Геростратово облако

Сны почти всегда имели большое значение для меня. Казалось бы, детство уже прошло, но они даже сейчас продолжают дарить мне образы, которые я с благодарностью принимаю и храню в своей памяти. И все они складываются для меня в некий талисман, снова и снова дающий мне силы, чтобы идти по жизни. Среди образов есть и хорошие, и не очень, искрящиеся радостью или же печальные. Но они нужны мне все. Откровенно говоря, они составляют ту часть, ну неотъемлемую часть моей жизни, которая не позволяет мне проститься с детством, и в то же время помогает двигаться вперёд. Я дорожу ими и уважаю их.

Сейчас же, находясь в полной темноте, я позволяю своему воображению рискнуть и исказить эти образы. И не только их. Действительность также. Я открываю глаза, но ничего, ничего меня не встречает. Тогда я начина играть. Я встаю на край некоего моста, и ничто не гарантирует мою безопасность – мне так легко упасть. Я делаю небольшие шаги, но, куда не ступаю, от края отойти не в состоянии. Тогда я жажду увидеть, наконец, где же то место, в котором мне будет по-настоящему комфортно… Но тут же с приятным удивлением осознаю, что мне и так уже достаточно дано. И я начинаю шагать без страха.

Должно быть, это очень красивая история. Может, не столь волшебная, не столь волнующая, но так или иначе, она заслуживает права считаться сновидением. Не обязательно неприкосновенным, ведь я могу додумать что угодно, любые цвета добавить или же убрать. Порой, я хочу владеть этим сном целиком и полностью, но сперва даю ему шанс самому открыться мне во всей его красоте, во всей его грусти, во всей музыке. Музыка…

История эта родилась ближе к полуночи, как раз в то самое время, когда на смену нежному прощальному закату пришла темень. Она прошла по городу, словно по театральным подмосткам, упиваясь своей долгожданной властью над всеми, кто собрался принять участие в представлении. Ночь. Она заглянула в каждый закоулок, пройдя неспешно по всем дорогам, прикоснувшись к стене каждого дома, она любовно провела холодными своими ладонями по оконным стёклам. Раскинув вдруг свою необъятную вуаль, печальная в своём торжестве вдовы, она зажгла один за другим миллионы праздничных огней, и с ними миллионы человеческих сердец затрепетали. Ночь. Она словно ликует каждый раз, смещая собою день.

Звёзды ещё не успели рассыпаться по высокому небосклону, а луну уже закутали тонкие облака, и её сияние разлилось по ним, как белила по мокрой чёрной бумаге. Ещё одно облако, обнажённое, выхваченное из темноты, лениво ползло над широкой рекой. Оно отличалось от остальных, болезненно-бледное в электрическом свете высоких фонарей, что цепочкой растянулись по всей набережной. В воздухе до сих пор стоял запах какой-то химии и самого обыкновенного дыма. Это облако рассеяло его кругом, словно оставив после себя след, не желая уходить бесследно и исчезать из памяти видевших его.

Слышите, эта музыка! Но нет, отнюдь не та, пробуждающая в человеке высокие чувства и желание блаженно закрыть глаза и улыбаться, будучи уносимым в неизвестность до самой последней ноты. Но всё же, это была музыка, к которой прислушивались с замиранием сердца, со сдержанным, еле слышимым дыханием. И почти все взгляды этой ночью были обращены к тому облаку, и одновременно каждый пытался уловить и нескончаемый, приглушённый рёв машин, какое-то пищание, безостановочный топот и крики, голоса, растёкшиеся по набережной. И всё по вине этого облака. Но на него, горделиво уходящее, смотрели только те, кто молчал. Кто молчал в испуге, в смущении, в волнении, а иногда даже в презрении. О да, только представьте, только вообразите себе множество неизвестных взглядов устремлены к этому огромному облаку из темноты с такой ненавистью и одновременно с таким бессилием… Почти ни на кого не пролилась белая лунная краска в тот вечер, в ту ночь. Почти никому не было до неё дела. Геростратово облако – первый акт ночного представления принадлежал только ему сегодня.


Именно с его стороны, будто убегая прочь, вдоль набережной двигался пожилой мужчина. Походка его была довольно бодрой, уверенной, шаг ни разу не сбивался. И лишь лицо его, поочерёдно то попадая в свет фонаря, то исчезая в полутьме, выдавало его возраст. Оно было отнюдь не уставшим, взгляд не сколько не затуманенным. Напротив, глаза беспокойно метались от одной к другой детали этой театрально подсвеченной набережной, но, будто бы, не замечали ничего. Казалось, ничего не являло для этого мужчины особой важности. Почти неслышно, тенью, он словно стремительно плыл по воздуху, не касаясь ногами земли. И все, встречавшиеся у него на пути, уступали ему дорогу и долго смотрели вслед.

Была одна странность. Мужчина этот был облачён в прекрасный нежного, светлого цвета костюм, голову его покрывала того же цвета шляпа, поля её бросали небольшую тень на его лицо, оставляя почти загадкой. В руках мужчина сжимал лёгкую тросточку. Он не стучал её при ходьбе, он даже чуть-чуть не размахивал ею беспечно, он словно схватился за неё и ни за что не мог выпустить.

И вот этот силуэт, эта тень, выходя в свет очередного фонаря, представала редким призраком уже давным-давно ушедших лет, почти что целого века. И он бежал от облака, погружённый в раздумья, о которых никому было невдомёк, он направлялся к мосту. В стороне от набережной кричали своими яркими неоновыми красками всевозможные зазывающие надписи, мигающие лампочки подсвечивали приоткрытые окна душных, порой переполненных кафе, у которых иногда и не разберёшь, где название. Кое-где люди высыпали на тротуары и теснились у входа, стараясь удержаться на свету и не повалиться вдруг в такую обычную темноту, наполненную неловкой тишиной. От кафе к кафе люди перебегали по двое, по трое и так далее, но никогда человек не путешествовал один. Бывало, некоторые покидали эти шумящие и слепящие островки, кучкуясь у самой набережной. Они долго стояли и смотрели на протянувшуюся далеко, шепчущую что-то реку. И мимо них, мимо всего этого призраком с беспокойными глазами проплывал мужчина с тростью.

Казалось, такой необычный персонаж просто обязан уметь сыграть свою роль превосходно. Если вдруг по какой-то великолепной случайности вы были там, вы можете подтвердить: даже один его костюм, на самом деле, приковывал к себе любопытные взгляды. Сначала костюм, а потом мужчина. Потом – пожилой мужчина. Но всё-таки, более потешно он выглядел, обнажая на лице своём волнение живого человека, чем если бы позабавил суетливую, шумную, томную и ленивую публику театральным походом со свистом, с беззаботно улыбающимся ртом, как в старом мюзикле, как в старом кино. Могло показаться, мужчина просто-напросто не готов дать своему персонажу полную свободу, не готов выступить на уличной сцене, наполненной живой массовкой, уставленной всевозможными декорациями. Но он не был смущён, не был кроток, осторожен, и уж тем более, он не был скован. В тот вечер, в ту ночь он был более человеком, чем в последние прошедшие месяцы. Безо всякого притворства он бросал настороженные, беспокойные взгляды на ресторанчики и изредка – на мост. Иногда у него возникало большое желание обернуться и взглянуть на то самое облако, но он подавлял это в себе. Казалось, он боялся чего-то, и поэтому так спешил. Иногда со стороны реки шёл небольшой ветер и норовил дерзко смахнуть с головы мужчины шляпу. И тогда в том, как владелец её придерживал – за краешек полей - читалась его роль, словно желая вырваться наружу и завладеть им. Но мужчина продолжал быстро шагать, сжимая трость, и выражение лица его становилось всё более печальным.

Это была далеко не первая его ночная прогулка. Он знал каждый закоулок, зовущий уйти с набережной в неизвестную темноту. Он знал мерцание каждого фонаря и все краски, какими когда-либо был подсвечен мост. Прежде мужчину совсем не тяготило одиночество этих прогулок, никогда такого не было. Сейчас же он чувствовал себя несколько покинутым, забытым. Чувствовал одиночество. Какой-то страх. Всё чаще он вглядывался в какие-то фигуры, силуэты, мелькающие на мосту. И вдруг, видимо, разглядев то, что было для него так важно, он с облегчением вздохнул, и лёгкое подобие улыбки мелькнуло на его лице. Как ему хотелось пройтись не торопясь, насладиться жизнью, мелькавшей совсем рядом, украдкой, с интересом понаблюдать за прохожими, подарившими немного своего личного времени ночи. Так он делал прежде и очень любил это. Мужчина не переставал восхищаться ночным городом. Но сегодня облако безостановочно напоминало о себе и многие, кто встречались на пути мужчины, пальцами указывали туда, откуда тянуло запахом дыма. Они, вытягивая шеи, лениво спрашивали друг друга, что же там творится.

Постепенно музыка машин и криков осталась позади, повисла в воздухе далеко, мужчина от неё оторвался. Он очень любил тихие, мирные, безмятежные людские голоса – они доставляли ему простую радость. Сегодня же он ловил их жадно, не упускал ни одного, выискивал во всеобщем нестройном хоре. Приближаясь к мосту, он всё ещё вслушивался в звон тарелок, бокалов, лёгкому хлопанью дверей, скрежету и треску стульев веранды. Он просто боялся, что застанет мост в полной тишине, что его зрение могло подвести его, вселив ложную надежду, предоставив свободу фантазии. Прекрасным ритмом были его шаги, они не сбивались, они были лёгкими и требовали большого
внимания от постороннего слушателя. Как он хотел мечтательно напеть себе что-то под нос, что делал и раньше. Но это облако, это огромное облако всё никак не отпускало его, и крики, самые разные людские крики не оставляли его, лишая слов привычной его сердцу красивой поэзии. Пожилой мужчина изо всех сил старался верить в музыку, что всегда ждала его на мосту. И она ждала и в ту ночь.

Промелькнули последние цветные островки, людные, манящие своей праздностью. Остался последний фонарь перед лестницей на мост. Мужчина нетерпеливо пролетел его. Каменные ступеньки утопали в темноте, и подниматься пришлось, ступая практически наугад. Были дни, когда лунный свет указывал дорогу, освещая каждую трещинку, неровность. Но не сегодня. Сегодня облачно. Значит, завтра и солнце спрячется под сероватым покрывалом. Мужчина хоть и знал эту лестницу, несчетное количество раз уже поднимался по ней, в этот час он, будучи в спешке, спотыкался и совершенно потерялся в полутьме. И ему пришлось воспользоваться тростью, чтобы проложить себе дорогу, можно сказать, на ощупь. В эти мгновения он не имел абсолютно никаких преимуществ перед любым слепым. Напротив – он был гораздо слабее.

И вот она – картина, достойная поэта или живописца, который может разглядеть краски там, где не многие способны. Я же, не являясь, честно говоря, не тем, ни другим, всё-таки постараюсь передать вам всё волнение этого момента. Это одна из тех загадочных минут, которые в жизни любого остаются навсегда, если только будут желанными. И не важно, вселяют ли они ужас, погружают ли в печаль, напоминают ли о чувстве стыда или наоборот – радостного волнения. Если человек захочет, они останутся мимолётным сном в его памяти и лишь изредка будут о себе напоминать. Или же станут необъятным живым полотном в его бодрствующем сознании. И оно будет разрастаться и расцветать по мере того, как богаче и одновременно щедрее и бескорыстнее будет человеческая фантазия. И знаете, ни один из этих вариантов не лучше и не хуже другого.

И вот представьте: бледный свет, лениво стекающий по верхним ступенькам в темень, из которой слышны спешные шаги и осторожное, звонкое постукивание трости. И вдруг она. Музыка. Сперва ненавязчивая, скромная, сливающаяся для человеческого слуха с его собственным шумным дыханием. Затем всё отчётливей, всё смелее и ярче, и уже лучше прорисовываются очертания ступеней. И мелодия зовёт, зовёт. Она протягивает руки и улыбается вновь подошедшему, подобно матери, встречающей своего сына с долгой, трудной дороги. Мужчина сделал последние шаги и преодолел, наконец, лестницу. И в то же мгновение, словно не в силах до сих пор поверить, он улыбнулся в ответ радостно и смущённо. Глаза его, будучи до этого беспокойными, заискрились какой-то теплотой, если не любовью. Почти никогда не была для него эта музыка так гармонична. Мужчина прошёл по мосту дальше. Медленно, поправляя пиджак. Он остановился под цепочкой висящих над головой бумажных китайских фонариков. Они не были яркими, кричащими. Бледно-жёлтые, розовые, серовато-зелёные – они не навязывались и не бросались в глаза, а лишь поливали холодный камень и лица, плечи и руки проплывающих мимо людей нежным пастельным цветом.

На самом деле, ещё пару лет назад музыка на мосту была живой. Несколько музыкантов-добровольцев из любви к своему делу, преданные идее ночного оркестра, приходили и играли. И это было поистине прекрасно. Да, играли, но недолго. Наступили холода, по мосту начал прогуливаться порывистый ветер ночные дожди частенько прерывали маленький ночной праздник. Оркестр исчез. Потом так и не появился снова. Тогда на смену музыкантам пришёл магнитофон с колонками. Почти то же самое. Только иногда играли и песни. Когда мужчина понял, что так теперь будет всегда, он, конечно, расстроился. Но в итоге, смирился и полюбил и эту музыку, не чувствующую холода и не знающую усталости, смущения. Эта музыка была сама по себе и одновременно оставалась частью этого ночного праздника. Ведь без неё никого бы на мосту не было. Не было бы и нашего пожилого господина.

А теперь посмотрите: что за фигуры, средь которых был так счастлив пройтись мужчина? Перед кем он вежливо и совсем не наигранно приподнимал шляпу и кому учтиво улыбался? Нет, не учтиво, а по-дружески, преданно, с признательностью. Эти люди составляли часть его жизни теперь, он почти никогда не говорил с ними, хотя и знал их всех в лицо, а они знали его.

Мужчины и женщины. Глаза их были прикрыты, губы застыли в безмятежной улыбке, ни толики тревоги никогда не чувствовалось в их движениях. Они были вместе под пастельным светом, в ночной прохладе, окутанные ритмичной музыкой, подчиняясь ей, они почти бесшумно кружились по мосту, словно по чёрной водной глади. Они танцевали.

Они танцевали, а пожилой мужчина смотрел и радовался. Были пары, для которых музыка играла бесконечно, и не было усталости, для которых танец был возможностью дышать. Они держались друг за друга и кружились без перерыва. Некоторые порой, пропускали одну, другую песню, композицию, стояли в стороне, как и мужчина в костюме. Либо в полном молчании, либо перешёптывались друг с другом. Одеты они все были довольно просто, для них это было сравни прогулке в парке, только лучше. А разве на прогулку надо наряжаться? Почему же пожилой мужчина был одет так странно? Никто никогда его и не спрашивал. И никому не было неловко от того, что он просто наблюдал со стороны. Случалось даже, какая-нибудь женщина оставляла своего партнёра, будь о друг, жених или уже давно муж. Она подходила к пожилому мужчине и подавала ему руку. А он, в свою очередь, с благодарной улыбкой принимал её и уводил женщину в новый танец, отставляя трость. А танцевал он не хуже многих собравшихся.

Всё это кажется такой смешной утопией, не так ли? Или огромной искусно сделанной венецианским мастером маской. И из-за неё виднеются хитрые губы и глаза. А порой, лишь глаза. Печальные, лукавые, тревожные или дерзкие – заставляющие вас сомневаться и гадать, кто он – этот элегантный кавалер, это она – эта загадочная дама. Нимфа ли, амазонка? Но вы смотрите, в первую очередь, на красоту самой маски, она готова завоевать всё ваше внимание, и вы танцуете на карнавале с маской.

Но так хочется верить, что та самая картина на мосту была правдивее всего. Это не драма и не комедия, это и не музыкальная зарисовка, не этюд, такой желанный для поэта и художника. Именно странно, и не как иначе был одет пожилой мужчина, потому что он, на самом деле, не придавал огромного значения этим танцам, музыке, цветам в отдельности. Скажем честно и открыто: он полюбил эти ночные часы преданно, как любят друга. И возможно, в эту ночь любовь его стала ещё крепче. Почему? Ни у кого, в том числе и у него не выходило из головы это облако.

Нет, эти танцы не были картиной утопии, иначе бы пожилой мужчина не выказывал своего волнения в те минуты, спеша по набережной. Иначе бы женщины не бросали редкие, мимолётные взгляды через плечи своих партнёров. И все эти взгляды всё ещё были прикованы к облаку. И, хоть оно уже почти рассеялось и утратило своё величие, в памяти у многих оно осталось пугающе огромным. Многие шептались почти весь день в ожидании ночи опасливо, тревожно. Люди предвосхищали ночь, потому что она, как правило, скрывает, искажает и внушает, что утром всё будет по-другому. Многим пришлось плакать, многие из страха не выходили из дома.

С моста была видна вся набережная, все ресторанчики. Шум их не стихал ни на минуту, смех носился у их дверей, смех и нескончаемый говор. И не переставали некоторые выбегать на улицу, опьянённые не только алкоголем, но и чрезмерным ненужным весельем. Они продолжали размахивать руками, свистеть и кричать в сторону остатков облака. Казалось, именно из чувства страха перед людскими нападками, оно и растворялось в воздухе. В одно мгновение не самом мосту раздумья пожилого человека, размерное биение сердец танцующих, плавное течение мелодии было нарушено звоном разбитого об асфальт стекла, чьей-то бранью, смачным плевком. Мужчина вздрогнул. Но музыка, вырывавшаяся из колонок, не стихла и не могла, собственно. Не сбился и мерный счёт шагов танца. Мужчина порывисто вздохнул и не смог, впервые не смог больше смотреть. Он отвернулся и заставил себя взглянуть туда, откуда пришёл. Там, вдалеке до сих пор бешено мигали красные огни, и будто всё ещё слышались обеспокоенные крики. Мужчина упёрся пальцами в холодный, шершавый камень перил моста. Перегнувшись, он взглянул сперва в чёрную воду, отражающую в своей ряби рассеянное лунное сияние и ничтожно маленькую светлую шляпу. Затем, глазами мужчина стал выискивать того, кто своими громкими словами посмел нарушить течение всего того, что мужчина лелеял долгое время. Но навряд ли можно было узнать этого человека среди суетившихся внизу ночных весельчаков.

И внезапно чувство презрения, того самого, как и у большинства, начало закрадываться в душу мужчины. И, это, наверное, к счастью, что из оцепенения его вывели послышавшиеся на ступенях лёгкие шаги. Он бросил выжидательный взгляд на лестницу.

Так же легко, как некоторое время назад сам мужчина, на мост взбежала пара. Молодой человек и девушка. Она закуталась в довольно просторную кожаную куртку, под которой, едва прикрывая худые коленки, трепеталось лёгкое бледного цвета платье. Волосы её были распущены и короткие пряди закрывали лицо, и она лёгким наклоном головы их отбрасывала, осторожным движением руки то и дело отводила их за ухо, но ветер вновь их растрёпывал, играясь, словно ребёнок. Молодой человек в помятых брюках и совсем простой рубашке вёл спутницу за плечи, порой приостанавливая, целуя то в висок, то в шею. Они то шаркали и отклонялись в сторону, шагая нетвёрдо, то перепархивали по каменным плитам моста.

– Какая красота, вот это да! – воскликнула тихонько девушка, окинув взглядом, полным задора, представшую глазам картину. Несколько танцующих обратило на парочку внимание, но танец продолжился.

– Давай танцевать тоже! – засмеялась девушка, потянув за собой спутника.

– Тсс! Тихо, тихо! – зашептал он, последовав за ней. Оба прыснули со смеху, заметив пожилого мужчину. Тот, по обыкновению, не изменяя своей привычке, поприветствовал обоих, приподняв шляпу, улыбнувшись. Но на этот раз осторожной улыбкой. Он переводил взгляд с молодого человека на девушку, с неё на него. До чего они были непохожими на всех остальных. Слишком непохожими. Но в чём? Чем?

– Смотри, смотри какой милый, – прошептала на ухо девушка, поднявшись на цыпочки, прижавшись к юношескому плечу.

– Местный Фред Астер, – прошептал в ответ её спутник.

– Точно, точно! Ну давай, давай потанцуем! – продолжила упрашивать девушка и легко, беззаботно закружилась вокруг него. Тот был немного робок, остался стоять, в восхищении наблюдая за ней.

– Ну что же ты? Ну? – вновь позвала она. Он смущённо пожал плечами, не спуская с неё глаз.

– Вот, держи, – бросила она и, скинув куртку, отдала ему. Обнажились её худые плечи, тонкие руки, её светлая кожа окрасилась сразу во все цвета всех фонариков. Она была похожа на миниатюрную фарфоровую балерину, и хотелось смотреть в эти минуты лишь на неё одну, словно на драгоценную, чудом уцелевшую находку из коробки со старыми игрушками. Чем она была бы для детей? Сокровищем.

И вот, она обернулась ещё раз, улыбнулась и подплыла к пожилому мужчине. Сам того не ожидая, он с большим желанием шагнул ей навстречу. Она немного дрожала от прохладного ветра. Она изящно взмахнула руками, он подхватил её нежные ладони своими жёсткими и повёл.

– Вы очень, очень мне нравитесь, – помолвила она всё с той же очаровательной улыбкой. Мужчина остался безмолвен и ответил на комплимент лёгким кивком. Девушка хихикнула и обернулась на молодого человека вновь. Он отошёл к краю моста и облокотился на перила. И каждый раз, проплывая мимо, она бросала на него радостный взгляд, а он только этого и ждал и не спускал с неё глаз. И знание того, что она для него – сокровище, отражалось смущением на её юном лице. И клянусь вам, это делало её ещё более прекрасной.

За эти несколько минут пожилой мужчина сам не заметил, как был покорён своей партнёршей. Никогда он не бывал на мосту наедине лишь с музыкой. Сейчас же была и музыка, он и она, и это было даже лучше. Он был готов танцевать и танцевать, но не забыл, что где-то рядом есть её поклонник, её обожатель, возможно, тот, кто ей нужен, и кто отдаст ради неё всё в эту ночь, на утро и далее. Может, и всегда будет готов на это. Мужчина до этого случая восхищался каждой деталью на мосту и каждой качающейся в такт музыке паре, ведь картина была полной и законченной. Но теперь, с каждым новым шагом он чувствовал отчётливо, что всё это – уже былое и меркнет для него навсегда.

Закончится танец, она вновь, смеясь, бросится к своему спутнику, и на этом всё кончится. Всё оборвётся и окажется искажено фантазией. Этот ночной театр будет уже совсем не тем, он точно будет не для него. Не для его светлого костюма, не для его шляпы, не для его глаз. И вдруг мужчина осознал: это девушка, она достойна живой музыки, именно её. Ей не нужна искусственная, закрытая в этой машине, в этой шипящей в молчании, готовой вдруг… Взорваться. Мужчина вздрогнул и вспомнил крики, беготню, шум, давку, дым, грохот сегодняшнего дня и вечера. Мужчина расстроился. Как это было просто – разрушить эту сказку, этот лёгкий сон, очарование этого танца.

Он и вправду кончился. Не уловив и тени тревоги на морщинистом лице партнёра, девушка шутливо, но по-прежнему изящно сделала книксен и покинула мужчину, бросившись сразу же к юноше. Она взяла его ладони в свои, чмокнула его в губы и засмеялась вновь.

– Здорово, правда? – спросила она у него.

– Очень, – прошептал он и обнял её. И они застыли, не шелохнулись больше, словно по воле богов, которые так огорчились, что не могут испытать того же, и решили превратить двух смертных в вечное изваяние.

Мужчина же, словно потерянный, остался в разгаре следующего танца один. Он медленно побрёл с середины площадки, чтобы забрать трость, и остановился неподалёку от пары. Он развернулся к набережной, лицо его освещалось лишь луной, сияние которой, наконец, немного выпуталось из облаков.

И музыка тогда оказалась так далеко, а шёпот, ворчание воды под мостом - гораздо ближе. Ночь была совсем чёрная и, даже несмотря на весь свет, поднимающийся к небу, исходя от ресторанчиков и фонарей, должны были виднеться звёзды. А вдалеке, со стороны забытого лишь на время облака, красный свет горел особенно ярко. Он бешено плясал на стенах ближайших домов, нырял в воду, окрашивая её в глубокий переливающийся цвет: почти что от угля до мерцающего рубина.

Мужчина вздохнул и почувствовал, как опустились уголки его губ. Это было очень непривычно для него самого. Вдруг он услышал шёпот. Это только казалось, что молодые люди навечно застыли. Они до сих пор дышали и дрожали от ветерка, и грели друг друга своим теплом. Краем глаза мужчина заметил, что их взгляды были направлены в его сторону. Лица их, такие юные и серьёзные заинтересовали мужчину, он развернулся к ним и дал понять, что видит: шепчутся о нём. Девушка вновь тихонько засмеялась. Потом они замолкли, юноша, обняв её, решительно подвёл к мужчине. Тот улыбнулся и вопросительно поднял брови.

- Мы хотим просить вас о чём-то, и, если вы нам откажете, это не очень нас расстроит, но... Но... - проговорил юноша и запнулся.

Девушка не спускала с его лица глаз. Она обхватила его руку, почти что повисла на ней. Тогда мужчина нарушил молчание.
- Разве? - только и промолвил он.

- Мы просим о вашем благословении, - выдохнул юноша.

- Простите? - не понял мужчина.

- Мы просим вас нас благословить, - повторил юноша.

Мужчина задумался на секунду, морщины проявились на его лбу и у самых губ. Он внимательно рассматривал лицо говорившего.
- Мне это очень лестно, - ответил он, наконец.

- Она сказала, что вы прекрасно танцуете, что она влюбилась бы в вас, вполне возможно, но не смеет.

- Ах вот как! - рассмеялся пожилой мужчина, обратившись к девушке.

- Именно так, - промолвила она с чрезмерной серьёзностью. И в этом читался какой-то вызов. Но в следующее мгновение улыбка вновь озарила её лицо. Улыбка смущения, совсем юная улыбка, чудная и нежная. Пожилой мужчина заставил себя оторвать от неё взгляд, он попытался тогда заглянуть в глаза каждого из собеседников. Но оба глаза отводили. Их волнение, их радость, вызванная чем-то неизвестным, чем для них был этот разговор - всё это говорило лишь о том, что они молоды. И мужчина смотрел на эту молодость с почти что отеческой любовью и искренним любопытством и толикой зависти, словно желая угадать, какие черты - остатки детства, а какие - первые ступени взросления. Он был поражён и застигнут врасплох одновременно.

Все трое, казалось, как и раньше наслаждались ночной прохладой, приглушённой музыкой, этой до смеха банальной романтикой царившей вокруг атмосферы. Будто бы не витало между ними тремя чувство нетерпеливого ожидания. Наконец, пожилой мужчина заговорил.

- Не стоит вам так дурачиться, - сказал он. - Сейчас уже не то, не подходящее время.

- О чём вы? - перебил его юноша торопливо.

- Вы что, хотите вспоминать об этом? Пронести это через всю жизнь? К чему такие глупости? - знакомый беспокойный огонёк загорелся в глазах. - Разве вам мало музыки, вам мало света и свободы, мало друг друга? А вдруг не мало, а наоборот - слишком много! Чего вы боитесь, скажите мне? - в волнении спросил он.

- Я не понимаю вас, извините, - опешил юноша. Ладонь его, лежащая на плече спутницы, напряглась. Девушка накрыла её своей бледной рукой.

- Скажите, вам бывает страшно? По-настоящему страшно - до дрожи, но не от того, что вы увидите, не от того, что услышите, а, может... Может, от самих себя? От друг друга? - человек в костюме приблизился почти вплотную к юноше. Поля его шляпы задели высокое молодое плечо, и убор съехал на затылок, обнажив седые, совсем седые волосы. Мужчина решил шляпу снять. Глаза его стали вдруг совсем грустными, он задумчиво провёл пальцами по ленточке на шляпе.

- А зачем вам знать, чего мы боимся? - спросил юноша, стараясь показаться беспечным, но голос его предательски дрогнул.  Юноша вновь накинул на плечи девушки куртку. Мужчина застыл, глядя на молодых людей. Осторожный голос девушки вывел его из оцепенения.

- А вы сами многого боитесь?

Мужчина вновь улыбнулся, надел шляпу и отступил. Он проговорил, смеясь:
- Это не важно, знаете, совсем не важно! - он начал вертеть головой, указывая на танцплощадку, на луну, на людей, что уже разбрелись вдоль набережной, покинув свои светлые островки. Тяжело дыша, он вновь посмотрел было в сторону красных мигающих огней, но обнаружил, что они уже погасли.

- Знаете, что там было? - спросил он.

- Ну... - начал было юноша.

- Не говорите, не надо! - сразу же оборвал его мужчина, прокричав эти слова в темноту реки.

Он развернулся к своим собеседникам и принял вид умиротворённый. Как тогда, наблюдая за танцами.
- Что же я должен сказать?

- Вы имеете в виду...

- Да, да, у вас есть заготовленная для меня речь, может, стихи вашего излюбленного поэта? Я скажу, что вам будет угодно.

- Да нет никаких стихов, - смущённо прошептал юноша, прижав к себе девушку. Мужчина снова изменился в лице. Сердце его забилось чаще.
 
- Скажите мне честно, если вы просто решили пошутить надо мной.

Он совершенно потерялся. В глазах девушки он всё же увидел какое-то желание, нетерпение и грусть. Но лицо её показалось уже знакомым ему, пришедшем из далёкой его молодости. Оно стало вдруг совершенно детским, на мгновение мужчине подумалось, что перед ним всего-навсего лишь ребёнок, маленькая девочка. Это испугало его и сбило с толку, но он отогнал это видение.

- Слушайте... - начал было мужчина. - Я...Я в растерянности...

Тут девушка сделала к нему шаг и взяла его руку в свои холодные ладони. Но мужчина даже и не заметил этого холода.
- И не благодарите меня, - с улыбкой, словно гордясь своей смелость, произнесла девушка.

- О нет, поблагодарю, - ответил ей мужчина.

Вновь отставив трость, он положил свободную руку на плечо молодого человека.
- Знаете, как вы прекрасны, жаль, что вы не знаете сейчас этого! - проговорил пожилой мужчина и выдохнул. - Как же мне приятно это говорить, вот это да! И я, я... Я вас благославляю, да, всё-таки да! - радостно, с чувством добавил он. Те, кто остался на площадке, приостановили танцы, заинтересовавшись происходящим.

- Слушайте, пожелайте нашим друзьям побольше любви! - обратился мужчина к ним. Улыбка не сходила с его лица. Он был поражён своими словами и даже чувствовал себя немного глупо. Но радовался этому. Ему нравилось вот так улыбаться - искренне, не владея собой. В эти моменты он ощутил себя молодым, таким же, что и те двое.

Один из мужчин на площадке ещё чуть покрутил свою партнёршу и хриплым голосом произнёс: "Не знаю с чем, но поздравлю вас, ребята!" Все остальные, оказавшись втянутыми в неизвестное радостное событие, захихикали и что-то ещё заговорили. Но их слова начали утопать во внезапном визге саксофона, вылетающего из колонок.

Молодые люди удивлённо смотрели на всех, а затем вновь обратились к мужчине в костюме.
- Спасибо вам, - наклонился к нему юноша. - Правда, спасибо.

Мужчина радостно пожал плечами. Девушка же никак не отпускала его руку.
- А вы можете ещё кое-что сделать для нас? - спросила она.

- Что же? - с интересом откликнулся мужчина, покачиваясь в такт музыке.

- А научите нас танцевать вместе! - восторгаясь собственной идее, девушка взглянула на своего спутника.

- Ну что ты, нет, ну не надо... - начал было тот.

- Конечно, конечно, давайте! Конечно, надо! - с энтузиазмом согласился мужчина, и сразу же вывел двоих на площадку.

- Смотрите, только не цепенейте вы, не статуей тут пришли постоять, друг мой. Так, идите сюда, руки... Смотрите на неё, на неё смотрите... - начал он подсказывать юноше, и слова его потихоньку сливались с музыкой, и вместе с ней улетали вверх и парили потом над рекой. Проплывая над набережной, они захватывали с собой другие слова и другую музыку из многочисленных ресторанчиков, что ещё и не думали закрываться, так и горели разными красками.

Люди по-прежнему перебегали тёмные пропасти, сталкивались, разбегались, перекидывались фразами, знакомились, исчезали в духоте и шуме или искали отдыха и уединения у реки. Одни были утомлённые, или разозлённые, или обиженные, одинокие и потерянные, а другие слишком счастливые и уставшие. Роли некоторых были сыграны, и они уходили совсем. Многие до сих пор шептались о каком-то вечернем облаке, указывали, откуда пришли и, в волнении жестикулируя, что-то объясняли. Но вскоре забывали и об этом.

И тогда, в эту ночь каждый становился частью этой многогранной картины, никто не был оставлен в стороне. А если и да, то лишь на минуту-другую. Даже до прохожих, сбежавших, казалось бы, от всего мира, ушедших в себя, долетали самые обрывки музыки. И обрывки смеха, каким-бы он ни был. И на них попадало немного лунного света, растворившего, наконец, облака. Наутро, всё-таки, было солнце.

12.09.17