Об учебе в университетах

Часть II. Глава 4. Университеты.               

   В Донецкий мединститут я не поступила неслучайно: я была не готова – в точных науках была слабой, в этот вуз не стремилась, о медицинской специальности никогда не мечтала. Но, как я уже говорила, тетя Лена считала своим долгом меня везти поступать… и она везла. Я неосознанно, стеснительно села на заднее сидение белой «Победы» родителей Пастухова, рядом с Сашкой, и мы двинули…
   
   Сдали документы, и на первом экзамене по физике я получила солидную «двойку». На этом моя дорога в мединститут резко оборвалась.
   
   Через год в Львовский университет я не поступила неслучайно. У моей двоюродной сестры Маруси брат мужа – Филипп – жил в Львове, после окончания биологического факультета Киевского университета, работал в какой-то медицинской лаборатории. Решили: надо ехать к нему…

   Во Львов ехала как в тумане – замкнутая романтичка. Город встретил дождем. Многому была удивлена: усталости старого города, ночному образу жизни молодых людей, нравам, традициям, отвержению чуждости…

    Филя снимал квартиру. Деревня, недоумевая, полночи просидела на скамейке у входа – хозяин задержался с друзьями в «кав’ярне». Филя – симпатичный парень: высокий, статный, орлиный взгляд, чернявые волосы; цельный и активно позитивный. Он был предан всем: жене, сыну, теще, науке, родным, знакомым и малознакомым. По всей общей комнате – фотографии раковых клеток; в спальне, в шкафу, – классическая литература, там я читала В. Вересаева.

   Филя смягчал мою стеснительность и робость. Жена с сыном была в Евпатории. Теща, узнав о моем приезде, забеспокоилась. Жена прислала телеграмму, ссылаясь на болезнь сына, требовала срочно приехать к ней, делать уколы ребенку. Филя сорвался и улетел…
   
   В гости к его теще, не зная города, я добиралась с трудом. Удивила каменная стена с изображением Магдалины, источник, какое-то преклонение, цветы. Спрашивала у прохожих людей, как пройти на нужную улицу, – молчали, плевали вслед, указывали в другую сторону. Лишь одна пожилая женщина, услышав название, сказала: «Эта улица носит фамилию моего мужа, я вас провожу…» и указала дом, который я так долго искала.

   В старинном доме меня встретила грузная женщина, она жила одна, муж – преподаватель истории в университете, профессор – умер. Квартира была перегружена ценными книгами; старый диван, обнажив все пружины, скрипел и жаловался; на стене висела картина – оригинал работы известного художника, пробитая клинком, о ее пропаже во время войны упоминалось в какой-то энциклопедии…

   Каждый день лил дождь. К испытаниям была почти готова. Сдала все, но не прошла по конкурсу – «не хватило полбалла». Уезжала с облегчением.
Сегодня, в интернете, в лице одного заслуженного человека, ученого в области биологии, фармакологии, ветеринарии – доктора биологических наук, академика Российской академии естествознания, профессора – я  узнала черты знакомого мне молодого парня, интересного, веселого, который, почти не зная меня, принял участие тогда в моей львовской жизни…

   Через год в Таганрогский пединститут не поступила неслучайно… В сером  городе жила на квартире в частном доме. Там было еще несколько абитуриенток. Уходя от шума и суеты чужих людей вглубь сада, сидела на каком-то срубленном дереве с книгой… Время тянулось так, что слышно и видно было, как медленно плывет над городом самолет, брюхом приглаживая облака, как в вязком воздухе медленно кренится какая-то водонапорная башня, как падают яблоки и… (о, Боже!) как растут волосы у меня на ногах! Куда-то ходила, что-то сдавала, но так хотелось домой – туда, где время незаметно и воздух прозрачен и легок!

   Все сдала, но не прошла по конкурсу!

   Между не поступлениями было хорошее время труда, думанья, чтения, развития, стремления и любви… Мне так было хорошо, как никогда! Однажды милиция проверяла паспортный режим, я вышла навстречу участковому с «Былое и думы» А.И. Герцена (между прочим, когда я носила эту книгу в сумке, мне всегда казалось, что моя сумка умнее головы) – недоуменный дядька, увидев огромную черную книгу, спросил: «Что это? Библия?» – «Нет!», хотя я вела почти затворнический образ жизни: читала художественную литературу, самостоятельно изучала русский язык и историю.
Через год в Воронежский университет на филологический факультет я поступила неслучайно. Английский язык сдала на «тройку», сочинение и историю – на «четыре», русскую литературу (устно) – на «пять». Преподаватели, которые принимали у меня экзамен, были удивлены: «знания по творчеству Ф. Достоевского выходят далеко за пределы школьной программы»… Что это за «пределы» и насколько «далеко»? Так это и осталось вопросом…

   В середине августа мне приснился сон: мне дали лист бумаги, на котором были написаны слова – абсолютно поровну двухцветным красно-синим карандашом, а через три дня я получила телеграмму, что меня зачислили на заочное отделение университета. Через шесть лет я окончу учебу с красным дипломом, с абсолютно одинаковым количеством оценок «хорошо» и «отлично», то есть 45 : 45.

   Итак, у меня началась новая жизнь: я чертила календарь, расписывала, когда и чем буду заниматься, а  вверху большими буквами – лозунг: «Да здравствует великотерпение!» Изучая каждый предмет основательно, получала большое удовольствие от желания новизны и напряжения. Всех домашних подчиняла своим требованиям тишины. Батька говорил: «Ну, вот, опять комендантский час!» Добрую роль в новой, как и в прежней, жизни играла Аня: она подписывала своим красивым чертежным почерком мои практические и контрольные работы, и я была уверена, что все будет хорошо. Но однажды, о, горе, она наотрез отказалась это делать.
   Уговоры не помогали, и я начала подписывать сама. Это стоило мне большого труда.

    К своей учебе я относилась очень серьезно, считая, что все временное, а это – вечное. Часто, сидя до упада за чтением или писанием, я не замечала ни пыли, ни ворохов ненужных бумаг вокруг себя. Моя четырехлетняя племянница Олечка однажды сказала: «Люба, какая ты несамостоятельная!» На мой вопрос: «А когда я буду самостоятельной?» Ребенок ответил: «Когда выйдешь замуж!» Но это было еще за горами…

   Я благодарна всем людям, которые помогали мне выживать в чужом краю.
Во время поступления в университет я жила на окраине города, на тихой улице, в маленьком деревянном домике, хозяйкой которого была  баба Катя. Невысокого росточка, симпатичная женщина, всю жизнь проработала на заводе, в коллективе, а прожила в одиночестве. В доме просто, на видном месте – керосиновая лампа и примус. В памяти остался ее рассказ о том, как за ударную работу сам Киров вручил ей белые парусиновые туфельки... Помню сильный град, льдины необыкновенно больших размеров…

   На первом курсе, приехав на сессию, в поисках квартиры пробродила полдня. Там же на окраине города, на улице Сакко и Ванцетти, встретила пожилую женщину, которая согласилась принять меня. Это была Екатерина Ивановна. Она жила со своей дочерью Валентиной в старинном деревянном доме с двумя этажами (этот дом планировался на снос), в одной из комнат поселили меня.

   Екатерина Ивановна – первый благородный человек, которого я встретила в своей жизни. Старая женщина: высокая, вьющиеся волосы, ни черные с проседью, а седые с черню, сложены в аккуратную прическу, лицо приятное, но серьезное, непростое… Екатерина Ивановна была замужем за помощником начальника железной дороги  города Воронежа, которого в 1937 году забрали ночью и увезли… Его портрет висел в доме на самом почетном месте. Дочь работала в облисполкоме, сын заведовал магазином-рестораном «Океан», внук – студент политехнического… Когда приезжал сын с семьей, прощаясь, она стояла у окна так долго, пока они не скрывались, как говорят, с поля зрения.

   В их семье я прожила три года. У них никогда не было посторонних жильцов. Екатерина Ивановна просто пожалела измученную девчонку. Целыми днями, будучи дома одна, она радовалась, что еще какая-то живая душа есть рядом. Если она приходила откуда-то, а я была дома, я встречала ее у входа, и у нее светились глаза благодарностью – подниматься по лестнице ей было уже тяжеловато. У меня был один старенький халат, который со временем терял вид, она его незаметно стирала и клала на прежнее место. Она никогда не говорила лишних слов. Моим оценкам откровенно удивлялась и радовалась, иногда угощала чаем, пирожными, когда я еще этого не знала, поздравила меня с днем Ангела… В их доме жили любовь, уважение, забота, бережные отношения, книги в красивых переплетах, хрусталь…

   Я была свидетелем и хороших, и плохих перемен в их жизни: они получили новую квартиру в другом районе города, внук женился, как всегда не на той, на какой бы хотелось матери-свекрови, родился правнук, и… плотно подступила болезнь к сердечку Екатерины Ивановны. Доктор-профессор пытался что-то изменить современными препаратами и точечным массажем…

   А потом я опять искала квартиру, и к вечеру на пыльной улице встретила женщину, черноватую, грязноватую, которая сказала, что сейчас они живут на даче, а комнату не против бы сдать. Звали ее Нина, мужа – Иваном Васильевичем. Она якобы преподавала английский язык в школе, а он был следователем в железнодорожном отделении милиции. Их дети – Рита и Таня, одиннадцати и четырех лет.

   Первое, что меня поразило, когда я переступила порог их квартиры, – была обстановка. В той комнате, которую они предложили мне, стояли железная кровать, стол, стул, на стене возле кровати висели какие-то афиши. В их комнате одна стена (с полками от потолка до пола) была плотно заложена книгами, старое пианино, на нем –  фарфоровый китайский болванчик, красиво расписанный яркими красками и золотом, на полу – огромный матрац с разным хламьем вместо постели. Ободранный коридор, в ванной – охапки цветов в воде, в кухню не заходила… Что-то пугало и отталкивало, не понять что…

   Иван Васильевич приходил, был с детьми, уходил… Нина приходила реже… Однажды ко мне в комнату боязно пробралась меньшая дочь. Я ее поманила, сели за стол. Я ей начала рассказывать, показывать, рисовать… Меня удивило, что ребенок учительницы не может держать в руках карандаш. Девочка, почувствовав доверие ко мне, заговорила о сокровенном: «А однажды к нам приехала милиция! Мы испугались! А папа выпрыгнул вот в это окно…» Я была поражена.

   Однажды ночью и меня разбудила милиция. Спросили, кто я такая. В ответ на мой лепет: «Студентка-заочница» сказали: «Сейчас мы посмотрим, какая вы заочница, возможно, из-за вас здесь все это…» А потом, посмотрев паспорт и зачетку, посоветовали перебраться куда-нибудь в другое место. Оказывается, что эти люди когда-то жили и учились в Ленинграде, когда-то, переехав в  Воронеж, действительно работали и были теми, кем представлялись, но потом ничем хорошим не занимались, жили, как придется, пили, воровали в магазинах самообслуживания продукты… Заметая следы своего воровства, когда бывали дома, писали друг другу записки, вставляя их в красивую статуэтку…

   На рассвете я вышла во двор, где сидели женщины. Оказавшись в такой ситуации, я плакала и жаловалась, просила помочь. Рассказав много подробностей, женщины жалели Ивана Васильевича, Нину осуждали… Одна из женщин – Мария Васильевна – согласилась взять меня к себе на квартиру… на следующей сессии.

   Марии Васильевне – среди соседок по двору Марусе – было 67… Она была высокая, прямая, курносое лицо, глаза с искринкой, русые волосы – прямым откосом у плеч. В Воронеж попала из деревни: семья большая, ртов много, отпустили в наймы…

   Взяли прислугой в семью важные люди – врачи-евреи. Маруся была деревня деревней: платок, ситцевая кофта, юбка, «бумазейковые» чулки, чуни. Дети хозяев – Илья и Марек – студенты мединститута – были серьезными и веселыми: они увлекались медициной, а иногда подшучивали над нерасторопной девчонкой, подбрасывали ей кости скелета, который был у них в качестве учебного пособия, и хохотали над ее испугом.

   Все изменилось, когда к ним приехал двоюродный брат Владимир, который, окончив институт, получил должность на железной дороге. Маруся влюбилась по уши: «Лицо-то было у меня ничего,– вспоминала она. – Ну, а сама-то, сама, как корова в стойле!» Владимир влюбился, поженились. Прожили одиннадцать лет, как один день. Детей не было, летом ездили отдыхать в Крым – крепдешин да креп-жоржет, модные туфли – красавица под стать мужу!

   Чтоб за мужем никто не ухлестывал, была начеку. Однажды, по совету сербиянки, пришлось даже плеснуть сопернице в лицо серной кислотой… Чуть не посадили!
В 1941 году муж ушел на фронт, через полгода пришла похоронка. Маруся возвратилась в родную деревню – пять лет пила самогон, курила «Беломор», ругалась матом. А потом пришла в себя. Возвратилась в Воронеж, поступила работать на железную дорогу проводницей, усыновила Алешку – сына умершей сестры. 
   Жила просто и мудро, и было-то у нее все как у людей: сын вырос, окончил техникум, женился. Она помогала растить внучку Галку, разногласия с невесткой сглаживала, зная, что «все равно ночная кукушка перекукует»!

   Отработала тридцать два года проводницей, пошла на пенсию, подарок от коллектива висел на стене – деревянный ящик с циферблатом. Однажды во время стирки обронила обручальное кольцо в воду – память о муже. Болела неделю: не могла ни есть, ни спать. В те времена в ювелирных магазинах золото давали только по талонам из загса для новобрачных. Мария Васильевна пошла к директору магазина, рассказала свою историю, плакала и просила. Директор кинула: «Девочки, помогите выбрать и выпишите чек!»

   Всю жизнь прожила в коммунальной квартире, как на деревенской улице: Димку, соседу своему, маленькому, щуплому мужичонку, который жил в семье, но был вечно голодным и поэтому подъедал чужое, в очередной раз говорила: « Вот опять в моем холодце губы свои оставил! Теперь на, жри!»; о соседе-художнике, который ходил в длинном холщевом рубище и пил водку по-черному (в его комнате были грязь, пустые подрамники, ни одной картины, постоянные толпы разных людей), говорила: «Антихрист окаянный!»; она была благодарна продавцу-еврею, который двенадцать лет назад продал ей зубную щетку, какая ей служила до сих пор и была "как новенькая"…

   Она понимала меня, по ночам терпела свет, и, улегшись на высокую деревенскую постель, призывала: «Господи! Господи! Господи! Господи! Господи!..» и это было бесконечно.

   Многие преподаватели, обучая нас, часто не замечали времени.

   Старославянский язык преподавала пожилая женщина-профессор (только женщина могла усвоить, сохранить и передать такое), седая, в очках, с легкой дрожью. Лекции она читала с закрытыми глазами. Изнутри ей все было видно, и она четко и точно передавала суть. Мой ответ на экзамене был оценен ею, как исключение, на «отлично». Мне предложили подписать свой учебник и подарить библиотеке кабинета.
Дверь в мир зарубежной литературы 18-19 вв. открывала нам Татьяна Львовна Гурова – старая дева, страстно любящая предмет и защищающая его от невежд. На вид ей было лет пятьдесят. Ее постоянство замечалось сразу – одета она была всегда в вещи тридцатилетней давности. Особо запомнились ее серо-синий шарф, вытертый до тонкости, покрытый маленькими скатышами-шишечками, и белые потрескавшиеся рукавички, в которые она прятала на лекциях в прохладное время свои нежные плечи и руки. В общении со студентами твердая, сжатая, беспристрастная, в начале лекций она укрепляла свои позиции – устраивала надежные баррикады из столов и стульев, чтобы начавшееся действо никто не мог прервать, то есть, чтобы никто не мог прорваться…

   Татьяна Львовна была отличным аудио учебником в невзрачной упаковке. Знала много и рассказывала это, как читала. Заболев, принимала экзамен дома. Коммуналка: три стены из четырех заставлены книгами. Одета, как всегда, пила чай из алюминиевой кружки, помешивая его алюминиевой столовой ложкой. Выходя на общую кухню, которая находилась далековато от ее комнаты, она держала нас в таком оцепенении, что тот, кто всегда умел и хотел в данный момент воспользоваться шпаргалками, не смог…

   Помню Белопольскую Инну Анатольевну – преподавателя зарубежной литературы средних веков. Объем для чтения был огромным. Я прочла почти все, но на экзамене мне попалось то, что я не читала. Я была убита, извелась от скользкого ответа и, получив «уд», вышла. Кто-то из девчонок сказал: «Жаль, а она у нас отличница!» Инна Анатольевна вышла из аудитории, попросила меня зайти и взять еще один билет. Мой ответ она не слушала, твердо выводя «Исправленному верить!» Так нам был преподан урок человечности.

   Помню преподавателя политэкономии, бывшего учителя начальных классов, его каллиграфический почерк, четкость изложения мудреной науки и шутки типа: «А вон доцент с веником пошел!»

   Гостеева Светлана Ивановна, милая женщина, вела курс современного русского языка, потом была куратором по дипломной работе. На практических занятиях строила работу так, что не каждый мог выдержать темп и плотность. Заканчивали тогда, когда Светлана Ивановна говорила: «Ну, все, достаточно! Козачкова уже устала».

   Дипломная работа по современному русскому языку на тему: «Трудные случаи пунктуация в сложных синтаксических конструкциях» на материале периодических изданий меня захватила так, что казалось: я плыву на лодке по бурлящему потоку реки (и, правда, чуть не потерпела крушение!), а надо было просто спокойно стоять на берегу, наблюдать и описывать. Я переработала столько материала, что пока его привела к единому (он лежал по всему полу в зале) начала путать дни и ночи, и, оглядываясь, видела черных кошек, сидящих в углах комнат…

   Видя мою растерянность, Светлана Ивановна говорила: «Будьте уверены: никто не знает этот материал лучше вас!» И это помогало. Во время защиты преподаватель, которого я видела впервые, пытался мои выводы подвергнуть сомнениям, опровергнуть их. Потом он нашел меня в коридоре, в толпе, поздравил с успешной защитой и … извинился.

   Лекции, сдача экзаменов студентов сводили, сплачивали, соединяли. Я помню Галю Травину и Лену Матюг – серьезных девчат и тоже неравнодушных. Но были и такие, кто жил за чужой счет, красивые и беспечные. Они-то знали, что «у Козачковой есть все» и на свой вопрос: «Ты что, на красный идешь?» недоумевали ответу: «Никуда я не иду, я просто учусь и получаю удовольствие».

   Когда мы фотографировались по окончанию учебы, староста попросила, чтобы фотография единственного парня на курсе – Павла Манжоса – была рядом с моей: «Козачкова, тебя все равно ревновать некому!» После окончания университета на общем собрании нас поздравили, меня особо, но всем вручили синие дипломы, а мой, красный, был не готов: мне переслали его потом по почте…

   Не смотря на шесть лет учебы, города я не знала совсем (теперь мне хочется там побывать). Уезжая на сессии, я просто ехала в другой мир, где часто страдала физически – не доедала, не досыпала, и, возвращаясь домой, с вокзала, не смотря на угольную пыль и разруху, всем существом ощущала, что здесь, на родине, небо голубее, трава зеленее, воздух прозрачнее…

   В 8-10 классах, когда  по утрам я шла в школу, всегда молчала – мне было о чем думать, а те, кто шел со мною, посмеивались: «А Козачкова опять про себя уроки повторяет!» Во время учебы в университете, передвигаясь по городу, по одним и тем же маршрутам, я ничего не видела вокруг: удивительно, но я пересматривала тексты учебников: я видела страницу за страницей, строчку за строчкой, включая даже переносы слов!

   Однако любимые места в городе были: кафе "Сказка" во дворе университета, где я баловала себя пирожными и коктейлями (строго по графику); кинотеатр "Космос", там я трижды смотрела один и тот же фильм о Наполеоне, внешне напоминавшем мне  парня, который начал беспокоить мое воображение, и книжный маленький магазин по стечению обстоятельств тоже "Сказка", где я покупала красивые детские книжки моим еще не родившимся детям... А еще сохранился в памяти запах, витающий в воздухе улицы Карла Маркса, где находилась конфетная фабрика…

   Вспоминаю, что однажды я, уставшая, измученная: мать лежачая, отец потерянный, – ехала перед защитой на консультацию, оказалась в вагоне рядом с женщиной, маленькой, худенькой, с чистыми детскими глазами, которая восхищалась всему, что мелькало за окном. Женщина вязала спицами платок, не глядя на него, и получалась красота, она рассказывала о своих сестрах и братьях (их было десятеро, она ехала от кого-то из них к кому-то) – заслушаешься! Оказалось, она поборола страшную болезнь и теперь просто радуется жизни. А я обронила: "Как я устала! Если бы меня сегодня не стало, я бы нисколько не пожалела!" Женщина попросила мою руку с тем, чтобы посмотреть ладонь, я отказала, сказав, что не верю. Потом она опять попросила, я сказала, что не хочу. Позже, когда уже включили верхний свет, она повторила просьбу... Глядя на мою ладонь, она сказала: "Да, тебе можно так говорить – у тебя еще будет все: и муж, и дети!

                Часть III. Глава 5.
                Университет

   Итак, первое образование отработало на меня 25 лет. Последние два года я читала все подряд по философии и социологии. Мне было интересно. Этому, как я уже говорила, способствовала моя бывшая ученица Галя. Мирра сказала: «Мама, да ты поступай, наверное, учиться. Хоть будет какой-то результат». Определились, что буду поступать на заочное отделение Харьковского национального университета, но прием документов был уже окончен. Мирра пошла в деканат договорилась, что я приеду 3 сентября, сдам документы и разницу между программами обучения первого и второго образования. В ночь, когда мне исполнилось 50 лет, я села в поезд и поехала поступать учиться. За два дня я сдала семь экзаменов и зачетов и поступила на 2 курс социологического факультета.

   Училась я с большим удовольствием, делала все, что предлагалось: читала, конспектировала изучаемый материал, писала рефераты, контрольные работы, короче, утоляла жажду знаний. Но на первой сессии возникли проблемы: если, например, нам, студентам, приходилось рассказывать дополнительно по той или иной теме преподавателю-мужчине для того, чтобы получить отличную оценку, я отказывалась, говоря: «Я чужим мужчинам свои личные мысли не высказываю!» Где-то после 3 курса, посмотрев мои отметки по всем предметам, Мирра сказала: «Мама, что ты себе придумала? Отставить!», и на 4 курсе я вырвалась вперед.

   У нас на курсе было много детей после школы или нескольких лет после школы, студенты-заочники были возраста моих собственных детей. Но они мне не удивлялись, не сторонились. Некоторые называли «Любовь» и «вы», некоторые – говорили «ты». Мирра по этому поводу сказала: «Мама, ты не должна обижаться. Ведь это хорошо, что они не ориентируются, сколько тебе лет!»

   Среди детей были и очень заковыристые и к моему отношению к занятиям, и к отношению ко мне преподавателей, и по отношению к оценке моих работ, иногда подходили с надменностью и насмешкою. Но, то были единичные случаи. Вспоминаю один случай – не типичный: преподаватель по рекламе, импозантная дамочка, окончившая когда-то какую-то английскую школу по рекламе и бизнесу, профессор, преподаватель не нашего вуза, приходящий, увидев меня на последнем ряду, всполошилась. Возможно, я отличалась в ее глазах от общей массы, морально не вписывалась в ее представления о современном студенчестве, может, ее смущал мой вид или глаза: «А вы кто такая? – закричала она. – Да-да, вы! Что вы тут делаете? Выйдите из аудитории! Я не начну лекцию, пока вы не выйдете!» Ребята возмущенно перешептывались между собой. «Я студентка. Пришла вас послушать», – мой ответ ее успокоил, но не заставил смутиться или извиниться. Зачет по рекламе я сдавала первой – передо мной сидел совершенно другой человек, который очень внимательно выслушал защиту моей письменной практической работы по социальной рекламе и сказал: «Отлично!»

   Вот так с переменными боями я все увереннее шла вперед: совершенствовался мой язык, укреплялась память, повышалась самооценка, хотя скромность и внутреннее спокойствие никуда не делись. Удовольствие, получаемое мною между сессиями, когда я копалась в книгах, занималась письменными работами, ни с чем нельзя было сравнить! А на сессиях я выделялась дисциплинированностью, сознательным отношением к занятиям и готовностью к любым умственным нагрузкам.

   У меня появились знакомые, которым я не была обузой и которые мне были близки. Я могла помочь девчонкам и мальчишкам (особо!), которые подсаживались ко мне во время зачетов и экзаменов, которые, по каким-то причинам, не только не знали содержания тем, ответов на вопросы, но не знали, как пишется та или иная буква. У меня было много конспектов, материалов, которые мне в данный момент не были нужны, а кого-то могли выручить. Все шло хорошо – отличные отметки меня не радовали, но как бы успокаивали, что я на правильном пути.

   Я гуманитарий, поэтому некоторые предметы, типа высшая математика, теория вероятности, компьютерная обработка данных социологических исследований, мне пришлось сдавать не по правилам, но преподаватель, понимая, со вздохом говорил: «Все мы люди, все мы человеки!»

   В то время компьютера я даже близко не видела. Вспоминаю практические занятия по информатике. Все включают компьютеры. Сижу. Потом громко шепчу: «Людмила Геннадиевна! Помогите!» Преподаватель подходит, включает компьютер. Сижу. Надо открыть программу. Шепчу: «Людмила Геннадиевна, пожалуйста, помогите!» Сейчас мне это смешно вспоминать.

   Иногда было очень тяжело, но я все переборола и уверенно шла вперед.
   Некоторые дети не выдерживали, бросали учебу в университете, не сдав сессию, не окончив курс. Иногда, узнав, что у меня уже есть первое высшее, что я на пенсии, что я учусь для себя, по своему желанию, удивлялись и говорили: «Никогда такого не видели!», «Первый раз такое встречаем!» После пятого курса встал вопрос: идти на шестой курс, чтобы защитить магистерскую работу или нет. Я решила окончить полный курс образования, как бы ни тот характер и ни тот возраст, чтобы бросать это дело на полпути. Некоторые мои знакомые говорили: зачем надо, дороговато, а материалисты откровенно советовали: «Лучше бы золота прикупили!» В 2009 году я с отличием окончила университет и очень довольна тем, что испытала весь трепет трудностей и побед! Да, учеба в университете ценилась мною на вес золота, поэтому ни о чем я не жалела: я любила доводить любое дело до самой последней точки, до конца.

   Сегодня, вспоминая свою учебу, я благодарна каждому преподавателю, который как-то участвовал в моей жизни и помогал мне становиться другой – уходить от прошлого, подниматься выше над собой, с интересом смотреть в будущее.