Ничего святого или Шарлатаны

Disclaimer:
«Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми как бы случайно»







Я не пытаюсь сейчас оскорблять чьи-либо чувства
Эмоции не моя защитная игрушка
Я ударяю по лицу, чтоб посмотреть на брызги

Yung Trappa «Я хороший»               




«Обезьяны, - рассуждал он, - очень искусно
подражают действиям человека»... Очевидно,
это была обезьяна какого-нибудь учёного.

Анатоль Франс «Восстание ангелов»



                1


Могу сказать, что описанные на этих страницах события поразили и потрясли меня до глубины души. Что говорить, я никогда не думал, что моим научным руководителем будет обезьяна, и что в стенах государственного университета будет промышлять шайка профессоров-шарлатанов. Но обо всём по порядку.
        Желая поправить образование и придать ему научный блеск, я решил поступить в аспирантуру. Для достижения поставленной цели я выбрал один саратовский университет, о котором слышал от своего друга. Я позвонил ему и сказал, что у меня возникло желание стать настоящим ученым.
        - Давай к нам, в алхимический, - выслушав, ответил он.
        Я засобирался в Саратов.
        Уладив кое-какие дела, два дня спустя, я был в столице Поволжья.
        Друг мой Нафанаил встретил меня на вокзале.
        - Не будем терять время, сразу погнали в приемную комиссию, потом отдохнёшь, - воскликнул он, улыбаясь и пожимая руку.
        Его энтузиазм был заразителен и передался мне.
        Впрыгнув, по-молодецки в такси, мы поехали в университет.
        Огромное, блестящее на солнце сапфировыми окнами здание, дружелюбно распахнуло свои двери перед нами. Это был местный храм науки: «Саратовский национальный исследовательский государственный университет имени МайлиСайрус».
        - Но почему СайрусМайли, других имен, что ли не было? – Удивился я.
        - Да были. Вот раньше он в честь какого-то мужика назван был. Этот мужик что-то вроде написал или что-то вроде сделал, я уже не помню. Вот и переименовали, потому что никто не помнит. А МайлиСайрус, это по-молодежному. И звучит с заграничным оттенком! Понимаешь?!
        - Понимаю, - ответил я, заходя внутрь.
        Мы поднялись на второй этаж, повернули направо и на мгновение остановились перед блестящей золотой табличкой, на которой черными печатными буквами было выбито: «Институт алхимии, философии и уринотерапии».
        - Вот оно царство настоящей науки! – вырвалось из моей груди, взволнованно.
        - Точно, - согласился со мною друг. – И прежде чем ты отдашь документы в приемную комиссию, пойдем, посмотрим на преподавателей.
        Так и сделали.
        Институт занимал лишь правое крыло второго этажа в этом большом 6 или 7-ми этажном здании. Аудиторий было мало, и туалет не работал. Но гордые слова: алхимия, философия, уринотерапия все еще заставляли взволнованно биться сердце.
        Мы подошли к деканату.
        - Кто эта нимфа, столь безнадёжно обрюзгшая? – Обратился я к другу.
        - А, ты имеешь в виду ту рыжую старуху на высоких каблуках и с сосками проступающих сквозь сетчатую блузку?
        - Именно! Ей как минимум пятьдесят! Пора уже о боге думать.
        - Это наш Галчонок! Секретарь. Важная птица! И ей далеко за шестьдесят, но она не сдаётся морщинам. Она предпочитает Библии мини-юбку и трусики стринги, если вообще носит трусы.
        - Меня сейчас стошнит, - пробормотал я отвернувшись. 
        Мой друг, не дожидаясь извержения моего желудка, схватил меня за руку и потащил к 203 аудитории.
        - Давай заглянем сюда, здесь идет заседание кафедры философов-уринотерапевтов, - сказал он восторженно. – Я покажу тебе Ольгу Михайловну Макаку-Ломаку. О, эта звезда нашего факультета!
        - Интересная фамилия. Макака, да ещё и Ломака.
        - Да, Ольга Михайловна, у нас такая. Любит обезьянничать!
        Я улыбнулся, а Нафаня приоткрыл дверь.
        - Скажи, кто этот мощный старик? – Спросил я, развязным, совсем неуместным тоном.
        Приятель мой, бросив на меня улыбающегося, строгий взгляд, серьёзно ответил.
        - Этот, как ты выразился «мощный старик», есть великий учёный, мыслитель! Он один из отцов-основателей саратовской школы философов-уринотерапевтов! Имя ему – Владимир Борисович Фаянцев, заведующий кафедрой! Помимо всего прочего, он продвигает и развивает социальную философию. Так, например, он сформулировал теорию «общества сосисок».
        - Какого общества? – Не понял я.
        - Общества сосисок, - не меняя менторский тон, продолжил Нафанаил. – Это, то общество, в котором человек, как бы он не старался, не может не есть сосисок. Сосиски проникают во все сферы и структуры общества. Даже отказавшись от мяса, человек принужден, есть вегетарианские сосиски, к примеру. Как бы там не было, сосиски подчиняют себе человека. Словом, сосиски есть неотъемлемая, связующая деталь всех современных обществ. Разумеется, сосиски развитых стран отличаются от сосисок стран развивающихся и стран недоразвитых. Вот это великая идея, которую высказал Владимир Борисович, организовав саратовскую школу сосисочников!
        - Как ты сказал? Соси... Сисички?..
        - Саратовские сосисочники! Точнее, философы-сосисочники-уринотерапевты! – Заключил Нафанаил.
        Но, ему показалось этого мало, и он продолжил просвещать меня, наставляя на путь истинный.
        Парадигма «общества сосисок», пересекается с парадигмой «общества знания», которая доказывает, что мы в курсе того, что у нас есть знания. А также, с парадигмой информационного общества, информирующего нас о том, что у нас есть информация и компьютер, ну, и многим другим.
        Все эти великие философские идеи серьёзно изучаются нашими профессорами, докторами, кандидатами, аспирантами и студентами. Изучаем мы и волшебные заклинания, и пользу урины в лечении слабоумия. У нас есть выдающиеся молодые преподаватели-философы, изучающие ценностные аспекты мочи в обществе сосисок и влияние количества мочи в организме на духовность и патриотизм! Как видишь, у нас идёт серьёзная работа, просто необходимая современной науки!
        - Хм... Убедительная речь. Но когда возникло впервые общество сосисок?
        - Во второй половине XX века. До этого люди ели мясо, если могли, но а после Второй мировой войны, принялись лопать сосиски... И я вот что думаю, а не пора ли нам подкрепиться?
        - Безусловно, пора! Но, прежде, покажи мне Ольгу Михайловну.
        - Да вон она, за первой партой сидит. Старушка с золотыми кудряшками, что так игриво блестят в солнечных лучах.
        - И не совсем она в кудряшках, и не так уж они золотятся. – Возразил я.
        - Да, это, я, так, к слову, - смутился Нафаня.
        В это мгновение Ольга Михайловна повернула голову. Мы встретились взглядом. Ломака хищнически обнажила клыки.
         - Идем есть. Не беспокой профессуру, - потянул меня за рукав Нафанаил, прикрывая дверь в аудиторию. – Сейчас подзаправимся, и ты подашь документы.
        Есть, мы отправились в кафе через дорогу от Университета.
        Памятуя о современном обществе, мы заказали по две булочке с сосиской и черный чай.
        - Ты что загрустил? – Спросил меня Нафа, уплетая неотъемлемую часть всех современных обществ.
        - Я не могу избавиться от мысли, что звезда университета Ольга Михайловна сильно отличается от других профессоров. Что-то в ней есть звериное, хотя я не очень-то её рассмотрел.
        - Вот как?!
        - Какая-то она маленькая, страшненькая, вообще, ты вдел её клыки?
        - Друг мой, - сказал Нафанаил, прожевывая булку и улыбаясь. - Ольга Михайловна у нас особенная. Скоро ты всё увидишь сам, не переживай.
        Я не стал его расспрашивать, дальше.
        Допив чай, мы вернулись в университет, и я подал документы.
        Выходя из аудитории, где находилась приемная комиссия, мы столкнулись с Фаянцевым. Мой друг, воспользовавшись моментом, представил меня Владимиру Борисовичу. Владимир Борисович пожал мне руку.
        - Вы очень понравились Ольги Михайловне. И она хочет, чтобы вы были её аспирантом. Что скажете?   
        - Даже не знаю, - несколько растерялся я.
        - Вот и отлично, скажу ей, что вы обрадовались её предложению!
        Фаянцев по- юношески улыбнулся, и пошёл дальше по коридору. Я хотел было возразить, но он как, то быстро исчез из виду.
        - Думаю, теперь для тебя экзамен просто формальность, - воскликнул Нафаня, по-дружески хлопая меня по плечу. – Поздравляю!
        И он оказался прав. Все три экзамена, я сдал без проблем.
        Мы отметили это дело походом по гостям, с поминанием Вакха, после чего я уехал домой.
        В Саратов, я вернулся в сентябре, когда меня зачислили в аспирантуру. По этому поводу, должно было пройти заседание кафедры, где планировалось утверждать темы наших работ.
        Я зашёл в аудиторию, где проходило заседание с опозданием. Ольга Михайловна, уже сидела за первой партой, и ковырялось в сумочке. Сесть с ней, я не решился, хотя рядом было свободное место. Пройдя в конец аудитория, я присоединился к другу Нафанаилу, сидевшему на последней парте, и замечу, впоследствии я ни разу не пожалел об этом.
        Владимир Борисович, не дурак по заседать, восседал за партой преподавателя. Он размещался в центре стола. Справа и слева от него было два пустых места. На самом столе, ближе к окну, стояла кафедра.
        - Все в сборе, - по-голливудски улыбаясь, начал председатель собрания Фаянцев. – Приступим к работе.
        Вначале заседания обсудили массу важных для мировой науки вопросов. Таких как: запасы урины на кафедре для самолечения; как наколдовать правительственных грантов; готовность к международной конференции по вопросам «философии уринотерапии в обществе сосисок». Как выяснилось, должны были приехать виднейшие философы мира из Абхазии, Таджикистана, Донбасской народной республики и Уганды. Доклад по итогам конференции планировалось преподнести в дар всему прогрессивному человечеству, и отправить в ООН, а заодно в американский научный журнал Сайенс.
        - Хотя они его выкинут не читая, - заметил со вздохом Фоянцев. – Но долг настоящих ученых саратовской философской школы сосисочников нас обязывает! Мы всё равно его отправим!
        После завершения патетической части заседания, перешли к работам аспирантов 3-го и 2-го года обучения. Обсудив их, перешли к первогодкам.
        Что меня поразило больше всего, так это то, что все участники собрания – преподаватели, аспиранты, - голосовали по всем вопросам единогласно. Не возникало ни одного возражения. Удивительно! В будущем я ещё столкнусь с этим единомыслием. Но об этом позже...
        Я никогда не общался с Ольгой Михайловной, лишь раз видел её издали. Не общались мы и в Интернете. Можно сказать, что это была наша первая официальная встреча. Когда разговор зашёл о моей кандидатской диссертации, председатель передал слово Ольге Михайловне.
        Обращение к ней Фаянцева, заставило Макаку-Ломаку прекратить рыться в сумочке и поднять глаза на него.
        - Ольга Михайловна, просим вас высказаться, как вы собираетесь работать, так сказать, с вашим подопечным. – Сказав это, Владимир Борисович натужно улыбнулся.
         Ольга Михайловна, к моему непередаваемому удивлению, выкинула фокус. Сначала она сложила свои губищи трубочкой, выпятила их, затем оскалилась и дико завизжав, запрыгнула на парту. Не удовлетворившись этой выходкой, она каким-то образом умудрилась сигануть на жалюзи и уползти вверх, к самому потолку.
        Оказавшись под потолком, Ольга Михайловна стала корчить рожи председателю. Затем, стащила с себя трусы и пульнула их в Фоянцева. Нижнее бельё моего научного руководителя украсило макушку Владимира Борисовича.
        - Ольга Михайловна, попрошу вас придерживаться регламента, - невозмутимо прокомментировал ситуацию заведующий кафедрой.
        Но куда там. Макака-Ломака, возвышаясь над всеми, и прикрываясь своим профессорским званием, периодически истошно визжала. А на третьей минуте своего перфоманса, задрала подол юбки, явив миру красный зад. Кумачовая попа Ольги Михайловны могла соперничать в красноте с цветом флагов коммунистов на их сборищах.
        На пятой минуте своего висения под потолком, Макака-Ломака стала кидать в собравшихся фекалиями. Она понемногу гадила в лапу, а затем швыряла в аудиторию. Первой её жертвой стал Фоянцев. Две какульки попали ему в левую щёку, да в правый глаз. А ещё одна испачкала галстук, который по молодости он купил в Братиславе, что особенно его расстроило. Обидевшись, он повысил голос. Но, Ольга Михайловна проигнорировала его возмущение. Она по-прежнему продолжала обстреливать калом великих саратовских ученых, частью которых была сама.
        Выход из этой тупиковой ситуации нашёл плешивый пожилой мужчина. Он встал с места, по-доброму улыбаясь. Расстегнув портфель, усмиритель разбушевавшегося преподавателя, извлек из него банан. Хладнокровно, даже не поведя ухом, на просвистевшую у самого виска особенно большую какаху, угадившую, кстати, в лоб аспирантки, сидевшей, позади него, стал снимать банановую кожуру. Теперь, к реву, Ольги Михайловны, добавился и вой её несчастной жертвы. Освободив банан от кожуры, спаситель, поднял его вверх. Учуяв еду, Макака-Ломака насторожилась. Понюхав воздух, зверь в профессорском обличье прыгнул вниз. В два прыжка, зверюга оказалась возле старика. Свой дикий рёв озверевшая Ольга Михайловна, сменила на радостный писк.
        - Это профессор Мартышкин Сергей Фёдорович! Он учился в самом МГУ! – Сказал мне Нафаня, виновато улыбаясь.
Желая как-то меня отвлечь, поскольку бледность моего лица, невозможно было не заметить, продолжил.
        - Сергей Фёдорович большой поклонник, как и мы все, Мартина Хайдеггера, слышал про такого?
        - Немецкий философ, кажется, - ели выдавил я из себя, рассеяно. 
        - Да нет! Другой. Его однофамилец, уринотерапевт-травник из Рязани. Не слышал?
        - Нет.
        - А Мартышкин его обожает. Он может о нём часами говорить...
        Но я его больше не слушал.
        За это время несчастная аспирантка успокоилась. С зареванными глазами, и с отметенной от кала на лбу, в одиночестве, так как другие аспиранты и преподаватели, отсели от неё, она строчила эсэмэски. 
        Владимир Борисович так же взял себя в руки, потихоньку выковыривал из глаза фекалии Ольги Михайловны.
        Что до Макаки-Ломаки, то она, съев предложенный банан, вновь надела трусы.
        - Всё, я ухожу. Завтра же, заберу документы, - решительно заявил я Фане, после окончания заседания.
        - Вот как! А почему? – Удивился он.
        - Как, почему?! Мой научный руководитель – обезьяна! Разве этого мало!
        -Но она же, профессор! У неё и документы есть!
        - Плевать!
        - Стой! Подожди, не руби с плеча. А лучше поговори с Фаянцевым. – Взяв меня за руки, разумно предложил мой друг. - Ольга Михайловна у нас на хорошем счету, она талантлива. И лишь немного истерит. Главное поговори с Владимиром Борисовичем. 
        После некоторого колебания, я кивнул головой.
        - Ладно, поговорю.
        В общем, следующий день начался у меня в кабинете Фаянцева, куда я явился для серьёзного разговора по поводу моего научного руководителя.
        Мы начали с того, что Владимир Борисович спросил, не вахтер ли я, а то он не взял ключ от 210 аудитории, а у него там скоро должна начаться пара. Я ответил, что являюсь аспирантом, и что мы договаривались поговорить об Ольге Михайловне.
        - С вами у нас встреча в три.
        - Нет. Мы договаривались на утро.
        - На три ноль-ноль, я всё прекрасно помню. А сейчас у меня пара. Давайте позже. 
        - Уверяю вас, разговор шёл о 10-ти часов утра. До трёх я ждать не буду. 
        - Ну, хорошо, давайте поговорим. У вас есть несколько минут. Тезисно изложите, что вы хотели узнать.



                2



                Далее я расскажу историю жизни Ольги Михайловны, как я узнал её из рассказа Владимира Борисовича и ещё одного человека, с которым познакомился в коридоре, когда вышел от Фаянцева.
        - Меня зовут Сократ, - представился он.
        Это был аспирант 3-го года обучения, которому, явно, на роду было написано учиться на философском факультете. Он оказался в курсе всех сплетен из жизни преподавателей. В общем, этот Сократ поведал мне много интересного из жизни Ольги Михайловны.
        В отличие от Владимира Борисовича, он не стал отрицать обезьяний сущности Макаки-Ломаки.
        - Это факт! Вот что известно. Макаки, это род узконосых обезьян семейства мартышкообразных. Есть много видов макак, в том числе бесхвостые или магот. Волосы животных желтоватых и рыжеватых цветов. (У нашей Оленьки они рыжие) У некоторых видов вдоль спины имеется темная полоска. (Об этом мне ничего не известно). На голове имеются бакенбарды, усы, борода. (Замечу, что Ольгу Михайловну тщательно бреют). Уши оголены, заостряются к верху. (Благодаря парику, эта особенность не бросается в глаза). Для макак характерно крепкое телосложение. Морда вытянутая, лицо оголенное. Под щитовидной железой находится непарный горловой мешок, который является резонатором. Защечные мешки особенно заметны, если набиты пищей. (Взгляните на Ольгу Михайловну, разве её мешки не видны и без пищи?).
        Макаки всеядны, общительны, любят седеть на деревьях. (Отсюда пристрастие Ольги Михайловны висеть под потолком, даже высшее образование не помогло ей побороть инстинкт). При общении обезьяны используют жесты, мимику. Известно до тридцати звуковых сигналов. Некоторые виды макак (резус) часто ходят на двух ногах. Обучаемы разным трюкам. В некоторых местах люди научили макак работать на ореховых плантациях. Обученные обезьяны достают с деревьев орехи. (А наша макака пошла дальше всех, и преподаёт в университете! Спасибо Фаянцеву!). Эти звери, в местах своего обитания, грабят плантации, бессовестно поедают рис, сахарный тростник, кукурузу, картофель, выращиваемый людьми. (Видимо отсюда склонности Макаки-Ломаки к преступлениям, но об этом позже) Продолжительность жизни до тридцати лет. (Но наша, каким-то чудом, превысила лимит в двое).  Как мы видим, это точное описание профессора Макаки-Ломаки.
         Такую лекцию мне прочитал саратовский Сократ, на моё замечание, что Фаянцев считает Ольгу Михайловну человеком.
        - Нет! Она может быть только человекообразным существом! – добавил он. – А что до Владимира Борисовича, то он старый маразматик. Иной раз, он собственную жопу, от собственной головы не отличает.
        И действительно, помешанный на самолечение уриной, Фаянцев, во время всего разговора, отказывался верить в звериную сущность Макаки-Ломаки.
        - Что вы говорите! Ольга Михайловна, настоящий человек! Она заслуженный научный работник! У неё есть статьи, ну и что, что их никто никогда не читал, вот мои тоже ни читают. И что? Но мы ведь учёные!
        - А как вы прокомментируете её вчерашнее поведение на заседание кафедры? Бросание калом в собравшуюся публику, демонстрацию половых органов и ануса, в конце концов, паясничество и прыжки под потолок?
        - А тут и комментировать нечего, Ольга Михайловна этого не делала. Она калом не бросалась и не прыгала. Это вам показалось. Нам всем это показалось.
        - Как?!
        - Так же, как, и то что она обезьяна. Настоящий философ должен видеть лишь мир идей, а не мир теней! Посмотрите на Ольгу Михайловну платоновским взглядом, и вы увидите настоящего человека.
        - Не совсем вас понимаю, Владимир Борисович, - не скрывая недоумения, ответил я.
        - Мне нужно освежиться, выпьем урины? Она бодрит и продлевает жизнь, спросите Мартышкина, или почитайте труд однофамильца Хайдеггера «Моча и время». 
        Получив с моей стороны отказ на предложение стать уриновыми братьями, Фаянцев, вынул из ящика стола сосуд с мочой и перелил его содержимое в бокал. Затем, достал фляжку с коньяком и добавил несколько капель в свой освежающий напиток. Перемешав своё зелье карандашом, он залпом выпил эту гадость, предварительно сильно выдохнув.
        Лицо заведующего кафедрой перекосилось, по телу пробежала дрожь.
        - Сомневаетесь? – наконец, после паузы, спросил Фаянцев. – Вот что, давайте я вам кое-что покажу.
        Не дожидаясь ответа, Владимир Борисович поднялся со стула, порыгивая в кулак. Он подошёл к шкафу с файлами и извлек из него две папки. Вернувшись обратно за стол, он протянул одну из папок мне.
        - Читайте. Это научная статья из журнала.
        Я прочитал: «Оппозиция «Мы и сосиски» в пространственно-временном континууме уринотерапии». Затем текст. Меня хватило на страницу, после чего я поднял вопросительно глаза на Фаянцева.
        - Ознакомились?
        Я ответил утвердительно.
        - А теперь прочтите вот это. – Владимир Борисович протянул мне вторую научную статью.
        Я принялся вникать и в эту работу, которая, кстати, называлась: «Генеалогия мочеиспускания: Философско-сосисочная антропология».
        - Послушайте, мне здесь ничего непонятно, - ответил я, пробежав глазами страницу. – Для меня и в первой, и во второй статье, есть только набор слов.
        Фаянцев по-голливудски заулыбался.
        - Первое, что вы прочитали, была моя научная статья, вторая – работа Ольги Михайловны. Как видите, между нашими научными творениями нет никакой разницы. Но вы, же не будете утверждать, что я обезьяна? 
        - Да, но...
        - Если я и Макака-Ломака пишем одинаковые по смыслу и научной значимости работы, то из этого следует, что?
        - Что?!
        - А, то, что, либо я профессор и доктор, тогда и Ольга Михайловна, профессор и доктор, либо же, мы две обезьяны и шарлатаны, которым не место в настоящей науке!.. Так вы останетесь? – Фаянцев добродушно посмотрел мне в глаза, продолжая по-голливудски улыбаться.
        Я капитулировал, да к тому же, согласился не менять научного руководителя. Об этой слабости я ещё пожалею.
        - Вот и славно. Вот и хорошо, - протягивая мне руку, замурлыкал заведующий кафедрой, после чего, рассказал мне немного об Ольге Михайловне.
        По-дружески распрощавшись с Владимиром Борисовичем, в коридоре института, я познакомился с упомянутым мною ранее, аспирантом Сократом.
        Вот обещанная история до профессорской жизни Макаки-Ломаки в синтезе рассказов Фаянцева и Сократа.



                3


        Профессор и доктор уринотерапии, алхимии и философских наук Ольга Михайловна Макака-Ломака родилась обезьяной в лохматых годах, в Сухумском обезьяньем питомнике. Оттуда мой научный руководитель сбежал в ранней молодости в поисках красивой и вольной жизни. Она долго бродяжничала среди людей, привыкая к обществу homo sapeins, многое, заимствуя у него.
        В Геленджике, где будущая Ольга Михайловна танцевала цыганочку на привокзальной площади за бананы, её заметил Адольф Вахтангович Акопян, руководитель «Цирка-шапито имени 50-лет Октября». Он приватно прослушал её и принял в труппу на должность постоянного артиста, закрыв глаза на звериное происхождение.
        Именно Адольф Акопян дал новому сотруднику имя Ольга. Тогда ещё просто Оля, или даже Олечка. А так как будущий профессор и философ перед представлениями любила поломаться, да покривляться, Акопян дал ей прозвище, в последствие, ставшее её фамилией – Макака-Ломака.
        Но это случится позже, а тогда, Олечку поручили заботам штатного дрессировщика дона Хосе-Рауля-Инфуэго-Альберто Санчеса. Или просто красавца Инфуэго Санчеса. Этот горячий сын Испании оказался в СССР в коне 1930-х гг., в числе тысяч других детей, искавших убежище после прихода к власти генерала Франко. По прошествии лет, он не уехал в Испанию, а остался в Советской России, ставшей ему второй родиной. Обладая пылким темпераментом, двухметровый красавец Инфуэго стал укротителем зверей. И, в конце концов, помешался на них, часто сожительствуя с нашими меньшими братьями.
        Увидев Ольгу, он сразу же влюбился в неё, и позабыл тигрицу Тамару. Мой научный руководитель ответил Инфуэго взаимностью. Завязался страстный роман.
        В цирке Олечку невзлюбили. Она  сильно важничала, поэтому сотрудники цирка прозвали её Михайловной, в честь покойной пафосной обезьяны Мишки-мартышки, отравленного неизвестными за свой надменный нрав. Так Ольга стала Михайловной, и это прижилось. Однако, кое-кто, точил на неё зуб.
        Однажды ночью, когда в цирке не было никого из людей кроме древнего сторожа Тихона Парфирича, злопамятная ревнивица бенгальская тигрица Тамара вырвалась из клетки и напала на нашу обезьяну. В результате ссоры, одна из девчонок лишилась хвоста. Проще говоря, Ольге Михайловне его отгрызли под самый корень. Но благодаря этому суровому испытанию, Макака-Ломака сделала ещё один шаг в сторону очеловечивания, в сторону университета! 
        Инфуэго тяжело переживал страдания любимой, не отходил от неё, и как мог, помогал зализывать раны. От пьянства, наркотиков, патологической любви к животным испанец тронулся умом. Он решил вернуться на свою историческую родину, прихватив с собой кассу цирка. О своём плане Инфуэго поведал Ольге Михайловне, которая возгласами одобрила его. Через знакомого барыгу Санчес достал фальшивый паспорт для любимой. А для большего сходства с человеком украсил её макушку золотисто-рыжим париком.
        1 сентября, похитив деньги, сын Испании и сухумская обезьяна в парике, бежали из цирка. Адольф Вахтангович Акопян позвонил в милицию.
        По следу беглецов пустили опытных оперативников. Их настигли у хутора Ленина. В придорожной забегаловке, местный дружинник опознал в красавце с черными вихрами разбойника-укротителя. Добровольный помощник милиции попытался его задержать. Но, разъярённый Инфуэго, исполосовал того ножом и угнал мотоцикл с люлькой.
        Новоиспеченные Бонни и Клайд, решили биться до последнего, за любовь, за свободу. С развивающимися кудрями, Инфуэго жал на газ, а рядом с ним, в люльке, как всегда дико визжа, сидела Ольга Михайловна. Для безопасности последней, на голову нахлобучили шлем, от чего её вид стал ещё глупея.
        На «хвосте» беглецов, заглушая воем сирены, вопли Макаки-Ломаки, болтался милицейский уазик, забитый милиционерами. Ещё один сотрудник на мотоцикле поравнялся с Инфуэго, и знаками стал приказывать тому остановиться. В ответ Инфуэго Санчес достал из кармана куртки револьвер, с которым заходил в клетку к диким зверям, и не глядя, выстрелил милиционеру в шлем с головой внутри. Несчастный, вместе с мотоциклом, полетел к чертям, в кювет.
        Теперь передав управление рулем своим ногам, испанец, вытащил из сумки в лапах макаки, огромный хлыст, и как американский ковбой, принялся стегать милицейский уазик. Его старания не пропали даром. Не привыкшая к такому обращению служебная машина, рыча мотором, заглохла.
        Оторвавшись от преследователей, разгоряченные погоней любовники, решили развлечься, предавшись блаженным ласкам на колхозном сеновале.
                Перекусив по бананчику, Ольга Михайловна и Инфуэго Санчес обнажились.
        Далёкие звезды игриво мерцали, в коровниках тихо мычали бурёнки, милиционеры, ругаясь, чинили уазик, а в это время бесстыжая Макака-Ломака, как обычно визжа, принялась орально ласкать возбуждённую плоть своего испанского бандита. Укрепив желание любовника, Ольга Михайловна запрыгнула на член, и стала извиваться на нём как французская кокотка. Она страстно выгибала спину, дрожала всем телом, надрывно стонала. Инфуэго насладившись одной сокровенной пещерой, возжелал исследовать соседнею. Исторгнув из утробы будущего доктора философии раскрасневшийся, горячий пенис, он сейчас же толчками попытался загнать его в кумачовый зад макаки. После небольшого усилия анус поддался и заглотил член целиком по самое основание. Снаружи остались лишь волосатые шарики грабителя цирка. Ломака истошно завизжала. Инфуэго, содрогаясь, затопил «пещеру» доказательством своей страсти.
        Насладившись друг другом, дрессировщик и его обезьяна мирно уснули обнявшись. Под утро их разбудил нараставший шум мотора.
        - Любовь моя, нас вычислили! Спасайся, - закричал Инфуэго, натягивая трусы.
        Едва одетые, они успели улизнуть, прежде чем отремонтировавшие машину милиционеры окружили сеновал. Побежав по полю, любовники, преследуемые представителями закона со свистками и пистолетами, укрылись в заброшенном доме. На скорую руку забаррикадировав дверь, Инфуэго воскликнул:
        - Беги через окно, моя любовь! Я их задержу. Вдвоём уж нам не спастись. Вот деньги, брось их в свой рюкзачок - испанец протянул обезьяне завернутые в газету купюры. - Отправляйся в Саратов. У меня там есть друг, он работает в университете, его зовут Володя. Он позаботиться о тебе! Я предполагал, ну, что меня могут поймать, поэтому, думая о твоей судьбе, я написал письмо Вове. Вот его фотография. Он тебе поможет, он не может не помочь!..
        Мысли Инфуэго Санчеса путались, его лихорадило. Ему так много хотелось рассказать любимой Олечке, а времени не было. Поэтому самое важное, решил он, и, взяв себя в руки, продолжил:
        - Мне надо тебе кое-что сказать, покаяться. Так вот, Володя тебе обязательно поможет, у меня с ним был роман, любовь моя, до тебя, в молодости. Мы были так юны, и у него была аппетитная попка, да ещё он был так улыбчив. Это случилось в армии, мы были солдатиками.
        Ломака завизжала, и укусила испанца за руку.
        - Прости, любимая, за то, что причинил тебе боль! Всё в прошлом, но я должен был покаяться... В общем, помни, Володя будет тебе родственником, так как мы с ним анальные братья по юности.
        - Что так прям и сказал? – перебил я после этих слов Сократа.
        - Так гласит университетская легенда, - ответил он.
        Помню, что я воскликнул на это:
        - Вот так дела! Я смотрю у Владимира Борисовича, была бурная юность в армии. Не зря его армейское фото висит в коридоре!
        Саратовский Сократ со мною согласился.
        Покаявшись в грехах молодости,
        Инфуэго вручил Ольге Михайловне открытку с видами Саратова, и посоветовал, как можно быстрее туда поехать.
        А тем временем нетерпеливые милиционеры, нецензурно ругаясь, настойчиво ломились в дверь.
        Открыв свою душу обезьяне, испанец, страстно поцеловал Ломаку в губы. Он прощался.
        Нацеловавшись, Инфуэго перезарядил револьвер и взял хлыст. С решительность камикадзе он распахнул входную дверь. В сенях показался страж порядка.
        - Руки вверх, - скомандовал он.
        - Пошёл вон, - ответил Инфуэго, и с яростью запорол до смерти первого попавшегося милиционера. А в его коллегу он разрядил весь барабан револьвера. Санчес ещё попытался перезарядить пистолет и прорваться, но две пули в лоб похоронили его надежды.
        Увидав в сенях распростёртое бездыханное тело любимого, Ольга Михайловна разбила табуреткой окно и выпрыгнула на улицу. Она побежала по полю, мимо сеновала, на котором ещё несколько часов тому назад отдавалась покойному Инфуэго. Милиционеры сделали предупредительный выстрел вверх, а затем прицелились в беглянку.
        Спас Ломаку колхозный мерин по кличке «20-лет ВЛКСМ», который без присмотра, прогуливался по полю. Ольга Михайловна оседлала его. Конь встал на дыбы. Макака-Ломака, дико визжа, принялась размахивать ножкой от табуретки, грозя милиционерам примерно также как кавалерист-девица Дурова в своё время грозила саблей французам. Стражи порядка опешили. Картина, открывшаяся их взорам, была просто апокалиптической. Верхом на животном, другое животное в женском парике, в блузке с распахнутым воротом через который была видна волосатая грудь обезьяны, задранной юбке, не скрывавшей красный зад, оглашавшей окрестности отвратительным воем, не хуже иерихонской трубы, на вздыбленном коне, да ещё на фоне полной Луны. Милиционеры зажмурились, а когда открыли глаза, видение уже исчезло. Ольга Михайловна ускакала.
        В то время Макака-Ломака не понимала ещё цену денег, поэтому по дороге просто выбросила свёрток. Хоть она и оторвалась от преследователей, её постигло новое несчастье. Старый мерин «20-лет ВЛКСМ», проскакав галопом 5 километров, внезапно скопытился прямо посреди дороги. Ольга Михайловна загрустила. Она попыталась идти пешком, но быстро устала. Сев на пенёк у дороги беглая обезьяна почти плакала. В какую сторону ей идти? Где находиться Саратов?
        На счастье, мимо неё, на своей волге проезжал сутенёр Валера, известный в узких кругах как Валера Отшельник. Он держал несколько точек на трассе. И для удовлетворения потребностей дальнобойщиков, нуждался в свежих девочках. Мой будущий научный руководитель прельстил его своей экзотической внешностью.
        Приманив Ольгу Михайловну конфетами, Отшельник легко победил её стыдливость, которой, впрочем, никогда и не было, до конца своих дней Макака-Ломака отличалась выдающимся бесстыдством.
        Назвав Макаку-Ломаку студенткой института Дружбы народов имени Патриса Лумумбы, Валера поставил её на трассу, как экзотику. И не прогадал. Скоро слава о знатной соске Ольге Михайловне разнеслась дальнобойщиками по всему СССР. Родилась легенда о «сосульке из Африки».
        Деньги вновь зашелестели в карманах Макаки-Ломаки. Но на этот раз, добрый сутенёр Валера доходчиво ей объяснил их ценность.
        Несмотря на свой природный профессионализм, строение челюсти и особую технику минета, доводящей клиента до вершины блаженства, Оля продолжала грустить. Иногда она вспоминала Инфуэго. И это выводило её из себя. Она дико визжала и бросалась, без дополнительной платы, в клиентов своим дерьмом. Многих это заводило, хотя бывали и жалобы, особенно если кал Ольги Михайловны попадал в глаза.
        Однажды, после оральных ласк, сглотнув, Ломака, сидя в фуре клиента с печалью во взоре, любовалась видами Саратова на открытке.
        - Саратов нравиться? – спросил дальнобойщик, застёгивая ширинку. – Я как раз туда еду. Хочешь, тебя с собой возьму?
        Макака-Ломака радостно завизжала. Так, Ольга Михайловна оказалась в Саратове, бессовестно бросив своего работодателя Валеру Отшельника, а ведь у него на неё были большие планы.
        В Саратове Макака-Ломака устроилась на работу в цирк по поддельному паспарту, который для неё добыл барыга, ещё по просьбе Инфуэго. Её взяли наездницей-акробаткой. Таким образом, сменив, ремесло путаны, на ремесло циркачки, Ольга Михайловна, трудилась, пока, не помышляя о карьере профессора философии.
        Но, однажды, прогуливаясь по городу верхом на цирковой лошади, Макака-Ломака невзначай проскакала в амазонке с рюкзачком и с развивающимся на ветру парике мимо окон рабочего кабинета ректора саратовского университета, ставшего в последствие университетом имени МайлиСайрус.
        Ректор с коньяком и бутербродом с любопытством наблюдал, как обезьяна гарцуют туда-сюда. Сорвав из горшка цветок, он вместе с воздушным поцелуем бросил его к её лапам. Макака-Ломака подняла голову. - Володя, иди сюда, посмотри какая очаровательная иностранка! И почему она не учится у нас? – Спросил ректор молодого преподавателя, находившегося у него в кабинете.
        Владимир выглянул в окно. Ольга Михайловна радостно завизжала. В одну секунду она выпрыгнула из седла, и запрыгнула в кабинет. Конечно же, макака узнала его, она видела это лицо на фотографии, которую показывал ей Инфуэго. Сомнений быть не может, это был возлюбленный покойного испанца, который теперь обязан был её защищать.
        - Вы знакомы? – удивился ректор.
        - Первый раз вижу, - растерялся Владимир Борисович.
        Тогда Макака-Ломака протяну ему письмо, которое всегда таскала с собой.
        Холодный пот выступи на лбу Фаянцева, когда он прочитал его первые строки: «Инфуэго Санчес «чемурудному Канту» Володе». Он тут же вспомнил, что лишь один человек мог так его называть. Тот, вдвоем с кем, он читал устав в казарме, и тот, чья рука, такая мужественная, крепкая, как бы невзначай опустилась ему на колено...
        Фаянцев вздрогнул и улыбнулся.
        А потом была каптерка, и РИСК, - это слово он полюбил навсегда, - быть застуканным сержантом, когда в позе античного виночерпия он принимал «простые движения» в зад.
        Золотое время солдатской любви! Он был «салага», а Инфуэго – «дед». Сто дней содома! Затем дембель, и его любовник уехал. Но он ему писал. И Вова писал. Они ещё хотели после армии встретиться, да как-то не судьба. А теперь он узнает, что Инфуэго умер, но перед смертью просил позаботиться о его гражданской жене Ольге Михайловне Макаке-Ломаке, и не обращать внимания на, то, что она обезьяна. Любовь зла, в общем... Эта его последняя просьба. Фаянцев заплакал. Он решил, что выполнит последнюю волю бывшего любовника, чего бы это ему ни стоило.
        Владимир Борисович забрал макаку из цирка, сделал её студенткой педагогического института. После чего, помог окончить аспирантуру в Уральском университете, там у него были связи. Кстати, на Урале у Ольги Михайловны случился бурный, но короткий роман с барсуком из зоопарка. От него ли, или от какого-то другого зверя, осталось неизвестным, Макака-Ломака родила сына. Детеныш вышел страшным и умственно отсталым животным, но это не помешало ему окончить университет и аспирантуру. Стараниями мамы-обезьяны, этого недоумка так же пристроили в каком-то университете.
        Короче, после родов, наша Оля уехала в Саратов. Владимир Борисович не оставлял её, присматривал за ней и прикрывал, если было нужно. В конце концов, благодаря его хлопотам Макака-Ломака «короновалась» профессорской мантией доктора наук во время сходки шарлатанов в Санкт-Петербурге.
        - Кончилось всё тем, - как заметил саратовский Сократ, - что, её устроили к нам в институт «алхимии, философии и уринотерапии», мучить студентов своим звериным началом.
        - Дела! – Воскликнул я тогда. – Какой-то не научный у вас институт. Много, мягко говоря, странных, если не сказать ненормальных преподавателей.
        - Это уж точно! Все наши преподаватели делятся на несколько категорий: животных, педерастов, пустых мест, ну и конечно, куда без них, дураков!
        - А почему ты учишься здесь?
        На это Сократ загадочно улыбнулся.
        - Я хочу найти философский камень, - после непродолжительного молчания ответил он. – Создать эликсир бессмертия и оживить Бибихина! - Очередного уринотерапевта-травника из Рязани?
        - Нет. Философа! – Ответил он, удивленно глядя на меня и хмуря брови.
        - Не читал! – заметил я, беспечно.
        Засунув руки в карманы, я распрощался с саратовским Сократом, пожелав напоследок ему, удачи в деле воскрешения.



                4


        Через несколько дней, утром, мне позвонил Фаянцев. Он  сообщил, что Ольга Михайловна ждет меня сегодня в полдень на кафедре для обсуждения темы диссертации, а также заполнения индивидуального плана аспиранта.
        Нехотя, но я приехал в университет к назначенному времени. В дверях кафедры меня встретил Фаянцев с обрюзгшей нимфой, чьи соски по-прежнему торчали сквозь сетчатую ткань блузки. Старик был уныл и желт лицом. Поздоровавшись со мной, он сказал, устало:
        - Проходите, Макака-Ломака вас ждёт. А я приболел, вот жду, когда мочу подогреют, Пару капель ведь не помешает для здоровья.
        Тяжело вздохнув, завкафедры обратился к подошедшему коллеге, которого я думаю, Сократ нарёк бы «пустым местом»:
        - Вы урину разогрели?
        «Пустое место» ответило, что не подогрел, так как примус сломался, а горячую мочу из термоса Владимир Борисович уже выхлебал.
        - Ладно, - махнул рукой Фаянцев, - пойдём в туалет, ты мне в рот нассышь. Я должен оздоровиться, а моча телесной температуры намного полезней, так учит философия, так учит Хайдеггер!
        «Пустое место» без возражения согласилось таким нетривиальным способом помочь профессору обрести прежнюю фору.
        Владимир Борисович зашаркал в уборную под ручку с помощником, бросив мне напоследок:
        - Мне лечиться, вам учиться. Ольга Михайловна вас растеребит. А вообще, наша Олечка любит подарки, - Подмигнул Фаянцев, складывая три пальца в щепоть и шурша ими. – Дайте ей на бананы.
        - Я могу дать только на орехи. – Холодно парировал я.
        Макака-Ломака встретила меня сидя в очках за партой. Я расположился, напротив. Не желая с ней конфликтовать, я настроился на рабочий лад. Хотя, как можно быть настроенным на работу, если твой научный руководитель обезьяна?! И всё же я открыл блокнот, взял в руку ручку и... Собственно говоря, чего же я ждал? Видимо чуда. Но оно не случилось.
        А вот что произошло. Обезьяна в очках поначалу была спокойна. Выжидала. Затаилась.
        - Надеюсь, Ольга Михайловна, вы больше не будите обезьянничать, - деликатно сказал я, прерывая молчание. - Нам надо определиться с темой моей кандидатской диссертации. Вы же специалист по герменевтики мочи и образования в обществе сосисок. Я тут вот, философский словарь принёс, - продолжал я, сам не веря тому, что на полном серьёзе разговариваю с обезьяной, и прошу её помочь мне в научной работе! – Вы пальцем мне слово указывайте, только по порядку, чтобы я название работы составил. Вы меня поняли?
        Макака-Ломака посмотрела на меня невидящим взглядом, но словарь взяла в лапы. Равнодушно стала его листать. Резко остановила это занятие и ткнула пальцем в слово. Потом в ещё одно. Я повернул словарь к себе и прочитал.
        - Ольга Михайловна, - сказал я, вздыхая, - «издательство» и «Москва, 2016» нам не подходят. Обратите, пожалуйста, внимание на другие слова. В книге их много... Ольга Михайловна! Что вы себе позволяете, зачем вы бросили книгу!.. У вас есть другая, только прошу вас не прыгать на шкаф!.. Спускайтесь... Как быстро вы листаете вашу книгу... Убедительная просьба, не кричите, у меня от ваших воплей голова раскалывается.
        Далее Макака-Ломака стала тыкать пальцем в разные слова и составлять философские предложения. Я с каждой минутой терял терпение. В таком фарсе мне ещё не приходилось участвовать.
        - Нет, Ольга Михайловна, «История, корни и социальный смысл уринотерапии», нам не подходят, это слишком глупое название для кандидатской диссертации... Вы продолжаете? Записываю. «Генеалогия». Уже лучше. «Испускание». Так, записал, далее. «Философия» «антропология», «анализ», «моча»... «Моча»! Опять! И что с этим прикажете делать... «Генеалогия мочеиспускания: философско-антропологический анализ мочи»? Мне кажется, или эта тема очень похоже на вашу докторскую?.. Да не кричите так!.. Нет, это ерунда. Давайте ещё раз. Пишу... «Писька»?! Нет, я не стану это записывать... «Жопа». Вы в своём уме!.. Я прочитал, не надо мне показывать это слово ещё раз! Всё! Баста! Хватит с меня, я ухожу... Не надо задирать юбку. Прекратите! Так! Трусы оставьте в покое. Зачем вы их сняли! Немедленно наденьте их обратно! Вы же преподаватель! Так не раздвигайте вашу красную попу, мне это не интересно! Не суйте внутрь палец! А зачем вы засунули его теперь в рот? Вкусно? Перестаньте орать! Зачем вы запрыгнули на шкаф? Это уже слишком! Не надо какать в лапу! Что ты творишь, животное! Убирайся к чёрту, тварь. Во что я ввязался!
        Тут в дверях появился Галчонок.
        - Ну, что вы кричите. Это университет, а не базар. – Говорит она.
        - Полюбуйтесь! – Отвечаю я, краснея от ярости.
        - И, что? Как всегда, Ольга Михайловна за работой, читает книгу на шкафу. Всё нормально!
        - Нормально! – Не сдерживаюсь я. – Да у неё в лапах говно и она им собирается бросаться! По-вашему это нормально?
        - Просто вы плохой аспирант, не дали на бананы, и довели её своей безответственностью до срыва. Стыдно, молодой человек!
        Я, еле сдерживаясь, выскакиваю из кабинета. Вовремя. Макака-Ломака намяв свои экскременты в шарик, запулила им в Галчонка, угадив институтской секс-бомбе в лоб. Скосив глаза к шлепку Галина Владимировна, разинув рот, выдавила из себя гортанные звуки.
        Это не смутило Ольгу Михайловну, она по-новому гадила в лапу, как всегда дико визжа.
        В коридоре я опять столкнулся с Фаянцевым.
        - Ой, ой, ой. Не знаю, как и быть. Два раза в рот ссали, а не помогло. Может, ещё разок, а?
        - Не, - ответило пустое место, - надо с Мартышкиным поговорить, пусть поколдует. Может, поможет.
        - Вам всем пересадка мозгов, поможет. Но, к сожалению, её ещё не практикуют, а жаль! – Закричал я, более себя не сдерживая. – Вас всех надо уволить. Вы конченые дебиты.
        - Что вы себе позволяете! – Запетушился Фаянцев, расправляя плечи.
        Но, вылетевшая из кабинета какашка заткнула ему рот.
        Пустое место, никак себя не проявляя, растворилось в коридоре.
        - Попробуйте отнестись к дерьму во рту философски, - съязвил я, удаляясь.



                5

 
                Прошло много месяцев, после моей памятной встречи с научным руководителем. За всё это время ни Фаянцев, ни Ломака мне, ни разу не позвонили. Разумеется, подобного поведения следовало ожидать от макаки, это неудивительно, но от заведующего, пригревшего на кафедре обезьяну-преподавателя, я ждал другого. Однако же, Владимир Борисович страдал дурью. Он пил подогретую мочу литрами, в надежде на скорое омоложение и вспоминая моё высказывание о замене мозгов, отслеживал информацию о пересадке головы, планируемой в ближайшее время. Но и это занятие ему быстро наскучило. Старый маразматик ко всему потерял интерес, и помышлял теперь лишь о том, как выгоднее купить билет в бизнес классе на лодке Харона, если выражаться философски. Пару раз ему привозили Макаку-Ломаку, но она так мерзко визжала, что он попросил больше её не пускать.
        В общем, Фаянцев самоустранился.
        Из университета мне сообщили, что я должен явиться на заседание кафедры, где будет обсуждаться, помимо прочего, и мой конфликт с профессором-макакой. Я послал их к черту, но всё же, решил придти туда, чтобы сказать, что я о них думаю.
        В назначенный день и час заседание кафедры в аудитории рискогенных сосисок началось, как всегда, с обсуждения необходимого количества урины. Потом перешли к запасам волшебного порошка для оживления Бибихина. Затем, обсудили темпы создания философского камня – как выяснилось, они выбились из графика. И кончили тем, что решили пригласить экстрасенса для связи с Кантом.
         К счастью, я не принимал в этом участия, так как опоздал на полчаса. Я уже не скрывал своего презрения к ним.
        Макака-Ломака, сидела на первой парте в парике, дурацкой шапке аля-20-е гг., в балахоне, с рюкзаком за спиной и грызла бумагу. «Пустое место», заменявшее Фаянцева, что-то бубнило. Я сел рядом с Нафаней, на предпоследнюю парту.
        - Чё бузишь, нормально же учимся, - сказал он, толкая меня локтем в бок.
        - Ты мочу пьёшь? – Спросил я в ответ.
        - Нет, но думаю. Ведь так я буду ближе к Канту. К тому же она лечебная. Фаянцев вон её литрами хлещет. Но Бибихина уже читаю.
        - Дурень ты! Отсюда бежать надо, а не Бибихина читать с коктейлем из мочи и коньяка, как весь преподавательский состав этой шарашкиной конторы. Пойми они шарлатаны. Смехотворную саратовскую школу так называемых философов, изучающих общество сосисок закрыть надо. А их поганой метлой гнать из науки. Ломаку надо отправить в зоопарк, развлекать детей, а Фаянцева препроводить в ближайшую богадельню и подарить ему холодильник с сосисками. Пусть жрёт их да пишет о рискогенности в постмясном обществе. Это просто чокнутая шайка долботрясов, в которой один другого дурее.
        - Да подожди, - попытался мне возразить Фаня. Но я отмахнулся, не стал его слушать.
        А тем временем, «пустое место» закончило бубнить. Перешли к обсуждению аспирантов. Макака-Ломака перестала грызть бумагу, и прислушалась «Пустое место» попросило профессора-обезьяну выйти за кафедру. Ольга Михайловна прыгнула на парту. «Пустое место» на председательском стуле, хлопнуло себя ладонью по лбу и зажмурилось. Обезьяна грустно застонала. Я не смог сдержаться и рассмеялся, глядя на морды преподавателей, преклонивших ухо перед её плачем. На меня зашикали со всех сторон. Мартышкин протерев потную лысину платком, воскликнул:
        - Ещё никто так не издевался над заслуженным профессором, педагогом! Не называл Ольгу Михайловну обезьяной! Возмутительно! - Завершая тираду, Сергей Федорович поднял вверх указательный палец и закатил глаза. – Продолжайте ваш грустный рассказ Ольга Михайловна, мы все внимаем каждому вашему слову!
        Выступление Макаки-Ломаки, достойное её прежнего места работы в цирке, продолжалось минут 20-ть, после чего всем было предложено осудить меня. «Пустое место» попросило проголосовать. Разумеется, уринопоклонники меня осудили единогласно. Не дожидаясь моего ответного слова, Мартышкин, прихватив портфель с сосудом для мочи, вышел.
        - А как же мой ответ? Или в вашем цирке это не предусмотрено? – Огрызнулся я.
        - Только побыстрее, пожалуйста, - опустив глаза, буркнуло «пустое место», в глубине души понимая весь абсурд происходящего.
        Я вышел за кафедру. Обведя взглядом собравшуюся публику, я сказал:
        - Ольга Михайловна обезьяна, она родилась такой. С неё и взятки гладки. Но вы! Вы просто сборище шарлатанов, прожигателей грантов, мелких жуликов и жалкой пародии на ученых! Надеюсь, вас выведут на чистую воду и закроют к чертовой матери. Что до меня, то я ухожу.
        Аудитория зашипела. Я оставил кафедру, взял свою сумку, махнул на прощание Нафане и направился к выходу.
        Пропитые старикашки-профессора с заслугами перед алхимией и молодые-преподаватели уринисты превратились в шипящий клубок змей. Лишь одна Макака-Ломака, сидя на парте, с животной непосредственностью, отстранёно взирала на происходящее.
        Я на мгновение остановился у выхода из аудитории. Расстегнув сумку, я извлёк из неё банан.
        Ольга Михайловна сняла трусы. «Пустое место» обхватило голову руками. Уринисты-философы ахнули.
        Я швырнул банан на председательскую парту и вышел.
        - Adieu,саратовские Канты, - бросил я напоследок, шутливо.
        Когда я закрывал за собой дверь, Ломака уже гадила в лапу.
        В коридоре я встретил растерянного Мартышкина.
        - Зачем вы так, я всё слышал, - сказал он, прижимая портфель к груди и наполняя мешки под глазами стариковскими слезами. – Как вы могли! На наш факультет! Это же ваша альма-матер! Она вскормила вас молоком науки из своих сосцов!
        - Что делать, - усмехнулся я, проходя мимо него. – Что делать, если из ваших сосцов течёт прокисшее молоко. Таких коров, как ваша альма-матер, отправляют на убой. И делают из них сосиски, которое так любит общество позднего модерна.
        Мартышкин вздохнул, постоял, а затем зашаркал на кафедру, позвякивая пробирками, освежиться мочой после перенесённого стресса.
        Уже в дверях я услышал, как он тихо сказал: «Ничего святого». 



                Конец