Герои спят вечным сном 43

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/08/31/1829

   
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
ЧУЖАЯ ИГРА

Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? Второе послание к Коринфянам святого апостола Павла.

- Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? - Раздумчиво себе под нос пробормотал на всю землянку Сутейников.
- Что, Мих-Данилыч, дух предшественника призываешь? – Мунтян выбил трубку о край скамьи.

 - Кого из троих: Сашу, Колю, Антона?
- Какого ещё Антона!
- Сквозника-Дмухановского. * Он ведь про учителя истории рассказывал, не желая, чтоб тот «Инкогниту» на глаза попался.

- Ладно. А если серьёзно?
- Серьёзно влипли мы с лагерем – не наша игра, куда хочешь, жалуйся.
- И ты заметил? – Оторвал голову от стола вечно недоспатый Сыня.

- Заметил. – Сказал Мунтян. - До бесконечности можно шутить, а делать что?
-Если б ни экспромт с собаками, - объяснил прицельно Мунтяну Сутейников, - навряд проявилось бы.

- Представляешь, Арашка, «Шёл в комнату, попал в другую». * Муравьёвы-то списки верней наших оказались. И как понимать: кто возглавляет восстание, кто поверх норовит проехать, и восстание ли это? - Сильно походит на инсценировку. Смотрите расклад. – Шеф контрразведки придвинулся вплотную к столу, положил перед командиром и начштаба таблицу.

- Нас уведомили своевременно и правильно: вот переданный из лагеря список руководителей, старших пятёрок и т.д.; вот погибшие в яме; это – люди с Чкалова; это - Муравья. А дальше… Им сообщено, что собаки расчистили проход, и когда на зов побежали, кто кинулся вслед? Кто полёг на тех минах? Кто выскочил здесь и там? Видали! Я тоже видал.

- Доверять никому нельзя. – Сказал Сутейников. - Не лагерь военнопленных, а школа диверсантов дальнего действия: отвоюют у нас, зарекомендуются, и готовы через годик, полтора, а может, и более того. Эдакое добро не пахнет. В случае поражения «сушёные клопы» с героическим прошлым перейдут по наследству союзникам, хвост им трубой.

- Задумка, скорее всего, именно такая, - согласился Мунтян, - только здесь Россия, деточка! Наших трудно перевоспитать. Данный фактор должен обязательно сработать.
- Сработает, - подтвердил Сыня, - но прежде сработаем мы. Что делать, други товарищи?

- Распределять по отрядам нельзя. – Сказал Сутейников. - На то и рассчитывали. Следует, сформировав боевую единицу из военнопленных, тебе, Лёша, ввести туда наблюдателей, которые бы стали катализатором «Россия, деточка».

- Правильно, Миша. Теперь же надо командира подобрать.
- Я пойду, - безапелляционно заявил Мунтян.
- Нет. – Голос в голос возразили Сутейников и Сыня.

- Что, доверие утратил?
- Дурак. – Гукнул единогласный ответ.
- Слушайте, вы, близнецы Сиамские, по одному высказывайтесь, пожалуйста.

- Ты, араик, - начал Сутейников, - до безобразия нужен здесь, просто необходим, как стратег. Кроме тебя полного, наитийно грамотного восприятия всей картины нет ни у кого.
- К тому же, - поддакнул Сыня, - ты слёту людей видишь: отдел кадров – будьте нате! Случись чего, мы попухнем с натуги, честное слово.

- В чужие сани садиться при любом раскладе ни к чему: Солодун доказательством. Каждый в определённую меру способен, в своём умел.
- Не суетись, Вазгеныч. Предлагай кандидатуру, а мы подмахнём.

- Хорошо. Пусть будет Курзинер: ещё тот проходимец, и до ужаса радостный.
- Согласны, - отозвались оба-два. Поставить ему задачу с тем, чтобы взял мастеров.

Витька лежит на скамье и диву даётся, почему в его присутствии говорят о таких вещах. Понятно: в лагерь передали весть о расчищенном посредством собак проходе в минах, и те, кто должен выжить при любом раскладе, бросились вслед за собаками на Витькин зов.

Кроликов подсаживали с другой стороны, куда и хлынула основная масса беглецов. Самые же осведомлённые, не умея вилять по-собачьи, в чаду и спешке повзрывались за редким исключением. Разбирай, кто они: лидеры восстания, немецкие внедренцы или просто шустряки.

- Тебя, милый, - положил Мунтян ладонь Витьке на голову, по-хорошему бы – вон из игры.
- За что!

- Ни за что, а почему. Незрячий мальчик партизан – герой вдохновитель, слишком заметное явление и опасность незрячим мальчикам на оккупированной земле. Молчать громче надо. Написал про тебя домой и не упомянул, что не видишь.

- По-армянски написал? – спросил Сыня.
- Конечно.
- И чего боишься? Разве бывают армяне предатели?
- Гестапо бывает. Самолёты с почтой падают, малое ты наше дитя.

- Чего написали обо мне?
- У меня, Витенька, два сына. Рубен любит собак, а Саркис знает. Природный дар. Больные, агрессивные – все его. Ты, когда за линией фронта окажешься, свяжись с ним. Редкая у вас общность. Будет, о чём поговорить, щенками обменяться.

-Ладно. Хорошо. А вы откудова?
- Сардарабад. Октемберян называется. Запомни адрес.

- Ого! Это ж Урарту! Аргиштихинили – столица была! Потом – Армавир»
- Нет. Армавир – столица; Аргиштихинили – крепость, первоначально построенная.
- Нехай так! Всё равно очень древний край!

- Знаешь, Вить, я про это задумывался и к выводу пришёл: любая песчинка одинаково древняя, только про одну люди слыхали, а о другой по ограниченности своей не догадываются. Тебя же… не награждать, а ни в какие списки вносить нельзя. И вот что, этот мешок надень на голову, если войдут, лежи неподвижно. Сегодня следует схоронить мальчика, разбирающегося в собаках. Байки с легендами распространяются быстро. В твоём случае это ни к чему.

- Понял. Сделаю. Хороший мешок, чистый. Сейчас надевать?
- Пить хочешь?
- Нету. Спросить хочу, дяденька Араик, Чукча – тоже байка, или настоящий человек?

- Вполне живой. Вот он, тут сидит.
- Правда! Ого!
- Это я. – Коснулись пальцы Витькиной руки.

- Природный, что ли, Чукча?
- Да.
- Зачем же так? Не принято, как бы, дражнить национальностью?
- Пускай зовут. Будет – страшнее.

- Страшнее, говоришь? Всё! Понял! – Витька аж сел: куда девался начавшийся приступ дурноты. – Хорошее название! Спросят немцы, что это - Чукча! Глядь на карту, а там! Вот такая страна, и в самом дальнем углу вот такие воины! Ничего не остаётся, лишь со страху дристать. Как тебя зовут?

- Мынор. Фамилия – Эплыкытэт. Трудно, должно быть?
- Ага! Один ты, что ли, грамотный! Знаю, чего это - оружие на уток!
- А у тебя – рыба, тоже знаю.

- Правильно. Наши фамилии давно получились. У вас – только начинаются. Зачем такую взял?
- Дедово прозвище: делал и кидал лучше всех.
- Вот здорово! Самая правомерная фамилия. А ты хорошо говоришь, Мынор.

- Умею, да. Мне предлагали Ломоносовым записаться. Не стал. Большая ответственность.
- Почему Ломоносов?
- Учиться ушёл без спроса.
- У вас что, школы нет?

- Культбаза есть. Хотелось на подводную лодку. Это надо в морское училище, в Ленинград. Отец возразил, я и ушёл в тундру. До Якутска добежал; до Красноярска добежал; Дальше понял – не добежать: снег кончился, ни денег, ни сил…

Хватило ума пойти в комитет комсомола. Они устроили, чтоб среднее образование. Оказывается, из точных наук у меня только арифметика. Навёрстывать пришлось. Получил Аттестат без четвёрок, и вот – война, не доехать до Ленинграда.

- Одну зиму, что ли, учился! Действительно, Ломоносов.
- И полтора лета. Учителя сил не жалели, я – тем более. Времени человек впустую много тратит. Работа в котельной. Жил там же. Электричество круглые сутки. Никто не мешает: занимайся, сколько хочешь. Смеялись надо мной, в кино звали, на танцы.

- Ну, в кино-то можно? Тоже ведь информация?
- Ага. И книжку видно, если на экране ерунда.
- Ой, Мынорка! Действительно смешно и больно с зависти. Всё бы отдал, чтоб глянуть на страничку.

- Вот способ: слушай. Деда себе найди, читать. Ребята. Есть у вас, кому тот же материал. Пускай произносят вслух. Я бы помогал, но видишь ты, какое дело: фашистов убивать надо.

- Есть ребята, много. Поэтому в другую школу не хочу. А у нас Петька Рассохин – промысловик с оби курицам не мимо глаза стреляет, совсем так же. Он пускай тоже «Чукча» называется, будто бы много их?

- Конечно, пускай.
- Вернусь, расскажу про тебя ему?
- Не надо. Я сам.

- Как это?
- Очень просто. Вместе поедем. Приказ: отобрать толковых стрелков и научить.
Ого! Снайперская школа! Зураба первым возьми. Он ведь недавно самолёт сбил.

- Поздно брать.
- Ты чего! Нечто правда!
- Там лежит. Сегодня.

- Мынорка! Что же такое!
- Война. Горе.

Знаешь что! Давай мы его с собой заберём, схоронить по-человечески. – Выговорил длинную фразу Витька и не узнал собственного голоса. – Могилку досматривать будет, кому, и родственникам приехать. Попроси, Мынорушка, пожалуйста, попроси!
- Нет, сказали. В самолёте лишний груз.

– Сами они – лишний груз! – Задохнулся рыданиями Витька, бросил на голову мешок, притих и вовремя. В землянку ввалилась целая толпа: конвойные или сопровождение, а с ними те, которые выскочили вслед за псами.

Начался то ли допрос, то ли обмен мнениями, но Витьке это не запомнилось. Правильно сказал Мунтян: чужая игра.

Вжимался в лавку и чувствовал Зураба: мягкие ладони, округлость ногтей, стопу, акцентирующую такт, усики у лица, запах льняной рубахи, сердце под локтем… Главное же – чудо единения: как в Зурабовой душе возникала, вырастая, сливалась с его и Данилкиными голосами песня.

Есть он их заставил. Потом, потужив об Ириной участи, навесил ставню, укутал Витьку одеялом, посадил на плечи, отнёс в большой дом Данилят, и не обидно показалось, что Витька – маленький, а Зураб – большой, и верилось, - когда-нибудь вместе пойдут к звенящим скалам, где янтарём сияет виноград, музыка множится под ветром.

«Совсем не старый! После школы! Год прибавил, и всё». Будь оно проклято. А Мынор? А Богдан с Ромой? А Деменок! Двадцать тысяч за голову! За Андрюшкину?

У них с Вадиком в далёком детстве была мечта: найти клад, зарытый меж Полухиными и Костриковыми (несметный, говорят) и выкупить всё всё оружие, чтоб войны не было. Если же будет, смыться куда-нибудь подальше от этого дела. Смылись. В Черемисово.

Подумать только, Чукча убивает людей. Там вообще очень близко смерть, поэтому намеренного убийцу считают ненормальным, сторонятся, оставляя одного.

Мынор совсем понятный, будто век знались, будто вместе лежали в засадке на бобров. Сколько разного за душой имеет и без точных наук! Интересно, как ему показался здешний лес? А ну, если убьют! Витька тогда обязательно помрёт. И сейчас-то еле жив, балансирует меж сном и пропастью.

Не слышал, как собеседники разошлись. Тихо. Огонёк потрескивает: свеча или коптилка. Можно бы догадаться, только не высунешься: вдруг сидит чужой и смотрит.

Ого! Что такое! Мешок надевают на ноги, с головы – снимают. Поставили на лавку. Получается, Витька - на корточках. Следует молчать, слушаться. Подняли. Понесли.

Жестяной лязг, жестяной отзвук у ног, мягкое за спиной, защёлкнулось нечто, будто дверца сейфа. Явного удушья нет, значит, не шкаф. С другой стороны такой же стук, треск рычагов, рокот мотора. Вона что – самолёт. Опять тошнота подкатила.

- Выходи, Витя, - сквозь буркотню Мыноркин голос. – Нет никого. Улетели.
- Вдвоём с тобою мы?
- Нет. Зураб в грузовом отсеке.

- Как же! – «Разве ты дорогу найдёшь?» - Чуть ни спросил Витька и осёкся. Глупость полная: в тундре нашёл, в тайге нашёл… А здесь! Другое спросилось: – как же разрешили нам взять его?

- Ночью все кошки – серые, - отвечал Мынор, - все гробы – длинные. Тебя, убитого, везу родственникам, такова легенда. Радиограмму послали в присутствии многих. Молва правильная будет.

- А Парфён или кто там?
- Лётчик остался. Ногами добежит. Теперь главное, в беду не вляпаться. Идём – Бокарево, Сохатка.

- Лучше южнее, Кривцова лощина - вообще глухомань.
- Мне объяснили, да. Маршрут есть, карта. Я буду сообщать, где, а ты рассказывай.

При других обстоятельствах Витька поговорил бы с Мынором про всё на свете: про звёзды, про тундру, про охоту на песца… Сейчас нету сил: одна беда, единое чувство утраты, одинаков способ преодоления - молчать.

- Садимся. Палешь, - объявил Мынор. Ждут нас.
Витька спустил ноги, но спрыгнуть не рискнул. Его подхватили, поставили. Первым, кого осознал, был Коля Совёнков.

- Слава тебе, Господи! – шепнул он. – Хорошо, что бабке твоей не объявлено, решил сначала убедиться.
- В чём?
- «Собачник погиб. Тело транспортируем». – Такой текст радио. Ошиблись, должно быть?

- Пусть их. Дела не наши. Зураба убили, вот чего.
- Это как! Это когда! Там же почта, письмо ему!
- Опоздало письмо!

Сулимов подал руку Мынору, который буквально выпал из кабины.
- Милый, зачем так? Все обретаем, все сиротеем… Ну, ладно, постой, погляди, пойдём уже. Хорошо, хоть кто-нибудь в порядке.

Смысл сказанного не доходит до Мыноркиного сознания, да и никакого смысла нет, а есть подставивший плечо старик, с одинаковой лёгкостью вхожий во дворцы, окопы, сталеплавильни, юрты кочевников, умеющий договориться с босяком и представителем династии Винзоров.

Мынор думал прежде, что все русские таковы, и довольно скоро догадался, с чего взялось мнение. У края студёного моря представители великого народа затем, чтобы жизнь стала чуть добрее. Именно эти идут туда, к ним принадлежит генерал Сулимов.

А Мынор доволен тем, что принадлежит к маленькому «тёмному» народу: сразу видно, кто перед тобой по взгляду, по гримасе, по желанию и нежеланию стоять рядом. Сразу ясно, где можно повернуться спиной, где в оба гляди.

Очень полезный индикатор. Когда станет, например, офицером, и не будут спрашивать, чей, мынор научится без труда распознавать повадки, отделять родных от случайных.

Сегодня видел, как это делается, заметил и понял то, что понял Сыня. Снайперская школа – тоже легенда. «Задание получишь на месте», - сказано ему. Для чего посылают? В грудь какого Лылекэли * угодит Эплыкытэт? До времени всё равно не узнать.

Главное Мынор понял: великий народ действительно есть, это те, кто хочет, чтоб жизнь относилась к людям чуточку добрей. Представители его живут всюду, среди всех племён, и чукчонок мечтает пристроиться, как сказал Сулимов, «хоть сзади, лишь бы в этом стаде».

«не ищи славы, - прочла Мынору Елизавета Алексеевна, когда зашёл о том разговор, - и уха твоего не изощряй на слышание похвал людских, - хоть дела твои такого рода, что их укрыть нельзя». * Правильно. Иначе попадёшь в другой список, окажешься среди других мудрецов.

Осенью медленней всех возвращалась к Мынору сила. Он жил на Палешах в господском доме с потрясающе грамотными людьми, которые ни чем не брезгуют, никого не сторонятся, любая работа по плечу. Тихие, без признаков гнева, но если надо, станут насмерть.

Зураб и Трофимка диву давались, как легко вошёл Мынор в общество, сколь быстро, в отличие от них, обрёл навык, есть ножом и вилкой. Главное же – иностранные языки. Вцепился в это дело. «Будут экзаменовать», сказал он себе и не ошибся.

- из города вышел полезный для тебя человек, заговорил по-немецки Сулимов, военный моряк, капитан. Весьма слаб, но в качестве консультанта вполне подойдёт.

- Бесполезных людей не бывает, - отвечал Мынор, - каждый для чего-то.
- Хороша теория. Скажи мне, фашисты зачем, в твоём случае?
- Нас на вшивость проверять.

- Да, кстати, паразиты есть у тебя?
- Должны быть. Валялся, где попало.
- Титан горячий, - перешёл Сулимов на Русский язык. - Чемерицы вдоволь. Помоетесь.

- Что такое чемерица?
- Трава. Вроде ландыша, семейства Мелантиевые. Антисептик, яд. Исключена из официальной фармакопеи ввиду высокой токсичности. Применять следует очень осторожно.

- Зураба куда? – Спросил Витька.
- В часовню. Сделают честью. Не беспокойся. Читать будем. Здесь его любили.

- А как же отпевание? Имя какое!
- Нормальное вполне, и дед у него священник. Грузин не наспеешься в святцах перечислять – все записаны.
- Видел книжицу, ни одного нету. Как же вы говорите?

- Знаешь ли, только в один день, двадцать четвёртого декабря по новому стилю празднуется память ста тысяч христиан, пострадавших от хорезмского шаха Джелал-ад-Дина. Протоколов мученических актов, характерных для римского или греческого судопроизводств, в Закавказье не осталось. Поэтому любое грузинское имя является именем святого.

- Ничего себе! Армянские тоже? И с ними не забавлялись «добрые люди».
- Да, мой хороший. Много страдания, много, и праведников достаточно, пощады нам просить. Снимай штанцы, переходи сюда.

Витькина рука, направленная Сулимовым, легла на округлый край эмалированной ванны. Тепло убаюкало, укачало. Полотенце стало продолжением корзины, простыня - тропинкой в парашют. Потом материализовалось эхо, крохотное совсем, будто свёрнуто в стручок, притаившись до громкого зова.

- Не трогай! – прошелестел отклик.
- Боюсь. – Отвечало отражение с другой стороны.
- Чего боишься? – спросило другое отражение.
- Спит. Констатировало третье.
- а почему не дышит? – Возмутился отклик чуть громче.

Витька точно бросил кисть в тот край, поймал головочку, другой рукой обрёл всего Данилёнка.
- Маленькие! Вы чего?
- Тревожно как! Вечер уж, а ты всё лежишь без движения, - отвечал второй, поймавшись сам. – Алёша решил проверить, спишь, или как?

- Привык, должно быть, дрыхнуть днём. А мы где? Зурабка где?
- Схороненый. Вы с Мынором проспали всё.
- Мынор где?
- Вот он, глаза продирает.

 - Спите дальше.
- Э! – Позвал Совсем рядом вялый спросонок голос, - не ходи. Водички дай. Буду спать, но сначала поздороваюсь: сто лет не видел. Вы здесь живёте?

- Нету, Сказал Алёша. - На Палешах тяжелораненых держат, кого через фронт, и всё такое. Вас тоже расселят по местам.
- Мы в колхозе работаем, уточнил Николка. - Тётя Даша говорит, что на трудодни уже можно построить дом. Погонят немцев, вернётся мамка, так и сделаем. Помнишь её, Мынор?

- Нет. Без сознания был. Очень скверно там – вымышленный мир, недобрый.
- У всех по-разному, должно быть, разное рассказывают.

- Да. Я считал, ничего не помню. Потом возник контур лица, будто проявился негатив под красной лампой. И преследует не видение, а ощущение присутствия.
Чьё? Что это значит?

- Вырезать надо. Приметил за собой. Очень давно. Появляется рядом рыба, птица, зверь или человек, - бери кость и делай, иначе – не отстаёт.

- А люди какие?
- Разные. Первым отец был. Я сначала не понимал, казалось, будто он зовёт, хоть далеко. В таких случаях говорят: с ним беда. Как ни повернусь – всюду представляется.

И вот, на коленях у него сижу, а другой - воображаемый рядом ходит. Сравнил: одинаковые. Думаю, надо запечатлеть. Вырезал фигурку – на баркасе, с гарпуном. Сказали – похож, просто живой, и не стало образа.

По кости наши многие работают, по камню – тоже. Сдают поделки, мастера хорошие деньги получают. Я своей волей брался. Лишь узоры могу, смысл понимаю, правила. Живое же – бесполезно.

-Вдохновением такое называют, - сказал Витька. – Слушайся. Может, из тебя в отличие от ремесленников самобытный художник получится. Моржового зуба нет, дощечку возьми, сделай, чтоб успокоилась душа.

- Есть уже. Вот. Дай мешок, Никол.
- Ух ты! – Единым вздохом воскликнули братья. Витька потрогал барельеф и не ощутил зрительных впечатлений: нос, глаза – понятно, черты же лица, другие особенности для запоминания оказались скрытыми.

- Вот что, Мынор, - сказал Алёша, - портрет никому нельзя показывать.
- Почему?

Николка выглянул за дверь, в окошко и, убедившись в отсутствии сторонних ушей и глаз, объяснил:
- Не случайный человек изображён, не вымысел. Ты видел его в ту ночь. Он – немецкий хирург, спасший тебе жизнь.

- Вон как! Правда, что ли?
- Да. Без него бы навряд погрузились. Про медицинскую помощь вообще молчу.

- И где он теперь? Ой, простите, глупость спросил. Всегда хотелось верить, что и там люди живут
- Ага, живут. Мне кажется, им втройне страшно против фашистской скверны стоять, ещё так, чтоб не заметили, не убили.

- Навряд, - пожал плечами Витька. – Страх меры не имеет.
- Ой ли?
- Правильно, - подтвердил Никол, - по времени распространяется. Первый – сильнее всех, потом привыкаешь. Я, когда от секача * драпал, вообще не боялся, будто пулей стал.

- Вот что, мальчики, - Мынор обернул тканью дощечку, - следует убрать. Окажись эта штука в правильных руках, опасность ему, смертельная. Ты помнишь имя?
- Зачем! – Возмутился Алёша. - Сам же сказал – смертельная опасность.

- Война кончится, - подвёл Витька итог, - сфотографируем, отправим в газету. Во! получится статья! Сейчас же нужно громко молчать, так это называют.

Приятели вышли вон, в ожидании ужина уселись на крылечко, не догадываясь, что ярусом выше в кабинете Детинцева собралась бригада переводчиков.

Мартын Гаврилыч в две стопочки сгруппировал тетради, Елизавета Алексевна поверх подсвеченного снизу стекла разложила для копирования чертёж.

- Ваше видение, Дмитрий Данилыч, - спросил Спицын, - чьи это записки; кто он; зачем передал?

- В нашем смысле, - отвечал Сулимов, - дилетант, имеющий весьма опосредованное отношение к вооружённым силам. Не стал бы беспокоить. Так по крайней мере хотя бы есть призрачная возможность уцелеть, принести пользу кому бы то ни было, а в связке с нами – провалится вне сомнений.

- У них там, - сказал Детинцев, - сколь можно понять, целое скопище – рука руку моет.
- Правильно, Подтвердил Мартын. - На всякий случай каналы связи есть, независимые друг от друга, туда и обратно проходимы. Анфим просил близ лежащих кварталов не касаться, чтоб тихо, и даже тень гестапо их забыла.

1.       Николай Гоголь. Ревизор.
2.       Антон Антонович Сквозник-Дмухановский - городничий.
3.       Александр Грибоедов.
4.       Лылекэли - селезень.
5.       Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года.
6.       Секач (кабан, вепрь) - самец дикой свиньи.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/09/23/740