Пашкины гастроли

Хорошо это или плохо, если вообще уместно слово хорошо при определении ребенка в школу-интернат, но стараются, чтобы ребенок воспитывался подальше от своего неблагополучного дома.

  Перевели и к нам пятерых мальчишек  из интерната самого отдаленного городка области, который по какой-то причине закрыли. В восьмой  класс. Ребята растеряны, раньше  на выходные их отпускали к родственникам, там был родной город, все знакомо. Понимаем их состояние, уговариваем, убеждаем в том, что это, может быть, к лучшему – ведь впереди выпускной класс, можно все силы бросить на учебу, а получать специальность поедут уже в родной город. Все слушают, но лица кислые. У меня тоже настроение не очень, ведь если будут самовольно уезжать, то слишком далеко за ними ехать.

Проходит неделя, другая…  И вот вечером вызывают на работу. Один из ребят – Пашка, слезами умывается, плачет так горько, что впору с ним вместе. Воспитатель в растерянности. Дело в том , что заболела бабушка, некому помочь, некому картошку выкопать, некому накормить бабушку-у-у – просто воет Пашка. Давно таких слез не видела, дети у нас плачут в основном от обид, чаще со злобой, с отчаянием. А тут… Звоним бабушке ( через соседей) – все подтверждается. Совещаемся с директором, обсуждаем такой неординарный случай. Решаемся отпустить, благо, что поезд прямой. С условием, что через два дня вернется. Возвращается, благодарит.

На какое-то время все успокаивается. Недели через две все повторяется снова. Разговариваем с бабушкой – она просит опять отпустить хоть на два денечка. Опять отпускаем.
Пашка производит впечатление очень коммуникабельного парня, услужливого, обаятельного даже в какой-то степени, нравится девочкам. Но главное для него – бабушка. Вызывает уважение.

После третьей «командировки» Пашка задержался. Соседка по телефону сказала, да зачем вы его отпускаете, он тут бабушку запугал, она его боится и делает все, что он прикажет. И вовсе она не болеет, это он ее научил.
 
 Можно сказать – шок. А как же слезы? Да разве можно так плакать не по-настоящему? Да это же…талант?

Является Пашка, проводим долгие разборки, все отрицает, ссылаясь на злую соседку, очень искренне и убедительно. Но тут подъезжает представитель правоохранительных органов из его родного  городка и выясняется, что Паша наш совершил серьезную кражу и заведено уголовное дело. Все встало на свои места.
 Казалось, знаем про детей своих многое, интуитивно чувствуем – что, как, зачем. А тут такая ошибка.

Постепенно, как законный представитель несовершеннолетнего, защищающего его интересы в суде, выясняю обстоятельства Пашиного «дела».

 В свой первый приезд очень хотелось Паше встретиться со своей девушкой, у бабушки он и не был, так, заехал проинструктировать. Девушка, как он сказал, была шикарная, старше его и требовала затрат. Присмотрел Паша одну дачку, наметил план действий и в следующий приезд осуществил его. Вещи, аппаратуру в основном, выгрузил у бабушки в бане, в следующий приезд намеревался все продать и разбогатеть.

Не получилось, сразу задержали, так как хозяин ограбленной дачи уже спохватился и сразу же на Пашку указал. А тут и вещи в баньке обнаружили.

Смысла играть роль сердобольного внука больше не было. Учитывая то, что отныне ему «светили» только поездки в суд, Паша показал себя во всей красе. Стал дерзким, грубым, хорошо зная законы, утверждал, что все равно не посадят.
И все знали, что не посадят. Несовершеннолетний, к тому же еще сирота, да и случай первый. Да хорошо это, что не посадят. Плохо, что так ведет себя и ни в чем не раскаивается.

Для меня поездки с Пашей в суд были очень тяжелы, приходилось искать ночлег, что было в тех местах сложно. Но вот и повестка на последнее заседание для вынесения приговора.

А накануне произошло вот что. К Паше приехала семья  усыновителей из-за рубежа с желанием взять его в семью, так как удочеряли его сестренку. Конечно, в связи с обстоятельствами, об этом и речи не могло быть. Вот тут, думали мы, Паша, наконец, поймет, что он натворил, по сути, сломал себе жизнь.  Казалось, он все понимал, оставшись наедине с новыми родителями своей сестренки, плакал ( очевидно так, как умел), ходил грустный и растерянный. Я ему не верила, но все-таки… вдруг.
 
На следующее утро мы должны были ехать. Настроение у Паши было почему-то великолепное, я старалась вести серьезные разговоры, но он явно был счастлив. На вокзале выяснилась причина радости.  Оказывается, в утешение( плакал-то как) , родители его сестренки подарили ему кругленькую сумму денег.

 Это я ехала на суд. А он ехал тратить деньги. Сразу на вокзале приобрел себе приличный телефон. Баловал себя вкусными вещами, угощал и меня , не огорчался, что отказываюсь. Я все беспокоилась, чтобы бабушке что-нибудь купил. Отмахивался.

Уже когда ехали в автобусе, в размышлениях о том, как бы все-таки сделать так, чтобы он извлек серьезный урок из своего проступка, я случайно услышала разговор людей, которые ехали к святому источнику в этом самом городке и говорили про какую-то гостиницу при церкви. Хорошо, что я это услышала. Когда мы приехали уже под вечер , и Паша уехал ночевать к бабушке, оказалось, что в единственной гостинице мест нет. Конечно, в таких городишках автостанции на ночь закрываются.

Тут я и вспомнила про гостиницу при церкви, расспросила, доехала.

Не знаю, насколько божьими делами я занимаюсь, но встретили приветливо. Я честно рассказала, зачем приехала, в каком положении оказалась. Сказала, что неверующая, но прадед был священником. Смотрительница посмотрела серьезно и сказала, что он и привел меня. Потом сказала, чтобы я сходила к источнику, искупалась.

Какое смятение было в моей душе. Я еле стояла на ногах, но понимала, что иначе я просто не получу ночлега. Мне это не сказали, но это было так очевидно. Побрела я, далековато источник был. Время вечернее, народа нет, мне и смотрительница сказала, что паломников нет, повезло мне. Надев предложенную рубашку,  я выполнила все, что полагалось. Пол был ледяной, окунуться под такой же ледяной душ три раза мне казалось безумием. От меня шел пар, простудиться я не боялась, слышала, что после таких купаний это исключено.

 Назад шла я бодрым шагом . Смотрительница указала мне на кровать. Мне было все равно, какие простыни там постелены, я пробормотала насчет того, что встаю по ночам, а она мне сказала одно волшебное слово, я помню его до сих пор – ничего, вот сейчас угреешься…, и я провалилась в какую-то теплоту, почти до пола ( сетки на кроватях) и открыла глаза уже утром. Никого рядом не было. Я встала и пошла делать свои дела.

Все складывалось удачно, если можно так сказать в этой ситуации. Удалось поговорить с судьей, объяснить ей настрой  Паши. Потом подъехал Паша с бабушкой. Удалось поговорить и с бабушкой. Я так ее и представляла – худенькая, запуганная внуком, но в тоже время любящая его, во всем угодить старается.
 Вот она и поведала мне то, о чем Паша молчал. В личном деле были просто сведения о том, что родители лишены родительских прав. Оказалось, оба родителя сидели в тюрьме, и это было настолько привычно для них, что на воле они задерживались не больше месяца – воровство, мошенничество.
 В такой обстановке Паша был с детства и, как я поняла, семья была очень «артистичной», сообразительной во всякого рода делишках. Отец чувствовал себя и  на зоне неплохо и, узнав, что сына судят, передал ему, что, дескать, давай ко мне, я тебя тут хорошо устрою.

Бабушка рассказывала мне, а Пашка кричал на нее за то, что она рассказывает.  Вот тут он был настоящий, и мне было жалко его.
 
На суде Паша пустил слезу, вроде настоящую, когда ему рассказали о сроке, о последствиях судимости. Судья была безжалостна в своих оценках, сумела и  историю с сестренкой преподнести совсем трагично, дескать, и навестить никогда не сможешь… Если будет малейшее нарушение…, ну тут все понятно – условный срок обязывает только к хорошему поведению.

Назад ехали молча. Паша все время что-то ковырял в мобильном телефоне.
-Что ты делаешь? Ведь испортишь.
-Да не нравится он мне, заменить хочу.
- Тем более не трогай, подойдешь и заменишь.
- Да вдруг не согласится.
Я все думала, изменится Пашка или нет. Теперь, зная многие обстоятельства его жизни, я сомневалась. И все равно надеялась, ведь хмурый, озабоченный.
На вокзале он сразу подскочил в магазинчик, где покупал телефон и стал рассказывать продавцу, что телефон бракованный – вот смотрите, смотрите… Продавец был растерян, с надеждой смотрел на меня – ведь телефон при продаже был исправен, мы ведь проверяли.
- Ну давайте в мастерскую сейчас обратимся…
- Нет-нет, нам некогда, - говорил Пашка, кивая на меня, - нам ведь некогда? Мы проездом.
Продавец замешкался на минутку, а Паша уже предлагал свой выход из положения, что, так и быть, он согласен на замену и не будет поднимать скандал.
Вам случалось попадать в водоворот цыганского табора? Потом ты оказываешься один, и у тебя чего-то не хватает, а как это произошло – ты не знаешь.
Вот так и получилось. Мы уже в автобусе. Пашка  с новым мобильным телефоном и очень радостный. Конечно, это не воровство. Но это явная тренировка мошенничества. Сразу после суда.
 Какая в душе моей была тоска. Я попыталась сказать Паше про порядочность и что можно было совсем иначе. Он просто меня не слышал.

 Оставшийся год в интернате Паша провел безвыездно, хотя так хотелось, хоть на чуть-чуть… нам, чтобы он уехал. В интернате процветало воровство, то, чего раньше не было. Я знала, что это он. Доказать было невозможно. При малейших подозрениях он плакал истерично, кричал, что кто-то специально, чтобы на него подумали. Суд научил его быть особо осторожным.

 Он мастерски влезал в доверие ко всем добрым людям – волонтерам, спонсорам, посещающим интернат, везде находил выгоду. И еще кружил головы девчонкам, был по-прежнему обаятелен и артистичен.

Паша  был единственным парнем, с которым я была груба и подчас цинична. Когда я заводила его в кабинет, ему это совсем не нравилось, он никогда не смотрел в глаза и сразу терял свои артистические способности. Разговор о родителях был для него единственно болезненным, как и для всех ребят. Я была жестока, но только это иногда его останавливало.И то, что я могу рассказать про его родителей кому-нибудь.
Отец звонил ему из тюрьмы частенько и говорил:
- Не бойся, сынок, никто тебя не посадит. А если и посадят, то и тут умеючи жить можно.
Не смотря на эти звонки, Паша в тюрьму явно не стремился и отцом не хвалился.
Я часто вспоминала ту ночевку, при церкви, когда была уверенна, что делаю полезное дело. В чем же польза-то была?
 Одна надежда на то, что «ничто на земле не проходит бесследно». И для меня. И для Пашки.