Трезвая жизнь-4

ВОЗВРАЩЕНИЕ    ДОМОЙ 

       Покидать Одессу не хотелось, расставался тяжело, не так как большинство однокурсников – сельских жителей, уехавших без сожаления и пропавших на десятилетия. Я же до 1 сентября придумывал причины, чтобы хоть на несколько часов приехать и подышать воздухом любимого города. Как только понял, что разлука может продолжаться долго, «заработала» ностальгия, появились зовущие сны, потянуло к стихам об Одессе. 
       Летом наша комната в пятом общежитии продолжала выполнять свои функции, но не в полном объеме и составе. Фактически, покинул город только Юрка Требин, получивший распределение в Илловайск. Олег Дёмин готовился к поступлению в целевую аспирантуру в Москву. Коля Шевчук договорился с комендантшей и решал свои вопросы. Я постоянно «мелькал», не вызывая сомнений о своем проживании у вахтёров.
       Однажды, при входе в горсад возле истфака, или университетской «научки» теперь, встретил Марину Максимович – подругу, племянницу профессора медина Максимовича. Марина, как и я, впала в ностальгию, и никак не могла выехать по распределению во Львов, где её ждало место в клинике. «Вот и встретились два одиночества…»
       Пошли в парк Шевченко поесть мороженного в одном, только ей известном павильоне, а закончили банкетом, по случаю встречи, в нашей комнате, «контингентом», разбавленным незнакомыми абитуриентками. Больше Марину никогда не видел и ничего о ней не знаю.
       Не успел стать на партучет в Доманёвском райкоме партии, как вызвал секретарь райкома по идеологии («третий секретарь» в районной иерархии) Витислав Ильич Луценко и в присущем ему безапелляционно – приказном тоне, на специфическом номенклатурном сленге «озадачил»:
       - Объявляю готовность номер один. Узкое место – выступление от молодых учителей на педагогической конференции. Надо закрыть амбразуру.
       - Считаю, что моя кандидатура не подходит. Не собираюсь долго работать в школе.
       - Разговорчики в строю! Партии виднее, кто подходит. Если захочу, будешь вкалывать в периферийной школе до пенсии. Запомни: я – царь, ты – раб. Иди домой, пиши выступление. Что сочинишь – на проверку инспектору районо Мясковской.
       Не придав значения последней фразе, я умчался в Одессу, поскольку до конференции было много времени. Хорошо, что оставил координаты. Взволнованная мама дозвонилась до Тани Николаевой и просила передать мне, чтобы немедленно возвращался, так как Луценко оборвал телефон, а Лида Мясковская оббила пороги…
       Начало доходить, куда я попал. Текст, под их давлением, переписывал несколько раз, пока не уперся и не сказал, чтобы писали сами. Они написали, а я с трибуны выдал свое, что думал. Не против линии партии, конечно, но в форме и стиле для педагогических конференций шокирующих. Зал горячо аплодировал. Лида схватилась за голову. Первый секретарь райкома партии Александр Григорьевич Диордица, сидевший в президиуме, спросил у Луценка так, что было слышно мне на трибуну:
       - Кто писал? 
       - Сам, – прикрыл Мясковскую тот.
       - Слишком умный, - вынес вердикт «первый».
       Все. Еще не начавшись, моя карьера в партийно – комсомольских органах была закончена. Клеймо «Слишком умный», периода развитого социализма, идентично «Враг народа» времен репрессий. Малограмотные, косноязычные, не чистые на руку, льстецы, карьеристы, приспособленцы, пройдохи могли годами спокойно паразитировать на теле многотысячного аппарата власти, пользуясь неписаными законами круговой поруки и покровительства. Но не «Слишком умный». Он был, как правило, один, имел статус «белой вороны». За его спиной сплетничали, насмехались, пользовались его знаниями, приписывали себе его заслуги, при его ошибках коллективно отворачивались, не забыв навесить на «ворону» все свои неудачи. При первой возможности от чужого пытались избавиться, преднамеренно ставя палки в колёса.
       Знай я о подводных камнях партийного омута, опять же, посоветуйся с бывалыми, избежал бы многих «голов в свои ворота», как по - спортивному кодировали ошибки в разговорах между собой аппаратчики.
       «Голы»! Интересно было бы посчитать, сколько их мне забили, и забил сам в свои ворота, до выхода на пенсию. В принципе, приблизительное количество можно вычислить. Но это тема отдельной работы под названием «Статистика жизни», время для которой пока не наступило.
       С другой стороны, не намерен восстанавливать «трезвую жизнь» в деталях, датах подробностях, придерживаться хронологического принципа. Основной акцент сделаю все же на «голах», то есть ярких событиях оставивших черные и белые отметины на линии жизни.
       В «игре» с Кузнецовской школой, куда меня распределили, «разошелся нулевой ничьей», отработав только первую четверть и оставив на «почетных местах» памяти двоих – директора и ученицу.  Директором был немного старший за меня умный, перспективный Юрий Александрович Шклярский. Ученицей – рыжеволосая красавица Наташа Тягай, заходившая ко мне в класс на каждой перемене, под явно вымышленными предлогами.
       На осенних каникулах Луценко перевел меня к себе, на должность инструктора отдела пропаганды и агитации райкома партии, а вскоре «забил» первый «гол», изрядно поколебав мои представления о коммунистической морали.
       Готовили на пленум райкома партии вопрос о системе комсомольского политпросвещения. Что это за штука? Это когда своих комсомольцев руководители предприятий, организаций, колхозов, совхозов обучают в кружках. Чему обучают, «вопрос двадцать пятый», как говорят в Одессе. Важно, чтобы занятия проводились, журналы заполнялись, темы обсуждались.
       Посетив с проверкой «Межколхоздорстрой», где в кружке «Молодёжи о партии» учил уму-разуму, работавшую в три смены водительскую вольницу Дмитрий Остапович Власюк, я добросовестно отметил в справке, что у него все в порядке. Но не ведал я, «салага», что без критики нельзя, что формулировки негатива надобно согласовывать с критикуемым. Хорошо зная правила игры, Луценко, по каким-то личным мотивам, меня о них не уведомил.
       И вот в своем выступлении на пленуме он громит Власюка высосанными из пальца фактами. Разъяренный Власюк в ответ обвиняет его во лжи, а Луценко перед всем пленумом заявляет, что факты предоставил… я?!
       Стрелки переводятся на не виновного. Через десять минут меня хором превращают в ростбиф – объявляют выговор и заставляют публично извиниться перед Власюком. Говорю, что такого не писал, извиняться не буду, и, чуть не послав пленум на х…, покидаю зал.
       После пленума Луценко вызывает меня к себе, в мягкой форме предлагает пойти вечером к Власюку домой и принести извинения, сославшись на неопытность, то есть взять на себя вину. Я, поостывший, сказав, что надо подумать, ушел домой. Рассказал о ситуации маме. А с мамой ее коллеги по работе поступили некрасиво. Что произошло? Не думал говорить, но ради истины - придется.
       Мама более двадцати лет просидела на ответственном месте – в приемной первого секретаря райкома партии. Умела держать язык за зубами, многое знала. И ее знала вся партийная верхушка области и не только. В ноябре 1973 года маме исполнилось пятьдесят восемь лет. Скажите, кому нужна седая хранительница тайн, имеющая свое мнение, и невольно сравнивающая бывших и властвующих хозяев главного районного кабинета? Правильно подумали. Но как отправить на пенсию, если придраться не к чему, еще, не ровен час, возьмет да пожалуется?
       Кому-то (а я предполагаю кому) пришла мысль сделать ей предложение, от которого она не сможет отказаться. Предложили забрать меня из периферийной школы, куда я каждый день ездил на мотоцикле с недавно усопшим Александром Николаевичем Дудневым, в райком, при условии, что она уйдет на пенсию. Думала еще пару лет поработать, чтобы с моей помощью раздать долги, накопившиеся для помощи мне же, а тут предложили. Убрали из-под ног филигранно, чисто, почти по-византийски.
       …- Иди к Дмитрию Остаповичу. Объясни все, как было, он умница, поймет, - рассудила мама.
       Чем ближе приближался к его дому, тем сильнее сверлила мысль, что со мной подобное уже было. Возможно, и не вспомнил бы, если бы дверь не открыла жена Власюка - Евдокия Мироновна, моя вторая учительница. Она взяла наш класс после отъезда в Богдановку первой учительницы Любови Ефремовной. К ней меня мама отправила извиняться за подтертую двойку в дневнике. О своем «покаянном ходе» я писал в первой брошюре «Трезвой жизни». По форме, ситуация была копией той, сложившейся пятнадцать лет назад. По содержанию – кардинально иной.
       Дома, в присутствии жены, к тому же моей учительницы, Дмитрий Остапович предстал полной противоположностью себя утреннего. Улыбаясь, подробно расспросил о маме, передал привет бабушке и, видя, что я собираюсь с духом, чтобы высказаться, упредил:
       - Да не мучайся ты, знаю, что не писал. Это все их райкомовские штучки. Пока даешь все, что просят – хорош. Как только не можешь – оппортунист. Мне надо план выполнять, а им дай асфальт на танцплощадку. А прокурор к кому придет? Вот они и решили мне «гол забить» прямо на пленуме. Не на того напали! Я, если понадобится, до ЦК дойду. Привыкли «доить» передовиков… Передай, что Власюк не обижается, мол сказал, с кем не бывает по – молодости. Тебе чайку, или чего покрепче? Но «покрепче» пить будешь сам, а я - чаёк.
       Сославшись на позднее время, от предложения отказался, поблагодарил за понимание, откланялся. Пока дошел до дома, простил Луценка. Не могу держать «камень за пазухой» долго. Более того, виню во всех неурядицах себя. В случае с Власюком признал себя самонадеянным идиотом, не подозревавшим о существовании штампов при написании официальных бумаг.
       Быстро став матерым аппаратчиком, способным «сварганить» шедевр словоблудия высшего пилотажа, познав тайны «партийного двора», я Луценку был искренне благодарен за уроки специфического «ликбеза». Смею вас уверить, что знающих тему интриг районного уровня, тем более пишущих о ней на постсоветском пространстве, осталось оч – че - нь немного. Так что пользуйтесь случаем контакта с носителем информации. 

       «СЗП»    Появился перед внутренним взором Славик Цехоцкий. Не в толпе «Привоза», где его часто встречал, не в автобусе «Одесса – Доманёвка», постоянными пассажирами которого мы были, а лаборантом мастерской производственного обучения нашей школы.
       Мастерская находилась на месте теперешней сауны, пристроенной к теперешнему спортзалу. Правда, сауна занимает лишь нижнюю часть площади мастерской по ширине. В длину, мастерская, тянувшаяся сверху – вниз, составляла приблизительно три сауны.
       Основное, старинное здание мастерской, к которому позже пристроили «столярку», занимала «слесарка». До нее там был спортзал, пока не построили новое здание школы со спортивным, ныне актовым залом. Удивительно, я, оказывается, помню три спортзала, с современным включительно!
       В начальных классах я страшно любил приходить к Славику, старшему лет на десять, и помогать ему. Он давал задание, и я собирал со столов инструменты, заготовки, куски железа, проволоку. Славик раскладывал их по специальным ящикам в подсобке. В награду за помощь давал поиграть деревянной ладьей с настоящим парусом, веслами, рулем. Корпус ладьи был выдолблен из куска дерева и автора наградили грамотой на районном конкурсе. Я опускал лодку в железный короб с водой и надолго «отключался», представляя себя моряком. С тех пор, как только увижу море, вспоминаю Славика Цехоцкого.

       Неожиданно избрали вторым секретарём райкома комсомола, «бросили на комсомол», по спецтерминологии. Идти не хотел, не ощущал себя массовиком – затейником. Надавили, пообещали, согласился. Не жалею. С годами понял, какой уникальный опыт приобрел. В партийно – комсомольских кругах с серьезными лицами говорили о «комсомоле» как о фронте, где год пребывания засчитывается за три. Перечитывая свой дневник тех сумасшедших времен, удивляюсь, где брал силы, чтобы выполнять множество дел одновременно.
       О громадье ноши секретаря – идеолога убедительно свидетельствовали тридцать пять пухлых папок, набитых документами по ОСНОВНЫМ направлениям работы. Между тем, огромные усилия направлялись не на основные, а на внеплановые, авральные мероприятия, по линии райкома партии, райисполкома, уходили на бесконечные совещания, семинары, поездки. Это, так сказать, минус «комсомола».
       Плюс, во много раз превышающий негативы – общение с людьми. Должность второго секретаря была по-настоящему общественной, дала возможность лицом к лицу столкнуться с массой советской молодежи, неплохо изучить ее. Нет – нет, я не буду даже пытаться делать какие-то обобщения. Просто упомяну некоторых сотрудников комсомольских органов, с которыми был дружен или запомнил лучше других.
       Инструктор отдела пропаганды обкома комсомола Витя Комаров, был «эксзятем» директора Черноморского судостроительного завода Макарова. Приложил ли руку могущественный тесть к получению однокомнатной квартиры, с видом на Южный Буг в доме возле Варваровского моста – не знаю. Витя «бичевал на хате» с присущим ему вкусом. Любил книги, тяжелую атлетику, «Битлов», грузинские вина, американские сигареты. Женщин у него ни разу не заставал. Мне же ключи от квартиры давал без излишних вопросов. Учил переплетному ремеслу, приобщал, темного, к западной рокмузыке, советовал, предостерегал в вопросах обкомовских.
       Последний раз слышал его голос в 1987 году, на-авось позвонив из Оренбурга. Оказалось, что живет Витя в России, приехал в Николаев разбираться с квартирантами, случайно поднял трубку. Жив ли?
       Какую должность занимал в аппарате обкома Володя Пучков, сказать сегодня затрудняюсь. В Доманёвку приезжал неоднократно, где мы и познакомились. Бывал у меня дома, ночевал, читал свои стихи, ходил со мной на экскурсии по Доманёвке. Заезжал к нему в средине 90-х по какому-то делу. Принял меня, безработного, что-то просящего сдержанно. Чувствовалось, что редактору газеты «Вечерний Николаев», известному поэту, лауреату тратить время на беседы с полузабытым призраком прошлого не резон. Показал дорогу в обладминистрацию, улыбнулся, извинился. Не осуждаю. Жалею.
       Володя Охрименко работал вторым секретарём Николаевского райкома, то есть через Буг от Вити Комарова, в Варваровке. Отличался простотой, отсутствием апломба, которым страдали секретари городских райкомов Николаева. После комсомола ушел в КГБ, работал в республиканском управлении, широко, хлебосольно принимал меня в Киеве дома.
       На следующий день после того, как весной 1992 года я «пролетел» с киевской докторантурой, погорячившись, нашел его в «конторе» на Владимирской. Зачем, дурак, обратился? Ведь ясно было, что докторантура «накрылась». Но Вовка хоть успокоил, помог снять тяжелейший стресс от сногсшибательной истории, о которой, возможно, напишу когда-то.
       Славик Рукоманов, хоть и был сыном известного в области человека, так же как и Володя был прост, доступен, всегда готовый помочь. Во всяком случае - мне. Интересно, что последний раз очень сильно помог относительно недавно, в 2011 году. Другой бы отмахнулся начальственной рукой, а этот не забыл общего прошлого. Ничего не скажешь – молодец!
      Остались хорошие воспоминания о совместной работе в комсомоле с Николаем Белоблоцким, Николаем Цегельным, Станиславом Матвеевым, Валерием Крючковым, Анатолием Ковалем.
       Редко какая неделя в райкоме комсомола обходилась без событий из разряда «ЧП». Чрезвычайные происшествия не всегда имели черный цвет, но следует признать, что в чередовании белых и черных полос комсомольской жизни черные шли «сплошняком», а белые играли роль «белых ворон».
       К незабываемым белым отношу мероприятия по подготовке к празднованию и сам праздник 30 – летия Победы в Великой Отечественной войне.
       Райкомом комсомола, под недремлющим оком «смотрящего» от райкома партии Луценка, которого я то критикую, то хвалю, была «проделана большая работа» (лексика партийно – комсомольской отчетности) по военно – патриотическому воспитанию молоджи. Луценко заявил, что прорабом на строительстве стадиона «30 лет Победы» будет он, и тем самым сконцентрировал усилия тысяч людей в одних руках. Шаг правильный, заслуживающий одобрения, завершившийся выполнением поставленной задачи.
       А вот кто принял решение об уничтожении орехового сада и строительстве стадиона на его месте, история стыдливо умалчивает, но я догадываюсь… Считаю это преступлением перед доманёвцами. Придумали, что сад… болен?! Пропадают от хвори могучие великаны, пережившие румынскую оккупацию?! Чистой воды брехня! Никакой необходимости, кроме политической целесообразности, строить новое футбольное поле в ста метрах от прекрасного старого не было. И сегодня, в 2015 году, через сорок лет после преступления, на сохранившихся участках старого поля можно играть в футбол! Врали, что там что-то построят, а ничего кроме проезжей дороги, да куч мусора и не появилось. Так утратили ореховый сад, третий культурный объект, вместе со старой школой и церковью являвшийся визиткой Доманёвки.
       Строили стадион методом народной стройки, когда сотни людей одновременно, напоминая муравейник, копошились на будущей спортивной арене. Были и такие, что имитировали работу, но большинство трудилось осознанно, добросовестно. Понятно, что и тон задавали, и по численности превосходили всех комсомольцы, моя «публика».
       Уникальность строительства заключалась в технологии создания искусственного травяного покрова. Сначала на месте выкорчеванных орехов были прорыты глубокие дренажные траншеи во всю длину поля. Засыпали их гранитной щебенкой разных фракций по типу слоеного пирога: самая крупная фракция – снизу, самая мелкая – сверху. Затем аккуратно, вручную(!) покрыли будущее поле черноземом, создав подушку под траву. Не подумайте, что ее собирались сеять за месяц – полтора до 9 мая. Она бы, в лучшем случае, дала побеги, но не газон для футбола. Решили чернозем поля и вал для трибун полностью устлать дерном. Именно на этой работе, требующей терпения, тщательности, аккуратности множество людей проявили, не побоюсь этих слов, трудовой героизм.
       Десятки добровольцев, вооружившись лопатами, резали на склонах балки в селе Чуйка квадраты дерна размером 30 на 30 сантиметров. Другие десятки осторожно брали дерн по одному (!) квадрату и подавали людям, стоящим в кузовах грузовиков из рук в руки. Те укладывали, стараясь избежать зазоров между квадратами. 
       Водители, сохраняя хрупкий груз, ползли на «первой», объезжая ямы разбитой дороги. На стадионе процесс повторялся в обратном направлении, но столь же аккуратно и предельно осторожно. Бракованный товар был, правда, в незначительных объемах, и не по прямой вине людей.
       Управились, как всегда бывает во время «штурмовщины», за час до торжественного открытия. Последний гвоздь забил я, ранним утром 9 мая 1975 года, когда с инструктором отдела пропаганды и агитации Володей Стэлей прибивали вывеску «Стадион «30 лет Победы».

       «СЗП»    Боря Полонский, намного старше меня, жил с другой стороны улицы, ближе к школе. Сын заслуженной учительницы Ксении Никитичны Виватенко слыл сорвиголовой. Позвал меня, дошкольника, к себе во двор, таинственно приставив палец к губам. За домом спросил:
       - Хочешь пострелять из «мелкашки»?
       - Хочу, - ответил я, не представляя, что такое «мелкашка».
       - Подожди тут, - Боря воровато выглянул за угол дома, забежал в сарай и возвратился с винтовкой. – Знаешь, как целиться?
       - Нет.
       - Тогда я наведу на дерево, а ты нажмешь на курок.
       Выстрел треснул, как сломанная ветка, стайка воробьёв метнулась из-под кроны дерева вниз и в сторону, у соседей залаяли собаки. Так я прошел крещение оружием.
      
       Работа в «комсомоле» достаточно отчетливо выписана в «Дневниках социалистического романтика», которые надеюсь когда – то опубликовать. Хочу избежать повторений одних сюжетов в разных работах. Поэтому сейчас расскажу две истории из периода жизни «комсомол», о которых раньше не упоминал, и лишь близкие люди знали о них, но, скорее всего, забыли.
       Стратегия достижения дипломатического поста предполагала решение ряда тактических вопросов. Первоочередным был вопрос негуманитарного высшего образования, что давало теоретическую возможность «дорасти» до первого секретаря райкома партии. Поскольку я работал в сельском районе, то логично обращал взор на сельхозинститут. А факультет?
       «Агро», «зоо», «вет» отпадали из-за незнания химии. Факультет механизации – из-за математики и физики. Оставался экономический. Там тоже была математика, но ведь принимали сразу на второй курс, и ее надо было сдавать в период сессии, а значит, можно было что-то придумать. Более того, узнал что специальность «Экономика сельского хозяйства» есть и в Одесском институте народного хозяйства, знаменитом своими командами КВН «нархозе». Там же заведующим кафедрой работал Станислав Григорьевич Диордица - родной брат – близнец нашего первого секретаря райкома партии. Эврика! Мне – туда!
       Подал документы. Зачислили. Вот и сессия. Высшую математику принимал преподаватель Мороз. Внешность насторожила – не старый, почти лысый, с маленькими глазками под низким лбом, большим ртом, толстыми слюнявыми губами, неряшливо одетый, косноязычный.
       Я пытался. Даже шпаргалки дали однокурсники. Но какой с них толк, если не знал, как называются математические знаки. Надеялся на здравый смысл преподавателя, заходил последним, говорил, что секретарь райкома, что по первому высшему – историк. Ничего не помогало. Взяток тогда не давали. В четвертый заход нервы сдали. Сказал, не пьяный, все, что было на уме, хлопнул дверью.
       Выкурив на лавочке у «нархоза» пачку «Аэрофлота», остыл. Что делать? Вспомнил о Станиславе Григорьевиче. Пошел к нему на кафедру, в корпус на Гоголя. Не застал.
       На другой день перед первой парой поймал. Коротко изложил просьбу. Не достигший сорокалетия профессор, завкафедрой, юморист, острослов, любимец женщин, просто отличный мужик пообещал:
       - Решим. Зайди ко мне после «пары».
       Вместе, перебрасываясь фразами на темы из жизни Доманёвского района, пришли в главный корпус. В прекрасном настроении, любезно раскланиваясь с коллегами, Станислав Григорьевич поднялся на второй этаж, где находилась кафедра высшей математики, заведующая которой была, по его выражению, «лепшей подругой». Мне велел ждать в узком коридоре первого этажа возле лестницы.
       Прошло минут десять, не больше, а он уже начал спускаться вниз. Я сделал шаг от стены, думая, что он остановится возле меня. Но он, как обычно, слегка улыбаясь, поравнявшись со мной, сделал вид, что читает объявление, висевшее на доске как раз над моим левым плечом. Я открыл рот, чтобы спросить, но он упредил вопрос шепотом:
       - Иди за мной, но не приближайся.
       Вышли из корпуса, спустились по Советской Армии вниз, повернули направо, через «Тещин мост» дошли, соблюдая дистанцию, до Воронцовского дворца. За дворцом пошли не по Приморскому бульвару, а повернули в Воронцовский переулок, почти параллельный бульвару. Пройдя мимо двух – трех, немногочисленных там подворотен, Станислав Григорьевич остановился перед очередной, посмотрел на номер дома, долго, как будто собираясь что-то спросить, смотрел на приближающегося меня, потом как-то нерешительно вошел в подворотню. Я – за ним.
       Двор оказался неожиданно большим, с детской площадкой, клумбами, скамейками. Он сидел спиной к подворотне, и я мог сесть только рядом, так как напротив скамейки не было. Не поворачивая головы в мою сторону, холодно, враждебно произнес:
       - Что же ты меня подставляешь? 
       - Как подставляю?! – изумился я, ничего не понимая.
       - Что ты сказал Морозу? 
       - Ну, я точно не помню, психанул, со мной такое бывает…
       - Так я должен за твои психозы рисковать положением? Зачем ты сказал, что знаком с ректором Бородатым и, если Мороз не поставит «паршивую» тройку, ты пойдёшь к ректору, и он сам тебе поставит, и не тройку?
       - Я не говорил, что знаком, говорил, что если захочу, пойду к Бородатому, объясню, где работаю и он меня поймет, - оправдывался, начиная понимать, какая мразь этот ничтожный Мороз.
       - Ты пошел ко мне, а он пошел к Бородатому и сказал: «Если хотите, ставьте своему знакомому из Доманёвки, Варзацкому, оценку сами. Я ему ставить не буду». Бородатый знает, что брат секретарь Доманёвского райкома. Они вместе с братом работали в Николаевском обкоме партии. Понял, куда ты меня «макнул»?
       - Не понял. При чем здесь Вы?
       - Ты что идиот, или притворяешься? Бородатый сразу позвонил заведующей кафедрой и приказал информировать, если кто-то придет за тебя просить. Хорошо, что мы вместе учились, и она меня не сдаст. А если бы был кто-то другой? Компромат на меня готов, я на крючке до конца жизни. Даром же я за тебя бегать не стану. Значит взяточник.
       - Извините, я не хотел. Я не мог подумать, что… Что мне теперь делать?
       - Сегодня же исчезнуть из Одессы. Дома оформишь больничный на период сессии. Надо, чтобы болезнь была тяжелая, потом возьмешь академический отпуск. На следующий год «обойди» Мороза. И всегда думай, прежде чем что-то говорить.
       Дальнейший ход событий на два года вперед я спрогнозировал со стопроцентной точностью, трясясь вечером в доманёвском автобусе. Большим ясновидцем быть не надо, если знаешь, что братья близнецы.
       Две – три недели спустя дежурил в воскресенье в приемной первого секретаря райкома партии. Александр Григорьевич Диордица любил приходить на работу по выходным и праздникам. Предвидя неизбежный разбор «одесских полетов», я настроился на худший результат – предложение подать заявление по собственному желанию. Но понимал, что он не решится опростоволоситься перед обкомом, потому, что в должности я проработал очень мало. За подбор кадров «первых» сильно критиковали, и эта графа была важнейшей в характеристике для продвижения по карьерной лестнице. Какой из тебя руководитель, если плохо подбираешь и расставляешь кадры?
       Увидев меня в приемной, поздоровался не за руку (внимание!), спросил все ли в порядке, зашел в кабинет, оставив дверь открытой (готовность «Номер один»!), нервно отодвинул кресло (плохи мои дела…):
       - Зайди!
        Зашел. Сел, без приглашения, не у столика, приставленного к его столу, а на один из стульев под стенкой, где обычно сидели инструктора во время аппаратных совещаний.
       - Звонил Станислав Григорьевич. Сказал, что ты должен мне передать важную информацию. По телефону не хотел мне говорить. Слушаю тебя.
       Такой ход я просчитал, увидев осторожность Станислава Григорьевича воочию. Пришлось пересказать все, почти дословно.
       - Верю, зная и Мороза и Бородатого, - криво улыбнулся «первый», дернув головой вперед и вниз, что свидетельствовало о волнении. – Но ты авантюрист! Это ж надо, одного припугнуть, другого использовать без моего ведома. Какое ты имел право втягивать брата в свои дела?! Даже если бы позвонил и попросил разрешения подойти к нему, я бы не позволил. Кто ты мне такой? Друг? Собутыльник? Ты посмотри на него! Он использует служебное положение в личных целях, а я должен это проглотить, потому, что тут замешан мой брат! Хитро придумал! Корчишь из себя невиновного дурачка, а на самом деле ты циничный карьерист! Вот твоя суть! 
       Он вошел в раж, и я знал, что представление может продолжаться долго, на пределе возможностей голосовых связок. Нужен был контрход, потому без слов поднялся и  направился к открытой двери.
       -Ты куда?! Я тебя не отпускал!
       - Дверь закрою, – ответил, зная, что во время дежурства дверь в кабинет, где находится дежурный, должна быть открытой, так как райком пуст, а входная дверь на первом этаже днем не закрывалась.
       -Что, испугался, что люди узнают про твои шуры-муры? – снизил тон уставший обличитель. – Они и так знают, не сомневайся. Народ не обманешь. Иди и делай выводы.
       - Куда «иди»? Мне дежурить надо.
       - Ну-ну… Дежурь… Пока еще… Дверь за собой закрой!
       Помните, после моего выступления на педагогической конференции он процедил, сквозь зубы: «Слишком умный»? Я тогда почувствовал неприязнь. Теперь неприязнь переросла в нечто большее, а первый вывод, сделанный мной по его совету тут же в приемной, звучал так: «Работаю до третьего «гола» в мои ворота. Затем вылечу из райкомовской «лиги».
       Как видите, я вполне осознавал последствия третьего прецедента. Тем не менее, через девять месяцев (черт возьми, какая символика…) с «гибельным восторгом», как пел Высоцкий, рискнул на поступок. Шансов не оступиться там был «мизер».
       Родители соперника, отбившего у меня первую любовь и неожиданно ставшего другом, жили по соседству с семьей, в которой расцветала девочка. Когда мы приезжали на каникулы, и пили мужским составом вино во дворе родительского дома друга, девочка, проходя мимо, громко здоровалась, широко улыбаясь. Каждый думал, что улыбка – ему. Цокали, в знак восхищения, языками, закатывали глаза, крестились, отгоняя греховные мысли, «ржали», показывая друг-на-друга пальцами.
       Пролетели годы. Я замещаю первого секретаря райкома комсомола. Стук в дверь, и на пороге широко улыбается стройная брюнетка с высокой грудью. Узнал по улыбке. Надо характеристику райкома для поступления в ВУЗ.
       О, мадам! Как для Вас, так мы мигом! Сочинил такую, что впору ваять памятник. Лично отпечатал, не доверяя шедевра машинистке. Поставил печать, расписался, провел, советуя полезное абитуриентке, до калитки знакомого дома. На предложение встретиться вечером – горячее согласие. Наверное, в знак благодарности.
       Встречались до ее отбытия в Краснодар каждый вечер. Потом пошла, изнуряющая перепадами настроения, переписка. Ждал этих писем с запахом любимых волос (как он передавался?) до нервных срывов. Писал в ответ роман с продолжением. Вот бы почитать теперь! Порывался махнуть хоть на пару дней туда, да бесконечная комсомольская «напряженка» не позволяла. Но час «икс» наступил – пригласила на восемнадцатилетие. Держитесь за стул. Авантюрист начинает поиск приключений на свою задницу.
       Заметил, накладка по времени одних судьбоносных событий на другие – мой рок. Выбор заканчивается падением, жизнь начинается сначала. Интересно, что до выбора, оба события сулят поворот судьбы однозначно в лучшую сторону. Стоит определиться – жди беды. Ну да ладно, обо всем по порядку.
       По законам моего рока, в день ее рождения, в совхозе «Богдановка» должно было состояться отчетно – выборное комсомольское собрание. Не обычное, а с присутствием первого секретаря Николаевского обкома партии Васляева. Чувствуете разницу?
       Хозяин области, к слову, умный, демократичный, неформальный лидер решил узнать как комсомолки – свинарки добиваются привесов на откорме породы «ландрас». Выбрал хороший повод. Но причем здесь я?
       Ответственным за собрание от райкома, согласно утвержденному графику, значился заведующий организационным отделом Саша Воеводин. Райком партии, получив сигнал про Васляева, решил: Воеводина убрать, «под Васляева» послать Варзацкого, знающего его нрав. Откуда?
       Во время моей работы инструктором отдела пропаганды и агитации райкома партии, рекрутировали на подготовку отчетно – выборного партийного собрания в «Межколхозстрое», на котором также должен был присутствовать областной «первый». Стараясь угодить, вкалывали всем райкомом около месяца. Мне поручили главный участок – выступления коммунистов. Написал этих выступлений для каменщиков, плотников, водителей, сварщиков, бетонщиков аж двенадцать! Да все разные, острые, злободневные, с критикой и самокритикой. Васляев, по профессии инженер, но книголюб, театрал понял, что писал один человек. Руководство не ругал, а меня, на подведении итогов собрания в аппарате райкома, похвалил, за то, что глубоко вник в жизнь партийной организации. Так я стал «специалистом по Васляеву», так сменил Воеводина в Богдановке.
       Намерение удрать с проклятого собрания держал в тайне до обеда дня, предшествующего его проведению. Колебался до последних минут не из опасений за свою судьбу (в таких случаях я фаталист), а боялся подставить секретаря партийной организации Стародуба. С ним сложились прекрасные отношения. Особенно блестяще провели тандемом встречу делегации из Кургана, приезжавшую на могилу земляка, Героя Советского Союза, похороненного в селе Виноградный Сад. Думаю, девчонки – делегатки запомнили нас с Илларионовичем на всю жизнь. Четыре дня они переносили отъезд, не в силах оторваться от красот Южного Буга, украинских хлеба, колбасы и вина…
       Наконец, в последний раз убедив себя, что Краснодар важнее Васляева, зашел в кабинет Стародуба, мучительно «рожавшего» своё выступление на завтрашнем собрании, и с порога сразил беднягу:
       - Илларионович, я уезжаю в Краснодар.
       Тот, не «врубившись», поначалу перепутав столицу Кубани с недалеким от Богдановки хутором Красным, равнодушно, не подымая глаз от бумаги, прохрипел:
       - Когда будешь?
       - Дня через три.
       - Как?! Завтра же собрание?! Что там, в Красном, три дня делать?
       - Раньше не получится. Сегодня самолётом доберусь. Завтра – день рождения. Послезавтра – обратно.
       - Ничего не пойму. Куда ты собрался на день рождения?
       - В Краснодар, к любимой девушке.
       Илларионовича чуть «кондрашка» не хватила. Ручка упала на пол, и без того не бледная  физиономия стала пунцовой, схватился за сердце:
       - Ты что?! Как же я сам?!
       - Вы не волнуйтесь, я все сделал. Отчетный доклад написал, и Валя сама три раза мне его прочла. Выступления написал, раздал, вызубрили, прорепетировали. Порядок ведения собрания с Мишей разобрали, он все понял, проведет. Кандидатуры в состав бюро и ревизионной комиссии определили. Делегатов на районную конференцию согласовали. Вносящим предложения, фамилии членов и делегатов раздал. Все вопросы закрыл, ничего не упустил.
       - А что я скажу, когда спросят где ты?
       - Скажете, что отравился. Понос и рвота. Только что уехал домой.
       - Это ж надо такое задумать! – Стародуб пристально посмотрел мне в глаза. – Есть ощущение, что плохо кончишь. А мои комсомольцы не смогут провести без тебя. Я -то тонкостей не знаю. Скажи Мише, пусть хоть порядок ведения мне отпечатает… Любимая девушка, говоришь? Сколько их у тебя еще будет! Курганские, небось скоро мамами станут, а? Ну ладно, передавай от меня поздравления и скажи, что Стародуб сказал, что он бы не рискнул. Пусть ценит.
       - Спасибо! – я изо всех сил, как он любил, пожал протянутую руку.
       - Будешь благодарить, если «отмажемся». Ощущения, говорю, у меня плохие.
       Дальше все было, как множество раз после трудного выбора, перед неизвестной дорогой. Включил внутренний ритм движения, под который магическим образом должны были подстраиваться все средства передвижения. Физиологически это выражалось непрерывным повторением неслышного окружающим звукосочетания «Тыг-дым». Повторите несколько раз, не шевеля губами, «Тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым…». Правда, напоминает топот копыт? А еще бурлит в тебе кровь конокрада, и назад дороги нет, и замки в конюшне будут сорваны, будь она хоть на краю света, и смелость, смелость, смелость!
       «Тыг-дым, тыг-дым…» - сбежал с крутого берега Южного Буга к парому. Он поджидал меня, единственного пассажира!
       «Тыг-дым, тыг-дым…» - поймал в Константиновке частника до Вознесенска.
       «Тыг-дым, тыг-дым…» - прыгнул недостающим четвертым пассажиром в такси до Одессы. За десять рублей, чтоб вы знали расценки.
       «Тыг-дым, тыг-дым…» - в Одессе, на такси, до аэропорта.
       «Тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым…» - на коленях перед кассиром, с милиционером мимо рамки металлоискателя, забег по лётному полю к «Ил-18», полет, такси до именинницы.
       Снял номер в гостинице на центральной улице Красной. (Боже! Как все в жизни взаимосвязано, не случайно! Через десять лет я буду гулять по Краснодару с третьей законной женой, ходить мимо этой гостиницы в краевую библиотеку, бегать тайком от жены к ее брату Саше, чтобы «раздавить» бутылочку… Да что там «гулять» и «бегать»! Совсем память потерял. Ведь, я подолгу жил на Красной, у тестя, в доме рядом с крайисполкомом, во время многочисленных приездов по делам и просто так.) Отметили день рождения в ресторане гостиницы. Ночевать осталась у меня.
       Не буду останавливаться на интимных подробностях трех ночей сексуально – философского поединка опытного мужчины с девственницей. Констатирую факт: она победила, и сохранила целомудрие. Прочитав это, братья Адама возопят: «Мудак!». Сестры Евы злорадно ухмыльнутся: «Так ему и надо!».
       Три ночи, вместо планируемой одной, случились не по причине моего упорства и ее стойкости. Вмешалась погода. Редкие по силе грозы парализовали аэропорты юга Украины, Ростова, Краснодара. Мы возвращались в свой номер на ночлег, после вынужденной дневной вахты, пока я не улетел в Кишинев.
       В полете легко, мягко стыкуются горячие мысли, под холодящим ветерком опасности приобретающие форму неоспоримых истин. «Тыг-дым, тыг-дым» не из репертуара пассажиров воздушных лайнеров. Большинство думает о вечности, подводит итоги. Присоединимся к массам.
       Итак, что мы имеем? Сегодня среда. На работе планировал быть в понедельник, возвратившись в воскресенье. Да-с… Бога своим планированием немного повеселил, но до колик не довел, поскольку еще даже не в Кишиневе. Потом надо попасть в Одессу, а на сегодняшний доманёвский автобус никак не успею. Значит, ночую в Одессе. Утром еду поездом до Колосовки и под конец рабочего дня четверга заявляюсь в райком?! Здрасьте, я ваша тётя! Где ж ты, сукин сын пропадал неделю? Все на ушах, подали в розыск!
       Нет, так не пойдет. Вначале домой, успокоить маму, узнать обстановку. Тогда нечего рвать когти. Какая разница, когда я попаду в Доманёвку – под конец рабочего дня через Колосовку, или к девяти вечера автобусом? Отлично! Если я сяду в автобус в четыре часа дня, то могу спокойно переночевать не в Одессе, а в Беляевке, которая как раз по дороге из Кишинёва, у друга «Микиса». Утром приеду в Одессу, зайду к Алке, «Кисе», Любе, Шуре Дзыговскому. Времени достаточно.
       «Микис», он же Витька Коштарек, с которым на втором курсе жили в 402 комнате четвертого общежития, принял, как всегда радушно. Свежая днестровская рыба, приготовленная в виде нескольких потрясающих блюд, «фирменная» мамина аджика, окорок домашнего кабанчика, масса зелени… Фу ты, слюни катятся! О винном погребе не забыл, не подумайте. У них традиция была: перед трапезой ставить на стол кувшин литра на три, и пить до тех пор, пока хозяин может спускаться в погреб за очередной порцией.
        Без повторных спусков за вином, мы бы в «краснодарском синдроме» не разобрались. Под утро четверга «Микис» вынес жёсткий вердикт: «Вяжи с ней. Она тебя не любит». Если бы не его категоричность, я бы еще неизвестно сколько обманывал себя.
       Дома, как только переступил порог, мама сообщила, что приходил заведующий организационным отделом райкома партии Леонид Игнатьевич Недин, курировавший кадры руководителей в районе. Просил, когда появлюсь, срочно позвонить ему на работу или домой. Срочно не получилось. Упал на кровать и беззвучно (мама подходила – дышит или нет?) проспал до вечера пятницы.
       Позвонил Недину домой. Он велел прийти к нему, потому, что в райкоме спокойно не поговорим. Среди работников райкома партии Леонид Игнатьевич выделялся порядочностью. Бывший санитарный врач, внешне угрюмый, простоватый не только строго следил за чистотой и порядком в кабинетах и документах сотрудников, но и старался поддерживать здоровый дух в коллективе. Ко мне относился однозначно положительно.
       Встретил на пороге квартиры без обычной фразы, произносимой низким баритоном: «Что слышно, пан Варзацкий?». Провел в кухню, где, будучи заядлым курильщиком, чувствовал себя свободно. Закурили:
       - Маму не хотел огорчать. Диордица грозится за прогулы исключить тебя из партии, выгнать с работы. Кричал, что как только явишься, соберет бюро и «драной метлой» выметет тебя из комсомола. Я пытался прикрыть, говорил, что Васляев собранием остался доволен, значит, умеет работать. Он: «Выгоню!» и все… Думал я думал, и так и этак прикидывал – нельзя тебе на глаза ему появляться, еще ляпнешь лишнее, у тебя это бывает. Поступим по-другому. Сейчас напишешь заявление на увольнение по состоянию здоровья. Скажу, что мать принесла, понял? Это должно повлиять. Лена, его жена, с твоей мамой дружит на почве цветов, а он Лену слушается. Сейчас же позвоню Петру Ивановичу, главврачу, скажу, чтоб завтра в восемь утра он положил тебя на койку. Чтоб Диордица бюро не собирал. Там дальше видно будет. Запишет строгий выговор – через год снимешь, не беда. А может и так обойдется. С работой придумаешь сам, этого добра на твою жизнь хватит. Но не забывай, от работы кони дохнут, - подмигнул, выпуская дым краешком рта, Леонид Игнатьевич.
       На следующий день, хоть он и был субботний, я привычно обустраивался в палате, надеясь на быстрое решение моего вопроса в обкоме комсомола, поскольку официально числился в его кадровой обойме. Заявление писал на имя первого секретаря райкома комсомола Раи Чабанюк. Она должна была, вначале, как бы «согласовать» вопрос с «первым» райкома партии, затем ставить в известность обком комсомола. Если не было материальной ответственности – отпускали. Прикинул, что на всю «катавасию» уйдет с понедельника дня три – четыре. Максимум в субботу буду свободен, как ветер. Пока можно круглые сутки бездельничать, анализируя последние события.
       Что показал анализ? То, что ощущения Стародуба не обманули. Что моя готовность к худшему была оправдана, и финал воспринял достойно. Что именинница разрушила иллюзии. Что поступила со мной не хорошо. Ведь отлично знала, что приглашая на день рождения, толкала на неприятности. И никакой компенсации. Как говорится, совесть надо иметь. На ее месте – отдался бы, даже без любви. Как вы думаете?
       Работа? Да хрен с ней! Краснодарская гостиница не вылазила из головы. И оправдывал, и логично все раскладывал по полочкам, и успокаивал себя, и отвлекался, флиртуя с Любой – медсестрой. Несколько писем, дурак, написал. Матери звонил, унижаясь – не проходило. Не прошло и по сей день. Любовь? Нет. Обида. Не по-людски поступила. Имела за болвана в своей игре. Вскоре вышла замуж за другого.
       Обманывали женщины и после этого не раз. Разбираться в них никогда не умел, а осознавать, что имею дело с противником непредсказуемым и коварным начал после одного сногсшибательного случая, произошедшего задолго до краснодарской истории. В десятом классе, во время зимних каникул, поехал в гости к родственникам. Неожиданно родителей пригласили на свадьбу в Николаев. На хозяйстве остались сын – мой одногодок и я. Радостную новость сообщили вечером, уехали в пять утра. Дом оказался в нашем распоряжении на одну ночь и два световых дня.
       Надо сказать, что друг – родственник был достойным представителем фамилии по части авантюр. Еще до обеда у него созрел план: пригласить девочек не на вечер, а днем, чтобы мы не спешили, а родители «дам» не беспокоились. Выпив, для храбрости, стакан домашнего вина, друг побежал по крепкому морозу к своей подруге, хорошо знакомой мне девятикласснице. Вместо обещанного: «Буду через пять минут», - явился через час. По физиономии понял – с моей парой «пролет». Подруга скоро должна быть, но одна. Кто-то уехал, кто-то не может. Куда мне деться? Ели бы не мороз, пошел бы на речку… 
       - Давай я скажу, что ты пошел к рыбакам, посмотреть, как они ловят подо льдом, - загадочно прикусил губу друг.
       - Ты хочешь, чтобы я там дуба дал? Вчера, пока дошел от остановки до тебя, чуть уши не отпали.
       - Никуда ты на самом деле не пойдёшь. Будешь в шкафу сидеть! Посмотришь, племяш, на дядину работу. Я тебе дядя или хрен собачий?! Выполняй приказ! А я спрячу твои шмотки.
        Шкаф для одежды, шифоньер, как мы говорили, был идеальным местом для наблюдения за сексом. Вплотную к нему, так, что можно было свободно открывать дверь, не мешая лежащему, примыкал диван. Минимально приоткрытая дверь давала обзор лежащего почти до колен, при этом голова, находившаяся на валике, была всего в полуметре. Но зачем нам голова?
       Если дверь открыть чуть шире, в поле зрения полностью попадала смежная комната. В ней, сразу за порогом, с правой стороны, находился туалетный столик с большим зеркалом. За столиком, вдоль стены под окном, стоял письменный стол. Дальше, перпендикулярно столу, то есть в профиль ко мне - широкая родительская кровать Отличная диспозиция!
       Должен вас удивить. В те далекие, для молодежи покрытые мраком неизвестности времена, даже не в райцентре, а в большом селе школьники пользовались… презервативами. Конечно, не все, конечно, не всегда, но когда это было требованием подруги – предохранялись. Как мы добывали дефицитный товар – отдельная история. Пока принимайте на веру, что шансы обладателей заветной резинки одержать победу в извечной борьбе за доступ к телу самки многократно увеличивались.
       Я мог бы передать разговор, произошедший между ними в преддверии полового акта, но не хочу съезжать на порнографию. Воспроизведу суть происходящего, где присутствуют элементы эротики, посильнее крутой порнухи.
       Грешники договорились, что она раздевается и ложится в родительскую кровать, а он идет в другую комнату надевать презерватив. Да-да, вы не ослышались, не в кровати одевать, уже возбудившись, а до… Ну, что ж, так решили, не будем отвлекаться.
       Он ушел из сектора обзора, а я пережил самые тяжелые минуты сидения, наблюдая за ней. Медленно, не спеша, она обнажалась перед зеркалом. Когда осталась в одних маленьких атласных трусиках, несколько раз спускала их на разные расстояния от низа живота до колен, видимо колеблясь, снять их вовсе сразу или до постели оставить. Наконец сняла и стала нагишом крутиться перед зеркалом, поочередно демонстрируя мне то попу то грудь. Потом взяла со столика ножницы и быстро щелкнула несколько раз между ног. Знала бы хозяйка ножниц, где они применялись! Потом делала еще кое-что, о чем рука не подымается писать… Мужики, представьте мое состояние!
       Он прибежал, одетый в один презерватив, без слов завалил ее на неразобранную кровать, желая побыстрее научить меня высокому мастерству. (Потом рассказал, что во время суеты резинка порвалась. Она об этом не знала, а он месяц дрожал…) Чтобы у меня не возникло малейших сомнений, для заключительного акта приволок ее на диван, прямо мне под нос!
       Не знаю, сколько бы еще продолжалась пытка, если бы судорога не свела обе ноги, и я не вывалился на пол рядом с диваном:
      - Ноги свело! Потяни быстрее! – завопил, зная, что он футболист.
       Голый дядя, от неожиданности потерявший речь, вместе с мужской силой, левой рукой поочередно тащил мои пятки к себе, правой надавливая пальцы ног в обратном направлении. Что делала она, с пола было не видно.
       Управившись со мной, дядя сел на диван, спиной к подруге, успевшей прикрыться покрывалом, и ловко перевел стрелки на меня:
       - Ты что, прямо с речки в шифоньер? Я и не слышал.
       - Вы со своими делами и бомбежку бы не услышали, хоть бы дверь закрыли, - подыграл я.
       - Какими дела-а-ми?, -ехидно передразнила она.
       - Такими, когда голыми в кровати кувыркаются, - начал понимать, куда она клонит.
       - Мало ли чего мы голые лежали, а «дела-а-ми» твоими не занимались. Это ты залез в чужой шифоньер и делами там занимался. Может, у тебя девушки нет? Приехал к нам развлечься!- пришла в ярость подруга. – А ты чего молчишь?! – стукнула кулаком в спину дяде. – Он на меня наговаривает, а ты язык проглотил! Скажи всю правду!
       - Если правду, то я тебя «трахал», - не мог упасть в моих глазах «учитель», хоть и не просто ему эти слова дались.
       - Ах так! Сейчас поеду прямо к гинекологу и привезу справку, что я «цэлка», понял? И ты меня не «трахал», совал между колен, но не попал! Не умеешь – не берись!
       - Это ты – «цэлка»?! – опешил от наглости обвиняемый, - да я сейчас позову всех, кто тебя порол с третьего класса, ****ь ты подзаборная! Собирай свои манатки, чтоб я тебя больше не видел!
       - Я уйду, но ты меня не «трахал» и теперь никогда не дам, будешь заниматься сам с собою, понял?!
       …Долго он не мог успокоиться, все призывал меня в свидетели, объяснял, имитировал, показывал родительскую кровать. Я тоже был ошарашен беспардонной брехней подруги, упорным отрицанием очевидного. На память пришла поговорка о таких: «Ты ей ссы в глаза, а она говорит – божья роса».
       И вот когда со мной случился Краснодар, два события соединились в воображении мостиком лжи, цинизма, холода. Суперважная тема: порядочность в любовных отношениях. Не буду «строить из себя порядочного». Таких мало, особенно, если вдуматься в широкий смысл слова. Если ты не родился таким, то воспитать в себе кристальную чистоту невозможно. Но интуитивно каждый человек знает, когда поступает непорядочно. Значит, действует ОСОЗНАННО.
       Считаю, что сфера любви – рассадник непорядочности, порождающей неисчислимые драмы и трагедии. Количество их можно было бы значительно уменьшить или смягчить, прояви одна из сторон элементарную порядочность. Отсюда следует – правилам порядочного поведения во взаимоотношениях полов надо учить! Дошло же человечество до обучения школьников правилам секса. Понятно, что прежде чем учить, надо изучить. Не уверен, что кто-то занимается этой тематикой. А пока пострадавшие от непорядочности ускоряют темпы роста суицидов, наркомании, пьянства. Пополняют ряды душевнобольных, жено и мужененавистников, воинствующих противников браков, апологетов бездетности, бомжей, нищих, не простивших и терзаемых виной.
       После больницы без работы долго не прохлаждался. Позвонил «Роберт», предложил до конца учебного года почитать географию в родной школе. Согласился, с условием, что с нового учебного даст историю. Однако в июне, перед отпуском, нагрузки по истории не оказалось. «Нарисовался», ставший директором строящейся школы №2, мой райкомовский «рабовладелец» Луценко. Пообещал полторы ставки истории, плюс зарплату за два летних месяца работы с ним вдвоем по подготовке школы к приему учеников. Так я стал первым штатным учителем Доманёвской средней школы №2.
       Мы с Луценком были разнорабочими, подсобниками, а точнее, мальчиками на побегушках при столяре – краснодеревщике Черноморского судостроительного завода. Бывший секретарь райкома партии Луценко, пользуясь старыми связями, выписал столяра на каких-то выгодных всем условиях. Не знаю, что имело его начальство, но то, что «спецу» в Доманёвке было комфортно – факт. Любой бы не отказался от работы, на которой утром опохмелят под хороший завтрак, к обеду – новая бутылочка, на ужин – компания для душевной беседы, без лимитов времени и «беленькой».
       На выходные корабел «уплывал» в Николаев. Как в понедельник утром успевал к законной поллитровке в Доманёвку – тайна. Всегда успевал, а в тот злополучный понедельник не успел. И Луценко, яркий типаж всезнайки, высокомерно изрек:
       - Хрен с ним. Кто не успел, тот опоздал. Бутылку раздавим сами, после ударного труда. Что, мы не сможем распилить доску? Мы что, пальцем сделаны? Велика, понимаешь, мудрость! Ты - подаешь, я – пилю, - заключил, включая пилу.
       Не успел я нагнуться за доской, как раздался вопль, заглушивший шум пилы:
       - Валерка-а-а!!! Ищи палец!!! Мой палец!!! ****ь!!! Что ты стоишь?!!
       Деталей не помню. Знаю, что на культю наложил жгут из носового платка. Срочно надо было в больницу. Школьный грузовик заводился только на заднюю скорость, с поката. Для меня это был первый такой опыт, да еще в условиях жесткого цейтнота времени. Не с первой попытки, но все же завел. Летел к хирургии на страшных ухабах, как гонщики ралли по Латинской Америке. Успел. Теперь старик Луценко, когда в хорошем настроении после рюмки, говорит, что если бы не я, он «сыграл бы в ящик» от потери крови. 
       Накануне первого сентября позвонил «Роберт». Обрадовал сообщением, что кроме географии будут у меня история и обществоведение. Я с удовольствием дал себя переманить обратно. Работать в родной школе хотел всегда, ощущая себя ее органической частью, со времен ремонтов химического и физического кабинетов на летних каникулах, в качестве помощника сестры Майи – лаборанта.
       «Роберт» «пригрузил» плотно. Дал классное руководство, назначил заведующим Ленинской комнатой – мини – музеем школы. По линии райкома партии вел кружок марксистско – ленинской философии в сети партийного политпросвещения. Имел часы в вечерней школе.
       Школьные будни – штиль на фоне шторма райкома комсомола. Первое время, как фронтовики в тылу к тишине, не мог привыкнуть к неспешной жизни по расписанию, скучал за суматохой и постоянной гонкой. Пообвыкнув, определился с приоритетами. На
первый план вышла аспирантура.



                А  С  П  И  Р  А  Н  Т  У  Р  А

       Помните, как я сам себя перехитрил, и вместо кафедры в Одессе оказался в селе Кузнецово? Будучи неисправимым оптимистом, человеком, до сих пор, честно говорю, не знающим, что такое грусть, я не переставал думать об аспирантуре разве что во сне. Думал и действовал.
       В Николаевском кораблестроительном институте сдал кандидатский минимум по философии и английскому языку. Тот, кто не преодолевал эти рифы перед океаном официальной науки, не подозревает, что дело я провернул весьма не простое. В стационарной аспирантуре на сдачу кандидатского минимума предусмотрен год из трех, при обязательном посещении занятий с преподавателями. Сложно было в деревне писать рефераты. Молодые не поверят, но тогда в районе ни у кого не было личной пишущей машинки?! Поэтому, благодарен, никогда не забуду помощи Виктора Андреевича Землезина, Славика Рукоманова, Паши Ермакова, Нади Вавриной (Черной), Андрея Добролюбского.
        Отдельная благодарность, к сожалению, без имен и фамилий, библиотекарям научной библиотеки Одесского университета имени И.И.Мечникова выдававших, в нарушение всех правил, под честное слово книги домой. Почему они так поступали, вразумительного ответа дать не могу.
       Сдав кандминимум, в 1975 году я поступил в заочную аспирантуру кафедры истории КПСС Одесского госуниверситета, то есть, «блудный сын» вернулся к простившему заведующему Якупову. Теперь стояла задача перевестись на стационар. Чтобы ходатайствовать перед министерством о моем переводе, кафедре нужны были веские основания, в виде солидного задела текста диссертации, в размерах не менее первого варианта. Какой первый вариант?! Материала не было даже на тезисы. Предстоял бросок в центральные архивы. Ни в областных, ни в республиканских, а только в центральных, то есть в Москве и Ленинграде, находятся основные массивы документов по моей диссертации. Ну и, конечно, библиотека имени Ленина, особенно ее Третий зал, зал диссертаций.
       Ходил на работу, а душа пела: «В Москву! В Москву!». Больше всех городов, даже больше Одессы, любил советскую Москву. Впервые увидев столицу в пятнадцатилетнем возрасте, убедившись, что фильм «Я шагаю по Москве», песня Муслима Магомаева «Лучший город земли» соответствуют увиденному – заболел Москвой. Да и как было не заболеть, если простые москвичи, случайные прохожие, с первого дня пребывания нашей туристической группы на улицах огромного города, сами предлагали услуги гидов, с гордостью и любовью рассказывали то, о чем не говорил ни один экскурсовод. Особенно запомнился мужчина, похожий на какого-то артиста кино (а может это он и был…) водивший меня и нескольких пацанов по ночной Москве. Заметьте, после трех – четырех дней знакомства с городом, руководительницы группы отпускали нас гулять самих вечером?! И не боялись! Я бы, на их месте, сошел с ума. А они спокойно посещали театры. Факт, говорящий о многом думающим, сомневающимся, непредубежденным.
       Не стал терпеть до зимних каникул – рванул на пару дней после ноябрьских праздников. Остановился у Олега Дёмина, который учился в аспирантуре Института всеобщей истории Академии Наук СССР. Затем неделю работал в архивах на зимних каникулах, и обстоятельно, два месяца по десять – двенадцать часов - на летних.
       Передо мной любезно распахнули двери четыре архива: ЦПА ИМЛ (Центральный партийный архив Института марксизма – ленинизма), ЦГАОР (Центральный государственный архив Октябрьской революции), ЦГАСА (Центральный государственный архив Советской Армии), ЦГВИА (Центральный государственный военно – исторический архив).
       Больше всего понравились атмосфера и условия труда в ЦПА ИМЛ и ЦГВИА. Там же «накопал» наиболее интересные и многочисленные документы по теме диссертации «Борьба партии большевиков за привлечение демократического офицерства на сторону социалистической революции (февраль 1917 – февраль 1918 г.г.)».
       Скажу сразу, чтобы развеять миф: большевики проводили большую работу по революционизированию не только солдат и матросов, но и офицеров задолго до Октябрьского переворота. Это я доказал вначале себе, а потом и удивленному ученому совету на защите. Более того, убежден: если бы в ЦПА ИМЛ имели доступ все желающие советские люди, идеалы многих были бы, мягко говоря, поколеблены… Не случайно доступ на работу в ЦПА мне открывали почти год. Очевидно, тщательно проверяли биографии родственников.
       Только в ЦПА существовала особая система контроля тетрадей исследователей. Страницы чистой тетради номеровались работником читального зала при первом посещении. В конце рабочего дня исследователь оставлял тетрадь в зале, то есть не забирал с собой. Когда работу над документами заканчивал, ставил в известность сотрудника архива, сдавал тетрадь для пересылки, после проверки, спецпочтой в организацию, направившую исследователя. Сдавал пропуск и уходил, «не солоно хлебавши».
       Это сейчас я подшучиваю, а тогда, в условиях форсированной работы над диссертацией, было не до шуток. В Первом отделе университета (КГБ) получил свою тетрадь только через три месяца… Наиболее ценные выписки из документов были заретушированы. Несколько раз работал в ЦПА, делал в новые тетради выписки из тех первых, заретушированных документов, надеясь обмануть внимательных цензоров. Тщетно! Они свое дело знали, и каждый раз я получал «черные метки».
       Приятные ощущения от работы в партийном архиве все же преобладали. Подымало настроение само расположение архива – напротив Моссовета, за памятником Юрию Долгорукому. Мне всегда очень нравился бешенный ритм центра Москвы. Я балдел от калейдоскопа тысяч лиц, «ледохода» транспорта, мелодии слов, сигналов, моторов. Мне казалось, что абстрактное понятие ЖИЗНЬ материализуется в ДВИЖЕНИИ, и наиболее зримым примером движения к лучшей жизни страны является центр Москвы.
       Внутри здания архива царила атмосфера ГОСУДАРСТВЕННОГО (чуть не сказал «государевого»…) ДЕЛА. Внешне невидимого, таинственного, суперважного. ДЕЛА №1 по шкале секретности. За месяцы пребывания в архиве, я контактировал всего лишь с четырьмя обитателями внушительного офиса: заместителем директора, заведующей читальным залом и двумя сотрудницами зала, работавшими посменно. Остальных тружеников секретного объекта элементарно НЕ ВИ-ДЕ-ЕЛ и НЕ СЛЫ-ША-АЛ… Светлые, сверкающие чистотой коридоры, устланные ковровыми дорожками, поглощающими звук шагов, давили тишиной. Двери кабинетов были плотно закрыты. Ни одного звука, слова, обрывка фразы из кабинетов я не услышал, ни одного сотрудника в коридорах не встретил. Не столкнулся в туалете, в курилке не обнаружил пепла в стерильной пепельнице. В читальном зале, хотите – верьте, хотите – нет, почему-то всегда работал О-ДИ-И-ИН! Не считая постоянно присутствующей сотрудницы за спиной. Странно-с…
       И чувствовал себя в тихом омуте архива, рядом с рокочущей, как шум отдалённого прибоя центральной улицей Горького, в полном блаженстве. Осознание, что ты в касте избранных, вырабатывало гордую осанку, снисходительно – презрительное отношение к массам, не причастным к ГОСУДАРСТВЕННОМУ ДЕЛУ.
       Военно – исторический архив (ЦГВИА), по сравнению с «имперским» партийным, был учреждением почти буржуазной демократии, замешанной на неоднозначных чертах русского национального характера.
       На виду сотрудниц было много, да все приветливые, без устали курящие, с восторженными воспоминаниями об Одессе. Документы на стол доставляли быстро и грациозно, словно официанты элитных ресторанов. Правда, элементарные вопросы ставили некоторых в тупик, что не мешало им обворожительно улыбаться и намекать на разрешение всех проблем вне рабочего места. Слабовольный и увлекающийся, я таки пару раз отреагировал на женские чары, и за удовольствие нажил ненависть коллег – исследователей, так как заваливать документами стали только меня.
       Коллеги тянулись в ЦГВИА с самых экзотических, неизвестных мне ВУЗ-ов Союза, например, Лесосибирского педагогического, Ухтинского индустриального институтов. Все при деньгах, все с желанием ударно поработать и хорошо отдохнуть. Поэтому, рестораны я посещал не только с сотрудницами, но и с «коллегинями». С коллегами ограничивались «забегайловками» в районе станции метро «Бауманская».
       Работал с увлечением. Приезжал за час до открытия, завтракал в уютном маленьком кафе неподалеку от архива, первым входил в читальный зал. Во время перерывов гулял по территории бывшего «Дворца Петра I на Яузе», в котором размещался архив. Должен признать выбор помещения для военного архива весьма удачным. Не зная об истории здания, до того как попал в него, уже в первые часы почувствовал особую ауру, способствующую историческим изысканиям. Ощущение, что находишься на стыке ХVII и ХVIII веков усиливалось, когда через служебный ход попадал на задворки. Высокие, старые, неухоженные деревья чередовались с зарослями молодых побегов. На земле угадывались остатки аллей, клумб. Тогда еще сохранились железные каркасы двух или трех парковых скамеек. Говорили, что под землей течет Яуза, шептали, что Петр с Алексашкой Меньшиковым устраивали тут оргии…
       В архивах было хорошо, но самым любимым местом в Москве стала библиотека имени Ленина. Первый раз открыл тяжелую дверь в храм Книги летом 1966 года. Тогда, во время туристической поездки, после посещения Мавзолея Ленина, оторвался от группы, и на несколько минут забежал в вестибюль. Выполнив ритуальное действо, сродни бросанию монет в фонтаны Рима и Парижа, загадал желание вернуться. Оно реализовалось через десять лет, и чудесным, невероятным образом библиотека изменила мою жизнь. О цепи событий, предшествующей коллизиям личной жизни – позже. Пока – о библиотеке, точнее о Зале №3.
       В июле – августе 1976 года Главный читальный зал был закрыт на ремонт. Небольшая группа «летних» читателей, тех, которым фонды нужны были «еще вчера», переместилась в Зал №3 или зал диссертаций, как назывался он среди соискателей. Я, по привычке, приобретенной в одесской библиотеке имени Горького, выбрал место спиной к входу, за третьим столом слева от прохода. Заказал литературу, обследовал ближайшие подступы к залу, нашел буфет, курилку, туалет. Поскольку времени до получения заказа было много,  начал изучать читателей. Благо их было всего восемнадцать человек, и только одна девушка сидела лицом к входу, недалеко от меня. К тому же, в отличие от индивидуалистов, стремящихся держаться подальше друг от друга, она, вероятно, не исключала возможности общения. Об этом сигнализировала широкая улыбка, на милом личике монголоидного типа, при каждой встрече наших глаз. Так без слов мы познакомились.
       Формализовали взгляды в коридоре. Оля Яныгина представилась аспиранткой кафедры английской филологии Московского государственного педагогического института имени Ленина. Закончила Якутский университет. Родители жили в городе Изобильный, Ставропольского края. Как и я любящая поговорить на разные темы, Оля заполнила перерывы прелестным щебетом, расширяющим мой кругозор.
       До закрытия зала работали, между прочим, сидя на прежних местах, только мы двое. Потом шли по Калининскому проспекту до ресторана «Валдай», скромно (за исключением первого раза…) ужинали, ехали на метро до «Войковской». От станции  провожал её в аспирантское общежитие МГПИ на улицу Клары Цеткин. А сам куда?
       С этого места не обойтись без подробностей.
       Остановился я у дальних родственников. И жили они, чудеса, да и только, рядом с общежитием Оли?! Радостный факт зафиксировали в первый вечер, фланируя по Калининскому. Конечно, я предложил новость, дарящую ночную свободу, обмыть. Ближайшая «мойка» называлась «Валдай».
       Две недели жили в напряженном, но приятном ритме: библиотека от звонка до звонка, «Валдай» или «Прага», беседа под сигарету у кинотеатра «Варшава», прощание на пороге общежития.
       Родственница разместилась в одной комнате, другая была в моем распоряжении. Поскольку ключи от квартиры я имел, а хозяйка каждые третьи сутки работала в ночную смену, то я ее практически не видел. Мечтал, что блаженство продлится до отъезда. Однако, на беду или к счастью, судить вам, «визит вежливости» нанес Юрка Требин.
       Закончив школу КГБ в Минске, прихватив молодую жену Людмилу, лейтенант рванул на сутки в столицу. График нашей встречи был расписан поминутно, но попасть визитерам на последний поезд до Смоленска не дало проклятое шампанское, которым мы по одесской привычке «полировали» водочку в ресторане сада «Эрмитаж». Поняв, что опоздали, набрав пития, без паники поехали ко мне, благо хозяйка, как я говорил, работала ночью. Пили, курили, мусорили, перебивая друг друга кричали до пяти часов. Провел их и побежал убирать кухню.
       Переступив порог, увидел странную картину. Хозяйка (которой не должно было быть так рано…) с закрытыми глазами сидела на корточках, упираясь спиной в закрытые двери кухни. У стены коридора стояли мои дорожные сумки с торчащими «шмотками». Выдержав паузу, не открывая глаз прошипела:
       - Убирайся.
       Задернул молнии, застегнул пряжки, процедил:
       - Извините.
       На ближайшей от Олиного общежития трамвайной остановке, прокручивая в голове ситуацию, выкурил все сигареты. В восемь часов вызвал ее, надеясь оставить вещи, пока определюсь с жильем. Посочувствовав, она на мгновенье задумалась, став серьезной и деловой, затем легонько прикоснулась к моей руке:
       - Жди тут. Я, кажется, придумала.
       Возвратилась минут через двадцать:
       - Поговорила с комендантом. Сказала, что ты аспирант из Одессы. Общежитие все равно пустое. Она согласилась тебя поселить. Покажешь ей направления в архивы. Купишь коробку конфет. Ты доволен? С тебя причитается!
       И вновь наступило двухнедельное блаженство. В отличие от первого периода знакомства – блаженство в квадрате, потому, что Оля, урезав время библиотечной «вахты», взялась меня «окультуривать». Замелькали театры, музеи, выставки, кинотеатры, студии, мастерские. Докатились до того, что устроили …выходной и очутились на Пахре в обществе каких-то фотохудожников. Трудно сказать, куда бы нас еще занесло, если бы в один из рабочих дней, во время перерыва, она не попросила провести ее на поезд до Ставрополя.
       Я уехал из общежития позже, в двадцатых числах августа 1976 года, чтобы участвовать в районной педагогической конференции. До января 1977 года с Ольгой активно переписывались, а на зимних каникулах я вновь поселился в общежитии, и мы продолжили «окультуривание». Особенно запомнился спектакль «Из записок Лопатина» с Неёловой, Мягковым, Табаковым в «Современнике». Автор пьесы Константин Симонов сидел чуть наискосок впереди нас, а в перерыве, улыбаясь, раздавал автографы и давал лестные отзывы о спектакле, окружившим его театралам.
       На вечеринке в общежитии по поводу чьей-то защиты, Ольга Яныгина познакомила с Ольгой Подымовой из Оренбурга, через пять лет ставшей моей женой. Вот чем закончился приезд Требина, послуживший причиной изгнания из квартиры. Юрка фактически предопределил мою судьбу на сорок лет вперед, вплоть до сегодняшнего дня!
       Словно эстафетную палочку приняв меня от Юрки, Яныгина передала ее Подымовой осознанно. Она заканчивала аспирантуру и уезжала на работу в немыслимо далекий Благовещенск. Оля Подымова, по ее мнению, способна была успешно продолжить столичную огранку одесского гостя.
       Да, очень далекий город Благовещенск, что на Амуре… Письма приходили все реже и реже, а потом и вовсе перестали. Уже не вспомню, как узнал, что она перебралась в Мурманск. Помню только, что жили мы с Подымовой в Оренбурге, а значит, инфомация поступила в промежутке между 1982 и 1987 годами. В это время на Кольском полуострове обитал доманёвский парень Вовка Молчанюк, по прозвищу «Вота». Написал ему письмо, попросил найти Олю, передать от меня весточку. Спасибо покойнику – нашел. Рассказывал потом, при встрече, что очень разволновалась, услышав обо мне, что есть у нее дочь.
       Надеюсь, что по закону справедливости, это сочинение окажется перед глазами Оли Яныгиной, и она узнает, что я никогда ее ни на миг не забывал. «Внедрив» меня в общежитие, она представить не могла, какую услугу оказала. Честно скажу, я и сам не в состоянии однозначно оценить благо, предоставленное мне, если называется оно ЖИЗНЬ. После нашей встречи моя жизнь текла по каналам, спроектированным Олей. Я об этом не подозревал до старости, и она, когда прочтет, будет смеяться над фантазией «одесского гостя». Смейся, Олечка, смейся! В нашем возрасте это полезно. Но реальность такова, что последние тридцать восемь лет вопросы ЖИЗНИ я решаю с твоей знакомой Олей Подымовой. Согласись, аргумент не шуточный, не из области фантастики.
       Открыв передо мной двери аспирантского общежития МГПИ имени Ленина, Оля впустила романтика общаг и странствий в Советский Союз в миниатюре. Дело в том, что педин имени Ленина, в отличие от Московского областного педина, был научно – методическим центром для всех педагогических институтов страны. Мощная целевая аспирантура штамповала научные кадры. За десять счастливых лет наслаждения общением со множеством просвещенных сыновей и дочерей разных народов, я познал Союз глубже, чем это возможно во время путешествий. Представители ВСЕХ (!) союзных республик и большинства автономных образований делили со мной хлеб, соль, национальные напитки и яства. И это преимущественно элита, слышите, интеллектуалы, умницы, красивые во всех отношениях люди! Голова едва переваривала полезнейшую информацию, и удельный вес ее, по внутреннему ощущению, превосходит остальную, аккумулированную за шестьдесят четыре года.
       Память хранит портреты, картины быта, голоса, интонации, привычки знакомых аспирантов. К сожалению, львиная доля фамилий, имен, адресов испарились вместе с утерянными в пьяных забавах записными книжками. Наверное, многих уж нет в подлунном мире. Но не могу не назвать тех, которых помню.
       Магомед из Дагестана писал диссертацию по истории чеканки. Его комната напоминала мастерскую в ауле Кубачи. Хозяин был длинноволосым, тихим, улыбающимся. Заходить к нему было можно в любое время, если стучал молоточек и звучала восточная музыка.
       Тамара Иванова, родом из Ташкента приехала в аспирантуру из Сыр-Дарьи. Наставница, помощница, советчица. Тихим голосом, без эмоций внушала, что надо делать для быстрейшей защиты, а также консультировала как правильно вести себя с женщинами.
       Пишу и думаю: «А вдруг Тома живет по-прежнему в Сыр-Дарье, по улице Навои 109, квартира 10? Или в родительской квартире в Ташкенте под номером 18, по улице Генерала Петрова 19? Вот было бы здорово, если бы она прочла эти строки!».
       Дима Казначеев, из Казани, поражал литературной эрудицией, где-то доставал книжки в великолепном художественном оформлении. У него я купил четырехтомник  Нушича, изданный в Белграде.
       Ослепительно красивая брюнетка Марина, из Кишинёва, играла со мной в настольный теннис, и после каждой удачной атаки томно поглаживала свою грудь со словами Цветаевой: «Марина… Я пена морская».
       Володя Сафонов, общительный, веселый парень работал в Кандалакше, а в гости меня приглашал к себе домой в Курск. С тех пор, проезжая через Курск, жалею, что так и не попал на улицу Золотую 8, в квартиру 25…
       Гену Шалюгина из Арзамаса я приглашал в Одессу. Ждал, готовился, но он почему-то так и не приехал.
       С Вадимом Мышьяковым, Геной Спиглазовым познакомились в общежитии, но судьба распорядилась так, что свела нас через несколько лет на одной кафедре в Оренбургском педагогическом институте.
       Ау-у! Ребята, девчонки, где вы?
       Осенью 1977 года меня перевели на стационар аспирантуры кафедры истории КПСС Одесского университета. Поселился в общежитии №6 на улице Довженко. За год и девять месяцев надо было написать диссертацию. Одновременно предстояло закончить третий и четвертый курсы «нархоза». Взвесив все «за» и «против» крепко засомневался в реальности победы на двух фронтах. К тому же, не надо забывать о третьем, архивно – библиотечном московско – ленинградском фронте, без которого диссертация не могла состояться в ПРИН – ЦЫ – ПЕ.
       Началась веселая жизнь в ритме «Тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым», описанном выше. Надеюсь, вы понимаете, что я не строю из себя, выражаясь по-одесски, великого «пуриса», написав «веселая» без кавычек. В те годы трудности вызывали у меня азарт, мобилизовали, мотивировали. Я жаждал авантюр, приключений, поединков ума, хитрости, смелости, предвидения, расчета. Во всех перечисленных компонентах, стационарная аспирантура превзошла ожидания.
       Начну с того, что аспирантского общежития ОГУ не имел. Нашего брата расселяли среди студентов. Как по мне – предел мечтаний! Реальное возвращение в студенческую юность. Однако есть маленький нюанс. Аспирантов – мужчин кафедр общественных наук «внедряли», «подсаживали», не знаю как там еще на языке спецслужб, в ...девичьи блоки?! Класс! Высший пилотаж! Кто придумал?! Автора! Автора! Автора!
       Нет – нет! Сразу и категорически отказываюсь от утверждения, что это была система. Что работала длительное время. Что селили со всех обществоведческих кафедр. Что с кафедры истории КПСС – всех аспирантов – мужчин. Но, позвольте, по крайней мере, двое нас туда попали. Железобетонный факт!
       До того, в разные истории я влипал с женщинами по своей и их воле. А жить реально в одной шестикомнатной квартире с двадцатью, как будто специально подобранными на кастинг конкурса красоты, девицами не приходилось. Ох и насмотрелся на них в разных видах и состояниях! Ох и изучил! И хотелось бы света и надежды, да все больше недостатки и пороки лезли в глаза на каждом шагу. К легким шалостям, типа провокативного фланирования нагишом в холле, или специально не закрытых дверей в душевую, или использования умывальника в качестве биде не сразу, но привык. Хоть убейте, не мог привыкнуть (наверное, завидовал…) к потоку сексуальных партнеров соседок. Ну, может, от силы у пяти были постоянные парни. Остальные азартно участвовали в первенстве блока по количеству новых клиентов. К сожалению, приходилось констатировать, что некоторые коллекционировали поклонников далеко не из просто спортивного интереса.
       Моему соседу по комнате очень нравилась блондинка со второго курса Оксана. Этакая помесь святой и Мэрилин Монро. Застенчивый сосед таил чувство в себе. Я знал о его переживаниях по часто задаваемому, одному и тому же странному вопросу: «Оксану не видел?».
       Подымаясь утром раньше всех в блоке, я быстро совершал процедуры личной гигиены, чтобы не попасть под толпу полуголых сомнамбул, опаздывающих на пары.  Умывальник, душ, туалет были общими. В тот день куда-то спешил, поэтому, быстро плеснув в лицо водой, умылся. Лишь когда протянул руку за зубной пастой, которую положил на полочку под зеркалом, увидел рядом с тюбиком золотой женский перстень с большим нежно-голубым камнем. Первая мысль была, понимаете какая. Отогнал. Снизил скорость движения щетки. Решил дождаться хозяйки. Логично предположил, что кто-то, как и я, спешит. Умылась, побежала одеваться, сейчас прибежит.
       Прождал минут пятнадцать – двадцать. Тишина. Отменил поездку, забрал находку, разбудил соседа.
       - Смотри, что я нашел.
       - Ух ты! Давай «загоним». «Бабки» надо позарез.
       - А если мать купила дочери на день рождения?
       - Если купила такой перстень, то найдет и на другой. Давай «загоним», я знаю кому. Погуляем, пожрем!
       Пока мы препирались, застучали двери комнат, послышались встревоженные голоса, несколько раз прозвучало слово «перстень».
       - Не судьба, - изрек я философски, надел перстень на мизинец, вышел в холл.
       Оксана с распущенными волосами рассказывала девчонкам, как ночью (внимание!) забыла перстень в умывалке. Уловил, что поздно пришла со свидания, хотела спать, перстень был подарком парня.
       - Он меня убьет! Что же делать?! Что же делать?! – причитала, ломая руки.
       - Возьми, раззява, - не выдержал я, стащил перстень с мизинца, и с понтом удалился. Слов благодарности не услышал.
       Кому конкретно отдал перстень, соседу не сказал, щадя его самолюбие, скрывая свою промашку. Лучше бы «загнали». Улетел в Москву, оттуда, на «Красной стреле» - в Ленинград. Вернулся не скоро, к тому же в два часа ночи, и тут же заполучил от Оксаны обалденное «дежавю».
       Для невинных свиданий наши дамы иногда использовали зал для подготовки к занятиям. Там же стояла гладильная доска. От холла зал отделяла непрозрачная пластиковая стена и стеклянная прозрачная дверь. Проходя мимо двери, я вначале услышал, а потом и увидел секс в исполнении Оксаны и негра. Ложем для нее служила гладильная доска. Хоть свет они погасили, освещения из холла хватило, чтобы зафиксировать детали. Вам понятно мое состояние? Даритель перстня мелькал за дверью черным задом. Эх, дурень я, дурень! Надо было «загнать»…
       Старая глупость, лёгкий шок и досада, что не я на месте негра, породили новую. Включив свет, раздраженно бросил сонному коллеге:
       - Видел Оксану.
       - Где?
       - В читалке.
       - Работает?
       - С негром. Он стоит, она лежит.
       - Как лежит? Что ты пиз…шь!
       - Чтоб я не пиз…л – иди посмотри.
       Если бы я знал что будет! Если бы не мои болезненные амбиции и эмоции и фактическое науськивание, ничего бы не было. А так, он как был в одних трусах, босиком, вылетел из комнаты, не закрыв за собой дверь. Не успел я врубиться в происходящее, как он залетел обратно, распластавшись на полу, сунул руку под шкаф, выругался матом, нашел молоток, и метнулся в холл.
       - Стой! – заорал я, и бросился за ним. Догнать не успел, но увидел удар.
       Счастье всех нас, что ударил он неумело, слабо, промахнулся, попав по касательной в ухо, а главное - плашмя. Тот даже сознание не потерял. Отделался кровью, испугом, воплем. В воплях богатого любовника превзошла Оксана, голосившая как на похоронах. Учитывая отсутствие одежды, дуэт выглядел незабываемо Сосед мой, побелевший и бессловесный, «разбор полетов» не устраивал. С молотком удалился в комнату.
       Конечно, блок проснулся. Конечно, прибежала вахтерша, позвонила коменданту, тот сигнализировал выше. Утром «покушавшегося на убийство» вызвали в партком. Пожурили и… замяли. Оксану из общежития выперли. Иностранцев в блоке я больше не замечал. Страсти улеглись. А если бы убил?
       Знаете, что меня больше всего удивляет в этой истории? «Запор мысли» Оксаны о словах благодарности мне за перстень. Люди от радости не соображают, что надо хотя бы «спасибо» сказать. Говорю во множественном числе о забывчивых, потому, что сам возвращал и сам терял не раз. О том, к чему привела моя забывчивость в конце аспирантуры, узнаете позже. А пока о приключениях в Москве.
       На третьем курсе доцент Бачинский познакомил меня с Иваном Григорьевичем Леоновым, доцентом кафедры истории КПСС. В 1943 - 1946 годах он был первым директором Высшей дипломатической школы Министерства иностранных дел СССР (с 1974 года – Дипломатическая академия). Человек добрый, отзывчивый, любивший молодежь он много рассказывал о своей комсомольской юности, гражданской войне, во время которой получил тяжелое ранение. Называл фамилии слушателей первого набора ВДШ, ставших известными дипломатами, но не забывающих своего директора. Чаще других упоминал Игоря Николаевича Земскова, в то время работавшего генеральным секретарем МИД СССР.
       Пока учился в университете, мысль посетить Земскова не появлялась. Когда же в 1973 году защитил дипломную работу «Советская историография истории советско – американских отношений. 1917 – 1939 г.г.», я о нем вспомнил. Иван Григорьевич, неожиданно скончавшийся в 1972 году, не раз говорил, что по теме моих научных интересов хорошо было бы проконсультироваться с Земсковым, поскольку тот десять лет возглавлял Историко – дипломатическое управление МИД. Лишь имея на руках диплом, я «созрел».
       Поехал в Москву одесским поездом, но садился в Киеве, куда заехал на пару дней. Вагон был забит евреями. Поразительно, до Москвы все пассажиры… молчали. Евреи, и молчали?! Невероятно! Еще большим было изумление обеих сторон, когда я и трое соседей по купе встретились в приемной МИД на Смоленской площади. Только спустя несколько лет понял, что они обо мне подумали, ведь я присутствовал при самом начале массовой еврейской эмиграции из СССР.
       Надежды попасть на прием к Земскову, уже заместителю министра иностранных дел, улетучились после короткой дискуссии в приемной. Мне предложили вопросы поставить в письменном виде, а ответ ждать по месту прописки. Я обещал подумать, мысленно послав клерка на х…
       «Облом» в МИД подзадорил на авантюру с Дипломатической академией. Если вы думаете, что в этом заведении меня ждали – ошибаетесь. Его и найти было непросто. В справочных координаты не давали. После неудачного поиска через справочные и таксистов, после обеда возвратился в приемную МИД. С озабоченным видом, как к старому знакомому, обратился к клерку:
       - Мне еще надо заехать к Виктору Ивановичу в Дипломатическую академию. Не подскажете телефон приемной?
       - Пишите, - равнодушно буркнул тот, занятый бумагами.
       Завладев телефоном приемной ректора академии Виктора Ивановича Попова, о котором тоже упоминал Иван Григорьевич, узнал адрес. Оказалось, это в районе станции метро «Лермонтовская». Найти то нашел, а дальше что? Внутрь бдительная охрана не пустила. Хорошо, хоть сказали, что ректор в ЦК КПСС. Может задержаться и до вечера. Решил караулить у входа в здание, полагая, что сумею распознать его по каким-то признакам. И таки подкараулил.
       Черная «Волга» остановилась прямо напротив входа. Помощник выскочил с переднего сиденья, и открыл заднюю дверь. Я сделал шаг от стены, и с расстояния в три шага выпалил скороговоркой:
       - Виктор Иванович! Я от Ивана Григорьевича Леонова из Одессы!
       Высокого роста мужчина в очках, повернув холеное лицо ко мне, деликатно спросил:
       - Разве Иван Григорьевич жив?
       - Нет, к сожалению. Но я его ученик, и незадолго до смерти он говорил, что к вам можно обратиться за консультацией.
       - Чем могу быть полезен?
       - Я хотел узнать, так сказать, из первоисточника, как к вам поступить на учебу?
       - Молодой человек, - вздохнул он, кажется, с искренним сожалением, - Вы обращаетесь не по адресу. Набором занимается ЦК. Вам надо обращаться за консультацией в Одесский обком. Вы член партии?
       - Да.
       - А кто по специальности?
       - Историк.
       - Отлично! Дерзайте, и до встречи в академии, - протянул руку на прощание.
       Ну, что же, это тоже был результат, хотя ничего нового к тому, что я знал, Попов не добавил.
       Проживая в Москве, и основную часть времени проводя в «ленинке», множество раз гулял по маршруту: Библиотека – Красная площадь – улица Куйбышева – Старая площадь. Маршрут выбрал не случайно. От Спасской башни Кремля, через Красную площадь, по улице Куйбышева ехали высшие сановники в здание Центрального Комитета КПСС на Старой площади. Об этом знали все, кто интересовался политикой. Поскольку был помешан на политике, задался целью увидеть Брежнева.
       Дело было жарким летним днем. Я как раз шел от Красной площади, по левой стороне улицы Куйбышева (теперь Ильинка), доходил до ее конца, намереваясь перейти на правую сторону, откуда было рукой подать до ЦК. Вдруг светофор отключился, три неприметных мужчины вынырнули из-за спины и стали на «зебре» лицом ко мне. То же самое, зафиксировал, произошло на правой стороне перехода. С низу, со стороны ЦК, на Куйбышева медленно, бесшумно начал поворачивать правительственный «ЗИЛ», и, не успев понять, что происходит, я встретился глазами с улыбающимся Леонидом Ильичом. Рефлекторно поднял руку в приветствии, а Генсек продемонстрировал реакцию гандбольного вратаря, ответив взмахом кисти правой руки, с дымящейся сигаретой между указательным и средним пальцами. Видимо, так же как у меня, на рефлексе, раздалось характерное, брежневское, с хрипотцой: «Здравствуйте, здравствуйте…». Сидел он впереди, рядом с водителем, правая рука висела «на улице», за открытым окном. Мелькнуло в голове, что шеф не хочет создавать проблем некурящему шоферу.
       Думаю, что большинство пешеходов не заметили Брежнева, поскольку не готовились. Так же медленно «ЗИЛ» поехал дальше. Я смотрел вслед, пока его не заслонили две машины кортежа. Впереди, заметьте, кортежа не было. Да и двигался автомобиль медленно, очевидно по желанию хозяина.
       О продуманной системе охраны можно было догадаться, понаблюдав за действиями мужчин, вышедших на «зебру». Как только «ЗИЛ» проехал несколько метров зоны их контроля, они растворились. Когда я смотрел вслед, заметил, сколько мог разглядеть, две цепочки мужичков с обеих сторон улицы. Один за другим, по очереди, они бежали с проезжей части в подъезды, в двери магазинов, учреждений, как только из квадрата их ответственности уходил задний бампер главной машины страны.
       Пройдут годы, и во время очередного променада по любимому маршруту, на Красной площади я буду долго наблюдать за семейством Брежневых, приехавших к свежей могиле Генсека. Жена, сын Юрий, дочь Галя стояли безо всякой охраны, со скромными цветами, вытирая слезы носовыми платками, явно разочаровав кучу зевак, ожидавших чего-то необычного.
       Интересное приключение произошло со мной в Стройбанке СССР. Как я туда попал? Познакомился в театре с двумя девушками. Одна из них оказалась одесситкой, другая – секретарем в приемной управляющего банком. Не знаю, как ей пришло в голову пригласить подругу и меня к себе в гости. Думаете домой? Ошибаетесь – в банк! На ее ночную смену. Стройбанк финансировал строительство от Чукотки до Калининграда, и секретари работали в три смены.
       Чтоб не показалось мало, я «затарился» тремя литровыми бутылками болгарского вина «Гымза», в подземном переходе у площади Маяковского встретился с одесситкой, тащившей закусь, и через десять минут мы стояли у дверей банка. Вышла наша секретарша, дежурный сержант понимающе подмигнул мне. Воистину, как мы, советские, говорили тогда о себе, «страна не пуганых идиотов».
       Расположились на мягких диванах комнаты управляющего. Закусь, пепельница на невысоком столике. Штопор – передо мной, «Гымза» - у ног, так как тащить пробки из бутылок было удобно сидя, поставив их на пол.
       Первую распили чинно беседуя. Вторую – поочередно бегая в туалет комнаты отдыха управляющего. Третью кончили до полуночи и затосковали. Таки мало оказалось. Тогда секретарша со словами «Эх, пропадать, так с музыкой!», открыла бар шефа. Из запасов для иностранных гостей выудила бутылку «Столичной» с этикеткой на английском и ожерельем медалей на тёмно-синем фоне.
       «Вставило» незамедлительно. Сигареты тотчас уступили место поцелуям, а юбки, блузки, джинсы оказались лишними. Включили магнитофон, вскочили на полированный стол для заседаний правления, в кабинете банкира. Хорошо, хоть не в обуви. Хорошо, хоть не отбивали ирландский степ. Обнявшись втроем, танцевали медленный танец, по страсти напоминающий танго. Важная деталь: дверь из кабинета в приемную была открыта, и секретарша умудрялась спрыгивать со стола и отвечать невнятно на телефонные звонки?! Видно ночные «приёмы» практиковала систематически.
       Пьян до потери памяти не был. Но почему она меня закрыла в комнату, под потолок забитую связками бланков со штампами банка, позабыл напрочь. Помню только, что сидел на перевязанных бечевкой связках до того, как банк заполнили посетители, а она сдала смену. Вышли вместе, одесситка уехала раньше. Обменялись номерами телефонов и адресами, но как-то так произошло, что больше никогда не контактировали. Напоминают о необычном жизненном эпизоде несколько бланков «Стройбанка», хранящихся в моем архиве.
       Еще одна встреча, неожиданно закончившаяся визитом в гости, произошла в очереди за водкой. Я был гонцом от компании в общежитии. Увидев в конце очереди красивый профиль изящной молодой женщины в светлом плаще, подойдя сзади, не стал задавать вопросы типа: «Кто крайний?». Нежно прикоснувшись к плечам руками, шепнул на ушко: «Вы?». «Я», - ответила, не оборачиваясь, и прислонила прическу с возбуждающим запахом духов к моим губам. Так стояли, слившись в одно целое, пока мужики не вернули к реальности: «Чего стоите?! Подвигайтесь!». Она взяла одну бутылку.
       - В гости? – поинтересовался я.
       - Нет, подруга ждет.
       - Могу составить компанию.
       - А ваша компания? 
       - Там одни мужчины.
       - Тогда приходите. Я живу в этом же доме. Первый подъезд, квартира девять.
       Метнулся в общежитие, выпив «гонцовскую» со всеми, под общий галдеж исчез.
       В квартире номер девять меня ошеломили две большие неожиданности. Первая состояла в том, что подруга моей новой знакомой, предпочитающая водочку, оказалась известной певицей. Не просто известной, а всенародно.
       Вторая неожиданность проявилась после того, как я повторно сбегал в гастроном. Хозяйка сказала, что дверь закрывать не будет, очередь рассосалась, вернулся через пять минут, и застал их в лесбийском поцелуе. Стало ясно, почему хозяйка при знакомстве не сказала, чтобы приходил с другом.
       Думаете все? Как бы не так! По ходу пьянки вдруг оказалось, что Люся, так звали хозяйку, не прочь заняться любовью со мной. Заметив, что Люся под столом гладит мне колени, «народная» с криком: «Шалава!», влепила подруге пощечину. Та ответила зеркально: «Сама ты - кобла старая! Удушу!», и вцепилась длинными ногтями с маникюром в шею артистке. Если бы не разжал пальцы с кусками кожи под ногтями – быть в стране трауру.
       Что, думаете, финал? И я так думал, наивный. Помирившись, натурально облизав друг друга, под тихое мурлыканье договорившись, кинулись с двух сторон на меня. Но пьяные были, а я настороже. Изогнувшись между ними, как линейный во время игры в гандбол, юркнул в двери. Чао – какао!
       Приключением с сотнями продолжений были посещения курилки библиотеки имени Ленина. Чего я там только не наслушался! Кого я только там не видел! Честно говоря, до сегодняшнего дня не верится, что все это реально происходило. Что это было возможно под боком у Кремля. Безусловно, «подсадные утки», «стукачи» среди курящей братии присутствовали. Не сомневаюсь, что таковыми были не некоторые, а многие ораторы. Но ведь прекрасно  осознавали, что агенты КГБ среди нас и другие завсегдатаи курилки. Однако, в пылу споров, забывались, часто говорили истины, за которые, озвучив их в другом месте, срочно загремели бы в лагеря. Думаю, что там была «прослушка», не исключаю видеонаблюдения. Скорее всего, власти сами создали аналог лондонского «Гайд – парка», чтобы держать руку на пульсе интеллигенции.
       Москва… Москва… Когда возникли проблемы с утверждением темы диссертации, я обратился к выпускнику нашего истфака Ивану Федоровичу Курасу, работавшему в отделе науки ЦК Компартии Украины. Тот сказал, что поскольку контакты большевиков с офицерами царской армии до Октября - «деликатный вопрос», для его окончательного решения надо выйти на академика Минца. Когда буду ехать к нему, неплохо прихватить с собой в качестве сувенира коньяк «Одесса».
       Кто такой Минц? Исаак Израилевич Минц, академик, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. С 1962 года возглавлял Научный совет Академии Наук СССР по комплексной проблеме «История Великой Октябрьской социалистической революции».
       Что это за «контора»? Популярно словосочетание «комплексная проблема» расшифровывается как влияние революции на ВСЕ (!) науки. Положительное, разумеется. То есть, Минц зорко следил, чтобы ученые не забывали привилегий, завоеванных для них Октябрьской революцией. Кстати сказать, привилегий не мифических, а вполне ощутимых на фоне рабочих и крестьян. В годы гражданской войны двадцатидвухлетний Исаак был комиссаром дивизии. В период развитого социализма стал комиссаром советской науки. Но мы же за объективность, не так ли?
       Так вот господа, если судить не предвзято, то власть свою большую, неформальную мудрый еврей употреблял во благо. Имел нюх на новое, прогрессивное, а голову – светлую. Пользовался авторитетом у молодежи, и конечно, любил Одессу.
       Коньяк «Одесса» достать было сложно. Заказал через знакомых в «Торгмортрансе» - организации ведающей круизными лайнерами. Сказали, что принимают заказ минимум на пять бутылок. Пять так пять. Все забрал с собой в Москву, и не ошибся.
       В приёмной Минца свободных мест не было. Представившись, я хотел выйти в коридор, готовый к длительному ожиданию.
       - Постойте, я доложу о Вас, - тренированным тоном произнесла секретарша. – Исаак Израилевич, к Вам Варзацкий из Одессы, по предварительному звонку. …Хорошо,- подняла на меня глаза, улыбнулась, - сейчас пойдет генерал, Вы - за ним.
       Генерал пошел. Сел на его место, кожей ощущая немое возмущение очереди, но мучения совести закончились быстро. Предчувствуя одесский презент, академик задержал генерал-лейтенанта не более чем на десять минут. Тот выбежал, с реверансом оставив дверь открытой для меня.
       Как и в кабинетах первых секретарей райкомов и обкомов, у Минца стояло два стола. Один – рабочий, другой – для заседаний. Обычно прием вели сидя за рабочим столом. Поэтому, переступив порог, я устремил взор на рабочий стол, и, не увидев хозяина, удивился. Перевел взгляд вправо, на стол заседаний – и там его нет. Что за чертовщина? Но тотчас периферическим зрением левого глаза зафиксировал движение на рабочем столе. Повернув голову, увидел на крышке стола левую руку, затем над столом одновременно появились левое плечо и лысина Исаака Израилевича.
       - Одесситы, как всегда спешат. Я тут ищу нужную вэщь, а он уже прибежал.
       С этими словами вышел из-за стола и пошел мне навстречу. Очень невысокого роста, как говорят «метр сорок с кепкой», неожиданно крепко сжав руку словно щипцами, хитро прищурился:
       - Что ты мне привез?
       - Одесский сувенир, - протянул пакет с бутылками.
       - Разве это сувенир? По весу тянет на взятку. Ладно, говори. Как там Одесса.
       Передал приветы, сообщил сплетни, изложил причину приезда.
       - Консерваторы! Оппортунисты! Разрядка, развитой социализм, а они как сидели в тридцать седьмом, так и сидят. Беру твою диссертацию на контроль, - погладил, подмигнув, батарею разноцветных телефонов, - можешь работать спокойно.
       Могуч был Исаак! Проблемы исчезли. Более того, приставил ко мне куратора, своего заместителя Юрия Ивановича Кораблёва. Тот «разрулил» технические детали, дождался защиты, неожиданно для него отложенной на несколько лет, выступил первым оппонентом.
       Надо знать мою карму, чтобы понять, почему вместо защиты диссертации, как минимум преподавательской работы в Одессе, после окончания аспирантуры я оказался в Доманёвке.
       Срок обучения в стационарной аспирантуре заканчивался в конце августа. За полгода до окончания, договорился с заведующим кафедрой истории КПСС «нархоза» Скрыпником, что он возьмет меня на кафедру. То был блестящий «ход конем», ведь, если помните, я, аспирант стационара, продолжал учиться на заочном отделении одесского «нархоза». Прикидываете, какие дивиденды мечтал я получить? Все шло отлично, даже очень. Оставалось заплатить наперед, за летние месяцы, партийные взносы.
       Волшебным июньским утром, взяв партбилет, чтобы поставить отметки об уплате, отправился на истфак, где состоял на партийном учете. Среди коммунистов, готовых исполнить требование Устава КПСС царило оживление – летние взносы платились после получения отпускных. Хохмил профессор Раковский, периодически громко изрекавший: «Мне для партии ничего не жалко!». Намекал на большую сумму взносов, автоматически образовавшуюся от профессорских отпускных. Казалось бы, что тут смешного? А очередь смеялась.
       Когда впереди осталось два человека, я открыл портфель, расстегнул змейку отделения для документов, не глядя сунул руку, нащупал записную книжку, в которую вложил билет перед уходом из общежития. Словно молния пронзила меня от пальцев до сердца – почувствовал, что партбилета в книжке нет…
       - Извините, я, кажется, забыл партбилет, - сказал женщине – члену бюро, принимавшей взносы, таким голосом, что приветливая улыбка слетела с ее лица, глаза округлились.
       - Не берите в голову! Я буду тут сидеть до вечера, и завтра тоже. Привезете. Даже если не поставлю штамп, разве можно так волноваться? В сентябре отмечу. Вы сумасшедший! Так и разрыв сердца можно получить! Давайте деньги, и идите, выпейте воды, успокойтесь.
       …Туман перед глазами. Скачущие мысли. Хаотические движения. Шок.
       После стакана газировки появилась маленькая надежда – может в общаге забыл? В дороге, под треп таксиста, мозг начал работать. Если выложил из партбилета в записную книжку деньги, значит, я его вытаскивал за пределами общежития. Зачем? Скорее всего, вытаскивал не билет, а записную, чтобы позвонить. Билет мог сунуть в другое отделение портфеля. Тут же, в такси, перерыл портфель – нет. В карманах брюк ничего и никогда, кроме носовых платков, не носил. В нагрудном кармане рубашки сразу бы его почувствовал, потому, что он был в увесистой обложке. Остается телефонная будка. Где? На Тираспольской площади, у трамвайного круга. Там специально вышел из трамвая №10, чтобы позвонить. Значит, в общаге его точно нет.
       - Шеф! Планы поменялись. Поехали на Тираспольскую.
       - Хозяин – барин. Мне все равно, куда ехать, ты только «маны» гони!
       Когда увидел будку, вспомнил, как заходил в нее, как поднял портфель, чтобы не нагибаться в тесном пространстве. Это четко отложилось. Дальше – только логика. Правой - поднял, левой - открыл замки, расстегнул змейку, вытащил записную. Положив портфель на пол, освободил правую… И только по – логике, по – логике: взял из книжки партбилет, книжку положил на полочку у телефона, выложил из билета деньги в книжку, и… Хрен его знает. Дальше логика не работала. Остались домыслы. Скорее всего, на автомате положил билет на полочку, под книжку. Деньги не мешали переворачивать страницы книжки в поисках номера телефона. Объемный, скользкий, норовящий выпасть партбилет – мешал.
       Ну, а потом (проклятые будки, сколько вещей я в них оставил), увидев приближающийся трамвай, в спешке сунул лежавшую сверху книжку в портфель, и тем действом изменил свою жизнь.
       Для тех, кто не состоял в рядах КПСС, мое ковыряние в подробностях далекого прошлого – блажь. Они пропустят стенания, не читая. Я бы на их месте поступил так же. Тем не менее, предлагаю, мобилизовав фантазию, хоть немного, ведь и для этого читаются книжки, войти в положение меня тогдашнего.
       Моя судьба со строгим выговором в учетной карточке, была не так уж важна. Людей подводил НЕВОЛЬНО! Вчитайтесь: НЕ-ВОЛЬ-НО. То есть, без своей на то воли. Не специально, не задумав. Под меня держат место в «нархозе». Значит, кого-то, кто рассчитывал на него, не взяли. Я в планах кафедры, бухгалтерии, учебной части, проректора по науке. Со мной связано множество надежд, я один должен был закрыть множество «амбразур». Первая – выезды со студентами в колхоз. Заведующий кафедрой особенно на это рассчитывал, учитывая мой опыт работы в комсомоле. Вторая его головная боль – вечерники. Были и другие «болячки» кафедры, которые я храбро согласился вылечить. И вдруг такой финт…
       Чувствую, вы все же не «догоняете», почему я так убивался. Поясню. За утерю билета, если не исключали из партии, давали строгий выговор с занесением в учетную карточку, которая хранилась в райкоме партии. Карточка, никогда не попадая в руки коммуниста, перемещалась за ним до смерти по всему Союзу. В ней сектора учета всех райкомов, отмечали взыскания. Утаить проступок человек не мог. Кто возьмет на работу преподавателя кафедры истории КПСС со свеженьким строгим выговором?! Коля Скрыпник, даже хорошо зная меня, никогда бы не взял, а я его своим стремлением никогда бы не подставил. Год, до снятия выговора, ВУЗ-ы для меня были закрыты. Теперь поняли?
       Самым неприятным в этих выговорах с занесением в учетную карточку, было хождение по инстанциям. Выговор должны были поочередно выносить партгруппа кафедры, бюро парторганизации факультета, собрание факультета, партком университета, парткомиссия при бюро райкома, бюро райкома.  Шесть раз, и чем выше, тем сильнее тебя окунали в дерьмо. Не выдержав надуманных обвинений, некоторые выходили из партии, не дойдя до бюро райкома. 
       Если билет не находился в течении трёх суток, потерявший обязан был поставить в известность секретаря парторганизации. Я не стал ждать окончания срока, не стал обращаться в парторганизацию истфака. На второй день пошел прямо к секретарю парткома университета Леону Хачиковичу Калустьяну.
       «Леон» входил в число узкого круга «аксакалов» - секретарей парткомов ВУЗ-ов Украины, работавших на ответственном посту более десяти лет. Он знал по фамилиям всех коммунистов университета. В нем сочетались принципиальность, умение держать нос по ветру, с кавказской вспыльчивостью и отходчивостью. Услышав плохую для показателей отчетности парткома новость, для порядка, рявкнул:
       - Закатаем выговор! – и тут же, сменив тон, почти шепотом добавил: - Ты ко мне не заходил. Жди две недели, может подбросят. Ставь в известность Перехреста.
       Историк Саша Перехрест был его замом. Отличный парень. По человеческим качествам – случайный человек в партийной номенклатуре. Успокоил меня, сообщив, что партбилеты часто возвращают нашедшие.
       Выполнив необходимый минимум официальных формальностей, позвонил Скрыпнику, рассказал о случившемся, извинился. Мыслями же устремился в Доманёвку, потому, что с «волчьим билетом» пригреть меня могла только она. Там плюсы биографии перевешивали минусы.
       Пока надо было тупо ждать, и это ожидание похоже на ожидание приговора суда. Через две недели пошел к Перехресту. Тот, под свою ответственность, разрешил подождать еще десять дней. Работа над диссертацией не шла. Решил съездить на пару дней домой, позондировать почву о трудоустройстве. «Пара дней» растянулась на неделю, а когда, внутренне готовый к худшему варианту, вошел в свою комнату в общежитии, обнаружил на кровати письмо с запиской соседа, уехавшего в командировку. У него была хорошая привычка изучать столы для поступающей корреспонденции, стоявшие возле проходных административных зданий университета. Получая командировочные в бухгалтерии на Щепкина 12, он на столе увидел письмо с адресом: «Университет, Варзацкому». Почти «на деревню дедушке». Не открывая, понял - ОНО! Не буду описывать состояния. Попадавшие в такую беду его чувствовали. Не попадавшим - не понять. Могу лишь подтвердить истину, «что крыша может поехать» и от горя, и от радости.
       Очнувшись после краткосрочного затмения мозга понял, что срочно нужна большая сумма на такси в пригородную Фонтанку и благодарность нашедшему. Где взять по быстрее? Ближайшее место – родная кафедра в здании на Французском бульваре. Побежал туда. На кафедре чудом оказалась доцент Елена Петровна Муратчаева, у которой, чудом же, нашлось в кошельке двести рублей.
       Через полтора часа стоял у калитки домика в Фонтанке. Женщина уверяла, что подняла билет с пола трамвая №3. Я в нем не ехал. После звонка, от Тираспольской площади до истфака, на Щепкина, шел пешком. Да какая разница, где нашла. Главное – письмо нашло меня!
       Но это был еще не финал. По партийным инструкциям, коммунист, утерявший, а потом нашедший билет, все равно должен был получить взыскание, в форме выговора без занесения в учетную карточку. Конечно, если ставил, согласно «Уставу», в известность партийную организацию. Я же нарушил несколько пунктов «Устава», и теперь моя судьба была всецело в руках Калустьяна.
       Вытащив из обложки, осмотрев, ощупав билет, Перехрест понес его «Леону». Совещались долго. Решение приняли соломоново, с одесским изяществом.
       - Отнеси в райком, - сурово произнес Саша, а у меня затряслись поджилки, - сдай на хранение в сейф. Заберешь при снятии с учета. Держи.
       - Фу – у, - выдохнул я.- С меня бутылка!
       - Забегай вечером, - улыбнулся Саша, - а сейчас, галопом – в райком!
       Спустя два месяца, я не галопом, а вальяжно, на правах старожила, вошел в другой райком – Доманёвский, чтобы через год должность инструктора орготдела сменить на шаткое кресло директора совхоза «Доманёвский». Но прежде чем повествовать о трезвой деятельности в совхозе, необходимо внятно сказать, чего я достиг за год и девять месяцев стационарной аспирантуры.
       Первый вариант диссертации читали: научный руководитель профессор Сабадырёв, заведующий кафедрой профессор Якупов, заместитель академика Минца профессор Кораблёв. Знакомился с текстом, и дал полезные советы академик Минц. Если бы не утеря партбилета, и как следствие, резкое изменение жизненной ситуации, вполне реальной была защита в течение учебного года после аспирантуры.
       …Входя во второй раз, хоть и вальяжной походкой «в одну и ту же реку» райкома, я прекрасно понимал, что тут мне завершить диссертацию не дадут. Однако оказалось, что райком всего лишь веселое времяпрепровождение по сравнению с совхозом «Доманёвский».


                Апрель 2016 года.
                Доманёвка.


                П  Р  О  Д  О  Л  Ж  Е  Н  И  Е    С  Л  Е  Д  У  Т


Рецензии