17. Александр Мордвинов фантастический человек

Большим другом в этот период жизни Саши Горбаня был Саша Мордвинов, с которым он когда-учился в физматшколе:

«Этот фантастический человек был моим ближайшим, может быть, единственным другом омского послевузовского периода. Мы с ним много, часами разговаривали, пили чай (он научил меня по-особому его заваривать). Талантливый математик, он вдруг перевёлся на филфак в Омский пединститут, закончил его, поехал учиться в аспирантуру, не стал защищать кандидатскую диссертацию, хотя мог бы защитить их десять. Он, видимо, просто не смог себя организовать на это формальное действие – защиту. Ему было интереснее анализировать стихи.

По моей просьбе он позже оформил лекцию по анализу стихов, по циклу Блока «На поле Куликовом», и мы издали её в Красноярске, в книжке «На стыке всех наук».
Я у него многому научился. Саша, например, был первым, кто познакомил меня с работами Георгия Петровича Щедровицкого – знаменитого философа и методолога.
Саша обнаружил эти работы, откопировал их на «Эре» (что тогда было ещё небезопасно, могли быть из-за этого и неприятности). Потом случилось так, что я стал учеником Г.П. Щедровицкого.

Был у нас ещё и гуманитарный семинар, проходивший несколько лет – года три или четыре.у меня дома или дома у моих товарищей. Читали Лотмана – «Анализ поэтического текста», читали Фрейда, Выгодского и многое другое. Читали, разбирали гуманитарную и психологическую литературу для того, чтобы быть внутренне богаче. Участвовали в этих семинарах и Саша Мордвинов, и Саша Штерн, Дима Гонтаренко, омский художник, некоторые актёры омских театров... Мы получали огромное удовольствие, разбирая стихи, изучая психологию и т.д. Одним словом, мы пересоздавали для себя гуманитарные знания.

Саша Мордвинов... Аккуратный, чистый, фантастически порядочный, светлый человек».

После смерти А.Б. Мордвинова коллеги выпустили сборник “Miscellanea” («В разных жанрах»). Есть в сборнике и статья Д.Я. Сапожниковой «О нём можно только с любовью». В ней, говоря об Александре Мордвинове, она, разумеется, не может не говорить и о своём сыне поэтому, думаю, будет уместным привести здесь некоторые отрывки:

 «К нам Саша приходил за литературой, нужной по программе. Но постепенно к этим книгам стали присовокупляться совсем-совсем другие.

Вот «здесь и сейчас» напрашивается отступление. Не сказать о самиздате невозможно, а сказать – неохватно. С ним связаны годы нашего самого интенсивного общения. Долго, оберегая Сашу, я молчала, хотя была уверена, что, живя в Академгородке в 60-е годы, он не мог не знать про эти опасные и азартные игры интеллигенции, которыми и я была поглощена уже несколько лет. Естественный ход вещей вёл к тому, что тайна, отдельная у каждого, стала общей.

Если в 60-е годы «самиздат» был насыщен политикой («Хроники», «процессы», «пятна» советской истории), то в 70-е годы нарастала мощная волна утаённой литературы. И хотя какие-то крохи были опубликованы, это только усилило неутолённую жажду. Появились машинописные подборки – писем, воспоминаний, стихов, стихотворных циклов («Лебединый стан» Цветаевой, воронежские тетради Мандельштама и многое другое). Кроме того, началась эра «отэренной» литературы (1). Книги были толстые, потому что печатались с одной стороны листа. Так появился «Чевенгур» А. Платонова, «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской.

«Отэривались» издания начала века, например, сборник Гумилёва, повести М. Булгакова, книги философов».

Дебора Яковлевна была очень высокого мнения о Саше Мордвинове:

«Когда мы с Сашей [Мордвиновым –МК] «открылись» друг другу, то встречи наши, приобретя целенаправленность, участились. Сроки для прочтения самиздатовских книг были жёсткие, поэтому и я иногда заходила к Саше в пединститутское общежитие по проспекту Мира – рукой подать от меня.

По политэтикету тех лет, по неписаным законам конспирации никогда не было речи о том, от кого и как появился у нас «опасный том» и кому ещё каждый из нас даст его для прочтения. Но сколько какому тому «дремать под подушкой», знали точно – ждали другие и многие.

Не перечислить всего, что прошло тогда через нас, но всё становилось предметом бесед, животворило наше общение: Сашин взгляд был остёр, свободен от моей зашоренности, от моей «тьмы низких истин». <...>

...Сообщала о нашем общении сыну – не в назидание, а гордясь. Сын давно уже уехал из Омска, но, когда приезжал, тотчас звонил Саше, и они условливались о встрече. За многие годы выработался ритуал (почти «протокол»): приходит Саша, рукопожатия, иногда объятия – общая радость, затем на кухню за стол, но без возлияний – оба «не принимают», но вкусности любят оба. Общий разговор «за жисть», в нём участвую и я. Как-то незаметно, но всегда – переходили на науки. Здесь я не просто ничего не смыслила, но удивлялась: о чём они серьёзно могут говорить, даже спорить, когда один – математик, а другой – лингвист. Они отшучивались. Один говорил: «Я лучший математик среди филологов», другой: «Я лучший филолог среди математиков».

Я оставляла их одних, они по-своему заваривали чай и продолжали беседу, и не могли оторваться то ли от чая, то ли друг от друга – шутила я. Потом они шли «провожаться», и расходились за полночь. Я не спала, ждала обмена впечатлениями.
Сын считал себя деловым и наставлял Сашу. Обычно я посмеивалась (про себя) над таким распределением амплуа, но в одном защищала Сашу. Сын требовал от него «печатной продукции»: диссертация, статьи, эссе и прочее. Я же возмущалась:
«Тебе бы пользы всё на вес!». А это не математика, где решил задачу и тискай – здесь во всём надо дойти до совершенства, здесь важен каждый нюанс. Но сын всё-таки вырвал у Саши обещание написать статью для сборника «На стыке всех наук». Сборник вышел в Красноярске в 1989 году, в нём статья А.Б.  Мордвинова «На поле Куликовом. Дешифровка поэтического текста». Блестящая статья! Читая и перечитывая её, я убеждалась, что во всём хотел он дойти до самой сути, до совершенства.

И как же талантлив он был!

Но слово «был» здесь неуместно».

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/09/09/1965
1. Печатные книги, изданные в Нью-Йорке или Париже, пропускались через копировальную машину «Эра» и потому назывались «отэренными».