минуты злобного тырканья он вдруг понял, что пихает в щель не тот ключ. Наконец, дверь поддалась. В этот момент Егора обуял ужас: он вспомнил отражение, и отчетливо понял, что домашние сейчас увидят на пороге не того Егора, к которому привыкли, а вот этого, жуткого даже для него самого парня из зеркала. Он остановился, не решаясь открыть внутреннюю дверь. Он отчетливо представил, как мать (а она и была единственным персонажем, входящим в категорию «домашние», кто мог оценить его положение, ибо третьим домашним был кот) заняла позицию с обратной стороны двери, вооружившись сковородкой; он подносил и отводил ключ. Сознание немного прояснилось, и он почувствовал легкую тошноту. Он вышел из проема назад и остановился. «Тьфу, все равно терять нечего, уже напился, придурок», — ударил он себя связкой ключей, отчего левая рука вновь взвыла, и резким движением вставил его в личинку замка и отворил дверь. В квартире была тишина. Егор, сняв быстренько помятые ботинки, на цыпочках прокрался в свою комнату, разделся и заполз под одеяло. Тошнота усилилась, но тут он почувствовал, как наваливается сон. Где-то далеко открылась дверь, зашелестели шаги. Егор вдруг понял, что не спит, а в комнате горит свет. Он осторожно, пряча лицо, прекрасно понимая, что попытка избежать расспросов домашних не удалась, повернул голову. «Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Я тебе уже десять раз набирала?» — строго поинтересовался голос, отдаленно напоминающий голос матери. «Прости, я плохо себя чувствую… Давай завтра… Живот болит», — промямлил Егор, и собственный голос показался ему еще более жутким, чем тот парень в зеркале лифта. Возможно, это был и не его голос, создалось ощущение, что кто-то транслирует мысли, которые Егор подносит ко рту и выводит подобным образом. Тошнота усилилась, сделавшись почти невозможной. Неудачное движение опять выявило резчайшую боль в левой руке, и Егор почти вскрикнул. Ему стало жутко, захотелось вскочить с постели и кинуться в окно, но слабость атаковала его. Он опустил голову на подушку, усиленно глотая слюну, чтобы хоть как-то подавить неисступляющуюся тошноту.

      «Что ты пил?» — поинтересовалась мать, знавшая об этом еще до того, как увидела лежащего Егора и даже до того, как ушла в магазин, позволив тому прийти в пустую квартиру. Егор ничего не ответил, перевернулся и уткнулся носом в подушку. В голове что-то зазвенело, словно кто-то бил в цимбалы. Мир кружился, то порхал, то взлетал. Свет погас, и тьма охватила комнату, и понял Егор, что ему очень и очень плохо. Ему хотелось сейчас прорезать эту тьму хоть тончайшим лучиком света, но его не было. Он привстал. Только сейчас он заметил, что мать сидит около постели на маленьком стульчике, и это было самое неприятное ощущение из всех пережитых за этот вечер. Он ударил себя по левой руке, надеясь, что боль заглушит все сердечные муки. Рука резко отозвалась, в голове помутилось и поплыло. Очнулся Егор уже при свете, со стаканом воды в руке. От прикрывавшего его одеяла пахло свежей блевотиной. В голове кто-то играл в сквош, всякий раз ударяя мячом в разные точки черепной коробки. Мир уходил, покрываясь легкой дымкой; даже с полностью открытыми глазами Егору нельзя было понять, спит он или нет. Не было отчаяния, но боль в левой руке прибывала. Несмотря на нее, он заснул.

      То, что он спал, он осознал по тому, что все происходящее за окном говорило о наступлении утра. Иные процессы разворачивались в его голове, которая заметно посвежела, а боль в руке приняла тупой раскалывающийся характер. Это уже не было чувство слабости и потери реальности, это была здравая мысль, с примешанной к ней резкой болью. Едва Егор задел одеялом левую руку, как новый виток боли прокатился по всему телу. Если он и мог тешить надежду скрыть этот факт, то сейчас выбора не было: боль была жуткая, а значит, был нужен врач. Но как сообщить об этом? Позвонить самому? И сказать «напился и упал»? Может, просто «упал»? Но видно же… Он откинул пахнущее свежим ароматом белоснежное одеяло, и, превозмогая боль в руке, надел тапочки и халат. Стоявшее в прихожей зеркало и ободрило, и удручило его. Синева виднелась, и была отличима, при этом, общий вид казался значительно более свежим.

      «Как ты, Егорушка?», — послышалось причитание из комнаты, и мать вбежала в прихожую. «Я договорилась с Сергей Борисычем, что на работу сегодня не выйду. Хорошо, что и у тебя выходной. Сейчас отлежишься, и все пройдет».
«Да лучше бы меня били сейчас палками. Вот как после этого сказать про руку?» — подумал он, но напряжение мышц выдало новый залп боли. И он заговорил:

      – Я упал… Вчера… Прости… Я виноват, я дурак, я идиот, — тут он заговорил часто и путано, — прокляни меня, но рука болит адски, не могу, нет.
      – Тише-тише-тише, рыбонька моя, — вновь запричитала она, подхватив Егора под руки. — Сейчас вызовем врача.

      И она удалилась в комнату. Вначале была тишина, но потом она прибавила голос, и Егор смог расслышать отдельные слова. «Да, поскользнулся и упал, да, а вы неужели не знаете, как у нас сейчас чистят улицы? Это раньше, в советское время были дворники-пенсионеры, ответственные, которых все знали, а сейчас, что могут против нашего снега эти азиаты? Да кто прожить может зиму без падений? Да невозможно. До свидания».

      Мать вышла из комнаты с дымящейся сигаретой, хотя при сыне избегала курения, уходя на балкон или плотно закрывая дверь кухни, что, впрочем, не мешало некурящему Егору гонять ее и оттуда, попутно устраивая розыгрыши с закидыванием начатых пачек на высокие шкафы или проводить язвительную агитацию после каждого покашливания. Как-то раз Егор услышал ее кашель утром и понял, насколько нелепы были те шутки, и насколько сильно пострадали за эти тридцать лет ее легкие. Но сейчас он молчал и пассивно вдыхал этот противнейший дым, хотя, пожалуй, и чистый воздух был бы сейчас противен. Голова не кружилась, и тошнота прошла. Ему хотелось замереть, не двигать рукой, но каждый вдох отдавался в ней, а от нее разбегаясь по всему телу пульсирующей болью. Меж тем, мать направилась на кухню, и оттуда вкусно повеяло, отчего у Егора проснулся аппетит. Куриный бульон окончательно освежил голову Егора.

      Спустя четверть часа приехала бригада медиков. Егор молчал, пока мать рассказывала им красиво составленную историю его вчерашнего падения. Егора усадили в машину скорой помощи и повезли. «Да, здесь тебе не автозак! — усмехнулся он. — Условия тут поприятнее, лучше болеть, чем быть несогласным».
Рентген показал неутешительный результат: перелом со смещением. Стало очевидным, что Новый год ему предстоит провести в больничной палате… «Дурак, не пил же никогда… Как так вышло вообще? Да вроде все и весело было, но как противен мне был алкоголь всегда! Противен был сам запах, но что запах, по сравнению с пережитым? Проклятье!» И с этими мыслями, полностью протрезвевший, он отправился осматривать свою палату.

      А Новый год действительно приближался. Улицы столицы давно украсились бессмысленными безделушками, у которых толпились фотографирующиеся. Михаил и Антон сидели в столовой недалеко от офиса. Одна женщина угостила их и сидевших рядом двух подруг конфетами. Изнутри фантиков на каждой из них были пожелания. Пошли различные шутки из серии «Ну-ка, а что там у меня?». Антону досталось «чтобы белая полоса в твоей жизни не кончалась».

      – Знаешь вот, — говорил он потом Михаилу, — что такое белое полоса? Белая полоса не может существовать без черной. Белая полоса сама по себе может быть лишь в темноте. Возьми графический редактор — как ты там нарисуешь белую полосу? Верно, ты вначале зальешь все темным фоном, и только тогда проведешь белую полосу.
      – Мне кажется, тема о том, что «свет есть ничто без тьмы» избита. Еще с того момента, когда «отделил он свет ото тьмы». Конечно, если у тебя всю жизнь идет белая полоса, то она перестает быть белой, потому что понятие белоты тогда дискредитируется. Но если мы будем понимать белое исключительно как «нечерное», то мы рискуем впасть в провал перекрестных ссылок. Но я даже удивлен, как ты со своей безмерной любовью к блистанию эрудицией сдержался и умолчал про парадокс воронов! Кстати. Завтра будет одно интересное мероприятие.
      – Что и где? — недоверчиво насторожился Антон, у которого вдруг вылетела из головы фабула пресловутого парадокса.
      – Что-то вроде бизнес-встреч. Суть такая — абсолютно разные люди собираются в одном месте и заводят деловые знакомства.
      – И зачем это мне — я же не собираюсь создавать свой бизнес.
      – Но там очень много интересных людей, и главное, людей, которые своими успешными историями поднимают мотивацию.
      – На меня твои «успешные», — (он произнес это слово с усиленным пренебрежением), — действуют отрицательно, они у меня всегда вызывали лишь отторжение.
      – Это просто легкая зависть, это значит, что у тебя есть такие же скрытые желания, но ты не хочешь себе в них признаться. Ты боишься мечтать, ведь для реализации этих мечтаний потребуются действия.
      – Мечты? Да, опять за свое? Крутая тачка, загородная вилла, я угадал? Я мечтаю лишь об одном — о гармонии. Счастье — это гармония с самим собой и окружающим миром. Как, объясни мне еще раз, как поможет счастью эта вилла? Я убью всю жизнь на то, чтобы ее заработать, и буду там лежать и нежиться? А кто мне сейчас может запретить пойти в лес и там вкушать близость природы? Нет, не поеду. Не люблю массовые мероприятия, мне там некомфортно, не люблю незнакомцев, да и наверняка надо будет одеваться по-особому, все эти ваши дресс-коды.
      – Но сам подумай, какие люди там будут. Там будут руководители и топ-менеджеры разных компаний, согласись, что прийти в такое общество в потертом свитере…
      – Бла-бла-бла и так далее и тому подобное. Что мне нравится у нас в компании, так это свободная форма одежды. Удавки-галстуки вообще не переношу и не представляю, как можно их носить каждый день, это же ужасно, невыносимо. Не поеду, прости и не обижайся.
      – Как хочешь, дело твое, — развел руками в стороны и пожал плечами Михаил. — Ты сегодня особенно хорошо выглядишь! — обратился он к девушке, забравшей у них подносы.
      – Самый нелепый и дурацкий комплимент, что я слышал где-нибудь, — не выдержал и встрял Антон, очевидно, приревновавший товарища. Девушка смутилась и покраснела, потом резким движением поправила волосы, круто развернулась и ушла, гремя опустошенными стаканами. Михаил еще раз пожал плечами.

      Вообще, Антона и Михаила несколько объединяла нелюбовь к подобным посиделкам-пересудам за столом, но с разных сторон. Антон ощущал, что подобные разговоры словно затягивают его в некое гнилое болото бесформенности, в котором можно осесть раз и навсегда. Какие темы могли обсуждаться вне рамок? О политическом уже было упомянуто, но лучше всего здесь вспомнить пикейных жилетов. Вопросы обсуждались бытовые: я женился, он развелся, этот спит с этим, а тот хочет спать с тем. О работе: кого куда переведут, кого повысят, кто хочет уйти и прочие слухи и перешептывания. У Антона бывали ситуации, когда он оставался исключительно по зову сердца, будучи не в силах бросить начатое дело. Но что он слышал: «Вот дураки! Не ценят свое время! А ведь нам за это никто не доплатит!» «О чем они говорят? — ужасался Антон, — Неужели, неужели для них это так важно? Почему у меня такое отношение к деньгам? В детстве я плакал, потеряв десять копеек, но сейчас в день получения зарплаты я спокоен! Они все радуются, они!» «И я выскажусь, выскажусь, вякну начальству!» — воинственно утверждала одна женщина. «О чем, о чем? — удивлялся очень любивший спорить с руководством Антон. — Ты будешь вякать вот так за столом, и больше нигде. Далее тебе скажут — и ты смиренно побежишь делать. Да, про себя ты будешь проклинать злодея, но все сделаешь, о чем он тебя попросит. Но не гниль ли я? Они, считай, знают свое место, когда так принижают себя. «Коси под дурачка — меньше спросят». А я-то всегда напротив, всегда умничаю, все-то я знаю, все понимаю! Порой подобной уверенностью создаю у других такое впечатление. И вот, сидя в тот раз с двумя нашими высшими менеджерами — что я от них слышу? «Антон, тебя хотят повысить!» Вроде добрая и безобидная шутка. Конечно, можно найти тут подтекст, мол, ты настолько пуст, что хоть так тебя приободрим. Но как я реагирую? У меня просыпаются мечты, вскрывается воображение, я начинаю думать, «а что если», «а я ведь умен и талантлив» и так далее. Тьфу и еще раз тьфу! Гниль все это. Не целеустремленный я человек, не был им и никогда не буду. А то, что мыслишки нет-нет, да и проскочат — то червоточина точит, точит тебя всего изнутри. И сточит полностью, и личность проглотит».

      Вчера, кстати, он сидел за столом с двумя вышестоящими коллегами, выслушивая их жалобы из серии как нам тяжело. «Мы выше — больше и ответственность!» Антон что-то поддакивал не в тему, вызывая гомерический хохот одного из них, чрезвычайно уверенного в себе молодого человека (он был старше Антона на каких-то пару-тройку лет). «Да я скажу, оп-оп, ты только попробуй не сделать у меня», — громогласно показывал он свои навыки управления. «Вот скажи он мне так — я бы принципиально не стал делать. Нет, что ни говори, единственный реальный повод для мотивации, здесь и сейчас — это финансовый. Да, доплата, проценты и что угодно. Только так. Но если ее нет, то у руководителя остается рычаг — и это взаимное доверие. Если ты что-то не сделал — ты подвел меня. Стыдно! Стоит и опуститься до уровня подчиненных, поставить себя на одну доску с ними, разделить их потребности. И ждать ответа. А как иначе? Да — вариант наорать хорош, и на многих он действует. Но я — каким бы умным и талантливым ни был, или каким бы умным и талантливым я не казался себе — я не смогу управлять, и даже научившись, буду страдать от ощущений, что кому-то мое решение будет неприятно, что оно обидит. Но не глупость ли это? Что, мы признаем, что есть мировая несправедливость, но хотим от нее откреститься, дескать, она есть везде, но только не во мне? И что это за игра? Глупость, глупость, глупые мысли!»
Совсем не так рассуждал Михаил. Он не думал о том, что «я могу повыситься», «мне предложат, а я еще поупираюсь, дескать, рано мне еще, не совсем компетентен, видите ли!», он просто это знал. Знал — и точка. Более того, он знал, что надо для этого делать. Да, в тайне от Антона оставались его походы в отдел персонала (тот при всей своей внимательности не замечал и не догадывался об этом), обсуждение перспектив роста, компетенций, необходимых для этого. Он никогда не намекал сам о своих перспективах, не спрашивал конкретно про себя. Он узнавал — и делал все для этого. Тогда как Антон брал проекты, которые были ему по душе, делал то, что ему нравилось, а что не нравилось — делегировал другим, Михаил брал все на себя и делал абсолютно все, аккумулируя дело вокруг себя. К разговорам о жизни он относился более спокойно. Антон, считавший Михаила умным, удивлялся — как тот может обсуждать такие несущественности. Но тому это было искренне интересно, и аргументы о том, что это, дескать, «показушность», «демонстрация интереса», пришлось отложить в долгий ящик. А вот разговоры о политике Михаила раздражали, поражая своей однотипной бессмысленностью. Михаил относился к действующей власти, как мы помним, с недоверием, но в первую очередь из-за экономических ограничений. Громогласные выкрики в духе «все воруют!» он не одобрял (Антон же, скорее, иронизировал над ними, считая, что это имитация обсуждения, когда мысль высказывается под заведомое согласие собеседника и идет обоюдное кивание), считая, что у каждого есть возможность развиться, стоит только возжелать этого. Более того, даже неудачная попытка начала своего бизнеса не подкосила его взглядов. По его мнению, фразы, подобные «в России не дают развиваться малому бизнесу» частенько можно было услышать от тех, кто ни малым, ни средним, ни тем более большим бизнесом никогда не занимался и в корне не представлял, как эта кухня устроена. Те же, кто бизнес организовать хотел — бросали все свои усилия и пытались начать вновь и вновь, невзирая на преграды. Он соглашался и с не идеальностью законодательства, и с бюрократизмом, но делал акцент именно на личном восприятии каждым человеком. В обществе Михаил не участвовал в политических дебатах со времен института, когда ему все это было действительно интересно и занимательно. «Нужно развиваться самому, развиваешься сам — меняется и мир вокруг тебя, меняется окружение. Развиваешься сам — развиваешь мир. Что ты можешь изменить? Одними разговорами ничего не изменишь», — частенько покровительственно говорил он Антону.

      Тем не менее, как бы ни считали разговоры бессмысленностью, каждый год, а точнее каждый раз в преддверии Нового года мы ведем эти разговоры: а вот бы сбылось это, вот бы сбылось то… И вот момент наступил, петух клюнул, и, взглянув на часы, каждый мог увидеть, что в старом году осталось жить считанные минуты…

Следующая глава: http://www.proza.ru/2017/09/10/67
Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/09/08/83