Записки гастарбайтера, продолжение 8

     Часть II

     17.08. Под влиянием перемены обстановки снова был в раздумье — продолжать писанину о жизни в Корее или забросить? Что-то заставляет описывать всё это. Со временем многое забывается, и картина перестаёт быть цельной. Происходит искажение действительности.
     Итак, вчера вечером Пак увёз меня в Моху к Антону. Мы хорошо посидели, проговорили до полуночи, потом плохо поспали у него в «конуре». Антон живёт в домике из сэндвич-панелей, который его содян снимает для русских работяг. Комнатку, в которой он обитает, назвать жильём сложно, размеры её 1,5 х 2,5 метра. Рядом комната 2 х 2,5 метра, в ней живут супруги Люда и Степан, тоже земляки — нелегалы из Уссурийска. Есть ещё узенький коридорчик 1 х 3,5 метра, в котором находятся газовая плита и умывальник. Домик расположен в одном дворе с хозяйским домом, поэтому наши находятся под присмотром. Окно выходит на рисовый чек, и, несмотря на летнюю жару, вещи в его комнате зелёные от плесени. Спать было тяжко и душно, да ещё лягушки орали, поэтому проснулся несвежим и пошёл на стоянку такси, чтобы ехать к новому месту жительства и работы.
     Таксист слупил с меня двойной тариф — туда и обратно, но выбирать не приходилось, время поджимало. Вот с этого момента я начал терять. Счёт потерям потом подведу, равно как и приобретениям. Я знал, что всё примерно так и будет и не жалею о своём поступке. На завтрак я успел. Он был поганым по сравнению с тем, как готовили Пак и Чу. Работать поставили на конвейер, от движущейся ленты которого, мне вскоре стало плохо. Я выпросил у хангуков таблетку от головной боли, и даже часок поспал. До девяти вечера еле дотянул. Хорошенькое начало.
     Проживаем мы с Серёгой в половинке контейнера, размер которой три на три метра, причём вход через половинку соседа Пак Ван Соби. Ему на вид лет шестьдесят, а работает водителем на самосвале типа «Камаз», их при кондяне три штуки. Быт примитивный: спим на полу с подогревом от бойлера, есть телевизор, небольшой столик и вешалка для одежды. Душ на десять человек, не как на первом кондяне, там я практически один хозяйничал.
     18.08. Местечко здешнее называется ДженЕ-ри, а сам заводик не кондян, как предыдущий, а хесА. Сегодня мне немного лучше, и конвейер не кажется чудовищем. Работа в принципе несложная. Я, в основном, сижу возле движущейся ленты и выбираю посторонние примеси: деревяшки, пластмассу и прочее. Работа, как на рыбозаводе, только под ногами земля, сверху солнце, по сторонам Корея, а вот свежего воздуха мало. Работа очень пыльная, хоть строительный мусор в процессе измельчения смачивают водой. От пыли спасает мАсыка — респиратор, от грохота — квимАги — корейские беруши. Серёга, как более опытный, стоит у бункера и смотрит за подачей. В случае обнаружения крупных досок или арматуры, он кричит старшему смены, Ким Сэ Вону, тот выключает конвейер и помогает Серёге выбирать негабарит, чтобы не угробить дробилку — кон клЯчу и резиновую транспортёрную ленту. Утром и после обеда приходится чистить просыпавшийся щебень и вывозить металлолом. Если конвейер ломается, нас привлекают для ремонта. Работа немного тяжелее, чем на предыдущем заводе. Хангуков около пятнадцати человек, большинство из которых здесь же и живут по две недели. Потом один выходной и снова две недели работы: понедельник, вторник, четверг, пятница с 7 до 21 часа, среда, суббота, воскресенье с 7 до 18 часов. Зарплату хозяин платит вовремя, причём подгоняет её под выходной на конец месяца и старается традицию не нарушать.
     19.08. Мне повезло, два дня отработал и выходной. С утра ездил к агенту Юну в Моху за зарплатой. Деньги он дал только за июль, остальное пообещал заплатить в середине сентября. Пришлось купить подушку, одеяло и матрасик; постель, что мне предложили корейцы, даже на «секонд хэнд» не тянула. Вторую половину дня провёл с Антоном и Таней, они живут недалеко от Юна. У их содяна тоже волчья хватка, капитализм слабости не прощает, боссо тому наглядный пример. Поэтому Антон с Таней в напряжении, а стресс снимают соджиком: Антон по настроению, а Таня слегка. Но люди они неплохие, мне с ними легко. Это был мой первый спланированный выходной. Я его не выпрашивал, и мне его не подсунули в неудобное время без денег — это плюс. Питание в столовой приличное: мясо, морепродукты, яйца, овощи, фрукты и прочее. В «длинные» дни кормят пять раз, в девять вечера дают булочку и полулитровый пакет молока — уЮ. В короткие дни булочку и молоко не дают — капитализм. На этом заводе сделал открытие. Деньги и дерьмо по-корейски называются одинаково — тон. Там есть звуковые и грамматические отличия, но я их на слух почти не воспринимаю. Поистине великая нация. Повариха готовит не так вкусно, как у Пака, но местным нравится, и начальство ест вместе с рабочими.
     22.08. Первую неделю отработал, как договаривались с хозяином, на конвейере и в ремонте. Но потом он решил, с помощью русских, подготовиться к предстоящей зиме. Нас с Серёгой периодически снимают на хозработы: то в мастерской порядок навести, то ещё где-нибудь. Сегодня до обеда подстригали зелёные насаждения: бамбук, розы и прочее. Кусты роз большие, более двух метров и называются чанмИ кот. Работали все: хозяин, хозяйка, начальники поменьше рангом, ну и мы, конечно. У них отношения интересные, я ещё на старом заводе заметил. Если вышестоящий начальник приказал или позвал, то нижестоящие бегом рвутся выполнить приказ. А начальник делает вид, что он самый умный. Традиция такая. Серёга чётко вписался в их систему, а я вот не желаю. После обеда с Ким пандзЯном, он совмещает обязанности бригадира водителей и завхоза, мыли ёмкости для воды. На территории завода скважина, и воду закачивают в баки для пользования. Два пластиковых бака, тонн по десять каждый, и ещё один поменьше возле кухни. Я как заглянул  в них, мне чуть худо  не стало; воды по колено, а стенки покрыты зеленью на пол пальца. Мы этой водой моемся, зубы чистим, в столовой пищу готовят. Господи! Как нас всех не пронесло, прошу прощения. Наверное, перец, лук и чеснок спасают. Пандзян взял швабру, чем машины моют, совок, щётку из ванной комнаты и тряпку, о которую обувь вытирают, притащил из мусора ведро пластиковое, разулся, закатал брюки до колен и спустился в бак. Я наверху вёдра поднимал. Вымыл он хорошо, тряпкой вытер дочиста, но сам истинно восточный подход к проблеме! Какая тут санитария? Полный пофигизм. Я не ищу плохое, просто описываю то, что вижу. У нас в России весь завод от такой воды лежал бы в «дизентерийке» со смертельным исходом, а им, и нам с Серёгой хоть бы что. У нас и корейцев смещены понятия о гигиене и чистоте. Хангуки не войдут в комнату в уличной обуви, но могут залезть в твою тарелку своими палочками или ложкой, попробовать, или из своей тарелки подложить тебе кусочек на поднос, мол, попробуй, дружище. Абсурд полный.
     На днях территорию убирали, нечто вроде капиталистического субботника. Работали все, директор даже клерков из офиса вытащил и родственников. У корейцев, если женщина выходит замуж, фамилию не меняет, а дети принимают фамилию отца. Удобно, можно сходиться и расходиться, а паспорт всё тот же, экономно. Родственников хозяина узнать просто, у них фамилия Хан. Самому старому 78 лет. Он совковой лопатой машет наравне со мной, и, несмотря на то, что жизнь его согнула чуть ли не пополам, улыбается и везде успевает, очень жизнерадостный старик. Просил называть его аджоссИ — дядюшка. Я его один так называю, он доволен и любит со мной разговаривать. Итак, про субботник. Все дружно рылись в мусоре, во главе с хозяином, похоже, что это достаточно привычное занятие, а может, чтобы квалификацию не потерять. Ввиду жаркой погоды привезли лимонную газировку и макколИ — рисовую бражку, в ней даже рисинки плавали. Хангуки смешивают её пополам с газировкой и пьют. Я попробовал — не полезла, Серёга же пил с удовольствием. Представить только — два русских придурка вместе с хангуками роются на помойке посреди Кореи, будто во Владивостоке нет «Горностая». Мусор хоть и строительный, но всё равно это помойка. Как тут не вспомнить мудрые слова «деньги не пахнут». Не знаю, что Серёга будет дома говорить про работу, а мне придётся соврать из педагогических соображений.
     Ещё один нюанс. Завод состоит из двух линий. На первой из строительных обломков делают щебень, а на второй из щебня — отсев, попутно очищая его от пыли водой. Линию обслуживают три хангука: старик аджосси, ещё один безликий пенсионер, мы окрестили его Дуремаром, и чуИм — старший на линии - И Сан Су. Он среднего роста, телосложение плотное, лицо плоское, монгольское, глазки — щёлочки. Взгляд, как у сытого удава — ленивый, да и сам он ходит не торопясь. Ему пятьдесят два года, но выглядит лет на сорок пять. Это моё новое иго. Пенсионерам, видно, тяжело чистить линию, возраст всё же. Так чуим поплакался хозяину, и теперь я по утрам хожу чистить ту линию, это примерно на час — хан сигАн работы. Там почищу, а потом иду на свою линию работать. Мои два хангука зубами скрипят, но сделать ничего не могут. Должность не та, да и хозяин  не родственник. Я пытался объяснить им, что это абсурд, но здесь свои законы. Мне в принципе нет разницы, где чистить, там даже легче, да и чуим кофе угощает после чистки. Я сначала пытался «дурака включать» по старой привычке, но чуим находил меня, смотрел спокойно и шёл к кваджАну, он вроде главного инженера. Кваджан похож на Адриано Челентано. Лицом смуглый, почти европейские глаза, кстати, в Корее многие с европейскими глазами. Этакий корейский Адриано Челентано, такой же шустрый, вихлястый, носит очки, шляпу и даже есть лысина. Строит из себя большого и умного начальника, но если хозяин позовёт, тоже бежит, как все. Чуим не бегает, я не видел. Кваджан подойдёт ко мне и отправит к чуиму, а в это время Серёга чистит мою линию. Он сейчас при мастерской и на конвейере не работает. Никакой логики. Эта страна мне вообще кажется нелогичной, неправильной. Она не укладывается в моё восприятие, и я не могу к этому привыкнуть. Сегодня утром чуим после выходного приехал поздно и молчком, даже не поздоровавшись, прошёл по линии. Лицо - маска, очочки кругленькие, этакий гибрид Генриха Гиммлера и Лаврентия Берии с глазками–щёлочками. Да, ещё заметил, что многие корейцы напоминают моих русских знакомых: фигурой, осанкой, даже иногда характером.
     5.09. Уже пошёл шестой месяц, как я не был дома. Это много, но это почти половина намеченного мной срока. Если всё будет благополучно со здоровьем, работой и прочими зависящими и не зависящими от меня обстоятельствами, к весне поеду домой. Так надолго я из семьи ещё не уезжал. Вчера были в Кёнджу. Серёге зарплату выдали, — обувь ему искали. У него сорок пятый размер, а корейцы маломерки (или недомерки), у них с такой обувью проблемы. Еле нашли, полгорода облазили. Я был за переводчика. Серёга около полусотни слов знает, и то по работе: подай да принеси. А я уже немного начинаю воспринимать их маль — речь на слух и, пусть с трудом, читаю и пишу. Серёге купили разговорник русско–корейский, да я ещё ему корейские слова русскими буквами в блокнот записываю, пусть учит, не позорит русских людей. Он с зарплаты покупает телефонных карточек на пятьдесят тысяч вошек и домой жене по часу звонит, как будто без него семья рухнет вместе с Россией.
     Стал за собой замечать странные вещи. В голову приходят стихи, причём не по порядку, а строками и куплетами вразнобой. Я беру кусок картона, маркер и записываю строчки там, где чувствую их место: вверху, внизу, посредине картона, а вечером в контейнере стараюсь осмыслить и упорядочить записанное. Поначалу думал, что «погнал», потому что приходит про Бога, Иисуса Христа, Богородицу, Божью волю и прочее в том же духе. Мне ещё «психушки» корейской не хватало для полного счастья, приехал на заработки. Потом гляжу, вроде, всё нормально, кроме стихов, пусть приходят, погляжу, чем закончится. Я ведь стихи только в школе читал, ничего в них не понимаю, поэтому пишу, как приходит, только пытаюсь передать доступно. В Корее, у меня сложилось своё понимание Бога. Я верю в то, что есть некая Высшая сила, которая управляет миром, и помогает мне не пропасть в различных жизненных ситуациях. Божья воля заключается, для меня в умении видеть в окружающей жизни благоприятное и негативное; я раньше этого не замечал. Я учусь не биться лбом о стену и не создавать проблем, а, по возможности, облегчить свою жизнь и оставить в ней место для радости и познания мира и себя. И не грузить себя и окружающих людей дурацкими проблемами, в основном, пустыми и надуманными. Это всё интересно и полезно для меня.
     7.09. Хеса, поистине, «золотое Эльдорадо». За три недели я немного разобрался и знаю, что говорю. В Корее интенсивно строятся, а старые сооружения ломают, и обломки везут сюда. На моих глазах ломали двухэтажный домик. Подъехал экскаватор с насадкой вместо ковша. Насадка похожа на клешню краба, её так и называют коккЕ — краб. Экскаватор покрутился, покусал домик за четыре угла и простенки, потом тросом зацепили, дёрнули, и домик упал, как карточный. Остались мелочи: измельчить обломки, загрузить в самосвалы и вывезти. Здесь, на заводе, из отслужившего свой срок железобетона, кирпича и асфальта производят щебень разных фракций от крупного до отсева, почти песка, и продают. Мусор принимают через весы, и только за предоплату. Затем его на полигоне сортируют и всё: камни, доски, цветной металл, арматура, пластик — утилизируется и продаётся. Даже в специальном бассейне, там, где отстаивается отработанная вода, собирают мелкие шарики пенопласта. Дуремар периодически подходит, большим сачком вылавливает пенопласт и упаковывает в мешки. У офиса на флагштоках три флага: Кореи, хесы и экологический. Возможно, хозяин имеет налоговые льготы. Директор нашего завода — женщина, её называют исанИм. У них с садяном какие-то странные отношения, может и супружеские. У садяна в Ипсиле есть ещё заводик по производству пескоцементных блоков.
     Названия некоторых должностей иные, чем в первом кондяне. А как хангуки любят, когда их по должности величают, даже самые мелкие начальники, особенно, если прибавляют окончание — ним — уважаемый. Иерархия чётко соблюдается. Я уже освоился и называю начальство по должности, а работяг по имени, им это нравится. Они удивляются, что со мной можно общаться, хоть я здесь всего пять месяцев. Я знаю много слов существительных, а вот глаголов, прочих частей речи и грамматику похуже. Такие вещи на слух непросто изучать, время нужно, а его практически нет — это минус. Мне дали псевдоним Ким Сон Чин. Им я подписываюсь в ведомости за зарплату, точнее не подписываюсь, а прикладываю палец, намазанный красной мастикой. Наверное, страхуются, чтобы перед эмиграционной службой не засветиться. Местные корейцы дорожат своей работой, хоть получают относительно немного, от миллиона двухсот тысяч до двух миллионов вон, плюс праздничные бонусы. Говорят, бонусы весьма приличные. Если начальник приказывает, они идут делать без разговоров. Тот, кто протестует — не задерживается — капитализм. Несмотря на занятость, произошёл скачок в изучении языка. Хангуки обитают рядом, и я могу зайти поболтать, что-нибудь спросить. Да они и сами заходят по простоте душевной и даже не стучатся.
     15.09. У чуима И Сан Су приболел и не вышел на работу Дуремар, и меня на время перевели на его линию. Серёга так и работает при мастерской, а на моей линии хангуки разрываются вдвоём. Сегодня чищу лопатой конвейер от песка, подходит Серёга, окликает меня и с улыбочкой-гримасой говорит:
     — Валерий, у нас гость.
     Рядом с ним стоял Антон в зелёной, трикотажной рубашке с короткими рукавами, светлых полотняных шортах, чуть ниже колен, сандалетах на босу ногу, на голове бежевая кепка-бейсболка с длинным, гнутым козырьком. На кончике носа сидели «шторы» — тёмные, круглые очочки как у кота Базилио. На шее, на шнурке висела модная зажигалка, оформленная под «сотик». В одной руке открытая бутылка пива, а в другой чёрный пластиковый пакет. Да, «явление Христа народу» было обставлено скромнее. Время рабочее, одиннадцать часов. Подошли несколько корейцев и с интересом смотрели на нас. Антоха с возгласом:
     — Валерий, друг, я к вам в гости, — подходит ко мне и, естественно, подвыпивший. Я поздоровался и Серёге говорю:
     — Ты зачем его сюда привёл, цирк устроил? Веди в контейнер, в обед поговорим.
     Серёга его увёл, и аджосси ко мне с вопросом:
     — Валери, кто это, чИнгу — друг?
     — Чингу, чингу, — ответил я и взялся за лопату. После обеда, пришёл  в  контейнер, где мы обитали. Антон уже успел сходить в поселковый магазинчик и купить пива и фруктов. Оказалось, что у него очередные «критические дни». Когда Антон с Таней уходили от меня на восход солнца, ещё на первом заводе, это было красиво, но как бы нереально. Я это умом объяснить не могу, но неправильность ощутил. Антон живёт в двух мирах. Один мир — трезвый. Он постоянно создаёт ему проблемы: заставляет работать, ставит в рамки, держит в напряжении, пугает одиночеством. Антон не дружит с этим миром. Другой мир — пьяный. Антон выпивает стаканчик–другой, и напряжение уходит. Он становится сильным, всемогущим, этаким суперменом. У него мать работает киномехаником, и Антон с детства пересмотрел кучу фильмов, да и теперь, по его словам, не может без кино. Телевизор для него — жизненная необходимость. Он дословно помнит диалоги и реплики героев и частенько их цитирует. Он сорит деньгами, когда они есть, и куда-то рвётся. Состояние счастья Антон поддерживает периодическими возлияниями, то есть фактически — это запой на несколько дней. Потом деньги кончаются, и наступает жуткое похмелье. Может, и не совсем жуткое, но ему надо идти на работу, а работы нет — кончилась, денег нет — кончились, крыши над головой нет — съехала. И так он живёт не по спирали возрастающей, а по замкнутому кругу.
     В этот раз у него был очередной мёндёль — день зарплаты. В Тане тоже было что-то неправильное, поэтому они и притянулись, но соединиться не смогли. Он её доставал своим присутствием, ревностью, неспособностью быть ей поддержкой, а здесь, за границей, им двоим было бы легче жить. Одно бревно — вертлявая деревяшка, а два соединённых бревна — плот. Вдвоём легче плыть по житейскому морю. Итак, Антоха получил зарплату, и они с Таней «запали» в мотель. Нет, вру, всё было не так. Антон мне был должен денег, и что-то долго не отдавал. Тут ему выдали зарплату, мы созвонились и решили встретиться. Серёга увязался со мной, и мы после работы, поехали к Антону в Моху. Я забрал деньги, а время было только девять вечера. Антон с Таней хотели ехать в Ульсан, в ночной универмаг за одеждой, поизносились, а я говорю:
     — Поехали в Ипсиль, давно не виделись, посидим, поговорим, курочку жареную съедим и насчёт моего Дня рождения договоримся. Короче, это я их подбил, но меня совесть не мучает, они бы и без меня мёндёль устроили. Вчетвером поехали в Ипсиль, в сиктан. Курочка была чудесная, а к ней кувшин разливного пива. Пиво, говорят, у них вкусное, но я вкуса не понимаю. Сидим, разговариваем, вдруг слышим на улице русскую речь. Серёга подскочил и на выход. Мы выходить не стали, разговор шёл интересный, и Серёга был лишний. Посидели с часок и по домам. Антон с Таней домой не поехали, не было у них общего дома, а пошли в мотель с водяной кроватью. Набрали с собой продуктов для подкрепления сил и, видно, им так понравилось качаться на этой водяной кровати, что утром на работу не пошли. После обеда содян Чен (прозвище — Лысый, у него лысина на макушке, а для корейцев это редкость) приехал, забрал Таню и увёз, а на Антона, видно, махнул рукой, устал воспитывать. Антон пошёл искать Таню. Обошёл все «явки»: завод, Танину комнату, где они жили вдвоём с россиянкой Надей, по словам Антона, колдуньей. Короче, Антоха Таню не нашёл, подкрепился соджиком до нужной кондиции и поехал к нам, на «помойку». Водяная кровать, оказывается, имеет подогрев (ну, капиталисты могут человеку приятное сделать), а они с Таней в пылу страсти забыли про подогрев, и Антон застудился. Вечером втроём после работы поехали к содяну Чену. Наврали ему, что домой уезжаем и Антона с собой забираем, чтобы Чен расчёт поскорее сделал, и чтобы аванс — кабуль выдал на сигареты и прочее. Содян опешил:
     — Я ему позавчера зарплату выдал, семьсот тысяч вошек. Я в ответ:
     — Нет у Антона денег.
     Во время беседы Серёга стоял рядом, молчал, но своим видом содействовал переговорам. Уговорили Лысого, и тот сказал, что аванс даст через неделю, а расчёт 10 октября, в зарплату. Вот тебе и похмелье: денег нет, работы нет, Тани нет, крыши нет, короче, «принц на бобах». Таня осталась работать у содяна, по словам Антохи, он на неё «глаз положил». Хангукам нравятся россиянки, а Таня — привлекательная женщина. Здесь же на заводе крутилась Марина, переводчица. Я не хотел Антона к нам устраивать, достаточно его узнал, и начал с ней говорить, чтобы Антона в Россию помогла переправить на расчётные деньги, но, видно, не судьба. Серёга влез в разговор и сказал, что сам будет за ним присматривать. Ну, педагог Макаренко с «помойки»! Мы поймали такси, забрали вещи Антона, а он всё пивко попивает, хорошо ему, благо, магазинчики на каждом углу. Я Антона спросил:
     — Деньги на такси есть? Он говорит:
     — Есть немного, в сумке в багажнике, на такси хватит. Я не стал искать, свои двадцать тысяч вошек  заплатил, и мы поехали. Потом оказалось, что денег у него нет, мелочь одна — чандОн. Короче, остались мы втроём на «помойке». Нашему садяну наврали, что у Антона жена есть, а работают на разных заводах, общей жизни никакой. А садян–то Антона помнил, он же нас в сиктан возил на пуль коги, поэтому взял на работу, а заодно и Тане работу пообещал. Поставили Антоху работать к чуиму И Сан Су, «Лаврентию Палычу», вместо меня. Работа тяжёлая, каждое утро песка–отсева нужно перекидать около двух кубов. Это после пластика, где Антон в кремовом, рабочем костюмчике пластмассовые детальки из пресса вынимал, да гранулы в бункер из мешка высыпал. Сколько я вагонов щебня перекидал, даже считать не хочется. Вечерами мы разговаривали, я опять пытался ему кое-что объяснить. Антон, как собачка, всё понимал, но на пользу ему так ничего и не пошло. Наверное, это не я его учил, а он меня своим образом жизни. Я не мог уделить ему много времени. Пока придёшь с работы, умоешься, бытовые проблемы разрешишь, немного пообщаешься, уже и спать пора. Мы все работаем в разных местах и общаемся, в основном, во время еды и после работы.
(Продолжение следует)