Глава 20

 Черт. Черт. Черт.
       Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!
       Зачем, вот зачем он сюда приехал? Почему именно сюда? Взял мотоцикл, впервые за долгих два месяца, и решил отметить весну, катаясь по трасе. Ноги автоматически принесли сюда.

       Потому что там они впервые сидели с Саксоном, когда дошло дело до дополнительных занятий. Потому что там он вышвырнул учебник этики в реку, когда Джон сказал, что ему куда интереснее читать о звездах, чем учить глупые правила этикета, почти в каждой стране одинаковые. Потому что Гарри таскал сюда плеер и булочки с корицей, испеченные матерью, и до самого наступления холодов, они сидели на этой чертовой укромной равнине, болтая ногами, спорили, и Гарри говорил, что он ничего не понимает. Потому что это – самое первое место, которое ассоциируется у Джона Смита с невыносимым Гарольдом Саксоном. Сидящем сейчас здесь вместе с Люси и мило потягивающим с ней чай в пластиковых стаканчиках.

       Больно. Больно. Больно.
       Больно. Больно. Больно.
       Больно. Больно. Больно. Больно. Больно.

       Ничего, кроме боли, Джон теперь не чувствовал. Сменившаяся пустотой, теперь она будто снова вернулась, во сто крат сильнее, чем раньше, обожгла глотку, опалила желудок, выжгла каждую клетку тела.
       Больно. Больно. Больно. Больно. Больно.

       Неистово хочется кричать, вопить на всю Вселенную, бить кулаками о землю, едва отошедшую от зимних морозов и ловящую первые дни весны. А еще – плакать и бежать, сломя голову. Вот только бежать – не его прерогатива.
       Джон замирает, забыв, как дышать, но вовсе не от восторга, потому что видит выгнутую в довольном изгибе спину Гарольда, и слышит его смех в ответ на попискивание Люси, очевидно, рассказывающей смешную историю, а потому что желание заорать, бить их чем-то тяжелым до смерти, застилает мозг, рискуя окончательно завладеть им, целиком и полностью.
       Джон покачал головой, отгоняя дурные мысли. Нет. Это все глупости. Так нельзя. В конце концов, это ОБЫЧНОЕ место. Гарри любит здесь бывать, он не обязан превращать поляну в нечто сакральное только потому, что двое мальчишек занимались здесь теплыми осенними вечерами.

       - О, Джонни! – Люси встала, приветливо помахав рукой. – Привет, Джонни! Иди к нам!

       Он не хотел идти. Хотел сбежать. Гарри бросил на него лишь один скользкий взгляд, ничего не значащий, поверхностный, и отвернулся. Видимо, Джону стоило благодарить приятеля за то, что вообще не послал его к чертовой матери и не приказал идти домой. Или – уже бывшего приятеля? Наверное, бывшего. С той ночи в Сочельник они больше не общались. Пошел третий месяц. Вряд ли можно назвать другом того, кто не разговаривает с тобой столько времени.

       Гарри вздохнул, топчась на месте, как медведь-шатун:
       - Давай иди сюда, мы с Гарри пили чай с тортом! Он пил чай, а я ела торт! Мы и тебя угостим.
       Саксон не двигается. Джон не знал, что его ранит больше – возможная негативная реакция, или полное ее отсутствие. Но внутри вдруг проснулась лютая злость – да с чего бы ему гробить жизнь только из-за бегства, трусливого и позорного, из нее Саксона? Что же теперь, не ходить в школу, не выходить из дому? Может, вообще на другую планету улететь, чтобы совсем уже не пересекаться?

       Ну уж нет. Может, он был романтичен, пассивен, но никогда не был трусом. И бежать он не стал бы ни за что. Натянув дежурную улыбку, Джон принял приглашение приятельницы. Люси звонко чмокнула его в щеку, как только они поравнялись, уступая место на пледе возле себя – на краю, и тут же налив ароматного чаю. С мелиссой, отметил Джон. Любимый чай Саксона.

       Вот когда привычка Люси постоянно болтать возымела положительный эффект. Люси все говорила и говорила: рассуждала о математике, по которой получала только низкие баллы, но ведь Гарри у нее такой умный и наверняка ей поможет, правда, Гарри? Говорила об ужасной погоде, о лаке для волос, о лаке для ногтей, трех новых губных помадах, которые купила на распродаже, клубничных чизкейках, от которых ее полнит, своей подруге из Небраски, которая, в девятнадцать лет все никак не найдет себе парня – какой ужас, представляете? – и о чем-то еще, чего Смит не слушал, не то у него бы голова опухла.
       Гарри в разговоре почти не участвовал, лишь изредка вставляя короткие однозначные реплики, вроде: «Да», «Нет», «Конечно», «Естественно», и скаля зубы, когда ситуация предполагала смеяться. За целый вечер лишь пару раз его взгляд скользнул по лицу Смита, скорее, случайно, нечаянно, чем целенаправленно.
       У Джона, конечно, уши вяли и голова раскалывалась уже от этой трещётки, что никак не замолкала, попивая чаек. О, как бы он хотел чтобы ее марсиане забрали, и этот кошмар закончился. Черт, ведь он мог бы отказаться от приглашения, нет, он должен был отказаться, но – идиот! – предпочел унизиться, только бы сидеть рядом с Гарри, пусть и разделенный несносной болтушкой, и слушать иногда звук его голоса. Сам виноват.
       Сигнал машины немного отвлек их. Все обернулись и Люси, попискивая, помахала рукой:
       - О, это моя кузина, Бетти! Ребята, мне уже пора домой!
       Она перегнулась к Гарри, сладко целуя его в губы:
       - Пока, милый. Увидимся завтра, да?
       - Да, котик, конечно, увидимся – он ласково шлепает возлюбленную по попе, демонстративно заползая языком ей в рот. Джон отвернулся, сплюнув на землю комок слюны, застрявшей в горле.
       - Пока, Джонни – помахав рукой, Люси унеслась в сторону автомобиля. Затем он наблюдал, как ее маленькая ручка машет из окна, конечно, Саксону, но он вряд ли это видел.


       Внутри у Джона все кричало о том, что нужно спасаться и бежать. Как можно дальше, желательно навсегда, уносить ноги подальше от этого гения показухи. В его душе все клекотало, роптало и истерически вопило, чтобы он поскорее ретировался. Не было никакого смысла продолжать ждать чуда, думая, не соизволит ли Гарольд, мать его, сука, Саксон, снизойти до толики внимания, оказанного ему. Но Джон ничего с собой поделать не мог. Сидел на пледе, который Люси, конечно же, не забрала, и ждал не понятно чего.
       Гарри молчал, только в надвигающейся тьме, вот-вот обещающей стать непроглядной, мелькал огонек его сигареты. Чирканье зажигалки, совершенно забавное, позабавило Джона. Небось, испытывает его нервы, и сейчас начнет весело шутить, как будто бы ничего не было. Или оскорблять, что скорее всего.

       Гарри харкнул – демонстративно – сплевывая на землю.
       - Прекрати меня мучить – услышал он тихое и злобное нечто, что должно было стать приказом, а прозвучало, как просьба. – Прекрати меня мучить.
       Что? Джон бы точно уже искал свою собственную челюсть, если бы не темнота и невозможность с его близорукими глазами хоть что-то в такой тьме найти.
       От неожиданности он подпрыгнул, придерживая рот, а то и правда челюсть убежит. Ему что, это снится? Что сейчас делал Саксон – приказывал, просил, или давил на жалость?

       Миллионы мыслей, что сразу же орудуют в голове, не давали Джону покоя. Миллион мыслей – и обида. Ему бы так же жалобно, может быть, даже всхлипнув, попросить о том же, сказать, что это он, Гарольд Саксон, его, Джона Смита, мучает. Ему бы шептать что-то ванильно сладкое и заливать куртку Гарри уже подступающими к горлу слезами. Но – нет. Один раз он уже дал себя ранить. Второго раза – не будет.
       - А что? Развлеклись и хватит. Это была всего лишь шутка. Ничего такого. Забей. Для меня это ничего не значило, Гарри, так что, советую и тебе не строить из себя жертву.
       - Что? – Гарри издал какой-то низкий гортанный звук – будто птица, которую подстрелили в полете. – Ты что говоришь-то?
       - Говорю – забудь. Что-то нашло, развлеклись, забыли. Ничего серьезного. Ну пока.
       - Джон – слышит тихое, приглушенное он.
       - Да?
       - Ничего – Гарри отрицательно качает головой из стороны в сторону – Пока.

       Джон садится на мотоцикл и, максимально выжав скорость, улетает в ночной мрак. Мечтая сейчас врезаться в ближайший столб и разбиться.
       Насмерть.