Некоторые из воспоминаний узников ОЛП Бушуйский

               
 Важнейшим источником понимания того, что происходило в Бушуйке, как там содержались оказавшиеся в заключении люди, являются свидетельства бывших узников, их родных и тех, кто в силу обстоятельств был знаком с лагерной жизнью, находясь на воле.
В этой главе собраны их воспоминания.
спецпереселенцы
В. П. Карпов,
бывший главный маркшейдер комбината «Алданзалото», ветеран Веткой Отечественной войны, ветеран труда
В период 1930-1931 гг. многомиллионный поток раскулаченных хлынул в северные отдаленные районы страны вместе с семьями и без всякого имущества.
Одним из направлений высылки так называемых спецпереселенцев, а затем труд- переселенцев являлась железнодорожная станция Большой Невер Амурской области. В 16 километрах от станции был лагерь Бушуйка, через который прошли десятки тысяч человек взрослого трудоспособного населения, в основном безграмотного или малограмотного, с малолетними детьми.
Уже много лет не существует лагерь Бушуйка, всё заросло лесом и травой, но люди, проезжающие мимо этого места, всегда вспоминают о нём с большой грустью и печалью. Ведь у многих там умерли родители, братья и сестры. Рядом с лагерем было кладбище с большим количеством могильных холмов без крестов и других могильных надгробий. Сколько умерло людей в лагере Бушуйка — об этом никому не известно.
Лагерь Бушуйка состоял из четырёх длинных деревянных бараков, где были сделаны двойные нары для размещения спецпереселенцев, и других подсобных помещений. Вся территория лагеря была обнесена четырехметровым деревянным забором, сверху было еще проволочное ограждение.
Лагерь круглосуточно охранялся военизированной охраной. Впритык к забору был построен деревянный дом барачного типа, где размещалась больница. Из-за недостатка помещений внутри лагеря, а народ всё поступал, в апреле 1931 года был воздвигнут ситцевый лагерь, представленный десятками отдельных срубов с натянутыми ситцевыми палатками на четыре семьи. Детей в возрасте от 5 до 14 лет отселили от родителей и поместили в детдом на летний период. Родители, конечно, возмущались, были недовольны, но приказ есть приказ. Дети должны были воспитываться в другой среде. Бытовало такое изречение: дети не отвечают за поступки своих родителей.
Детдом представлял собой большой деревянный дом с четырьмя рядами деревянных сплошных нар с двумя проходами. Спальные принадлежности были такие: матрац, набитый сеном, одеяло с подушкой. Спали все вместе — и девочки, и мальчики. Дети были очень напуганы, не роптали и беспрекословно подчинялись своим воспитателям. Кругом был лес, где собирали грибы и ягоды для общего котла. Дети в детдоме находились до осени 1931 года, до отправки родителей на Алдан.
Все взрослое население лагеря обязательно привлекалось к работе: на заготовку сена, леса, дров и другие работы.
Среди спецпереселенцев были русские, карелы, белорусы, украинцы.
Первые спецпереселенцы на Алдане появились в 1930 году. В лагере Бушуйка были отобраны здоровые крепкие мужчины, женщины и их пешим порядком направили в сторону Алдана. До посёлка Нагорный шли под усиленным конвоем. После двухсуточного отдыха переход продолжался уже без усиленного конвоя, считалось, что отсюда никто не убежит: кругом горы и необжитая тайга. В пос. Чульман был сделан суточный отдых.
Все расстояние до Алдана (Незаметного) в 650 километров было преодолено за три недели. Когда спецпереселенцы вошли в поселок I Орочон, сбежалось много жителей поглядеть на них. Жители совали им куски хлеба, вареную картошку и другие продукты. Такие переходы спецпереселенцев продолжались все лето. Детей, женщин и стариков из лагеря Бушуйка перевезли на Алдан на автомашинах, когда уже стала действовать Амуро-Якутская автомобильная дорога. Всего приблизительно переправлено в Алдан спецпереселенцев вместе с детьми около 16 тысяч человек. Только в одном Ленинском приисковом управлении, согласно книге учёта отдела кадров, работало 4152 человека на подземных горных работах, заготовке леса, дров, строительстве дорог и других тяжелых работах...

НАСТАНЕТ ДЕНЬ,О НАС ВСПОМНЯТ

Ксения Никитична Ильина (Ковалевская)
Семья Ксении Никитичны родом из д. Демкино Дубровенского района Витебской области. Репрессированы в 1930 году Дубровенским РИКом. Реабилитированы 11.12.1989 года Мурманским УВД.
...Отцу уже ближе к весне 1930 года из сельсовета принесли твердое задание и сказали: «Если не выплатишь этот налог, поедете туда, где находится твой сын Павел, а если уплатишь, выселять не будем, кстати, он к зиме должен вернуться домой, поэтому предлагаем тебе взять к себе на сохранение его корову и лошадь».
Отец долго отказывался брать корову и лошадь, но председатель настоял, т. к. в колхозе наступила бескормица и мелкий скот уже погиб. И отец поверил председателю Гудыне, кое-как собрал деньги — 500 рублей, отвез их в сельсовет и лично в руки отдал председателю, не получив за эти деньги никакой квитанции. Весну и лето прожили спокойно. Работали, помимо своей работы в хозяйстве, ходили помогать колхозу во время прополки.
...Но однажды мы, полураздетые и голодные, были посажены на телегу и увезены в Оршу. Поместили нас в ту же церковь, куда привезли семью брата в феврале 1930 года. А через какое-то время ночью нас посадили в товарные вагоны и повезли в Сибирь, до ст. Большой Невер Амурской области.
В вагоне ели то, что у кого было, и ночью на какой-либо большой станции, один раз в сутки, из вагонов выпускали несколько мужчин с ведрами за холодной водой, которую после старший вагона выдавал всем по одной кружке на человека. На этой же станции другие мужчины выносили ведро-парашу, от которой в вагоне нечем было дышать. И так везли долго.
На станции Большой Невер (это начало БАМа) всех выгнали из вагонов, стариков и детей посадили на грузовые машины, а молодых и здоровых людей с заплечными мешками под конвоем повели в тайгу, за 20 км от станции, в так называемый поселок Бушуйка.
В этом поселке поместили всех в наспех кем-то построенные бараки из неотесанных бревен, без потолков и пола, с двойным рядом нар. Стены в бараках были покрыты толстым слоем льда, а посреди барака стояли три круглые железные печки, которые хотя и топились круглосуточно сырыми дровами, но тепла давали мало, поэтому и спали все одетыми. Вначале ели все свое, которое скоро кончилось. Потом на сутки выдавали по небольшому кусочку хлеба и стакану подсоленной, с запахом тухлой рыбы, водички.
Взрослое население ежедневно под конвоем выгоняли в лес на работу. Там мы пилили и очищали от сучков бревна, а после вшестером вывозили на себе, впрягаясь, эти брев¬на по глубокому снегу к лесовозным дорогам. За это нам выдавали еды больше, чем в бараках: хлеба по 250-300 г и тарелку супа-баланды из тухлой рыбы. Тяжелая работа, плохое питание, большая скученность в бараках по 200-250 человек, где нельзя повернуться на нарах на бок, антисанитарные условия жизни, вшивость, т. к. мыла не выдавали, цинга. Смерть косила всех: и молодых, и детей, и старых.
В конце января 1931 года, или в начале февраля, по разрешению НКВД, какого не знаю, приехал к нам в пос. Бушуйка брат Павел — за семьей отца и своей дочерью Ниной, которая была увезена с нашей семьей в Сибирь, чтобы перевезти нас на Кольский полуостров к брату.
В это время на работу заступил новый комендант. Первый комендант был душевнее и добрее. Однажды, видя, как страдают спецпереселенцы и многие умирают от голода и холода, сказал: «Кто может и у кого есть деньги, уходите ночью из поселка и уезжайте, чтобы мы не видели».
Новый же комендант, видя, что в поселке уменьшается количество народа, решил весь поселок окружить колючей проволокой и из поселка никого не выпускал без конвоя. Вот этот жестокий комендант и не разрешил семье моего отца переехать на Кольский полуостров к брату. Не разрешил сначала увезти брату и свою дочь Нину в возрасте шести лет, которая была привезена с нами. Но спасибо жене коменданта, которая убедила его, чтобы он отпустил хотя бы дочь брата. Вот брат и увез свою дочь в Хибиногорск. А родителей и меня с 11-летней сестрой не отпустил переехать, якобы Хабаровск не разрешил.
Брат, когда уезжал, оставил моим родителям килограммов пять сухарей, так вот, пока мы не съели эти сухари, нам не выдавали ту порцию хлеба, которую получали до его приезда.
Вскоре после отъезда брата комендант собрал всех переселенцев и сказал: «Всех детей мы от вас отнимаем и поместим в отдельный барак — детский дом, и не вздумайте детей прятать, все равно их найдем, а вас накажем. Это не мое распоряжение, а И.В. Сталина. Детей ваших мы будем воспитывать по-коммунистически».
Взяли в этот «детский дом» и мою сестру Сашу. Детей даже водили в школу под конвоем, т. к. боялись, что они разбегутся по баракам. Правда, детей кормили немного лучше, чем всех в бараке, но дети все равно постоянно хотели есть и голодали.
А я продолжала работать в лесу. Построили для себя баню, достроили комендатуру, построили покойницкую и тюрьму, в которую сажали нас же, провинившихся. Медпункта не было.
И так в этом поселке мы прожили до весны 1931 года, а потом постепенно начали вывозить более здоровое взрослое население, возвратив родителям их детей из «детдома», воспитывавшихся «по-коммунистически», на лесозаготовки и золотые прииски Сибири.
Вскоре вернули и мою сестру, и других детей, снова посадили на грузовые машины, мать принесли на носилках, нас, взрослых, с заплечными мешками погнали в сопровождении конвоя на ст. Большой Невер.Там посадили в товарные вагоны и повезли всех в Хабаровск. В Хабаровске всех посадили в трюмы барж, выдали немного хлеба, селедки и пшена, которое на барже негде было варить, поэтому его мочили в холодной воде и так ели.
Баржи у причала в Хабаровске стояли долго, а потом по реке Амур и далее по притоку Амура — Амгуни повезли до пос. Керби (ныне поселок им. Полины Осипенко) Хабаровского края, на Север, к границе Якутской АССР. Там высадили на берег реки Амгунь, выдали палатки и сказали: «Здесь, на берегу, будете жить. Здесь ваша жизнь и ваша смерть». Мать из баржи вынесли на носилках...
(Ильина К.Н. Настанет день, о нас вспомнят //Спецпереселенцы в Хибинах: Спецпереселенцы и заключенные в истории освоения Хибина: (книга воспоминаний) /Хибин, о-во «Мемориал». —Апатиты, 1997. — С. 12—18.)

НЕ ДАЙ БОГ ТАКОЕ ИСПЫТАТЬ ДЕТЯМ

Евдокия Сергеевна Осиповская, жительница п. Сиваки Магдагачинского района

Е.С. Осиповская,1916 г. р., уроженка Гомельской области. В 1931 г. вывезена из Белоруссии и помещена на спецпоселение в Бушуйке. После освобождения до 1947 г. находилась на спецпоселении на 4-м лесопункте Горкинского леспромхоза. Реабилитирована 17.02.1995 г. УВД Амурской области.
Нас, несколько десятков крестьянских семей, в 1931 году привезли в скотских вагонах из Белоруссии в Амурскую область, в лагерь Бушуйка — в 14 километрах от станции Большой Невер. Там было два барака, остальное жилье — землянки. Мужчин отправили на заготовку леса, а женщин — возить дрова и вести другие хозяйственные работы. Жилья не хватало. Начальник лагеря заявил: «Хотите жить — стройте землянки». Питание было очень плохое, одежды никакой. Маленькие дети умерли все, выжили только ребятишки восьми лет и старше. Гробов не было, а сбивали в ряд несколько жердей и на них опускали в неглубокую могилку, земли там не было, одни камни, которыми на 20-30 см закрывали похороненных. Весной вокруг стоял страшный трупный запах.
Через некоторое время часть белорусских спецпереселенцев, в том числе и нашу семью, освободили из этого «лагеря доходяг» (в нем было более двух тысяч больных, совершенно немощных людей) и перевезли в Талдан на заготовку леса и дров. А в 1932 году нас из Талдана привезли в 4-й лесопункт Горкинского леспромхоза НКВД. Там уже было построено пять бараков, магазин, пекарня. Сразу делали что придется, а зимой опять поставили на заготовку леса.... Валили и мужики, и женщины, и ребята. ... Старики плотничали, а старухи, женщины, подростки раскорчевывали площадь под расширение поселка, где мы жили.
Наступил 1933 год, голодный год. Люди умирали «пачками». Хлеба давали по 600 г в день работающим и по 200 г — иждивенцам, да еще 1 кг селёдки и 2 кг крупы на месяц. Подошла весна, рвали траву («курочка», лебеда) да всякую зелень. Открылась дизентерия, вот и пошла смертность. По ночам во дворе только слышно стон, крик «помогите!». Наутро смотришь — лежат трупы на завалинках, на крылечках, не успевали делать гробы и копать ямы. Кто как мог, так и выживал.
В 1934 г. власти решили открыть колхоз, а вернее, неуставную артель «Таежный труженик». Собрали деньги, поехали в Сибирь, купили шесть коров монгольской породы, маленьких. Доили этих коров, молоко делили только на пайщиков. Потом разработали за рекой Тыгдой бугор, посеяли там ячмень, осенью сжали, разделили, стали делать крупу. Потом стали складываться по 2-3 семьи и покупать себе коров. Построили сараи, контору колхозную. ... Сеяли пшеницу, картошку сажали. А урожай на целине был плохой. На трудодень ничего не давали. Что зимой заработают на заготовках, тем и жили. До 1938 года. А в 1938-м собрали собрание. Приехал из Тыгды председатель райисполкома Есин. Все колхозники подали заявление об уходе из колхоза Сколько можно бесплатно работать? Провели собрание. ... Через месяц — массовые аресты. .. .В общем, сельхозартель осталась. Все испугались после этого. ... Потом лесопункт перебросили в Сивакский ЛПХ, а здесь осталась одна наша сельхозартель «Таежный труженик»...
(Осиповская Е.С. «Не дай Бог такое испытать детям» // Книга Памяти жертв политических репрессий Амурской области. Женщины Приамурья: аресты, тюрьмы, расстрелы, спецпоселения (1920-50-е годы), Благовещенск, 2012 г.. С. 234)

ДАННЫХ ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ НЕТ

Светлана Романовна Судакова, жительница села Уркан
Из справки МВД Республики Беларусь, УВД Могилёвского облисполкома от 31.10.2005 г., № 3213:

«Решение, вынесенное в административном порядке в 1931 г. в отношении Ивашкевича Петра Пантелеймоновича 1868 г. рождения, незаконно признанного кулаком и высланного за пределы Республики Беларусь из хутора Лучки Глусского района Могилёвской области по социальным и политическим мотивам.
...По материалам проверки Ивашкевич Пётр Пантелеймонович, находившийся на спецпоселении в Амурской области РФ, реабилитирован 31 октября 2005 года. Время нахождения на спецпоселении — с 1931 года — данных об освобождении нет».
Это — о моем дедушке, который умер в ноябре 1934 года на спецпоселении в с. Амуро-Балтийск Зейского района от крупозного воспаления лёгких.
Осенью 1931 года дедушка был в РИКе на совещании, он работал бригадиром в колхозе. Бабушке, Еве Устиновне, активисты принесли повестку о раскулачивании в третий поток. (В первый — забирали в чем есть, во второй — на сборы давали сутки, в третий — трое суток). Бабушка раздала всё, что было в доме-пятистенке с крашеными полами, в том числе зеркало и диван, которые были куплены в усадьбе помещика, когда тот уезжал в Польшу, спасаясь от революции. Соседи помогли наделать колбас, засолить сало, мясо, насушить сухарей. Собрали в дорогу эти продукты, а также перину, зимнюю одежду, Евангелие, иконку Николая
Угодника размером 5x6 см. С этой иконкой дедушка воевал в германскую войну, она была у бабушки, потом у мамы до конца их жизни...
Дедушка, приехав из РИЬСа, выяснил, что выслать должны были других, с созвучной фамилией. А в той семье было семеро детей, и богатство — мельница. Бабушка сказала, что «назад дороги нет, поедем, куда повезут, у нас один ребёнок, у них семеро. Что Бог даст».
Маме в ту пору было 11 лет. Звали её Тамара (Петровна). На подводах их вместе с другими раскулаченными привезли на железнодорожную станцию, погрузили в телячьи вагоны и повезли. Везли долго, в пути некоторые умирали, их выносили на остановках. Были семьи с очень маленькими детьми и со стариками. Они умирали чаще других.
На станции Большой Невер всех выгрузили, детей посадили на телеги, взрослых отправили пешком. Было холодно, ветрено, лежало много снега. А когда уезжали из Белоруссии, у них во дворе цвели анютины глазки. Я помню, что у нас в доме и во дворе всегда было много цветов, но никогда не было анютиных глазок, бабушка плакала, если видела их на картинках.
В лагере у выселенцев все съестное отобрали, детей сразу увели в «детдом», их кормили продуктами, которые забирали у вновь прибывающих, и из посылок, которые родные посылали в Бушуйку.
Мама рассказывала, что бабушка замораживала супчики, кусочки хлеба и передавала их маме. Из окна или форточки туалета свисала веревочка, бабушка привязывала к ней узелок с продуктами, а мама их потом вытаскивала, разогревала и ела вместе с подружкой, она умерла потом от тифа. Мама тоже болела тифом. Весной или после болезни, зимой, её отправили в «детдом» в Талдан. В «детдоме» Бушуйки вос¬питателями были старшие девочки 15-16 лет.
Из воспоминаний бабушки:
«Жили мы в бараке, разделённом тряпками на «комнаты». В бараке стояла печь-буржуйка, на которой стоял большой котёл с кипятком. На печке же варили в консервных банках птичек. Морозы были такие, что птицы замерзали на лету.
Бабушка и дедушка работали на лесоповале. Дедушка и другие мужчины пилили ручной пилой деревья, а женщины обрубали сучья, впрягались в верёвки и тащили это бревно 2-3 км до дороги. Там другие люди грузили их на подводы или машины и увозили. Бабушка сшила себе штаны с незашитым разрезом внизу и сзади, чтобы не снимать их по нужде в сильные морозы. Бабушка всегда говорила, что их спас Господь, она всегда молилась, но не вслух, а про себя, об этом нельзя было даже сказать кому-то, все всех боялись.
Из своего детства я помню, что вечером после ужина бабушка крестилась и читала молитвы, а по праздникам читала Евангелие, иногда она читала вслух и давала мне пояснения. Научила меня молитвам «Отче наш» и «От юности моея...». Всегда повторяла, что верить надо в душе («в духе истин» — ее слова).
Когда приходили с работы, дежурный истопник в бараке наливал в кружки кипяток, люди отогревались им, а потом шли ужинать. Однажды бабушка сильно ошпарилась и лежала в больнице, после этого она работала на складе.
Очень многие умирали, пухли от голода. В ту зиму умерла семья из 9 человек. Зимой их не хоронили, а складывали у стены на улице, как дрова. Могилы копали, когда начиналось потепление.
Из еды бабушка вспоминала затируху, готовилась она так: муку круто заливали водой, потом тёрли между ладонями, комочки теста бросали в кипяток. Бабушка выменяла у охранника на какую-то одежду банку консервов, с ними варила затируху, замораживала, передавала маме.
В 1932 г. бабушку и дедушку перевели в Талдан. Там они взяли маму из «детдома», уже дальше кочевали вместе. А дальше были Гудачи, Горки в Магдагачинском районе. Это всё были лестранхозы для спецпереселенцев, где был комендант и пр.
Впервые я услышала о Бушуйке уже после института, получив направление в Урканскую школу. Я была пионеркой, комсомолкой и, конечно, не поверила бы, что такое могло быть в самой лучшей на свете стране.
Бабушка, услышав, что я еду в Уркан, сказала, что целый год прожила в Бушуйке, рассказала как. Для меня это был шок. В 1964 году, когда я впервые ехала по дороге АЯМ, я увидела домик у дороги на Бушуйку, та дорога была хорошо видна, и мне кажется, что было написано «Бушуйка».
(Записано 16 марта 2012 г., с. Уркан.)
 
ОТЕЦ ДАЖЕ МЕРТВЫМ НЕ ХОТЕЛ ТАМ ЛЕЖАТЬ

Мария Никитовна Торба

Из скупых рассказов матери мы, трое дочерей, знали: отец сидел. Его, 22-летнего, на десять лет сослали на Дальний Восток.
«Там так холодно и такой пронизывающий ветер», - обычно начинал отец свой рассказ о том неведомом для нас месте и тут же замолкал, стыдливо утирая слезы. Замолкал надолго, до очередной телепередачи или фильма о репрессированных. Тогда об этом пятне на мундире КПСС говорили мало, как, впрочем, и сейчас.
Значит, вот где мой отец, Торба Никита Макарович, впервые ступил на дальневосточную землю, о которой многие годы вспоминал с тихим ужасом. Станция Большой Невер. Здесь ему, как и тысячам других заключенных, выдали на питательном пункте кипяток, какую-то баланду и отправили сначала в 5-е отделение, а потом в лагерь Бушуйка, где было только два барака, остальное жилье — землянки. Питание было очень плохое, одежды никакой. Больных, немощных, инвалидов  не одна тысяча. Лагерь доходяг, словом.
Он даже мертвым не хотел там лежать, ведь умерших закапывали сантиметров на 20-30. Могил как таковых не было. Земли тоже, одни камни. Гробов не делали, в лучшем случае сбивали в ряд несколько жердей и на них опускали несчастных. Оттого летом стоял невыносимый трупный запах.
(Газета «Амурская правда» от 20.06.2007г.)

ЗА  НЕДОВОЛЬСТВО ЛИКВИДИРОВАЛИ

Анна Ивановна Химченко, (жительница с. Соловьевск)

В 1931 году брат Василий находился в лагере Бушуйка. Условия жизни были очень плохие: жили в бараках, где гулял ветер. Кормили баландой из картошки с рыбой. Медицинской помощи не было. Каждый день в лагере умирали по несколько десятков человек.
Помню, что там было две зоны: мужская и женская. Были там и детские сады для маленьких детей, прибывших с матерями и родившихся в лагере. Няни были из заключённых. Работали под надзирательством солдат. Если кто-то был недоволен условиями жизни в лагере и нечаянно высказывался, его «ликвидировали», в основном ночью, чтобы никто не видел.
(Материалы бывшего историко-краеведческого музея Соловьевской средней общеобразовательной школы
Тындинского района).

УМЕРШИХ СОБИРАЛА ПОДВОДА

Андрей Михайлович Коц,
(житель села Соловьевск)
Мне тогда, наверное, лет 10 было, может, больше. Мой дедушка возил меня на Бушуйку, он там работал лесником. Рассказывал мне о заключенных, сидевших в лагере, как гоняли их на работу пешком в Невер, на строительство железной дороги: мужчин — в 6 утра, женщин на час позже. После каждой колонны заключенных  сначала мужской, а потом и женской проходила подвода и собирала умерших по дороге. Показывал мне дедушка и кладбище, их было несколько, в том числе и детское. А вообще, многих из тех, кого подбирала подвода, хоронили где придется. А еще были мы с ним на «Путаке» — месте, где находился лагерь для военнопленных немцев. Он тоже был большим, там было очень большое кладбище.
(Из личной беседы с авторам)
дедушки расстреляли

    ДЕДУШКУ РАССТРЕЛЯЛИ
Вера Евгеньевна Коц, жительница с. Соловьевск
МОЙ отец, Евгений Мефодьевич, — фронтовик. После войны с 1946 года работал лесообьездчиком. Его участком была Бушуйка. Папа нам показывал кладбище заключенных.
Я была маленькой, но хорошо помню кресты на кладбище и само это место под сопкой, напротив барака, где жили заключенные. А за этой сопкой были разбросаны кости человеческие, я их однажды увидела случайно... но помню как сейчас. Мой дедушка, мамин отец, Шарко Мирон Ефремович, тоже был замучен в этом лагере. Мама рассказывала, что в их большой семье было 12 детей, жили в совхозе п. Кочковатый. В совхозе тайно существовал «молельный дом», который в одной из изб организовали православные; молиться туда приходили семьями.
Кто-то об этом донес, и все прихожане были арестованы и отправлены на Бушуйку, в их числе и мои дедушка и бабушка. Никто из арестованных домой больше не вернулся. Дедушку там расстреляли, круглыми сиротами остались 12 детей, о бабушке ничего не известно.
(Из личной беседы с автором)

    БОЛЬШАЯ КАТАСТРОФА

Сестры Смирновы были высланы на Дальний Восток в составе семьи раскулаченных в апреле 1931 года из д. Шоборово Заэрапского сельсовета Вологодской области. В своём заявлении, направленном в УВД Вологодской области, они писали:
«В 1931 г. 1 апреля нас увезли всю семью из пяти человек (отца, мать и нас, троих детей, 20, 13 и 7 лет) в районный центр — на станцию Кадуй Вологодской области. В центре мы пробыли трое суток, там народу было целая школа. Всех нас погрузили в товарные вагоны (в дверях решетки) и повезли на Дальний Восток.
Ехали мы в течение двух недель с большими остановками. Не доезжая Большого Невера, мы повернули в сторону, там была площадка под названием «посёлок Бушуйка» из ситцевых палаток. В палатке стояла буржуйка, было очень холодно. С половины апреля и май для осужденных делали из досок бараки. Мы в этих бараках жили до ноября.
Мама умерла от инфаркта. Началась большая эпидемия.
Прожили мы в поселке Бушуйка до декабря 1931 года. В бараках стало очень холодно, тогда тех, у кого были родные на золотых приисках, стали отправлять к ним. И повезли нас к сестре, но не тут-то было.
Доехали до Яблочного хребта (Яблоневого. — Прим. автора), дальше из-за снежных заносов ехать было невозможно, пришлось остановиться и жить там три месяца: январь, февраль и март...
Вот тут-то нас застала большая катастрофа. Мы стали голодать; конечно, народ начал умирать от голода. Пала, отдавая свой паёк нам, стал худеть и заболел, его увезли в больницу. 17.02.1932 года папа умер на станции Нагорная, больница похоронила его. Мы, две сестры, остались с чужими людьми. Они нас не бросили, привезли в город Алдан, прииск Средне-Сталинск... где жила наша сестра Валя».
(Книга Памяти Вологодской области)

КОМУ ГДЕ ЖИТЬ,РЕШАЕТ МОСКВА

Галина Алексеевна Дениско, дочь спецпереселенца А.Г. Дорошкина, г. Мытищи, Московская область
В детстве я часто спрашивала отца, почему мы живем в Амурской области, если он белорус и жил раньше в Белоруссии, и вообще, почему кто-то живет в Москве, а мы на краю света. На это папа уклончиво отвечал, что, кому где жить, решают в Москве. И только в 90-е годы, когда началась реабилитация ссыльных, отец рассказал нам, детям (мама-то знала давно, конечно), что их семью (а папе тогда только-только исполнилось 15 лет) назвали «кулаками» и сослали в Сибирь из Гомельской области Белоруссии. Тогда же, в 90-е годы, в свои приезды к родителям в Гонжу из Иркутска, где я жила, расспрашивала отца об их жизни на спецпоселении и кое-что успела записать, поэтому и рассказываю, может быть, отрывочно, то, что рассказал мне папа, Дорошкин Алексей Григорьевич.
У Дорошкиных была большая семья — 9 детей. В хозяйстве были две коровы, три вола да мелкая живность: поросенок и куры. Глава семьи, Григорий Иванович, не захотел вступать в колхоз, считался «единоличником», вся семья занималась хлебопашеством в поле на своей земле.
Григорий Иванович слыл «культурным единоличником»: он выписывал сельскохозяйственные журналы, изучал их и внедрял заинтересовавшие его новинки в своем хозяйстве. К нему приезжали часто люди из других хуторов обменяться опытом работы. Не раз его награждали грамотами.
Высылали семью моего деда, Григория Ивановича Дорошкина, в конце ноября 1929 года. Спустя 60 лет в документах о реабилитации напишут, что выслали на основании Постановления СНК от января 1930 г. Значит, сначала мас¬сово выселяли, а потом под выселение подогнали и правовую базу Постановление СНК.
Высылали Григория Ивановича, его жену, Улиту Антоновну, и пятерых их детей: Степана, Николая, Павла, Александра и Алексея, моего будущего отца. Три старшие дочери к тому времени были уже замужем и жили с мужьями отдельно. Их не успели выслать одновременно, и они спешно бежали из Белоруссии со своими семьями, чтобы затеряться.
...Семью Григория Ивановича высылали в Сибирь. На сборы дали три часа, разрешили взять 40 кг вещей да еще пилы и топоры, на что Улита Антоновна сказала: «Значит, не сразу убьют, сначала заставят поработать». Во время сборов один из братьев, Николай, сбежал. Позднее его поймали и вместе с Григорием Ивановичем, вернувшимся из Архангельска, с этапом отправили в Амурскую область, где уже находилась его семья. Николай сбежал и оттуда, скрывался, его ловили и вновь отправляли в Амурскую область. Так было несколько раз. В последний раз, вспоминал папа, Николай сам тайком приехал к родителям в 1938 году. Папа вспоминал, что он плакал, говорил, что устал бегать. Улита Антоновна накормила его и вытолкала из дома со словами: «Уезжай, может быть, хоть ты спасешься. А мы здесь все умрем».
Ехали из Белоруссии в Амурскую область больше месяца в товарных вагонах, все простыли. Высадили их в Большом Невере, а оттуда уже пешком шли до Бушуйки. Жили в ба¬раках, работали все на лесоповале. Женщины тоже все ра¬ботали на лесоповале вровень с мужчинами: обрубали сучки, таскали бревна, обвязав их и перекинув веревки через плечи — по 10-14 человек на одно бревно. На каждый день была норма: сколько деревьев свалить, на какое расстояние и сколько бревен перетащить.
Болели женщины страшно. Папа рассказывал, что от женских болезней у многих начинались судороги, эпилепсия, многие накладывали на себя руки. В общих бараках жили, там же и рожали. Но отец не помнил ни одного случая, чтобы кто-то из рожавших в общих бараках выжил. И детки умирали практически все, а если кто-то выживал, их отдавали в «детский» барак, а что там было с детьми дальше, отец не помнит.
Сейчас, когда я пишу эти строки, вспомнилось, что и у моего дяди, Павла Дорошкина, жена умерла при родах, а новорожденную девочку забрали и увезли ее родные, приехавшие специально для этого из Алма-Аты.
Кормили скудно только чтобы не умерли с голоду. На четыре человека выдавали небольшой тазик баланды. В баланде плавало немного мерзлой картошки и проквашенной капусты. Иногда вместо таких «щей» в баланде было немного перловки и кусочки трески — это называлось «суп». У многих была цинга. Люди просили, чтобы им дали землю — посадить картошку, но в первые годы землю не давали, стали давать только в конце 30-х годов, видимо, когда поня¬ли, что люди умирают от хронического недоедания и цинги. Тогда же, в конце 30-х, стали выдавать и спецодежду: ватные брюки, телогрейку и шапку. Папа рассказывал, что не знал такого случая, чтобы одному человеку выдали весь комплект одежды — давали что-то одно. К тому времени люди ходили уже в одних лохмотьях — одежда, в которой их пригнали сюда, уже вся поизносилась.
Как-то отец вспомнил, что в середине 30-х пригнали этап, состоящий из одних женщин, многие из которых были с детьми. Говорили, что этап из Ленинграда. Шел март месяц, морозы были еще за 30 градусов. Все женщины были одеты легко, не по-сибирски. Бараков постоянно не хватало, и этих женщин поселили в обычных палатках. Говорили, что потом они почти все умерли.
.. .В Бушуйке в зиму 1931-32 годов начался тиф, как папа рассказывал, «вша пришла». Люди болели и умирали прямо в бараках вместе со здоровыми. Отцу (тогда ему было 17 лет), как грамотному человеку (он закончил 4 класса цер- ковно-приходской школы, умел читать, писать и считать), поручили утром рано проверять, сколько в бараке было больных и мертвых. Он вставал раньше всех, ползал по нарам и проверял, кто болен, а кто уже умер.
Я спросила его, сколько в день было больных и мертвых. Он ответил: «Обычно больных было от 10 до 40 человек, мертвых 10-15, а уж когда «вша пришла», так до 50 человек каждый день только мертвых было. А больные-то боялись сказаться больными, так как больным пайка (хлеба) не полагалась, только баланда».
То есть люди согласны были идти больными на работу за паек хлеба, который составлял 400 граммов в день. «Но и из тех... больных, например 40 человек, давали указание всем, кто может стоять на ногах, идти на работу 30 человекам, а остальных всех, кто совсем идти не мог, тех в больничный барак отправить». В больничный барак идти люди боялись, потому что оттуда никто назад не возвращался. Видимо, там все и умирали.
Семье моего отца повезло. Когда от тифа люди стали умирать бараками, начальник лагеря (кажется, его фамилия была Гусев) стал отправлять людей малыми партиями, в основном семьи, на другие «точки». Так отправили и семью Дорошкиных. Шли пешком до «точки» целый день. Там их заставили снять всю одежду, сожгли ее, дали чью-то дру¬гую. Никаких других вещей у Дорошкиных не было. Так они спаслись от тифа...
(Дениско Г.А. «Кому где жить, решает Москва»//Книга Памяти жертв политических репрессий Амурской области. Т. 8.
Благовещенск, 2013, С. 219—222)

   ДЕТИ ОСТАЛИСЬ ЖИВЫ
Воля Александровна Короткова
Коротков Александр Васильевич, 1903 г. р., русский, уроженец и житель д. Филяково Пришекснинского района Ленинградской обл. Раскулачен в 1931 г. и депортирован с семьей в составе:
Короткова Аграфена (р. около 1850), Коротков Василий (р. около 1880, её сын), Короткова Елизавета Афанасьевна (1880-1947, его жена), Коротков Александр Васильевич (1903-1937, их сын), Короткова Анна Фёдоровна (1905-1973, его жена). До депортации Коротков А.В. работал бухгалтером или счетоводом. Ссыльных выгрузили на ст. Большой Невер (за
Сковородино, ныне Амурской обл.) и отправили в концлагерь в Бушуйку, за 16 км от станции. В лагере, за забором из колючей проволоки, стояли бараки с двухэтажными нарами. Из лагеря гоняли на лесоповал.
Среди ссыльных было много семей с детьми. Детей отобрали и держали отдельно, хотя и недалеко от лагеря. К детям была приставлена медсестра. Она дала знать ссыльным, что начальство заставляет её отравить детей, но она этого не сделает. После этого медсестру больше никто не видел, но дети остались живы.
В 1932 г. ссыльных выпустили из концлагеря и разослали по окрестным приискам. Семья Коротковых попала на прииск «Стрелка» Джелтулакского (ныне Тындинского) р-на. А.В. Короткое работал табельщиком, потом в конторе сельхозартели, а с 1935 г. бухгалтером на прииске «Янкан», за 8 км от «Стрелки».
С осени 1937 до весны 1938 г. в «Стрелке» забрали ещё двух или трех человек.
(Архив Красноярского общества «Мемориал»)

РАБОТАЛИ В ШАХТАХ И НА ЗАГОТОВКЕ ДРОВ

Маргарита Губанова, заведующая музеем прииска «Соловьевский»
Часть мест на руднике имени Кирова укомплектовывали заключенными из Бушуйки— концентрационного лагеря НКВД, находившегося на Амуро-Якутской магистрали, в 16 километрах от станции Большой Невер. Их труд использовался в шахтах и на заготовке дров.
(Газета «Амурская правда» от 17 июля 2008 г.,
статья «Золотой флагман Приамурья прииск «Соловьевский»)

МЫ ДОЛЖНЫ ЭТО ПОМНИТЬ

Елена Вячеславовна Ишутина
Свою историю нелегкой жизни мама рассказала мне в шестидесятых годах (прошлого века. — Прим. автора). Однажды она попросила отвезти ее в поселок Большой Невер. Именно тогда я обо всем и узнала.
Маму выслали в октябре 1930 года, потому что дедушка не хотел вступать в колхоз. С подворья все забрали и его посчитали как единоличника (это происходило во время коллективизации).
В семье было четверо детей, маму выслали, так как она была самая старшая в семье среди остальных детей, а оставшихся распределили в Белоруссии по семьям.
Бабушка сильно сопротивлялась. По рассказам мамы, бабушку привязали к телеге, дедушку  к лошади с верховым, так они и ехали 25 км до станции Уречье. Приехали, их погрузили в вагоны: бабушку с мамой в один, а дедушку в другой. Воды не давали, а что уж говорить про еду.
Так мама и оказалась в Бушуйке, на Соловьевском тракте. Их сопровождал конвой с собаками, все было обнесено колючей проволокой. Много умирало людей, в основном ленинградцы. Их даже не могли похоронить: складывали тела в одну кучу и засыпали снегом.
Потом Бушуйский лагерь расформировали и маму перекинули в Неверский. Работали на лесоповале до июня месяца. В июне начались различные болезни: брюшной тиф, туберкулез, сыпняк.
Участились случаи со смертельными исходами, хоронили так же, как и раньше. Из-за жары тела начали быстро разлагаться, везде бегали собаки. Приехало начальство, увидело все это, и их снова по вагонам, а Неверский лагерь приказали сжечь. Маму привезли в Сиваки, Красный уголок. Там уже не было концлагеря, люди могли свободно передвигаться, ходить в магазин, однако денег они не получали.
К сожалению, мама не знала, где ее отец, мой дедушка. В это время бабушка заболевает менингитом, и ее увозят в Шимановск, в лазарет для «спецов», и там она умирает.
Мама остается одна в недоумении, где ее отец. Как раз начались побеги. Мама тоже решила бежать, но потом передумала, потому что бежать было некуда, да и не к кому.
Вскоре ее перебрасывают в Усть-Тыгду, и там она встречает дедушку. Работает на кухне. Там же она познакомилась с моим отцом.
Папу выслали за то, что он ходил к еврею учиться мять кожу. Когда его отец вступил в колхоз, было уже поздно, так как Вячеслава, то есть моего папу, уже забрали.
Мама с папой поженились, и в 1935 году родилась я. Жизнь потихоньку стала налаживаться. Жили все в общем бараке. В школу ходила за четыре километра.
После окончания семилетней школы я очень хотела стать учительницей, но папа сказал: будешь врачом. Так вышло, отучилась четыре года в фельдшерской акушерской школе, Райчихинском медицинском училище. И почти всю жизнь проработала акушеркой.
Вышла на пенсию и сейчас помогаю внучке с воспитанием правнука Никиты.
На сегодняшний день мне бы хотелось видеть подрастающее поколение умным, заботливым, чтобы молодежь не забывала помогать тем, кто действительно нуждается в по¬мощи. Цените и уважайте старшее поколение.
(Сковородинстя районная газета «Амурская звезда»,
№ 45 от 08.11.2012 г.)

ИСТОРИЯ МОЕЙ СЕМЬИ -ИСТОРИЯ МОЕЙ РОДИНЫ

Людмила Дмитриевна Коваленко, (жительница села Могот Тындинского района)
Я, Полякова Людмила Дмитриевна (по мужу Коваленко), родилась 9 октября 1949 года в Черлаке Омской области. В семье я была последним ребенком. Я знала, что мой папа, Поляков Дмитрий Иванович, умер, когда мне было полтора года. В школе я была активным октябренком, пионеркой, комсомолкой. К окончанию школы я знала, что папа воевал на Западном фронте, потом  с японцами, на Дальнем Востоке. Был тяжело ранен в живот, долго лечился в Новосибирском военном госпитале. Потом жил и работал в Черлаке, в «Заготзерно». О маме я знала более подробно. Мама, Клавдия Егоровна, до войны, во время войны, после войны и до самой пенсии работала в рыболовецкой артели «Иртыш».
В семье никогда не говорили о том, что папа был арестован и осужден, что он отбывал где-то срок... Хотя, как мне потом сказали, старшие частично были в курсе. Но это было под запретом... Поэтому я ничего фактически не могу рассказать о том, как проходил суд «тройки», как и в каких вагонах везли дедушку и папу, чем их кормили, как с ними обращались, как добирались они от Большого Невера до Бушуйки, какая была жизнь в лагере... Правда, кое-какая информация появилась после смерти Сталина. И позднее моя самая старшая сестра Валентина кратко поведала историю моей семьи...
В 1933 году Валя училась уже в 7-м классе. Однажды, когда она возвращалась из школы, знакомые крикнули ей, что, мол, вашего отца арестовали и вместе со всеми арестованными погнали колонной под охраной конвойных и собак в сторону Омска. Кстати, до Омска от Черлака 150 км. Сестра побежала домой, прихватила кое-какую теплую одежду и хлеб, догнала колонну и попыталась бросить все это отцу... но ничего у нее не получилось. Конвоиры отгоняли всех женщин, передающих мужьям, отцам что-нибудь. Собаки облаивали и бросались на тех, кто пытался это сделать... Так и осталась она стоять на дороге в слезах, со страхом и болью в сердце. И смотрела вслед колонне, пока та не скрылась из виду. Мама узнала обо всем, только придя с работы. С тех пор ее, по словам сестры, никто не видел радостной, улыбающейся.
Когда, на какой срок и куда осудили папу, мне сестра ничего не сообщила. И я думаю, что в семье тоже точно не знали. На моей судьбе арест папы никак не отразился. А вот трех старших сестер не приняли в комсомол. Они не могли учиться дальше, после 7-го класса, как дети врага народа. Им пришлось устраиваться на работу.
Могу рассказать только о периоде моей жизни, когда я закончила Новокузнецкий пединститут, уехала по распределению, вышла замуж в 1976 году. Вместе с мужем приехала на БАМ, в Могот, где он уже отработал один год. Устроилась на работу в Моготскую школу. Никто из родных даже и не подозревал, что я еду к месту отбывания срока заключения нашего папы и нашего дедушки.
В 2003 году об этом сначала узнали сестры из заметки «Без-винно замученные» в районной газете «Черлакские вести», где печатали Книгу Памяти с фамилиями земляков — жителей Черлакского района, безвинно пострадавших от коммунистических репрессий. И эту заметку они выслали мне. Меня эта новость выбила из колеи. Ведь, повинуясь каким-то высшим законам, я оказалась в этих краях.
И в 2004 году я начала собственное расследование. Мне пришлось вести переписку с теми официальными учреж-дениями, которые хоть каким-то образом могли внести яс¬ность в судьбу моих близких: УФСБ по Амурской области (по моему запросу была проведена проверка данных архива УВД Амурской области), УФСБ по Омской области, архив УВД Амурской области, УВД Хабаровского края, Управление исполнения наказаний по Хабаровскому краю, УВД Магаданской области, УФСБ по Хабаровскому краю. И я очень им благодарна за оперативность в рассмотрении и своевременности ответов на мои заявления, так как все это длилось только с апреля по сентябрь 2004 года. После этой переписки я знала, как и почему умер дедушка, куда и когда переводили папу... Обо всех изысканиях я подробно написала сестрам и выслала копии полученных документов.
В июле 2005 года старшие сестры Рая (ей уже исполнилось 70 лет) и Люба (66 лет) приехали в Могот, чтобы побывать на территории бывшего Бушуйского лагерного пункта БАМлага НКВД СССР, на месте захоронения дедушки, Полякова Ивана Михайловича. Они привезли с собой пакетик родной земли... Сначала мы заехали в п. Соловьевск, где побывали в школьном музее и познакомились с личными воспоминаниями тех, кто находился в Бушуйском лагере, и узнали, что последние бабушки-узницы умерли за пять лет до нашего приезда. В семье бывших политзаключенных из Прибалтики нам подробно описали дорогу до территории бывшего Бушуйского лагпункта, но посоветовали не углубляться в лес. Мы так и сделали.
Первая поляна встретила нас гнетущей тишиной. Даже не было птиц с их веселым щебетанием. Помолившись, походили по поляне, разложили в разных местах привезенные поминальные пирожки, живые цветы, разбросали землю с родных черлакских мест. Постояли на краю этой поляны, как бы запоминая ее и те чувства, впечатления, пережитые за это время. На обратном пути каждая из нас думала: «Хорошо, что мы теперь знаем о судьбе своих родных, знаем о местах отбывания заключения, о предполагаемом месте захоронения...» А ведь многие в нашей стране даже не
имеют и такой возможности. Мне же в голову пришла такая простая мысль: «история моей семьи — история моей Родины...». И тут же всплыли в памяти стихи Елены Владимировой из ее книги «Колыма»: Пишу во имя тех — кто живы, Чтоб не стоять им в свой черед Толпой послушно молчаливой У темных лагерных ворот.
с. Могот, 2016 г.

ОТЕЦ СЛУЖИЛ НА ЗОНЕ

Анна Михайловна Толстоухова (Барышникова),
жительница с. Невер
Мой отец, Барышников Михаил Стахеевич, в 1936-1937 годах служил на Дальнем Востоке в Дальневосточном Забайкальском железнодорожном полку Забайкальской же¬лезной дороги. После полковой службы его отправили служить в поселок Бушуйка. С 1937 по 1940 год он нес службу в лагере политзаключенных (как рассказывала мама — политработником). Дома содержали восточноевропейскую овчарку, это была служебная собака. Мама какое-то время тоже работала на зоне. Но ни мама, ни отец много не рассказывали, говорили: «Маленьким много рассказывать нельзя».
В нашем семейном архиве сохранились фото коллектива работающих на зоне (с фамилиями на обороте) и фото, на которых моя мама, Барышникова Фаина Варлаамовна, снята на фоне построек в п. Бушуйка. Отец проработал на зоне до 1940 года, затем его перевели на станцию Большой Невер. В Великую Отечественную войну он погиб на фронте.
(Записала Е.В. Боднарюк, учитель истории МБОУ СОШ
с. Невер, 2016 г.)

ДЕТСТВО ПРОШЛО В БУШУЙКЕ

Инна Романовна (Раингольдовна) Скороходова (Ганке),
жительница с. Невер
Мой отец, Ганке Раингольд Адольфович, 1924 г. р., про-исходил из волжских немцев. Семья попала под раскулачивание и была сослана в Северный Казахстан. Оттуда в 1942 году отца призвали в армию. На фронт его не взяли, но отправили служить на Дальний Восток, и удивительно, что отец попал не по ту сторону колючей проволоки, а по эту. Службу проходил в п. Кирпичный, который располагался около г. Хатыми. Много о своей службе не говорил.
Мама, Антоновская Клавдия Дмитриевна, родилась в Подмосковье в 1927 г. В Амурскую область семья матери попала как завербованная в 1930-х годах. Подростком мама работала в колхозе «Чкаловский», что находился на Уркане. В конце 1940-х годов мама и отец переехали в Бушуйку. Оба они устроились работать на зону, отец  охранником, а мама поваром. Много о своей работе не говорили. Зона состояла из нескольких частей, в которых отдельно содержались политзаключенные и уголовники. Как рассказывала мама, их вместе не содержали боялись конфликтов.
Из рассказов родных помню еще, что заключенные работали на лесоповале и добывали камни. Помню Ершова Павла (отчество забылось), он был расконвоированным, ухаживал за лошадьми. Павел позволял мне вместе с ним водить лошадей на водопой, садил впереди себя, и мы ехали вместе. Очень добрый был человек.
Мама из зоны приносила для меня детские игрушки, сделанные из дерева: ведерки, коромысла, куклу (которую я очень любила). На зоне заключенные сами изготавливали для себя посуду, у нас сохранилась ложка из алюминия, на обратной стороне которой выбиты инициалы и дата. Детей близко к зоне не подпускали. Зона находилась недалеко от поселка. Жилые дома стояли выше к дороге, а лагерные штаб и бараки, окруженные колючей проволокой, располагались ниже к ручью. В поселке были магазин, который мы называли «сельпо», и баня. Я очень хорошо помню жилой барак для местного населения, в нем было три квартиры, в которых проживали семьи Шайтановых, Козловых и наша.
По рассказам старших, за большой сопкой находились захоронения заключенных. Умерших хоронили в больших общих могилах.
После смерти И.В. Сталина зону закрыли, часть заключенных перевели в другие лагеря, кого-то амнистировали. Поселок прекратил существование в 1959 году. Наша семья выехала из него самой последней.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ....