Текстовые приложения

Содержание приложений (так и набирать в поиск: Приложение №1 и т.д.):
Приложение №1 Публикация в «Советской России»
Приложение №2 Апелляционная жалоба
Приложение №3 О себе
Приложение №4 Рецензии на «БОБКУ»
Приложение №5
Приложение №6 История психушки
Приложение №7 Отрывок из романа
Приложение №8 Любовное путешествие
Приложение №9 История с домом

ПРИЛОЖЕНИЕ №1 
Публикация в газете "Советская Россия" от 22.02.1994 г.

ПИСЬМА В НАРОДНУЮ ГАЗЕТУ

В одной из февральских передач радио "Свобода" сообщила о том, что в Нью-Йорке состоялось подписание договора между американским издательством "Рэндом хауз" и торгово-посреднической компанией "Бэлка корпорэйшн" на издание автобиографии Бориса Ельцина "Записки президента".
Первая книга Бориса Ельцина "Исповедь на заданную тему" в Америке вышла под названием "Против течения", – сообщалось в передаче, – и не вызвала здесь особого интереса. Теперешние издатели, судя по словам представителя "Рэндом хауз" и редактора "Записок президента" Питера Осноса, ожидают большего успеха. Книга охватывает период, начиная с августовского путча до наших дней и, главное, как уверяет редактор, дает ответ на вопрос: нужно ли было расстреливать российский парламент…
Между прочим, в редакцию приходит множество писем и записок, нередко адресованных самому президенту, где простые наши соотечественники, российские избиратели, тоже рисуют картины послеавгустовской жизни, осмысляют президентское правление Б.Н. Ельцина. Нам подумалось, а не начать ли печатать своеобразную читательскую книгу в газете: ЗАПИСКИ ПРЕЗИДЕНТУ, а потом, может, и выпустить отдельным изданием, ну, конечно, не в "Рэндом хауз", в дополнение к рекламируемой президентской биографии, как бы для параллельного чтения…
В качестве пролога можно было бы взять только что присланные в редакцию размышления московского литератора Сергея Чилингаряна, выпустившего первый номер своеобразной частной газеты "Кустарь" – одна из его страстных исповедей изложена в форме личного обращения к президенту…
Итак, открываем рубрику ЗАПИСКИ ПРЕЗИДЕНТУ. Слово – Сергею Чилингаряну. Кто претендует на следующие страницы?


Сергей Чилингарян – Записки президенту

Вначале я относился к Ельцину, подобно многим. В его предвыборной полемике с директором ЗИЛа Браковым, например, был на его стороне. Да и как не быть, видя подлые подкидные письма "трудящихся", сфабрикованные подручными прежней власти! Когда его "ломал" тележурналист Ломакин, я тоже сочувствовал Б.Н. Тоже надеялся на капитальное освежение верховной  власти.
Но вот подошли к президентским выборам – и что? Уже ничего. Президента России я уже НЕ выбирал. Хотел даже пойти и, в знак протеста против явного фаворита, кинуть бюллетень за кого угодно другого, да хоть за… Жириновского. Но не пошел вообще… Потому что в этой предпрезидентской возне не увидел главного – как и чем ответит будущий президент, если дело не пойдет? Почему сразу – на 5 лет? (Нынешнюю Думу почему-то лишь на 2 года одобрили). А где действенная форма гражданского протеста? Как, насколько внятно нас будут информировать о текущих результатах? Где гарантия – на чем договариваемся? Всякую новую систему (а президентская в России – не исключение) надо внимательно контролировать, как она там прирабатывается; и механик, в данном случае избиратель, просто обязан остановить ее, если ее вдруг поведет не туда, не говоря уже – вразнос. Так вот, где механизм этого вынужденного "останова"? Если его нет – очевидны предпосылки нового, очередного авторитаризма вплоть до диктаторства, до недопущения к системе тех. кто ее, собственно, и допустил, избрав.
Но, как бы то ни было, не участвуя в выборах президента, я его таковым внутренне не мог не признать, коли его избрало большинство. Ведь, может, я чего-то недопонимал. А народу в целом виднее, чем одиночке. Может, там, внутри этой новой полит-системы, внедрен теперь мощный заквас живого демократического разума?
Прошло, однако, несколько месяцев и я увидел, понял: это – НЕ президентская власть. То, что она обязана была выдать в первые самостоятельные месяцы (после ухода Горбачева), что не зависело ни от климатических условий, ни от наличия сырья, ни от финансовой помощи, ни от перемены формы собственности, ни от разрыва экономических связей, – а лишь от знания сегодняшней жизни, от мало-мальски государственного ума, от решительности, смелости, наконец, и твердой руки  (не   вообще, а направленной против преступников и их чиновничьего прикрытия) – этого она и не выдала, не наметила реально, не дала хотя бы оценку несделанного. Казалось ведь тогда: куда еще хуже? Нашли, куда… Чем и вывели экстраполяцию на будущее. Чудес не бывает: сегодня не сказано "аз", не жди завтра ни "буков", ни "ведей", – вот и вся генеральная проекция. И чем дальше, тем сильнее и увереннее НЕ жди…
Какое отношение к рынку имеет Госавтоинспекция – этот чистый лакмус на чистоту порядка между людьми через прилавок государства? Беззастенчивость инспекторов снизилась против прежнего до нуля. Берут, как и встарь, без квитанций, уже без какой-либо "богобоязни", просят уже долларами (автострада С.-Петербург-Москва), набивая мошны себе, своему начальству, собственной, естественно, над-инспекции, да и уж, конечно тем, кто эту над-инспекцию должен налаживать и держать в живости. Как и встарь, один человек напрямую (вне всяких порядков и договоренностей) обирает у большой дороги другого. Так зачем мне государство с заблеванной, с запаутиненной   казной?..
А зачем мне власть, в кратчайший срок сломавшая одну из самых неосязаемых, но и самых важных составляющих государственной гармоничности – внутреннее материальное взаимосогласие всех граждан? Ведь даже в обществе с наихудшей экономической системой оно за долгий срок стабильности (каковы бы ни были ее причины) само собой-таки устанавливается, – путем постепенной сбалансированности спроса и предложения на профессии.
…Дело не только в количестве денег, в пропасти житейских удобств – а уже в сознании того, что ты, нищий, глубоко унижен как индивид. Ведь какова бы ни была предпринимательская "гениальность" взлетевших, большинство людей (да все 99,9% – недоумки не в счет) разнятся максимум в несколько раз. В "АиФ" № 47, стр. 4 – разница в доходах (10% самых богатых против 10% самых бедных): США – в 14 раз, Швеция – в 11. Это страны, где свободное назначение цен, удачливость, рискованные финансовые игры возведены в ранг экономической идеологии. Но вот Китай – 3. А что у нас? С порядка 2-3, максимум 4-5 (еще несколько лет назад!) взмыли до 26. "Обошли все страны", – невозмутимо констатируют в "АиФ". На самом-то деле еще больше, – чутье на недодачу цифры у совка гениальное! Кому же нужен был такой, прямо скажем, катастрофический сдвиг относительного материального сознания граждан?..
Но даже и тут нищие примирились бы со своим "оползнем", будь "взлетевшие" способными из способных, нравственными из нравственных, тружениками из тружеников, организаторами из организаторов… Однако известно, кто большей частью нагреб под себя материальный фундамент. Достаточно вспомнить условия "становления" и логику оборота. Это прежде всего люди, умеющие преступать закон – давать и брать взятки, злоупотреблять служебным положением в собственную пользу, эксплуатировать гнилые параграфы и ниши между ними, и пр. Этим они в корне отличаются от тех, кто остался нищим. Здесь водораздел.
Если первые считали и считают, что по пути к обогащению можно обходить медлительное "быдло", не сообразуясь ни с какими правилами, ибо первое правило – успех во что бы то ни стало, зубами, локтями ли, взятками, чем угодно; то вторые придерживались иного – превыше всего Закон, лишь в дозволенных им пределах можно строить свое благополучие. Это вовсе не означает, что эти, вторые, были сплошь недоумки, неспособные видеть несуразности экономических законов недавнего прошлого. Уверен, видели, осознавали, иные, пусть, безотчетно. Но глубокое внутреннее чувство первейшей человеческой порядочности – то есть установка на общественные порядок и согласие – говорило им, что еще хуже плохих законов полное беззаконие, что даже плохие законы ставят людей в какие-никакие равные стартовые условия, что жизнь общества как сумма частных жизней может быть улучшена лишь реформацией законов, а не самоходными маневрами, что плохие законы ловко обходились обогатившимися не потому, что им не нравились, – наоборот, они им нравились! – своей дуростью и широтою запретов придерживали массу законопослушных; расположенных за законами благ можно легче, бесконкурентнее достичь!
Но способны ли вы, Борис Николаевич, вникнуть, в нынешнее мироощущение нищих?
…А что с теми, кого ваша экономическая и правовая политика подбросила на материальный Олимп? Может, и нравственно они взлетели, да и духовно?.. Отнюдь. Предоставив им возможность резкого обогащения за счет столь же резкого обнищания полунищих, допустив, то есть, правовое мародерство, вы лишили их естественного гармоничного стимула, для полноты которого нужно и соощущение своей трудовой, деятельной роли в ряду всего общества, не только   клана.
  Вы раскрепостили в них инстинкт неуемного сиюминутного хапания, –  подарив массу дурных, добытых денег, только не заработанных (не осмысленных трудовым сознанием даже их самих!), не дав ни твердых законов, ни гарантий, ни спокойствия, – то-то часть из них полегла, сама себе порвав пасти в неимоверном хапке; то-то с крысиным шорохом перекантовали богатства за рубеж. Забыв уже о самом смысле своего земного существования, о своем реальном месте в ряду других, они загребли и загребают более того, что могут пропустить сквозь все свои физиологические чувствилища и рецепторные осознавалища. Окучивая пол собой могучий материалистический базис, уже лелеют неосуществимую в принципе надежду властвовать над умами. Так волк, в мозгу которого случился бзик инстинкта, режет в хлеву все стадо – как бы на потом, на всю жизнь чтоб хватило… Своею политикой вы. Борис Николаевич, вставили им всем, легко-вставляемым, по бзику, видно, спрогнозировав по западной подсказке, что эти-то классические 7-8 лидерских процента и вытянут народонаселение из болота. "Ха-ха!" – скажет вам трудонаселение на эти ваши искусственные прививки…
Вот осенью выкурили Верховный Совет, президент взял в руки все, что мог. Ну, казалось, что еще – реабилитируйся, хозяйствуй, раз так! Даешь, наконец, практическую политику! Может, что-то и сдвинется. Большое пусть не сразу, оно понятно: весною сеется, осенью жнется… Но многого ли нужно, к примеру, для скребков и рабочих рук, да еще в многомиллионном городе с безработицей, с целой армией бомжей и несытых, желающих маленько живых деньжат заиметь? Вызови, казалось бы, Лужкова на полторы минуты, скажи ему лишь: "Этих – взашей, а желающим – простые, как для ежиков, стимулы, чтоб скребли с первой же снежинкой". Ведь о проезжей части молчу – там нужны мех. база, густые щетки, комплектовка, прочее; это – следующей зимой. Но – тротуары!. Десятки тысяч травмированных, тысячи – с переломами, десятки рекордов искусственной головотяпской гололедицы. Бабки неделями из дома носу не кажут; какие прогулки? какой оздоровительный бег? какой свежий воздух? – о чем вы, Борис Николаевич! Мне пенсионерка в Бибиреве у своего подъезда чуть не слезно письмо дает – бросить на почте, а то боится костьми рассыпаться. Лужков упитанный гоняет все футбол да теннис на подогретых газонах, по коврам ходит на солидном сцеплении. Зачем мне такой Ельцин, а под ним Лужков, если я, взрослый мужик, враскоряку хожу, потеряв в нешуточные холостые годы балансировку, всякий товарный вид и последнюю надежду?..
Теперь – разрозненное из набросков, так сказать, винегрет закусочный.
…Платим мы не только за изготовление и доставку продукта – платим и за его перевозку до второго прилавка, до третьего, еще более выгодного купцу; наши денежки следуют через торговцев и к их охранникам и выше – мы содержим целую армию хорошо вооруженных, вплоть до паяльников и утюгов, сильных, спортивных людей, нуждающихся в высоком уровне потребления; платим мы и за снижение качества товара от долгого хранения, результатом чего, однако, – наоборот, повышение цены и усиление потребительского голода.
Что вы сделали против этого?
Отпускать (цены) – не строить; позволять – не стимулировать. И вот уже третий год – более совершенная форма торговли: миллионные торговые массы мокнут, колотятся в грязи по щиколотку, с ушами, полными греющей матерщины, у фанерных ящиков со штукой товара в руках. И это им выгодно- вот что страшно!.. Сотни километров осыпающихся фруктовых садов (Курщина. Орловщина, сам видел) – без рабочих рук; пустуют десятки километров утепленных прилавков – по причине озлобления арендной цены. При упадке потребления чуть не вдвое – торгово-товарное народошевеление подскочило вдесятеро.
Позволять – не строить. А регулировать чем? Проституцией – товарно-мягоньким демпфером? Неужто у вас там в кулуарах функционирует разъяснительный бодрячок: мол, это великая рыночная учеба масс путем климатического страдания и временного экономического климакса… Страшный бодрячок! Никакой гениальный Дали такого и в сюре своем, в кошмаре не видал! Поскользнуться бы ему разок  на рыночной жиже…
…О размерах преступности известно. Но что вы сделали – проанализировали, подсчитали, во сколько обойдется ее гашение? Обратились ли к народу с речью, предложили ему хотя бы концепцию: "бороться", как и прежде, или ломать хребет? А если ломать, то жестко? (Ведь тогда предсмертные разрушительные конвульсии по всей стране, по обществу, по экономике) – или мягко? И если второе, то какие факторы, помимо материально-расходных, могли бы задействовать? Видите ли их вообще – эти, не только силовые, резервы? Как, чем – и в первую голову заправил – собираетесь брать? Способны ли поставить перед юриспруденцией задачу – разработать уникальную едино-прецедентную Программу, – да еще и не имеющую в своих пунктах силовых положений, имеющих обратное действие – Программу гарантированного, наибезболезненного для всех все же ломания хребта? Прикидывали, во сколько она обойдется? Предложили ли народу на это дело увеличить подоходный налог на столько-то… процентов, или вот… на столько?
…И вот уже по радио – забубенно-душевная отечественная песня "Ты пригласи меня на анашу…". Услышав такое лет десять назад по свердловскому вещанию, вы бы небось виновных вызвали да дали бы им, в лучшем случае, идеологическую вздрючку, так? А то бы и сдали кому следует… А вот нынче не знаю, что и думать (поднимите фонограмму – песня-то лирическая! – у каждого второго молокососа слюни цветут по экзотическому удовольствию). Может быть, дружески спросить у Клинтона: не являются ли у них подобные песни подрывом официальной политики в отношении наркомании? Или же и официоз наш признал: жизнь настолько погана, что без вечеринок с анашой, ну, просто, никак!..
Думается, все же, что авторы песни с командирами из "Радио России" крупно рискуют карманом. Начни, к примеру, вскоре же после этой песни мой, к примеру, сын курить анашу – многомиллионным иском я бы вцепился в виновных уже до конца дней своих… Если бы и автор, и командиры, и повыше кто, отказались бы ответствовать тут уж делать нечего – на вас подал бы, а в случае неудовлетворения – в Международный комитет защиты детей; там, думается, отнеслись бы с пониманием. Но если б не только я – десяток родителей, сотня, тысяча? – вот бы заварили прецедент – тут бы и танки не помогли! …Так что с анашой-то хоть, того – поосторожней… Кому еще, как не вам, вставлять этим забубенным дуракам испытанный первосекретарский пистон?! Ведь володеете, считай, всей указотворимой властью…
Вот президентской власти полгода, год полтора, два… ясно, что это еще младенец; скрупулезные родители ежемесячно отмечают вес, рост, аппетит… Но где статистика по государству Российскому?..
Знаем ли мы – причем из центрального документа прессы, из официального – нынешний средний уровень потребления – разумеется, в сравнении его, ну хотя бы с 1985-м, с 1988-м, с 1991-м?..
А число высших чиновников власти на миллион населения? А затраты на них и средний кабинетный метраж?
Знаем ли индекс заболеваемости населения, связанный с недоеданием?
А число пенсионеров, умерших раньше времени от полуголодного существования?
А динамику роста насильственных смертей? Удельный вес огнестрельного оружия на руках? Достижения правоохранительных органов по их изъятию?
Знаем ли оценку сумм, перетекающих "из брюк в брюки" в результате коррупции? То же – за границу?
И т. д… и т. п.., и пр.
Из речи А.Н. Яковлева в день своего 70-летия:
"Когда я смотрел по телевидению похороны Брежнева… знаете, о чем подумал? Ну до каких пор страна будет ожидать и жить ожиданиями от смерти до смерти? Я вдруг неожиданно понял, как смерть человека вздымает какие-то надежды у людей на новое, на иную, лучшую жизнь… Почему же не от выборов до выборов, допустим, а от смерти до смерти? И до каких пор мы будем жить в такой обстановке? И ожидание показалось тоже аморальным – ждать новой смерти, чтобы тебя посетила надежда?"
Что имеет в виду академик? Не будет же он суесловить без видимой опасности очередного "аморального ожидания"! А "Московские новости" (№ 50), да еще на передовице, – выносить из речи лишь это! Стало быть, это вновь грозит стать для государства Этим… Вновь понурое стадо в карауле у трона? Вновь молиться на злого микроба в теле Государя, чтобы "уговорил" его отойти наконец от неделаемых дел?
И что на сей толстый намек Государь? "Архитектору" перестройки предлагает роль постперестроечного дизайнера. И тот соглашается. Так Борис Николаевич преподал нам урок созидания: знай, мол, нашу мудрость, не только вдарять умеем. И что – академик? Да, вроде, замолк на эту тему…
Что ж, подождем, чего такого нам следующий юбиляр брякнет, дожив до пенсионного откровения…
Вот говорят иногда: президент был неправильно информирован. Но. пардон, зачем мне президент, позволяющий себя неправильно информировать? Какой же он профессионал? От халтурщиков и так уже нет житья.
…Скучно про все это, господа! Муторно, товарищи! Даже противно… Сам себя видишь склочником, пошляком, долдонящим про всем известное и как бы уже брезгливо обойденное.
Прошу, кто вхож, доставить эту телеграмму адресату:
Москва, Кремль, Борису Николаевичу Ельцину.
Возглавляемое вами государство доведено до дистрофии тчк все объективные критерии тому свидетельство тчк вы и в малой степени не осуществляете вами же провозглашенных реформ тчк как и встарь живем среди монопольных рыл зпт еще более свирепых тчк правовое сознание народа атрофировано зпт а чем и держится зпт так это инерцией в счет ранее накопленного тчк вся величайшая банальность ситуации в том зпт что зпт с одной стороны зпт остаточное двухлетнее самолюбие одного человека зпт пусть и президента зпт с другой зпт заморозка на те же два года чаяний тьмы и тьмы людей зпт которых президент не в состоянии осознать зпт охватить зпт как-то ощутить и в миллионной доле зпт их физические и нравственные страдания зпт их неуклонно ухудшающуюся жизнь тчк виною многому тормоз в лице бездарной зпт халтурной или бесчестной реальной власти тчк вы знаменуете собой время жестокости зпт примитива зпт беспринципного стяжательства тчк не зря самые ходовые слова нынче "крутой" зпт "однозначно" зпт "схвачено" тчк единственное зпт что вы можете сделать для отечества зпт согласиться на досрочные выборы президента с цивилизованной передачей власти из рук в руки зпт с ответственным исполнением ее до последнего дня и часа тчк вы и только вы можете стать гарантом того зпт чтобы исключить приход к руководству очередного безответственного популизма зпт чтобы обеспечить выдвижение достойных одобренных народом кандидатур тчк только тогда ваша роль в повороте государственного сознания к более стимулированной экономической жизни будет оправдана тчк есть еще возможность достойно выйти из игры тчк желаю вам не дойти до очередного проклятия россии тчк желаю мужества и решимости тчк желаю успеха в отчете души вашей перед вашим богом тчк

До проклятия он всё-таки дошёл, 2017 г.


ПРИЛОЖЕНИЕ №2
     АППЕЛЯЦИОННАЯ ЖАЛОБА на приговор мирового судьи
                по ст.112, ч.1 УК
от Чилингаряна Сергея Георгиевича
Адрес по прописке: г.Краснодар, ул.Главная, 4, кв. 7
Последний адрес проживания и адрес для писем: 141036, Московская область, Мытищинский р-н, п.Жостово, п/о.141036, до востр.
 Телефон 8-966-324-6797, е-мэйл - sergeon@bk.ru  (прим.: просьба: после отправки на п/о.141036 результата рассмотрения жалобы отправить на данный е-мэйл уведомление)
   С приговором мирового судьи Белозора С.Ф. судебного участка № 14 Советского района г.Брянска от 25 января 2017 года в отношение Коробцова Дениса Александровича, осуждённого по ч. 1 ст.112 Уголовного кодекса России, я, будучи потерпевшим,  не согласен. Основания:
Не могу согласиться с утверждениями судьи в части «Суд УСТАНОВИЛ», описание преступного деяния не во всём соответствует действительности.
Судья пишет, что я стоял «на краю бордюрной возвышенности», но не указывает высоту, а это важно – 45 см, что отражено в материалах следствия; бордюр – это 20 см.
Судья пишет: «Чилингарян… потерял равновесие и упал на асфальт». Это неточное описание также актуально. Я не просто упал - я рухнул как подкошенный вниз туловищем, потому что не видел быстрого приближения Коробцова сбоку и чуть сзади. Судья не указал, что толчок был сильный и, скорее всего, с разбега – а во мне всё же 90 кг. У меня глаукома, один глаз незрячий. Фраза «потерял равновесие» призвана умалить внезапность нападения.  Какое уж тут равновесие - при его потере можно сгруппироваться и упасть без тяжёлых последствий, а тем более, перелома. Я впервые увидел Коробцова уже поверженный, лёжа на спине. Во всё время следствия, а оно тянулось 22 месяца, Коробцов представлял дело так, что совершение насилия надо мной было безотлагательно, потому что, якобы, я напал на его мать.
Судья пишет: «…из показания свидетеля Коробцовой С.И…. Чилингарян, открыв входную дверь в киоск стал хватать её за одежду и замахиваться костылём».  Но в материалах следствия эти действия не значатся – и, если судья добросовестный юрист и нацелен на выяснение фактов, а не домыслов, то, по идее, он должен был жёстко предупредить Коробцовых об ответственности за корректировку показаний через 2 года после происшествия. В развитых судебных системах мира так и делается, всякое существенное враньё наказывается отдельно.
Судья  не учитывает, что Коробцова как мать не может быть полноценным свидетелем. Она пошла на домысел, чтобы выгородить сына. А судья, выдавая обман за чистую монету, услужил Коробцову мотивом нападения на меня.
Я не раз повторял, как всё было на самом деле, а дознаватели Чёрный, а затем Мурашко, зафиксировали это на видеоматериалах в следственном эксперименте. Узкая дверь, 60 см, была открыта, висела прозрачная тюлевая занавеска, у Коробцовой за спиной был манёвр в несколько метров, но она не сделала назад и полушага, потому что я находился на земле на полметра ниже, опирался на трость (а не на «костыль»!) и не собирался нападать.  Моя цель была иная – в очередной раз потребовать у Коробцовой звонка хозяину павильона, чтобы он откатил холодильник, загораживающий обзор приближающихся маршруток. Разница в обзоре с холодильником, плотно приставленным к стеклянному торцу остановки, и без него: 10 метров - и 50-100 метров; и на этой остановке, где ожидающих не так много, ждать свой номер приходится исключительно стоя, в виду того, что маршрутки на скорости проносятся мимо.
Я не «ругался с продавцом», как пишет судья, а решительно призывал её к простейшей ответственности – позвонить хозяину и сообщить ему о проблеме. И просил не только за себя, а за всех тех, кто устал, у кого больные ноги. Чтобы ожидать свой номер, сидя на лавке под навесом.
Но судья сделал вид, что верит в эту нелепость (хватание за одежду, замахивание «костылём»), которую Коробцовы сочинили непосредственно перед судом, - иначе не стал бы повторять её в тексте приговора, как ещё одно смягчающее обстоятельство, которым Коробцов может объяснить свой поступок. «Костыль» как орудие нападения для судьи и его приговора весомее, чем трость, на которую я опирался.  Трость - лёгкая, складная, от удара, не самого сильного, распадается на части и повисает на внутреннем шнурке.
Кроме того, чтобы напасть на Коробцову, мне надо было взбежать по узеньким ступенькам, отодвинуть тюлевую занавеску, а потом только размахиваться под низким потолком, - но как это всё может сделать инвалид-артрозник, у которого уже практически не генерируется хрящ, а дневной лимит ходьбы – метров 500, а просто стояния на ногах – 40-60 минут, как говорится, на всё про всё?
Можно позвонить зав ортопедическим отделением больницы №1 Брянска Сорокину А.Г., служ. т. 51-61-66, , где мне в апреле 2016 года делали операцию по замене тазобедренного сустава, - и он объяснит, что такое для артрозника лишние 5 минут стояния на ногах. А мне мою маршрутку 52 в Бежицкий р-н приходилось ждать минут 15-20.
Я дал судье свой телефон, сказал, что буду готов во время заседания оперативно отвечать на вопросы, если они у него возникнут, оговорив: разговор за мой счёт. Но звонков во время заседания не было, судья не сказал хотя бы: «Свидетельница Коробцова только что дала показания, которых нет в следственных документах, о том, что вы её хватали за одежду и замахивались костылём». Я бы тогда ответил: «Это недоразумение – у меня не было с собой костыля. Я всегда с тростью, но если бы замахнулся ею, то мог бы от динамической боли в суставах потерять равновесие.  И зачем мне при этом  хватать её за одежду, сами подумайте!» 
А судья ни разу не употребил, хотя бы от себя, слова «трость». Впрочем, в одном месте употребляет оригинальное словосочетание: «приспособление для поддержания равновесия при ходьбе». Зачем ему эта словесная горотьба, понятно, - лишь бы не исключать «костыля».  Ведь трость, если на то пошло, это «Тонкая палка для опоры при ходьбе»,  а не приспособление, но судья приспосабливает в свой текст слово «приспособление» ( Предмет, особое устройство, посредством или при помощи к-рого совершается какая-н. работа,действие; прибор, механизм, аппарат.), - говоря тем самым, что он сам так и не разобрался, что у меня было в руке, а мою версию по телефону не стал выяснять. Лёгкую кувалду на длинной ручке тоже можно приспособить для поддержания равновесия…
 Написав: «костыль», - судья не потрудился подумать: кто же разъезжает в маршрутке с костылём?  И если инвалид опирается на костыль, то в попытке им размахнуться, да попасть в узкую дверь, да не завязнуть в тюлевой занавеске, он, скорее всего, сам свалится с ног.
Смягчающее обстоятельство усмотрено судьёй и в том, что «у Коробцова на иждивении двое детей…» Но как они могут быть на иждивении, если Коробцов – и это указано в тексте приговора – «не работающий». Стало быть, он сам находится на иждивении сожительницы - матери этих детей Захаркиной Е.А. Или добывает средства нечестным путём, не платя налоги и т.п., что никак не может служить смягчающим обстоятельством.
Будь у Коробцова за почти 2 года следствия какое-нибудь место работы, оно было бы зафиксировано в следственных материалах, и судья тогда указал бы это место работы. Но, не найдя такового, написал: «не работающий», - и усматривает смягчающее обстоятельство в наличии положительной характеристики не от сотрудников, а от соседей – вполне возможно, пары собутыльников, которым подмахнуть ни к чему не обязывающую бумагу ничего не стоит.
Далее судья Белозор пишет: «Обстоятельств, отягчающих уголовную ответственность по делу, не установлено».
Мне – 71-ый год, пенсия – 5800, денег на адвоката у меня нет, но это не значит, что у меня нет здравого смысла и понимания справедливости. Я в своё время отучился  в двух вузах, являюсь членом Союза писателей Москвы, у меня были публикации прозы и публицистики, а обложку одной из моих книг «МОЙ СОСЕД ВЛАДИМИР ПУТИН» можно увидеть, набрав в поисковике это название. В книге – анализ общественных и политических реалий, и не продемонстрируй я универсальное видение жизни на основе базовых человеческих ценностей, да ещё затрагивая не с лучшей стороны первое лицо государства, московское издательство «Алгоритм» не стало бы рисковать своей репутацией, выпуская 3,5-тысячный тираж.
 Это я всё к тому, что во мне тоже водится кое-какое понимание смягчающих и отягчающих обстоятельств. Но оно почему-то сильно отличается от понимания судьи Белозора. Не буду даже пояснять, почему – и так понятно... Просто, перечислю по пунктам.
1.Из текста приговора: «Коробцов пытался поднять Чилингаряна…» Коробцов лжёт, никакой попытки не было. И это тоже новодел в показаниях. Столкнув меня с уступа, он, глядя на меня сверху, сообщил: «Я – её сын». Тут смягчающего обстоятельства, которые по крупицам собирал судья - как и с детьми на иждивении и положительная характеристика «по месту жительства», - не получается.  Если Коробцов придёт на кассационное разбирательство, достаточно задать ему в лоб вопрос: «Вы спрыгнули вниз, к лежащему Чилингаряну? Вы спросили у него, требуется ли ему помощь?» Даже отъявленный лицедей, если внимательно глядеть ему в глаза, не сможет скрыть смятения. Но судья Белозор, видимо, не глядел в глаза Коробцову, а уже глядел в текст будущего приговора.
Интересно, поколебалась бы положительная характеристика  от соседей, если они узнали бы, что Коробцов не только не пытался помочь, но потом и врал, что пытался?
2. Судья пишет, что Коробцов «оттолкнул Чилингаряна» от матери. Во время следственного эксперимента Коробцов пытался представить дело так, что он дёрнул меня на себя, и я упал не с 45 см, а на земляную площадку перед входом. Отголоски этого домысла судья и повторяет, тогда как Коробцов, просто, смёл меня сильнейшим толчком вниз с 45 см. И судья эту высоту, повторяю, почему-то не указывает, хотя дознаватель Чёрный измерял её рулеткой и отразил в документе. И это чистое искажение факта Коробцовым на протяжении 22 месяцев я также полагаю отягчающим обстоятельством – примитивной попыткой смягчить свою участь (а задним числом - прошу прощения за каламбур – моё падение). Он ведь при этом оболгал потерпевшего и ввёл в заблуждение дознавателей. Своё «право на враньё» Коробцов, можно сказать, отрабатывал до последнего.
3. Раскаяние Коробцова в содеянном и полное признание им вины судья также полагает как смягчающее обстоятельство, с которым он подводит Коробцова под амнистию. Я же считаю, что раскаяние и признание, сделанные спустя 22 месяца со дня преступления ради только спасения своей шкуры от реального срока, – и, скорее всего, с подсказки адвоката Стёпина, а возможно, и самого судьи, - являются, наоборот, обстоятельством, отягчающим вину.
4.Первое заседание суда было назначено на 16.01.17 г. До этого судья в электронной переписке предложил мне, если пожелаю, ходатайствовать о проведении заседания без моего участия; и я согласился, поскольку  уже полгода живу в Подмосковье. Коробцову стало известно, что я не в Брянске и, таким образом, приезд на заседание будет сопряжён с затратами. Но, видно, ещё  не знал, что я согласен на заседание без своего участия.  И вот что пишет мне судья на следующий день: «…заседание …отложено на 20 января … ввиду неявки Коробцова Д.А.» И всё. Неявку судья никак не объясняет, - причина, стало быть, неуважительная. Если бы Коробцов, действительно, раскаялся, он бы теперь сделал всё возможное по недопущению мне дальнейшего ущерба. Но он, наоборот, попытался меня, что называется, прокатить. Ведь вынужденное 4-дневное проживание в Брянске было бы для меня затратно, да и невозможно по причине обязательств по месту нынешнего проживания. Но судья не зачёл это Коробцову как ещё одно обстоятельство, которое подтверждает голословность раскаяния и усугубление вины перед потерпевшим. Как это так: утверждает, что раскаивается, а сам стремится подорвать мою решимость судиться до конца. Это что за раскаяние такое! Оно – перед кем угодно, только не передо мной.
Из юридического источника: «Деятельное раскаяние — добровольные действия лица, совершившего преступление, заключающиеся в возмещении или заглаживании вреда, причинённого преступлением, ином устранении или уменьшении его последствий, в информировании правоохранительных органов о факте и обстоятельствах совершения преступления и дальнейшем содействии осуществлению правосудия.»
Ничего подобного Коробцову приписать нельзя. Он 22 месяца морочил следствию голову в стремлении любым способом вывернуться.  А судья засчитывает ему этот срок как стаж, которым он «выстрадал» амнистию. Коробцов не сделал никакой попытки возместить или загладить вред, он вообще ни разу на меня не вышел, а на следственном эксперименте вёл себя воинственно и оскорблял, чему свидетелем - дознаватель Чёрный, т.8-999-220-7000.
Таким образом, раскаяние Коробцова оказалось не деятельным, а формальным, его юридическое значение ничтожно. Если бы он вскоре после происшествия признал вину, а не упорствовал  в своей невиновности, то не потребовался бы после 1-го дознавателя (Пальчикова) 2-ой дознаватель (Желнов), 3-ий дознаватель (Миронов), 4-ый дознаватель (Чёрный), 5-ый дознаватель (Мурашко)… И понадобилось на всё 22 месяца, 7 моих заявлений в Генпрокуратуру, не говоря о прокуратуре брянской, от которой у меня около 15 отписок, от одного только Петроченко О.М. - 9.  Вот сколько полицейской и прокурорской работы потребовалось только из-за того, что Коробцов не захотел признавать очевидного. Причём, каждый из 5-и дознавателей мог бы, по закону, инициировать закрытие дела по амнистии (п.1, подпункт 2 Постановления), но оснований ни один из них не усмотрел.
А судья Белозор – усмотрел. Пишет: «…Коробцов свою вину в совершении преступления признал полностью…», - но не указывает дату признания. Ведь важно, с чем сопряжено это раскаяние, является ли оно, действительно, искренним, а не голословным, призванным лишь облегчить собственную участь. Впервые о раскаянии Коробцова я узнал в январе 2017 года из электронного письма судьи Белозора.
 Полагаю приговор судьи Белозора тенденциозным. У Коробцова нет смягчающих обстоятельств, но есть отягчающие обстоятельства. Применять к нему амнистию от апреля 2015-го, притом, что он после её принятия ещё полтора года упорствовал в своей невиновности, не  только юридически несостоятельно, но и безнравственно. Амнистия была объявлена в связи с 70-летием Победы, мой покойный отец был инвалидом ВОВ, а я, 1946 г.р. – первое послевоенное поколение, и уже гожусь 30-летнему Коробцову в деды, а Коробцов смёл этого деда с уступа, как мешок с картошкой, победительно поглядел на меня и железно мотивировал: «Я – её сын».  А судья взял да и приобщил его на халяву к Великой Победе…
Судья Белозор отписал судебные затраты Коробцова в счёт федерального бюджета. И это удивительно на фоне того, что он никак не отозвался  на моё ходатайство, в котором я прошу его направить частное определение в адрес мэрии Брянска об отсутствии внимания к инфраструктуре городского транспорта, - иные проблемы в мэрии в упор не замечают.  Как та, с которой я столкнулся: бесчинство коммерции в отношение ожидающих на остановках пассажиров.  Если бы замечали, не было бы этого уголовного дела. В мэрии есть отдел транспорта (на ул.Гагарина, д.1), который обязан следить за элементарным порядком. Торцы остановочных павильонов для того и делают стеклянными, чтобы их ничем не загораживать. А продавщица «Горячих пирожков» категорически с этим не согласна. Не согласилась и после происшествия, - холодильник на колёсиках они с хозяином так и не сдвинули с места.  И все, кому нужна  маршрутка, ожидают её исключительно стоя, потому что она либо останавливается  за 20 метров до остановочного павильона (павильон – для троллейбуса), либо, если не видит голосующих, проносится мимо. В этом можно убедиться воочию, остановка называется «Тубдиспансер» - в сторону центра. А пожилые пассажиры, которые, конечно, присели бы, если не боялись бы пропустить свой номер, покорно размышляют: «Что ж, коммерция нынче важнее гуманного отношения к немощным…»
Но судья Белозор вот тут проявил индифферентность.  Не усмотрев общественного инцидента, он и не попытался, пусть опосредованно, услужить всем пожилым, больным или, просто, уставшим пассажирам транспорта.
Я сам – попытался в отношение той остановки, к торцу которой вплотную прилеплен коммерческий павильон Коробцовой. Хозяин этой кибитки изначально наплевал на людей, а иначе  приспособил бы её с другого торца.  Но коммерции нужны не люди, а покупатели. Я говорил ей: «Мне больно стоять, понимаете – больно!» В выписке из больницы сказано, что мне через год после этого случая сделана операция, - так что ясно, что артроз у меня был уже на трудно переносимой стадии, и я, просто, ждал очереди. Судье это известно: выписка  в деле. Но на фоне того, как он учтиво возместил Коробцову, способному подло столкнуть вниз старика-инвалида, судебные издержки на адвоката, у меня лично создаётся ощущение, что я попал не на правосудие, а - трижды извиняюсь - в сумасшедший дом…
В Европейском суде, куда я, в конце концов, обращусь, если мне не поможет суд российский (хотя я очень надеюсь, что на следующих инстанциях он всё же «оценит» тенденциозный приговор), едко усмехнутся  над брянским затейником, приложившим руку к тому, чтобы скотская жестокость становилась в России нормой, да ещё  обходилась преступнику без затрат.
Прошу прощения, что повторяюсь, но вот ещё раз анализ ситуации. Коробцов  подходил издалека, увидел меня со спины, а в проёме двери – мать за тюлевой занавеской. Он мгновенно оскорбился, припомнив слова матери, что это, типа – «вредный, требовательный старик»; тут же разогнался и толкнул меня со всей дури, - да так, что ноги мои оторвались от земли, и в первую секунду я даже не понял, что произошло, от кого-чего и куда летит моё тело.
В случае сомнений, можно просмотреть видеоматериалы разбора происшествия на месте, можно позвонить двум последним дознавателям: Чёрному А.И. и Мурашко Е.А., т.8-920-852-1555, – и спросить, так ли это в пользу Коробцова, как услужливо подал судья, или всё же у Коробцова не было ни малейшего повода предполагать, что на его мать готовится нападение?
Таким образом, деяние Коробцова – это учинение мне приговора и – через 2 секунды - кары. Он тем самым хотел раз и навсегда отвадить меня от справедливого требования к его матери. Он сделал это из хулиганских побуждений, иного определения здесь не может быть.
Хулиганство – это грубое нарушение общественного порядка, открытое выражение неуважения к устоявшимся нормам общества. В другом источнике добавлено: проявление тупой энергии, избытка грубой силы.
Порядок и норма призывали Коробцова, увидевшего, что я реально ничем его матери не угрожаю и по самой обстановке не могу угрожать, вначале хотя бы спросить у неё, требуется ли ей срочная помощь. Второе, что обязан был сделать Коробцов, если он всё же подозревает угрозу: потребовать у меня немедленно отойти от двери в павильон. Но он не сделал ни того, ни другого.  Осознавая, что я его не вижу, он цинично толкнул меня со всего маху; и, повторяю в 5-ый раз - с разбега, - иначе я бы удержался. Я стоял, как всегда, немного расставив ноги, опираясь обеими руками на трость, и время от времени оборачивался, чтобы не пропустить свою маршрутку.  Коробцов обязан был осознавать, что при падении возможна тяжёлая травма.  Ведь могло быть гораздо хуже. Летальные исходы случаются и на ровной поверхности, - если затылком о ребро бордюра; и я, можно сказать, ещё легко отделался.
Коробцов оскорбился от того, что я недостаточно вежливо разговариваю с его матерью; и я, действительно, решительно выговаривал о её ответственности за звонок хозяину павильона, чтобы тот откатил злосчастный холодильник 1,5-метровой ширины с банками напитков и стеклянной дверцей в сторону, потому что вежливо уже обращался к ней несколько раз в течение года и каждый раз натыкался на глухую стену непонимания. Её дословная фраза, извините: «Я насрала на ваши интересы!» И тоже можно спросить, внимательно глядя ей в глаза: «Это правда – или Чилингарян сочиняет?» Когда я присел на дышло её павильона со стороны приближения маршруток, согнала – из чистой вредности.  Она и сына воспитала циничным и наглым.
Резюме по приговору: Коробцов, по сути, оправдан, судимость снята прямо на заседании, перед законом чист, ему возместили затраты на адвоката. А я не только сброшен, как куль с костями, не только рука в гипсе полтора месяца и боль в рёбрах, неделю не вздохнуть было, масса писанины и почтовые расходы, но ещё оболган семьёй Коробцовых, а мои права и интересы оплёваны судьёй.
Не могу не высказать своего глубокого пессимизма в адрес российского правосудия, допускающего, в виду нелепых правил, пляску радости преступника прямо на уголовной скамье сразу после оглашения амнистии и до поцелуев родственников.

ПРОШУ
Данный приговор мирового судьи Белозора Сергея Фёдоровича от 25.01.17 г. как не адекватно мягкий отменить, передать дело на новое рассмотрение федеральному судье.
Изменить вменяемую Коробцову статью УК 112 с 1-ой части на 2-ую, где в пункте д) предусмотрено причинение вреда здоровью, сопряженное с хулиганскими побуждениями. Нового судью буду просить наказать обвиняемого с учётом отягчающих обстоятельств по всей строгости.               
Лишить Коробцова возможности быть помилованным по амнистии. Амнистия – не обязаловка для всех, её применение подразумевает справедливое и честное отношение судьи к делу.  В связи с чем, возвращаю судье упомянутую им в приговоре статью 6 УК, которой он придерживался при назначении наказания:
 «Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, должны быть справедливыми, то есть соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного».
Об обстоятельствах и личности виновного я сказал более чем достаточно. А что касается общественной опасности: поскольку личная неприязнь Коробцова ко мне, которую ради узкой «индивидуализации» преступления усмотрел судья, в момент толчка ещё даже не успела в Коробцове толком созреть (лично ему я ровно ничего плохого не делал, не говорил), то отсюда можно сделать вывод – Коробцов так мог бы поступить с любым другим, и, возможно, уже поступал, но вышел сухим из воды; а не назначь ему сейчас адекватное наказание и не сохрани за ним судимость, он внутренне уверует в безнаказанность, в предоставляемую ему судебной системой верный шанс так или иначе вывернуться. В нём сохранится потенциальная готовность решать многие вопросы грубой силой. Для общества наличие не наказанных потенциальных хулиганов, безусловно, опасно.
Также возвращаю судье упомянутую им ч.3 статьи 60 УК: «При назначении наказания учитывается … (его) влияние …на условия жизни его (т.е. наказуемого – С.Ч.) семьи». У Коробцова нет супружеских уз, значит, нет семьи с её обязанностями как таковой. С первой женой он развёлся, 9-летнего ребёнка, по сути, бросил; алименты выплачивает, если выплачивает, неизвестно, с каких доходов, а перед двумя детьми сожительницы Захаркиной у него нет никаких обязательств, - сегодня он живёт с ней и неизвестно, на что содержит её детей, а завтра может сказать «до свидания».
Если же судья настаивает на том, что нынешний гражданский брак с Захаркиной – это семья, и Коробцов в ней кормилец (а судья, изыскав в этом смягчающее обстоятельство, настаивает!), то тогда он вообще применяет амнистию к Коробцову незаконно. В п.8 подпункта 7 Постановления об амнистии сказано, что под его действие «… подпадают мужчины … не вступившие в повторный брак…» Логика разработчиков Постановления такова: если ты в первом браке – получи амнистию, а если во втором (то есть первую семью оставил) – не будет тебе амнистии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.Признаю, что повторялся не раз, что слишком разжёвывал, но дело в том, что я посылал судье Белозору развёрнутое заявление на 8 страницах для оглашения его на заседании.  Просил распечатать его и приобщить к делу. Но мои доводы не прошибили правосудие. Значит, я недостаточно ясно изложил. В данной жалобе этот пробел  восполняю.   
2.Я предлагал судье Белозору быть посредником, - чтобы он передал Коробцову моё предложение: в досудебном порядке возместить мне моральный и материальный ущерб, - от того, что я неделю терпел боль  в ушибленных рёбрах, полтора-два месяца не мог подрабатывать на компьютере из-за руки в гипсе (редактирование и корректура присылаемых мне материалов), что, будучи одиноким, снимая комнату без душа и туалета, перенёс  бытовые тяготы; что потратил массу времени на написание и отправку писем в прокуратуры разных уровней с жалобами на неповоротливость отдела дознания полиции, который «обкатал» на мне пятерых дознавателей. А всё  потому, что Коробцов врал, говоря, что вынужден был защищать мать.  Я назвал сумму покрытия ущерба – приблизительно один средний месячный заработок в Брянске; и если Коробцовы, дескать, согласятся выплатить мне его до суда, то я сниму претензии и подпишу мировую. И пусть эта сумма не покрывала преступного деяния Коробцова (в цивилизованных судебных системах мира с него слупили бы – мало не показалось бы), но всё же она запала бы в него, и в другой раз, с другим человеком, у него сифонило бы в области кошелька, и он так подло себя не вёл бы.  Но я не знаю, передавал ли судья Коробцову мои слова, - он обошёл этот момент молчанием, - а если передавал, но Коробцов отказался, значит, ему было обещано «содружеством» адвоката и судьи закрытие дела вообще с нулевыми потерями и без реального наказания. И оно так и есть пока, судя по приговору. Но адвокат не остерёг Коробцова от чрезмерной судейской доброты, которая в иных случаях хуже воровства. Я сделаю всё, чтобы Коробцов убедился в том, что судья (обязанный знать, что приговор, шитый гнилыми нитками, не может не получить дальнейшего оборота) отнял у него возможность лёгкого исхода. 
Я писал судье, что не хочу далее судиться, бездарно тратить время на кассации, надзоры, на Верховный суд и т.п. И сам судья, убедив Коробцова, мог бы закрыть это дело от дальнейшей волокиты. Ведь, будучи человеком принципиальным и последовательным, я пойду до конца; с гражданской оплеухой, которую отвесил мне судья, никогда не смирюсь.
Г-н Белозор С.Ф. этого не понял,  как мировой судья не обнаружил в себе примиряющих качеств и, в худшем смысле, «удружил» своему судейскому ведомству дальнейшими трудами по написанию различных бумаг, по отпискам надзорных органов, по новому рассмотрению и пр., и пр.
Судье хорошо известно, как у нас обстоит дело с возмещением ущерба – за редчайшим исключением, никогда, ни в одном деле полного возмещения пострадавшему не выпадает.  Особенно верно это в отношении пенсионера. Логика такова: сиди, старик, дома, тебе же капает пенсия – какой там у тебя ущерб!  Я писал судье: у меня базовая - 5500, к ней надо подрабатывать, иначе зубы на полку.  Но кто в нашем государстве учитывает рабочие потери пенсионера?  Даже если я что-то отсужу, Коробцов, не числясь ни на какой работе, покажет мне кукиш. Что же мне, будучи вдали от Брянска, гоняться за ним с исполнительным листом и с приставом, размахивая «костылём»?! Но, пардон, мне предстоит вскоре замена и второго тазобедренного сустава. Костыли, конечно, будут, но гоняться не смогу.
 Вот это и было у меня в контексте.
Судья не внял. Или думал, что я стерплю его оплеуху, - когда он не только освобождает преступника от наказания, но и учтиво покрывает его расходы на адвоката. А меня оставляет с носом.
3. Прошу помощника прокурора Дятлова В.В., присутствовавшего на заседании, изыскать юридический инструмент для принуждения судьи Белозора, который пренебрёг инцидентом для обращения его в общественную пользу, - таки рассмотреть и удовлетворить моё ходатайство о направлении частного определения в адрес мэрии Брянска о том, что халатность её транспортного отдела не способствует согласию среди граждан, а наоборот, провоцирует конфликты, доводящие до форменного костолома.
               
ПРИЛОЖЕНИЕ №3 
   КОРОТКО О СЕБЕ
Родился в 1946-ом, жил в Азербайджане (4 года), в Армении (3), Узбекистане (11), Ленинграде (12) - 1964-81. Служил лейтенантом на «Байконуре» (2) - 1969-71; жил на Колыме (3) - 1974-77, уехав по собственной инициативе. Далее – Подмосковье: Внуково, Одинцово, Мытищи, Быково (23), в Москве – 2, в США – 1,5 года, 1992-1993, в С.-Петербурге (2), 2001-2003, в Сочи – 7, в Брянске - 3. С осени 2016-го живу в Мытищинском р-не М.обл.
Учился в строительном и литературном вузах. Работал дорожным мастером,  прорабом на капремонте домов и инспектором аэродромов сельхоз-авиации. Карьеру завершил в 1978-ом. После чего работал грузчиком, каменщиком, плотником, землекопом, таксистом-индивидуалом, рецензентом, сторожем, вахтёром, приёмщиком-кладовщиком… Но более всего - штукатуром (около половины всего пропитания по жизни).  В последние годы – отделочник на подработках. А с осени 2016-го – истопник у частного домовладельца.
Все предки – жившие в Закавказье традиционные армяне из крестьян и ремесленников, только отец был учителем.
В 1987-97 годах были публикации художественной прозы; в частности, повесть о собаке "Бобка" в ж-ле "Дружба народов", 1997, №5. В Интернете, в нескольких десятках диких библиотек, помещена без моего ведома лишь первая половина повести, но концов халтуры отыскать невозможно. 
 В 1993-95 годах издавал моноавтоскую газету "Кустарь", тираж 1500 экз.; в библиотеке № 1, бывшей "Ленинке", её определили в отдел нетрадиционной (самиздатовской) публицистики.               
               
В партии никогда не вступал, ни в каких группах не участвовал.
--------------------------------------------
P.S. Данную автобиографию можно рассматривать как заявку на сценарий к фильму «СОВСЕМ ДРУГАЯ СУДЬБА». К заявке прилагается материал, который ниже. Читать этот «родословный отчёт» лучше под музыку Джимми Смита «When My Dreamboat Comes Home», 7,5 минут;
https://music.yandex.ru/album/44934/track/6753076 
Дословный перевод – «Когда лодка моей мечты плывёт домой». У меня плывёт уже 71-ый год, никак не доплывёт…
 Итого - 75 переездов за 7,5 минут.  Если будете пролистывать по 10 адресов в минуту, будет в самый раз.
-------------------------------------------
         АДРЕСА ПРОЖИВАНИЯ ЧИЛИНГАРЯНА С. Г.
                Год рожд. – 1946-ой               
                (если считать на одном месте более 1 месяца – с развёртыванием быта и минимальным обустройством). 
                Жанр – родословный отчёт.
                возраст       прожил
1. Село Мирикенд Шемахинского р-на, Азербайджан  –   0 – 2        - 2 года.
2. Село Джуджеван Ноемберянского р-на, Армения –       2 – 4        - 2 года.
3. Город Шемаха, Азербайджан                4 – 6        - 2 года.
4. Ташкент, Узбекистан, ул. 8 марта                6 – 8        - 2 года.
5. г. Ангрен Ташкентской обл., п. Вскрышной                8-10        – 2 года
6. г. Ангрен, Новый город, барак                - 2 месяца
7. г. Ангрен, Новый город, квартира                - полгода
8. г. Ангрен, Саманный посёлок, свой дом, 1959-63 г.г.     12-16         - 4 года
9. г. Кировокан, Армения, у родственницы                - 2 месяца
10. г. Кировокан, съёмный домик                - 4 месяца
11. г. Ангрен, школа-интернат, квартира отца-директора                - 1 год
12. Ленинград, общежитие , Литейный пр.,48, с сентября 1964-го  - 1 год
13. Ленинград, съём комнаты, ул.Чехова                - полгода
14. Ленинград, общежитие в Авиагородке                - 1 год
15. Ленинград, съём комнаты в полуподвале, ул. Жуковского              - 5 мес.
16. Казахстан, Кокчетавская обл., лето 1967-го, студ-строй-отряд        - 2 месяца
17. Ленинград, другое общежитие в Авиагородке                - 2 года
18. Ташкент, практика в аэропорту, общежитие                - 5 месяцев
19. Ленинград, съём комнаты на Литейном пр.                - 2 месяца
20. Ленинград, ул.Маяковского 36/38, кв.7 (переезд к жене Гале Сахаровой), с апреля 1969-го                - всего – 2 года
21. Казахстан, Байконур, служебная 1-комн. кв-ра, 1969-71 годы          - 2 года 
22. Ленинград, ул. Кронверская, комната  с Мишей Никифоровым      – 2 месяца               
23. Ленинград, ул. Блохина, съём комнаты с Мишей Никифоровым    - 3 месяца               
24. Ленинград, ул. Ленина, 53, своя комната                - 1,5 года
25. г. Сусуман Магаданской обл., своя квартира, с мая 1974-го              - 3,25 года 
26. Ленинград, ул. Подольская, 3, кв. 35, с 1977-го                - 2 года
27. Ленинград, Московский пр.                - 1 год
28. Петрозаводск, заработки, общежитие                – 4 месяца
29.  п. Внуково Московской обл., ул. Мира, 3, 1981-1992                – 11 лет  (!!!)
30. США, Нью-Йорк, р-н Брайтон, комната, с мая 1992-го                - 2 месяца
31. США, "чёрный» район, квартира с кондиционером                – 3 месяца
32. США, р-н Берсонхёрст, комната в ремонтируемом доме                – 6 месяцев
33. США, путешествие Нью-Йорк – Лос-Анжелес, туда и обратно, с ночёвкой и бытом в автомобиле  "Бьюик" типа "универсал"                - 2 месяца
34. США, р-н Боро-Парк, комната  без кондиционера                – 2 месяца               
35. Москва, метро "Сходненская", съём квартиры, с авг.1993 г.              - 5 месяцев
36. п.Внуково, съём у Киры Самуиловны во Внуково                - 3 месяца
37. Моск. обл., г.Одинцово, ул. Верхне-Пролетарская, своя 2-к. кВ.       – 1,5 года
38. г. Одинцово, съём квартиры (после продажи своей родственникам Сильве и Артуру), январь 1996-го                - 1,5 месяца
39. п.Абабурово Внуковского р-на Моск. обл., съём домика                – 1 год
40. п.Абабурово, съём комнаты у Юпитера Петровича                - 5 месяцев
41. г.Одинцово, съём квартиры с сестрой Анаидой и отцом                – 2 месяца
42. Моск. обл., п.Переделкино, Дом творчества писателей                - 2 месяца
43. Москва, р-н Крылатское, съём 1-комн. кв-ры                - 8 месяцев
44. г.Мытищи Моск. обл., съём, 1-комн. кв-ры, 1-ый адрес                - 2 месяца
45. г.Мытищи Моск. обл., съём, 2-комн. кв-ры, 2-ой адрес                – 2 года
46. С-Петербург, ул. Гончарова (переезд к Диане Мартин), май, 2001    - 2 месяца
47. США, г.Сан-Франциско, квартира Д.Мартин                – 1 месяц
48. С-Петербург, ул.Витебская, съём квартиры с Дианой                – 8 месяцев
49. С-Петербург, наб. Фонтанки, 3-комн. кв-ра Дианы                - 1,5 года
50. г.Жуковский Моск. обл., съём 1-комн. кВ-ры                - 2 месяца
51. п.Быково Моск. обл., дача балерины Лепешинской, с 2002-го           - 4 года
52. Сочи (с марта 2007-го), ул.Конституции, съём комнаты                - 2 месяца
53. Сочи, ул. Вишнёвая, съём комнаты                - 2 месяца
54. Сочи-Мацеста, проживание у Зои Ивиной                – 1 месяц
55. Сочи, ул. Санаторная, съём комнаты                - 2 месяца
56. Сочи, ул. Политехническая, съём комнаты                – 2 месяца
57. Сочи, ул. Краснодонская, съём комнаты у Нэлли Георгиевны в счёт отделки её помещений                – 13 месяцев
58. Сочи, ул. Чапаева, съём комнаты у Людмилы Романовны – в счёт отделки её помещений                – 7 месяцев
59. Сочи-Бытха, съём 2-комн. кВ-ры с Леной Аксёновой и матерью     – 10 месяцев
60. Сочи-Адлер, ул. Ленина, съём 1-комн. кВ-ры                – 1 месяц
61. Сочи-Адлер, ул. Костромская, съём комнаты                – 4 месяца
62. Сочи, Лазурная Долина, съём квартирки у Валентины Тихоновны   - 1 год
63. г.Ульяновск, проживание в студии у художника Льва Нецветаева   – 1 месяц
64. г.Ликино-Дулёво Моск. обл., проживание в пустующей квартире Ольги Степаненко                - 4 месяца
65. Сочи, ул. Чапаева, съём комнаты снова у Людмилы Романовны, отделка её помещений                – 6 месяцев
66. Сочи-Адлер, съём комнаты у Жанны Авксентьевны - за отделку
её помещений                – 2 месяца               
67. Сочи, санаторий "Красмаш", служебная комната                – 8 месяцев
68. Брянск, Отрадное, съём 1-комн. кВ-ры                – 1 месяц
69. Брянск, ул. Ульянова, 125, кВ. 52, съём комнаты у Наташи                – 4 месяца
70. Брянск, р-н Бежичи, 2-ой Крайний переулок, съём комнаты              – 2 месяца
71. Брянск, р-н Бежичи, ул. Делегатская, съём полдома у Евг. Ал-вича – 1 месяц
72. Брянск, ул.Куйбышева, комната у Агафьи Фёдоровны (Ганна) – с мая 2014-го 2 месяца.
73. Брянск, р-н Бежичи, ул. Делегатская, съём полдома у Евг. Ал-вича – 2 месяца.
74. Брянск, общежитие у ДК Медведева – 1 месяц.
74. Брянск, пер. Металлистов, 7, кВ. 5, Светлана, за 5000 р. – 20 месяцев, до октября 2016 г.
75. Московская обл., п.Жостово – с ноября 2016-го.
--------------------------------------
Итого переездов с вещами – 74.
Утеряно (оставлено, забыто, сгорело) вещей и рукописей - ???
Длина увязочного материала (бечёвка, шпагат, скотч и т.п.) – километра 2.  Картонных коробок – около 400. 
                ;;;
                ;;
                ;               
ПРИЛОЖЕНИЕ №4 
       "ДРУЖБА  НАРОДОВ",  1997,  N 6

"Независимая газета" от 5.09.97
По-хорошему традиционна и 1982 года "повесть о собаке" Сергея Чилингаряна "Бобка" (№5). Тон повести задает эпиграф из Андрея Платонова: "Одно горе делает сердце человеку". Опыт психологически изощренной и стилистически своеобычной прозы Платонова Чилингарян успешно применил для написания истории поселкового "простопсина" Бобки. Это история о том, как пес, у которого поезд отрезал лапу, "очеловечивается", как в нем начинают рождаться "отвлеченные осознания", как он вдруг понимает, что "поверхность супа напоминает толчею облаков над озером", что его, Бобку, никто не любит и он никому не нужен. И это история о преданности и предательстве. И о простых законах жизни, когда зиму сменяет весна, весну лето, и нет одиночества для одушевленного существа: "Пусть без лапы, но он не совсем одинок. <...> он теперь - сам с собой"; а смерть это переход в другое состояние, возвращение в землю, единение с травой и лесными ручьями.
При этом текст Чилингаряна отличает от прочих "рассказов о животных" полное отсутствие сентиментальности; он пишет жестко. Вот обыденная сцена подготовки к приготовлению обеда, превращающаяся в высокую поэму бытия: "... Хозяйка бросила голову Бобке. Голова стукнулась об землю между его лап. Бобка не торопился; он отступил. Верхний глаз курицы всё еще косился в сторону чурбака. Вдруг раскрылся клюв и высунулся острый язычок; может, голова хотела крикнуть, но в ее горле тихо прошипело сквозняком - и глаз тогда успокоенно, насовсем затворился. Бобка понюхал, помолчал над головой и потом бережно схрустел ее ..." И еще: у Чилингаряна нет места знаменитой сентенции, ставшей расхожей пошлостью: мы в ответе за тех, кого приручили; люди равнодушные и капризные языческие боги - могут приласкать, могут убить. ""А ну!" - приказал Хозяин, пресекая Бобкины дерганья. Рука его, ухватившая лапы, была в рукавице, а в другой он держал лопату, натертую землей до блеска. <...> Хозяин тащил его вглубь двора".
==================================================
«Новый мир», 1999, №1  Никита Елисеев
У С. Чилингаряна в “Бобке”, повести, чудом каким-то затесавшейся в лонг-лист, кобель наяривает суку рядом с помойкой. И что? Ничего — хихикс и скабрёзности застревают в горле. Как автору удается из помоечной собачьей сцены слепить чуть ли не трагедию? Не знаю. Всякий талант неизъясним. Но про замечательную повесть Чилингаряна — как-нибудь в другой раз. В выдвижении ее на Букера я загадки не вижу. Мне же хочется поговорить о загадках. О тайнах пристрастий.


Я хотел бы написать про чилингаряновского Бобку, несчастного пса с человечьей душой. (Вот чьи языковые неправильности меня нимало не коробят: “Хозяйка положила куриную головку на чурбак, и курица затянула взгляд кожицей, не желая видеть топора. Потом, уже отскочив на землю, она торопливо раскрыла глаза. Ее усеченное тело дергалось в хозяйкиных руках, выжимая из себя лучик крови. Освободив одну руку, хозяйка бросила голову Бобке. Голова стукнулась об землю между его лап. Бобка не торопился; он отступил. Верхний глаз курицы все еще косился в сторону чурбака. Вдруг раскрылся клюв и высунулся острый язычок; может, голова хотела крикнуть, но в ее горле тихо прошипело сквозняком — и глаз тогда успокоенно, насовсем затворился”. Когда так страшно и точно пишут, что мне придираться?)
================================

http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1999/12/eliseev.html
Опубликовано в журнале:
«Новый Мир» 1999, №12
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
 
Никита Елисеев
Мыслить лучше всего в тупике
Кое-что об экзистенциальных мотивах в нашей литературе
(Ниже отрывок о «Бобке» из большой обзорной статьи)
Анти-Бобок. Собачье сердце. В отличие от предыдущей книжка С. Чилингаряна “Бобка” проскользнула, прошла незамеченной. В прошлом году, правда, попала в букеровский “лонг-лист”, но... какие только произведения не попадают в этот “лонг-лист”. Книжка, впрочем, с самого начала оказалась в “мертвой зоне”. В 1982-м — когда она была написана — повесть, начинавшаяся с того, что пес хлебает из собственной миски блевотину своего пьяного хозяина, вылетала из литературы по причине “чернушности”, беспросветности и смакования шокирующих натуралистических подробностей. В 1997-м, когда повесть об одном годе жизни трехлапой несчастной собаки была напечатана в столичном журнале, ее не заметили по прямо противоположной причине. Слишком традиционно, слишком сентиментально: собачья непосредственность, собачья верность, которая оттеняет человечью ложь, человеческое предательство. Надоело.
...Автор, наверное, и сам не замечает, с кем перекликивается, зато я слышу, я. “Бобка” — “Бобок”, разумеется. Фантасмагорический рассказ Достоевского об исчезнувших людях, в которых не осталось ничего человеческого, только инерция существования, какой-то “бобок”, “бобок”, “бобок”, отзывается в повести Чилингаряна о Бобке, собаке, в которой рождается нечто человеческое через болезнь, калечество, близость смерти.
Конечно, грозный симптом, когда писателю легче увидеть человеческое в собаке, чем в ее хозяине. Вспоминается Андрей Платонов — это он опускался (или поднимался?) к бессловесным. От него же, от Платонова, сентиментальность, соединенная с жестоким всматриванием в то, во что всматриваться невозможно, отвратительно, страшно, — в издохшего пса, например: “Бобка припомнил еще одну живность, замеченную на Вэфе в тот раз: коротких белых червячков, сновавших в его пасти, — и от всего увиденного у него в затылок натекло знакомое томление. Но оно было недолгим; сразу же стало легче, словно там что-то освобожденно лопнуло под напором недоумения... Вся эта насекомая мелочь — открылось Бобке — творит над Вэфом совокупную работу: они хотят поскорее сжевать его и растащить во все стороны. Скоро от Вэфа ничего не останется... От неожиданности Бобка на миг испугался. Но и ужас схлынул под дальнейшим теплом осознания: ведь сам он Вэфа не сможет выручить — раз все чохом накинулись на него, исполняя свое насущное пропитание”.
То, что дано в разухабистом фельетонном виде у Мих. Успенского (вне смерти человеческая жизнь обессмысливается), у Чилингаряна — философично, серьезно. Он не боится быть серьезным и сентиментальным. Это — хорошо. Современная литература уж слишком привыкла к смеху. Какой-то смеховой рефлекс. От этого беспрерывного взревывающего смеха становится нестерпимо скучно. Зато такой смех очень облегчает работу писателя: я, дескать, шучу и играю, пишу разными стилями, понимать надо. Чилингарян играет по-честному. Поэтому любая его неудача действительно его неудача: она вписана в его честную попытку дать картину мира постепенно очеловечивающегося, одухотворяющегося существа: “Пес... чутче вслушивался в земные звуки; смотреть старался по окрестностям и понятным предметам, хотя глаза так и подтягивало устрашительной силой вверх — дальше всматриваться в луну, чтобы постичь ее главную суть на небе (курсив мой. — Н. Е.)”. Есть и совершенно платоновские обороты: “Но дальше Бобка вдаваться не стал, чураясь усиления сосущей тяги в голове без пользы самосохранения. Он отвлекся удовольствием: долго лакал воду, накапливая в животе свежее умиротворение”. Чилингарян не пародирует Платонова. Главная тема Платонова (человека революции) — пробуждение сознания, косноязычное постижение мира, увиденного впервые, — становится и главной темой чилингаряновского “Бобки”. Несчастный трехлапый пес, на которого сыплются удары судьбы, — герой Платонова, живое существо из платоновского мира.
(Я думаю, что, если бы Платонову довелось прочитать “Собачье сердце”, он был бы возмущен, оскорблен, рассержен. Объект издевательства для Булгакова — для Платонова объект трагедии. Медведь-молотобоец из “Котлована” — несчастная угнетенная очеловеченная тварь — кажется возражением на безжалостную и точную булгаковскую сатиру.)
Конечно, Чилингарян сглаживает чудовищный платоновский синтаксис, пытается вывести платоновскую ломку языка на какой-то средний литературный уровень. “У него осохли каемки глазниц, до того пристально вглядывался он в дальний берег. Он старался понять: что там? Какая взаимность существования?.. люди там — все добрые, постоянные, не проезжающие с попутной лаской, как на станции (курсив мой. — Н. Е.)”.
Сюжет повести — прост. Кобелю отхватило лапу. Пес остался инвалидом, калекой. В конце книги на него обрушивается еще несчастье — придавливает горящим столбом. Пес становится и вовсе никуда не годен. Хозяин его убивает. Всё.
Пока читаешь повесть, постепенно уясняешь себе: пес — обречен и отмечен. Смерть несколько раз слишком близко к нему подходит — то чуть не задавил грузовик, то чуть не утащили собачеи, то чуть не утонул в озере, то чуть не растерзали здоровые псы — всякий раз чудом Бобка остается жив. Его жизнь — чудо. Напротив, его смерть — закономерность.
Когда понимаешь это, понимаешь и то, что повесть — символическая. Повесть написана не о собаке только (как и “Верный Руслан” Владимова не о конвойном только псе писан). Повесть — об изгое, чье изгойство сродни избранничеству.
Вся книга Чилингаряна — рассказ о том, как из слабости, неполноты, недостаточности рождается сила. Сила эта неведома ни окружающим, ни самому ее обладателю — невезучему трехлапому псу, но она есть, имеет место быть. Вполне бесполезная, ненужная. Из-за (чуть было не написал — благодаря) своего калечества Бобка достигает того, что сам автор называет “осознаниями”: “Мягкая накипь облаков волочилась к дальнему берегу, оставляя чистую глубь. Бобка полежал, наблюдая круговерть над озером, и вдруг сосредоточился: где-то чего такого он уже видел. Поднял морду и огляделся, желая прояснить недоумение. Но оно усилилось, сгустившись стуком в голове, когда он увидел тихо кипящий суп; сгустилось — и враз разрешилось. И Бобке предстало подобие: поверхность супа напоминала толчею облаков над озером! Гулкий стук в затылке отошел, стало легче, но Бобка смешался: к чему это новое осознание — для какой пользы?.. Бобка покорился: надо теперь привыкать к этому бесполезному интересу, суетящемуся в голове”.
Почти человечья Бобкина душа рождается из недостатка физической силы, из боли, из преодоленного страдания. Удары судьбы на самом деле оказываются “дарами”.
Само собой вспоминается “Холстомер” Льва Толстого. “Инаковость” изгоя у Чилингаряна усилена. Бобку его трехлапость еще дальше отбрасывает от мира “нормальных” существ, чем Холстомера его пегость. Впрочем, Чилингарян совершает еще одно отступление от толстовского образца: хозяин Холстомера отвратителен потому, что — бездельник, в чилингаряновской повести Хозяин Бобки (Чилингарян так и пишет с прописной буквы — Хозяин) — трудяга, но он все одно — отвратителен. По сравнению с ним его пес, напряженно, ни для чего (для новых “осознаний”) вглядывающийся в окружающий мир, — бездельник, “гуляка праздный”. Однако он прекрасен — этот убогий нелепый пес, этот соглядатай странного мира, и мир рядом с ним становится прекрасен: “Толстячок разделся и принялся дуть в разложенную подстилку. Подстилка слегка шевельнулась, и толстячок подул глубже, закусив ее краешек. Уголки губ у него яростно оттягивались в устрашающей улыбке, как у молча озлобляющегося пса. Подстилка оживала, твердела, старалась уползти от толстячка, но он сильнее въедался в нее и сопел все громче — и она отзывалась резиновым дребезжанием. Он удерживал подстилку руками, обнимал, будто и сам от нее наливаясь силой, и наконец, кончив дуть, заткнул пробочкой получившийся упитанный матрас. ...Бобка со странным удовольствием наблюдал возникновение матраса, сам тоже дыша все глубже...” Разумеется, этот толстовский прием, названный Шкловским “остранением”, — взгляд ребенка, дикаря, зверя на цивилизованный мир — сто раз использован, но от этого использовать этот прием не легче. Труднее. Как и вообще труднее работать, не передразнивая предшественников, но уважительно перекликаясь с ними. Тогда может случиться удача, как случилась удача с повестью “Бобка”, родившейся на перекрестке, на пересечении силовых линий, идущих от “Бобка” Достоевского, толстовского “Холстомера” и ломаного, взрывом вздыбленного (словно перед смертью) платоновского синтаксиса: “Бобка поднял голову, извернулся и зыбко увидел привычный двор, штакетник, травянистый берег с камнями, а дальше угадывалось озеро — едва заметное, размытое, оно закатывалось за край земли, но еще раньше исчезло за углом дома. Хозяин тащил его в глубь двора”.

==============================================
Сергей Чилингарян. «Бобка»
«Бобка» - странная и великолепная повесть о собаке, так не похожая на при¬вычный жанр - "рассказы о животных".
Повесть была написана в 1982 году, напечатана в 1997 году.
Тон повести задает эпиграф из Андрея Платонова: "Одно горе делает сердце человеку". Опыт своеобычной прозы Андрея Платонова Чилингарян применил для написания истории поселкового пса Бобки.

Сюжет повести прост. Псу Бобке отхватило лапу, он остался инвали¬дом, калекой, трехпалым. В конце книги на него обрушивается еще одно несчастье - придавливает горящим столбом. Пес становится и вовсе нику¬да не годен. Хозяин его убивает .

Пока читаешь повесть, постепенно уясняешь: пес обречен. Смерть несколько раз близко подходила к нему: то чуть не задавил грузовик, то чуть не утащили собачники, то чуть не утонул в озере, то чуть не рас¬терзали здоровые псы - всякий раз чудом Бобка оставался жив. Его жизнь - чудо. Напротив, его смерть - закономерность.

Когда поймешь это, становится понятно, что повесть - символичес¬кая. Она написана не о собаке только. Повесть - об изгое, чье изгойс¬тво сродни избранничеству.

Это повесть о том, как из слабости неполноты, недостаточности рождается сила.

Перед читателем раскрываются картины мира постепенно очеловечивающегося, одухотворяющегося существа. " Пес ... чутче вслушивался в земные звуки; смотреть старался по окрестностям и понятным предметам, хотя глаза так и подтягивало устра¬шительной силой вверх - дальше всматриваться в луну, чтобы постичь ее главную суть на небе".

Почти человечья Бобкина душа рождается из недостатка физической силы, из боли, из преодоленного страдания. Удары судьбы на самом деле оказываются "дарами". Из-за своего калечества Бобка достигает того, что сам автор назы-вает "осознаниями".

"Мягкая накипь облаков волочилась к дальнему берегу, оставляя чистую глубь. Бобка полежал , наблюдая круговерть над озером, и вдруг сосредоточился: где-то чего такого он уже видел. Поднял морду и огля¬делся, желая прояснить недоумение. Но оно усилилось, сгустившись сту¬ком в голове... сгустилось - и враз разрешилось. И Бобке предстало по¬добие: поверхность супа напоминала толчею облаков над озером! Гулкий стук в затылке отошел, стало легче, но Бобка смешался: к чему это но¬вое осознание - для какой пользы? .. Бобка покорился: надо теперь при¬выкать к этому бесполезному интересу, суетящемуся в голове".

Через восприятие дворового пса сделана попытка воспроизвести при¬родный, "нижний" мир и "верхний, человеческий. "Нижний" мир оказывает¬ся привлекательнее, даже одухотвореннее. Человек же с его поступками, бессмысленной повседневной жестокостью огорчительно непостижим.

А ведь есть, есть невероятный, чудесный выход! Бросить дво¬ровую службу, отречься от нелюбимого Хозяина и уйти насовсем. В дали, за озеро, к лучшим людям и псам. Но непостижимая сила - сильнее стра¬ха, сильнее природы - держит Бобку около людей, около Хозяина. Сила эта - преданность.

Это история о преданности и предательстве. И о простых законах жизни, когда зиму сменяет весна, весну - лето, и нет одиночества для одушевленного существа, а смерть - это переход в другое состояние, возвращение в землю, единение с травой и ручьями...

Чилингарян использует толстовский прием, который Шкловский назвал "остранением" - взгляд ребенка, дикаря, зверя на цивилизованный мир. Он использовался сто раз, и не всегда удачно. В этой повести он доведен до совершенства. Убогий нелепый пес выступает соглядатаем этого стран¬ного мира людей, и мир рядом с ним становится прекраснее.

Текст Чилингаряна отличает от прочих "рассказов о живот¬ных" полное отсутствие сентиментальности: он пишет жестко.

И еще - у него нет места знаменитой сентенции: мы в ответе за тех, кого приручили. Люди - равнодушные и капризные языческие боги - могут приласкать, а могут и убить.

Он не боится быть серьезным и сентиментальным. И это хорошо. Сов¬ременная литература слишком привыкла к смеху, а эта повесть написана серь¬езно и честно.

Недаром Андрей Битов дал ей высокую, но вполне справедливую оценку, увидел в ней " открытие, которого не встречал прежде".


^ Список литературы:

Елисеев Н. Мыслить лучше всего в тупике: кое- что об экзистенци¬альных мотивах в нашей литературе // Нов.мир.- 1999.- №12

Ковалевич Г. Эта собачья, собачья прекрасная жизнь // Лит. газе¬та.- 1997.-№29

Урицкий А. Песочные часы: путешествие по журналам "Дружба наро¬дов" // Независ. газета.-1997.- 5 сент.


=================================================

=================================================

http://ngkub.ru/news/old_127/
 
Награда за беззаветное служение
 23 July 2009 ; Культура
 
Одно из самых человечных направлений мировой литературы – рассказы и повести о животных. Еще в народных сказках образы очеловеченных зверей и птиц несут в себе архетипические черты, представляющие разные стороны человеческой натуры. В баснях, пословицах и поговорках, устойчивых словосочетаниях за представителями фауны закрепились такие качества, как мудрость и глупость, простодушие и хитрость, покладистость и упрямство, благородство и подлость. Отдельного культурологического исследования заслуживают характер и мера закрепленности таких свойств за определенными животными в зависимости от национальных традиций, использование тех или иных архетипов в различные эпохи и у разных авторов. В литературе новейшего времени жанр рассказов, повестей, романов, в которых правдиво изображается жизнь и внутренний мир диких и домашних животных, птиц, обитателей океанских просторов нашел широкое распространение и разнообразие. Можно вспомнить «Моби Дика» Германа Мелвилла, проникновенные рассказы о животных Сетона Томпсона, «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, произведения Джералда Даррелла, а в отечественной литературе – Михаила Пришвина и Константина Паустовского, Бориса Рябинина и Виталия Бианки и, конечно, же, «Белого Бима» Гавриила Троепольского.
Отдельную монографию я бы посвятила теме «Собака в мировой литературе». Впрочем, наверняка подобное исследование уже имеется. Со страниц многих книг взирают на нас очеловеченные псы. Одним из главных качеств этих вечных спутников человека у всех авторов становится их беспримерная верность хозяину. Пес, лижущий бьющую его руку, стал символом рабской преданности, удивительным образом слитой с благородством и великодушием, делающими «раба» выше своего господина. Вспомним попутно и образ человека-слуги, созданный Алексеем Константиновичем Толстым в поэме «Василий Шибанов»: герой поэмы – стремянный князя Курбского, согласился доставить Ивану Грозному обличительное, «полное яду» послание своего господина. Василий Шибанов сознательно идет на пытки и гибель, приводя в невольное восхищение даже своих палачей:
«Но слово его всё едино:
Он славит свого господина!»
Оставаясь патриотом Святой Руси, он молит Бога о даровании прощения Курбскому за предательство.
Истоки такого служения мы находим в Евангелии, когда Иисус Христос явил апостолам пример подлинного смирения, омыв их ноги, еще раз наглядно подтвердив свое поучение: «…кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф., 20:27).
Преданный пес именно потому бывает выше своего хозяина, что напрочь лишен человеческой суетности и гордыни.
Именно такого пса – верного, великодушного, по-человечески умного и по-собачьи мудрого – мы видим на страницах повести Сергея Чилингаряна «Бобка». Не случайно Александр Паникин – генеральный директор московского концерна «Панинтер», в котором в 2000 году издана книга, причисляет эту повесть к классике ХХ века. И едва ли есть преувеличение в оценке издателя, считающего, что «по сюжету, по изобразительности, по иллюзии проникновения «в шкуру собаки» повесть не имеет аналогов».
Однако здесь мне хотелось бы обратить внимание на слово «иллюзия». Как и все лучшие произведения этого жанра, повесть «Бобка» не только и не столько о собаках, сколько о людях, ибо написана она всё-таки для людей. То, что все события даны через призму восприятия собаки, только усиливает впечатление, создавая брехтовский «эффект отчуждения», когда хорошо знакомые нам предметы подаются как нечто новое и неизвестное. Бобка, наблюдая жизнь людей, становится свидетелем многих их безнравственных поступков. Не понимая, как человек – существо «высшее» – может лгать, предавать, проявлять жестокость и равнодушие к другим, он старается оправдать это существо – хотя бы в собственных глазах, объяснить его поступки какими-то добрыми побуждениями, а когда таковых не находит – пребывает в смущении и замешательстве. Лишь перед самым финалом, когда нелюбовь человека уже ничем не оправдывается и не объясняется, Бобка замышляет побег на волю, который ему не доведется осуществить, ибо он гибнет из-за человеческой небрежности, пьяного угара и безответственности.
К осознанию человеческой нелюбви Бобка приходит постепенно. В повести воссоздана четкая система мышления пса на службе. Начало координат – первая фраза: «Служба шла незаметно». Далее идет описание Бобкиной борьбы с блохами – единственным, что на тот момент донимает его. При этом служба воспринимается как что-то само собой разумеющееся, раз и навсегда данное, как призвание и смысл жизни. А коль скоро смысл жизни так высок, такую мелочь, как блохи, можно и перетерпеть. Поведение хозяина, тем не менее, то и дело озадачивает Бобку: то из хозяйского рта в миску голодного пса вываливается жидкая пища, сдобренная «духом прокисшей водки», и пес долго колеблется, размышляя, действительно ли пища предназначена ему. Автор балансирует на грани натурализма и трагикомедии, воспроизводя весь ход размышлений собаки. То вдруг в отсутствие Хозяйки у Хозяина появляется гостья, которую ему запрещают облаивать и которая, уходя под утро, уносит с собой «частичку чего-то Хозяинового» - «присущий дух», как формулирует это Бобка. То Хозяин почему-то совсем нелогично привозит кирпичи по ночам и в темноте разгружает их. То неожиданно поражает его своим равнодушно-жестоким отношением подросший Мальчик, используя пса как средство самоутверждения перед приятелями, что едва не приводит к гибели Бобки.
Полная непонятных собаке страстей жизнь людей проходит перед глазами недоумевающего пса, составляя яркий контраст взаимоотношениям между животными, в которых всё так просто, естественно и понятно. Кобели собираются в стаи вокруг охочей суки, повинуясь зову Природы, между ними устанавливается иерархия, построенная на преимуществе сильного, но каждый пытается не упустить свой шанс. Сука, в свою очередь, до поры убегает от всех ухажеров, но в конце концов сдается самому сильному, выносливому или удачливому, повинуясь всё тому же инстинкту. Вспоминает и Бобка свой счастливый час, когда после долгого бега за сукой по лесу он, наконец, осуществляет свою мужскую миссию. Это осталось, пожалуй, самым счастливым воспоминанием Бобки: в самом начале повести он стал калекой, жертвой несчастного случая. Достоверность описания ощущений пса, потерявшего кусок лапы, невероятна. Впечатление такое, будто автор сам всё это пережил – настолько точны и выразительны детали клинической картины постепенного заживания раны, всех физических ощущений, приспособительного изменения походки и т. д.
Но самое поразительное – это передача мышления собаки. Конечно, здесь, как и у большинства лучших авторов, пишущих о животных, есть некоторое преувеличение умственных способностей героя, приближение его психических особенностей к человеческим, но это не недостаток, а достоинство произведения. Это художественное преувеличение, парадоксально усиливающее общую достоверность и работающее на основную идею произведения.
Язык романа заслуживает отдельного разговора. Прежде всего, это яркий, образный, полнозвучный русский язык, позволяющий выразить самые тонкие настроения, движения души, дающий эстетическое наслаждение. Кроме того, Чилингарян изобретает для своего героя не только систему координат, но и специфические языковые средства для ее описания, так сказать, «метаязык». 
Первое ключевое слово для Бобки, как уже говорилось, «служба» – почти синоним жизни. Все остальные понятия так или иначе связаны с ним. Служба – это «призор, конура и положенная похлебка». В своем поведении Бобка руководствуется «командами» и «поправками» к ним, а еще есть «изначальное веление», впрочем, тоже подверженное уточнениям и поправкам. Свой долг он видит в охране Хозяина и хозяйского имущества, по-своему гордясь доверенной ему миссией. В контексте службы раскрываются его взаимоотношения также с Хозяйкой и Мальчиком, дружба с псом Вэфом, живущим по соседству в бочке, и котом Капитоном, появившимся в доме еще котенком.
Антоним службы – слово «вольность», с которым связана беспривязная, внеслужебная жизнь Бобки. Знакомые и незнакомые собаки делятся на «породных» и «простопсинов», а всё вместе, то есть большое скопление тех и других называется «разнопёсица». Вот как, например, описана сцена «собачьей свадьбы»:
«Подбежав, он пуще возбудился, что ощутил всех сразу – разнопёсица – целая свора! Бегло внюхался. Отвечали ему брезгливо, воротя морду и сдержанно рыча. Он сразу и учуял – сука! Всю округу собрала… Были тут все: и чумазый Бич, ночующий при котельной, и Рыжий, вожак-заводила, и Понурый – старый, крупный, но осторожный бродяга, и кобели средних дворняжьих размеров, а поодаль – прочая шавкотня, с самым малым из них – кудлатым Шматком».
Нахлебавшийся «вторичной» еды с примесью алкоголя Бобка так увлекся ухаживанием за сукой, что не выказал должного уважения к вожакам, и те поначалу притихли. «Озадачась Бобкиной решимостью и мало ли каким его неизвестным преимуществом, они чуть слышно рычали. Но вскоре донюхали, что это всё тот же Бобка, ни с чего обнаглевший; и никакое это не преимущество – а смердный дух, как от пьяных людей». После чего, разумеется, Бобке было строго указано его место в иерархии собачьего «бомонда», и если бы не доминирующее внимание к перемещениям суки, ему бы несдобровать. Абсолютное знание собачьих повадок и особенностей жизни стаи позволяют автору не только дать точные психологические характеристики каждому псу, но и провести в подтексте тонкую параллель с жизнью человеческого общества.
А насколько точно – анатомически, медицински, психологически – описан период приспосабливания Бобки к жизни с укоротившейся в результате несчастного случая лапой: «Бежать было тяжело, неудобно, приходилось заступать здоровой лапой к середке, чтобы не завалиться набок; приходилось кивать головой с каждым скоком, чтобы смягчать побежку и заодно нянчить боль. Уставала не только рабочая лапа, но и шея».
В ходе драматических перипетий, происходящих в жизни Бобки, он всё чаще начинает предаваться размышлениям, и к нему приходят «осознания»: «Многое он увидел сам и от сопоставлений терпел в затылке досужее осознание». Некоторые из таких «осознаний» касаются насущных вопросов службы и жизни. Однако в какой-то момент, становясь глубже и глубже, они перерастают в нечто совсем новое, не свойственное животным, как полагаем мы, люди:
 «Там, над озером, в облаках кружились высотные ветры: то вытягивали из них мохнатые нити, то нагромождали кучей на солнце, но солнце, проплыв сквозь исподнюю тьму потухающим блеЁсТком, вдруг запаляло кромку — и вновь, сияя, нагревало Бобкины глаза. Мягкая накипь облаков волочилась к дальнему берегу, оставляя чистую глубь. Бобка полежал, наблюдая круговерть над озером, и вдруг сосредоточился: где-то чего такого он уже видел. Поднял морду и огляделся, желая прояснить недоумение. Но оно усилилось, сгустившись стуком в голове, когда он увидел тихо кипящий суп; сгустилось — и враз разрешилось. И Бобке предстало подобие: поверхность супа напоминала толчею облаков над озером! Гулкий стук в затылке отошел, стало легче, но Бобка смешался: к чему это новое осознание — для какой пользы? Или это вид вообразительной блажи, удручающей его сверх поправок?»
В нем просыпается образное мышление, он превращается в поэта. Конечно, это преувеличение, чрезмерное очеловечивание (хотя как знать – разве кто-нибудь из нас был собакой и может похвастаться, что доподлинно знает, что именно им доступно, а что – нет?), но, на мой взгляд, это скорее достоинство произведения, чем его недостаток.
«И вскоре ему пришлось примириться, что вместе с поправками к велению — как бы в продолжение к ним — в нем стали возникать и отвлеченные осознания». Такие «отвлеченные осознания» сначала приводят Бобку в недоумение, но со временем он свыкается с ними.
«Осознание позлило немного и отпустило, и Бобка понежился в уюте дремлющего веления — старого доброго веления, не тревожившего его по утрам. Ему не хотелось просыпаться, ощущать скребущее самоволие поправок, путаницу сомнений, сорный шум памяти — до сухого истощения в затылке, — будто там все время сверлил настырный червячок, разрыхляя привычную твердь велений. Не хотелось нарушать тихого блаженства неведения и телесного растворения в нем».
К концу повести Бобка достигает в своих размышлениях едва ли не философских глубин. Невольно он сравнивает себя с соседским псом Мопедом и понимает, что у того нет ни малейшего намека на мыслительную деятельность, тревожащую Бобку. Осознание собственной исключительности, однако, вызывает у него скорее недоумение и смущение, чем гордость.
«Вновь он испугался больших пониманий, навалившихся на него вслед простым поправкам. К поправкам он уже привык – они нужны для безопасности жизни инвалида; но что же это они несут с собой много всякого такого неизъяснимого – завлекающего в тьму дальнейшего неведения?»
И снова в повести просматривается второй план – не анималистический. Не так ли и среди людей попадаются одиночки, способные понимать, видеть и чувствовать то, что другим не дано? Не так ли они страдают от «никомуненужности» этого дара?
Бобка постепенно теряет всех своих друзей, знакомцев из своего, собачьего мира. Остаются только Хозяин с семьей и соседи, среди которых особо выделяется Седовласый и его сын, спасший Бобку, когда Мальчик чуть было не погубил его из пустого хвастовства. Что касается Хозяина, то Бобка от безотчетной рабской преданности в какой-то момент переходит к пониманию всей меры хозяйской несправедливости: «Хозяин забыл его – вот что; совсем не чтит – несмотря на службу. …У Бобки сузилось в горле. Никто здесь не любит его, и первый и главный – Хозяин! Это простое осознание вдруг предстало перед ним исчерпывающе четко, как обглоданная кость». Однако и после всего этого Бобка не в состоянии понять всей меры этой нелюбви и бесчеловечности, когда преданного пса, пострадавшего по вине самого же Хозяина, тот еще живого тащит к вырытой во дворе яме: «Хозяин знает, как лучше, - присмирел Бобка, и из-под него поехала земля. – Он тащит меня к удобной отлежке».
Больно и горько читать финал повести. Горько не только за обаятельного героя, к которому успеваешь привязаться, который остается жить в памяти читателя с не меньшей силой, чем реальные известные ему собаки. Горько за человеческую черствость, эмоциональную тупость, за всё, что мы привыкли называть емким словом «скотство» и что составляет такой разительный контраст с образом благородного и отважного пса, не побоявшегося выступить против всей стаи, напавшей на кота, в котором Бобка по ошибке увидел Капитона – домашнего питомца хозяев.
Язык повести – гибкий и выразительный – выдает в авторе человека с безупречным слухом, любовью к слову и великолепным владением всеми выразительными средствами русской речи. Чувствуются и лучшие традиции классиков от Тургенева до Шмелева, и талантливое новаторство, особенно в словообразовании. Авторские неологизмы, которыми изобилует повесть, необычайно выразительны, их смысл и эмоциональная окраска всегда понятны и уместны, а тон повествования, музыкальность и пластичность фразы не уступают лучшим образцам прозы ХХ века.
Как же случилось так, что человек, создавший это произведение еще в 1982 году, живой классик, если верить издателю, увидел свою книгу изданной только в 2000, да и то за свой счет и благодаря собственным усилиям? Как случилось, что ко времени перехода на заслуженный отдых этот много повидавший и потрудившийся человек удостоился лишь минимальной пенсии? Как вообще случается так, что писателей у нас в упор не видят и не поддерживают на государственном уровне? Ведь не секрет, что даже творческие союзы с некоторых пор превратились в досадную обузу для государства и давно не имеют ни средств, ни возможностей для выполнения своей миссии. В соответствии с таким отношением государства, и членство в этих союзах потеряло смысл, ибо не дает теперь ни материальных, ни моральных преимуществ. Писатель в нашей стране – пренебрегаемый обществом сирота, живущий, подобно Бобке, в своей конуре и в лучшем случае получающий «положенную похлебку» (да и то если научился хорошо лизать хозяйскую руку), а то и вовсе, подобно тому же Бобке, живет подаянием, встречая «населенные поезда», и тут уж реализует свое «преимущество», если он, скажем, инвалид и сердобольные пассажиры ему первому кидают подачку…
Забыли, видно, государственные деятели прежнее свое звание (всегда, впрочем, демагогическое) – «слуги народные», и уж точно забыли Христов завет: «…а кто хочет между вами быть б;льшим, да будет вам слугою».
Абсолютное знание собачьих повадок и особенностей жизни стаи позволяют автору не только дать точные психологические характеристики каждому псу, но и провести в подтексте тонкую параллель с жизнью человеческого общества.
Комментарий от С.Ч., подчеркнул тоже он:
Преувеличение! Автор смог ввести в заблуждение критика. Причина, наверное – во владении словом.

================================================
                Здравствуйте, уважаемый Сергей Георгиевич!
     С большим удовольствием прочёл вашу повесть «Бобка». Ещё раз убедился в том, что вы – талантливый человек, вспомнив, как говорил вам о книге «Разговор по душам»: не тратьте свой талант на бесполезные и отнимающие много сил труды.
     Вот повесть «Бобка», думаю, многих заставит задуматься, что творится с нами, и куда мы придём, если вовремя не одумаемся. Мне кажется, ещё не поздно.
     Прекрасная повесть!!! Достойное произведение! Очень жалею, что не прочёл «Бобку» раньше, когда её обсуждали на одном из семинаров. Теперь могу сказать своё мнение.   
     Мне кажется, подарив мне книгу, вы хотели его услышать. 
     Так вот. По грамматическому построению и стилистической выветренности повествования, по глубине проникновения в философию жизни общества, – повесть, действительно, – можно причислить к классическим произведениям. Вам удалось рассказать просто о сложном, и заострить внимание на том, что мы в своей обыденной жизни, как правило, не замечаем, проходим мимо. Сложные жизненные ситуации и противоречия жизни вы буквально вывернули наизнанку и показали их, так сказать, изнутри. И мне очень жаль, что некоторые, прочитав повесть, увидели в ней только голый натурализм из жизни собак. Это повесть не о собаке. Это повесть о нас любимых. Ведь это мы сидим на цепи наших пороков, привычек, самых низменных желаний и страстей. Ведь это мы жаждали свободу, и, получив её, превратились в чудовищ, думая, что свобода – это вседозволенность, и тут же стали собираться в стаи по принципу «Свой» – «Чужой».
Глазами и внутренними осознаниями Бобки вы подсказали нам, что в наших сердцах исчезает (а у некоторых, уже исчезло) желание  жалеть, что мы нарочно мучим друг друга, чтобы от вида мучений, нам вдруг стало жалко, «чтобы этой жалостью огорчиться, накопить её побольше, а уж потом жалеть, намокая глазами» и умиляться своей жалостью.
     И действительно, многим людям скучно жить, если они не видят мучений, а некоторым даже лениво жалеть, их ладони потеряли главное своё свойство обнимать, гладить, успокаивать. 
И для нас это осознание, как и для Бобки, представляется запутанным и нам его трудно усвоить «в помощь будущей жизни», но придётся, если мы хотим остаться людьми.
     Эта повесть читается на одном дыхании, так как в ней тонко подмечены и представлены не только все повадки зверей, но и людей. Красноречиво показано, как далеки люди, живущие за высокими заборами, от простого народа и чем отличается убранство их дворов. На примере отношения стаи собак к инвалиду Бобке чётко прослеживается  отношение людей к инвалидам.
    Вот это действительно разговор по душам, крик души, который нельзя не услышать! Спасибо вам за Бобку!!!
                С уважением, Анатолий Остроухов
 
19 августа 2015 года.
город Брянск
===================


Пятница, 20 Августа 2010, 22:33 | Город: Минск, Сурганова
Уже где-то писала, но, простите, повторюсь:  пожалуйста, прочтите книжку Сергея Чилингаряна "Бобка". Читать невозможно. Но если вам это удастся, вы увидите эту ("обожаемую") жизнь во всем ужасе художественной правды. ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЧТИТЕ.
======================
Сергей Смолицкий Гений (82527) 7 лет назад  его адрес smolitskiy@inbox.ru
(скопировано в январе 2016 г.)
Очень хорошая повесть Сергея Чилингаряна, называется "Бобка. (Повесть о собаке) ". Несколько лет назад была напечатана в журнале "Дружба народов", потом ее издали отдельной книгой, тираж улетел моментально. В Интернете я нашел только начало, примерно треть повести. Поищите, может, Вам повезет?
(Моментально улетевший тираж – чистой воды преувеличение; с чего это ему показалось, непонятно. Тираж «ДН» к тому времени был всего 7000. Книжку я издавал дважды за свой счёт: в виде жёлтой брошюрки в 1991-ом, 2000 экз.; и книжкой в твёрдой обложке в 2000-ом году, 4000 экз.)

=========================================================
               

               
ПРИЛОЖЕНИЕ №6   
   Текст 2011-го года

ТРОЕ  НЕ  СТОЛЬ  УДАЧНЫХ (ещё одна житейская история).
И вновь вначале сама история, и только по окончании притянем её к  нашей теме. Формальности повода, собственно, и не скрываю, но надо же и читателю дать передохнуть от занудного критического публицизма.  Дадим, Дмитрий Анатольевич?  У меня же обязательство перед ним, что будет не столь однообразно.  Давайте дадим.  А вы, если неинтересно, перелистывайте.  Впрочем, на первой же странице истории, а их будет около десяти, скорее всего, уже поймёте, с какой стороны подступлю к вам в этот раз.
Факультет, на котором я учился в 1964-69 годах, назывался "Строительство и эксплуатация аэродромов", в первый год занятия шли на Литейном, 48.  Тогда вуз назывался ВАУ ГА – высшее авиационное училище Гражданской Авиации.  Моими близкими приятелями были ленинградцы  Женя Колейников и Саша Гриневич, оба 1945 года рождения. Их незримо связывало то, что отцы были лётчиками, и они тоже хотели летать.  Но у обоих же не сладилось.
У Гриневича выявили рубец после воспаления среднего уха, - собственно, крохотный след детства, на слух никак не повлиявший.  Довольно прилично он лабал на "фортекляпе", брал на гитаре залихватские переборы под знаменитую "Ах, Одесса, жемчужина у моря!"  Но именно из-за этого  рубца комиссию в лётное училище - за год до поступления в наш факультет - он не прошёл.  А его отец был командиром пассажирского "ТУ".
Колейников своего отца не видел, – тот погиб на войне, будучи лётчиком на Северном фронте, посмертно получил звание Героя СССР.  Портрет в форме на стене – вот и всё, что осталось ему от отца.  Но его недуг был врождённым – дальтонизм.  Всё же он пошёл на комиссию; нам рассказывал, что перед тем выучил наизусть все рисунки тестовой книжки с цветовыми точками. И ведь надеялся пройти!  Правда, что дальше собирался делать – если вдруг, мало ли, проскочил бы – видно, не задумывался.  Но ему выпала не та книжка, которую он где-то достал и выучил, а другая.  И он тоже потерял из-за этой попытки год.
И вот оба поступили на наш "приземлённый" факультет: здания, сооружения и всё прочее на аэродроме – всё, кроме самолётов.  И оба внутренне чувствовали себя ущербными.  И попивали.  В студенческие времена это, впрочем, считалось развлечением, - походы в пивбар, в рюмочную, знакомство со случайными "фрэндами" и т.п. 
Сам я приехал на учёбу из среднеазиатской провинции. Отец – учитель, и никаких особых амбиций у меня не было.  В своём выборе я вообще не определился; поступал, просто, в технический вуз, чтобы не терять 2 года на армию.   Вообще, то лето 64-го для меня – цепь случайностей;  повторись оно, я бы оказался, вероятнее всего, в другом заведении, в другом городе, и судьба сложилась бы несколько иная.
 А в компанию к ним меня тянули не попойки, а общность характеров: беспечность, весёлое ёрничество, чуткий вкус к абсурдным явлениям окружающей жизни, - в контраст к иным старательным однокашникам, готовящим себя к карьере.  Курсе на 4-ом, 5-ом я от них несколько отошёл, поскольку надолго впадать в питейную "полосу" было не по мне.
 А они продолжили, хотя на учёбе это не очень отражалось – интеллект у обоих был достаточен.   Женя почитывал философов: Канта, Ницше, чуть ли не Кьеркегора,  считался вольнодумцем, перенёс промывку мозгов от нашего "особиста", в то время обязательного в каждом вузе (в кабинете нашего с пугающей фамилией Порк была единственная на всё учебное заведение обитая жестью дверь); но это не мешало ему оставаться насмешливым и в меру циничным.  А Гриневич вообще слыл душой компании,  был даже капитаном факультетского КВН.
Остальные факультеты в нашем ВАУ ГА  (позже его переименовали в Академию ГА) были связаны с вождением самолётов: в них обучался высший лётный состав.  И это невольное соприкосновение сказывалось на моих друзьях, я думаю, скорее отрицательно, чем положительно.

Пить они не бросили и после окончания.  В 1974-ом я уехал в Магаданскую область.  Вскоре и они за мной по очереди, и тоже, вроде бы, на шабашные заработки.  Вначале Гриневич с женой, но она вскоре уехала, их брак и до этого был не прочен.  И он связался с женщиной, лет на 10 его старшей, - зато завхоз в детском садике: тёплая хата, всегда закуска, местная компания, в которой он стал своего рода капитаном пьянчужного КВН, - в конце застолья частенько приказывал подруге: "А ну, принеси мне лыка, - чтоб мне его не вязать!" 


(Ниже – фотографии) (Удалены)
               

Слева – Женя Колейников. Годы – 1971-78-ой.   

Потом, через год, когда я слетал в Питер, за мной и Колейников увязался.  Разведясь с женой - причём, она его оставила, - он "закладывал".  В 30 лет у него было уже слегка испитое лицо.  Я не хотел его брать, но попросила мать – с надеждой, что физический труд и северный быт приведут его в чувство.
Надо было видеть картину их встречи!  Я же Гриневича не предупредил.  Он пришёл ко мне  через час после нашего прибытия, мы вдвоём выпили по рюмочке, и я говорю: "Гриня, а я тебе подарочек привёз…"  Заинтриговался: что, где?  Киваю на дверь кухни: открой.  Недоверчиво приоткрывает, а там, театрально скрестив руки - Колейников.  Как они взвыли восторженно!  Где Ленинград, а где городишко Сусуман, 650 километров по Колымской трассе от Магадана. Треть земного шара. И как за;пили они, как запили...  Чуяло моё сердце, - не хотелось, просто, огорчать его матушку отказом.
Вместе работали мы не больше месяца. Три отставных инженера, все трое уже разведённые, у всех троих по чаду… Беспролазные алиментщики… Возводили деревянные эстакады на сваях, приколачивали настилы. Работали по 10-12 часов, зарабатывая в ежедневном исчислении раза в 4, в 5 больше инженерских.
А потом они забичевали.  Сашка - со своей завхозихой; Женька ночевал у них в тёплых сенях с окошком.  И я принялся выдворять их обратно в Ленинград.  Они противились, но я настаивал; сообщил матери одного и родителям другого, чтобы и они их вытаскивали.  Включил в дело даже моложавую бабушку Гриневича по отцу Екатерину – майора НКВД (он ею гордился), пусть в отставке, но с именным оружием.  С ней я тоже говорил по телефону:  "Забирайте Сашу обратно – он тут пропадает".
За два месяца Женя заработал только на билет туда и обратно.  Сильно выпивший, упал с теплотрассы (на Севере это естественные деревянные тротуары высотой до метра над землёй), нога посинела, потерял трудоспособность на пару недель, - а матери потом представил это дело так, будто я его столкнул…
Особенно я понимал Гриневича. Его отец, летавший за границу блестящий лётчик Спартак Петрович (а разница в возрасте у них всего 18 лет, и Саша единственный сын) был женат вторым браком на хорошо владеющей английским аэрофлотовской умнице, ровеснице его колымской завхозихи… за пазухой которой он тут бичует, иногда выходя на пару дней заработать на спиртное… Этот контраст внутренне не мог не подмывать его.
       Всё-таки я смог их выпихнуть, хоть и по-плохому.  С Гриневичем потом 20 лет не виделся… Но это отдельная история.  За ним прилетал отец, специально оформив рабочий рейс до Магадана. 
      Оба в Питере продолжали попивать, но, живя в разных районах, уже по отдельности.  Гриневич работал на строительстве проектировщиком, прорабом и т.п.; устраиваться в аэропорты "Пулково" или "Ржевка" теперь, возможно, и сам не стремился.   Вскоре, к его удаче, женился второй раз.  Женька закладывал уже капитально.  Мать с отчаянья женила его на приехавшей с Урала кузине; но и она, прописавшись, бросила его и ушла к милиционеру (не исключено – из паспортного стола…).  Лечился в ЛТП, несколько раз вшивался – всё напрасно. Работал то там, то здесь, ловил корюшку на реке Неве, по записям в трудовой меня опередил (около 30  "принят-уволен" против моих 15).  Продал комнату на Салтыкова-Щедрина и перебрался к маме.  Последний раз я виделся с ним осенью 93-го, мы пошли в гости к полковнику Васильеву Валерию Павловичу, начальнику нашей военной кафедры, которого Женька встретил (тот живёт недалеко – на Шпалерной) и узнал.
      Полковник оказался крепкий хлебосольный хозяин, принял нас радушно; причём, готовил сам, не доверив это важное дело супруге.  И это не смотря на то, что в студентах мы слыли разгильдяями, а его, соответственно, считали слишком требовательным служакой.  Достаточно сказать, что, когда летом 68-го наш курс повезли на месячные сборы, только мы, трое, выпили на промежуточной станции пива, полагая по легкомыслию, что время службы начинается лишь с прибытия в часть. Полковник Васильев разуверил нас в этом, сразу по прибытии отправив всю троицу на кухню.  Наверное, мало кому доводилось начинать солдатскую службу с внеочередного – в нашем случае, со срочного – наряда.  А вот мы, ещё и не переодеваясь, с него и начали.  И когда, наконец, пришли в палатку обустраиваться, нам остались места, грубо говоря, у параши…
      Но теперь, через 25 лет, мы дружественно посидели в уютной квартире полковника. Примечательно: он и не заподозрил, что Женька – хронический алкоголик; когда я ему позже сказал об этом, удивился.  Физиологически тот был уже, конечно, классический, не проходило и дня без стакана водки как минимум; но умственно всё-таки держался, смотрел каждый день новости, вступая с официозом в уксусно-кислую полемику в стиле "тихо сам с собою я веду беседу"…  "…Да-а, уж, ёшь вашу налево…" - мычал себе под нос тёплым тембром.
      А ведь начинал неплохо.  По окончании, в 69-ом, женился, уехал отрабатывать положенные три года по распределению в Магадан, в тамошний аэропорт начальником аэродромной службы, - почему и через 7 лет снова рвался на Колыму, пусть теперь и шабашником.  Но тогда родился у них сын Кирюша, вернулись в 72-ом в Ленинград, купили кооперативную 3-комнатную… Чего, казалось, ещё, - всё есть, приличная жена, никаких, точно знаю, измен, ревности, тесноты, ощущения неполноценности…  Но вот какая-то вечная тоска в него засела, и её надо было ежедневно нянчить водочкой.
       - - - - - - - - - - -
Поясню, однако, почему в 74-ом я добровольно уехал на Колыму.  Это займёт несколько страниц. Сразу по окончании вуза меня определили лейтенантом в армию; называлось добровольно-вынужденным волонтёрством.   Из 80 выпускников в "волонтёры" отобрали 25 - только из тех, кто не прошёл срочной службы до учёбы.  Отслужил я на аэродроме "Байконура" положенные два года; в 71-ом вернулся в Питер, работал в дорожном строительстве в "Лендорстрое", потом – в "Леноблдорстрое" (реконструировали умощённую булыжником ещё при царе Павле дорогу Красное Село – Ропша) и в 73-ем вновь вернулся в "Лендорстрой", где, проработав ещё с полгода прорабом, уволился восвояси.  Душа, попросту говоря, не выдержала бардака и бестолковщины.  Вероятно, у меня был шанс доработать инженером до пенсии, окажись я в иной системе, где больше порядка и регламентированнее технология, не терпящая простоя и чисто человеческой халтуры и головотяпства, – да хоть в том же строительстве, но, скажем, в чистом домостроении.  Надо знать, что такое нулевой цикл строительства, к которому можно приравнять и дорожное, к тому же, в такой погодно не устойчивой зоне как Северо-Запад.  Не поддаётся объяснению, скажем, простая вещь: почему не выдавать рабочим лёгкие непромокаемые плащи, в которых можно работать во время наиболее продолжительных, а именно моросящих, дождей?  С первой же каплей работяги гурьбой валили в бытовки.  Шум дождя заглушался бодрым стуком домино.  В таких условиях негласно рекомендовалось выполнять план путём упрощения работ – разумеется, их скрытого этапа, а не последнего, который и показывают заказчику.   В кварталах новой застройки  действовал с десяток разных, далеко не всегда согласованных между собой стройконтор; мешались: грязь, каша, буксование завязших грузовиков, - в спешке вредили друг другу (дал задом, повалил только что выложенный в ниточку поребрик и т.п.), а единой координирующей службы с системой ответственности, просто, не существовало.  У меня есть пара потрясающих случаев головотяпства, один из них и не с двойной даже, а с четверной "мартышкиной" работой, - но нет на них места.   
 Обо всём этом и о многом другом, в чём уже полагал себя компетентным, я и засел писать "Письмо рядового гражданина в Политбюро".  Взяв напрокат машинку, за три месяца настучал 120 страниц.  Утверждал, в частности, что ровно с теми же силами и средствами мы способны производить в 2-3 раза больше того, что производим, причём, с лучшим качеством.  Всё дело в пресловутом человеческом факторе: неорганизованность, безответственность, халтура… Мол, как так можно работать!  Глава "строительство" была наиболее объёмной, но прошёлся я с умеренной критикой и соответствующими предложениями и по другим сторонам нашей тогдашней жизни.  Приводил, скажем, фразу Брежнева, тут же хвалил её: "вот правильные слова!"; после чего писал:  "Но…" – и разгонялся со своими корректировками.
Труд свой намеревался послать по адресу: Москва, Кремль; а второй экземпляр – попытаться передать лично "у ворот Политбюро".  Впрочем, сомневался: а стоит ли это делать вообще?  С 90%-ой вероятностью предполагал отношение официоза, которое ограничилось бы для меня ближайшим особистом: покровительственное отстранение с похлопыванием по плечу: хорошо-хорошо, но нам всё известно, не беспокойтесь, молодой человек, работайте, думайте о себе.  Я понимал, что написанное мной - это не проблема огромной неповоротливой страны со множеством всосавшихся в болото догм, а моя собственная, узко человеческая: выписаться, посмотреть, как это смотрится на бумаге, после чего выкинуть из головы всякие младо-  и малореформаторские пейзажи – пусть и на основе безусловного укрепления существующей социалистической системы в рамках имеющейся экономики. Всякий здравомыслящий соотечественник почёл бы это дело наивной потерей времени.  Но не всякому бунтующий прагматизм досаждает голову так, что уже появляется необходимость как-то её, не туда заблудшую, разгрузить, выплюнуть…
Маловероятно, чтобы за собственно труд КГБ отвезло бы меня в психушку.  Никакой крамолы там не было, тон - вежливо-уважительный.  Но вышло по-другому.  Писал и печатал я в одиночку, ни к каким группам не примыкал, да и не знал, где таковые водятся.  Но когда закончил, тут только и возникла приватная идейка. 
В то время я был уже разведён, снимал комнату и познакомился ещё за полтора года до того со студенткой филфака университета Ниной Старшовой.  Она была, что называется, содержательной, с живым характером, в её дальней крови были "гремучие" смеси – таджикская и итальянская.  С ней было интересно, и мы месяца полтора встречались, после чего она в вежливой форме дала мне отставку.  И засела в памяти занозой.  Одной из причин отставки - может, главной – было социальное различие.  Она – из интеллигентской питерской семьи; отец - полковник медицинской службы (для того времени, считай, генерал); интересная, симпатичная, с хорошими перспективами: шведское отделение, уже сопровождала группы туристов.  А я – дорожный мастер, разведённый, без жилья (своя комната появилась чуть позже); перспектива - алиментщик…  (Впрочем, бывшая жена никогда не подавала, сам платил.) 
И вот, через год с лишним после периода наших с Ниной встреч, только что завершив своё "письмо в Политбюро", - начало октября 1973-го, - я спонтанно решил отдать один из 3-ёх отпечатанных под копирку экземпляров ей.  Она была уже на 4-ом (или на 5-ом) курсе, шведские группы сопровождала регулярно, и именно это обстоятельство: контакт с иностранцами, и не с какими-то там "злопыхателями", а с относительно демократичными шведами, меня и сподвигло.  Но был ещё один мотив: что Нина, может, сама заглянет и откроет во мне, в общем-то ординарном человеке, так сказать, иную  страницу.  Всё сходилось: и основной мотив, и другой, не оглашаемый – на интерес душевной зазнобе. 
Около года мы не общалась, не считая двух писем.  Я позвонил ей и сказал, что у меня небольшое "дело".  Хоть и настороженно, она заинтересовалось, согласилась встретиться.  Времени оставалось мало, минут за 10 я рукописно, на одном листке, набросал ей свою просьбу: это, мол, такой-то труд, я его отвезу в Москву, и если власть меня, типа, повяжет, тогда – и только тогда – пусть отдаст демократичным шведам, чтобы знали, что наша власть хватает, мол, даже таких вполне лояльных, мирных "реформаторов".

        Конечно, это был авантюризм; объясняю его тем, что 3 месяца был поглощён серьёзным делом.  А по окончании кинуло в другую крайность – в легкомыслие.  Я даже не задумывался о том, что у тех наших граждан, кто сопровождает иностранцев, могут быть какие-то жёсткие обязательства, - почему и передача Нине папки может её скомпрометировать.
Итак, мы встретились в кафе, я передал ей папку вместе со спонтанно набросанной "инструкцией" ей, как бы душеприказчице, - о чём она, беря папку, и не ведала, инструкцию читала уже без меня.
Приехали за мной через два дня, в течение которых я так и не решился отправлять свой труд почтой.  А насчёт поездки в Москву до "ворот в Политбюро", метался мыслью: ехать, не ехать?  К тому же, и денег не было, съездил к Гриневичу и остервенело, так что он даже удивился, потребовал вернуть мне долг.  (Раньше мелкие должки приходилось "прощать".)  Он не вернул, надо было самому у кого-то одалживать.
 Скорее всего, Нина, им и передала. Может, советовалась с родителями.
Их было двое, не обыскивали.  Майор Козлов, достав мою папку, спросил: "Это ваш… (и замялся, подбирая слово) …труд…в общем-то, труд?"  Я сам достал из шкафа два других экземпляра.  Теперь они мне были не нужны…  Спросил, уж не собираются ли они предъявлять мне обвинение?  Нет, сказали, "здесь нет состава преступления"; но всё же надо сказать соседке, что уезжаю на недельку-другую.  И повезли прямиком в психиатрическую больницу.   
Продержали 33 дня, ничего не прописали, не кололи. Да и сидел я тихо, прав не качал.  Психиатру даётся месяц на наблюдение, после чего он обязан вынести диагноз.  Мой Борис Львович мог бы резюмировать, что я здоров, уже на третий день, но он "размышлял" месяц…  В мой труд он заглядывал и в беседе определил меня как "прожектёра".  Мог бы, наверное, продержать и дольше, если бы не приехали родители: отец – коммунист, инвалид войны; мать – абсолютно вменяемая женщина, никого с отклонениями в роду не было.  Врач при выписке написал: "Психопат".  То есть, склонен к психической патологии.  Интересно, а кто из обладателей психики не склонен?  Склонить можно любого, в конце концов, если захотеть…  Любой здоровый  орган человека можно довести до патологии.  "Психопат"…  Будь я, действительно, с отклонениями, уж он бы меня мотивированно колол.  А он написал: "Психопат"…  И это за то, что вёл я себя пристойно, хоть и был подавлен; хоть он и выспрашивал у бывшей жены (специально вызывал): а не было ли у меня половых отклонений?  …И это за то, что ему никак не пришлось со мной возиться…   
Мать специально для него привозила из Армении коньяк и экзотические вкусности.  Я её потом, когда она мне сказала, крепко поругал. Было досадно, что Б.Л. незаслуженно выхлебал этот коньяк… Свинья!
После выписки поставили на психиатрический учёт в диспансер, раз в два месяца должен был являться.  Тамошняя врачиха и огласила по моей просьбе диагноз, - инструкцией это было запрещено. Но хвост учёта сам собою обломился, когда я через полгода выписался из Ленинграда и прописался в г.Сусуман Магаданской области.  Скорее всего, из-за нерадивости психиатрической службы.  Благодаря чему я позже смог получить водительские права.
Но на учёте в КГБ я наверняка остался.  И самое досадное было то, что не мог знать, в каких кадровых случаях проверяют на благонадёжность.  И как это "пятно", соответственно, отразится  на биографии.
Полгода после этого проработал грузчиком на торфе в ТЭЦ, и в мае 74-го, обменяв свою комнату на квартирку в Сусумане, улетел на Колыму.  Мне говорили: дура-ак, теряешь питерскую пропи-иску!  Ну, теряю – и теряю, такое у меня тогда было настроение.  Я и выбирал вариант обмена куда-нибудь подальше. 
Шабашные заработки поглотили меня на 3 года, лучше всего освоил премудрости штукатурного поприща.
Тем же обменом вернувшись в 77-ом в Ленинград, ощутил некую опустошённость.  После окончания вуза прошло 8 лет, многие выпускники неплохо рванули по карьерной лестнице.  А я пробуксовал, потерял темп.  Наш выпуск по специализации аэродромщика был первым, в силу чего многие быстро и поднялись.  Конкуренция была лишь в самом Ленинграде, а те, кто, отучившись, вернулся к себе (набирали со всего Союза по 5-10 студентов в крупных городах; я, например, поступал в Киеве), вскоре стали замами по наземным службам или вовсе начальниками аэропортов.  В "Пулково" начальниками порта были два моих однокашника – вначале Толя Добрынин, потом Гена Наприенко.  Во "Внуково" начальником – а может, замом - одно время был Валера Баранов.  Особенно круто взмыл Гена Темников, - лет через 5 стал замначальника территориального (Белорусского) управления  ГА.  Москвич Володя Зубков, с которым я жил в одной комнате – его отец был полковником, журналистом "Красной Звезды", - тот и вовсе женился на дочери замминистра ГА, и сразу двинул представителем Аэрофлота по заграницам. "Достижения" мои, Гриневича и Колейникова, конечно, меркли… Мы трое так и остались, условно говоря,  у параши…
На троих у нас четверо детей, - у Гриневича по дочке от обоих браков.
Со своей полукочевой жизнью за 42 года я ни разу не попал на юбилейные сборы курса. Теперь жалею. В 2009-ом опоздал буквально на три дня, лишь виделся с одним из наших в Петербурге, он дал московский телефон Темникова.  Я позвонил, состоялся короткий примечательный разговор.  Он, скорее всего, крупный чиновник, я не стал и спрашивать.  Птица, во всяком случае, важная: служебный телефон с нулями (635-40-00, Геннадий Степанович), надёжно заблокирован секретаршей.  "Он сейчас в мэрии. …А кто спрашивает?  …Как вас ему представить?"  К самому Лужкову, никак,  поехал?   Позже соединила. "Привет, Гена! Я – такой-то…" – "О-о, Серёга, не может быть! Ты где пропадал сорок лет?"  Похвастаться мне было нечем, 30 лет зарабатывал на жизнь преимущественно штукатуром.  Да он и так знал, что я – из абсолютно отсутствовавших на тусовках, а они были  каждые 5-10 лет.
Едва перебросились парой фраз, как он спрашивает:  "Ты всё такой же красивый?"  Вместо обычного: "Что я тебе - Дориан Грей?", - я сам спросил:  "А ты мне, что – завидовал?"   И он тоже с ответом не промедлил:  "Да тебе весь курс завидовал!"  …Как же так завидовал, если я этого не знал?  Впрочем, в те годы внешность в юношеских амбициях особой роли не играла.  К тому же, и учились на курсе одни ребята.  Но вот он не забыл, как я выглядел.  И то - особым умом и талантами я не выделялся, был даже простоват, иногда, возможно,  и глуповат.  Списывать у меня было нечего… Что ему ещё оставалось для памяти?
Уже положив трубку, я отчётливо уяснил, что Гена Темников достиг в этой жизни всего, чего хотел, - коли спрашивает теперь лишь о том, чего достигнуть невозможно… 
Но я не понял, почему он на каком-то этапе жизни решил стать Тёмниковым.  Чем ему Темников не нравился?  Кажется, и секретаршу я в смятение вёл, когда спрашивал как бы чуть-чуть не того, и ей пришлось меня поправлять. Теперь, если увижу его вживую, могу и шуткануть: "Так ты, Гена, не вперёд теменем вышел, - а из тёмного леса, оказывается…  Долго вспоминал?"

Опустошенность и разочарование от "предварительных итогов" кончились тем, что я начал пить (месяца три, по стакану водки на ночь, чтобы уснуть).  А потом стал писать.  Завет Льва Толстого:  "Если можешь не писать – не пиши", - таким образом, выполнил.  За год выдал роман о шабашничестве на Севере, несколько глав послал на творческий конкурс в Литинститут и в 1979-ом поступил на заочное отделение. 
Писательские перспективы отвлекли меня от намерения эмигрировать. Годом ранее я был к тому близок, надо было только решиться на брак.  А я уже намеренно знакомился с отъезжающими.  Две кандидатуры последовательно соглашались брать меня с собой, обе – еврейки; обе зная притом, что мужского пыла ни к одной, ни к другой у меня не возникло.  И вот такое простое обстоятельство – невезение в знакомстве и отсутствие обычной земной тяги как к женщине…как бы это сказать не столь иронично…сделали меня вынужденным патриотом…

В 88-ом году, то есть через 15 лет, я написал автобиографическую повесть в 180 м/п. страниц, центральным эпизодом в которой как раз эта история с психушкой.  Начиная с развода, со знакомства с Ниной Старшовой, с ощущения некоего "достоевского" надрыва в отношениях с двумя такими разными женщинами, к одной из которых – к жене – обычная земная тяга как к любовнице, задавшей на всю жизнь эстетически-чувственную планку (причём, в 22 года именно для себя, своего понимания, верно угаданную); но с которой ясно ощущал душевную разобщённость.  Ровно наоборот – с Ниной; с ней было интересно говорить о многом.
Таким образом, в повести отразил и своё раздвоение в отношениях с женщинами, одна из которых – мать моей дочери, другая – близкая мне  своей содержательностью интеллектуалка.  И мотив доморощенного публицизма, закончившегося написанием труда "в Политбюро", и сама психушка в подробностях и с персонажами, её атмосфера…
 [ …медсёстры могли и тапочком по голове поназидать; дерзких на язык вязали смирительной рубашкой, вкалывали тяжёлый, подавляющий волю укол серы (так, во всяком случае, говорили: "ему серу влупили"); если бы я вздумал вякать, то и мне бы влупили, назидая тапочком… ]
…и определившееся отношение к власти, от которой теперь, скорее всего, выпала скрытая метка на анкету; и дальнейшая судьба автора с подмоченной благонадёжностью, его добровольная Колыма и т.д. – одним словом, повесть понравилась завотделом прозы журнала "Юность" Виктору Липатову, и он был полон готовности её публиковать в 89-ом.  Даже две отрицательные рецензии его не остудили.  Первую, довольно уничижительную, написал сын знаменитого композитора Никиты Богословского Андрей, сам прозаик, публиковавшийся в "Юности"; его контекст - отрицание самой возможности объективного рассказа о себе, это как бы заведомое безвкусие.  А вторую рецензию написал критик, ставший уже в следующем году министром культуры России, Евгений Сидоров.  В начале 80-ых он читал в машинописи мою прозу, счёл интересным автором; поэтому я ему и позвонил, сказал, что отнёс в "Юность" рукопись, не мог бы он взять её на рецензию.  Он сразу: нет, к сожалению, очень занят.  Но потом, будучи в редакции, таки взял; конечно, из любопытства; как ректор Литературного института вряд ли он нуждался в рецензентском "хлебе".   И тоже вывел отрицательное резюме; по тексту рецензии было видно, что в документальную основу повести он, просто, как сейчас говорят, не въехал, - сделав тем самым большой комплимент моему воображению.  Вот те два произведения начала 80-ых, которые Сидоров на свой интерес читал в машинописи: повесть о собаке и рассказ о горьком пьянице, – они, действительно, были построены на вымысле.  А он подумал, что  и тут то же… А то, что имена главного героя и автора совпадают – это как бы хитрый приём…
И вот, не смотря на то, что Сидоров был довольно знатным членом редколлегии журнала, Липатов, тем не менее, не отступил, уверенный, что и редколлегия в целом, и главный редактор (в то время поэт Андрей Дементьев) дадут добро.  И сам он уже дал анонсы в "Литгазету", 1989, № 37, стр. 7, и в "Книжное обозрение", 1989, № 28, стр. 3. – именно на эту документальную повесть. При тогдашнем тираже журнала - более миллиона - она могла бы сделать мне имечко.  Во всяком случае, появилось бы настроение писать ещё.
Но публикация не состоялась.  Насколько знаю, Липатов был уверен, что убедит главного редактора в том, что тему советской психушки уже можно и нужно открывать.  Вероятно, он говорил, что это живая документальная история, написанная умелым пером, что это конкретная коллизия: гражданин-одиночка и власть, – и хотя бы уже тем повесть является частичкой нашей истории.  Но Дементьев воспротивился.  И больше я эту повесть никуда не предлагал.  (Скорее всего, зря.)   А в 2008-ом оба её экземпляра, хранящиеся на чердаке деревянной дачи, сгорели.
А Дементьев в свои 83, между прочим, стал предельно гражданственным; в субботней программе по "Радио России" среди прочего регулярно выражает и озабоченность неполной свободой СМИ, ратуя за воскрешение лучших черт советской действительности… 
Причины отказа?  Скорее всего, безвестность автора.  От писателя с именем, а особенно через пару лет, оторвали бы с ручками.  А я тогда ещё не был и членом Союза писателей.  Ещё, может, неудачное название.  И, не исключено, всё то же пятно на биографии, - но это если действовало негласное правило давать запросы на авторов крупных публикаций, чего я не знаю, и что доподлинно может знать, скажем… Путин.  Одно дело, когда написано про кого-то – как бы с писательского верху, - и другое, когда о себе.  Что и могло отпугнуть Дементьева.
 Сообщение о смерти Виктора Липатова (не путать его с более известным именем – прозаиком Вилем Липатовым)  было лет 5-8 тому назад. Теперь о повести может вспомнить лишь Андрей Дементьев, Евгений Сидоров и уж точно вспомнит Богословский.  Среди того потока, который он читал в "Юности",  она его, скорее всего, аллергически зацепила, - это ощущалось по тону рецензии.  Он исходил из того, что, если человек рассказывает о себе, то непременно, хоть в чём-то, да соврёт.  И, разумеется, к лучшему.  Описанные отношения  с двумя молодыми дамами его, как видно, покоробило.  И не смотря на то, что ничего адюльтерного в повести не было, сын Никиты Богословского почему-то припомнил мне писателя 100-летней давности Арцыбашева с его "Саниным".   Считается, что это эротическая  повесть.  Я её не читал, а мой рецензент, оказывается, читал…

 Хождение в литературу (1978-2000) принесло мне немало отличных рецензий.  "Магия слов – свойство большого таланта", - и прочее.  Но с публикациями было плохо.  Соответственно, и с числом читателей, и с гонорарами.  Если учесть все затраты: машинистки, рассылка почтой, ксерокопии, издания за свой счёт и т.п. – так даже в нулях остался, если не в минусе.  Сказалось и неумение – да и нежелание – общаться с редакторами сообразно с их рангом.   
Например, этот, который мне выписал "магию", - Игорь Николенко в редзаключении изд-ва "Совпис" в 1988-ом, - отказался быть моим редактором.  Я не стал лишать себя удовольствия вставить в наш первый, он же и последний, разговор шпильку, на которую он сам напросился, сказав: "Что же вы ко мне сразу не подошли?"  Действительно, прошёл уже месяц, как мне выдали его редзак.  Но ведь издание первой книги автора дело долгое,  больше двух лет тянется, - поэтому я и счёл суетню по отлавливанию положительного редактора излишней.  Думая, что у него хватит юмора не воспринять мои слова буквально, брякнул:  "Как это – сразу?   Тогда уж сразу скажите: с чем?.."   Молодой, субтильный Николенко внутренне, видать, взбрыкнул и отказался от меня.  Пока подыскивали другого, изд-во стало съезжать на коммерческие рельсы, а я, как безвестный автор, был в самом "отстойном" списке.  И, таким образом, лишился последнего шанса на свою книгу за госсчёт, - как-никак, 15000 экз. в твёрдой обложке, больше 300 страниц, 10 тысяч рублей (по тому времени всё ещё новый автомобиль).  Остался "большим талантом" с "магией" своих неосторожных слов…
Не издав книжки, "Совпис" гонорар мне всё же весь выплатил по частям, но поскольку дело растянулось на несколько лет, а тут - дикая инфляция, то 75%  его были слёзы, а не деньги.
К итээровскому поприщу я так и не вернулся, с 1979-го зарабатываю на жизнь трудом строительного рабочего.

Нина Старшова сперва вышла замуж в Ленинграде, поменяла фамилию, у неё дочка Катя.  Но её второй муж – норвежец (почему-то, а не швед), она живёт в Осло, в насквозь цивилизованной стране.  Узнаю; о ней раз в 10 лет по старому телефону, по которому живёт её мать.  Нине теперь 60, а последний раз мы виделись в 1978-ом, через пять лет после той истории с передачей ей папки.  Встретились случайно на Финляндском вокзале.  Я тогда работал в аэропорту "Ржевка", - единственный раз по прямой специальности, и то полгода всего, - а она ехала на дачу в Кузьмолово.  Разговаривали минут пять.  Я так и не стал выяснять: сама ли она отнесла папку "куда следует", или как-то по-другому вышло.  Теоретически существовал иной вариант, по которому один мой знакомец из пивбара на углу Невского и Маяковского, явно осведомитель, почуял из нашего разговора нечто, а машинописные труды они могли вычислить по ближайшему пункту проката, где я брал пишущую машинку.
 Нина сказала памятное:  "Никогда больше этого не делай…"   И хорошо, что сказала.  Заноза, сидевшая во мне 6 лет, практически сразу выскочила.  Прекратились бесконечные внутренние диалоги, некие квази-достоевcкие разборки и всё прочее, что зовётся интеллектуально-душевной привязанностью.  Конечно, она не стала глупее, но вот это её "Никогда больше…" для меня всё, ранее в ней недоговорённое, и перечеркнуло.  Молча подумал: эх ты, туго знающая свою линию буржуйка… Так и не понял, что именно она имела в виду: не писать всего того, что думаю - или же впредь думать, прежде чем так неуклюже "душеприказывать"?
В конце концов, пусть спасибо скажет, что я невольно помог ей проявить бдительность и получить (по идее) в анкете плюсик.

P.S.  Когда мы с ней встречались в апреле-мае 1972-го, она как-то рассказала известный анекдот.  Но впервые я его услышал именно от неё.
 После нескольких лет отсутствия (летаргический сон, отшельничество, тюрьма  или ещё что-то, неважно) человек возвращается к цивилизованной жизни, приходит в кафе, заказывает кофе и газету "Правда".  Официант: "Газета "Правда" не продаётся…".  Выпив кофе, он снова говорит:  "Пожалуйста, ещё кофе и газету "Правда"".  Официант: "Газета "Правда" не продаётся.  Советской власти больше нет".   Выпив кофе,  в третий раз подзывает официанта и снова слово в слово повторяет свою просьбу.  Официант, уже с расстановкой:  "Газета. "Правда".  Не издаётся!  Советской.  Власти.  Больше.  Нет!"  Человек блаженно улыбается и тихо бормочет:  "Говори, милый, говори…" 
 За такой анекдот в те годы могли и привлечь, но мне она, выходит, доверяла.  Соответственно, и я ей…
При этом у неё был двоюродный дядя – замминистра; а однажды, когда по телевизору показали тогдашнего идеолога Суслова, вдруг как-то тепло, по-свойски произнесла:  "Постаре-ел…"  Я даже ахнул внутренне.
Ну, вот такая Нина.  Умничка.  Когда мы с ней играли в игру с угадыванием известных личностей по 10 наводящим вопросам, на которые ответ мог быть только "Да" или "Нет", я не смог вычислить Анджелу Дэвис (не сообразил, что общественный деятель может быть женщиной), а она угадала поэта Рабиндраната Тагора, - единственного, впрочем, известного русскому слуху поэта на всём пространстве Азии.
Теперь, через 6 лет, я уверился в её обычной совковой двуличности.  Исполнение служебных условностей – свято: в кормящую ладонь плевать нельзя.   Но в "перерывах" можно блеснуть квазидиссидентской крутизной.  Умничка!


Кстати, я ещё не сказал названия так и не опубликованной повести.  Оно претенциозное, способно и сейчас вызвать усмешки.  Я и сам понимал, что название неудачное, и ждал только подталкивания Липатова на замену, чтобы начать думать (может, и вместе с ним).  Лучше бы он это сделал до того, как представить её на одобрение Дементьеву.   Возможно, шансы прибавились бы.  Дементьев, наверное, был озадачен названием.  В нём я стремился совместить два мотива, два важных импульса индивида: социалистическое  реформаторство и тягу к юной интеллектуалке из "буржуазной" семьи.  И не нашёл к моменту окончания повести ничего лучшего как назвать её: "И по Фрейду, и по Марксу…"  Теперь и самому смешно.

Александр Гриневич живёт в Петербурге в прежней квартире своей матери, которой уже нет. У него строгие жена и дочь, они знают: если его отпустить из дома (хоть "под расписку" друга), может запить и попасть на недельку в полосу.  Впрочем, он и сам теперь никуда не стремится, весь его досуг у компьютера и у телевизора.  Лет 15 назад в один из его загулов, ему ударили в горло, и вот уже 12 лет он совсем без голоса.  Несколько операций, удаление связок… С ним теперь и по телефону не поговорить.
Его отец Спартак Петрович, заслуженный лётчик на пенсии, здравствует, живёт в Москве.  Ему 85; по всему, у него нет оснований особо сетовать на судьбу.
Евгений Иванович Колейников умер весной 1994-го, не дотянув до средней продолжительности жизни российского мужчины 15 лет. Умер через полгода после нашей памятной встречи с полковником Васильевым.  И через месяц с небольшим после смерти матери - Ольги Михайловны.  Она была совсем непьющей и всегда несла в себе некую вину за Женьку – что не смогла его уберечь от алкоголя.  Вряд ли её погибший на войне муж, будучи лётчиком, притрагивался к рюмке и имел соответствующую расположенность.  Не пил и её младший сын, Владик.  Все годы, что они жили вместе, она за ним ухаживала, сама покорно покупала ему недорогую, но надёжную водку.  Особенно это стало актуально в последние годы, после ельцинского позволения производить и торговать водкой любой коммерческой конторе. Его уход из жизни вскоре после неё не случайность.  Он бы ещё пожил и 5 лет, и 10, и 15, как знать.  После смерти матери у него, скорее всего, появились проблемы с деньгами (работал уже кое-как – на подработках), и водку стал покупать, какая попадётся - "за ларьками".  Та доза палёнки, которую он принял в последний раз, для здорового человека оказалась бы, наверное, не смертельной.  Но для ослабшего организма алкоголика многого уже не требовалось.  Его нашли на лестничной площадке перед дверью их коммуналки.  Смог доехать лифтом, смог выйти, а дверь квартиры уже открыть не смог.  Его последние слова неизвестны. 
О нём теперь могут помнить только брат Владислав Никитин и сын – Кирилл Колейников, 1970 (или 71-го) г. рожд.
Смертный диагноз: отравление некачественным алкоголем, - выносили тогда ежегодно 30-40 тысячам жертв ельцинского позволения.   Эту цифру публиковала "АиФ".  Это была преступная халатность тогдашней власти.  Она обязана была знать, что в условиях  разлагающейся от коррупции торгинспекции за ларьками начнут продавать отраву.
Преступная ошибка Ельцина в том, что не смог или не захотел посчитаться с простым психологических фактором – инерцией доверия к власти:  что уж в этой-то сфере, в чём-то даже сродни национальной гордости, она,   как и в предыдущие многие десятки  лет, не позволит суррогата.  Поэтому вера в чистоту запечатанного в бутылку прозрачного алкоголя  губила многих.  "Тётя Маня" с мутным самогоном – та хотя бы имела постоянный адрес, и уже от того была богобоязненной.
                * * *
                *

Переименование.
Для моих приятелей дальтонизм и воспаление уха явились фатальными препятствиями в судьбе.  В высшие в прямом смысле сферы они не прорвались… А ведь не окажись Женя Колейников дальтоником и поступи в лётное училище, сама жёсткая мотивация по здоровью не позволила бы ему подружиться с водкой.  У него не пила мать, не пил младший брат, вряд ли пьёт сын…  Полагаю, что в этом случае он прожил бы более удачно…  Так же как и Гриневич – не будь  крохотного рубчика в ухе, который, между прочим, не помешал ему учиться в музыкальном училище.
А для вас,  Анатолий Дмитриевич, на поприще высшего государственного лица тугое ухо на демократию никакое не препятствие… И тотальный нравственный дальтонизм, который выразился у вас в социальной и имущественной бесцеремонности, вам тоже не помеха.


               
ПРИЛОЖЕНИЕ №7 
                Сергей Чилингарян
От автора
                О романе
               "ПОСЛЕДНИЙ ПРАЗДНИК",
                из которого здесь одна глава

В 1996-ом мне попало в руки 50 кассет записей диалогов в одной палате ЭЦПЗ – Экспериментального Центра психического здоровья, расположенного в одной из областей Нечерноземья.  Причём, сами беседующие о записи ничего не ведали. На основе этих записей я написал документально-художественное (или, пожалуйста – художественно-документальное) произведение, которое назвал: "Последний праздник".  Содержание – фактурное, а фактура – рыхлая; события, стало быть, едва влекутся.  Но есть неожиданная концовка, которая многое проясняет.  То есть, всё как полагается.  Работа растянулась на три года – 1996-1999 г.г., вышло 450 страниц книжного текста.
В палате 8 пациентов, между собой они её называют "тембреанус". Их закармливают горохом, область занимает 1-ое место в России по сбору этой культуры, шефы ЭЦПЗ поэтому не скупятся… Герои вынуждены преодолевать это обстоятельство. У всех, как сами определили, "проблемы с действительностью", а конкретнее – тлеющая хроническая депрессия.  Лечение бесплатное, почему и лежат месяцами, – что, однако, соответствует экспериментальной цели лечения: раз и навсегда вылечиться. Им дают спец-лекарства, которые развязывают языки и возбуждают творчество, и это тоже входит в лечебную программу.
Прозвища персонажей, их общее на всех "гороховое" пристрастие, а также кое-что еще – всё это конкретно обусловлено и получает разрешение, а вместе с ним снимает и некоторые недоумения у читателя в конце книги.

Итак, вот они, мои бедные и дорогие:
Порзик – сочинитель, прозаик, живой, щупленький, чернявый полуеврейчик; "нос крупный, крутой, утолщенный у основания (в связи с чем историк Сюрлампий из соседней палаты определил этот нос как результат завоевания греками Передней Азии), ноздри же – узкие, просто, щелки, так что центральная часть лица навевает колосса на глиняных стыдливых ножках. А вот глаза у Порзика безупречно выразительные, большие и, вместе с тем, любопытственно, до разоблачения, зыркающие".
Сумастрог – литературный критик, перестройка лишила его работы. Внешность тускловата; но всё же подозревают в нём примесь татарина, на что он разок резонно огрызнулся: "Во всех нас есть что-то татарское!". "Непритязательные, скромные черты; по комплекции – востроплечий щуплец, хотя и чуть крупнее своего лит-приятеля и оппонента Порзика. Примечательное, разве что, разлетный веер радиальных морщин от центра рта – его рисунок становится тем четче, чем тверже отстаивается то или иное мнение".
Вадёдя – сложный тип; его главный конек, пожалуй – бескомпромиссная критика проистекающей за окном их палаты действительности. Ярый атеист, крутой доморощенный публицист; к тому же, педант и, уж точно, законник и стихийный государственник. "Щупловатый, среднего роста и сложения, с широкой, преимущественно лысой головой и заостренной бородкой, как раз подчеркивающей объем головы. Глазные впадины заняты исключительно глазами – без особого прилегающего обрамления, – одни голые голубые глаза, самородно, глубоко сидящие. А усы щетинистые, круто обрезаны над губой. Каждая бровь домиком, на коньке с кустичками вразлет. Видно, раньше он был умеренным шатеном, но с потерей большей части волос лежал перед слушателями практически блондином… Крохотная бородочка под губой… такой волосяной кустик, тоже клинышком – как бы специальный действующий макет обычной, основной бородки. Обе – и бородка, и бородочка, то одна, то другая, а то и вместе – при разговоре двигаются, выражая различные оттенки настроения". Надо еще упомянуть о зрительном казусе: спящий, Вадёдя напоминал Ленина; увидев его впервые, Притыгин сильно испугался, да и другим было не совсем уютно от наличия в своей палате собственного "великого усопшего". Не надо забывать, что все они, и даже молодой Милдр, были, можно сказать, вскормлены ленинианой, как молоком волчицы. Но, проснувшись, Вадёдя по причине голубых глаз переставал напоминать Ленина, и эта двойственность немного напрягала всех: надо было всё время помнить, что глаза-то у него там, под веками – голубые, что вот сейчас скоро он их откроет и перестанет быть похожим на Ленина.
Дурьябаш (Бяша) – философ со скромным замахом на мыслителя, мягкий характером, самый деликатный и ранимый из них, – так, изредка он объявляет на всю палату: "Извините, я выйду – на меня пёрд напал", – тогда как все остальные – тут же… В нем подозревают мусульманина (из-за выбранного им самим прозвища) и армянина одновременно (?), хотя сам он считает, что его бабушку "смутил венгр"; тоже невысок, но довольно толстенький; "наполовину седая кудрявая шевелюра тяжело, как-то даже чугунно, давила на заниженный посему лоб, – и три мясистые морщины были тому свидетельством. Еще две короткие черточки рассекали переносицу вертикально, – но лишь когда лоб напрягался чем-то конкретным. Эта одинокая "кавычка" дала формальный повод критику Сумастрогу говорить о незавершенности, потому расплывчатости дурьябашевых мыслей – читай, цитат, – мол, даже на цельную, в две кавычки, на лбу не набирается… В спокойствии же он напоминал добродушного римского легионера, крайнего по ранжиру, к тому же на заслуженной пенсии… У него рыхлый нос, изрытый темными порами вулканического вида. В сумерки нос похож на округлый кусочек пемзы, которым ублажают распаренные пятки. Из каждой второй поры растет остриженный толстый волос, и некоторые волоски уже седые. Крупные, с мышиную нору, ноздри и сонные покладистые глаза придают лицу постоянную вяло-напряженную готовность к чиханию".
Сердила – по полному величию Сердилатий Иванович Попов, так ему в метрику и вписали (младенец родился хмурым в самом начале 1946 года, как бы зная, что отца своего никогда не увидит).  Рабочий широкого профиля, крупный, сильный мужчина; внешне практически никак не обрисован - возможно, потому, что претендует на собирательность своего образа былинного работяги застойно-перестроечных времен. Кстати, Порзик, услышав фамилию Сердилы – а по матери у последнего тоже всё в порядке: Сысоев, и он напирал на свою исключительную, во всяком случае, в пределах палаты, русскость, – так вот, Порзик на это отреагировал: "Гм, Попов… Подумаешь… А моя – Попярдышев, ну, и что? Дед-то мой был раввин!".
Дутыш – бывший, довольно крупный начальник, "высокий, прямой, напыщенно-грудастый, как особого рода голубь-дутыш. Вскоре выяснится, что он и есть Дутыш". "На нем спортивные штаны с генеральско-олимпийскими лампасами, по поводу которых Вадёдя как-то неодобрительно буркнул: "Они меня давят".
Милдр – он лет на 20 моложе других (остальным, кстати, около 50-ти) – журналист. "Ничем, вроде, не примечательный… так, иногда сорвется по мелочи; в целом же – спокойный молодой человек, не без внешнего приятствия. Вот, разве что, усики – крохотные, нежные, широко раздвинутые и частью даже висячие, как у карпа".
Притыгин – в этой палате сравнительно легких он исключение; изможденный, худой, узколицый, отсутствующий – как лик на изысканной иконе; в разговор вступает редко, говорит недолго; большей частью лежит. Держась за дужки кроватей (на память излагаю, пусть неточно), он безвольным лепестком пробирался в свой угол; костлявые шишки выше ступней продефилировали мимо костлявых ножек металлических коек, как сквозь строй неподвижных братьев.
               
                ПРАЗДНИК РЕВОЛЮЦИИ
                глава из романа
Генсюк – так они называют тогдашнего президента.

На обед им вдруг дали по сто грамм сметаны.
; А что, что такое? – любопытствуя, огляделся Порзик.
; Забыл, что ли, где живешь, – сказал Сумастрог. – Семидесяти-девятилетие революции.
; Да. Правда, – поднял голову от еды Дурьябаш и обратил взор к окну. – Глухая осень в полях.
Порзик зыркнул на молчавшую в столовой радиоточку.
; А мавзолейный тамада? – с дурашливой требовательностью под¬весил он.
; Нет там, на мавзолее, никого, – замедлив жевание, сказал Серди¬ла. – Сколько-то уже времени как нету.
; А в душе? – и, перегнувшись через стол, Порзик ткнул ему лож¬кой в грудь.
; Маленько волнуется. В остальное время молчит.
; А у меня уже дребезжит, – объявил Порзик и резко взял бряцаю¬щий губной бодрый ритм: – Бррум! Пум! Пум! Пумба-пумба-пумба-пум!
Оказалось "Прощание "Славянки"" в лучших традициях канувшей социалистической реальности.
; Па-ба-ря-а, па-ба-ря-а, па-ба-ря-ааа, па-бам, – поплыло над двенад-цатиместным простым грубым столом, покрытым для лёгкости вытирания гладким пластиком. – Па-ба-рья-а, па-ба-рья-а, па-ба-рья-а, бырьям-пам-пам…
Повеяло знамёнами и портретами, представилось, конечно, былое праз-дничное шевеление, милое всякому чувствительному советскому сердцу…
; Вот именно, – сказал Сердила, приостановив жевание. – Да здрав¬ствуют черножопые народы Африки!
; Светлого пути! Ура! – донеслось от дальнего конца столовой.
Мордвин просветлённо всплакнул, сообщив, что в ту пору был ещё несмышлёным девственником. Порзик вовсю уже ел сметану, вкусненько, безадресно приговаривая: "Ой, Шура, поезжайте в Киев. Поезжайте в Киев – и всё. Поезжайте и спросите: каким  был народ до революции?  Вам там каждая собака скажет: народ до революции был слепым!"
; А ты кто такой? – растроганно улыбаясь, ткнул ему мягкой ладо¬нью в грудь Дурьябаш.
; Нет, это я спрашиваю, – ответно тыча, замлел Порзик, – кто ты такой?! – А заметив в окошечке белый колпак повара, крикнул, грасси¬руя: – Эй, товарищ, чего варишь?
Вадёдя нейтрально молчал. Казалось, его лысина сияет трепетной лояльностью к праздничному угощению: поедая сметану, он так и этак двигал головой под светом лампочки, вглядываясь вглубь кружки. Уже добирая ложкой по низам, всё же ворчнул:
; А сметана-то - реабилитированная…
Сидящий возле него Физик с обидой взглянул на кружку Вадёди, потом долго, неподвижно – на самого Вадёдю.
; Сам ты реабилитированный, – заключил он. – Обыкновенная восстановленная сметана.
Мнение Физика тронуло Вадёдю.
; А вот спроси меня, – обратился он к нему. – "Ты – коммунист?"
Физик подозрительно оглядел едоков: нет ли тут усмешливой подлянки?  Не усмотрев, хмуро уступил:
; Ты – коммунист?
; Нет, – довольный, отозвался Вадёдя. – Я – кому не нист…
Физик с минуту размышлял, прежде чем продолжить еду.
Гарнир их тоже порадовал: картофельное пюре, тонко уложенное бархана¬ми, с желточком масла посерёдке, как солнышко, и сбоку – оазис зелёного лучка. А в качестве "верблюда" – куриное крылышко, а кому и ножка. С беспрерывного гороха это был практически деликатес.
Подали большой общественный чайник с разболтанной ручкой, – его носик непредсказуемо гулял по кружкам, завораживая едоков. Вместо веч-ного чая на сей раз побежало кофе с молоком, и каждый  открыто переживал за удачное наполнение. По поводу сутолоки у чайника Сумастрог презрительно кинул: "Не кофе это, а отечественное сердцебиение… Дос-свидания!" – и направился прямиком в курилку.
За столом остался бывший историк Сюрлампий, но его кружка уже была наполнена. И теперь к нему понесли карамельки, тянучки, штучное пе¬ченье и даже мармеладку в упаковке. У Сюрлампия, оказывается, был день рождения.  Кроме того, поговаривали, что он – ровесник давней рево¬люции. "Что, Евплычу семьдесят девять? – удивились. – Не путает? На шестьдесят девять похож, если постричь".
; Глазки твои, Сюрлампий Евплыч, – сказали ему наиболее полити-зированные, – засияли впервые с лампочкой Ильича. Но это еще не при¬чина, чтобы они погасли вместе со светочем коммунизма.
Произнёсший сей тост человек (это был Вадёдя) с общего одобре¬ния хватил одним махом свой кофе, ради торжества момента вряд ли ощутив его вкуса. Именинник поднял свою дремучую голову, чтобы отыс¬кать глазами поздравителя. Его иссечённое лицо вымирающего ящера благодарственно шевельнулось.  По сведениям Вадёди, Сюрлампий поси¬живал в аналогичных заведениях и при Никите Кукурузном, и при Леони¬де Застойном, и при Юрии Длинноруком, и при Галушечнике Первом, Под¬горном, и при Галушечнике Втором, Черненко…  В последнее время Сюрлам¬пий Евплович был довольно плох, передвигался с трудом, завтрак, ужин и кота Момзика ему приносили к койке.  Его родственники много лет уже, начиная с Михаила Меченого, не объявлялись.
К койке Сюрлампия на приём ходили до обеда сочинитель, критик и журналист, надеясь, в связи с днём рождения, как-нибудь вывести старца на сюжет его жизни.  Поняв, с чем к нему подступили, Сюрлампий молвил:
- Я сюжет своей жизни намеренно утерял… Закатал в основание мозга… в серый асфальт… под спуд памяти… И никогда не извлеку… У меня от прежней жизни только лучшие слова остались… Живу зато в равновесии, в тихом благоденствии… Возраст моих мыслей о себе – лет пятнадцать… Мне этого теперь хватит, - заключил он, гладя кота, на лбу которого прочитывалось тёмной шерстью проступающее "М".  Именно Сюрлампий первоначально назвал кота лордом Моммзеном.
 Критик с сочинителем посмотрели друг на друга и, как видно, прочли обоюдно: "Высокая культура забвения… Гм… А мы так, если что, сможем?" А жур¬налист поглядывал на всех троих с лихорадочным румянцем внучато-племянничного любопытства.

Теперь, когда вернулись в палату, Дутыш, едко ухмыляясь, сказал:
; Ну-с, Вадёдястый, зря, что ли, сметану ел?
; Что такое? – и улёгшийся, было, Вадёдя вскинулся щекою на ла¬донь, приняв позу персонажа коллективной фотографии времён комсо¬мольского энтузиазма – того, который залихватски стелется у подножия кол¬лектива.
; А доклад о текущем политмоменте кто будет делать?
Подвесив вопрос, Дутыш удовлетворённо растянулся на койке, сунув голые ступни между прутьев, да ещё глумливо шевельнув пальцами для создания мини¬ветерка.  Вся его поза говорила: вопрос так сформулиро¬ван и именно тому адресован, что любой ответ, в том числе и бессилие дать его, – хоть перетопчись, вот, – доставят задавшему гарантированное удоволь¬ствие – то или иное, или третье, но обязательно удовольствие.
Тут из радиогоршочка под потолком грянул мутный гороховый са¬могон группы "Помпилиус" – в жёстких, однако, рамках залихватского ритма, как в толстых стенках гранёного стакана. Так и пели: "Мы – гороховые зёрна, нас выращивают дённо… "Хлоп!" – стучит горох об сте¬ну, Вот мы вырастили смену". Повороты мелодического курса обознача¬лись юзом ритм-группы, казалось, вынужденным, – чтобы не вылететь за пределы замысла.
Милдр одобрил ритм ложкой по тумбочке. На лицах старших скво¬зили неоднозначные эмоции. "Десять лет…" – безнадёжно вздохнул кто-то голосом красноармейца Сухова, сказавшего, как известно, в самом на¬чале "Белого солнца": "Два часа…" А группа накручивала свой диковин¬ный ритм: "Пули отливают в гири, Гири пробивают стены, Стены ог¬раждают поле, В поле зреют урожай-яй-яй-яй-яи-и…" – мутно балансируя, но всё же не сбавляя рискованной скорости, пока резко не сбросила её до нуля: "Хлоп!"
Раздумчивой лекторской походкой Вадёдя двинулся к окну, перспек¬тива за которым вдохновляла его на масштабные темы. Его руки были опущены и практически не шевелились, мизинцы ревностно оттянулись в стороны, обозначив ширину Вадёди, – так болтающиеся усики-пружинки на концах бампера обозначают габариты большегруза.
; Во-во, пошёл, – подзудил Сердила. – Сейчас оседлает государ¬ственную ситуацию, – и ухмыльнулся, передразнив лектора его привычным словом: – Вот. На любую закавыку реше¬ние заквасит…
; А толку? – подметил Милдр. – Всё равно здесь лежит.
; Но как лежит, – защитил приятеля Порзик, – с переполненной чашей умозаключений.  Нам бы так полноценно лежать…
; Люди ложатся, чтобы эти умозаключения как бы выплеснуть. А он всё  наполняется однозначно.
На подковырки в свой личный адрес Вадёдя отреагировал не более чем вскользь:
- Лучше жить с осёдланной ситуацией, чем с ослиным умом. – Ещё  не дойдя, он негромко разминается: - Залезли с ногами в эфир, вот… В полный кайф гогочут… – Это он про местную молодёжную радиостанцию, довольно развязную, включённую сразу после гороховых зёрен. – Мол, до;л¬жно и слушателю гоготать и дрыгать свободной ногой. У бойких ребят столичных нахватались… В слабонервной конкуренции между собой за¬топтали суть… Тазобедренным сознанием поигрывают, заказчика затопта¬ли… глазеющих слушателей, вот, прочих читателей… Я человек основатель¬ный, и не могу сосредоточиться… Ну, вот. Те же "Агрументы"… Ведь массо¬вые… А чего редакционные части тела высовывать?.. Прочие филейные кус¬ки самомнений? Ан-нет, суют, высовывают, привычного генсюка хотят… И не скрывают засранства своекорыстного, вот… Видят, массы атрофированы, сла¬бый факт не берёт их – и ядрами лупят, заведомо прошибить чтобы… и гогочут, и ржут… запоганили…
Тут Вадёдя упёрся в подоконник, сказал отдельное "Вот", – тем и включился для аудитории за спиной.
; Дед был герой революции, – обернувшись, громко начал он прямо с автобиографии. - Отец – ветеран войны. А я – инвалид застоя.  Ну, вот.  Был я совковым потребителем, а теперь стал свидетелем благосостояния.  Но мои показания для суда значения не имеют…
; А из разбирательства удалили, – вставил свое лыко Сердила. – С ваучером. – И, козыряя, он охватил взором остальных.
; С ваучером, с ваучером, – утомлённо принял Вадёдя.
; …В трубочку скрученным, – быстро ввёл Порзик, – псу под хвост сунутым…
; Сунутым, сунутым, – вновь перетоптался на чужом слове Вадёдя. – Ну, вот, – вернул себе нить. – Генсюка за полгода до подтверждения любил один из десяти.  И во-от, раскатав губы, едучая жур-братва организовала суетный балаганчик, подтянула ему полит-яйца, чтобы плясать сподручнее. И под камдесючьи денежки он задвигался, заплясал, двоечник.  За пляс толь¬ко и за пение принёс пятерку, а подзатыльника от отца-избирателя избежал, хитрован.  И то: с такими успехами пустыми мудями только и трясти…
Тут им выдали авангардную музыку.  Полилась синтезированная жуть – то ли ускользающий лазер, то ли соло на миноискателе, то ли заунывный вой одиноко скучающего марсианина. "Клин клином вышибают", – не¬громко просветил встревоженного Притыгина Сердила.
; И подтянула! – перекрыл музыку Вадёдя. – И натянула!  И пере¬валила забрежневевшее туловище на второй срок – нам на тягомотное ожидание. От курносого коммун-ухаря доля колеблющихся отхлынула к единственно оставшемуся генсюку, вот; поплёвывая сквозь зубы, присоса¬лась, приссючилась: оттягивай, мол, батюшка-стабильщик, так и быть, хоть ты и мусорный, но тот вовсе выгребной.
И Вадёдя переждал, дав время на усвоение. А пока небольшое от-ступление сделал, понизив голос на полтона: "Иной ведь засосом до сли¬пания щек вссючится в удовольствие, – вот как генсюк наш во власть, – буксирным стимулом не оттащишь.  Но генсюка история теперь разве вперед толкнёт? Никаких! Взад надо пихать, взад, в стыдливую темноти¬щу! Какую-никакую формацию в тупик загнал, вот.  Она складывалась, какая ни есть, а он загнал.  И завязнул с нею.  И формацию теперь только взад тянуть; ненамного, но взад – взад вытягивать, чтобы разглядеть, как передок расквасили, вот; и починку дать и думать, куда уж теперь двинуть¬ся. - Засим Вадёдя оспорил уже самого себя:
; Но это ещё вопрос, где, когда выгребнее было, – вновь в полный голос заговорил он. – Навалили худшее из систем – барахло, мусор, вот, да просто говно!  А они, мол: что, говно?  Пусть, говно, но говно живородящее.  Зажмите только лет на двадцать ноздри, заткните только от шуршанья ассигнаций ушки, вот, и уткнитесь в орудия труда, чтобы не видеть, кому что отошло.  Во-от.  Ведь это ж пользительная черта, мол, переходного периода: мастерство равнодушного посапывания при виде чужой несметности…
И Вадёдя помолчал в одобрительной до безмолвия тишине. Из ра-диоточки, удовлетворявшей в этот день разные вкусы, вякнула гармошка, рассыпался соловушкин посвист под плясовую. "Мне послышалось: "мас-терство говнодушного посапывания…" – начал было Порзик, но тут ещё грянул деревянный гвоздобой невидимой бодрой тётушки, от которого гну¬тый гребешок рывочками вылезает из уложенной косицы. А вот уже вы¬пивший, но деликатный мужичок повел ее в танце, взявшись за талию од¬ною лишь правой, левую же, вверх ладонью положив себе сзади на седали¬ще как слишком шаловливую, а в молодости, мол, даже блудливую – теперь вот ненужную и самоарестованную…
Тут Порзик, уловив момент, но пародийно переработав, положил себе сзади ладонь петушком и, надломившись в пояснице и покашливая, пошел тряскими ножками по проходу, ласково прохрипел: "Пробздравляю… С праздничком всех пробздравляю". "Ответно, дедушка, ответно", – поддержал его Милдр.
После гармошки с бодрым тётушкиным дроботом и визгом, с крепко-поцелуйным посвистом, которому Сердила подсобил притопыванием тап¬ка, после подразумевающегося деликатного ухаря, дали хор. Не иначе как на водке настоянно, густо рявкнули: "Славное море, священный Байкал!", – дрему¬чие, слитные голоса, свирепые тёмные волны, гонимые, казалось, одной лишь народно-алкогольной натугой, с омулёвой бочкой на закуску.
А как особое праздничное угощение Вадёдя поведал им после ужина о выдающемся антисоветчике.
; Знавал я в молодости человека, – начал он. – Глубже других выразил неприятие эпохи. Изобретательнее и изобразительнее, вот.  Был уже и к тому времени стар, как век наш, и под секретом утверждал, между прочим, что перед бальзамированием Ленину пенис ампутировали. – И, проследив за реакцией слушателей, Вадёдя кинул: – Ты, Притыгин, уж не съёжился ли внутренне?
; Н-нет, – запнулся Притыгин, но взор его был увеличен.
; Не переживай, Ильича нынче ни одна официальная собака не чтит.
; Но за что ему хер удалили? – резко спросил Сердила. – Врёшь ведь!
; Если кто и врёт, то он, Старец. Хотя рассказывал убедительно, стало быть, сам себе этот факт внушил.  Если внушил.  Пенис, говорил, – наиживороднейшая плоть, и либо живет, либо напрочь портится, вот, ника¬кой бальзам его не берёт. Поэтому пришлось удалить.
; Но для чего это он распространялся?
; A-а… В том-то и дело.  Тут идеология пошла.  Хотел, стало быть, опровергнуть официальное утверждение: "Дело Ленина живёт и побежда¬ет". Или, это: "Ленин и сейчас живее всех живых". Ну, вот.
; И что, принародно лежит с пустотою в промежности? – холодно уточнил Сердила. – Издевательство над мёртвым. Врёт старец!
; Если и врёт, то очень красноречиво, – защитил своего Старца Вадё¬дя. – Наш Сюрлампий, кстати, на него похож.  Не исключено, что сын его.
Поудивлялись: "Сюрлампий – сын?" – "Да он же сам старец!" – "Что ж у него и отца не было?" – "А по срокам сходится?" – "Ну, как же – с отцом в наш век как раз оба и умещаются, вот".
; И что, это вся его изобретательность?
; Нет. Старец другим знаменит.  Чем и вошёл в многочисленные анналы, вот.  Дошло до наших дней в виде анекдота.  Но это – факт, давний факт.  А мне как раз и посчастливилось встретить исполнителя. Ну, вот.
-— Исполняй, – сказал Порзик и по-вадёдиному возложил длань на тумбочку, наглядно оттопырив мизинец.
Но Вадёдя отобразил самого пересмешника: медленно уведя взгляд в сторону, зетам быстро, бегло, крутоглазо зыркнул на возлежащую ладонь.
-- Исполняй, рассказывай, – и Порзик дважды стукнул мизинцем, – хоть и не столь звучно, как это делает сам Вадёдя, но вполне прозрачно.
Вадёдя ушёл к окну и рассказывал, не оборачиваясь, как будто в полном равнодушии к слушателям.
; Старец был политзэком лет тридцать, и кормили его так же, как нас, вот. И вот, он освоил исполнять три музыкальных произведения: "Ин¬тернационал", "Мы жертвою пали…" и "Варшавянку", – причём, не размы¬кая губ.  Ну, вот, – и Вадёдя в этом месте умолк.
; Чревом, что ли? – щупает Милдр.
; Низом, – поправил Вадёдя. – Варьируя межягодичное ущелье, соответственно и газовыпуск, путём нажатия на мякоть, изучил всю нот¬ную гамму. Вот. Небольшое различие в пище при этом меняло лишь тембр. Лет пять осваивал гамму и по пять лет на каждую мелодию. Люто, вот, очень люто не признавал коммунистический режим.
; Исполнял как, это самое, пародию, что ли? – заинтересовался Сер¬дила. – Протест?
; Лишние слова, Сердуля, – отвечает Вадёдя. – Любая нижняя му¬зыка уже есть пародия, вот.  Даже если помыслы исполнителя чисты.  Это пародия на то, что в тебе уже побывало. Ведь усваивается сущее; осталь¬ное – отработка, пшик. Поэтому мы его, этот сгусток сугубого злоедства, с облегчением и выпускаем.  А Старец вон как – музыкою неповиновения…
; А мне тогда, если я против поганого капитализма, что исполнять?
; Тебе деваться некуда: "Боже, царя храни" разучивай. Ибо царизм, и вправду, есть сущий враг пролетариата.
; Или, если не справишься, – добавил Порзик, – "В лесу родилась ёлочка" тебе подойдет.  А то и "На сопках Маньчжурии".  И то и другое возникло до революции. "Ти-ихо вокруг, в жопе засе-ел паук", – и ты его, так это интеллигентненько выпёрдываешь, паука этого злоедского. А он цепляется, доставляя тебе отторжительное удовлетворение. Анусом его лапочки чуешь, поганого этого капиталистического паука.
Сердила долго смотрел перед собою, пока его не прорвало:
; Погоди, запутался! Что есть протест: встречная идеология или зуд в очечке?
; Ты вот что, – взялся объяснить Вадёдя, – если засвербил позыв, исполняй сразу туш против всех властей. Не ошибёшься. Раз низом хвалишь - значит, верхом посылаешь, куда следует.  На просторах Родины это они нас до нижайшего метеоризма довели, вот, до межклассового бес¬культурья…
…Потом они молча полежали, отходя от темы, успокаиваясь.
По случаю праздника в коридоре немного развлекались. Один пере-дозированный пожилой мужик нет-нет да и пускался на притопывания тапочками с попевками:
Гой, ты, баешник-раёшник,
Весела моя башка,
Аж поёт сама кишка!
В перерывах он распахивал рот, прохлаждаясь от пения, и тяжелая, безусая, висящая на одних только бакенбардах борода, раскачивалась взад-вперёд на челюсти, как аксельбант.  Второй мужик, с боксёрскими бровями, загнутыми бумерангом книзу, как бы для защиты глаз, в такт притопты¬вая, подхватил слова первого, слегка их лишь переставив:
Коль поёт твоя кишка –
Весела твоя башка! –
вывел он бесшабашно.
Гой ты, баешник-раёшник,
Хлам-кишка да трын-башка!
; А помните коммунистические субботники? – всё же продолжил в тишине Дурьябаш.
; Помним, как же, помним, – привскочил Порзик. – Они вот так подают на нас нахальный, грязный самосвальный зад, а мы его, так это, интеллигентненько забрасываем половинками кирпичей.
; Это внешняя сторона дела, – сказал Дурьябаш. – Я же о другом. Сегодня, вот прямо сейчас, понимаю, что был в них целебный смысл. Хоть на день выходили из собственнического своего узилища. Это же магарыч Маммоне, что не пожрал тебя целиком.  Раба, я думаю, не выдавим, с ним и умрём.  Но хотя бы раз в году надо же его из себя выпарить!  Чтоб в мозгу его щупальца ослабли.
Бяша помолчал, но возражений не поступало, и тогда он продолжил:
; Был у меня сосед-пенсионер. Служил на вахте своей же фабрики, где трудился всю жизнь.  И дежурство у него с субботником совпало.  Ему говорят: давай, Калистратыч, помаши полчаса грабельками по газону, чтоб нам твое участие зафиксировать. А он говорит: нет, сегодня не смею, сегодня мне платят.  Но мою долю обязательно оставьте.  Приду завтра. – Рассказчик переглотнул. – А сразу за воротами – огромный газон. У меня там жена работала, я встречал ее. И своими глазами видел, что вычищено три четверти газона. А на одной четверти, ровно по сектору, остались с зимы листья, веточки, мусор… Оставлены были специально.  Меня это, признаться, позабавило: представил, как старались три калистратовых смен¬щика, чтобы случайно граблями не влезть на его территорию. Человеку ведь свойственно увлекаться – даже в работе. Что им стоило, раз уж размахались, и его долю вычесать! Нет, не вычесали. Но не потому, что поленились. А потому, что Калистратыч их попросил: "Оставьте". А они его уважали. Будь кто-то другой, тем более нерадивый, они бы, конечно, весь круг вычистили. Чтоб уж спокойно уйти. Но Калистратыча слишком уважали. Он же не четвертинку торта просил оставить…
Рассказчик сам собою разволновался: приподнялся и сел на койке. Глаза его сияли стеснительной праведностью, а кадык сжался, дабы урезо¬нить её излишек. Слушатели ему не мешали, каждый молча глядел в какую-то свою упрямую, независимую точку. Один лишь Сумастрог нейт¬рально обронил:
; Хорошо, пусть так. Осталось узнать, за что именно уважали… – и его губа нацелилась лучиками еще что-то выложить, скорее всего, краткое, вроде: "Для достоверности", – но не выложила.
; Посудите сами, – и глаза рассказчика со свежего толчка вдохнове¬ния заново подсветились. – Жена Калистратыча была прикована к постели. Паралич. Шнур дистанционного управления… и это единственная пуповина, связывающая её с миром. Буквально. – Тут Бяша, взглянув на Милдра, пояснил: – Раньше пульт с телевизором электропроводом был связан. А Калистратыч в дом призрения её – отказался. Сам кормил, мыл и так далее. Лет десять уже. Сам – в свои семьдесят. Пенсию и оклад вахтера до рубля отдавал ей на хранение. Да. Под подушку, на распоряжение. А троячок на маленькую у других одалживал. Понимаете? – рассказчик тут крупно пере- глотнул, – не хотел отнимать у неё последнего – звания Хозяйки!
Закончив, Бяша утвердил свой смущенный взор перед собою, говоря тем самым, что нравоучением не давит.
; Ну, и чей он, полагаешь, продукт, твой Калистратыч? – всё же потребовал научного итога Сумастрог.
Дурьябаш бросил взгляд на Вадёдю, как бы возложив ответствен¬ность именно на него.
Тот потревоженно зашевелился, встал и, неуютно помявшись на пя¬тачке у раковины, двинулся к выходу. Бяша, как за ответчиком – за ним. Тот в коридор, за ним и автор Калистратыча. Слышалось их коридорное препирательство – отдаляющееся, затем возвращающееся. Видочек у Вадёди был заклёванный.  "О-о…" – вяло вздымал руки и отмахивался. Не вынеся, наконец, идеологического напора, признал:
; Да советский он, советский! Отстань только, не мути отстой.

                *****

               
ПРИЛОЖЕНИЕ №8 
Сергей Чилингарян

    ЛЮБОВНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПАНА ГРОБИЧЕКА ВГЛУБЬ РОССИИ

Предисловие автора.
Это – отдельная, сюжетно законченная глава из романа "ПОСЛЕДНИЙ ПРАЗДНИК", написанного мной в 1996-1999 годах.  Нигде не публиковался. Обособление делаю впервые. Всё действие романа происходит в Центре Психического здоровья.  И только в данной обособленной главе – вне его.  Лишь в самом конце пан Гробичек всё же встречается с персонажами романа. Чтобы изолироваться от прошлого (действие происходит в 1996 году, у всех у них хроническая депрессия из-за "проблем с действительностью", лечатся подолгу), персонажи на время лечения взяли себе прозвища, каждый на свой вкус; иные – довольно вычурные.
К издателю, который захочет опубликовать в своём периодическом издании этот, можно сказать, рассказ.  Сокращения – на ваш вкус. Но добавления (если посчитаете нужным), даже небольшие, в 2-3 слова – всё же надо согласовать со мной.   
Нескучного чтения!
Прим.: в тексте использованы стихи барда С.Г.Салтыкова (1931-2001 г.г.)
------------------
Недавно в Чехию просочились брачные объявления из России. Это было свидетельство наступающей демократии. Пана Гробичека оно взволновало: его бабушка была родом из великой восточно-славянской страны, а бабушку он почитал за самую красивую женщину в роду. На последней добрачной фотографии бабушка была в купальнике и с веслом, снято еще в России. Бабушка улыбалась: рядом, но на постаменте стояла похожая на неё девушка, и тоже с веслом. Формы смешливой девушки были мягче и живее форм девушки серьёзной и крепкотелой.  И даже пуританского покроя купальник не мог этого скрыть.
И вот, тайно влюбленный в фотографию своей юной бабушки, пан Гробичек вынашивал идею познакомиться с такой же девушкой. А брачные объявления из России как раз давали реальный шанс.
Закипела переписка. Сам собою сложился принцип отсеивания. Ожидание фотографий в купальнике отнимало время; к тому же, не все кандидатки соглашались вот так сразу, пусть и заочно, обнажаться до купальника. Лицо, полагали они, носитель не только эстетической, но и духовной информации, чего не скажешь о фигуре – это уже чистый товар. Так что проблема выбора изнуряла пана. Но он знал, что у великого соседа большие нелады с историей и экономикой, вследствие чего многие молодые невесты не прочь повысить уровень жизни и окружающей цивилизации – то есть готовы полюбить иных и даже экзотических мужчин. По переписке пан чувствовал, что его предложение довольно живо спрошено. Но действовать надо было наверняка. Россия-таки не ближний свет, чтобы мотаться туда-сюда, перебирая варианты.  Неудачи могут подорвать решимость. Ведь ему не двадцать пять и не тридцать, а чуть более тридцати пяти, и фотографии он тянул из конвертов, как опытный картёжник – медленно, осторожно, вдумываясь в каждую деталь и в то же время максимально долго отодвигая миг разочарования.
И вот он вытянул фотоличико юной Наташки, чьи нежные черты убедили его настолько, что просить фото в купальнике не рискнул. Не может быть, чтобы эти миловидные, чуть припухлые прелести покоились бы на принципиально не подходящем основании. ("Это ты правильно подумал, – сказал пану Бяша, слушавший вместе с сопалатниками его историю. – Боженька не настолько халтурен''.) Удовлетворило пана и полустраничное простенькое письмецо – тем, что он справился с ним без словаря. Ей – девятнадцать, родители, братик, двухкомнатная квартира; школу закончила, в институт не поступила; сейчас учится на парикмахера.
И поехал пан Гробичек в Россию, – в не столь отдаленную от столицы, но вполне захолустную провинцию; и не в областной даже, а в районный центр. Именно поехал, поездом, чтобы из окна знакомиться с родиной своей бабушки и загадочной девушки Наташки.
Чаяньям пана Гробичека глубинка как раз отвечала. Опытную столичную "штучку" он завоёвывать бы не решился. Да и зачем ему опытная, он и сам уже не мальчик. И не потому, что завоёвывать ценную "штучку" утомительно и ненадежно. Нет, у пана шестикомнатный дом на окраине златы Праги, в Кунратице, в живописном и обихоженном местечке у Зелены Птака (возле Зеленой, то есть, Птицы). Дом нуждался в юной и скромной хозяйке, а не в разборчивой светской львице.
Дорога в глубинку оказалась трудной, но познавательной. В Наташкином городке купейный поезд не останавливался, пришлось несколько часов ехать на электричке. Москва пану в целом сымпонировала, но провинция, вскоре же развернувшаяся после нее, подтвердила рассказы бывавших в России знакомцев. Сидя на реечной скамье с прямой остеохондрозной спинкой, пан Гробичек смотрел на пустые осенние платформы без признаков сидячих мест, на понурые колонны ожидающих автомобилей, на бабушек, отважно перепрыгивающих с тележками щербатую щель между платформой и электричкой, на арматурные прутья, щелкающие в ребрах лестничных ступеней на платформах, на сырые картофельные пространства с тёмно-серыми телогрейками кучкующихся сборщиков, – и все более сосредотачивался на той цели, которая привела его сюда.
Дважды пан ходил к туалету в конце вагона, но входить не решался: дверь колыхалась, ритмично показывая внутреннее неубранство –банальное свидетельство безоглядной человеческой коммунальности. В третий раз он решился и, собравшись с духом, на минуту вошел. А когда вернулся, место его было занято.
В метре от пана один за другим голосили продавцы мелкой мануфактуры: пластырей, батареек, удлинителей, книг… Он ушел в середину вагона, где крикуны донимали меньше, но следить за своим кожаным баулом на полке пришлось зорче. Каждый зазывала начинал с извинений за краткое беспокойство, но товар рекламировал истово и подолгу, перебирая все его положительные качества до последнего. Если бы не скромное знание языка, Гробичек узнал бы о подробном содержании множества исторических и хозяйственно-полезных книг.
В городке Наташки гость из Чехии поселился в единственной гостиничке. Первая же встреча с заочницей показала, что реальность превзошла ожидания: Наташка была прелестней своей фотокарточки, а как только пан впервые увидел ее профиль, так даже ахнул: к невинным голубым глазкам у Наташки был премиленький, выгнутой сабелькой, носик и пухлые губки; и если у большинства девушек кончик носа хоть ненамного да выступает за вертикальную линию профиля, то у Наташки он лишь достигал губок, самой природой устремлённых ко вкушению сладостей и поцелуев.
Заочная экстраполяция фото-личика на фигуру оказалась также безошибочной. Пан Гробичек вдруг остро осознал, что во всей Чехии ему теперь не встретить такой милашки. (А если и встретить, подумалось ему в скобках, то не достичь).
Характер юной Наташки вполне соответствовал ее внешности, – так подметил сам Гробичек. (Так что, расспрашивавшие пана Милдр и даже Порзик ничего особенного не узнали, а значит, и повествователю тут добавить нечего).
В первые же дни выяснилось, однако: девушка Наташка вовсе даже и, скорее всего, не девушка, хотя и очень молода и прелестна. У нее целая команда хахалей, от парикмахерской учебы (мужские стрижки) эта команда лишь окрепла, а на брачное объявление она согласилась из озорства и международного стимула, а потом, когда письма пошли – из-за некоторого любопытства. Гробичек был первым смельчаком, занырнувшим в ее городок, и первые два дня Наташка вела себя со всей строгостью сердечного знакомства. Но уже на третий день объявились хахали, причем все с одинаковыми стрижками. Международный конкурент для них усилил значимость Наташки.
Странно, что при этих открывшихся обстоятельствах Гробичек, имевший дома статус дальновидного и серьезного пана, таки полюбил свою невесту-заочницу. На третий день, уже зная о команде хахалей, он изъявил желание увезти Наташку в Чехию. На это желание она неопределенно, малообещающе задумалась. Хахали, узнав о плане заезжего жениха, выставили неожиданно благородное условие: они отпустят Наташку лишь под залог ее любви к пану. Видно, заранее знали, что условие не сработает…
Увы, средство любовной дипломатии не имело успеха: к пану в Чехию Наташка ехать не решилась, – даже на экскурсию. И хахали теперь обоснованно ее не отпускали. Родителям же он был представлен не как сердечный гость, а как гость России вообще – путешественник.
Можно объяснить скованность Наташки возрастом пана, – она-то, скорее всего, полагала, что вежливой перепиской дело и ограничится, а он, выслав свою парадную фотографию пятилетней давности, взял да приехал лично. Также его внешностью: нет, не страхила – высокий, подтянутый, корректные черты лица, – хотя и не красавец, конечно. Может, не глянулась ей фамилия пана, – он-то ей писал по-латыни: Khrobicek, но дежурная в гостинице, фыркнув, вдруг открыла: "A а, так тебе этого…Гробичека?" – и это ее, молодую, отпугнуло? Но это всего лишь предположения. Равно как и то, что Наташке пан всё же как-то импонировал своей мужской деликатностью – готовностью ждать столько, сколько это необходимо ее сердцу, и вкладывать в свое серьезное предприятие по созданию семьи всё, чем располагает. Так, ради аренды хорошего телевизора, а таковой в гостинице был лишь один, в кабинете директора, пан пошёл на валютные издержки и сдачу паспорта в залог. И три вечера, часов до девяти, чинно сидя на креслах номера полулюкс (целого тут не было), они смотрели телевизор во всей полноте его японского колера. Наташка была довольна, – смазанные краски на отечественном изделии напоминали, по ее признанию, винегрет – вместе с его утомительною ручною резкой. У пана от весёлости даже словцо неожиданное выскочило: блекота. Но в девять ее ждал внизу местный хахаль.
С тяжелым чувством уезжал из российской глубинки чех. Предложение съездить без обещаний в самый центр Европы Наташка мягко, с сожалеющей улыбкой отвергла, несмотря на развернутые чудные виды Златы Праги, ее уютной окраины в Кунратице, ухоженного под газоны и черепицу небольшого предместья у Зелены Птака среди пологих зелёно-бархатистых рощ, поверх которых в ясную погоду можно разглядеть замок Франца-Фердинанда в Конопище… Но – нет, не готова ехать Наташка, хоть и очень заманчиво, особенно дальний замок Франца-Фердинанда с двумя тысячами чучел зверей и птиц. Официальная версия: парикмахерская учеба, которую нельзя прерывать.
Совсем с другим настроением сел в обратную четырехчасовую электричку пан. Дорога теперь оказалась тягостной. Был субботний день, и товаротранспортный зуд второго пришествия капитализма в Россию (это уже Вадёдин комментарий к рассказу пана Гробичека) нёс массы людей в различных направлениях – в принципиально иных, нежели каких-то лет семь назад. Теперь нёс под принципом: "Товаропотребление не терпит пустоты", – в отличие от прежнего: "Снабжение не снабжаемых – дело ног самих не снабжаемых", – когда выскакивали на привокзальную площадь и, едва завидев магазин, с криком "Ух ты – продухты!" – бежали набивать рюкзаки.
Подобно товаро-прилавочной ситуации в России, состояние духа пана Гробичека тоже сдвинулось в другую крайность. Но если прилавки в России были теперь заполнены, душа пана Гробичека, наоборот, была опустошена.
Ехать пришлось стоя. В толкучке пан не решался отлучиться и в туалет: его кожаный баул с наклейками лежал на полке, привлекая к себе праздное, но, может, и чьё-то пристальное внимание. Когда ещё сохранялась надежда на положительный Наташкин ответ, Гробичек легко, даже насмешливо сносил все мелкие неудобства и обиды, наносимые ему как интуристу. Но теперь всё ущемлённо припоминалось: и как администраторша, едва завидев его паспорт, живо предъявила ему валютный тариф, превышающий номинал многократно; и как местный милиционер, пролистав его паспорт, всё постукивал им о раскрытую ладонь, чего-то ещё над ним задумчиво соображая; и даже то, как в общественной уборной с него взыскали сильный доллар, – как, вероятно, с прихотливого иностранца, который черпнет туалетного комфорта максимальной мерой.
Теперь мимо тоскующего пана проталкивались мелкотоварные глашатаи, не давая ему забыться хотя бы на чтении. Пронзительной зубной болью посвистывала, трогаясь с места, электричка. Дребезжал вагон, и дрожь унизительно отдавалась во всех членах стоящего в проходе пана, лишний раз напоминая о любовном фиаско.
Тыркались локтями безбилетники, захваченные внезапным появлением контролеров. Они стремились скорее выпрыгнуть на ближайшей платформе. Впрочем, изгнание из вагона, как понял пан, было тут общепринятым наказанием. Так почему же они так спешат, осмотрелся пан. Ах, вон что: чтобы успеть впрыгнуть в пройденный контролерами вагон. На остановках вдоль окон проносились шаловливые молодые тени. Деловито трусили безбилетники постарше, стараясь сохранять некоторое достоинство. Сердце пана Гробичека, смущённое еще и видами бестолково кочующего по великой малоухоженной стране народа, шибче наливалось унынием. А унылое сердце все видит сквозь призму пессимизма – даже движимую безденежьем стремительную миграцию транспортных зайцев по платформе.
Временами пан терял последнюю опору – ручку на сиденьи, за которую держался: стоило отпустить ее, как за неё брался кто-нибудь из стоящих рядом, и тогда пана поматывало в проходе, как судно, лишившееся якоря. В такие минуты он из последних сил держался зрением за свой кожаный баул на полке. Лишь возвращение в свой дом в центре респектабельной Европы, на окраине Златы Праги могло теперь поправить расстройство чувств. Ведь вдобавок, и деньги были на исходе. Накануне, прохаживаясь после ресторана, называемого здесь колоритным словом "гадюшник" и вспомнив поверье "не везет в любви, повезет в картах", пан сыграл в уличную лотерею. Надеялся как-то развеяться. Но лишь бездарно проигрался, смутно понимая, что игорная технология наташкиных аборигенов дает верный сбой не в пользу новичка. А ведь предупреждали его пан Чегоутек из Панкраца и шурин Яромир Бздушка из Виноград: едешь в Россию, бери больше денег, теперь это не та Россия.
В Москве пана Гробичека постигло еще одно огорчение: эх, паспорт-то в сейфе гостиницы остался! Брал ведь в аренду телевизор! Уезжая в растрёпанных чувствах, он машинально проделал то же, что проделывая в обычной европейской гостинице: собрал вещи, вернул кастелянше утюг (тоже арендный), оставил на столике мелкую купюру для горничной, спустился с баулом в фойе и вышел. Администраторши не было на месте – но что с того, в гостинице не принято отчитываться. О том, что его паспорт может быть от него в виде залога отлучён, он в машинальности действий и не подумал. Европейское мышление тут его подвело.
В посольстве к пану отнеслись с пониманием, одолжили немного денег, готовы были посодействовать его возвращению на родину раньше паспорта. Но пограничники не выпустили бы его ни под какой неопровержимой логикой. Тем более, что уже витало мнение о вступлении Чехии в НАТО…
Пришлось в тот же день налегке возвращаться в роковой городок Наташки. Снова четыре часа туда… А потом ведь еще четыре обратно… На этот раз он сидел на плоской доске сиденья – мягкую часть вырезали, а на сохранившейся коже спинки оставили косые порезы бритовкой, похожие на известное пану краткое матерное словцо. Вновь он пытался погрузиться в чтение безумного классика Кафки, и вновь назойливый торговый сервис реформенной России возвращал его к действительности. Вновь издевательский вагонный дребезг, простуженные свистки электрички, противоход контролеров и зайцев…
Не обременённый баулом пан подолгу простаивал в тамбуре: после длительного перерыва он вновь стал курить. На одной из двух разъезжающихся дверей было выбито стекло, и пану подумалось: если перед открытием сунуть в это окошко голову, может ли до смерти придушить? А если закрепить в резиновом окаймлении лезвие, отрежет ли голову? А что если несмышлёный отрок высунется да так и до самого открытия дверей забудется? От воображения у пана жертвенно вибрировала на шее артерия.
Вечером он прибыл обратно в гостиницу. И узнал: обнаружив исчезновение иностранца, администрация сдала паспорт по милицейской инстанции. И куда он переправлен, будет известно лишь в понедельник.
Очередную неудачу пан топил в местном "гадюшнике". Там у него затеплилось намерение: наперекор всему навестить Наташку. Переночевав в простом номере без телевизора, утром он достиг Наташкиного дома. Сам, однако, предстать не решился – послал мальца с запиской. И – получил еще одну огорчительную весть, может быть, самую огорчительную: Наташка с одним из своих хахалей куда-то уехала на неделю. У неё, оказывается, каникулы. Так, во всяком случае, отписали пану её родители, очевидно, из деликатности не решившиеся взглянуть Гробичеку в глаза.
В понедельник милицейская инстанция уведомила его, что час назад паспорт спец-почтой отправлен в Москву. Ах, какая досада: не перехватил! Если бы не вчерашний гадюшник! Глухое тяжелое раздражение на громадную страну, на себя, бездарно в ней затерявшегося, легло на грудь пана. И он вновь припал к источнику в гадюшнике.
Цепь неудач пошатнула его душевное обустройство. В местном зале ожидания: плевки, шелуха от семечек, тусклое освещение, мельканье грызунов (после Кафки пан готов был поверить, что это не обычные крысы, а особенные), – он сидел, тупо уставившись в нижнюю часть расписания. Навязчиво всплывал перед ним образ Наташки с её ножками, превзошедшими бабушкины, с её губками, превзошедшими губки на фотографии, с её мягко уклончивым, поэтому дразнящим характером. Будь её отказ жёстче, может, он легче бы к нему отнёсся. В своих жениховских достоинствах он, оказывается, ошибался - вон как... Дом его шестикомнатный, стабильный статус в самом центре Европы, укреплённая домашними тренажёрами поджарая молодцеватость, настоянная на титанических отказах от знаменитого "Праздроя" с его шикарной мельчайше-кружевною пеной и не менее шикарным после него брюхоносным аппетитом – все это, оказывается, мало чего стоит…
Ему разъяснили, что спец-почта влачится основательной малой скоростью, и его паспорт всплывёт в Москве не раньше, чем через три дня. Но что делать в дорогой российской столице? Доброта посольских лимитирована инструкцией. Возможно, дадут ночлег, но время куда девать?
Захандрил пан, разными словами помянул и Наташку-голубушку, и Россию-матушку, и российскую бабушку… Наташка уехала, уехал паспорт, сам он тут нелепо застрял, бабушка лет пять уже лежит на кладбище в Высочанах; и если бы не ее фотография с веслом у него в бумажнике, с огорчения подумалось бы, что эту историю кто-то специально для него подстроил.
Два дня пан провел в трансе. В гадюшнике уже знали его дозу. В общем ночлежном номере под угарный храп разорившихся мелких коммерсантов он пытался утопить своё состояние в мир Кафки. Утром смотрел на расписание электричек, но ехать уже опасался. Вряд ли и на этот раз удастся почитать. А теперь его мог отвлечь лишь Кафка.
Кассирша его не без труда надоумила: ехать автобусом до областного центра, а там экспрессом до Москвы. Пан перебрал наличные: оно! – пора, пора немедленно в Москву! Там паспорт, посольство, там хранится его билет до Праги, до Кунратиц у Зелены Птака.
На автостанции областного центра к небритому похмельному пану подошел милиционер. Обнаружив иностранца, да еще беспаспортного, и странно, что без всяких вещей, служитель порядка отвёл его в отделение.
В отделении пан повел себя сумбурно. Тряся оставшимися у него бумажками, он потребовал немедленно отпустить его в Москву за паспортом. Но когда у него спросили о цели, которая изначально привела его сюда, в глубинку, вдруг замкнулся. Горячность пана с необъяснимым утаиванием цели насторожили милицейское начальство. Зачем вам ехать в Москву, сказало оно ему, мы сами вызовем сюда ваш паспорт.
Узнав, как повёл себя на это пан, – а с паном случилась уже форменная истерика, – наши однопалатники досадливо заохали. Заезжему человеку пояснили, что его подвело незнание местного милицейского менталитета, да еще усложнившегося в последние годы от быстрой смены правоохранительных акцентов. Тебя испытывали, сказали пану, у нас в милиции принято стращать худшим – так, на всякий случай. Ведь в любом случае власть в накладе не останется. Если ты, к примеру, не настолько дрогнешь, чтобы предъявить решимость немедленно избавиться от худшего, не считаясь со средствами – что ж, тогда она, скорее всего, окажет тебе свою гуманность и сама оградит тебя от худшего, – тем самым и себя от лишних хлопот. Тогда твою заезжую личность идентифицировали бы с помощью директора гостиницы и отпустили бы восвояси. Но своим возмущением ты оскорбил власть: что она якобы глупа, раз легко не может разобраться. А это – неправильно. Она – может. Она всего лишь прощупывала тебя: понимаешь ли сам? А ты проявил отсутствие дипломатии и неуважение – не понял. Ты резко шевельнулся, и власть тебя, по своему неукоснительному инстинкту,  обездвижила до выяснения.
Но власти не пришлось пана долго у себя удерживать. После истерики он впал в прострацию и сам попросил оказать ему психологическую помощь. И вот эту просьбу удовлетворили.
В заведении наших героев пану ввели успокоительное, вслед за тем прописали щадящую схему: половинка, плюс половинка, на ночь целая. А наши однопалатники установили над споткнувшимся чехом, не шибко изъясняющимся на русском, лексическую опеку. В смешанной речи пана, от бессилия переходящего на чешский, литераторы угадывали русские аналоги.
Сердила, правда, со своей мужланской неуклюжестью поначалу огорчил пана – поведал ему теорию "водилы" и "засадилы". Водилы, мол, те, кто ухаживает – терпеливо, культурно водит в кино, в парк, высиживает чинно у телевизора, вот как он с Наташкой. На каверзный вопрос Порзика: а интимно дозволяется ли ему, водиле, водить? – Сердила, подумав, отвечал: а что, иногда дозволяется. Но что с того – придёт засадила и все труды водилы сведёт на нет. В связи с чем, пану надо было сразу попытаться выйти именно в засадилы; ведь таковой у Наташки, ясное дело, еще не определился, все эти хахали были простые водилы, коли уж объявление дала. Подавленный теорией местного знатока, пан лишь спросил: что же, засадила – это на всю жизнь? Ради весомости ответа Сердила, и в этот раз подумав, сказал: нет, как же, засадила тоже может сойти в разряд водил, если в жизни женщины появится всем засадилам засадила – вот он-то и будет её избранник, а прежние сойдут. Так что, надо, надо было попытаться выйти Наташке в засадилы, пусть и временные и, пока не опомнилась, везти её в Прагу.
Милдр с Порзиком одновременно подступили к новичку за свежим человеческим материалом; но – перессорились. "Убери микрофон, – дёрнув локотком, сказал журналисту сочинитель. – И вообще, не лезь, тут дело тонкое: душа, да еще чешская. А ты Гашека с Фучиком путаешь, двоечник". (Милдр утверждал, что посольство Чехии в Москве находится на улице Гашека). Но у журналиста уже восстанавливался вкус к кишащей, по выражению Вадёди, событиями действительности; к тому же, путешествие пана Гробичека напрямую отозвалось с темой его матримониального сюжета. Критик Сумастрог по-олимпийски присматривал за сочинителем и журналистом – кто лучше с иноземным материалом справится. Ну, а те, едва не сталкиваясь в прямом смысле лбами, попытались выудить акцент помрачения пана Гробичека: вот чем он сильнее потрясен – любовью к Наташке или столкновением со спонтанной российской цивилизацией?
Печально поглаживая на коридорной скамье кота Момзика, пан молчал. Сумастрог подкинул ему небольшую отмычку российского менталитета: входные двери тут начинают утеплять не от упреждающего ума, а от зимнего холода. Но пан продолжал всё так же безвылазно размышлять, машинально поглаживая общественного кота. (Кот ему, как плохо знающему язык, негласно полагался больше, чем остальным – для восполнения положительного контакта). Ведь теперь пан и сам не знал, что сильнее смутило его разум. Он лишь высказал аспект: оно, дескать, был грех, уезжая на электричке, вглядывался в местный колорит, отмечая бесцеремонных глашатаев, бестолковых контролеров и суетливых зайцев, назойливых цыганских попрошаек и просто неряшливых харкунов, – вглядывался нарочно, чтобы отторгнуться от наташкиной страны, а значит, и от неё самой как её части. Но, увы, тяги к Наташке, если и убыло, то незначительно. А ведь на родине он был в размышлениях прагматик – мог всякое возникшее обстоятельство обернуть к себе если и не лучшей стороной, то хотя бы нейтральным тылом. Здесь же этого почему-то не получилось.
В свою очередь и Вадёдя подступил к проехавшему поездом несколько государств путешественнику – за его соображениями от увиденного гео-обустройства этих государств с точки зрения вагонного окошка. Тут пан не размышлял, у него и без того уже созрела тенденция. Был он в донельзя причесанной Германии, где плевок застревает в горле, пока плевательницу не увидишь. Чехия тут сдает, хотя за убитую жабу штрафуют так, что мало не покажется. Выехав из Праги, пан пересёк Польшу, где и подметил, что северный сосед пообшарпаннее. Брал он в расчёт дома, платформы, сиденья на платформах, ровность щебёночных откосов и даже замусоренность урн. Но яснее всего говорили об ухоженности каждой страны крашеные полосы, обозначающие край платформы. Чем дальше на восток углублялся пан (беря разгон с Германии, где он был за месяц до того), тем веселее плясали эти каёмки. Пересёк Белоруссию, пошла Россия – и пошла самая извилистая гульба. Взор скользил по краю платформы как по лакмусу порядка и усердия. Просматривались перекуры, выпивки, какие-то производственные неурядицы. Вот полоса более или менее строго тянется, вдруг бац! – ведро с краской опрокинули и не соскоблили – сухой морщинистой лужей увековечилось. (Как самочувствие самого пана в России: хлоп! – и опрокинулось.) В Германии подобные ляпы просто исключены; их не могло быть и в Чехии; мало того, с трудом припоминается такое и в Польше; но вот дальше, как говорится, больше. "Так он еще до жовко-блакитного нашего соседа не доехал! – воскликнул в этом месте Вадёдя. – За годы самостийности платформы там на нет обшарпались – ни полос, ни луж, бабушки сигают в поезда одним лишь мешочно-генным инстинктом".
В провинции пан обнаружил еще один ключик понимания страны. Когда его сюда везли, он почувствовал асфальтовые надолбы поперек дороги – милицейский УАЗик перед ними, как ни притормаживал, всё равно его слегка подбрасывало. А пан, хоть и был плох, походя отметил, что требование ограничения скорости посредством знаков в умы водителей так и не смогли заложить, – и запретительный закон у них работает не вдолблением внутрь, а наружным надолблением.
На субъект экзотики наседали все, кому не лень, но пан говорил мало и кисло держался за щеку: от дорожных сквозняков его просифонило, в ухе все ещё болезненно посвистывали электрички. Уже зная имя своему недомоганию, пан оправдывался: "У меня болит тройничный нерв", – но так невнятно, что слышалось: "У меня болит трагичный нерв".
Через день нерв утих, и Гробичек поведал фрагменты тяжёлого сна, навеянного российской действительностью не без влияния Кафки. Огромные пивные бутылки перекатывались по перрону, сметая последние лавки и грозя пану увечьем. С куском окаменевшей воблы в высоко поднятой руке надвигался поездной торговец – вот-вот опустит ему на голову. Но, хуже того: мальчик, их будущий с Наташкой сын, высунул голову в пустое окошко на двери электрички, и его шею с жутким шипением зажало, вот- вот отрежет, – так что, с криком скинув с головы одеяло, пан разбудил всю палату.
"Ох, пропал я", – придя на скамью, приговаривал с жуткого сна Гробичек: он знал уже, что местная интеллигенция выразит ему некоторое утешение, во всяком случае, выслушает. Но на этот раз нашёлся пролетарий. "Погоди, ты же пан!" – въедливо предвосхитил Сердила. Пан Гробичек приостановил покачивание зажатой ладонями головы. "Оно, пан, – недоумённо подтвердил он. – Но что здесь такое?" "Ты уж тогда что-нибудь одно, – раскрыл усмешку Сердила, – или пан, или пропал…"
Пояснение фольклорной установки не утешило пана – он вновь зажал голову ладонями, бормоча странные слова, похожие на заклинания: "Виступ, анаступ". Опустить ладони он бы мог теперь разве что на тельце Момзика. Но кот вкушал на кухне законный свой завтрак. "Вбурился, ох, вбурился… – бормотал пан. – Не видно виступ…" – "Раз уж ты вбурился в нашу действительность, – сказал Порзик, – возьми хотя бы временный псевдоним: Сугробичек". Прекратив гиблое покачивание головой, чех добросовестно вник в мотивировку: "так благозвучнее", – но всё же при своём остался.
Вечером того же, шестого, дня за пана взялся Дурьябаш. Однопалатники порекомендовали основательно пана разбередить, чтобы активнее прохандрил своё неизбежное и ничего тлеющего чтобы внутри надолго не оставалось. Бяша, и сам в подобных тонкостях знаток, согласился: надо, надо бередить, но не прямо, а косвенно. Прогуливаясь по коридору, они с паном дошли до умывальника, где был погашен свет. Остановившись перед окном, смотрели на пробирающуюся сквозь облака и прутья решетки луну. Безмолвная возня природы навеяла пану грустную поэтику. "Луна, как чёлн", – меланхолично сказал он. Бяша, вспомнив стихи, встрепенулся и зачитал строки про "чёлн надежды", про "озера гладь", где "Луна говорит о Вселенной",
Лунный свет, и сухой, и надменный
Нам мешает – мешает судьбу обогнать.
Чех не все слова понимал, но сутью проникся.  Припоминаючи запинаясь, Бяша продолжил:
Чёлн надежды – и ты у руля,
Ты хозяйка моя, сердцу боль и утеха,
Без тебя не достать мне со дна золотого рубля,
Без тебя не услышать бубенчиков смеха.
Пан пригорюнился, и Бяша пробередил глубже:
Чёлн надежды – и скрип камыша над водой,
А вдали полыхает зарница,
И тревога, как будто мохнатая птица,
Всё кружит и кружит, и кружит надо мной.
Пан поник, но тут ему по ходу баллады небольшое послабление вышло:
Чёлн надежды – и ржанье степного коня,
И к ночному венчанью дорога.
Не тревожить бы нашего старого Бога,
Но иначе тебя уведут навсегда.
А на седьмой день за паном Гробичеком вдруг приехали. И, кто бы мог подумать – сама Наташка!  От невероятности такого известия с паном чуть истерика не случилась. Но у дверей канцелярии, согласно опустив руки, его, действительно, ожидала она, Наташка. Когда у пана спрашивали адрес, он назвал единственный в России, который знал – её адрес. И больница сделала по нему спец-уведомление. И теперь не только пан - все посвящённые взволновались: повезло, иностранцу неслыханно повезло! Юная невестушка приехала вызволять – прямо сейчас, незамедлительно, уже с намерением таки ехать с ним в Прагу. Вот так да! Увезёт Наташку в свою Злату Прагу, в обустоявшуюся европейскую цивилизацию.
Вскоре пан был готов: побрился, переоделся, ему дали зубной пасты и одеколону. Завидев опекавших его однопалатников, он возбуждённо воскликнул:
– А жизнь всё-таки прекрасная штучка!
''Ещё бы, ещё бы, – понимающе запели между собою недельные пановы друзья. – Увезёт свою штучку-дрючку на Зелёную Пташку", – а Сердила, завидев сосредоточенное лицо Повалёнка, добавил: "Так-то, братишка… И без всяких засаждений…" Повалёнок издали поглядывал на Наташку, – оказывается, знал её, раза два у неё стригся и, видно, запомнил её ладошки. Теперь он дёрнулся рукою вправо, невольно припрятывая ладонью кончик культи.
Пока пан собирался, и другие любопытствующие рассмотрели Наташку. Она, действительно, была хороша, при этом смущение не сходило с её уст. От восхищения Бяша обратился к классике: сложив на груди ручки, тихонько зашептал: "Фемина. Ах, какая фемина!" Мордвин тихонько скулил, перетанцовывая с ноги на ногу.
Потом требовательно прощупали пана: о, так он и сам недурён, этот бритый, выпрямившийся джентльмен; страдание придало ему благородной бледности. Правда, губы тонковаты, но зачем мужику губы, вон зато у Наташки за двоих; хоть и поджимает их стеснительно, но многое, очень многое снаружи остаётся, и тут ничего уж не поделать – везунок пан, ай да везунок!
Но что же это в Наташке-то переменилось?! – поглядели друг на друга те, кто считал себя неисправимым человековедом, а поглядев, взаимо-понимающе покивали: ну, да, ну, конечно, ей всё вдруг стало ясно: потеряв голову, пан вернулся в её городок; не найдя, вообще тронулся. А что ещё может так убедить женщину! И какая женщина не мечтает о безумной любви к ней! И не только услышать о том - вон как, – ещё важнее удостовериться.
"Ведь это ж, кроме прочего, залог подчинения на всю жизнь, – вот что чует, но не произносит женское сердце", – говорил один человековед.
"А хахаль-то последний, видать, вёл себя не по-пански", – объяснял другой.
"С Гробичеком – любовь до гроба", – ухарски заверял третий.
"Она и сама теперь будет пани Гробичкова", – разбавляли зависть остальные.
Когда за паном и Наташкой лязгнула дверь и шлейф случайных треволнений, как хвост невестиной фаты, улегся, Дурьябаш сел на скамью и прочёл всем, кто был рядом, кто остался здесь, грустное стихотворение:
Я во сне разговаривал с лошадью,
И она шепнула мне на ухо:
"Достань мне овса хорошего –
И я тебе счастья пожалую.

Будешь отныне избранным,
В любви повезёт тебе сказочно,
Можешь начать все сызнова…"
– И улыбнулась загадочно.

Я лошади дал овса,
А мытарствам нет конца…

               
ПРИЛОЖЕНИЕ №9    
Сергей Чилингарян

ИСТОРИЯ С ДОМОМ
Документально-житейская повесть
(сокращённый для суда вариант)

Предыстория.

……………………………. Идея построить дом была естественна, цель доступна – у меня был немалый строительный опыт, от прораба до отделочника, – а главное, отвечала моим планам: после постройки дома создать семью, может, и с поздним дитем – в 96-ом мне стукнет 50, У меня была одна дочь, уже взрослая, жила в Питере.

Участок.

Срок моего проживания в поселке Внуково, что в полутора километрах от одноименной станции, составлял уже 12 лет, поэтому и участок я искал в той же округе. И в конце 93-го нашел – в поселке Абабурово. Издавна живущие в этой местности Дейнеки согласились продать 12 соток от своего 60-соточного…нет, еще не владения; у них была пожизненная аренда, а в собственность они только оформляли.  … … …

Дейнеки, мать 85 лет и ее сын Павел, чуть больше 40, при отличном, с лесными деревьями, участке, оказались небогаты, и 3000 долларов моего аванса были для них существенны. У старухи Евгении Павловны раньше был муж – Дейнека, оперный певец, бас, которого она, по слухам, сдала при Сталине властям; а тот, бедолага,  просыпался в 6 утра на нарах под слова гимна, ранее напетого для радио… им самим: «Широка страна моя родная…» Вроде бы, сюр, но только не для нас, согласимся. Когда Дейнека вернулся из лагерей, она, вроде, пыталась предъявить ему уже подросшего мальчугана Павлушу; но Дейнека-«отец», прикинув сроки, от Павлуши наотрез отказался. Как бы то ни было, темный характер старухи, а именно на нее были записаны 60 соток, сыграет в моей истории небольшую косвенную роль. Ведь наш договор с авансом были в конце 93-го, а участок мы оформили на меня лишь в начале 96-го. Все это время Дейнеки, не торопясь, переоформляли аренду в собственность. Причем, как только обрели первые 24 сотки, сразу же – по сути, за моей спиной, – передали их другим покупателям, которые обязались в счет этих соток построить им дом взамен старого, уже покосившегося деревянного полдома. А мои 12 отодвигались на будущее. Дейнеки и не порывались вернуть аванс; не хотел этого и я сам, поскольку место нравилось… – и лесными деревьями на участке, и наличием всех коммуникаций, и густым лесом, начинавшимся сразу за проездом улицы Некрасова, точнее – улочки, на которой и располагался участок. Кроме того – соседи: в 50 метрах – Г.Х. Попов, как-никак, бывший мэр Москвы, рядом Лия Ахеджакова с ее дачными кущами и поэт-песенник Ан. Поперечный; чуть поодаль – Ольга Аросева и журналист Вл.Познер. Солидное окружение то есть. И всего 11 км по Минскому шоссе до московской кольцевой дороги. Так что я терпеливо дожидался, но чтобы не терять зря времени, решил пока построить гараж, заручившись согласием Дейнеков.

Распланировал его в полуметре от границы с соседом Дейнеков – Алексеем Башиловым. Гараж – приземистое сооружение, и соседям оно практически не мешает; наоборот, своей 6-метровой стеной уже создает глухое разграничение, некоторым это даже предпочтительнее. Но увидев, что я копаю траншею под фундамент, Башилов сказал, что лучше бы побольше отступить. Я внял – отодвинулся от границы на 1,5 метра.

Раньше у Дейнеков был большой участок – 120 соток. После отсидки Дейнека-муж разделил его, оставив бывшей жене с Павлушей половину; а сам женился на другой, с ее ребенком. Внуком этой женщины и был Башилов, которому бабушка отписала в наследство все 60 соток. …
Затяжка оформления.

…Павел  объяснял затяжку бюрократической волокитой…

В январе 96-го, получив 65000 долларов за квартиру, я снял себе неподалеку жилье. С домом теперь нельзя было тянуть. Осенью 95-го оставался последний документ: «Протокол согласований границ участка с соседями». А еще летом я возвел стены гаража 6 на 5 метров. Но осенью, подумав, добавил к нему фундамент хоз-пристройки 4 на 5. Получилось единое сооружение 10 на 5, но не полных, так как я решил сохранить 15-метровой высоты дубок, – для чего сделал в углу пристройки врез 2 на 2; получился внутренний угол – минус 4кв. м. в плане. …
За последней подписью в протоколе я обратился к Башилову как к будущему соседу. А у него за 94-й и 95-й тоже кое-что прибавилось. Напротив моего гаража он построил капитальный бревенчатый дом, 2-й этаж которого был мансардным, но тоже отапливался от АГВ. Стена дома отстояла от ограды на полтора метра. Саму ограду Башилов самовольно перенес, я это заметил не сразу.

Но вначале два слова о будущей сделке с Дейнеками. К осени 95-го земли в собственности у них было все еще лишь 6 соток, остальные 30 так и продолжали числиться на правах аренды у государства. И поскольку я на Дейнеков стал все-таки наседать, было решено: чтобы я смог, наконец, законно строиться, сейчас они продают мне 3 сотки, а как только будет возможность, оформим остальные 9, – точнее, уже 6, поскольку Дейнеки в одностороннем порядке урезали мою долю с 12 соток до 9. …

Размеры 3-соточного участка оказались 12 на 25 м,; 12 – сторона, выходящая на улочку, точнее даже тихий проезд, заканчивающийся через 300 метров тупиком – въездом на территорию филиала Переделкинского Дома творчества писателей. А 25 м – длина границы с Башиловым. И вот этот отрезок при замене сетчатой ограды на глухую Башилов слегка надломил, и в месте примыкания к улице ограда оказалась на один метр налезшей на участок Дейнеков; или, что тоже самое – придвинутой к моему гаражу. Я это обнаружил поздно: вскоре же после своего хапка Башилов заказал геодезиста, и тот в кадастровом плане зафиксировал границу по факту свежей ограды. Дейнеки из-за клина 1 на 25 м возникать не стали; позже они рассказали, что Башилов и по нижней границе, где чертополох и заросли, «ночами двигал» легкую сетчатую ограду в свою пользу.

Павел Дейнека – щупловатый мнс, незлобивый, тихий, но занудный… 
 На мое обращение за подписью в протоколе Башилов ответил, что сейчас подписывать не готов, ему надо что-то уточнить в сельской администрации. Был октябрь, а мне начинать строительство весной, и напирать я не стал. Прошла неделя, другая; Башилов повторил при встрече: «выясняю». Спустя месяц спрашиваю: ну, как там? Он пожал плечами: глава администрации ушла в отпуск. Пришлось переждать. В декабре, когда я снова подошел к нему, он говорит: «Я не буду подписывать». На вопрос «почему?» выразительно посмотрел на меня. Понятно, мало кому хочется иметь лишнего соседа. Но если такое желание в редких случаях чем-то, скажем, можно законно обосновать, то это одно; но если оно как в нашем случае, ничем не подкреплено, то уже… Так ему и говорю: «Это непорядочно, мог бы сразу сказать, а не тянуть два месяца» На что Башилов многозначительно молвил: «Ты не знаешь, с кем имеешь дело…»

Я имел дело с молодым человеком лет на 20 меня младшим. Ростом около метр восьмидесяти, плотный, нахрапистый, туго знающий свое хозяйское дело; на лбу написано: ни пяди своего никому без боя. Заливавшие фундамент работяги из Подмосковья, которые раньше у него работали, не лестно отзывались о нем как о работодателе. У него 60 соток, 3 дома: один, просторный, 2-этажный, в глубине участка, в нем он жил с женой; второй – половина старого дома, составляющая одно целое с покосившейся дейнековской половиной (граница делила пополам и этот дом); и третий – только что отстроенный, напротив моего гаража – для сдачи в аренду. Причем все это для них – дача; они прописаны по своим адресам в Москве: Башилов на Песчаной; его жена Овчинникова – на Домодедовской; какую-то из своих квартир, а может, обе, очевидно, как и большинство жителей поселка, тоже сдают; а здесь живут постоянно.
Если бы мне, скажем, пояснили, что я пересекаю чьи-то криминальные интересы, я бы не стал упорствовать. Игры в «крутизну» с обеспечением себе соответствующего тыла не для меня: суета, напряг, пустая затрата энергии – короче потеря беспечности. Я бы тогда поискал себе другой участок. Но ведь и сказали бы они мне это сразу, – за нос бы уж не водили, взяв в понятие, в свою очередь, и мой интерес. А тут – Башилов, которого я уже чуял как человека и подвесил для него определение с авансом …  Он и отработал его, устроив циничную волокиту.
…………………………………………………………….

Что ж, теперь ясно, что с одним из соседей у меня не будет добрососедских отношений. Я решил не отступать.

Итоговая подпись в протоколе – за главой местной администрации. Если кто-то из соседей отказывается, она берет объяснение. При уважительной причине проблема, так или иначе, решается – чаще всего это межевые споры, – а при неуважительной ставит свою итоговую визу без подписи упрямца. В случае со мной так и произошло: глава Внуковской сельской администрации Т. Вевиорская подписала без Башилова, – на тот момент она его «интереса» не поддержала и поступила по закону.

В феврале 96-го я, наконец, стал владельцем трех соток. Дейнеки, несмотря на задержку и неисполнение в полной мере договоренностей, остались в целом лояльными соседями. Но возможность строительства дома с нуля складывалась теперь неблагоприятной. Строиться я мог только на своем законном клочке, – на будущие 6 соток все еще не было гарантии скорейшего оформления. Лицевой габарит участка – 12 метров, из них почти 6 уже заняты гаражом.
Трудно теперь вспомнить в какой именно момент я решил строить жилую часть над гаражом и хозблоком. При всей, вроде бы, спонтанности, это решение было практичным. Вначале, имея в виду только гараж, я, тем не менее, сделал фундамент с запасом, – на тот случай, если после постройки отдельного дома разохочусь строить через год-другой еще что-то вроде летней дачки над гаражом. Глубину фундамента заложил не обычные гаражные 60 см, а 130. Да, это перерасход бетона, но бетон был тогда недорог, а взамен я заручался перспективой. При заливке бетона я заложил арматуру, и это обстоятельство сыграет свою важную роль.

Дело в том, что я не собирался армировать фундамент, поскольку для гаража, даже с мансардной надстройкой, это лишнее. Но сосед Ахеджаковой режиссер Александр Орлов спросил как-то, не нужна ли мне арматура, она у него лишняя и только место занимает; он бы отдал задешево. И я «выручил» его… Профилированная, 18 мм, прутьев 30-40 килограмм по 20. Эти 700 килограммов придавали мне полной уверенности в своем будущем строении. Глубина промерзания в нашей зоне чуть более метра –меньше глубины моего армированного фундамента; во всяком случае, это не фатальный фактор, о чем поясню позже.

И потом, решив строить дом над гаражной частью, я сделал отводящий дренаж. Уклон участка от улицы к тылу с перепадом в два метра позволял сделать это без особых хлопот, так что грунтовое основание дома стало гораздо суше, а требования к фундаменту, соответственно, ниже.

Разрешительные документы (РД)

Приобретя участок, я занялся получением разрешения на строительство. Вначале заплатил штраф за самострой гаража – около 250 долларов. Люди знающие советовали отдать их, минуя кассу, начальнику управления архитектуры (УАиГ) или его заместителю, дабы заручиться изначальным благорасположением. Совету я не внял, это не мое – кого-то умасливать; это надо же напускать на лицо специальное выражение, подбирать правильные слова, чтобы ни себя, ни чиновника не обидеть; даже если молча – в конверте, надо же глазами соответствующую ужимку изобразить – до чего я не был ни мастак, ни охотник.

[Посуди сам, читатель, зачем брать на душу богопротивное дело, если ничто не угрожает ни здоровью твоему, ни жизни. Не припомню ни одного сколь-нибудь серьёзного или даже менее серьёзного дела, которое решил бы с помощью мзды. Спину не склонял, – уж не обессудь, что задаюсь; но, с другой стороны, почему бы не сказать об этом, если сказать об  этом можно не сморгнув. Лишь недавно только, постарев, подтянул мотив: почему это дело для меня богопротивное. Ведь именно «боженька» одаривает внешностью и именно он, видать, оговорил: испоганишь мой дар гримасой унижения – считай, меня опозоришь… Уж извини, читатель, еще раз, что вешаю тебе на уши художественную лапшу, но я, действительно, не давал взяток – ну, что тут поделаешь. И потом, мне давно не 33, теперь, когда физиономия сморщилась, как пустой кошелёк (Гоголь), Он с меня уже не взыщет, так что мелкую мзду врачам в поликлинике теперь всё же иногда даю.]

Так что заплатил я официально, после чего сельская, а вслед за ней и районная администрации выдали мне разрешения строить на моих трех сотках дачный дом без каких-либо ограничений в удобствах. То есть ничто не помешало бы мне прописаться и жить в этом доме постоянно. Вслед за тем в УаиГ выдали официальный документ – кальку с планом участка для сбора необходимых согласований, всего 7 подписей. Не мешкая, я собрал их. Проект дома заказал там же, в мастерской УАиГ. И где-то в апреле записался на прием к начальнику – получать его добро на местоположение (или расположение) дома на участке (МДнУ). После него оставались бы две последние подписи – пожарников и СЭС уже конкретно на это МДнУ. Остался бы, то есть, завершающий этап – по сути, последний шаг.

В конце апреля я попал на прием к начальнику нашего, Ленинского, УАиГ. Чапания Александр Викторович, небольшого роста рыжеватый шатен моего возраста, его грузинское (или, скорее, мингрельское) происхождение выдавало лишь небольшое спертое сипение в речи. Я выложил ему свой план: затевать нового фундамента на трех сотках не хотелось бы – и лишнее место, и со строительством хочу ускоряться, – и вот, хочу совместить на одном фундаменте гараж с хозблоком и жилую часть, которую предусматриваю двухэтажной, всего, стало быть, три этажа, вот проект вашей мастерской. Чапания довольно долго молчал, как бы говоря, что не все так просто. А я и сам не был на сто процентов уверен. Но что я имел в виду: вот башиловский двухэтажный дом в полутора метрах от ограды, его МднУ одобрено этим же УаиГ год тому назад; а я лишь прошу аналогичного, разве что 3-этажного дома на таком же расстоянии от ограды. Дома будут стоять, как бы отвернувшись друг от друга глухими стенами. И поскольку мой дом, по отношению к башиловскому, будет аккурат с Севера, он не отбросит на него никакой тени. А еще я имел ввиду: если ты профессионал, укажи нарушения норм (НН), если они есть. Но Чапания взял значительную паузу. Позже я пойму подтекст его размышлений. Дело было не столько в том, что я ему за его одобрение слишком близкого к границе МднУ потенциально мог предложить мзду, – а в том, что для Московской области существует, оказывается, в дополнение к общим строительным нормам и правилам (СниП) нормативное ограничение: ближе 3-ех метров к границе строение возводить нельзя. А мой гараж – 1,5 м, как и дом Башилова. Так что своим желанием построить дом на недозволенном расстоянии я поставил Чапанию в неловкое положение. Не будь дома Башилова, одобренного им самим, он бы сказал и, скорее всего, не без превосходства: «Нет!» – это, чтобы я чесал затылок и думал бы сам. Но Чапания молчал, и молчание становилось уже неприличным, потому что я тоже молчал, ничем ему не помогая. Наконец, он сказал: «Если Башилов даст письменное согласие, я вам этот вариант подпишу». Тогда я еще правовых тонкостей не знал, но сразу почуял: такая постановка вопроса незаконна; как человек, ведающий нормами застройки, он должен решать сам.

К Башилову я, тем не менее, подошел, зная, что тот наверняка откажет. Он сделал это с булькающим торжеством, и через неделю я вновь был у Чапании. Тот опять долго молчал; даже не пытался убедить меня в ином, в лучшем, МДнУ; поскольку я и сам не отступал. На этот раз он сказал: «Хорошо, я подумаю».

Именно тогда, в конце мая, бригада украинцев, с которой я уже договорился, приступила к кладке стен над гаражом. Мне и тут не повезло: слишком рано я с ними договорился: даже так – они со мной; слишком рьяно они потребовали фронта работ, – мол, не отдыхать же сюда приехали. Я дал им добро, поскольку сам уже заглянул в СНиП и не увидел там НН. Про трехметровый отступ от границы я тогда еще, повторяю, не знал; а Чапания, обязанный знать, не сказал мне. Ну, раз молчишь – значит, ориентируюсь на твое позволение Башилову, начальник!

Стоя в очереди к Чапании в третий раз, я разговорился с вышедшим в коридор шефом мастерской, где делали мне проект. Тут как раз выходит Чапания, и шеф спрашивает: «Как там, Александр Викторович, с разрешением на дом Чилингаряна?» Чапания, решительно: «А никак! Я подал документы в прокуратуру». Хотя это было неожиданно, сразу же нелепостью повеяло: ну, причем здесь прокуратура! Допустим, Башилов сообщил ему о начале строительства – и что? Ведь всю ответственность нести мне, не ему же. И потом, штраф за самовольное строительство я уже заплатил – что еще? Дождавшись очереди, я вошел к нему и прямиком к делу: будет ли он выкладывать НН моему дому? Он ответил кратко: «Разбираться будем в прокуратуре». Ах, вон как. Я тут же заверил его, что строительство продолжу, а его отказ иметь со мною дело обжалую в суде. И сразу вышел.

Перед выдачей застройщику кальки УАиГ берет с него плату – около месячного заработка чиновника низшего звена. Плата означает: с застройщиком надо работать – дать ему исчерпывающие разъяснения; если надо – подтверждающие документы и все прочее. А Чапания – прокурором стращать. Это мне особенно не понравилось. Кто-то скажет: скандалить с чиновником, от воли которого зависишь, последнее дело; и если, дескать, не хочешь идти к нему на поклон, то отступись и пережди, рассчитав пока строителей, чтобы никого не дразнить, – а потом уже заново подойди с планом участка и без всякой взятки даже и спроси: «Покажите, где тут лучше строиться». Такой ход мысли я, в принципе, приемлю; действительно, благоразумнее всего не бороться с гримасами своего времени, а учитывать их. Мало того, именно так я и собирался сделать, если бы он разъяснил, в чем тут собака зарыта. Но здесь было другое – чиновник нагло пробует просителя на зубок. Самовольно назначает наказание, а себе – мотивацию прекратить со мной всякие дела по застройке. Тебе бы это, читатель, понравилось?

Описание дома.

Жалобу на отказ выдавать мне РД приняли в суде 1 июля. К тому времени бригада возводила уже 4-ый этаж. Еще до конфликта, когда я только подавал проект дома на утверждение, зам Чапании Сариков сказал: «Не годится, осадки потекут с крыши на ограду и зальют соседа. И я, особо не мудрствуя, перепроектировал форму крыши на односкатную, чтобы всё текло на мой двор. Подумав, зам не нашел чем возразить и поправку утвердил, а в проектной мастерской поставили дополнительную печать, и это чиновничье согласие укрепило мой дух застройщика. Но потом, пусть и запоздало, я задумался: это какую же жилплощадь получу, если второй этаж – кухня-столовая 25 кв.м. и ванная с санузлом и коридором еще 12; и лишь на 3-ем этаже – две комнаты. Что же это, малогабаритка получается? А если боженька таки дите подарит? А если матушка или отец (а они уже давно в разводе) захотят жить со мной? А поскольку конфликт с Чапанией только разгорался, и дух мой был взъерошен, даю украинцам отмашку: 4-ый этаж! Тем более, что для этого достаточно было поднять 3-этажный вариант с той же односкатной крышей на 1,6 м, поскольку 4-ый этаж будет отчасти мансардным. Получались 4 жилые комнаты, по две на 3-ем и 4-ом этажах, совокупной площадью 65 кв.м. Этим я нарушал проект в части высоты дома и его этажности; но поскольку теперь РД всё равно получать только через суд, а увеличения вреда соседу от увеличения высоты дома на метр-шестьдесят я не видел, то и пошел на это.


По отношению к башиловскому дом получался на 7 метров выше. Наверху я еще и деревянную башенку возвел – на закрепленных в чердаке деревянных консолях. Башенка как бы парила в воздухе. А почему это архитектурное излишество взбрело мне в голову? Скорее всего, как символ отъединенности от мира – так сказать, башенка из слоновой кости (1,8 на 1,8 м. на 4-х вертикальных брусах и с навесом от дождя). Кстати, и покрасил я ее краской "слоновья кость"… Но от ветра ее раскачивало, и навесик пришлось разобрать, чтобы не парусил.

На уровне 3-го этажа – просторный балкон 32 кв.м. на мощном швеллерном каркасе, тоже нависающем и лишь один упертый в стену металлический подкос, на котором жестко держалась угловая часть балкона, 4х3,5 м., под названием "чаепитие под кроной дуба" – того самого, что я сохранил и верхушка которого теперь оказалась над столиком, а его ствол – зажат в отверстии в полу балкона. Вместе с балконом 2-го этажа, а это еще 12 кв.м, дом выглядел для традиционной России еще более одиозным. Открытый стиль с акцентом на балконы характерен для Юга. При выборе дворового фасада мною двигало именно южное происхождение – в ущерб практицизму: по полгода закрытые балконы – не лучшее решение. Но не будь мое архитектурное творчество отчасти вызванным обстоятельствами, – если бы я, то есть, выбирал более солидный тип дома в середине участка, – всё равно не делал бы его тяжеловесно-краснокирпичным: слишком тривиально, громоздко, без легкости и фантазии. Кто-то считал дом оригинальным, другие нелепым; Чапания – "безобразным". Жена Г.Х. Попова, проходя мимо, сказала сурово: "Нарушены все нормы!" Было бы невежливо промолчать, и я отозвался: "Перечислите по порядку". На этом разговор закончился. Дом был, разумеется, не писком архитектурной мысли, а скорее вынужденным дилетантством, в меру скрепленным здравым обоснованием. С балкона 3-го этажа, а особенно с башенки, двор Башилова был как на ладони, – но не весь, а меньшая часть; большая же, с домом, в котором они жили, была закрыта для взора лесными деревьями.

Решение судьи Люльчева.

Судьей оказался председатель Видновского суда И.А. Люльчев. Видное – центр нашего, Ленинского, района. Люльчев при мне позвонил Чапании и предложил: а что если он, коли уж не предъявляет мне, застройщику, НН, даст на дом РД, а если Башилов недоволен, то пусть граждане соседи сами разбираются между собой в суде. Чапания отказался, при этом вновь ничего конкретного против МДнУ не выдвинул. Тогда Люльчев назначает экспертизу и, как я позже понял, слабую, самого общего характера; всего три вопроса. Является ли строение самовольным? Если да, есть ли возможность его узаконить? Если да, что требуется от УАиГ и застройщика? На первый вопрос ответил бы и первокурсник юрфака: если у застройщика нет на руках РД, строение самовольное, однозначно: никаких градаций "частичной" самовольности закон не предусматривает. Судье по гражданским делам достаточно было открыть Гражданский кодекс, ст. 222, чтобы освободить эксперта от лишнего вопроса, а застройщика от лишней платы за "квалифицированные" раздумья эксперта.

В сентябре приезжал эксперт московской лаборатории строительной экспертизы (МЛСЭ) О. Дмитренко, минут 20 ходил вокруг дома, увиделся и с Башиловым, после чего выдал заключение, короче некуда: "1. Да. 2. Да 3. …УАиГ необходимо рассмотреть возможность разрешения строительства", – за что его контора взыскала с меня 250 долларов, на то время пару месячных зарплат. Дмитренко в повествовании еще разок всплывет, а пока обратим внимание на его резюме, по сути означавшее: "В чем дело, Чапания, работай! Я, эксперт, осмотрел дом, заглянул в СНиПы и навскидку НН не обнаружил. А если обнаружил ты, то поясни, какие".

В ноябре глава района Голубев выносит постановление о сносе дома. Люльчев его действие приостанавливает до судебного решения, а сам уходит в отпуск. Заседание суда назначает на 18.02.97г – через 8 с половиной месяцев после подачи мною жалобы. Официальная процедура, единственной целью которой было сказать одно слово чиновнику: "Работай!" – отняла, таким образом, более полугода.

К заседанию я укрепился. Попросил министра культуры Евгения Сидорова дать мне ходатайство.

[В 80-ых он был проректором, потом ректором Литературного института, где я тогда учился…..
……………………………………………………………………………..
….. В 91-ом я издал повесть за свой счет, поднес и Сидорову брошюрку. Увидев меня позже, он сказал: "Вы знаете, я второй раз прочитал вашего "Бобку" ". А вскоре он стал министром, и поскольку такими читателями не разбрасываются, я к нему и обратился.]

"…Трудная судьба, нелегкий характер, – определил почему-то в характеристике Сидоров, особенно про судьбу, – но он человек честный, с ярко выраженной гражданской жилкой… Достаточно прочесть его чудную повесть "Бобка", …одно из лучших произведений о животных". И, как водится, Сидоров, просил суд отнестись к делу внимательней, чтобы не оставить писателя бездомным.

Люльчев, кажется, немного удивился. К тому же на само заседание приехал за 40 км еще один литературный человек – главный редактор журнала "Дружба народов" Александр Эбаноидзе. Мы с ним познакомились в 89-ом в Доме творчества, он тогда был просто русскоязычный прозаик из грузин; прочитал мою повесть, а возглавив "ДН", сказал: "Давай своего "Бобку", будет жаль, если она так и не появится в журнале". В своей редакторской шапочке к повести в майском номере 97-го он выразит сожаление, что нынешний тираж журнала (между прочим, в 250 раз меньший, чем еще в 89-ом) не обеспечит повести массового читателя. И поскольку журнал с моей публикацией ничуть не прогадал, – были отличные рецензии в журнале "Новый мир" и "Литгазете", – утвердившийся в своем вкусе Эбаноидзе будет отныне называть "Бобку" маленьким шедевром.

Так что на суде я оказался между двумя грузинами – "своим" и "чужим", и оба Александра – Эбаноидзе и Чапания. С моей стороны были трое, включая матушку, и со стороны Башилова, а он был как "третье лицо" – двое. Я читал свою речь около часа. Первый в жизни суд и, что называется, дорвался – литератор, как-никак… В отличие от своего художества, тут я был раза в три длиннее, чем нужно, о чем сообразил позже. Но в мои житейские эмоции вникали, вроде бы, уважительно, во всяком случае не перерывая.

После перерыва судья постиг интересы третьего лица. Башилов заявил, что дом, нарушая все нормы, угрожает здоровью и жизни членов его семьи. На вопросе, а есть ли у него доказательства неблагонадежности конструкции, мялся; наконец, сказал, что в любом случае высокий дом существенно снижает рыночную стоимость его участка. Судья его просветил: снижение можно определить риелторской экспертизой, а отдельный материальный иск предъявить виновному. Скажу сразу: этого иска Башилов не подавал; видно, сам сообразил, что ничего ему не обломится, даже если будет свой риэлтор. ……………..
………….Ну, не повезло тебе, Башилов. С бабушкой и 60 сотками повезло, а с соседом, с которым не захотел предварительно сесть за стол переговоров, а наоборот, стал подличать – не повезло.

Вдруг Башилов предлагает мировую: он покупает мои три сотки, а неблагонадежный дом, который, по его мнению, все-таки развалится, – не зря же, мол, глава района постановил его снос, – снесет сам, избавив тем самым меня от затрат. (Все затраты по сносу возлагаются на застройщика). Между тем на строительство дома я потратил уже раз в 8 больше стоимости участка. Башилов, стало быть, хотел сорвать 800% прибыли. По лицу судьи прошлась легкая тень понимания башиловской натуры. И он перешел к Чапании, спросив, есть ли возможность выдать на уже возведенный дом РД и что для этого нужно исполнить застройщику? И опять Чапания не выставил против МДнУ никаких НН. Может, его озадачила поддержка меня министром и главным редактором, тоже, как назло, грузином, не знаю, но он ответил: возможность есть, застройщику надо представить рабочие чертежи. На том и согласились. И судья вынес решение: "Обязать УАиГ выдать… РД на строительство дома в месте его возведения, после того как застройщик представит в УАиГ рабочие чертежи".

Казалось, дело кончено. Я выпускник вуза со строительным уклоном (строительство и эксплуатация аэродромов), работал 7 лет мастером и прорабом, в том числе и в капстроительстве; так что сам снял рабочие чертежи с дома, – понятно, что задним числом, чтобы только Чапания убедился, что все исполнено с толком, – и представил их в УАиГ на рассмотрение. Недели через две снова туда поехал, – а это, надо сказать, 45 км в один конец, поскольку Ленинский район в форме селезенки растянут вдоль МКАД; Видное с одного конца, Внуково – с другого.


Обман.

Но у Чапании были уже другие соображения, судью Люльчева он обманул. Решение, основанное на данном им же слове чиновника, он обжаловал, присовокупив к жалобе протест районного прокурора. Через 9 месяцев «работы» с застройщиком он впервые родил НН – по освещенности, по инсоляции и противопожарные. Причем самих этих слов не назвал – а лишь номера параграфов; по ним-то прокурор Можаев и подмахнул, не проверяя, свой протест. Все три претензии были высосаны из пальца, это был чистый обман. Да, у Башилова было два окна, смотревшие на мой, вернее, еще на дейнековский участок, но он сам же заделал их, как только я возвел стену гаража, – не мытьем, так катаньем сообразив, что в полутора метрах от ограды делают лишь глухие стены, разве что с маленькими санузловыми окошками с матовым стеклом. В обеих комнатах, в которых он заделал по окну, эти окна были не единственными, освещенность извне в комнатах сохранялась. Если бы он даже эти два окна не заделал, они всё равно затенились бы высокой глухой оградой, которую Башилов сам же воздвиг в ответ на мой гараж и дом. Дальше, инсоляция; это конкретный вид освещенности, а именно – солнечными лучами. Так в толковом словаре и написано, и про это я уже говорил. Но если нарушенные освещенность или инсоляцию еще можно как-то по соседской договоренности учесть (один сосед, скажем, за свой счет врезает другому дополнительное окно или как-то по согласию компенсирует недостаток прямых солнечных лучей), то противопожарное нарушение абсолютно недопустимо; даже при согласии соседей пожарные не дадут добра. Если бы мое МднУ действительно нарушало противопожарные нормы, дело было бы кончено еще в июне 96-го. Либо сосед, либо УаиГ подали бы на меня в суд и выиграли бы вчистую, без канители; а меня при этом заставили бы не только снести дом, но и оплатить проведенную пожарными экспертизу. В том-то и дело, что мое МднУ противопожарным требованиям отвечало бесспорно. Кроме материала стен и расположения прилегающих сооружений в противопожарных нормах учитываются и габариты каждого строения, – они ведь прямо влияют на возможность быстро залить водой труднодоступную часть – середину здания. И все эти параметры учтены в разделе СниП, который так и называется «Противопожарные требования. Приложение 1, обязательное»; там таблицы и несложная методика расчета, в моем случае от силы час времени. Мой дом в пожарном отношении мало опасен – тем, что он, во-первых, каменный, во-вторых, узкий, 5 метров всего; пожарный с земли элементарно прошибает его струей через окна. Пожар в моем доме не может перекинуться на башиловский дом, и наоборот – из-за высокой глухой стены моего дома, являющейся, по сути, брандмауэром, что в переводе как раз и означает «противопожарная стена». Знал ли все это Чапания? Разумеется! Первое, что он в мае 96-го наверняка поручил своему специалисту: соблюдаются ли противопожарные условия? И если бы не соблюдались, тогда же обязан был сказать мне: «Нет, не годится», – и ткнуть пальцем в норматив. И он это сделал бы не без удовольствия, ведь проблема его позволения башиловскому дому 1,5 м до ограды и отказа мне такого же расстояния стояла бы уже не так остро, поскольку пристраиваюсь я, а не Башилов. Увы… Мне предстоит услышать от нескольких знавших про Чапанию людей: «Сережа, как же тебе не повезло! Все знают: он – отъявленный взяточник».

………………………………………..
Дело поступает в мособлсуд на кассацию, и в апреле коллегия во главе с Зубовой Л.М. решение Люльчева отменяет «в виду непрофессиональности». Наверняка сыграл свою роль и прокурорский протест. Смог бы райпрокурор Можаев повлиять на ситуацию? Разумеется. Он мог бы спросить у Чапании, что означают параграфы претензий в его жалобе, а узнав, что среди них и противопожарные, мог бы сразу привлечь к делу пожарную службу для подтверждения. Но это, если он, действительно, независимый прокурор, а не «вась-вась» с Чапанией, который ему, уж, наверное, чем-то услужил по своей части. Тут не надо даже читать Щедрина с Гоголем.

Смог бы Люльчев как-то повлиять на дальнейший ход дела? Косвенно – да. Мог бы через того же районного (или областного) прокурора направить областному начальству Чапании частное определение о нарушении им должностных полномочий. В порядочном государстве в действиях Чапании вообще усмотрели бы злоупотребление данной ему властью. Что же это ты, сказали бы ему, 9 месяцев сидел и помалкивал в засаде, как волчара, а как только ущемили твой гонор: «…обязать…» – тут же выскочил, наконец, с НН. Но Люльчев, наоборот, сказал мне на последней встрече: «Я же говорил вам: надо проводить подробную строительную экспертизу. А без нее вы не одну пару подошв износите по инстанциям…». Вот так новость! Ничего подобного он мне внятно не предлагал. Да и вряд ли, это предлагают; скорее уж, не буксуя на голословной экспертизе, выносят определение на подробную. А он терял время на уязвимое решение. Мало того, мог бы своей властью назначить оплату экспертизы за счет УаиГ – коли уж его начальник не высказал ни бе, ни ме исполнившему со своей стороны все застройщику. А мог бы сразу, как только я к нему обратился, посоветовать взять адвоката, если самому некогда вникать в ситуацию. Но он и этого не сделал. А слушал целый час неквалифицированную речь… А я-то думал: председатель суда, как-никак, немолодой, моего возраста, человек; знает, что делает. Я-то первый раз сужусь.

Второй судья.

В мае 97-го дело вернули в суд; новый судья – Локтионова Л. В правомерности боязни Башилова погибнуть под обломками моего дома она, как и Люльчев, сомневается. Задает вопросы, от которых Башилов вертится, как уж на сковородке. Когда среди жалоб он выставил и «вынужденную» заделку своих двух окон, она спросила: «А почему вы сделали окна на участок соседей при такой близости к ограде? Где вы такое видели?» Башилов многозначительно молчал, как бы говоря, что не все так просто. Но отвечать ему было нечего.

А на второе заседание, на котором меня не было, по его инициативе был вызван эксперт МЛСЭ Дмитренко – тот самый, который в сентябре 96-го осматривал снаружи дом. Когда я потом заглянул в протокол заседания, то ахнул: эксперт дал 25 пунктов детальных показаний – и все против дома! Чего он там только не наплел! Получалось, что дом, действительно, надо немедленно сносить; 9 месяцев Дмитренко, оказывается, цепко держал в памяти множество частностей, о которых в своем заключении не сказал ни слова, а лишь вынес, как мы помним, тычок в спину Чапании: «УаиГ необходимо рассмотреть возможность разрешения строительства». Совершенно очевидно, что Башилов уже пошел на затраты, а Дмитренко охотно купился, – кто же даром поедет за 40 км в случае, когда его никто не уполномачивал! Но старался он зря; его голословные показания судья во внимание не приняла. А будь они и по процедуре и по сути верными, Башилов бы, конечно, настаивал. Так что зря тратился – этим он лишь усугубил свою неприязнь. А я обратился к начальнику МЛСЭ: какого хрена ваш эксперт разразился ответами на вопросы, которые ему не задавали? Увы, в то время я еще не придал должного значения известной фразе Ельцина: «Я Чубайса не сдам!» (Или кого там – по-моему, все же Чубайса). По сути, это была президентская команда всем подразделениям власти: «Своих не сдавать!» В незыблемой иерархии волчьих стай, новейшим родителем которых стал Борис Акелович Ельцин, мне предстоит убеждаться еще не раз, и вывод таков: иерархия – абсолютна; для простолюдина – отвратительна. «Обломившись» по начальнической линии, обращаюсь к прокурорской – по тому району, где обитало МЛСЭ – ул. Куусинена, 19: «Взгляните на бумаги, таррьщи правоохранители – это же уголовщина!» – и услужливо выписал им соответствующую статью УК. Но после короткой серии кратких отписок и тут вышел облом, – хоть самому этому Дмитренке, образно говоря, его продажную башку проламывай… А чего я добивался? Да элементарного: отбить охоту Башилова к разрешению дела взятками. Так, он угрожал строящим дом хохлам: «Любому менту дам сотню долларов, и вас отсюда попрут». Но, видать, недодал; или же проблема незарегистрированных гастарбайтеров приняла уже такой размах, что с моими никто не захотел возиться.

В июне 97-го подаю ходатайство о назначении повторной экспертизы – на этот раз серьезной, с конкретными вопросами по конструкции дома и его МнУ. Башилов против. Но судья говорит: экспертиза будет. Тогда Башилов вламывается в нее с кучей своих вопросов; один из них, например, о снижении стоимости его владения – видно, готовился в случае проигрыша слупить с меня отступные. Дело едет в Центр судебной экспертизы, Пречистенская наб., 15; наши с Башиловым вопросы разделены, и каждому выставляют отдельный счет. Я свою часть сразу оплачиваю. Башилов больше месяца тянет, в итоге платить отказывается. И поскольку у нас одно определение на двоих, ЦСЭ на этом основании проводить экспертизу тоже отказывается. Дело возвращается в суд. Обращаюсь к судье за новым определением, в котором остались бы лишь мои вопросы. На этом заседании, в октябре, отсутствует уже Башилов, но повестку ему судья отправляла, поэтому выносит новое определение без него. Дело с определением, в котором остались лишь мои вопросы, вновь уехало в ЦСЭ. Мои вопросы основывались на жалобах Башилова и выдвинутых Чапанией НН. А Башилов подает кассационную жалобу: мол, никто его не извещал, поэтому повторное определение незаконно. Облсуд удовлетворяет его. Теперь нужно еще одно заседание с участием-таки Башилова. Это была оплошность судьи Локтионовой, – проводила заседание, не получив корешка башиловской повестки с его подписью. По-человечески ее понять можно: она еще не знала с каким отъявленным лгуном имеет дело. Школу подлости Башилов окончил не иначе как с отличием. Повестку ему, конечно, доставляли, но он сделал так, чтобы корешок от нее не попал в дело (как именно, теперь не вспомнить). Судья полагала, что не платя за свои вопросы, он хотя бы теперь против экспертизы возникать не будет. Зря она так полагала. Возможно, она еще предполагала, что в облсуде, если что, разберутся и вздорную жалобу Башилова на формальную процедуру: устранение из определения его вопросов, за которые он платить отказался, – отклонят. Но как бы не так, намеренное сутяжничество Башилова было признано законным: «…судья грубо нарушила процессуальные нормы».

Смена подсудности.

И тогда я озадачился: зачем мне судья, не обеспечивающая процедуру? Пусть она Башилову и не симпатизирует, но этак я буду судиться лет пять. Ведь каждая осечка – два месяца прочь. А зачем мне вообще это видновское правосудие, в котором у Чапании, а значит, и у Башилова, свой райпрокурор Можаев на кассационной стрёме? То-то Чапания с самого начала стращал им. И я пишу ходатайство о смене подсудности, – прошу передать дело в суд любого другого района области. Я еще не знаю, что законных оснований на это у меня нет. (Об этом чуть позже).

Председатель мособлсуда Марасанова С.В. мне отказывает на основании ст.47 Конституции, где сказано: «Никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде, к подсудности которого оно отнесено законом». Ах, вон оно что: Чилингарян не может лишить Башилова права судиться в суде нашего, Ленинского, района. И я, что называется, «умылся».

А дело, между тем, вновь вернулось в суд. На ближайшем заседании Локтионова должна выносить уже 3-ье определение об экспертизе. Остается надеяться, что на этот раз осечки не случится. Уже ноябрь, полгода уже топчемся на месте.

И тут новость: Марасанова таки меняет подсудность, но не по моему ходатайству, – ведь мне она уже отказала, – а по башиловскому. Тот, оказывается, не зря тянул время; с первого же заседания с Локтионовой смекнул, что его животрепещущие интересы судья крепко ухватила за жабры и реноме председателя суда Люльчева постарается выправить. Поэтому Башилов и приискивался. И нашел. Скорее всего, ему помогли; не исключено, что и тут он раскошелился. А в бумагах это выглядело так: 11 ноября он с женой письменно обратился к зам. руководителя департамента судебных приставов Минюста Григоренко В.Н.; тот, ничуть не интересуясь моей версией событий, 12 ноября, то есть практически моментально, пишет письмо Марасановой, просит ее рассмотреть возможность смены подсудности. А та в декабре уже направляет дело в Подольский суд, «в порядке ст.123» Гражданского процессуального кодекса, с мотивировкой: «для быстрого и правильного разрешения дела». Вот те на! Из дела видно, что это именно Башилов тянул кота за хвост – не судья и не сосед, мне вообще не резон тянуть. Вот районный судья Локтионова – назначает подробную экспертизу, чтобы уже без канители решить дело в ту или иную пользу; а вот главоблсудья Марасанова – считает, что теперь только в Подольском суде осуществят правильное правосудие.

Итак, мне отказано по статье Конституции, Башилову позволено по ГПК. Казалось бы, понятно: в Конституции положения общие, а уточнения и исключения – в подробных нормативных актах. Но, во-первых, почему Марасанова для меня сразу уточнение не нашла? И, во-вторых, в те дни я увидел в ГПК такое, от чего у меня, просто, опустились руки. Оказывается, менять подсудность Марасанова не имела права. Статья 119 того же ГПК говорит об исключительной подсудности дел, связанных именно с оспариванием права на строение и освобождением имущества из-под ареста, – эти дела решаются только в суде того района, где находится спорное строение.

Таким образом, Марасанова обязана была отклонить любое ходатайство, от кого бы оно ни исходило. Ведь на мой участок и дом, находящиеся в Ленинском районе, а не в Подольском, по ходатайству того же Башилова уже были, к тому же, наложены аресты.

Дело еще в том, что ст.123, позволяющая начальнице от правосудия на свое усмотрение решать вопрос о "правильном и быстром" разрешении дела, более чем скользкая. И подтвердит это не кто иной как Конституционный суд РФ своим постановлением от 16.03.98 г. "О проверке конституционности ст. 123 ГПК" – подтвердит то есть через 3 месяца после переброски дела в Подольск. В этом постановлении сказано, что для смены подсудности должен быть подан "соответствующий процессуальный иск с указанием точных оснований (обстоятельств), по которым дело не может быть рассмотрено в суде того района, к подсудности которого оно отнесено по закону". И пусть на момент смены подсудности этого постановления КС еще не было, но как Марасанова вообще могла проморгать содержание ст. 119, достаточное само по себе, без всяких спец-разъяснений?

Это что же получается: выиграет, допустим, Башилов, дом мой снесут и дело с концом. А если выиграю я, Башилов через другого Григоренко закричит: "Караул, по исключительной подсудности дело должно было рассматриваться исключительно в Ленинском районе! А любое решение Подольского суда незаконно!". И где гарантия, что та же Марасанова, внимательно теперь вглядевшись в ГПК, не скажет: "Н-да, действительно, ошибочка вышла".

В шахматной композиции есть понятие "цугцванг", – это когда любой ход черных (а я ведь из них получаюсь) ведет их к мату; при этом по правилам игры ход надо делать обязательно. Я почувствовал себя в таком же цугцванге. Я ничего не мог поделать – только жаловаться в Верховный суд. Я и жаловался, но получил отписку, в процессуальную азбуку в ВС не стали и вникать.

Таким образом мое дело, по "фрейдовской" описке марасановской секретарши, и превратилось в едло…

--------------------------------------------------

Орфанова: второе решение.

В январе 98-го дело приехало в Подольский суд. Против меня уже 4 истца: сосед, УАиГ и главы администраций двух уровней – Вевиорская и Голубев. На вопрос судьи: "Вы будете подавать ходатайство об экспертизе?" – отвечаю: "Разумеется". Но истцы против, и активнее всех Чапания. Ну и ну: как подавать НН – пожалуйста; а как отвечать за них по независимой экспертизе, так в кусты. Все истцы требуют незамедлительного сноса дома. Категорично заявляю: всякое решение суда без экспертизы будет незаконным.

24.03.98 г. Орфанова Л.А., на основании отказа истцов, таки принимает решение без экспертизы. Оно – беспрецедентное; во всяком случае, вплоть до его оглашения ни одна сторона о таком варианте и помыслить не могла. "Обязать застройщика перенести дом вглубь участка с отступлением от границы участка на 2 метра. Обязать УАиГ после переноса дома выдать застройщику РД". А поскольку дом отстоит от границы участка одним углом на 1,5 м, а другим на 0,5 м (а это результат башиловского хапка на 1 метр), переносить весь дом надо, стало быть, в среднем на 1 метр! При 13 метровой высоте и ненарушенной инсоляции что это давало соседу, непонятно. Расстояние между домами сейчас 3,0 метра, а будет около 3,5 – и что? А что замена сноса на перенос давала мне? Ведь 100-тонную махину ломом на метр не передвинешь; требовался новый фундамент и колоссальная сила, которая сорвет дом с места (или приподнимет его на колесики). И ради чего, главное? Знаю лишь два случая передвижки строения, – причем, на значительные расстояния: Моссовет на улице Горького передвигали, кажется, еще до войны – для расширения проезжей части; и здание "Известий" на Пушкинской площади в 70-ых откатили метров на 50. Почему Орфанова причислила мой дом к таким объектам, и что при этом высвобождалось?

В апреле дело по кассационным жалобам едет в мособлсуд. Оттуда его возвращают обратно Орфановой: оказывается, по ее недосмотру оно прибыло неподготовленным. Потеряно почти 5 месяцев. Только в августе та же судья мособлсуда Зубова, не подвергнув творчество Орфановой никакому сомнению, оставляет его в силе. А ведь жаловались все участники процесса (кроме УАиГ). Я уже выспрашивал контору, которая передвигает дома, и абсолютное отсутствие таковой тоже заявил в жалобе. Орфанова ведь знала, что дом не деревянный, а каменный, по бревнышку его не перекатить; могла бы узнать у коллег-мужчин, что разборка дома с целью собрать его вновь равносильна сносу. Как ей вообще могло придти такое в голову? Из текста видно, что она ссылается на "объяснение представителя УАиГ", – дескать, Чапания как специалист такой перенос допускает. Интересно только, почему она и моего мнения не испросила, я ведь такой же участник процесса.

Когда в "Литгазете" позже делали обзор по моему делу, среди прочего низколобия именно решение Орфановой потешило журналистов более всего. Думаю, что, не будь его, вряд ли это солидное издание вообще отвело бы для малоизвестного литератора свою площадь. Мало что ли у нас более громкого беззакония! Но моё таки сочли отборным, а точнее сказать – лакомым, и статью назвали "Подвинуть недвижимость – это по-нашему".

Кстати, это была не первая публикация в "ЛГ". Еще летом 97-го на 16-ой странице был фельетон, где в основном сопоставили прозаика С.Ч. с тремя сотками с поэтом Цыбиным, имеющем 50 соток. С моим тогдашним "нервным истощением" автор В. Басков, правда, перегнул, – но накаркал на будущее.

И лишь третья инстанция – Президиум мособлсуда во главе с его председателем Зотиным К.А. – своим постановлением от 19.01.99-го смыла таки этот позор; да и то не в силу его достойной книги Гиннеса нелепости (российская юрпурденция полагает, очевидно, что всякое творчество судьи всегда разумно), а из-за пропущенного Зубовой процессуального нарушения, а именно: ни одна из сторон требования о переносе дома не предъявляла.

Но и Зотин хорош! В своей надзорной жалобе я просил оставить в силе 1-ое решение – судьи Люльчева. В ГПК такой ход вышестоящей инстанции предусмотрен статьей 329, п.4. Так Зотин на это отписал: "Неисполнимо решение и в части удовлетворения жалобы Чилингаряна о выдаче ему РД на строительство дома. Перечень этих документов не указан, поэтому требование его фактически не конкретизировано". Лучше Зотин вообще бы этого не писал. Это уже позор председателя Президиума облсуда. Через 11 лет я кричу ему, чтобы расслышал: "Обычный перечень документов, Зотин! Стандартный – который всем выдают, какой же еще!"

Пока дело находилось в Мособлсуде, я требовал у Марасановой вернуть его обратно в Видновский суд, указал ей на постановление КС, чтобы осознала: если уж удовлетворяешь ходатайство Башилова о смене подсудности, то сделай это хотя бы так, как того требует теперь закон, а именно: прими соответствующий процессуальный судебный иск от Башилова и письменно сформулируй точные основания (обстоятельства), по которым дело не может быть рассмотрено в Видновском суде; ведь постановление уже 10 месяцев в силе, и григоренковской бумажки теперь недостаточно. Но как об стенку горох. Жаловался и в Верховный суд. И там глухая стена. А после и в КС писал: да разъясните же вы им ваше собственное постановление! Зачем вы это постановляли, чтобы меня дразнить? И от КС отписка. Постановлять, дескать, постановляем, а остальное – не наше дело.

Мое материальное положение к тому времени уже пошатнулось. После положительного решения Люльчева, пусть и отмененного, я, тем не менее, остался в твердой надежде, что узаконю дом. И остаток своих денег летом 97-го пустил на отделку, жалюзи, светильники и на скромную б/у меблировку. При этом прилично сэкономил, поскольку весь дом, и внутри, и снаружи, штукатурил сам; ведь именно на штукатурке я преимущественно и добывал средства к существованию последние 23 года.

А летом 98-го дом уже давал мне доход: за 4,5 месяца аренды 4500 долларов. Снимал скромный (додефолтный) финансист, ему импонировала необычная,  до одиозности, архитектура, и весь дачный сезон он оттягивался с друзьями на лоне 3-ех соток. Башилов злобствовал, насылал милицию, писал в суд заявления о немедленном опечатывании самовольно построенного дома – и все напрасно. Арендатор предъявлял милиции свой паспорт, и та отступала. Слава богу, нет еще закона, запрещающего впускать на участок угодных владельцу людей. Сам я жить в доме (читай, в соседстве с Башиловым) уже не хотел и предполагал продать его, как только узаконю. Все это время жилье снимал и месяцами не работал, полагая скорректировать житейскую "стратегию" лишь после разрешения ситуации с домом. Начиная судится, я и в худших снах не усмотрел, что тяжба так затянется и перейдет в состояние души. Одно дело, когда у тебя заморожена на годы лишь часть средств; а если – все? Вот я и влезал в долги. Одалживал мне все тот же зять Артур, который купил у меня квартиру в Одинцово. Но теперь и у него были проблемы и собственный кредитор – мебельщик Андрей Филоненко. Мы составили документ на троих, по которому сразу после продажи дома часть средств с него пойдет на погашение долга Артура мебельщику. Тот осмотрел мой дом, вник в судебную ситуацию и счел достаточно надежным подождать, а пока курировал.

Гранкова – 4-ый судья.

Итак, весь 98-ой год был потерян. Три федеральные дамы в судейских мантиях решали мое дело: Марасанова, задвинувшая его в Подольск для "правильного и быстрого разрешения", Орфанова и Зубова; ни до чего не дорешавшись, в январе 99-го передали 4-ой – Гранковой О.Е. того же Подольского суда. (Подольск – бабьи подолы, подлость…). Говорили, что она строгий судья, и вид ее соответствовал; лет, может, 40-45, несколько старше предыдущей.

Против Гранковой у меня уже было предубеждение. Еще весной 98-го, подменяя Орфанову, она перенесла объявленное заранее очередное заседание, на которое я опоздал на 10-15 минут и никого уже не застал; а когда заглянул в свежий протокол, увидел подпись некоего представителя УАиГ – дескать, был уже, расписался и был отпущен в связи с отсутствием жалобщика. Но подпись не принадлежала ни Чапании, ни его заму Сарикову (оба раньше уже расписывались в деле) и, глядя в глаза Гранковой, я сказал: "Вы хотите возложить срыв заседания на меня, но тут у вас вообще подложная подпись…". Холодное молчание судьи было мне ответом; оба мы тогда думали, что это последний наш разговор.

Был еще один случай, то ли намеренный, то ли по халатности, когда Гранкова возбудила против меня исполнительное производство (перенос дома). Ведь сама Орфанова, таки чуя, что ее решение не исполнимо в принципе и будет, скорее всего, отменено, дала мне законную отсрочку исполнения до мая 99-го. А Гранкова, видно, по напору Башилова, опять же временно замещая Орфанову и проморгав ее отсрочку, осенью 98-го уже требует: "Переноси!" – и передает дело приставам, а те уже выписывают штраф за неисполнение. Я тогда ткнул пальцем в отсрочку, сказав Гранковой, типа: "Ты что, охренела! Загляни в дело хотя бы!" (Конечно, на "вы" и гораздо лояльнее).

И вот теперь дело поведет она. Естественно, пытаюсь ее отвести, но на мои доводы заседатели не обращают внимания, хотя подложность подписи "представителя УАиГ" увидел бы и незрячий.

Но когда я подал ей ходатайство об обратной смене подсудности, изложив ей те же нормативные доводы, что и Марасановой, Гранкова невзирая на яростное несогласие Башилова, вдруг удовлетворяет его. Не знаю даже, из каких соображений: действительно ли прониклась законом или, просто, попыталась откреститься от уже скандального дела? Но, не исключено, что это был план-сценарий с целью шибче изнурить жалобщика. Ведь дело после рассмотрения его в облсуде вновь, как миленькое, возвращается в Подольск. Облсуд, в лице очередной судейской дамы Рыковой, сказал Гранковой: ты не права; и 119-ая ГПК не права; а в КС вообще дураки, раз такие постановления выносят… В общем, месяца три ушло впустую.

Лишь через полгода после принятия дела, а именно 01.06.99-го, Гранкова по моему ходатайству назначает экспертизу – ту самую, которую так и не смогла обеспечить 2 года назад Локтионова и проигнорировала Орфанова. Но через полтора месяца ее определение об экспертизе отменено облсудом. Я об этом узнал не сразу – очередные отпуска судей. Из моей телеграммы председателю Подольского суда Каленскому от 21.10: "Гранкова допустила грубую процессуальную ошибку, не обеспечила надлежащее извещение всех участников заседания, вынесла определение, заведомо отменяемое". Я требовал от него другого судью. Бесполезно. В деле уже 1200 листов, переезжало оно по инстанциям на тот момент 19 раз.

На заседание от 27.10 все мои 5 встречных истцов дружно не явились, дав 5 объяснительных телеграмм. Ясно, что это уже единая кодла и перед заседаниями созваниваются: поедем или не поедем.

И только в ноябре Гранкова, наконец, готова провести полноценное заседание с вызовом всех участников.

Третье решение.

Заседание от 17.11.99, со мною адвокат А.В. Данов, с которым я познакомился в партии "Яблоко", а на нее вышел из чистого любопытства. ………..
……………Ну, да бог с ним, с "Яблоком", после него у меня зато появился Данов – порядочный, доброжелательный, но, как оказалось, малоопытный адвокат.

Теперь, впервые через 8 лет подняв дело, соображаю: почему на этом заседании я уже не требовал экспертизы? Наверное, нашло ожесточение: да сколько можно возюкаться! Два с половиной года ее добиваюсь, уже 3-ий судья – и сплошь провалы. Все это время я, по сути, лишь добивался осуществления своего права на сбор доказательств. И не добился!

И теперь на заседании вновь сосредоточился на незаконном отказе УАиГ выдать мне РД, несмотря на то, что и сильно пробуксовавшая ситуация, и судьи (негласно), и адвокат Данов подталкивали меня к отказу от жалобы, а вместо нее – подавать иск о признании права на собственность. То есть мне надо было согласиться, что виноват я исключительно сам: самовольно, без РД, возвел дом, – и вот теперь прошу рассмотреть возможность выдачи на него документов задним числом. (А чиновник Чапания, естественно, выйдет сухим из воды). Закон такой иск допускает. А после его подачи строительная экспертиза неизбежна, поскольку сосед во всех бумагах заявляет, что дом – аварийный и грозит его жизни.

Но взаимная неприязнь дошла к тому времени до крайности. Против меня 5 встречных истцов, все требуют сноса; пятым присоединился ДСК "Московский писатель", председатель – поэт Цыбин. Помилуйте, сказал я судье, вам что, четырех мало, я в этом ДСК даже не состою, у меня обычный участок с правом собственности, с какой стати и ДСК сюда пристегнули? Но Гранкова заверила: любой так или иначе касающийся дела своими интересами, имеет право присоединиться, а большинство соседей – члены ДСК.

Передо мною копия протокола того заседания. Зафиксировано требование жалобщика: выдать ему, наконец, РД. "Я строил дом не незаконно, а вынужденно", – так секретарь зафиксировала мои слова. Сразу после них – реплика представителя Внуковской сель/администрации: "Это бред сумасшедшего". Интересно, что еще три года назад, адм/комиссия этой самой с/адм-ии под водительством рьяной дамочки Е.Цуркан дважды выписывала моему дому смертоносные акты: "на доме появилась трещина" и пр. – но тогда же вскоре и прекратила свою актообразную деятельность, поскольку на мое требование приложить к материалам дела фотографию этой фатальной трещины ничего предъявить не смогла, – точно так же как и Башилов, у которого обвинение в том, что "дом треснул", стало манией, и я ему на очередном заседании, после того как и он не смог выложить никаких фотографий, сказал: "Да у тебя, наверное, в башке треснуло! Сходи к рентгенологу – будут и тебе, и мне, наконец, снимки…". Но и Башилов не оставался в долгу; еще раньше, в очередном из своих набегов на строящийся дом, на этот раз с ножовкой – с целью подпилить стойку лесов, он, заметив стоящих над ним хохлов-строителей, таки ограничился оскорблением: "Армяшка! Обезьяна!!" И не знаю, на какую именно породу обезьян я, по его мнению, похож. Наверное, он, просто, не отыскал в своем арсенале чего-нибудь гаже.

К тому времени я решил, что жить в построенном доме не буду. Узаконю – и сразу продам. "Лапа" Башилова в правосудии остерегала меня от соприкосновений с ним вне суда. В случае провокации я бы мог не сдержаться, и дело кончилось бы стычкой, скорее всего тяжелой. Не хватало еще сцепиться в клубок и бить противника по башке всем, что под руку попадется. Никогда такой потребности: бить в остервенении чем попало, – у меня в жизни и близко не возникало. До такой неприязни, просто, не доходило; но в случае с Башиловым я мог бы сорваться. И он, конечно же. Не хватало еще прохрипеть ему в клинче: "Так кто больше похож на обезьяну? И кто позже слез с дерева – а, Башилов?".

Меньше всего я хотел бы оказаться в больнице или на нарах. "Лапа" могла бы тогда устроить любую подлянку. Я был для Башилова враг №1 – "понаехавший" армяшка, построивший на самой границе 5-этажный особняк. Он, собственно, заочно так и раздувал это дело, – особенно в тех случаях, когда моя персона представала лишь фамилией с инициалами в документах.

Глава с/адм-ии Вевиорская, та придумала мне в отместку наказание – направила в "Водоканал" официальную бумагу с тем, чтобы отключить мне воду. Ей, впрочем, вежливо отказали, пояснив, что каждый имеет право проводить на свой участок воду, неважно, есть там у него дом или нету; огороды еще не запрещены. Знаете, как выгоняют из норы мышей? Льют воду из шланга до тех пор, пока те не покинут свое жилище. Вевиорская же избрала противоположное – отключить! Чтобы арендные жильцы покинули мое, пусть и спорное, но вполне обитаемое жилище. Это она от бессилия… Автора, написавшего, по мнению многих, лучшую повесть о собаке в русской прозе 20-го века, и не где-нибудь, а именно во Внукове, глава местной администрации попыталась, то есть, прогнать из его дома, как жаждущую мышь…

А Башилов придумал собственную подлянку, и тоже с водой, – но, можно сказать, противоположное: еще в ноябре 96-го подливал воду из шланга в основание фундамента, просунув его под оградой и под листвой. Сутки лил, вторые, может, третьи – неизвестно. Случайно заглянув в смотровую яму, я увидел бегущий по ее дну ручей, уходящий в погреб и там перетекающий по перепускной трубе в дренаж. Внизу участка, где выход дренажа, обнаружил большую лужу. Что ж, замысел был прост до "гениальности": перед морозами напитать фундамент водой, чтобы треснул и подтвердил опасения Башилова. На всякий случай я привлек двух свидетелей и подал заявление в милицию, любезно указав ей на соответствующую уголовную статью, – хотя и знал, что на мелкие преступления у оперативников тугое ухо; поэтому и не настаивал, лишь подал, не надеясь на чудо. Да и правду сказать, Башилов, не зная того, услужил мне – добровольно испытал дренаж на пропускную способность…

…В таком подтексте протекало все заседание, в котором Данов пытался соблюдать проф-неукоснительность. Представитель рай/адм-ии: "Дом Ч-на угрожает дому Башилова и другим жителям поселка". Действительно, если дом вдруг стал бы заваливаться фасадным торцом ( а он в четырех метрах от уличного проезда, по которому за весь день проходит человек 10) и если как раз в это время кто-то из этого десятка прогуливался бы, то, конечно… Любой дом в Москве теоретически угрожает каждому москвичу, проходящему возле него по тротуару. Но представимо ли, что связанный арматурой дом 5х10 может завалиться на торец? Утверждение, что он "угрожает… другим жителям поселка" есть великая административная глупость, не свойственная ни одному отдельно взятому человеку.

Башилов: "Дом построен без фундамента, неизвестно, куда может упасть… Дом отклонился и сел в землю. Дом построен на гараже из битого кирпича… Рыночная цена моего дома и участка из-за рядом расположенного многоэтажного дома стала ничтожной… Нарушены мои права, создана реальная угроза жизни… Допущено очень много нарушений, дом Ч-на надо снести". УАиГ: (был, кажется, сам Чапания): "Строительство Ч-на самовольно, его строение подлежит сносу, как построенное с нарушением технических норм". Овчинникова (жена Башилова): "Мы не можем полноценно пользоваться своим домом". И т.д. – несколько часов, после чего заседание перенесли на следующий день.

18.11 ожесточился и я. Дело в том, что во встречных исках УАиГ и рай/адм-ии указано, что мой дом – 5-этажный. Ставлю перед ними вопрос ребром: вы отвечаете, что именно 5-этажный? Молчат. Молчит и судья Гранкова. Представитель с/адм-ии, наконец, говорит, что указанная в исках этажность никакого значения не имеет и, поскольку дом самовольный, то его следует рассматривать как (дословно) "кучу стройматериалов". Понимая, что сути спора разница в один этаж, действительно, не меняет, тем не менее, вновь ставлю вопрос ребром. Потеряв на дури Орфановой и Зубовой год процесса, я невольно боялся повторения подобного; и, по сути, устроил Гранковой экзамен на ее вменяемость. Достаточно ей было спросить у этих вылезающих из кожи "господ": "А почему вы, действительно, везде пишете "5-этажный дом?" – дело двинулось бы дальше, ответа мне уже никакого бы не понадобилось. А что им, на самом деле, отвечать? Они что, не знают что означает слово "этаж"? Не знаете, загляните в словарь: "Этаж – ряд помещений, расположенных на одном уровне". Где у меня пятый уровень, с бодуна что ли считали, г-да архитекторы? Значит, и остальные ваши факты и доводы шиты теми же трухлявыми нитками, если позволяете себе врать в явном, – вот что я имел в виду в нехитром своем подтексте. Но Гранкова и во второй раз не потревожила "господ" несолидным вопросом, не захотела выставить их злонамеренными козлами. Тем самым она уже меня выставляла козлом, который настырничает на пустяке. Вместо того, чтобы потерять на вопросе и ожидании ответа на него ровно минуту, Гранкова, видя, что я не отступаю, едва ли не насмешливо спрашивает: "Будете ходатайствовать об экспертизе по определению этажности?" Данов легонько дернул меня за рукав, но я сказал: "Буду! Если вы сами не в состоянии установить количество этажей, назначайте". Она, кажется, этого не ожидала. Остатки простой человеческой вменяемости покидают ее, – в ней свирепеет сутяга в облачении федерального судьи. Начинается опрос истцов на предмет согласия на такую экспертизу (притом, что в деле есть фотографии дома); а я подливаю масла, раз уж такое дело: "…Вот именно, надо, наконец, выяснить, о моем ли доме идет речь…". Заручившись отказами истцов, Гранкова с заседателями Глазовой и Лазуткиной удаляются на бабье совещание. Перерыв около часа; посовещавшись, отстукивают на машинке текст определения на целую страницу. Определять количество этажей своего дома мне официально отказано. Данов меня урезонивает, но безрезультатно. Дослушав определение, говорю: "Не желаю больше участвовать в этом фарсе. Уходим", – и зову к выходу Данова. Тот мешкает, пытаясь воззвать к благоразумию, но какое уж тут благоразумие, если она вместо одной минуты устроила комедию на целый час. Чего еще от нее ждать… "Уходим, нечего нам здесь делать!" – решительно повторил я.

Далее в протоколе: "Чилингарян и его представитель покидают заседание. Суд продолжает исследование материалов дела".

Наутро звоню в канцелярию, практически уверенный, что никакого решения Гранкова не приняла и теперь поведет дело к назначению строительной экспертизы. "…Снос дома", – ответили мне. Я переспросил. "Принято решение о сносе вашего дома". Вон как… Значит, все же отомстила за то, что выставил "ее честь" федеральной дурой.

Теперь я не знал, что будет дальше, каковы шансы отменить решение. Иной, может, и сохранил бы нерушимость духа, но на меня навалились тоска и апатия, я обратился к антидепрессантам, которых не принимал уже 9 лет, после окончания свой 1-ой "Великой Депрессии". "Вот и всё, вот и бездомный ты; бездомнее даже пса твоего Бобки – у того хоть конура была".

С Дановым я распрощался, и он, кажется, не обиделся; звонил потом, интересовался. А новым адвокатом стал Карен Нерсисян; он был в то время юристом писательского Пен-центра и одним из адвокатов военного журналиста Григория Пасько, скандальное дело которого широко освещалось в СМИ. И это, конечно, располагало; тем более, что он свой "по крови" – как бы более доверенный… Если Данову я платил авансы, то тут решил договориться сразу: предложил Нерсисяну 10 000 долларов, если будет результат, – то есть дом будет узаконен и продан, а деньги именно с продажи. Нерсисян, выслушав перипетии дела, согласился. А авансы, оговорили мы, будут небольшие – лишь на "технические" нужды.

Кассационное обжалование проходило без меня, я глотал амитриптилин по нарастающей. На заседание в Мособлсуд Нерсисян послал написанную его конторой жалобу; самого его не было, он был загружен, вел в основном уголовные дела. Зато был другой адвокат, от мебельщика Филоненко – Богачева Е.К., молодая, но толковая и энергичная. Она-то, по сути, и добилась отмены решения. Отменяла все та же Зубова; в моем деле она – специалист по отменам. В этом же заседании определили необходимость строительной экспертизы – в связи с подачей от моего имени иска о признании права на строение. Мало того, адвокатша добилась, чтобы проводили ее за счет рай/адм-ии, и лишь потом, когда определится проигравший – т.е. я или Башилов – перевести сумму на него.

У меня уже был опыт схода с антидепрессантов, и где-то через месяц я сошел на нет; хотя прежнее самочувствие с верой в положительный исход вернулись уже на 2-ой день после отмены решения. Но, я знал, что попытка сразу съехать с 10 таблеток на ноль – легкомыслие, лучше перестраховаться и сбрасывать по таблетке в 3 дня.

Пятый судья.

В феврале 2000-го назначают нового судью – Лукьянченко В.А. Но первое заседание, из-за того, что ДСК никак не могло определиться с представителем – лишь в июне.

Башилов и компания, зная теперь, что с наскока сноса не добиться, сами требуют экспертизы, выдвигая в ней безумные вопросы: "Необходима ли, согласно СНиП, зона безопасности при эксплуатации здания?" и пр. Экспертизу поручают провести ФЦСЭ – федеральному центру строительной экспертизы, но тот в июле отказывается – нет "специальной лабораторной базы". Тогда я выдвигаю требование о комиссионности экспертизы, – чтобы были представители из разных контор. Лукьянченко с этим согласился, ибо и сам понимал: в пределах одной конторы объективности не жди. Назначают Мосгипронисельстрой, МЛСЭ (тот самый, откудова Дмитренко) и ЦКС – центр качества строительства, относящийся, по сути, к областному УАиГ, куда я уже не раз обращался в связи с бесчинством их прямого подчиненного – начальника райУАиГ Чапании, но получил отписки. В августе пытаюсь отвести этот самый ЦКС, но Башилов и компания – за него, и Лукьянченко его оставляет.

В конце лета эксперты приступили к работе. Поскольку перечень вопросов от Башилова был обширен (заранее оплачивать их теперь ведь не надо было), дом мой расколошматили капитально – как раз на его последующий капитальный ремонт. Как я ради здоровья ни старался дистанцироваться от происходящего, представляющий меня родственник Сашик (с детства так его зову) посоветовал все же взглянуть, что там делается. Зрелище было удручающим… Раздолбали и вскрыли много того, что для профессионала-строителя не требовалось. Было очевидно, что эксперты Башиловым капитально подмаслены. Мало того, что обеспечил им транспорт и горячее питание, он и сам, оказывается, крушил стены кувалдой, доискиваясь до первопричин. Стало быть, теперь он хочет прежде свалить меня на колени и тогда уже диктовать более жесткие условия моей материальной уступки. Его злоба возрастала с суммой его затрат, это ясно. Результаты экспертизы предопределены; Башилов, наверное, знал, что на дальнейшую борьбу у меня не так уже много духу и средств. У него у самого в то время было несколько палаток с продавцами на самом крупном московском толчке электроники – на "Горбушке".

Экспертиза: заключение и возражения.

К концу осени эксперты написали заключение. Оно меня подавило. Это был солидный труд в сотню страниц, с парой десятков фотографий и множеством расчетов. Выводы – однозначны и окончательны, все до единого против сохранения дома. Не было разве что резюме: "Против лома нет приема". Начиная судиться 4 года назад, я не предполагал, что чиновники могут быть так подлы, судьи – халатны и глупы. Но теперь и вовсе изумился: в приличном государстве за такое заключение экспертов сразу сажают на уголовную скамью.

Но затем, спокойнее перечитав, я, наоборот, воспрял: они явно перестарались, – и написал возражения на 20 страницах.

Обмана и передергивания столько, что и не знаю, что выбрать и не утомить читателя. "Малой кровью" все же не обойтись, многие пункты процитирую полностью, чтобы лучше видеть, на какое низколобие суда это было рассчитано. Да и самого строителя дома, некоего Ч…на, очевидно, сочли за сошедшего с гор, пардон, черножопого чурека.

Возражения по заключению экспертизы

Мосгипронисельстроя и МЛСЭ

Заключение непрофессионально и недобросовестно. Получается, что безаварийный дом не имеет никаких шансов на сохранение. Это абсурд, шансы имеют даже сооружения, находящиеся в плачевном состоянии. Пизанскую башню с 5-метровым отклонением сохраняют уже 600 лет. А мой дом не отошел от вертикали ни на миллиметр, – и это молча признано комиссией. …Восстанавливается и заменяется все, дело лишь в целесообразности восстановления, в его стоимости. Суд как раз и хотел узнать, сколько бы стоило устранение недостатков построенного дома, если комиссия сочтет, что его сохранение возможно. Но вот этого комиссия и не сочла – однозначно и решительно. Но исходила ли она хотя бы из фактов?

…Утверждается, что в монолитном фундаменте нет арматуры. Это обман. В фундамент уложено около 800 кг арматуры.

Утверждается, что стеновая трещина является следствием разрушения фундамента. Чушь! Это волосяная трещина на штукатурке, начинается не от фундамента, за 3 года не получила развития, составляет не более 1/10 высоты дома.

…Расчеты и выводы построены на искаженных фактах и, стало быть, несостоятельны. Ясно, например, что несущая способность армированного фундамента значительно выше фундамента неармированного.

…4. Комиссия считает, что "потеря несущей способности основания" фундаментов и, соответственно, авария здания, "пока не наступила лишь потому, что действующие нагрузки на перекрытия здания не достигли регламентировнных нормами". Но… дом уже полностью отделан, наполовину меблирован и 4 года как заселен, за 5 лет подвергался ветровым и снеговым нагрузкам. Чего еще ждет комиссия? Видимо, дополнительную мебель, которая составит от общего веса дома не более 1%.

5. Комиссия считает: "…потеря несущей способности основания неизбежна из-за уменьшения прочности грунта вследствие его замачивания атмосферными осадками, которые из-за отсутствия отмостки проникают в основание". Во-первых, не учтен водоотводящий дренаж. Но допустим, его нет. Пусть влага из-за отсутствия отмостки скапливается в основании. Но если я прямо сейчас устрою отмостку – тогда, по вашему, влага перестанет напитывать основание? И если до сих пор катастрофично не напитала – ведь, значит, уже не напитает. Непонятно, почему не сделано это несложное умственное усилие и устройство отмостки сейчас невозможно?

…Откуда такая тенденциозность? Вспомним 1-ую зкспертизу… эксперта Дмитренко… В УВД Ленинского р-на с моим требованием возбудить уголовное дело против эксперта, давшего заведомо недобросовестные показания, ознакомились и посоветовали: "Вы вправе заявить ходатайство в суде о повторном допросе эксперта в Вашем присутствии". На последних заседаниях Башилов неоднократно инициировал кандидатуру Дмитренко для производства детальной экспертизы. Я был, естественно, против. По поводу вызова Дмитренко в суд для допроса ходатайства не заявлял, поскольку полагал, что МЛСЭ пройденный этап и отягощать судебное дело еще и этим разбором не стоит.

Но вот Башилов принялся настоятельно инициировать кандидатуру другого эксперта – Дерягина Г.С. Я был против. Ведь в МЛСЭ их всего два строительных эксперта – Дмитренко и Дерягин, а ворон ворону, как известно, глаз не выклюнет. В состав нынешней комиссионной экспертизы суд, однако, включил МЛСЭ, а значит, автоматически, Дерягина. Встала дилемма: либо обжаловать это включение, а значит, затянуть и без того затянувшийся процесс, либо положиться на то, что эксперты в комиссии будут из трех разных организаций, и голос Дерягина не станет решающим. Я выбрал второе.

На деле же вышло, что решающим оказалось как раз-таки мнение Дерягина. Комиссия своим актом от 3.10.2000 г. непонятно почему решила разделить поставленные судом вопросы: 4 первых – представителю МГНСС, а 4 других – представителю МЛСЭ, то есть Дерягину. Третья назначенная судом организация к работе не привлекалась; во всяком случае, заключения от нее нет. Таким образом, требование суда о комиссионности экспертизы, о коллегиальности принятия ее выводов была проигнорирована; Башилов получил то, что хотел – самоотверженно защищающего его интересы представителя МЛСЭ.

Посмотрим, что вывел Дерягин. Вот он предъявляет норму: "Между длинными сторонами жилых зданий…высотой 4 этажа…следует принимать расстояние не менее 20 метров", – и на этом цитирование нормы завершает. Эта норма относится к паре 4-этажных домов, обращенных друг к другу длинными сторонами, – она предотвращает близкое просматривание из окна в окно. Но дом соседа 2-этажный и обращен к моему дому глухой стеной, а в этом случае действует другая норма, о которой Дерягин умолчал: "Между длинными сторонами и торцами этих же зданий с окнами из жилых комнат – не менее 10м". Дерягин припрятал не только эту нормативную фразу, но и следующую: "Указанные расстояния могут быть сокращены при соблюдении норм инсоляции и освещенности, если обеспечивается непросматриваемость помещений из окна в окно". И поскольку просматриваемости между нашими домами нет, то и, согласно норме, нет жестко установленного лимита расстояния, в нашем случае оно никаким запретом не оговорено. Башилов за год до моего построил дом на расстоянии 1,5 метра от ограды, – и я построил дом на том же расстоянии. Норм освещенности при этом не нарушил. Утверждение Дерягина, что они нарушены – чистый обман.

То же самое с инсоляцией. Это конкретный вид освещенности: прямыми солнечными лучами. Мой дом, по отношению к соседскому – с Севера… Дерягин пишет, что по норме дом соседа должен быть освещен солнцем 2,5 часа в день. По факту же дом Башилова получает солнце в течение всего светового дня. В генплане показана стрелка "Север-Юг", и если Дерягин специалист и его лицензия соответствует его квалификации, он обязан знать, что мой дом инсоляцию башиловского дома никак не ограничивает.


Перед тем как озвучу следующую фразу, прошу особого внимания. Дерягин полагает: "Отсутствие любого из предусмотренного комплектом документов, несоответствие его формы, порядок разработки, согласования и утверждения требованиям технических норм есть нарушение специальных правил, которые повлекут за собой негативные события, аварии, разрушения, несчастные случаи, частично или полной утраты строительного объекта своих эксплуатационных и иных свойств". Мой дом, повторяю, безаварийный, чего нельзя сказать о приведенной цитате. Экспертное заключение для суда, думается, требует большего уважения к тем, кто будет его читать. Попробуем все же понять, что хотел сказать эксперт, цитирую с сокращениями: "Отсутствие… документов… есть нарушение… правил, которые повлекут за собой… аварии, разрушения…". (Очевидно, эксперт хотел сказать, что повлечет аварии нарушение, а не правила их повлекут). Это утверждение полагаю абсурдным, поскольку в жизни может случиться всякое: сооружение, которому вовремя выдали все полагающиеся документы, может обрушиться; и наоборот, построенное без документов, может стоять века. Младенец, которому незамедлительно выдали документ о рождении, бывает, не выживает. Суд сказал эксперту: у дома нет документов, но если он технически годный, их можно выдать задним числом. Главное, что это предусмотрено законом. Эксперт этого не понял. Или не захотел понять, цитирую: "Любые самостоятельные строительства влекут за собой негативные события, аварии, разрушения… Такие строения подлежат сносу". Полагаю, это абсурд. Если Дерягин отвергает саму возможность легализации строения путем подачи иска о праве на него, то есть если он изначально считал снос дома единственным законным выходом из ситуации, то зачем 3 месяца занимался экспертизой, получая за это вознаграждение?

На вопрос суда: "повлияли ли на права и интересы владельцев соседних участков нарушения со стороны Чилингаряна, усмотренные экспертизой?" – Дерягин ответа не дал, цитирую, сохраняя авторскую грамматику: "Права и интересы владельцев соседних участков это правовой характер, в компетенцию эксперт-строителя правовой вопрос не входит". Но если ты не в состоянии выполнить работу в том объеме, которую определил суд, зачем вообще брался?

На вопрос суда: какое строение допустимо строить на участке 300 кв. м.? – Дерягин отвечает: "Участки размером 300 кв. м. под строительство жилых домов не выделяются". При этом он упустил 2 нормы и 1 факт. Первая норма говорит: "Размеры приусадебных участков…следует принимать в порядке, установленном местными органами власти". Другая норма говорит, что приложение 3, на которое ссылается Дерягин как на запрещающее, на самом деле является рекомендующим; так и написано – "рекомендуемое". А факт заключается в том, что органом местной власти, а именно, администрацией Ленинского р-на, 08.05.1996 г. было вынесено постановление, которое разрешает мне строить на моем участке в 3 сотки жилой дом, причем без ограничения этажности. Это постановление было принято от меня УАиГ района. Таким образом, вслед за двумя администрациями, сельской и районной, и 3-ий орган власти документально санкционировал строительство дома на участке. И вот теперь Дерягин открывает в процессе новую страницу: оказывается, на трех сотках я могу разводить лишь огород, вон как, а дом строить не могу. Зачем же тогда местные власти морочили мне голову? А сам Дерягин экспертизой маялся, если ему сразу стало ясно, что жилого дома тут в принципе не может быть? И кому теперь, если, конечно, Дерягин прав, это расхлебывать? Если поименованные органы власти согласятся с Дерягиным, то пусть и возмещают мне все от начала до конца.

Теперь приведу 3 особых примера: перемычки, септик и фотоснимок; 2 последних – работа Дерягина.

Из заключения МГНСС: "Некоторые перемычки выполнены из бывших в употреблении досок, что также свидетельствует о низком качестве строительства". Эксперт, видно, не знает, что деревянные перемычки над проемами вполне допустимы как заполнитель. Ведь что такое оконные и дверные блоки – это заполнители прямоугольных проемов в кладке. Все мои проемы, по сути, на 20 см выше. Просто, верхняя полоса проемов заполнена деревянными брусками или досками, как временными поддержками сырой кладки. Я бы мог затем убрать их, мог бы все оконные и дверные блоки заказать на 20 см выше, а мог оставить их там, обив сеткой и оштукатурив, что я и сделал – это мое дело, к прочности каменной стены это никакого отношения не имеет, поскольку несущей перемычкой такой стены является надпроемная кладка. Чтобы исключить проседания или трещины она армируется, и тем сильнее, чем выше процент проемности стены. Мне ли, инженеру-строителю, к тому же практику, не знать этой азбуки. Во всех участках стен над проёмами, причем в каждый шов, заложены арматурные сетки. И за пять лет несущие перемычки показали себя безупречно; будь тончайшая трещинка, она была бы зафиксирована экспертами. Где эти снимки? Относить наличие деревянного заполнителя пустот к недостатку строительства – это безграмотность либо ее имитация. Безграмотно также искать недостатки в использовании б/у древесины. Просохшая древесина предпочтительнее свежей – ее меньше "крутит", поэтому она практически не отторгается от кладки; это известный факт… (А зачем мне нужна была эта возня с древесиной? Да, просто, при относительно тонких стенах, бетонные, а тем более металлические перемычки в морозы могли бы промерзать насквозь).
Многое не замечено намеренно. В частности, нет ни слова о 10-милиметровой профилированной арматуре в кладке стен 3-го и 4-го этажей. Значит, ее не учли. Между тем, она – гарантия того, что дом никогда не получит опасных вертикальных разломов снизу доверху. Нет такой силы, которая порвала бы одновременно десятки таких проволок, схваченных крепким пескобетоном кладки. Вот и ответ, почему даже в вентканалах ничего не произошло. И не может произойти. Потому что коробка стен схвачена арматурой, – она никогда не сломается, ее можно ставить на шесть точечных опор. Слишком малы ее габариты, велика высота и легки стены из пенобетона, чтобы ломаться от собственной тяжести.

Далее – септик. Дерягин говорит: дом надо сносить еще и потому, что плохой септик. А септик от дома – в 10 метрах, и это такой же переливной выгреб, как у всех соседних владельцев, не лучше и не хуже. И почему эксперт так накинулся на него? Ведь суд, в соответствии с требованиями сторон, спрашивает только о доме: излечим больной или не излечим? А Дерягин отвечает: больной подлежит смерти еще и потому, что его отстегнутый и представленный на экспертизу деревянный протез изъеден жучками…

Третье – фотоснимок дома. Прошу взглянуть: дом на снимке завален не случайно. Желание Дерягина удружить Башилову так велико, что он готов представить строение в ущербном виде негодными средствами. Ведь если ты нормальный профессионал, но при съемке у тебя завалился аппарат, это дело легко приводится в соответствие ножницами: края снимка надо обрезать параллельно углам дома, вот и все. А не испытывать эмоциональность членов суда на предмет необратимости впечатления: ага, дескать, дом-то уже того…заваливаться стал! (Кстати, вместе со стволом высохшего дерева).

Я объединил эти три примера по признаку крайней тенденциозности. Эксперты так одержимы удружить одной стороне в ущерб другой, что им уже изменяет разум. Полагают, что их намерения спрятаны под личиной независимости, но отовсюду торчат ослиные уши.

…Второй раз Башилов предложил мировую весной 1998-го, сразу после принятия 2-го решения, обязывающего меня перенести дом на 1 метр вглубь участка. Он, дескать, купит мой участок с домом за 20 000 долларов, что составляло четверть их рыночной стоимости. Этот новый аппетит он предъявил через Главу сельской администрации. Я ответил, что не уступлю ему и за три четверти.

Третий раз Башилов вознамерился решить дело миром в августе 2000 го, перед раздолблением дома экспертами. После заседания суда он подошел ко мне и сказал, что это дело стоило ему немало денег, что он от него подустал и что, если предложу ему правильную цену, то, возможно, он мой дом купит. Вскоре состоялась встреча: Башилов со своим юристом и я с обоими материальными совладельцами дома. Я сказал, что моя цена – 70 тысяч долларов, это стоимость всех затрат на участок и на полностью отделанный, оборудованный всем необходимым дом. А Башилов за строение, под обломками которого он опасается кончить свои дни, сноса которого за негодностью требует вся местная власть, предложил 33 тысячи. Но мыслимое ли это дело – отваливать за груду обломков, которая займет все три сотки земли, стоимость 2-комнатной квартиры в Москве? Этим Башилов в очередной раз показал, что его истинный мотив вовсе не страх за свою жизнь, не отстаивание интересов, законность которых он никак не может доказать, а нажива.

Подытожу сказанное.

1. В своих расчетах и выводах эксперты из МГНСС опирались на несоответствующие действительности факты.
2.
3. Не исполнено требование суда о коллегиальности экспертизы.
4.
5. Выводы эксперта Дерягина из МЛСЭ, допустившего вольное обращение со строительными нормами, отчетливо тенденциозны.
6.
7. Вывод о необходимости сноса дома противоречит факту его стабильной безаварийности.

Стоит ли говорить, что мне не было никакого резона приукрашивать реалии? Это сразу аукнулось бы на моей позиции в тяжбе. Дом был открыт и доступен всем – иди и смотри; не надо быть строителем, чтобы, пусть часть изложенного, без напряга мозгов принять. Я был один, их пятеро; трое – органы госвласти с "тяжелой артиллерией".

Уже нынче думаю: зачем им, к примеру, нужно было рассчитывать прочность межэтажных перекрытий – взламывать их, крушить, выпиливать? Заверили в итоге, что прочность недостаточна, и перекрытия, стало быть, рухнут. И это о балках сечением 10 на 20 см через каждые полметра… Даже дилетант скажет: ха-ха! Деревянное перекрытие, в отличие от бетонного, вначале годами, десятилетиями прогибается, а потом только может сломаться. (В большинстве домов XIX века прогибы до 10-12 см, при установке мебели нужны выравнивающие подкладки). Так эти грамотеи не представили в заключении хотя бы величину наметившегося прогиба. Потому что не обнаружили! Хотя наверняка вымеряли. Ровные полы и потолки! Зачем экономить на балках перекрытия – чтобы всю жизнь слушать, как от ходьбы звякают рюмки в серванте? Но если даже представить невообразимое: что все перекрытия рухнут, – причем здесь страхи соседа? Как он может погибнуть? Для него надо рассчитывать прочность наружных стен, которые могут треснуть и развалиться, и прочность крыши, которую может сорвать, и она накроет соседский дом. А перекрытия – как они могут развалить дом соседа? У частных застройщиков никогда не требовали расчета элементов строения. Нет такого в правилах! Проект дома, который представляют на утверждение в УАиГ, это лишь поэтажные планы и фасады с указанием габаритов – 2 листа. Все конструктивные элементы каждый застройщик определяет сам – со своим строителем, проектировщиком и т.п. Это я к тому, чтобы более представимой была вся мерзость экспертной рьяни, не согласующейся хотя бы со здравым смыслом. По их мнению, уровень понимания судьею строительных реалий – ниже плинтуса. Вот и слепили такое заключение.

Еще один судья – Николаев.

Итак, назначают слушание на январь 2001-го; потом, невзирая на мои жалобы на затяжку, на март. А в марте вдруг меняют судью, я так и не понял почему. Новым (а всего – 6-ым в деле) стал Николаев М.Н., молодой, не более 30, сдержанный, невозутимый; он берет дело в июле. В августе проводит еще один раунд перепихательства: эксперты произвели "Анализ возражений", а я выдал им "Ответ на анализ…". Они пишут: "Опытному строителю, каковым считает себя Чилингарян, должно быть известно, что несоблюдение требований СНиП противозаконно". Сегодня бы я им ответил: "Противозаконно вранье экспертов; благодарите "щадящую" систему российской юрпурденции, что не оказались за решеткой". Они пишут: "Отрывка большого числа шурфов может создать аварийную ситуацию. Поэтому вскрытие фундаментов произведено в наиболее характерных местах". (Действовали так "деликатно", что не обнаружили в фундаменте арматуру). Глупость несусветная! Фундамент можно было вскрывать хоть по всему периметру – ничего бы с домом не случилось. Можно даже делать небольшие подкопы. Другое дело, что нельзя по всему периметру закапываться ниже подошвы фундамента и делать значительные подкопы. Ну, и т.д., стоит ли повторять? А вот мой ответ. Повторяю, малейшую с моей стороны неточность тут же увеличили бы через лупу.

"Главный вывод, который можно сделать из анализа, сделанного Бейритом А.Г. и Сажиным В.С., состоит в следующем. С одной стороны они вновь признают, что фундамент дома за 6 лет не разрушился; но в то же время уверены, что дом надо сносить на том лишь основании, что фундамент (по их расчетам)  м о ж е т  разрушиться. То же самое и со стенами: они за 5 лет еще и не начали разрушаться, а коробка дома никак не отклонилась в сторону, – но дом все же надо сносить, и другого выхода, дескать, нет.
………………………………
………………………………
…Таким образом, был проведен полный цикл экспертной процедуристики: 1. Экспертиза, 2. Заключение экспертов, 3. Возражения по заключению, 4. Анализ возражений, 5. Ответ на анализ…

Заседание со слушанием экспертов судья Николаев назначает лишь на конец года. 5.12.2001-го наконец-то, рассматривается заключение экспертизы и мои возражения. Вызваны оба эксперта – из МЛСЭ и из МГНСС; но приехал лишь первый – Дерягин, пожилой невзрачный мужчина. Николаев в мои возражения, как видно, вник. Если бы стряпню экспертов он принял бы за чистую монету, то дом надо было приговаривать к сносу незамедлительно. Но Дерягин под вопросами судьи путался и плавал, как школьник у доски. Башилов наливался злостью, вставлял подсобляющие вопросы, которые, однако, лишь усугубляли позицию перекормленного им вахлака. Ухмылялись даже Чапания с представителями обеих администраций; правда, и сами, были хороши: когда очередь дошла до них, пели свои старые песни. Рай/представитель Овсянников, к примеру, с довольно непрошибаемой физиономией канцеляриста, опять утверждал, что мой дом "затеняет соседнее строение" – тоже не представляет, в каком полушарии Земли мы находимся.

В результате судья Николаев уяснил, что опираться на такую экспертизу – себе же в убыток. Но автоматически поворачивать дело в пользу дома не стал – законник, как-никак, ему нужны доказательства от добросовестных экспертов. И он назначет повторную экспертизу. Вернее, лишь предоставляет мне такую возможность – чтобы следующих экспертов искал теперь я сам и наперед оплачивал бы их работу. При этом в комиссию с этой новой экспертной организацией Николаев предусматривает обязательное включение МГНСС.

Из моей частной жалобы на определение Николаева о повторной экспертизе: лист 1417:

"На заседании я возражал против двух пунктов.

Первое: включение в состав повторной экспертизы МГНСС. Специалисты этой организации уже приложили руку к предыдущей экспертизе, да так, что судья Николаев оставил без внимания ее результаты. Почему же он вновь включает МГНСС в состав экспертизы? Может, полагает, что каждый специалист у них может быть абсолютно независим и принципиален в своих выводах? Увы, не то время… Я убежден, что ни у одного сотрудника этого учреждения не поднимется рука для опровержения выводов замдиректора А.Г. Бейрита и зав. лабораторией оснований и фундаментов В.С. Сажина, начальников с научными степенями, оба со званиями Заслуженных строителей РФ. Им, заслуженным, лучше знать, почему они так грубо сработали, не оставив безаварийному дому никаких шансов на сохранение. В своих возражениях я аргументировал тенденциозность и ошибочность выводов этих господ, – и только слепой мог бы пройти мимо обстоятельности и обоснованности этой аргументации.

Второе: по предыдущей экспертизе, результаты которой, повторю, судья фактически аннулировал, расходы были возложены на администрацию Ленинского района. Так что же изменилось теперь? Может быть, это я виноват в том, что так называемая "комиссионная" экспертиза провалилась? (Достаточно сказать, что представитель 3-ей организации "дослал" свое заключение через…год после первых двух, повторив при этом грубейший недосмотр: арматуру в фундаменте). Повторная экспертиза – это, извините, не моя инициатива, а вынужденная логика продолжения процесса с доведением его до законной точки. Это лишь вторая попытка. И платить должны те, на кого это было изначально возложено судом. Либо те, кто крайне недобросовестно отнеслись к определению суда.

…Категорически возражаю. ТРЕБУЮ взамен МГНСС возложить на Федеральный центр экспертиз и Мособлпрокуратуру контроль их представителей при осмотре дома, а за правильное применение СНиП – Московский строительный госуниверситет".

Николаева эта аргументация не прошибла. От его невозмутимости веяло: "Сам виноват, что тебе такое выпало". Но, пардон, Николаев, я же не просил тебя писать на экспертов частное определение в прокуратуру, хотя как честный судья ты должен был сам это сделать, убедившись с каким низколобием хотели купить твое благорасположение, – по сути, убедившись в чистой уголовщине. Отмененная экспертиза, это что же – учебная тревога?

…Что ж, теперь я вышел на самую научную инстанцию – Государственный Строительный университет с его базой, – хотя, понятно, какая уж тут нужна база, чтобы выписать диагноз небольшому дому. К завлабу ГСУ Головину я наведывался раньше; тогда он сказал, что экспертиза частного дома для них – семечки; нужно лишь определение суда.

30.04.2002 – письмо судьи Николаева в ГСУ с просьбой провести экспертизу моего дома. ГСУ отписывает судье, что она будет стоить… 120-150 тыс. руб. (около 5000 долларов). Я был в шоке. Это 10% стоимости дома (ведь он раздолбан и требует капремонта). И это около 20 месячных заработков специалиста. Чего такое путаное предполагается изучать, что работать надо более полутора лет; или, если сразу 5 специалистов напустить – целых 4 месяца?! Ведь здание уже не надо оббивать, всё готово; сразу бери пробы и рассчитывай. Откуда такая непомерная сумма?! Чтобы догадаться, особой проницательности, увы, не требовалось. Слух о профуканной частнику строительной экспертизе сразу двух экспертных инстанций (а таких ведь даже в Москве, наверное, не более 10) дошел и до Головина. А своих он не сдаст, свидетельством чему предъявленная "мафиозная" сумма. Для сравнения: за отмененную экспертизу таки выплатили деньги (рай/адм-ия перевалила это бремя на ДСК "Моск. писатель") в размере…6000 рублей. Теперь за уже подготовленный дом требуют в 20-25 раз больше. Мне, стало быть, предъявлена черная метка, означающая: положительной экспертизы не получишь никогда. Даже если я эти деньги одолжу, оплачу, результат повторной экспертизы предрешен. Учтут топорную работу предыдущей и подадут все в более толковой упаковке. Ослиных ушей, во всяком случае, постараются не высовывать.

Что делать? Еще один цугцванг: что ни ход – все проигрыш. Но делать ход надо, иначе… Из письма-предупреждения судьи Николаева от 22.07.02: "При неоплате Вами экспертизы это может быть расценено как уклонение от правосудия".

-------------------------------------------
Далее все пошло совсем уже нетипично и бестолково, можно даже сказать, иррационально. Любителям сюжетных построений и стыковки мотивов ловить тут нечего, можно спокойно переключаться на Акунина или Донцову, чтобы лишний раз от досады не сплевывать. От 6-летней тяжбы, от скитаний по съемным жилищам и от нарастающих долгов, переведенных зятем Артуром на мебельщика Филоненко, на меня нашла крайняя усталость и все признаки новой депрессии. Опишу лишь то, что помню доподлинно, с опорой на имеющиеся в деле документы. Ведь до июня 2009-го я и не предполагал, что буду поднимать всю эту историю и памятью ничего не тащил; скорее, наоборот, она сама старалась вытолкнуть из себя прочь все перипетии дела как сплошь негативный хлам. Лишь летом 2009-го я узнал, что все 8 томов дела хранятся в архиве суда. Съездил в Подольск и отснял наиболее важные документы.

В ожидании мировой.

В сентябре адвокат Нерсисян вдруг объявляет, что с Башиловым достигнута договоренность – тот покупает мой участок с домом за 45000 долларов…Что проведена определенная работа через представителя Внуковской сель/адм-ии (близко знающего Башилова), на которого вышел специальный доверенный человек от Нерсисяна, бывший работник ФСБ. Я понимал, что, действительно, при крайней неприязни на прямом контакте с Башиловым мировая невозможна. Понимал, что и для Башилова это лучший материальный выход: потратившись на ремонт, он сможет сдать дом в аренду и года за 4 окупить его; а это не менее ста тысяч долларов чистого "приварка", как-никак. По окончании последнего заседания около получаса я ждал Нерсисяна в его машине, а он разговаривал с Башиловым; мне, впрочем, о начале договорённости, если она тогда наметилась, не сказал. Он лишь пояснил, что экспертизу не обязательно проводить в ГСУ, можно и в другой лицензионной конторе, – теперь, мол, это можно. У него на примете уже была такая контора, и я поехал туда; там запросили сумму в 6-7 раз меньшую, чем в ГСУ, и я уже, в принципе, договорился с ними; оставалось взять для них определение суда. И вот теперь Нерсисян говорит, что вопрос решен, экспертизы уже не требуется, надо лишь деликатно все это провернуть. Для меня это был бы выход из "цугцванга", ведь перспективы новой экспертной процедуры неясны, поскольку все 5 истцов совали бы палки в колеса с еще большей яростью, а Башилов мог перекупить эксперта, и тяжба тянулась бы еще неизвестно сколько.

Достаточно и того, что с определением на первую экспертизу канителились со времен судьи Локтионовой почти 3 года.

И потом, по совету того же Нерсисяна я уже заказывал за свой счет экспертизу; ее проводило ЗАО "Инжстройсервис", ответили на три чапаниевские претензии – по освещенности, по инсоляции и противопожарные; в заключении от 20.05.99 всем трем претензиям сказали "нет", а отсутствие пр/пож. нарушений подкрепили расчетами. И хотя заключение подшили в дело, но ни Гранкова, ни Николаев замечать его, тем не менее, не пожелали, поскольку экспертиза проводилась без определения.

Нерсисян согласился на 5000 долларов вознаграждения. Особенного разговора, собственно, и не было – так, вскользь; он ведь и сам понимал, что это не выигрыш дела, при котором я мог бы продать дом по рыночной цене и выплатить ему заявленные в самом начале 10 000. Говоря по совести, не особенно плотно он мною и занимался, ездил не на все заседания, а был как бы дающим указания мозговым центром: как правильно вести себя на очередном заседании. Он возглавлял контору "Нерсисян и партнеры", был, по всему, загружен, и саму процедуру осуществления заочной мировой с Башиловым переложил на свою адвокатшу.

Через несколько дней он говорит, что для исключения всяких документально-денежных соприкосновений с Башиловым мне надо написать доверенность на мировую (включая и получение от Башилова денег) на этого фээсбешника. Причем, лично мне его не представил; мы с Нерсисяном, просто, поехали к нотариусу с паспортными данными этого "деликатного" товарища.

Дав, по сути, генеральную доверенность на все имевшееся у меня имущество на не известного мне субъекта, уже через несколько дней я засомневался. Нерсисяну я доверял; во всяком случае, тогда я в этом был уверен; ведь, повторю, вначале он был юристом писательского Пен-ценра, президентом которого был (и сейчас остается) Андрей Битов, с которым я знаком уже лет 30, который ценил мою прозу, сам давал от Пен-центра ходатайство для суда и пр. Нерсисян был одним из адвокатов пострадавшего от властей журналиста Григория Пасько, – выступал от Пен-центра. И это все убеждало.

Хотя то, что он сказал мне с месяц тому назад, озадачило. А сказал он следующее (с некоторой, вроде бы, горечью): "А ты и не знаешь, что Башилов дал Николаеву солидную взятку…". Больше он к этому ничего не добавил, но я тогда же озадачился: "Да разве?" Вряд ли Николаев агнец божий; скорее, среднестатистический российский судья новейшего времени, и его обычная внешняя невозмутимость, которая, может быть, неосознанно им вышколена, тут в самый раз. Но мое дело уже приняло скандальную окраску, и трудно предположить, что именно в этом случае судья пойдет на вульгарный "вась-вась" с одним из участников.

Тут самое время упомянуть о моем "Обращении" к гражданам г. Видное", в котором я еще в 98-ом, после нелепого решения Орфановой, дал, что называется, прикурить и главам администраций Голубеву и Вевиорской, и Чапании, и непрошибаемому на мои заявления председателю Подольского суда Каленскому; отпечатав на 8 страницах и размножив, самолично раскладывал его по почтовым ящикам граждан в радиусе полукилометра от рай/адм-ии – около 800 экземпляров, насколько помню. Но вскоре и до самого дошло, что это уже клиника правдоискательства, наивная и ничего абсолютно не дающая, но "акт" был совершен, а противная во всех отношениях сторона не преминула подшить "Обращение" к делу; и, вполне возможно, эта неординарная буча в стакане дошла до Каленского, а позже, если Николаев более или менее листал дело, и до него. И, насколько я понимаю, судьи в таких делах на всякий случай предпочитают оставаться чистенькими, отыгрываясь потом на ясных, до проступания на них "тарифе", делах.

Обращался я и в Думу, и не к кому-нибудь, а к зампредседателя Артуру Чилингарову… Забавно, конечно: один обрусевший армянин обращается к другому почти такому же с жалобой на затирание его русской действительностью. Но знатный думец отреагировал серьезно: отправил 3-строчное обращение на имя Предс. Верх. Суда Лебедева: дескать, внесите ясность. Ну, а тот, ясное дело, спустил вниз по инстанции отписку, на том все и кончилось. Я все же позвонил в канцелярию Чилингарова: "Не помогли!". Мне выписали пропуск в Думу, самого я так и не видел, но выходил помощник – лысоватый крепкий мужчина, скорее всего, соратник по северным походам. Оказывается, он звонками уже кое-что провентилировал, и на его лице ясно прочитывалось, что чиновники дали ему знать: "…ян" далеко не таков, как "…ов" – то есть "…ян" этот сам виноват. Крепыш заверил меня, что годы процесса – это нормально, что дело тяжелее, чем я думаю, – приравнял то есть мой случай к запутанным мировым казусам, требующим особых юридических пинцетов. Таким образом, спасения по фамильной линии тоже не выпало.

Вообще-то, всякое воздействие на правосудие со стороны – это дичь. Когда решения и приговоры хоть как-то зависят от разных ходатайств, характеристик и безотносительных обстоятельств жизни истцов и подсудимых (телефонные "намеки" вообще чистое преступление), – это признак слабости и неэффективности государства. Когда многодетному преступнику костят срок, ему тем самым говорят: за содержание твоих деток мы отвечать не в силах. (А вот унизить право потерпевших добиться справедливого возмездия – в силах). Прорвой беззакония государство приучает людей обращаться за всевозможной защитой – от прокурора до ходатайств коллектива. Вот и меня втянуло так, что вышла прорва бумаг. Но кому это всё было нужно: ходатайства от министра культуры, от Пен-центра, от Союза писателей, от "Литгазеты", от "Дружбы народов". …Интеллигентные люди, видя кислое лицо просителя, не находили нужным жестко пояснить мне о почти полной бессмысленности этих подкрепляющих   бумаг. Обращения черт-те куда – от Думы с Администрацией президента ("Уважаемый г-н Юмашев!..". Тьфу!) до ККС (квалификационной коллегии судей). Беспролазный бумажный вал. Сизифов труд! Тогда я еще не понимал, что эмоциональные рассусолы лишь ослабляют позицию жалобщика. ККС, например – та, скорее всего, считает, что жалоба на судей не в исполнении адвоката – ничтожна и ее рассмотрение лишь потеря времени. От трескучей юридической лексики, но с точным попаданием в параграфы, они, видно, чувствуют особый кайф; а взывание к здравому смыслу презирают.

…Так что, к утверждению Нерсисяна я отнесся с большим сомнением, но расспрашивать его ни о чем не стал – как бы дал знать, что оставляю это в области предположений. Не смотря на доверие к нему, его полностью открытого отношения к себе я не ощущал. Больше помню его в роли адвокатирующего психотерапевта: "Ничего, разберемся… Все будет в порядке… Дом-то твой в порядке? Тогда все будет о`кей".

Но, доверяя Нерсисяну, я не мог доверять незнакомцу, пусть он и якобы безупречный фээсбэшник; тем более – тому, что Башилов доведет все до конца без подвоха и провокаций. Нерсисян мог ошибаться. И через несколько дней после дачи доверенности, доведя себя до крайней мнительности, я поехал к нотариусу и отозвал ее, и поставил в известность Нерсисяна. Ответом был взрыв недовольства, он даже на крик сорвался (хотя лет на 10-15 меня младше). Я высказал свой резон: в процедуре купли-продажи я не соприкоснусь с Башиловым, если от меня выступит родственник с доверенностью. А деньги, как я теперь обусловил, надо там же, в здании сбербанка, положить в ячейку, чтобы я мог по частям забирать их в удобное для себя время, – а не перевозить их сразу после сделки из Видного в Москву в автомобиле Нерсисяна, как сам он это предусматривал. В контексте моего условия, как нетрудно было догадаться адвокату, предотвращалась в принципе не исключенная схема: по наводке автомобиль в пути блокируют и элементарно отбирают все 45 000; и я на 7-ом году тяжбы и на 6-ом десятке жизни остаюсь в нуле, но, точнее, в минусе (с долгами) и проваливаюсь, теперь уже ясно, в депрессуху. И что мешает фээсбэшнику, добавил я Нерсисяну, продолжать подготовку купли-продажи, если Башилов, действительно, решился. Нерсисян подумал и не совсем одобрительно согласился. Он теперь полностью передал меня на попечение своей адвокатши.

И потянулись дни, недели малоприятного ожидания. По их версии, коли уж фээсбэшник не может напрямую получать деньги, процедура мировой усложняется. Адвокатша не баловала меня пояснениями, была закрытой, часто отключала свой мобильник. Эта темная возня изнуряла меня; никак, "Нерсисян и партнеры" играют со мной в какие-то недопонятки? Зачем? И это в ситуации, когда я, предупрежденный судьей, неопределенно завис с повторной экспертизой.

Между тем, в октябре состоялось промежуточное заседание, на котором я был без адвоката. Судья, как помню, уточнял мои намерения, узнал, что дело с повторной экспертизой едва только сдвинулось с места и назначил следующие слушания с вызовом всех участников на 1.11.02г. Я расписался, что оповещен. Приехал к Нерсисяну с вопросом: как быть? Он заверил, что сильно поиздержавшемуся на этом деле Башилову теперь нет иного интереса, как с выгодой выкупить мой участок с домом (что ж, это было логично); и уже есть договоренность, что на заседании никого из пяти моих контр-истцов не будет; и что мне тоже не следует ехать. Что как только затянувшаяся договоренность, наконец, осуществится, все участники дела объявят о мировой.

Теперь не помню, как именно, но я и сам накануне заседания заочно узнал о том, что контр-истцы уже дали отказные телеграммы. А если не будет и меня, никакого решения судья принять не сможет, это очевидно; а просто, перенесет заседание. Точно не помню, но Нерсисян, кажется, сказал и о том, что предуведомления о предстоящей мировой судье должны быть отправлены, и тогда заседаний не будет уже вообще; вернее, будет самое последнее… Это было бы для меня большим облегчением, невзирая теперь уже на его цену, по понятной причине, – зажать ноздри, отвернуться и бежать куда подальше от российской юрпурденции, чтобы уж больше никогда с нею не пересекаться.

Но и после 1.11 недели ожидания сделки тянулись одна за другой. Внутреннее напряжение нарастало. Дамочка-адвокатша ничего толком не объясняет, не всегда до нее можно дозвониться. Нерсисян говорит, что контакт с посредником идет через нее, она-то его и предложила и хорошо его знает. Из суда никаких повесток нет, а это говорит о сохранении некоего моратория перед мировой. Дело как будто застыло. Повестки мне в последний год прибывали на адрес конторы Нерсисяна, а он, если что, конечно, оповестил бы.

Ощущал я себя, тем не менее, прескверно. Слегка водочку попивал, чтобы не садиться на антидепрессанты. Что-то там у них явно не ладилось. Маленькую дамочку-адвокатшу – лет 45, по повадкам опытная, уверенная, но нутро наглухо заколочено, – я мысленно уже называл "сучкой". Раза два говорила, чтобы я готовился к выезду в Видное на сделку, – и я напрягал родственника – Сашика, – но потом сама же не соблюдала договоренностей по телефонным звонкам, отключалась, пуще развязывая мою мнительность. Она как будто мстила за то, что на разрешение серьезной тяжбы им троим – посреднику, Нерсисяну и ей – всего-то 5 тысяч долларов полагается. Я вяло подумывал, не прибавить ли, но тогда самому еще меньше останется – квартирка без мебели… И потом, они сами могли бы меня, "бестолкового", подтолкнуть, – тогда бы я, уже не чеша задумчиво "репу", уважил бы их таксу. Но заявы на корректировку гонорара от них не поступало.

Поиски покупателя.

Раза три в течение последних лет я давал объявления в газете "Из рук в руки" о продаже участка с неоформленным домом; рассчитывал на ушлого бойца-сутяжника со связями, который на выгодных для себя условиях купил бы на корню мою головную боль – на любых гарантиях, что, как только процесс закончится и с участка снимут арест, купля-продажа сразу же состоится. Для полной уверенности подключал и гарантию своей живущей в Питере дочки-наследницы. Подключал и Павла Дейнеку с нашей изначальной договоренностью о прикупе у него еще 9 соток, ибо тремя мало кто заинтересовался бы. А они с матерью уже были готовы и хотели продавать, ведь никому третьему продать не смогли бы в виду вытянутости участка в глубину и невозможности третьего подъезда. Попытка выйти на покупателя была канительной; сделка, с его позиции, ненадежна (впрочем, трое приезжали и смотрели, не сразу отказываясь), и я уже более полугода не пытался. Но в декабре случился, видно, ошибочный щелчок в компьютере газеты, и "Из рук в руки" в очередном номере отпечатала мое давнее объявление. На него откликнуся Ян Рязанцев, молодой компьютерщик из Тамбова, решивший закрепляться в Москве и уже открывший свою фирму. Еще до Нового года мы с ним заключили договор, в котором зафиксировали несколько разных сумм расчета по нашей будущей купле-продаже – в зависимости от итога судебной тяжбы. Предусмотрели и снос дома, сумма тут была минимальной – раза в полтора больше нынешней стоимости участка. В этом случае Ян рассчитывал договориться с судом или с Башиловым о сохранении хотя бы двух этажей.

Эта, более разорительная, чем заочно виртуальная, с Башиловым, договоренность, тем не менее, дала мне некоторое успокоение – как-никак, страховочная сетка. Жестким падением был бы вариант сноса с принуждением меня исполнять его самому, за свой счет. Я уже знал: мне тогда будет не до исполнения, – заниматься разборкой дома с сохранением стройматериалов, тем более, получать РД на новый дом не смогу ни морально, ни материально. Тогда ситуацией полностью завладеет Башилов, а при его склонности решать трудные вопросы с помощью мзды, да при его накопившейся злобности, он может договориться с конторой, которая возьмется сносить дом, и она, исполнив, представит счет, который мне малым не покажется.

Подробный договор составлял сам Ян, он дал мне 1500 долларов аванса, полон был решимости отстаивать ситуацию в той мере, в которой она ему была по зубам. А у него уже были связи (или из Тамбова тянулись), в том числе и в МВД, и однажды он отвез меня к неким крутым с виду товарищам, которые уже "пробили" материальное благосостояние Башилова, отыскав кроме прочего и записанные на него штук пять иномарок. Это не были бандиты; скорее всего, они занимали какие-то небольшие должности в системе, и Ян на них реально рассчитывал. Помню, как возбужденно блестели у них глаза, когда они выспрашивали у меня, что я еще о Башилове знаю; но ничего толкового с меня выудить не смогли, – меньше всего мне хотелось рыться в подробностях жизни соседа. О моральной стороне я беспокоился еще меньше; если они смогут как следует прижать эту гнусь ("ты вот наглеешь, мол, и бьешь копытом, а у самого рыльце в пуху"), – я бы им только поаплодировал. Сам Рязанцев не походил на бандюгана – скорее, учтивый, даже мягкий. Но его решимость отстаивать будущее свое домовладение придала сил и мне тоже.

Нерсисяну я ничего не сказал; ведь когда объявился Рязанцев, его предприятие с мировой уже несолидно пробуксовало; его сучка-дамочка пару раз безрезультатно крутанула меня, – да так, что, охваченный мнительностью и хватив от расстройства четвертинку водки, я после второго раза помчался на такси (подозревал, что не успею) в регистрационную палату в Видном, где написал заявление, чтобы без моего личного участия мои 3 сотки, даже при наличии нотариальной купчей, не регистрировали бы.

Еще одно решение – 4-ое.

Но вот в феврале 2003-го звонок от Нерсисяна; говорит, чтобы я приготовился к худшему; но чтобы не паниковал, не все еще потеряно. Подстелив таким образом соломки, объявляет, что на заседании от 1.11 судья Николаев таки принял решение, и это решение – снос дома… Вы представляете себе такого адвоката! Уверенно отстранив клиента от посещений суда, сам не удосуживается позвонить в канцелярию три с лишним месяца! Да, я тоже не звонил, и это была моя ошибка. При всем своем воображении различных ситуаций, доводящем иногда до мнительности, и некоторой при том природной осторожности, иная черта – беспечность нет-нет да и являлась причиной разных моих неудач. Но тут у меня все же другое объяснение: не столько беспечность, сколько смертельная усталость от тяжбы с уже неверием в благополучный исход были причиной моей пассивности. Все было бесполезно. Они словно испытывали на мне негодные тупики судопроизводства. И потом, я ведь убедился, что истцов моих на суде не будет, а без них судья принимать какого-либо решения, по идее, не станет, – а вдруг они решились на изменение требований или на мировую, коли уж все пятеро дружно подали телеграммы, а к следующему заседанию уже и заявят ее? Шесть лет мне подносили все более протухающее чиновно-судебно-экспертное варево, – может же, в конце концов, стать противно так, что и лишний страховочный звонок в канцелярию (обычно с десятой попытки) – как тяжкое усилие над собой.

Но каков Нерсисян! Он же не объявлял, что отказывается от меня. Он и сейчас хорохорился: мол, "ничего, разберемся, не все потеряно". А чего разбираться, если я был официально оповещен и не выслал в суд бумагу о болезни, если кассационный срок превышен 10-кратно?

Через 110 дней после решения суда Нерсисян отправляет в Подольск заявление о восстановлении срока кассационной жалобы. И не знаю, что он там придумал. Перед этим он посылал меня в суд, чтобы я привез ему решение. Из текста Николаева явствовало, что пятерка моих истцов, действительно, отсутствовала на заседании; они подавали телеграммами ходатайства об отложении дела; но, как пишет судья, "не представили доказательств уважительности причин отсутствия"; причем, опять же по всем пяти ходатайствам, "дело было отложено второй раз с 1 октября 2002 г.". И я припоминаю теперь, что две недели назад, когда я приезжал, их не было. И далее: "…суд нашел возможным рассмотреть дело в отсутствие не явившихся лиц, так как… стороны фактически, в нарушение ст. 30 ГПК, злоупотребляют своими процессуальными правами. Изучив материалы дела, опросив экспертов, суд приходит к следующему…". Вон оно что, эксперты, и ясно, что не один; в тот раз был только Дерягин. Николаев вынес решение, выслушав лишь экспертов; на остальных участников молодой судья, как видно, круто обиделся.

К решению мы еще вернемся, а теперь о том, что было дальше. Из определения Николаева от 4.03: "Заявление о восстановлении срока… и жалобу на решение… оставить без движения, предложив Чилингаряну до 14.03.03 представить в суд 6 экземпляров заявления… и оплатить пошлину в сумме 555 руб. 77 коп".

Каков Нерсисян! Он что, мальчик; или бумаги пожалел? Не припомню, чтобы он говорил: "Пойди, заплати пошлину, а бумаги я дошлю".

Сейчас с трудом восстанавливаю тот период; ведь кроме прочего из дела пропало 72 листа – с 1448-го по 1520-ый, о чем на листе 1521 имеется официальное свидетельство от 07.03. В пропавших листах был протокол заседания от 1.11, решение о сносе и все другие прилегающие бумаги. Поэтому я даже не знаю, сколько на суде было экспертов, кто именно и многое другое.

Но расскажу то, что достоверно вытащила память. В конце февраля меня вызвали в службу судебных приставов Ленинского района, выдали исполнительный лист, определили срок до 10.04, в который я должен был снести дом, – всего, стало быть, 40 дней. (Чтобы потом поминай, как знали, получается…).

В настроении наступил перелом, в голову прочно засело: раз исполнение запустили, значит восстанавливать кассационный срок на обжалование судья и не собирается. Во всяком случае, по срокам не стыкуется. И это засело бесповоротно, ведь определение судьи о необходимости оплатить вначале пошлину и прочее я увидел позже, если вообще тогда увидел (все бумаги приходили на адрес Нерсисяна), а осознал его – то, что судья, по сути, не отказывал с порога, а давал шанс, – боюсь, лишь сейчас. И второе, что засело: надежда Яна Рязанцева на ребят из МВД (собиравшихся прижать Башилова так, чтобы он сам без промедления заявил бы устраивающую Рязанцева мировую) не оправдалась.

С этого момента начинается, как говорят, сумбур – и во внутреннем самоощущении и, соответственно, в действиях. Получив  срок исполнения и убедившись, что Рязанцев не сдвинул дела в свою пользу, я спонтанно решил предпринять хоть что-то на тот случай, если Рязанцев почему-то не сможет во-время приступить к плановому сносу дома с сохранением стройматериалов.

Еще один покупатель.

Каким-то образом в эти дни сошелся с сыном поэта Анатолия Поперечного – Сергеем; у него был интерес иметь рядом с отцом свою дачу. И предложение взять дело в свои руки – избавив меня от необходимости напрягаться и что-то решать в не лучшей для мозгов ситуации – ему показалось выгодным. Сумму я определил незначительную, лишь бы перевалить все хлопоты на будущего хозяина, и лишь бы не совался в это последнее дело Башилов. Поперечный-сын согласился, и я ему дал доверенность для продолжения судебной тяжбы, а потом поехал к Нерсисяну, чтобы забрать все бумаги для передачи их Поперечному. У Рязанцева был свой комплект.

Нерсисяна в конторе нет, требую свои бумаги у секретарши. Но та отказывает: "Звоните шефу". Я всклокочен, звоню и ору в трубку, чтобы он немедленно дал распоряжение. Он сказал ей, чтобы она вернула мне документы под расписку. Больше я Нерсисяна не видел. Всё же был в этом человеке какой-то неразгаданный изъян. Впрочем, разгадывать я его и не собирался – это его темное дело. Изъян чудится уже в фамилии: нет такого армянского имени Нерсис; правильно – Нерсес. До адвокатуры он служил в МВД Армении, выявлению изъянов в правовых ситуациях научен, видно, там еще, – как и деликатно-силовому мастерству их улаживания. Когда Алла Латынина (мать журналиста Юлии Латыниной) писала мне ходатайство в суд от "Литературной газеты", она высказала свое мнение: "Почему – Нерсисян? Он же слабый адвокат". Зря я ее, умнейшего критика, даром, что женщина, не послушал… Разумеется, мне никогда не узнать, как там с договоренностью о мировой все было на самом деле. Но ничего не исключаю. И уже не понаслышке знаю и нынче, в 2008-09 годах, еще раз убедился: скользкости и изощренного цинизма среди адвокатов можно встретить не меньше, чем среди чиновников, судей и экспертов. В одной юрпурденции, как-никак, варятся.

[Моя покойная тетя Маруся Чилингарян лет 50 была адвокатом в суде Арм. ССР и, помню, как-то поведала о рекордной (применительно к ситуации) мзде, хапнутой следователями с трех крестьян, угнавших корову; их так запугали максимальной мерой наказания за сговор и хищение, что они безропотно собрали у родственников по 6000 рублей; в 70 ые это была стоимость дорогого приобретения – нового автомобиля; итого 18 000 – около 30 коров. Еще рассказывала: в определенных кругах были известны условия поступления в ереванский мединститут: 10 000 рублей и знание вступительных предметов на пятерку с плюсом. Простак скажет: или то, или другое хотя бы…почему оба условия?! А потому… Потому что Советская Армения – самая, может, прагматичная и упорядоченная во всех смыслах из республик…Так что, школу аккуратного взимания всевозможной и разноликой мзды Нерсисян, видно, постиг на пятерку с плюсом, – за что и перевел сам себя в Москву.]

А почему я больше не привлекал к делу молодую, но толковую Богачёву, лучшим образом отбившую решение Гранковой? Увы… Она была и без меня востребованной, да и не по карману мне: платить бы ей пришлось регулярно, – это еще если согласилась бы. Как знать, возможно, тогда, я оказался из тех скупых, что потом платят дважды, четырежды и т.д.…

Но пойдем дальше по документам и зафиксированным в памяти фактам. Хотя с памятью в тот период как раз и был непорядок. Кроме прочего надо было решать: садиться на антидепрессанты – или пока обойдусь. После первого решения о сносе все же был реальный шанс его отмены, – тогда еще не была использована возможность оформить самовольный дом в собственность. А теперь… шанс использован – и тоже снос… и потеря кассационного срока…и машина исполнения уже заработала… До хладнокровия ли теперь, до безошибочности ли действий? Мозги уже, грубо говоря, выблевывали это дело из себя вон. Отсюда и стремление перевалить все заботы на кого угодно – кто возьмется. Тогда я и вышел, не помню через кого, на сына поэта Поперечного.

…………………………………………………….
С Сергеем же Поперечным получилось гораздо прозаичнее. Он оказался последним, кто брал в канцелярии суда дело, а я – предпоследним (когда ездил снимать решение для Нерсисяна); на нас с Поперечным и покатили претензии, а особенно рьяно Башилов с Чапанией. Они теперь как с цепи сорвались. Из письма Чапании в суд, 25.04.03: "Прошу по факту кражи из …суда дела №2-05/02… привлечь к уголовной ответственности гр. Чилингаряна С.Г. и гр. Поперечного С.А".

А Башилов еще и через 5 месяцев все никак не мог угомониться; вот что гораздо позже нашел я в деле: "От истца Башилова – судье Николаеву. Как вам известно, против Чилингаряна и Поперечного в УВД г.Подольска возбуждено уголовное дело №2964 по факту кражи материалов дела из суда. Однако Ч. и П. скрываются от следствия, не являются на допрос… Прошу в случае явки на заседание Ч. или П. …известить Следственный отдел г.Подольска и принять все меры для их задержания и доставки на допрос. 18.09.03".

Те, кто брал в канцелярии суда дела для ознакомления, представляют себе эту процедуру. При возвращении многотомных гражданских дел обратно в окошко, работница суда пересчитывает страницы чрезвычайно редко, только если какие-то явные подозрения. В нашем деле – 1600 страниц, каждый раз всё пересчитывать мало не покажется; не раз я забирал с собой взятые тома в туалет, чтобы не оставлять в общей читальне без присмотра, и несколько раз вообще выходил с ними из здания суда, чтобы сделать в ближайшем пункте ксерокопию. То же самое могли делать и Башилов со своей командой. Отсутствие листов кто-то из них как раз и "обнаружил", когда брал следующим после Поперечного дело, и моментально забил тревогу. Работнице канцелярии, в связи с не выявленной ею самой пропажей листов, здорово досталось по служебной линии, и ее покаянная объяснительная, кажется, есть в деле. (Я не все бумаги отснял в архиве, а наиболее важные).

С тех пор, как я попал под уголовное подозрение, всё пытаюсь понять: а для чего мне было выгодно изъятие листов, да еще именно этих? Да будь у меня протокол заседания, я хотя бы мог уличить экспертов в их намеренной туфте! В дело вернули лишь решение судьи – его скопировали от уже выданного на руки экземпляра. Не представляю и другого: для чего впервые взявшему из канцелярии дело Поперечному надо было сразу изымать листы? Разве что, если он именно для этого, сговорившись с Башиловым, и подвизался. Но в это трудно верится. Слишком хитро и подло; да и не стал бы сын известного автора песен марать свою и отцову репутации. Может, тебе, читатель, как мисс Марпл, со стороны виднее, кому, действительно, было выгодно мутить воду в и так уже достаточно взбаламученном деле? Я же остаюсь при своих: школу подлости Башилов окончил с серебряной медалью. На золотую он потянет в конце этого повествования…

В те же дни состоялся разговор с Николаевым по мобильной связи – с его подачи. Каким-то образом мне передали его номер (или ему – мой). Он спрашивал о пропавших листах, голос его был непривычно строг. Если вы хорошо знакомились с делом, сказал я ему, и определили, кто из участников склонен к тупому вранью, можете сами понять, чья это проделка. Николаев спросил, где я теперь живу, и я назвал адрес. Спасибо еще, арестовывать не приезжали.

Где-то, наверное, с конца марта я потерял всякий контроль над делом. Отказавшись от, пусть и недобросовестного, но все же адвоката, – а Нерсисян вел меня более трех лет, – сам теперь тем более ничего не смог бы уже поправить. Депрессия, в которую меня затягивало все сильнее, лишь усиливала этот пессимизм. Что, собственно, и проконстатировал психотерапевт Юрий Сергеевич Савенко. Он впервые дал мне дельные рекомендации еще при первом моем обращении к нему в 1990-ом – убедил, что психика у меня уже посажена и надо принимать не по 3-4 таблетки в день, как я это делал в течение года, а по 12. И действительно, через несколько месяцев я полностью вылез, постепенно сходя с 12 до нуля, и обходился без всякой лекарственной поддержки 9 лет, вплоть до первого решения о сносе дома. Савенко – известный специалист, был председателем московской ассоциации независимых психотерапевтов, публиковался в "Литгазете" и пр., – и то, что он не отказывался от меня, пользуя не столько за деньги (с меня он, кажется, брал минимальную таксу), сколько по доброте душевной – как автора "Бобки", пса с нелегкой судьбой, – это само по себе меня поддерживало. Он-то резонно и отговаривал меня – чтобы я дальше не лез мозгами в это судебное дело, продолжительность которого, когда я начинал летом 96-го, не могла привидеться ни в каком скверном сне.


Надеялся я теперь только на молодого, свежего сил и желания иметь в пригороде Москвы свое домовладение Яна Рязанцева: от своего намерения он не отступал. А Сергей Поперечный после скандала с пропажей листов дальше тягаться с Башиловым уже не хотел. Ни на какие авансы мы с ним изначально не договаривались, так что отделался он недоумением и нервотрепкой.

Последние документы.

Мне осталось лишь упомянуть о последних имеющихся в деле бумагах. Увидел я их лишь теперь, в 2009-ом. Так, с удивлением обнаружил доверенность, данную мною 12 марта некоему Конареву, который в тот же день подал судье кассационную жалобу на его, 4-месячной давности, решение. Хоть убейте, не знаю, от кого он, этот Конарев; и не припомню его. Вряд ли от Поперечного, тот действовал сам и совсем недолго. Вряд ли от Нерсисяна. Хотя… может, это и был тот самый фээсбэшник, запоздало чего-то вылезший? А может, это был уже юрист от Рязанцева. Никакой реакции судьи на эту жалобу нет; возможно, "дипломатичный" поначалу Николаев все же счел, что жалоба безнадежно опоздала.

Но что меня удивило особенно, так это заявление В.В. Познера, л.д. 1551:

Исх. №26 от 4.4.03 г. Председателю Подольского суда, копия судье Николаеву М.Н.

З А Я В Л Е Н И Е

В правление поступила информация о том, что, в связи с рассмотрением гражданского дела в отношении Чилингаряна, от имени ДСК подавались документы за "подписью" ответственных лиц. Настоящим сообщаем следующее: ДСК "Московский писатель" не предоставлял в Подольский городской суд никаких документов. Все документы, представленные в суд от имени ДСК, просим считать недействительными. В настоящий момент, в связи с этим и другими нарушениями Закона со стороны Башилова А.А., подано заявление в Генеральную прокуратуру.

До момента окончания проверки данного факта просим:

– приостановить производство по делу Чилингаряна;

– документы, поданные от имени ДСК "Московский писатель", после подачи данного заявления за подписью каких-либо других лиц, кроме Познера В.В., считать недействительными.

29.03.2003 г.

Председатель ДСК "Московский писатель" Познер В.В.

Заместитель председателя ДСК "Московский писатель" Вовченко О.Г.


Бывший председатель ДСК, старый поэт Цыбин, кативший на меня в суд тяжелые, стукаческого стиля, бочки, неизменно требовавший прокурорского вмешательства, к тому времени уже умер, а на его место как раз и избрали Познера. Не представляю себе, кто замалвливал ему за меня доброе слово? Сам я у ДСК ничего не просил и ни разу не обращался. Но их все же чем-то прошибло. Может, они были малосведущи и долго "хавали" ситуацию со слов Башилова? В последние года два представителем ДСК на заседаниях неизменно выступала Е.Овчинникова – жена Башилова; она ведь тоже была членом кооператива и формально, видать, имела право выступать в двух лицах – и от себя лично, от страдалицы, и от ДСК. За годы тяжбы эта пара, скорее всего, поднадоела правлению необходимостью каждый раз посылать в неблизкий Подольск своего представителя, и они сказали: давайте-ка сами теперь, вот доверенность на Елену – и шуруйте, а мы устали. А они и рады были, и от имени ДСК, видно, перешли всякую черту. Вот даже Познера возмутили. Может, и кое-что околокриминальное вылезло наружу. Не будет же такой человек как Познер с бухты-барахты подписывать заявление, и сразу в Генпрокуратуру. Сообразили уже что ли, что ниже нее у Башилова в "системе" наличествует поддерживающая лапа? Между прочим, вряд ли эта поддержка Башилова была радикальной и бескорыстной, – иначе дело настолько бы не затянулось. Периодически помогая Башилову – как в случае переброски дела в Подольск, – они, видно, регулярно же посасывали из него свою мзду; им было выгодно, – и это всего лишь мои объяснения затяжки, – чтобы он победил не сразу… Не так уж и близок он был им, видать. Наш ближайший сосед – бывший, краткосрочный, мэр Москвы, так называемый "демократ" Г.Х. Попов. "Каррупция… каррупция… – помню, официально каркал он, похожий на поседевшего от премудрости ворона. – Да кто ее побор-рол, каррупцию эту? Во всех странах каррупция… Надо радикально изменить к каррупции отношение". Жена Попова открыто выражала недовольство вызывающей высотой моего дома; так что поддержка Башилова, пусть и всего лишь звонками нужным людям, не исключено, шла и оттуда, от четы Поповых.

Но, по всему, заявление Познера в не прошенную мною самим защиту никакой роли не сыграло. В правлении ДСК, наверное, произошел раскол на башиловцев и антибашиловцев, окончившийся через полгода победой первых. Письмо судье Николаеву от 14.09.03:

"Совет ДНП доводит до Вашего сведения, что письмо-заявление №26 от 04.04.03. г. – это попытка частных лиц повлиять на неугодных им людей путем дискредитации их в глазах общественности. В данном письме указаны ложные факты, не отвечающие действительности. Все ранее поданные в суд заявления от ДСК "Московский писатель" в защиту законных прав и интересов Башилова А.А. законны и обоснованы, решения о подаче заявлений принимались на заседаниях Правления, никаких нарушений закона со стороны Башилова А.А. нет.

Председатель ДНП "Московский писатель" Апашева Л.М".

Далеко не все соседи осуждали мой высокий дом. Однажды я прошелся с петицией, собирая подписи своих доброжелателей для суда. Подписались и Дейнеки, – против дома с балконами, глядящими на их дачный дом, ничего не имели, – и режиссер Орлов, и его жена-актриса, и Ахеджакова, и другие.

Чтобы представимей было, что за тип такой Башилов, один лишь факт. На нашей улочке Некрасова – 3-метровый асфальт с метровыми обочинами; с одной стороны лес, с другой – домовладения. У Башилова – метров 30, высокая, глухая ограда и двое или трое, уже не помню, гаражных ворот. И вот что он удумал: в полуметре от линии асфальта с обеих сторон вбил в обочины ряды трубчатых штырей, – чтобы никто не смог парковаться. А штыри всего сантиметров 30, и зимой их заваливало валиками снега от грейдера. Чтобы разъехаться, автомобили наезжают колесами на валики; ничего не подозревающие водители элементарно напарываются. Я там бывал редко, тем более зимой, но и то видел однажды порвавшего колесо "жигулёнка". А уже темно, стужа, водитель без лопаты, не знает, как с домкратом на валике снега примоститься. Долбит пяткой, матюгается, видя уже, что резину не восстановить: штырь – не гвоздик… Всякий нормальный скажет такому Башилову: "Ты бы штыри свои хотя бы метровой высоты сделал!". Я говорил и ему, и главе местной администрации, чтобы вразумила его или ГАИ, что ли, вызвала. Никакого результата, – не убрал, не поменял на высокие, лет пять еще торчали. Так что эта самая Апашева горячо защищала полноценного хама, – единственного из 200-300 домовладений в Абабурове, выпустившего железные клыки наружу.

Кто она такая, не знаю; все бывшие были писатели или журналисты с именем, а она в писательском справочнике не значится; очевидно, племя молодое, незнакомое, хорошо кормленное… Вот уже и в ДНП переименовались – "Дачное некоммерческое (якобы) партнерство". Занятой телеакадемик Познер – а он уже отошел от ненужного ему председательства, – повторную защиту некоего завязшего в суде Чилингаряна, при такой размашистой башиловщине, счел, видно, делом безнадежным… Став "частным лицом", никаких бумаг он в суд уже не посылал.

Перед тем как перейти к разбору решения Николаева, отметим один интересный факт: из заявлений и телеграмм мая-ноября 2003-го следует, что Николаев долго сопротивлялся натиску Башилова, – тот хотел как можно быстрее самолично приступить к сносу дома с помощью наемной организации. Я-то уже не подавал никаких знаков, рассуждая просто: если уж энергичный Рязанцев не может повлиять на ситуацию, то что смогу я? А Башилов с женой, как бы уже почуявшие кровь, довели себя до сутяжнического исступления; боялись видно, что в последний момент в судебных мозгах что-то может таки неожиданно щелкнуть… им по носу. Полюбуйтесь; л.д.1610; телеграмма от 10.11.03:

"Подольск, городской суд, председателю Каленскому

Просим вас вмешаться в нарушение нашего права безопасно жить в своем собственном доме судьей Николаевым. 6 ноября судья… отказался…удовлетворить заявление всех истцов и судебного пристава об изменении способа сноса самовольного строения Чилингаряна. Судья по каким-то причинам затягивает исполнение решения, препятствует сносу… в то время как наша семья не может безопасно жить в собственном доме. Судья призывает договариваться с Чилингаряном. Считаем, что судья Николаев должен взять самоотвод. Истец Башилов. Третье лицо Овчинникова".

Но им показалось мало, и в тот же день они таки добили Подольский суд еще одной телеграммой, л.д. 1612:

"Председателю суда господину Каленскому от взыскателя по исполнительному листу… Прошу вас срочно вмешаться в произвол судьи Николаева, не возвращающего исполнительный лист в службу приставов г. Видное. Исполнительное производство, возбужденное 31 января 2003 года не окончено и должно продолжаться судебным приставом. Судья нарушает закон и препятствует исполнению судебного решения. Угроза жизни членам моей семьи реально существует и установлена судом и экспертизой. Если в результате саморазрушения аварийного строения Чилингаряна погибнут люди, виноват в этом будет лично судья Николаев. Истец Башилов А.А.".

Интересно, что в течение 3 лет уже после экспертизы этот постоянно живущий рядом истец не представил в суд ни акта сель/адм-ии, ни фотографии, которые хоть как-то могли подтвердить гибельный прогноз экспертов и успокоить, в конце концов, его самого – чтобы уж не сомневался и не дергался с телеграммами. …Только вот, кому это интересно?

Завершение дела.

Уже более полугода прошло, как я полностью отстранился от дела, и последних перипетий, естественно, не ведал. Все еще по инерции надеялся на Рязанцева – что снос дома он как мое доверенное лицо возьмет в свои руки, – хотя бы в этом деле не даст Башилову бесчинствовать. Рязанцев не звонил мне, а это означало, что дело с домом как бы замерло, что сноса еще, вроде, нет, а значит, не исключен еще небольшой шанс.

Лето и осень я жил в Питере, в декабре вернулся в Подмосковье, в свое временное пристанище в Быково. На Новый год поехал к приятелю во Внуково. Второго января вечером мы пошли в Абабурово, на улицу Некрасова. Я не был здесь уже года полтора-два. Вглядывался в едва освещенную слабыми фонарями тьму – и на месте своего дома ничего не видел. Подошли, я заглянул за свой дощатый забор. Пусто… Дома не было… Не только снесли, но и все материалы подчистую вывезли. Очевидно, была договоренность: работа по сносу оплачивается стройматериалами.
(на самом деле, я их тогда в темноте не заметил – они были складированы по другую сторону проезда, в лесу)
А стройматериалов им досталось немало: немецкой черепицы (только что запустили в Москве производство, и я купил недорого по рекламной акции), балок перекрытия, плюс мощных, 25 на 8 см, стропил, общим числом около 100, обшивки полов и потолков, теплозвукоизоляции, оконных-дверных блоков и прочего. Вся древесина была основательно пропитана антисептиком – себе, внуку, правнуку… Неизвестно, как они решили со стенами (а это около 250 кв.м) из пенобетона с добавлением ребром в один ряд кирпича; их можно было распилить на панели для последующего монтажа на новом месте автокраном; и если они именно пилили, а не разбивали отбойником, были не рады… Крепкий раствор кладки и штукатурки, наличие 10-миллиметровой профилированной арматуры в швах… Пилили, естественно, болгаркой со сменными дисками, но диски по камню не берут металл, и работа была канительной. Наверняка, намучились…

Возражения по решению (заочно, через 7 лет)

Разберем, наконец, последнее решение суда. Напечатано на 9 страницах по 50 строк в каждой. Много всего… Чем же Николаев раззудил в себе решимость на снос дома? Или, культурнее, какова мотивировочная часть? Ведь повторной экспертизы так и не было; а результаты первой – заключения МГНСС и МЛСЭ – проникнувшись моими возражениями, Николаев аннулировал. Так что же за год произошло в непорочном сознании судьи? Оказывается, он не аннулировал, а лишь отложил до поры до времени как запасной юридический материал. Все же недопрошибли его мои возражения; или же он про них, просто, забыл. Вернее же всего, решил, что время наложило на них отпечаток ущербности. А на заседании был "свежачок" – вживую говорящие эксперты с убежденными лицами и распаренными губами.

Перед самым решением (или несколько раньше, теперь уже не установить) ему дослала свою часть заключения третья долбившаяся на доме контора – так называемый "Центр качества строительства".  Я уже говорил, что этот ЦКС напрямую относится к системе облУАиГ, спустя рукава отнесшемуся к бесчинству своего чиновника Чапании, – несмотря на мои неоднократные обращения к ним и даже, представьте себе, одну назначенную ими официальную разборку, еще в 1997-ом, с двумя представителями от меня и от них трое. Сам герой архитектурной войны отсутствовал – махал, как видно, нормативной шашкой над головами очередных застройщиков, чтобы лучше думали. Так вот, эта разборка никаких результатов, кроме обоюдного хриплоголосия, не дала. Верховную ельцинскую директиву чтили свято: своих не сдавать! И я, естественно, был против включения ЦКС в экспертную комиссию, но междусобойчикову подоплеку справедливым доводом не сочли. "Ну, вот еще чего выдумал, – молча дали мне знать. – Наши люди принципиальны!"

На посланное ЦКС в суд заключение, – а экспертиза ведь была два года назад, – я уже не успевал отреагировать. Николаев полагал, очевидно, что ему достаточно будет моей устной реакции на слушаниях 1.11. То есть, если сумею вот так, слету, отбиться – со сносом погодит. А уж если не сумею… А я вообще не явился, и судья, видно, заподозрился и возник: ага, значит, ему и отбиваться нечем. Но я и знать не знал, что к самому заседанию он востребует в живом виде третьего члена комиссии, уже держа в загашнике не отбитое мною ее мнение.

Кстати, если те две конторы все же прямо не утверждали, что дом аварийный (они лишь заявляли: дом, хотя сейчас и не аварийный, но его фатальные проблемы – под землей, а несчастья – в будущем), то ЦКС, опираясь на ту же самую экспертизу, заявляет: дом уже аварийный! Интересно, что Николаев теперь усмотрел аварийность дома и в текстах заключений тех двух контор, которые сами этого год назад не утверждали.

(Еще раз для скептиков: все материалы экспертизы в деле, из заключения не пропало ни листа, а само дело в архиве Подольского суда).




Вот как теперь формулирует Николаев: "Согласно экспертных заключений МГНСС, МЛСЭ и ЦКС, пояснений экспертов в суде, данное строение грозит обвалом, подлежит сносу как аварийное, угрожает безопасности и интересам соседей – Башилова и Овчинниковой, то есть нарушает права и охраняемые законом интересы других лиц, а также тех, кто, собственно, будет проживать в доме".

За заботу о будущих жильцах, конечно, спасибо, но в доме жили уже пять лет и будут жить вплоть до сноса еще год, и не подозревая, что на доме опаснейшие симптомы и он может в любой момент рухнуть. После финансиста, прожившего дачный сезон 98-го, потом года два жили муж с женой и с гуляющей по двору кавказской овчаркой, – и Башилов со своим ротвейлером не считал нужным туда соваться; они съехали в связи с началом экспертизы, а после нее в раздолбанном доме поселился молодой Саша Бондарь – бригадир строивших дом украинцев, уже натурализовавшийся в России; заткнув дыры, он содержал дом, живя в нем с женой и с малым дитем до самого сноса. Жители поселка подтвердят: дом все годы был обитаем, а живущие и не подозревали о великом риске погибнуть. Зато знали об этом в 70 километрах от дома – в Подольске.

Далее из решения: "25.10.96 г. комиссией от администрации Внуковского с/округа был составлен акт, из которого усматривается, что в доме Чилингаряна уже появилась трещина, которая после зимы 1996-97г.г. может привести к непредсказуемым последствиям, даже к обрушению". Составляла акт председатель адм/комиссии Е.Цуркан, дама абсолютно безпринципная и главой сель/адм-ии Вевиорской по-свойски прикормленная. Тогда, в 90-ых, в связи с новым экономическим разворотом, всем им, работающим в адм-ии, выделили дополнительно к имеющимся у каждого домовладениям со старыми обустроенными участками еще и по 12 соток на окраине Абабурово. Не где-то там, в низине, в поле, ветеранские 6 соток, а вот именно тут, отборные, лесные 12. Это были дорогие подарки – почти все они тут же за ненадобностью были проданы по 20-30 тысяч долларов, прекрасные в то время деньги. Власть не давала эту вновь прирезаемую в лесу улицу, скажем, приезжим из республик русским или таким бесполезным ей сошкам вроде меня. Нет, власть прикармливала своих, и это, между прочим, легко проверить: достаточно поднять купли-продажи с первичными владельцами – лауреатами админ. премий – участков с восточной окраины Абабурово в 90-ых. Была бы кому-то охота теперь проверять…

Так вот, могла ли Цуркан не показать рьянь и написать иной акт – без трещины? Еще весной 96-го Вевиорская поступила по закону: невзирая на отказ Башилова согласовывать границы, выдала мне документы для купчей. Но уже летом буквально остервенилась, – выписывала предписания одно устрашительнее другого. В приличном акте, если, действительно, трещина, сразу указывают ее координаты, прикладывают снимок, а их "доказательств" и на одну подтирку не наберется. Да будь фотография, Башилов ее под подушкой держал бы. Зима 96-97 годов давно прошла, цуркановцы, и не вякнув больше об обрушении, угомонились; а вот судья Николаев (решившись сносить дом, он, видно, счел своим долгом маленько взлистать дело) – судья оперся и на этот гнилой миф.

Комиссия имени Цуркан-Вевиорской тогда же еще пару актов изготавливала. В одном из них судья теперь углядел: "…Также выпустил балки и строительные леса над участком и домом соседей… Адм. комиссия ходатайствовала…" – и т.д. Ну, и что – выпустил. Только никакие не балки, а часть лесов; и не над участком и домом, а над оградой. И на две недели всего – на время оштукатуривания. И давно уже – в 1997-ом. Но вот и через 5 лет судья припоминает агрессию 3-соточного Чилингаряна против 60-соточного Башилова, – включая в мотивацию для сноса не только дурную характеристику дома, но и антисоседский характер его владельца.

"…Нарушена инсоляция жилого дома соседа Башилова". Пять лет талдычу судьям: "Откройте же вы, наконец, словарь, узнайте, что такое инсоляция, там три слова всего: "освещение солнечными лучами"; да взгляните на план участка с домом – вот, вот она стрелка "Север-Юг"! Мой дом-то, по отношению к соседскому – с С е в е р а! Не доверяете стрелке, приезжайте сами и зрите: это дом Башилова в полдень отбрасывает на нашу ограду прямоугольную тень, но никак не мой – на него; это Башилов весь день в окнах своего дома купается в солнечных лучах. Увы… И Орфанова, и Гранкова, и теперь Николаев, и так называемый специалист из рай/адм-ии Овсянников, и эксперт Дерягин, и профессиональный лжец Чапания (самый первый) будто и не ведают, что Россия расположена в Северном полушарии. До сих пор не могу объяснить этого феномена тупой безграмотности. Чапания, тот хоть сознательно лгал; а эти? Видно, у всех у них проблемы с полушариями мозга…

При этом Николаев педантично упоминает и об экспертизе, проведенной по моей инициативе и за мой счет ЗАО "Инжстройсервис", в заключении которого говорится: "…Соседний участок не затеняется построенным домом ввиду меридианального расположения строений; признаки начавшегося разрушения отсутствуют", – но остается невозмутим: "Суд не находит возможным доверять указанному заключению, так как оно …проводилось без судебного постановления… без каких-либо приборов…". Глаза – вот единственный прибор, который нужен тебе, Николаев, чтобы увидеть, куда тень падает; и долго, сколько душе угодно, шарить ими по всем конструктивным элементам дома в поисках щелей, куда уже заползли тараканы… Не найдя куда, они, видно, тебе в голову заползли: полагаешь, что я купил это ЗАО, и оно за 100 долларов рискнуло продать мне свою лицензию?.. "Ха-ха, – скажет тебе "Инжстройсервис", который в мае 98-го располагался на пр. Энтузиастов, 17, оф. 42, дом. тел. Старчевского А.В. 242 82 95, – за копейки не продаемся!"

Судья переписывает не только сознательную дурь эксперта Дерягина о инсоляции, но и слово в слово передирает цитату, над которой сам же усмехался год назад, когда я ее зачитывал в своих возражениях: Отсутствие любого из предусмотренного комплекта документов, несоответствие его формы, порядок разработки, согласования и утверждения, требованиям технических норм есть нарушение специальных правил, которые повлекут за собой негативные события, аварии, разрушения, несчастные случаи, частично или полной утраты строительного объекта своих эксплуатационных и иных свойств.

При этом цитату он не закавычивает, – то есть это полная уверенность уже самого судьи точно в том же изложении… Плагиат самим же осмеянного косноязычия… Дерягин заместил правописание злопыханием – и судья туда же. Сюр – Кафка и Дали в одном флаконе. "Несчастные случаи" означают, очевидно, что дом, обрушившись, будет затем, как живое существо долго конвульсировать, увеличивая список своих жертв.

Николаев идет и на передергивание цитат из коротенького заключения Дмитренко сентября 96-го. Из ответа эксперта на 3-ий, последний, вопрос судьи Люльчева: "Что необходимо исполнить застройщику и УАиГ для узаконивания дома? – он выдирает лишь первую половину: "Возможность выдачи Чилингаряну необходимых документов зависит от выполнения условий Постановления от 08.05.1996 г". А это – стандартное для всех застройщиков Постановление Главы р/адм-ии, разрешающее мне строить на участке дом – после того как я получу РД в УАиГ. Но ведь я все, что от меня зависело (кроме взятки) исполнил: заплатил штраф за самострой, внес необходимую таксу в УАиГ, получил на плане участка 7 согласований и…и уперся в Чапанию. Дело было уже за ним, а не за мной. Поэтому тогда еще не кормленный Башиловым Дмитренко написал второе условие узаконивания дома: "УАиГ необходимо рассмотреть возможность разрешения строительства". Так кто первым должен исполнять два этих взаимосвязанных условия – Чилингарян или Чапания? Кто должен был сказать мне либо "Да" (тогда второе условие, от застройщика, исполняется без промедлений), либо "Нет" (и документально объяснить, почему). А Николаев ради окучивания факторов для сноса показывает лишь условие для застройщика.

Теперь он опирается на те искаженные факты и провальные доводы, – как с теми же перемычками, – на которые я указывал в своих возражениях и которые тогда настроили его самого настолько, что он не счел нужным брать их всерьез. А вот теперь – счел. В этот раз он заглядывал лишь в заключение экспертов и не заглянул в возражения на них застройщика, по образованию и практическому опыту инженера-строителя. Будучи в простых строительных реалиях – которыми, между прочим, владеет каждый грамотный человек – "валенком", он перечисляет все утверждения, которыми вдохновили себя эксперты, ангажированные, по меньшей мере, чиновно-судебной солидарностью, не без телефонного, наверняка, наущения, с материальной обслугой от Башилова.

И как бы ты, читатель, вновь ни заскучал, все же прокомментирую наиболее грозные симптомы смертельной болезни дома, продиагностированные строительными эскулапами и переложенные теперь судьей в решение. Ведь сюжет истории, повторюсь, еще не исчерпан, и комментарии нам (или, пожалуйста – мне) понадобятся в самом конце – при вынесении диагноза государству "Россия" 1996-2003 годов с мерой его ответственности.

Во-первых, судья, как попка, повторяет ложь экспертов: "…выявлено, что отсутствует арматура в фундаменте", – и ухом не поведя на заявленное мною год назад настоятельное требование проверить этот факт в присутствие работника суда. Сам же не пожелав схватить лжецов-экспертов за руку, он теперь опирается на их ложь. Очень удобно! Главное, никаких хлопот.

"…Бетон не уплотнялся, стены дома имеют трещины, причины их образования – недопустимые деформации основания…". Если в фундаменте нет трещин, их не может быть и в стенах – сквозных трещин в кладке на всю высоту. Ни одной такой не найдено; нет доказательств – снимков. Отыскали две волосяные на штукатурке; причем, одну из них, практически невидимую, вынуждены показать на фото стрелками: дескать, там она, возьмите лупу. А это был след отторжения пластмассовой трубки, замурованной в штукатурке на половину высоты дома. Сквозная доказывается просто, и нормальные эксперты это знают: предъявляются на одном листе два снимка, снаружи и изнутри, чтобы сопоставить одинаковую конфигурацию. Дом снесен, но материалы заключения целы – и где там пары таких зеркальных снимков? Нет их. А что есть? Косая 1,5-метровая и указанная стрелками вертикальная от пластмассовой трубки, для электропроводки, обе трещины сняты снаружи. И это всё. Врут эксперты, врет судья, старательно переписывая их вранье.


"…Нагрузки на грунт под подошвой фундамента превышают расчетное сопротивление грунта основания". "При уменьшении прочности грунта неизбежно произойдет потеря устойчивости основания и, как следствие, разрушение здания". Чушь. Если бы нагрузки превышали, грунт под подошвой давно разверзься бы и под весом дома просел, вводную трубу водопровода – а все годы в дом подавалась вода – порвало бы, случился бы потоп и всё прочее, что невозможно скрыть. Даже небольшой провал здания башиловцы легко измерили бы, у них было 7 лет; а в материалах дела по сему поводу никаких данных, – все, дескать, в будущем: сейчас превыша-ают, дескать, превыша-а-ают, а потом бац! – и случится.

На самом деле под весом здания грунт в подошве в первые годы уплотняется на 15-20 мм, визуально это трудно определить, а потом стабилизируется. Так с какого бодуна произойдет "уменьшение прочности грунта", если оно не произошло за 4 года до экспертизы и еще 3 года не происходило после нее? Ни оползневых явлений, ни подземных ключей, ни червей-грунтоедов эксперты не предъявили. С человеком – понятно: если выпьет лишнего, у него как раз и произойдет уменьшение прочности в ногах и он рухнет. Вокруг – сотни домов, под ними грунт не разверзься, а вот под моим, каркают, – разверзнется! Вы слышали такое, чтобы покупатель устоявшегося дома сразу требовал бы откопать фундамент, чтобы заглянуть в подошву?

"Учитывая циклический характер знакопеременных деформаций…со временем произойдет разрушение стен, в которых уже образовались трещины". Звучит наукообразно и внушает судье уважение, – особенно с сочетанием "уже трещины" (на которые судья не поехал взглянуть). Настроение иной женщины, скажем, тоже носит циклический характер… Но эксперты, учтя природные циклы, не учли отводящий дренаж, который значительно снижает влажность подошвы. Так откуда возьмутся природные, пардон, менструации, если я обеспечил минимальное воздействие мороза на фундамент? Да будь разрушения в фундаменте, неужто бы их не отсняли с торжествующей вспышкой!

"Аварии пока не произошло, так как действующие нагрузки на перекрытия не достигли регламентированных нормами". Все-то им уже известно: что я втащу станки и они завибрируют вкупе с новогодними вакханалиями вокруг елки, и дом мой пойдет ходуном. А ведь знают: максимальные нагрузки на коробку дома (страшные для Башилова) – вовсе не от плящущих вокруг елки человечков зависят и не от веса мебели, а от шквальных ударов ветра; а Московия в июне 1998-го пережила ураган, когда в одной столице переломало сотни деревьев. Такой раз в 20 лет бывает. И что с домом сталось, – может, крышу сорвало или черепица летала, лишь по чистой случайности не задев Башилова? А башенку, едва прищемленную на верхушке дома – ту точно должно было унести на радость адм/комиссии. Однако не унесло ни балясины из перил – вы это, г-да эксперты, плюс Николаев, засчитали? Или накаркиваете уже на следующее 20-летие?

"Даже при существующих нагрузках в любой момент может произойти разрушение здания, так как инфильтрация атмосферных осадков в основание фундаментов приведет к разрушению основания. Отмостка у дома некачественная". Ну и довод. Так и я могу заявить: в любой момент надумавшая сие голова может рухнуть на стол от тяжести пропущенных в нее осадков, если эксперт проинфильтрирует стакан "башиловки". Как будто наличие отмостки может как-то уберечь прилегающие грунты от инфильтрации осадков. Очередной вздор. Пусть отмостка отведет осадки на метр от фундамента – и что? По причине гравитации они вскоре же просочатся в основание дома; но в моем случае по той же причине уйдут в дренаж. Вовсе не для того отмостка устраивается. С нависающей части крыши над балконами осадки вообще стекают на 2,5-метровом удалении от фундамента. А они уличают меня в некачественной отмостке, которая устроена для того лишь, чтобы на стену чистый дождь отбрызгивал, а не с глиной. Идиоты, ей богу! Но, скорее, грубо прикидываются; Потому что судья-экзаменатор – лопух; а аппаратура – не при нем.

"Глубина залегания фундамента меньше, чем глубина промерзания" Вот классический казус: цветочный горшок на подоконнике раскрытого окна. Законом предусмотрена ответственность в случае, если он выпадет на улицу и убьет прохожего: убийство по неосторожности. Ведь владелец горшка обязан знать, что от порыва ветра створка окна может горшок столкнуть, а внизу в это время может идти прохожий. Никакие самые невинные глаза и вздернутые плечи – мол, знать не знал! – не снимут ответственности. Обязан был знать! А эксперты мои прикинулись дурачками: мы не обязаны, знать, что глубина залегания легко восполняется наружным обвалованием дома грунтом на недостающую высоту. А этой глубины, по их же строгим прикидкам, недостает сантиметров 15. Неужели пара самосвалов грунта для подъема уровня двора сопоставима со стоимостью дома? А они невинно пожимают плечами: ничего не поделаешь – глубина промерзания, и все тут. И вслед им – Николаев: это фатально, только сносить. Но именно для него я в возражениях пояснял, что проблема выеденного яйца не стоит; тем более, не кто иной как суд определил экспертам дать рекомендации по сохранению дома, если такое возможно и разумно по затратам. Уж молчу про то, что дренаж оттягивает влагу от подошвы и за 5 зим фундамент нигде морозом не деформировало, иначе были бы снимки.

"Наиболее нагруженная стена ослаблена вентиляционными каналами". А вентканалы, поясню – в высокой глухой стене, ближайшей к Башилову. Так что и это туфта: наиболее нагруженная не та, где вентканалы, а противоположная, – на нее опираются не только балки и стропила, но и их консольные продолжения с нависающей частью крыши и балконами; кроме того, в ней много окон и две балконные двери, и напряжение на каждый ее квадратный метр гораздо больше, чем у стены "башиловской". Если и начнутся в теоретическом будущем проблемы, то именно с этой, дворовой, стены. Самое слабое место, действительно, вентканалы. Но почему даже тут ничего не случилось? Да потому что в швы кладки 3-го и 4-го этажей заложена не обычная 5-миллиметровая арматура, а 10-ммилиметровая, профилированная.

Ликбез для экспертов. Специалист судит о качестве стены именно по тому участку, где вентканалы, и убедившись, что тут все в порядке, зря на других участках не колупается.

Ликбез для экспертов. Если треснула стена снизу доверху. Через каждые полметра на всю высоту трещины выдалбливаем отбойником горизонтальные гнезда, вставляем в них гантелеобразные толстые арматурные анкеры и заливаем трещину с гнездами крепким пескобетоном, донельзя уплотняя в последовательно поднимаемой опалубке. Тогда этот участок стены на разрыв будет даже крепче, чем остальные. Правда, это имеет смысл, если причина возникновения трещины локальна, а стены здания отошли от вертикали незначительно.

А вот особая цитата из решения: "При строительстве здания Чилингаряном нарушены требования по инсоляции как его строения, так и строения на соседнем участке". Что-нибудь понял, читатель? Это не ошибка; на все подобные ляпы в судах, уж если прозевали, потом специально выносятся определения с уточнением, и с этим строго; в моем деле, например, два таких спец-определения. Нет, это не описка, это написал русский человек с высшим образованием. И он поставил диагноз своему интеллекту, – еще раз подтвердил, что нет такой силы, которая заставила бы его заглянуть: а) в толковый словарь, чтобы узнать, наконец, что это за гадость такая – инсоляция, и б) в учебник географии, где всем землянам раз и на всю жизнь поясняют, что вертикальная стрелка на картах с острием и оперением означает, соответственно, Север и Юг. Судья Николаев бестрепетно решил, что мой дом нарушает также инсоляцию…самого себя! Я, то есть, не обеспечил свой дом солнечным освещением со всех сторон… И это еще одна причина для сноса. В 98-ом, в кассационнной жалобе на решение Орфановой (перенос дома на 1 метр) я позволил себе выписать ему диагноз: "Салтыков-Щедрин с признаками Ильфа-Петрова". К цитате Николаева теперь можно добавить "…и конвульсиями Трушкина-Коклюшкина". Но, может, у тебя иное мнение, читатель? Тогда тебе надо бояться собственной тени, поскольку она, следуя логике судьи Николаева, нарушает требования твоего же здоровья.

Крокодильи слезы судьи.

Прочитав это решение, я понял, что проиграл бесповоротно. Против экспертного лома еще есть прием – собственно суд. Но против лома суда… да безнадежно просроченного, – до того, что второе "о" хоть на "а" меняй… Да уже переданного на исполнение… Считай, уже череп проломили… Диалог с судьей еще возможен, если строки его решения хотя бы вменяемы. Но о чем говорить с деятелем, которому проще обблевать свой федеральный мундир, чем заглянуть в словарь Ожегова и в план участка? Всё равно, что пытаться вызвать морщины на валенке, даже сильно сдавливая его… Внешность Николаева Максима Николаевича мне так и запомнилась: ладный молодой человек, скорее блондин, чем шатен; гладкое, не лишенное приятности, невозмутимое лицо, на котором трудно представить внезапно вырвавшуюся изнутри "эврику" и прочие умственные упражнения. Даже странно, что в первый раз у него хватило ума раскусить экспертов; но, видно, весь лимит тогда же и был исчерпан.

Но почему более полугода он сопротивлялся натиску Башилова? Тот ведь требовал немедленно выдать ему исполнительный лист на самостоятельный, без участия владельца, снос. Что его удерживало, чего ждал? Казалось бы, раз уж безвариантно приговорил, так и валяй себе дальше по букве закона. Уж не меня ли ты ждал, Николаев?

Теперь я знаю, что наша судебная система не прочь подвесить всякого правдоискателя на краю пропасти, но чтобы у него была твердая кочка для цепляния; а сорвался – оп! – ниже какое-нибудь корневище; лишь бы ты, демонстрируя живучесть, пальцев не разжимал и хватался за все кустики, но страшился бы каждый раз: это уже последнее спасение! (Мы это не раз видели в кино). Вот Николаев вынес мне снос; но знает, что у меня есть кассационный срок, и чует, что его решение, на две трети основанное на том, что он сам отверг (причем, на этот раз не выдержал принципа очной состязательности – застройщика с приехавшими впервые в суд экспертами), – не особенно-то чистое, что у меня есть шанс – довольно надежная "кочка". Но вот я неожиданно для него сам профукал сроки, и что – совсем сорвался? Нет, как же, Николаев снова обеспечивает мне "корневище" в виде определения, в котором предлагает подавать заявление о восстановлении срока кассации по полной форме. Правда, вместе с тем он включает службу приставов для исполнения, то есть снова срывает меня с корневища на последний кустик. Но судья и тут мудр, – имеет ввиду, что это всего лишь Башилов подсуетился и выцарапывает немедленное исполнение; да кто ж Башилову вот так сразу позволит; ты, Чилингарян, если живуч, борись и иди ко мне, и проси, и убеждай, чтобы я переносил исполнение; глядишь, что-нибудь и придумаешь, это же ведь не последняя кочка; ты, главное, пальцев не разжимай… и меня убеждай, и облсуд, в том, что мое решение немного того… неполноценно; и тогда, как знать, придется его отменить, как и три предыдущих – разве ты не убедился? – так думай же, как правильно цепляться, и цепляйся, и знай, что, может, еще один уступчик тебя ждет…

Но, пардон, Николаев, сколько же можно обрываться и вновь цепляться? Это все ж таки не кино. Пусть ты и зачарованный зритель, но я не каскадер, в кончиках пальцев у меня ощущение предела. Игрища твоего судопроизводства не для меня. А это значит, что к тебе я уже не приду – хотя бы как к автору заблеванного всякими глупостями решения. И тем более не пойду к Башилову – брать то, что он даст мне напоследок, чтобы дом достался ему. Не буду цепляться за, действительно, последнее – сапог победителя.

Вовсе не имею в виду, что Николаев, быть может, ждал мзды ради облегчения моей участи, – такое ожидание судей в деле было, думается, маловероятно. Всё это время, – а с момента решения до сноса прошло больше года – он, может, подавал мне негласный вызов на разговор как бы с общечеловеческим пониманием, – как-то мне мягко, что ли, убеждать, что его представления о живучести дома все же, как бы это поделикатнее для федерального судьи, не совсем корректны. Это если отбросить картинку с краем пропасти. "Все же я человек, пойми ты, – как бы вроде намекал мне судья, – и многое смогу понять".

Но если ты нормальный человек, зачем утверждаешь, что собственная тень от солнца нарушает человеку (как и дому) требования здоровья? Если ты такой совестливый, что до последнего сопротивлялся исполнению сноса, зачем его принимал? Почему не дал телеграмму адвокату, чтобы мы с ним обязательно явились? Что решает одна неделя оттяжки, если дело тянется уже 329 недель? Может, счел несолидным вновь беспокоить господ экспертов, прибывших из Москвы в Подольск? А мой интерес? Дом, как-никак – материальная основа жизни человека с семьей. Ты же видел в деле запросы Башилова в инстанции на предмет наличия у меня иной недвижимости или накоплений: пытался доказать, что дом я изначально строил для продажи. И ничего таки не нарыл. И ты знаешь ведь, Николаев, что это у меня единственное жилище. Так почему перед тем как подмахнуть снос, сам не поехал хотя бы убедиться собственными глазами, какая опасность грозит Башилову с Овчинниковой? Или ты подумал: сам приползешь ко мне просить пощады, раз в назначенное время не являешься? Но и те тоже ведь не явились, все пятеро, почему же ты в их пользу решил, а не отложил как минимум? Я не доказал своего, но и они обратного не доказали, ты сам год назад узнал цену их доказательствам. Сам убедился, что вся эта экспертная кодла на самом деле – 6-ой встречный истец в деле, специализированнее всех требующий сноса. И эксперты так же независимы от соседа + ДСК + 2 администрации + УАиГ, как сиамские близнецы друг от друга. Так что же ты не обеспечил того, чтобы я в открытой состязательности ответил им – это честно?

Понятно, редкий судья на попятную пойдет: гонор, как-никак; хуже того, взыскание по службе… Но у меня-то жизнь рушится… И что дороже?

Черная пора.

[Итак, дело для меня завершилось 2 января 2004-го, когда я убедился, что от дома не осталось никаких следов. На следующий день позвонили из Армении: умер отец. Так совпало. Полетел его хоронить. От него, кстати, мне никакого жилья не выпадало, ни средств на него; в 22 года я стал "приймаком" у своей жены и ее матери в Ленинграде. Хотя никакого значения это, конечно, не имело; отец до пенсии был школьным учителем; с матерью они разошлись в 1967-ом, мне было 20, и тогда же я в последний раз плакал. Если бы мне с домом удалось, я планировал позвать к себе отца пожить. Не получилось.]

[И остался я безвылазным должником. И зять Артур, и мебельщик Андрей Филоненко (мягкий, деликатный человек), на которого Артур перевел мой долг в 20 000 долларов, настолько были уверены, что я дом все же отыграю, и теперь моим крахом были так поражены, что никогда потом не трясли меня на предмет: "Доставай, где хочешь!" Понимали, что грабить не пойду; а если и пойду, всё равно не получится. У них были взаиморасчеты: Артур через свой магазин продавал некондиционные обои и мебель, – и, видно, смогли как-то списать эту сумму по статье "безнадежные убытки". И Рязанцев не требовал обратно свои полторы тысячи аванса. Он больше не объявлялся, – очевидно, сделал вывод, что воевать с подмосковной башиловщиной, пожалуй, не легче, чем с тамбовской.]

[Мне еще довольно случайно повезло с бесплатным проживанием в Подмосковье. Падчерица балерины Лепешинской рекомендовала меня ей как человека домовитого, и Ольга Васильевна, предварительно побеседовав, – а было ей уже 87, – пустила меня содержать свою не оборудованную водопроводом дачу в Быково, а сама приезжала редко, у нее начались проблемы с ногами. Хотя чувство юмора сохранилось. Как-то оставляли ее на два дня одну, вместе с ее старенькой собачкой Сюзи, и давали наставления по лекарствам – отдельно для нее самой и Сюзи, и она сказала: "Главное, не перепутать. А то лаять начну…".]

[Наступил самый скверный период в жизни; прежние подобные теперь, пожалуй, показались бы сносными. Вяло, без особой веры я надеялся, что теперь, когда уже не надо маяться неопределенностью и придется осваиваться, так сказать, с нуля, начну хотя бы потихоньку отходить. Ведь руки-ноги целы, рабочей специальностью владею, на меня не нападали и не калечили. Увы… Хотелось бы знать, кто из высоколобых умников первым брякнул: "Уныние – грех". Надругаться бы промеж полушарий его мозга и, перпендикулярно заглянув ему в глаза, сказать: "А теперь не унывай… О'кей?".]

…………………………………………..
……………………………………………
…………………………………………….
…………………………………………..

………………..
………………………..
……………………..
[…………………..И уже ничто не смогло поколебать тенденции, – даже то, что в марте 2008-го сгорели все мои вещи, оставленные в коробках на чердаке дачи Лепешинской в Быково. За год так и не определился, где можно разместить свои коробки, если привезу их. За годы тяжбы они несколько раз кочевали с места на место, многие я вообще не распаковывал, и стал забывать, что; там у меня, даже скопилось любопытство, и я думал, с каким умилением обнаружу иные памятные вещи. Но быковский сосед сообщил, что дача сгорела дотла. В последнее время в ней бывали наездами, оставляя включенным холодильник, а проводка там древняя, она и не выдержала. Кстати, этой же весной упокоилась и сама Лепешинская.]

[От прежней жизни у меня остался чемодан летней одежды. Хуже всего то, что сгорела вся материальная память по прошлому: видеокамера с записями, кассеты, пластинки, магнитофонные катушки, фотоальбомы (в том числе и все фотографии дома); а еще письма – их я хранил с 60-ых, предвкушая, как потом перечитаю и вспомню многие забытые обстоятельства и даже события давней жизни… Увы – перечеркнуто. Будто удалили наиболее трепетную часть мозга, – именно таково было чувство крайней досады и беспомощности. Сгорели рукописи двух романов из всего 3-ех написанных; причем оба романа имели реальные шансы быть опубликованными. Теперь – отымели…]

………………………….
…………………………
………………………….
…………………………..
………………………………
……………………………..
……………………………
……………………………………….




                ;  ;  ;

                ;;
                ;

Вышеизложенная история написана в 2009-ом году.   За прошедшие годы  ничего  не изменилось. О дальнейшей попытке "бодания телёнка с дубом" за свой дом  есть ещё страниц 10.

С.Чилингарян,