Последний полет перебежчика

…Из-за взгорка показался самолет с белогвардейской эмблемой на крыльях. Он то поднимался, то опускался. Летчик с пышными белыми усами старательно высматривал кого-то на земле…

Как в кино
Этими кадрами начинается сюжет второй части знаменитой кинотрилогии «Неуловимые мстители». Сюжет мизансцены таков: после недолгой погони белогвардейский летчик с внешностью английского лорда попадает в плен к «красным дьяволятам», которые передают легендарному командарму Буденному изъятые у пленника крайне важные документы командования противника.
Как бы неправдоподобно не выглядел этот эпизод, у киногероя с пышными усами есть вполне реальный прототип. Но нам интересно другое: описанный эпизод имеет самое непосредственное отношение к нашей малой родине.
Автор повести «Красные дьяволята», на которой базируется сценарий «Неуловимых», Павел Андреевич Бляхин не скрывал, что при выведении некоторых образов в своей самой известной книге использовал рассказы начдива 4-й кавалеристской дивизии буденновского корпуса Оки Городовикова, с которым они встречались в 1921 году. И усатый летчик как бы сошел на киноэкран со страниц книги «В рядах Первой конной», вышедшей в Москве в 1939-м, в которой Ока Иванович отвел этому эпизоду целую главу, названную «Английский лётчик и кузнец».
На самом деле летчик оказался русским, даже более русским, чем сам калмык Городовиков. Но в жизни эта история была значительно интереснее и, одновременно, трагичнее.

В поисках генерала
Интересующие нас события связаны со знаменитым «мамантовским рейдом» казачьей конницы по советским тылам августа-октября 1919 года, сильно изменившим планы командования РККА. Кстати, начался он как раз на таловской земле. 10 августа только что сформированный на Дону 4-й Донской корпус генерала Мамантова (в советской литературе его фамилию обычно писали «Мамонтов») прорвал фронт на стыке 8-й и 9-й армий «красных», взяв Таловую, и устремился на север, к Тамбову. Город пал 18-го. Затем пришла очередь Козлова. Мамантовцы, которых было около семи тысяч, не вступая в открытый бой и обходя заслоны, молниеносными атаками захватывали один город за другим. Дорога на Москву была практически открыта. Но Мамантов повернул назад, к Воронежу, который в тот момент осаждали кубанцы 3-го казачьего корпуса генерал-лейтенанта Шкуро. 27-го августа был взят Раненбург (нынешний Чаплыгин), 28-го – Лебедянь, 31-го – Елец. Казаки громили советские учреждения, убивали, грабили, а затем быстро и бесследно исчезали. Причем настолько бесследно, что даже для командования Добровольческой армии Деникина их местонахождение было тайной.
Мамантов действовал автономно или, попросту говоря, вслепую, командующий же Донской армией генерал Сидорин хотел управлять процессом. А потому связь с находящимися в рейде стала для казачьего командования первоочередной задачей. Каждый день оно требовало от штаба 3-го корпуса, где уже скопилось много адресованных Мамантову директив, бумаг, отчётов о поиске «потерявшегося» генерала. Попытки предпринимались неоднократно, но за семь недель рейда это удалось сделать однажды, да и то в самом начале.
Единственным надежным средством связи в ту пору было авиасообщение. В Донской армии за связь с мамантовцами отвечали специалисты 3-го и 4-го авиаотрядов. Одним из них был летчик 4-го Донского отряда капитан Захарий Снимщиков.
Серия неудачных взлетов и посадок привела к тому, что к началу октября самолёты 3-го отряда были неисправны, а у 4-го Донского были лишь одноместные истребители «Сопвич Кэмел», не предназначенные для дальних перелётов. Максимальное расстояние, которое этот аппарат мог покрыть без дозаправки, составляло порядка 480 километров. Запас горючего был рассчитан на 2 часа 30 минут нахождения в воздухе. Таким образом, вооружённый двумя пулемётами «Виккерс», «Кэмел», или по-русски «верблюд», мог углубиться на территорию противника не более чем на 200 километров. Ведь необходимо было время для выбора аэродрома, поиска цели полёта. Протяженность маршрута, по которому предстояло лететь Захарию Васильевичу, превышала 500 верст. К тому же, одному лётчику при благоприятной вынужденной посадке в тылу врага было гораздо сложнее починить самолёт и потом опять запускать мотор.
И, тем не менее, лететь пришлось именно Снимщикову на «Кэмеле». К вечеру 2 октября из восьми машин на аэродроме взлететь мог лишь его «верблюд».
В Российском государственном военном архиве сохранились телеграммы и записи разговоров «по прямому проводу» Донского командования, благодаря которым стали известны подробности полета, который начался 3 октября.
Понимал ли пилот, что в его случае это – чистое самоубийство? Отлично понимал и даже попытался доложить об этом офицеру штаба полковнику Токареву. В тексте донесения говорится: «его аппарат одноместный и для полётов, соединённых со спуском на местности, не пригоден. В частности, капитан Снимщиков берётся лететь для связи, считая 90% за неуспех и за то, что ему придётся в районе противника жечь свой аппарат, и просит Начавиадона снабдить его советскими документами и деньгами.» Через некоторое время полковник Токарев сообщил следующее: «Генкварм приказал сообщить, что аппарат капитана Снимщикова лучше использовать без спуска с целью произвести разведку в районе Бутурлиновка-Воробьевка, где по последним сведениям будто бы находится корпус генерала Мамантова». После такого ответа оставалось лишь отправляться в путь.
Капитан, сделав две посадки в тылу Красной армии и узнав, что казаки Мамантова находятся в районе Воронежа, добрался до губернского города, где стоял Кубанский корпус Шкуро. Мамантова там не оказалось. Забрав донесения для последнего, перелетел в Пухово, на базу 4-го Донского самолётного отряда. На следующий день, утром 4 октября, Снимщиков отправился в свой последний полёт. Его истребитель «Кэмел», поднявшись с аэродрома у станции Пухово, взял курс на Бутурлиновку…

«Мы стоим, а он летит…»
Но Мамантова искали не только летчики Донской армии. Дорого бы дал за информацию о генерале и командир кавалерийского корпуса Буденный. Соединение Семена Михайловича было срочно снято с Царицынского фронта и направлено на поиски и уничтожение мамантовских частей. Но если их не могли отыскать свои, как буденновцам напасть на след? И тут судьба послала им Снимщикова…
Со временем эта история в воспоминаниях как крупных советских военачальников, так и ее рядовых участников обросла легендами и в разных трактовках стала отличаться  деталями. Так, сегодня трудно определить точное место, где она случилась. Самую точную привязку к местности мы обнаружили в показаниях красноармейца Черкасова, хранящихся в фондах РГВА. В них говорится, что случай произошел «в трёх верстах не доходя станции Таловая со стороны Терехово». Вторит ему и уже знакомый нам Ока Городовиков, указывая, правда, на «район станицы Таловая». Хотя в самом первом упоминании о пленении капитана Снимщикова, датированным 10 часами 5 октября 1919 года, в оперативной сводке 4-и кавалерийской дивизии Городовикова говорится: «4-го октября (21 сентября по старому стилю) в 12 часов 20 минут в районе ст. Терехово частями 4-й и 6-й кавдивизий захвачен неприятельский аэроплан с лётчиком группы генерала Шкуры при двух ручных пулемётах».
Подробности обнаруживаются в донесении начальнику штаба кавалерийского 1-го кавкорпуса: «…лично начдивом 6-й дивизии Апанасенко, политкомом, комбригом 1-й кавалерийской и небольшим количеством бойцов взят был аэроплан с лётчиком и двумя пулемётами. Этот аэроплан летел в направлении с севера на юг в то время, когда части дивизии были расположены на отдыхе. Заметив аэроплан, некоторые бойцы начали стрелять, но тотчас же было приказано прекратить стрельбу. Заметив расположившуюся на отдых кавалерию, лётчик подумал, что это части Маматова и спустился в верстах двух от расположения дивизии. Начдив, политком с несколькими бойцами бросились к нему. В это время мимо аэроплана проезжал боец 32-го полка, которого лётчик спросил: «Это казаки Мамантова?» Боец ответил: «Мамантова». Лётчик сейчас же поднялся и направился к месту расположения дивизии. Начдив с политкомом и комбригом 1-й кавалерийской бежали к нему навстречу, махая шапками. Прилетевший быстро опустился на землю. У подъехавшего Апанасенко пилот спросил: «Это Мамантов?». Начдив ответил: «Да, Мамантов». Лётчик даже перекрестился, говоря: «Слава Богу, наконец-то отыскал!» Лётчика немедленно обезоружили».
Спустя  час пленный был отправлен в штаб Буденного. Он якобы бросился на конвоира, пытаясь выхватить винтовку (в другом источнике – шашку), и тут же был застрелен. Но из 9-й главы литературно обработанных будённовских воспоминаний явствует, что он лично допрашивал пленника, узнав при этом, что лётчик с мандатом английской дипмиссии имел задачу найти Мамантова в треугольнике Таловая, Бобров, Бутурлиновка и передать ему очень ценные сведения.
О том, что это бы за документы, докладывал командир 4-го Донского самолётного отряда есаул Зверев в штаб 3-го Донского корпуса через день после того, как летчик пропал. «Капитану Снимщикову были переданы командиром 3-го авиаотряда две директивы: о том, что корпус генерала Шкуро подчиняется генералу Мамантову, и о том, чтобы генерал Мамантов оказал содействие взятию Лискинского узла и затем пошёл на Калач для противодействия коннице Будённого. Вместе с этими директивами было передано до 200 телеграмм, содержание неизвестно.»
Приказ Сидорина и письмо Шкуро были немедленно отправлены командующему 9-й Красной армии Стенину с просьбой ознакомиться с ними и срочно отправить их в штаб Южного фронта.
В 1923 году бывший начальник 6-й кавалерийской дивизии Иосиф Родионович Апанасенко вспоминал: «У лётчика (поручика) оказались задания Мамантову и информация армии Деникина, что дало возможность не только 1-му корпусу, но и всей Южной армии составить другой план действий против Деникина, а 1-й конный корпус ударил корпуса Мамантова—Шкуро в разрез на р. Усмань, где они и были разбиты по частям числа 18 октября».
Но в тот день заминка в продвижении корпуса, связанная со Снимщиковым, оказалась на руку Мамантову. Когда поздним вечером 4 октября Буденный вошел в Таловую, а части корпуса, уставшие от продолжительного марша, расположились на ночлег в соседних со станцией поселках,  выяснилось, что Мамантов ещё утром был в поселке. Но, обнаружив авангард красной конницы, забыв в спешке свою исправную легковую автомашину, выступил с корпусом вдоль железной дороги в направлении Воронежа.
«Кэмел» спустя почти месяц обнаружили красноармейцы 9-й армии в поселеке Львов, куда его на конной тяге в тот же вечер кавалеристы доставили и сдали под расписку самому технически грамотному человеку в поселке - местному кузнецу.
А вот о дальнейшей судьбе летчика не известно ничего. Впрочем, вряд ли ему удалось пережить ту ночь в Таловой. Особенно, если Буденному стало известно, что настоящая фамилия «английского» пилота Снимщиков. 
Дело в том, что в приказе № 5 по Красному Воздушному Флоту Республики от 8 октября 1918 года начальник авиации А. В. Сергеев писал: «...случаи измены и предательства в Красном Воздушном Флоте не прекращаются. В дополнение к принятым мерам борьбы с этим позорным явлением завести при моём Управлении чёрный список, куда вносить всех изменников и предателей делу Революции, оказавшихся в Красном Воздушном Флоте. Упомянутых предателей объявляю вне закона и приказываю их именами начать чёрный список».
Под номером семь в этом списке значился военный лётчик Захарий Васильевич Снимщиков. Он стал главным героем самой скандальной за весь период гражданской войны истории, связанной с предательством в Красном Воздушном Флоте, - перелёта на сторону противника в полном составе 9-го армейского авиационного отряда.

ЛЕТЧИК, спорщик, марафонец...
Судьба Захария Снимщикова стала заложником его характера, замешанного на изрядной порции авантюризма. Другой составляющей натуры, по воспоминаниям знавших Захария, являлся лощеный аристократизм, распространявшийся на все: от движения головы и жестов до деталей костюма. Откуда только это взялось… Дворянских усадеб и близко к той деревне в Курской области, в которой он родился, не было. Отец его хоть и зажиточный, но все же крестьянин, едва смог пристроить сына в железнодорожное училище. Но паровозы довольно быстро уступили место в душе Захария крылатым машинам. Хотя одно время более остального нашего героя интересовал спорт.
Мало кто знает, что пилот «верблюда», приземлившегося под Таловой, вписал свое имя в историю российского спорта, став одним из 15 первых марафонцев в отечественной истории. Случилось это в 1913 году на Первой Российской Олимпиаде в Киеве. Тогда Захария в неполные 18 лет включили в заявку бега на 38 верст и 56 саженей, ставшего гвоздем всей Олимпиады. Именно победителя марафонского забега, кроме приза, ждал лавровый венок - высшая награда Олимпийских состязаний.
До этого в России на такие дистанции не бегал никто. Да и в этот раз идея забега длиной в 40,7 км была принята спортивной общественностью с сомнением. «Марафонский бег – это ужас!, - писали газеты. - Это инквизиция! Это просто варварство! Зачем это, ради Бога, бежать 38 верст?! Вы подумайте, автомобили портятся на таком расстоянии. …В древности, когда не было железных дорог и телеграфа, такой бег имел смысл как средство передвижения и сообщения, но теперь при автомобилях, телеграфах, когда не нужны, между прочим, быстроходные вести, такой сумасшедший бег не имеет никакого смысла». Естественно, подобные высказывания прессы подогревали интерес публики.
О маршруте трассы, участниках и деталях прохождения соревнования подробно писалось во всех киевских газетах. Мелькала информация и о Снимщикове. Он представлял здесь киевский клуб «Спорт», состоявший большей частью из молодых офицеров. Этакий ЦСКА эпохи Николая II.
Старт был намечен на раннее утро в восьми верстах от Гуровщины по Житомирскому шоссе у хутора господина Кайля. Для того чтобы обеспечить явку марафонцев на старт вовремя, их всех накануне доставили к вышеупомянутому хутору и предложили провести ночь… на сеновале. Но на этом организационные накладки не закончились. Старт забега едва не сорвал… ответственный судья, спозаранку добиравшийся к началу дистанции и забывший стартовый револьвер. Вместо выстрела над Житомирским шоссе прозвучал отчаянный хлопок в ладоши сразу нескольких судей. Получилось недружно, и у очевидцев возникло ощущение, что спортсменов провожали на дистанцию судейские аплодисменты.
Всего к стартовой черте специальной медицинской комиссией были допущены пятнадцать человек. Долго лидировал другой представитель «Спорта» киевлянин Алексеенко. Вдоль всей трассы были поставлены пункты с водой для питья и обливания, столики с закусками – дабы марафонцы могли подкрепляться по мере прохождения длинного пути. Ближе к Киеву за каждым из марафонцев образовался шлейф из особо бойких зрителей и мальчишек, пытавшихся следовать за бегуном. Алексеенко на последних пяти верстах дважды упал, его ноги свело судорогой, и до стадиона он не смог добраться самостоятельно.
Лавровый венок достался Максимову из Петербурга, преодолевшему сорок с гаком километров за три часа и три минуты. Вторым был еще один петербуржец Щипунов, а вот третьим через шестнадцать с половиной минут после победителя к финишу пришел Захарий Снимщиков. Это был несомненный успех, который, при всем своем авантюризме, он не решился повторить на Второй Российской Олимпиаде, прошедшей через год в Риге. Хотя и там наш олимпионик не остался без награды, став вновь третьим, но уже на пятикилометровой дистанции.
Медали и знаки Олимпиады Снимщиков на своем всегда подчеркнуто аккуратном костюме в довоенное время не носил. Зато, будучи уже на службе у советского правительства, не расставался с фрачным знаком ордена Святого Георгия 4-й степени. Часто это ставили ему в вину.
- Что же ты, товарищ Снимщиков, - говорил иной раз начальник или комиссар части, к которой прикомандировывали его отряд, - вроде крестьянского происхождения, сельский пролетарий, можно сказать, а царские кресты носишь? На что поручик отвечал сухо: - Это знак доблести русского офицера, расставаться с которой я не намерен.
Эти явно «белогвардейские» фразы прощали ему не все. А потому за строптивого пилота не раз приходилось вступаться Ивану Петрожицкому, однокашнику Снимщикова по Севастопольской военной летной школе, которую они вместе закончили в 1916 году. В ту пору Иван Иосифович являлся начальником Полевого управления авиации и воздухоплавания Южного фронта. Зная авантюрный характер Захария, он все же считал его отличным летчиком и лучшим на фронте мастером высшего пилотажа.
Что до ордена, то им Снимщикова пожаловали в 1915-м. Как бы высоко ни ценил император заслуги летчиков в той войне, Георгиевскими кавалерами стал всего 51 пилот и наблюдатель. Захарий вошел в эту когорту за успешную разведку боем, во всяком случае, так назван тот фронтовой эпизод в газете «Русский инвалид». Хотя можно назвать его попросту очередной авантюрой поручика.
В авиацию наш герой поступил в декабре 1914-го охотником. Так тогда называли добровольцев, не имевших званий «летчик-наблюдатель» или «военный летчик». Как правило, закрепленных самолетов они не имели и являлись дублерами летнабов и военлетов. Но у Захария Васильевича было иное видение своего места в 1-й авиароте императорского военно-воздушного флота. Он каким-то образом не только умудрился выхлопотать личный «Ньюпор», но и стал ведущим летчиком в подразделении.
Несмотря на то, что «Ньюпор» считался тогда лучшим истребителем в русской армии, задания на этих машинах выполняли большей частью разведывательные. В один из таких полетов Снимщиков взял вместо традиционного фотоаппарата полтора десятка бомб и, отказавшись от привычного облета первой линии немецких окопов, углубился почти на пять километров.
Бомбы он сбросил над штабом немецкой дивизии, наделав там такого шума, что противник принял произошедшее за начало наступления русских на этом участке фронта. Потом, считая пробоины разного размера в крыльях и корпусе, в роте долго недоумевали, как летчику удалось вернуться. А по округе расползлись слухи, что блистательный полет был спровоцирован пари, ставкой в котором в лучших гусарских традициях служила бутылка вина.
Авантюра? Бесспорно. Но удавшаяся авантюра всегда сходит за беззаветную храбрость. И уже никто не вспоминал, что порученного ему приказания Снимщиков в тот раз так и не выполнил. И это не единственный случай, когда летчик пренебрегал распоряжениями командования.
В те годы о проблеме воздушной безопасности говорили многочисленные приказы любой воюющей армии. Летчикам запрещалось необоснованно рисковать и собой, и самолетом. К нарушителям летной дисциплины на местах принимались самые строгие меры, вплоть до увольнения из состава Воздушного флота. И, тем не менее, 3 июня 1919 года, уже находясь в 4-м самолетном отряде Донской авиации, Захарий Васильевич в нарушение запрета инспектора авиации ВСЮР выполнил самостоятельный полет с исполнением фигур высшего пилотажа на малой высоте. И снова это был полет на спор.
Слух о воздушном цирке, устроенном Снимщиковым, дошёл до штаба Вооруженных сил юга России, было проведено следствие. И снова обошлось без наказания. От неминуемого отчисления из авиации летчика спасли не столько боевые заслуги, сколько тот самый перелет 9-го отряда на сторону белоказаков.

Перелетные «верблюды»
В годы первой мировой войны 9-й армейский авиационный отряд входил в состав 7-го авиационного дивизиона и воевал на Юго-Западном фронте в Подольской губернии. В январе 1918 года, дабы избежать германского плена, 9-й армейский походным порядком выступил в тыл, а уже 22 марта командир отряда 3ахарий Снимщиков совершил первую боевую разведку в интересах Красной армии. А еще через месяц отряд прибыл в Воронеж, в распоряжение штаба авиации Южного участка отрядов завесы.
В октябре 1918 года он базировался у станции Пады Балашовского уезда Саратовской губернии и совершал боевые полёты в районе Новохопёрска, Таловой,  Алексиково, Урюпинской. Он был далеко не самым худшим отрядом на Южном фронте, его лётчики совершили с апреля по октябрь более 80 боевых полётов. Более того, по свидетельству начальника авиации Южного фронта Ивана Иосифовича Петрожицкого, который через много лет вспоминал о перелёте 9-го отряда, весь личный состав «девятки» вступил в РКП(б).
Тем не менее командир отряда Снимщиков получил выговор от помощника начальника авиации Южного фронта Мельникова. Ещё раньше, 30 сентября, Мельников посылал в Пады комиссию из трёх человек «для опроса и разбора дела о командире отряда военном лётчике Снимщикове, подавшем рапорт о пропаже казённых денег на «Воронеж-Курском» вокзале».
Сейчас трудно сказать, что стало причиной  предательства: конфликт с начальством или ощущение близкого конца Советской власти. Ведь в ту пору многим и в самой России, и за ее пределами казалось, что Советам осталось времени до нового 1919-го или, в крайнем случае, до весны.
Как бы то ни было, но 27 октября Снимщиков, купно с другими лётчиками «девятки», начал игру, целью которой стал перелет к атаману самопровозглашенного Всевеликого войска Донского Краснову под предлогом перебазирования в Борисоглебск. Там якобы аэродром и условия для личного состава значительно лучше. В этот день он направил телеграмму в Козлов начальнику авиации Южного фронта Петрожицкому: «Прошу сообщить, когда можно переходить отряду в Борисоглебск и в чьё распоряжение». Ответа не последовало, но утром следующего дня была отправлена другая телеграмма: «Пять самолётов готовы перелететь, жду распоряжений». Наконец, 29 октября 9-й армейский авиаотряд в полном составе поднялся с аэродрома у станции Пады и полетел на юг, в сторону Борисоглебска.
Его поиски начались 1 ноября 1918 года. Искали в Падах, в Жердевке, где базировался 1-й Южный авиаотряд, в Борисоглебске. И только 3 ноября стало окончательно ясно, что 9-й армейский авиаотряд в полном составе перелетел к врагу.
Авиадарм (командующий авиацией) Красного Воздушного Флота Сергеев издал такой приказ: «29 октября сего года 9-й армейский авиационный отряд в составе 6 самолётов с командиром военным лётчиком Снимщиковым перелетел на сторону противника. Предписываю комиссару при Полевом управлении авиации и воздухоплавания Южного фронта тов. Гудкову расследовать все обстоятельства и условия перелёта, выяснить заложников и местожительство родственников перелетевших предателей и поставить вопрос о немедленном их аресте и расстреле».
О том, что предательство планировалось тщательно, подтверждает в своих воспоминаниях и бывший командир летного дивизиона, под началом которого Снимщиков служил в годы первой мировой, а впоследствии генерал-майор белой гвардии Баранов. Будучи, по воспоминаниям современников, склонным к литературным гиперболам и необоснованному пафосу, он изложил легендарные подробности перелёта, неожиданно упомянув имя самого товарища Троцкого. И все же его свидетельство не менее интересно. «Первым в полном составе перелетел 9-й армейский отряд. Командиром в нем состоял выдающийся лётчик поручик Снимщиков. 9-й армейский отряд долго готовился к задуманному перелёту. Семьи были устроены вне досягаемости для мести большевиков. Незадолго до перелёта были получены новые аппараты. В день отлёта лётчики надели по несколько пар платья, причём не были забыты даже блестящие погоны самого контрреволюционного образца, скрытые под кожаной одеждой лётчиков. В аппараты были погружены все вещи, отрезы материи, бельё, сапоги. Запаслись изысканной провизией, которую имели в качестве избранного у большевиков рода оружия.
Специалистов лётчиков у них было мало, и ими дорожили. Но... как волка ни корми, он всё в лес смотрит. Так и 9-й армейский отряд предпочёл жить и работать в родном по духу стане «белых». Ожидали только случая, когда получат приказание перелететь куда-либо целым отрядом. Желанный день наступил... «Сам» Троцкий присутствовал на аэродроме и рассматривал по карте маршрут перелёта. Один за другим, плавно описывая круги, над аэродромом поднялись лётчики. Шумят моторы, гремит оркестр. Троцкий со свитою наблюдает эту картину. На большой высоте отряд строится в боевом порядке, берёт направление, которое не оставляет сомнений в действительности их намерений…»
…Пять самолётов отряда приземлились в районе станицы Филоновской Хоперского округа области Донского войска. Шестой аппарат самого Снимщикова сел в стороне от отряда. Упоминание о том, как его встретили на донской земле, нашлись в переписке бывшего комиссара при Полевом управлении авиации и воздухоплавания Южного фронта Георгия Васильевича Гудкова.
Гудков некоторое время находился в резерве авиаспециалистов при управлении ВВС РККА и там встретил моториста Коротичева, служившего в гражданскую войну в авиации белых. Он-то и рассказал о Снимщикове следующее.
Все лётчики перелетевшего отряда приземлились благополучно, но Снимщиков из-за неисправности мотора от них отстал, и у него на территории белых была вынужденная посадка. К нему подскакали казаки. Поскольку на его самолёте была пятиконечная красная звезда, Снимщикова жестоко избили, выбили зубы, отобрали всё, что у него было, и, наконец, привели к сотнику. Тот, выслушав «летуна», сказал, что от расстрела пока воздержится. А когда ответ на запрос в штаб корпуса прибыл, он вызвал пленного, извинился за грубое обращение и сказал, что накажет казаков, избивших его. Генерал Краснов, узнав о перелёте отряда, пожелал видеть летчика, произвёл его в капитаны, наградил крупной суммой денег, и Снимщикову за казённый счёт вставили зубные протезы.
Ходить с новыми зубами капитану оставалось ровно 11 месяцев…