Трезвая жизнь-5

                Совхоз   «Доманёвский»

                От автора

       В «Пьяной жизни» есть короткая глава «Директор совхоза». Она выполняет функцию информационно – познавательного фона для более объемной части «Трезвой жизни» «Совхоз «Доманёвский». Для кого «Совхоз…» будет первой встречей с моими опусами, тому неплохо было бы заглянуть в «Пьяную…», дабы расширить представление об авторе.
       Впрочем, автор вдоволь излил душу в «Пьяной…», а все части «Трезвой…» постарался максимально насытить образами своих соратников, совсем уж простых людей, не ведавших, что попадут на страницы книжек. Тем самым, хоть и в минимальной степени, гасится невосполнимый должок перед мертвыми и живыми.
       А еще не забывайте, что это все-таки не сухая хроника, и я оставил за собой право авторского домысла, так сказать, для связки слов…


                Т Р А Н З И Т   «Р А Й К О М – С О В Х О З».

       Контора совхоза «Доманёвский» находилась за лесом, в «пригороде» Доманёвки – Чуйке. Попал я в контору на второй день после приема на работу инструктором организационного отдела Доманёвского райкома партии.
       В первый рабочий день, заведующий орготделом Чернюк, вводя меня в круг обязанностей, особенно акцентировал внимание на «откормсовхозе», как в народе называли «Доманёвский». В числе организаций, которые я должен был курировать, совхоз был самым проблемным:
       - Помучаешься ты с теми ворами и пьяницами. Из членов партии, один бухгалтер Петренко не имеет выговоров. Не успеем снять – уже новые выносить надо. Хорошо, хоть они под боком. Каждую свободную минуту звони, а лучше – бегай туда. Тряси их, не давай покоя.
       И вот, «накрученный» заворгом, я в кабинете директора Подкаминного. Кабинет маленький, обстановка бедная, толстый слой пыли на подоконнике, сигаретный дым, пепел на полу, расшатанные стулья, зеленые мухи – «бомбовозы», запахи свинарника, расположенного рядом.
       Директор среднего роста, сухой, жилистый, резкий, с выдающейся вперед нижней челюстью, выпученными глазами. Громким голосом, речью, невозможной без мата, дает характеристику коллективу. Все «воры», «алкаши», «проститутки», «лентяи». Понимают только силу:
       - Набьешь морду-у-у, – машет перед моим носом кулаком, с разбитыми о «морды» костяшками пальцев, - работают, как миленькие! Не успел отвернуться – уже понапивались! Вот так намахаешься с ними, устанешь, подумаешь: «Да ну вас всех на х…», пойдешь, бахнешь стакан, хоть нервы успокоишь…
       Подкаминный – первый директор недавно созданного совхоза. Слепили новообразование на базе «Заготконторы», худших земель совхозов «Сухая Балка» и «Аврора», откормочных площадок, на тысячу голов свиней каждая, во Врадиевском и Кривоозерском районах. Люди, числившиеся в штате совхоза, работали также на Первомайском и Вознесенском мясокомбинатах. На территории совхоза находилось два села: Избашевка и Чербова Балка. Расстояние между крайними географическими точками хозяйства составляло без малого сто(!) километров. Кто в состоянии проконтролировать необозримые просторы? Никто. Поэтому спокойно воровали все, кому не лень.
       - Хорошо, что ты пришел. Будешь помогать мне наводить пор-рядки-и, - осклабился, не переставая кому-то грозить кулаком, директор. – До тебя инструктора я тут не видел. Есть, правда, «партийная мама» Васильевна, но с ней ночью в засаду под склад комбикорма не пойдешь. Она недотрога, правильная слишком. Туда таких не возьмем, верно?
       Что Ольга Васильевна Галущенко, мать моего школьного товарища Васи, совмещает работу в бухгалтерии с секретарством в парторганизации, я знал. От нее надеялся получить, и со временем получил, параллельную характеристику всех, кто меня интересовал.
       Словом, личное знакомство с директором состоялось. Провел он меня и по территории «Центрального отделения», как официально именовалась контора с прилегающими объектами, выражаясь современным языком, «инфраструктуры». Видели бы вы ту «инфру»! Те свинарники, а главное, двух свинарок! Бьюсь об заклад, убежали бы в лес, начинавшийся сразу за оградой. Одна – толстая, краснорожая, с папиросой в зубах. Другая – худая, как с креста снятая, вроде чахоточная, да ещё и хромая. Обе в резиновых сапогах, по щиколотку в свинячьем дерьме. Мокрые, до пояса засаленные от соприкосновения со свиньями, черные халаты. По два ведра с комбикормом в руках. Кормят в ручную …ПЯТСОТ свиней!!! Агрессивных, орущих, готовых сожрать своих кормилиц вместе с сапогами и халатами. Не выдумываю. Мне тут же рассказал о поведении голодного свинства знакомый водитель Толька Кузнецов, бывший десантник, под два метра ростом, по прозвищу «Галэмба», что приблизительно переводится как «Горилла»:
       - Надька запила, и трое суток не кормила. Так они, падлы, крыс ловили, собаку разорвали, когда зашла – бросились на неё. На ее счастье, я рядом скат в машине менял. Не поверишь, Дмитриевич, монтировкой двоим головы проломал, другие кровь почуяли, и на своих. Успела Надька на одной ноге выскочить.
       Кроме допотопного свинарника, была на территории такая же автозаправка, где горючее меряли ведром, разворованная мастерская, помещение для строителей, скважина с невысокой башней, весы с весовой, отдельная конторка Центрального отделения, в которой обитал управляющий - Николай Андреевич Лысенко. Один на один я его называл «дядя Коля», а он меня -«Валерык».
       Лысенко был живой легендой Доманёвки, олицетворением того типа людей советского времени, который снисходительно – пренебрежительно называли «коммерсантами». Правда, когда надо было одолжить большую сумму – шли к ним. Молчаливый, невысокий, коренастый, плотный, с маленькими хитрыми глазками, внимательно изучающими клиентов из под козырька надвинутой на лоб замызганной кепки, дядя Коля лихо крутил дела.
       До откорма свиней в «Доманёвском, он работал в «Заготконторе» заготовителем. Совхоз, став правопреемником имущества конторы, функцию заготовок не исполнял. Однако, население об этом официально не известили. Не стал говорить о такой «мелочи» желающим избавиться от шкур скота, кролей, нутрий, яиц, топлённого масла, шиповника и много чего другого и наш «Бендер». Спокойно принимал, расплачивался своими деньгами, отправлял по старому адресу в Вознесенск. Тамошние друзья – заготовители, «отщипнув» процент за услуги, деньги под новые закупки исправно передавали через водителей скотовозов, курсировавших между районом и Вознесенским мясокомбинатом.
       О хитрой схеме, по секрету, поведал мне через пару месяцев, за бутылкой водки в лесополосе тот же «Галэмба». Но наповал сразил другой информацией, после которой я просто зауважал дядю Колю. Ну, что поделаешь – восхищаюсь профессионалами. Оказалось, у того были свои специальные… гири! Вы поняли? Когда надо было принять на откорм – взвешивал легкими. Когда сдавал на мясокомбинат – тяжелыми. От настоящих - отличить было невозможно. Изготовитель – подпольный цех в Одессе. Если бы поймали – «вышка».
       После первого посещения совхоза, в ближайшие дни повторить визит не планировал. Как ни как, а кроме «Доманёвского» на мне висели еще около двух десятков организаций восточной «зоны» района. «Зонами», на партийно – бюрократическом сленге назывались территории, которые курировали инструктора орготдела. Инструктора других отделов «зон» не имели.
       Я не планировал, а Подкаминный придерживался другого мнения. Через день он позвонил, и устроил истерику с угрозами:
       - Куда ты пропал?! Ты же обещал пойти со мной в засаду под склад! Обосрался?! Никто помогать не хочет! Если сегодня тебя вечером не будет – звоню «первому», чтоб тебя выгнал на х…! Интеллигенты сраные! Мясо любите, а говно жрать должен я один?!
       Вечером поехали в Чербову Балку, где я лично поймал мальчишку из соседней Семеновки, тащившего мешок комбикорма, больший, чем он сам. Подскочивший директор влепил бедолаге оплеуху, и, наверное, покалечил бы, не закрой я воришку спиной.
       Так начались мои ночные бдения на просторах «Доманёвского». Не думал, не гадал, что растянутся они на три года. Если год работы в райкоме комсомола приравнивался по «комсомольскому» календарю к трем годам обычной, то в экспериментальном аду квазисовхоза он, по комсомольским меркам, тянул на девять. И вы, смелые читатели, в конце поймете, что я отнюдь не преувеличиваю.
       Пока же, Подкаминный избрал хитрую тактику. На совещаниях всех уровней, до министерства включительно, кричал, что ему не помогают. Министерство давило на область, область – на район, район - …на меня. Я стал виновником всех бед Подкаминного. Заворг требовал, чтобы каждое утро, идя в райком, я делал пятикилометровый крюк через совхоз. Чтоб я участвовал в планерках. Ну и, конечно, мобилизовал коммунистов в засады и облавы.
       А что директор? Потихоньку, помаленьку начал сваливать все на меня. Врет, что ему надо в Николаев, на мясокомбинат, в Кривое Озеро, а сам гуляет в Одесской области – наши земли на границе были. Потом, всяких жалобщиков, просителей начал ко мне в райком направлять. Потом подолгу терялся. Короче, тащил я за него воз, «аж гай шумел», как у нас говорят.
       Цели своей хитрован достиг наполовину. Меня «припряг», а самого уволили. В шаткое кресло я сел официально.
 

                К  А  Д  Р  Ы

       Ученик выдающегося историка-педагога Вадима Сергеевича Алексеева-Попова, я из истории Великой французской революции вынес твердое убеждение, что личности решают если не все, как говорил Сталин, то почти все. Правда, Сталин слово «личность» предпочитал не употреблять, называя приближенных к власти «кадрами», а остальные миллионы – «массой». Берия превзошел «Хозяина» меткостью определения безликих и бесправных, назвав их «лагерной пылью».
       Наблюдая за Подкаминным и его кулачными методами, часто думал, как бы поступал на его месте. И неизменно приходил к одному выводу: нужны свои люди. Не просто кореша, а обладающие набором моральных качеств. Заметили, я даже не заикнулся о профессионалах. Они в «пекле» были во второй десятке шкалы достоинств. Главное, чтоб НЕ ВОРОВАЛИ, НЕ ОБМАНЫВАЛИ меня. Чтобы не обвешивали, не обсчитывали, не приписывали. Где таких взять? Конечно же, надо, прежде всего, вспомнить друзей, тех, кого хорошо знаю, на кого можно положиться.
       Кто правая рука любого руководителя? Бухгалтер. Толя Крижановский учился со мной в одном классе. Закончил экономический факультет Одесского сельскохозяйственного института. Работал главным бухгалтером совхоза имени Крупской. Считался одним из лучших, если не лучшим, бухгалтером района. «Сватать» такого специалиста в нашу «руину» было непросто. Требовались веские аргументы. К тому же, против перехода возражал его директор.
       Переговоры шли трудно и долго, пока я не выложил главный козырь – дом в райцентре, который полагался мне. Решил, что бухгалтер важнее собственного жилья. Зато получил двух бухгалтеров – Толина жена была его однокурсницей.
       Если бухгалтер – «правая рука» любого руководителя, то «левая», в животноводческом хозяйстве – зоотехник. Через Толю познакомился с зоотехником «Крупской» Сашей Горбачем, и «уболтал» предоставлением другого дома, который также вполне мог забрать себе.
       …Они по сей день живут в моих домах, там выросли их дети и внуки, а я молодую жену с маленьким сыном в годы директорства потерял. Дела для меня всегда были важнее семьи.
       Друг и одноклассник Витька Онищенко, по прозвищу «Цыбра», закончивший Мелитопольский институт механизации сельского хозяйства, стал главным инженером.
       Друг, одноклассник, сосед Борька Футорной, имевший опыт работы в строительных организациях, возглавил строительное подразделение. Иметь проверенного человека в оазисе для отмывания государственных денег, было крайне важно. Важность также обуславливалась необходимостью развернуть быстрое строительство переселенческих домов. Совхоз остро нуждался в рабочей силе. Борька с задачей справился.
       Главного агронома взял, с перспективой получения выгоды в будущем. Алик Кучеренко, Алексей Иванович, как его величали в «Сельхозхимии», где он работал простым трактористом, заочно закончил сельскохозяйственный техникум по специальности «агрономия». Малоубедительное, на первый взгляд, «резюме» главного агронома, не так ли? Не торопитесь. Авторитетом в «химии» Алик пользовался непререкаемым. Организатором всего хорошего и плохого слыл прекрасным. Лестно отзывался о нем начальник Виктор Карпович Гуров, мой старший товарищ и дальний родственник. Не догадывался Карпович, царство ему Небесное, что беря тракториста на работу агрономом, я фактически беру… его. Почему так получалось? Тонкая игра, требующая пояснений.
       «Сельхозхимия» обладала мощным тракторным парком. Неизменно входила в тройку лучших районных подразделений области. Район по посевным площадям уступал только Баштанскому, и эти просторы Гуров ежегодно заваливал сотнями тысяч тонн химических и органических удобрений. Уже «врубаетесь»? Потерпите, игра сложнее, чем кажется на первый взгляд.
       Каким показателем в сельском хозяйстве, прежде всего, гордится Украина, гордился бывший Советский Союз, гордятся страны – лидеры? Правильно - валовым намолотом зерна.
       Какая культура составляет большую часть вала в Украине? Опять правильно – озимая пшеница.
       Дальше – проще в теории, и фантастически тяжело на практике. Было и осталось поныне. Под озимую нужна осенняя вспашка. Перед вспашкой надо внести органику (перегной). Запахать, подготовив почву под озимый клин. Чем быстрее посеешь, тем быстрее получишь всходы, а следующим летом – больший урожай. Какая из перечисленных работ фантастически тяжелая?
       Не надо быть агрономом, чтобы догадаться – вспашка. Выше писал о мощном тракторном парке «Сельхозхимии». Именно на него я «положил глаз», приглашая Алёшку. Для вспашки, мне, прежде всего, были нужны ТРАКТОРА, а потом, извините, тракторист...
       Трактора у Гурова по-советски «арендовали» нуждающиеся. Аренда маскировалась под видом конкурсов пахарей, со щедрым премированием участников деньгами и продуктами. Конкурсы проводились в выходные дни, то есть, заставить трактористов участвовать в них Гуров не мог. Тут – то в игру включался неформальный лидер, тракторист Кучеренко. Просители бежали к нему, ублажали, обещали. Включив его в штат, я переиграл всех, и стал «теневым хозяином» тракторного парка «Сельхозхимии».
       Никто не догадывался еще об одном аргументе в пользу нового агронома. Родной брат Алика, Александр Иванович Кучеренко, был директором республиканской «Базы снабжения сельского хозяйства», находившейся в Деркачах, под Харьковом. Дивиденды на почве родства совхоз получил ощутимые. О визите в Деркачи узнаете позже.
       Все же, о главном достоинстве своего кадрового приобретения я не догадывался. Оказалось, что тракторист хочет стать настоящим агрономом. Не просто иметь в кармане «корочку», а практически овладеть всеми тонкостями этой романтической, благородной профессии. Его стремление, в сочетании с моей стратегией, дали блестящие результаты в полеводстве уже через год. Но и об успехе пока рассказывать не буду.
       Василий Филиппович Безуглый был коренным жителем Избашевки. Трудился то агрономом, то управляющим отделения в разных хозяйствах, куда после очередного реформирования передавали село. Имел незаконченное высшее образование агрономического факультета Одесского сельскохозяйственного института. Среднего роста, цыганской внешности, поблескивая желтыми коронками передних зубов, всегда улыбающийся Филиппович любил выпить, но не запивал. Любил приглашать на вареники с картошкой и кислой капустой, которые прекрасно готовила плохо видевшая жена. Говорил без крика и мата, негромко, стеснительно, но дельно и убедительно. Особенно, когда вопрос касался агрономии. Многим практическим навыкам обучил меня. Я, в свою очередь, всячески его поддерживал, иногда выгораживал, зная, что промахи управляющего были следствием желания делать самому, вместо того, чтобы организовать.
       Василий Иванович Голев работал механиком со дня образования совхоза. Коммуникабельный, умеющий правильно себя подать перед проверяющими, и из-под земли достать нужную запчасть, меня вполне устраивал. Ушел из жизни, бедняга, год назад.
       Сфера деятельности ветеринарного врача Федора Кириленка была для меня не совсем понятна, а точнее, совсем не понятна. Что можно было целыми днями лечить у здоровых свиней? Не стал вникать глубже, решив, что раз нет «ЧП» - пусть работает.
       Управляющим отделения во Врадиевском районе был Евгений Александрович Белинский. Маленький, толстый, с красным лицом и выпученными глазами напоминал Абажа из «Королевства кривых зеркал». Говорил по-особому пришипетывая, резкими, короткими фразами. Что сказал, часто догадывались по смыслу одного – двух понятных слов. Коронным номером толстяка во время застолий был свист. В этом деле он был мастер. Такие трели выдавал! На его примере узнал, что свист действительно может быть художественным. Разве мог я с таким талантом расстаться?
       Рядом с автомобильной трассой Киев – Одесса, во времена Кучмы опрометчиво названной «автобаном», находилось самое дальнее отделение совхоза «Доманёвский» - Кривоозёрское. По спидометру, расстояние от конторы в Доманёвке, через Врадиевку, семьдесят три километра. Мне порекомендовал Лысенко, прежде чем ехать, за два-три дня до поездки созвониться с управляющим Лободой, потому что можно не застать его на месте. Во время мобильных и интернета такая рекомендация кажется смешной. Тогда же, я его «поймал» по телефону только на третий день!
       Важная деталь: за пределы района всегда выезжал с водителем. Скажете, мол, понятное дело – движение, усталость. Правильно, но отчасти. Главная причина – высокая вероятность «принять на грудь». В системе «Минмясомолпрома» без «змия» шага нельзя было сделать, о чем я достаточно подробно писал в «Пьяной жизни».
       Вспомнив о водителе, не могу не сказать добрых слов про Сашку Доценка. Я был классным руководителем его младшего брата Толика. Точно так же, как Толик был опорой и поддержкой в классе, Сашка стал незаменимым как водитель. «УАЗ» при страшных, круглосуточных перегрузках всегда был на ходу, заправлен, помыт. Мы дружили, двери домов друг для друга всегда были открыты. Умер Саня молодым, от туберкулеза, повторив судьбу своего отца.
       Итак, о Лободе. Николай Григорьевич Лобода, жилистый брюнет лет сорока, быстрый в движениях, крепким рукопожатием встретил на пороге конторы.
       - Опаздываете, завтрак стынет, водка греется, - широко улыбнувшись, заглянул мне в глаза, проверяя реакцию.
       - Не дадим пропасть продуктам – уничтожим! – парировал я.
       - Вот это по-нашему, по – одесски! Вы располагайтесь, а я дам команду накрывать стол.
       Выскочил из кабинета с криком: «Таня! Ты где?! Уволю без выходного пособия!». Я же застыл в изумлении от обстановки кабинета. Полная иллюзия перемещения во времена сталинской эпохи. Стол под зеленым сукном, черные кожаные диван и два кресла, старый черный телефон. Настольная лампа, как из кино, тяжелая бронзовая пепельница, царских времен сейф, темно-коричневые бархатные шторы. Не хватало только портрета «вождя всех народов».
       Кокетливая шатенка Таня зашла с двумя тарелками дымящегося жаркого. Накрывая стол, повернулась ко мне спиной, явно демонстрируя упругую попу, едва помещавшуюся в короткую юбку.
       - Что он так долго ходит? – разгадал провокацию Лободы я.
       - Вы спешите? Мы райкомовский номер в гостинице заказали…
       - Кто вас просил? 
       - К нам меньше чем на двое суток никто не приезжал. Днем работают, вечером в ресторане отдыхают, утром завтракают.
       Не дав выведать больше информации, появился хозяин с двумя бутылками водки и банкой соленых огурцов.
       - Таня у нас красавица и специалист по жаркому. Присаживайтесь ближе, мы люди простые. Хлеб и огурцы на столе – можно начинать.
       Первые три стаканчика, крякая, пропустили почти без слов, смакуя действительно очень вкусное жаркое.
       - Перекур! – провозгласил Лобода и барским движением бросил на стол начатую пачку «Мальборо».
       - Для гостей держите? – спросил я, вытряхивая себе «америку».
       - Почему для гостей? Разве я за свою жизнь не заработал на «Мальборо»? А ты что куришь? – игнорировал субординацию начавший хмелеть собутыльник.
       - Предпочитаю «болгарию» - «Стюардессу», «БТ», «Родопы».
       - Не соли-идно! Тебе, как директору, положено курить «америку», пить французский коньяк, жрать черную икру, омары, клубнику со сливками. Может, у тебя денег нет? Я дам. Мы же не суки, должны помогать друг – другу.
       Артистично, не глядя, не вынимая сигарету изо рта, открыл сейф слева от себя. Мгновение, и рядом с моей вилкой шлепнулся толстый «пресс» перетянутых резинкой долларов.
       - От души и с чистым сердцем.
       - А без «зелени» с чистым сердцем нельзя? Ставите меня в неловкое положение. Кормите, поите, а теперь еще и «бабки» предлагаете. Кормить и поить я тоже буду, когда встретимся в Доманёвке, а «бабок» не возьму. Как я с Вас за работу буду спрашивать? Если хотите, чтобы были нормальные отношения – заберите.
       - Не возьмешь?! Дурак ты, брат! Потом пожалеешь. У меня их много. Поделиться с тобой, молодым, хотел. Я же вор с детства. Пацаном в Одессе, на «Привозе», воровать начал. Знаю, как плохо, когда денег на «телок» не хватает. Ты думаешь, я тебе «бабло» суну, чтобы ты мне под ногами не болтался? Да у меня по документам все чисто, а «мусора» с прокурорами все давно схвачены! Я хочу, чтобы ты почувствовал «кайф», когда на кармане много! Ты же этого не чувствовал, и если этот сраный совхоз не щипать, то кого же еще?! Ты думаешь, если не будешь брать, я тебя буду уважать?! Я тебя, «лоха», презирать буду, а сам ты, когда выгонят, если не посадят, волосы на жопе рвать будешь, что «лохом» оказался! Бери, не «понтуйся»!
       - Не возьму, а Вы свои «понты» себе в жопу засуньте. И не надо меня «посадкой» пугать. – Сашка! Иди жаркого пожри! – открыв дверь, крикнул водителю я. Секунды хватило, чтобы «баксы» со стола исчезли.
       До конца дня, и моего директорского «срока» работали, как будто ничего не произошло. Вечером вчетвером – я, он, Сашка и Таня посетили ресторан. Сашка, сокрушаясь, что нельзя пить, от пуза наевшись, находил утешение в объятиях хмельной Тани, во время длинных медленных танцев. Ночевать не остались.
       Попытка купить меня в Кривом Озере, была второй по счету за неделю работы. Первая произошла в день представления народу совхоза. На церемонии, проходившей перед конторой, были представители из областного Объединения мясной промышленности, райкома партии, райисполкома, директора Первомайского и Вознесенского мясокомбинатов. После официальной части укрылись в лесу, где достойно отметили событие. Приехал домой ночью, изрядно «накачанный», но в сознании. Тут поджидал сюрприз.
       Как рассказала мама, незадолго до моего приезда, в темноте, явились «Коля» (управляющий Лысенко) и «Вася» (экспедитор Вуич) с мешком. «Коля» сказал: «Это для Валерыка».
       - Где мешок?
       - Сказала, чтоб бросили за сараем.
       В неподъемном брезентовом мешке было мясо. Утром на наряде дал распоряжение Лысенку забрать мешок от меня и отвезти в Избашевку на кухню. Со временем выяснил механизм появления свежего мяса у экспедиторов, сопровождающих свиней на мясокомбинаты.
       Ошибался Лобода, когда пророчил, что потом пожалею, если не буду брать «на карман». Ни желания тогда, ни сожаления потом, ни зависти к обогатившимся не почувствовал. Нет у меня аппетита к этому ремеслу. Но если представить, что на моем месте оказался человек «голодный», и с вмонтированной видеокамерой, контролирующей чтобы не взял, мученик быстро сошел бы с ума. Мне описать, а вам представить не под силу, какие суммы крутились вокруг. По итогам директорства, выражаясь бухгалтерским языком, «выпирали» миллионы. Будем считать их «утерянной выгодой».
       Давая короткие характеристики «ИТР», как в советское время сокращенно называли инженерно – технических работников, не могу не назвать некоторых представителей второго эшелона  управленцев совхоза.
       Нашёптывали злопыхатели в оба уха, не брать на работу в качестве завхоза дядю Леню Поплавского. Взял и не пожалел. Избавил меня от головной боли мелких хозяйственных вопросов. 
       В таком же духе говорили о выпускниках институтов Виталике Цехоцком и Саше Никифорове. Но мне самому было двадцать восемь лет, и найти общий язык с пацанами, чистыми от криминала не составило труда. Они меня не подвели, а главное, продуцировали и реализовывали свежие идеи в строительстве и экономике.
       Секретарем – машинисткой взял свою бывшую ученицу Наташу Бадыко, и добрым словом вспоминаю ее усердие.
       С «ИТР» понятно. А вот слово «Руководить» можно расшифровать как «Рукой водить», а можно и как «Водить за руку». И то и другое легче, чем РАБОТАТЬ физически в поле, на стройке, в свинарнике. Рабочий без руководителя проживет, если наоборот – нет. Закон справедливости требует назвать простых тружеников.
       Неформальным лидером механизаторов был дядя Вася Бытко. Авторитетом пользовался непререкаемым, однако речей для его поддержания не произносил. Более того, планерок, нарядов, совещаний избегал. Где, когда, на какую глубину пахать – решал сам. И ранним утром, и глубокой ночью найти дядю Васю можно было только в поле. Обладал редчайшим для трактористов качеством – чистоплотностью. В конторе отделения появлялся как ясное солнышко – побрит, выглажен, в белой сорочке. Почет, поощрения принимал с достоинством, но заметно было, что ему приятно.
       Компанию Бытку в хороших делах составляли трактористы Резниченко и Палисика. Эта троица выручала нас в самые тяжелые периоды.
       С теплом и благодарностью вспоминаю водителей Сашу Пилиева, Петю Муляра, Толю Кузнецова, Колю Птицына, Валика Лысенка.
       Не забыл о женщинах на «фронте». К уже названым выше, хочу добавить Лидию Андреевну Крылову, Галю Коровьякову, Люду Птицыну. Хоть и не работали в совхозе, но оставили глубокий след в моей памяти жительницы Избашевки, сестры – пенсионерки тетя Лена и тетя Лиза. Ох и колоритные были бабенки!
       Тетя Лена, повыше и поплотнее, всегда заразительно хохотала, сыпала поговорками и смешными нецензурными выражениями. Врала без меры о похождениях в молодости, пугала мужиков попытками проверить «с чем к девкам ходят».
       Тетя Лиза, невысокая, кривоногая, худая курила «Беломор», материлась покрепче сестры прокуренным голосом. Ее, как черта, боялись мелкие воришки, потому, что не успел украсть, а тетя Лиза уже знает и хрипит на все село. Пропустив пару рюмок самогонки, затягивала древние одесские блатные песни и роняла слезу. 
       Работая в райкомах комсомола и партии, я побывал во всех селах и хуторах района. Когда стал директором, объездил и исходил пешком большинство населенных пунктов соседних районов Николаевской и Одесской областей. Вело меня туда не праздное любопытство, а производственная необходимость. Контактируя с людьми, я вглядывался в лица, прислушивался к интонациям, улавливал логику рассуждений, пытаясь найти ответ на единственный вопрос: «Как можно жить в такой глуши?».
       Я искал в них обреченность, неосознанность своей судьбы, отсутствие стремления что-то изменить, внутренний протест, замкнутый круг бытия. Я хотел услышать жалобы и тоску, почувствовать пессимизм и безнадегу.
       Искал и не находил ответ, пока не исколесил сотни больших и малых городов, поселков, сел Союза, значительную часть жизни прожил в столицах и культурных центрах, а последние десять лет подвожу итоги странствий и иллюзий в Доманёвке.
       Только тут, не в гостях, не временно, а увязывая надежды на будущее с хатой, огородом, вишнями, орехами, пенсией и едой звоночку Рыжику, я, наконец, познал истину. Она в том, что Доманёвка для меня и остальных доманёвцев – ЦЕНТР МИРОЗДАНИЯ. Основа интересов и забот. Среди других населенных пунктов - ПЕРВИЧНА. Именно тут я – ДОМА. Точно так же как ДОМА жители Избашевки и Киева, Чёрбовой Балки и Москвы, Врадиевки и Одессы, Кривого Озера и Санкт-Петербурга. Никто из доманёвцев не комплексует от того, что по сравнению с Николаевом, наш райцентр – глушь. Большинство вообще не подозревает о возможности размышлений на эту тему. Выходит, зря я переживал за жителей глухих сел, жалел их, сочувствовал. Они живут своим размеренным ритмом, извечным укладом, не знают и не желают другого.
       Истину познал, а сердце все равно забилось учащенно, душа наполнилась восторгом и умилением, когда осенью 2014 года, во время выборов в Верховную Раду вновь столкнулся с «потерянным миром» в Трудолюбовке, Кантакузовке, Красном, Шевченково. Как было не разволноваться, не возрадоваться, если символами веры и надежды сквозь заросли наступающих побегов светятся новые крыши и телевизионные тарелки на оставшихся хатах…
       Сегодня Избашевки и Чёрбовой Балки уже нет. Находились оба села в глубоких балках в пяти и семи километрах в правую сторону от Лидиевки, если ехать из Доманёвки в Одессу или Николаев через Мостовое.
       Избашевка состояла из одной улицы, тракторной бригады, пруда, тока, кузни. «Инфраструктуру» составляли магазин, почтовое отделение, детский сад. Связь с конторой совхоза в Доманёвке и миром, поддерживалась при помощи телефона, находившегося в помещении тракторной бригады. За время нашей работы построили около двадцати переселенческих домов, столовую, новый магазин, новый ток, весовую.
       Чёрбова Балка при первой встрече удивила и заинтересовала, как историка. Села в обычном понимании не увидел. Зато стояли четыре жилых дома, на несколько семей каждый, постройки конца сороковых – начала пятидесятых годов, и добротное здание конторы, намного более просторное, чем в Доманёвке.
       Все сооружения были интересны, как уникальный образец сохранившейся архитектуры откормочных совхозов, создаваемых после войны. Здания на высоких цоколях, с толстыми стенами, высокими, «сталинскими», потолками, большими комнатами и кухнями планировались под многодетные семьи. Удивительно, но не поломали, не разворовали добротные двери, широкие окна, цинковые крыши, хоть постоянных жителей на всю Чёрбову Балку было… три человека. (Вот написал, и вновь сжалось сердце. Вспомнил, одной из троих была молоденькая девушка Маруся – ветеринарный фельдшер. Ещё совсем ребенок, приехала после техникума по распределению, под гарантию предоставления жилья. Дали «жилье» в селе, где волки систематически поедали собак у семейной пары, живущей неподалеку. Познакомившись поближе, узнал, что отца нет, а маме с больной младшей сестренкой высылает почти всю нищенскую зарплату. Не хотел бы, чтобы моя дочь ночевала в страхе, забаррикадировавшись в пустом гулком доме на задворках цивилизации.)
       «Чёрбова», унаследовав от сталинского откормсовхоза свинарник, по иронии судьбы стала основной производственной базой нашего хозяйства. Представьте себе картину: в глубоком, длинном овраге (балке, каньоне) с почти отвесными склонами, куда водители спускались, включив первую скорость для подстраховки тормозов, стоят водонапорная башня, весы с загоном, свинарник. Людей не видно, потому, что свинарок привозили утром и вечером с Избашевки. Сторож днем не положен по штату, ночью прячется в одному ему известному месте, чтобы воры не удушили спящим.
       Свиньи часто взламывали дряхлое ограждение и спокойно разгуливали по балке, благо крутые склоны им преодолеть было трудно. Обнаруживали прорыв, как правило, перед вечерним кормлением. Звонили в доманёвскую контору, я подымал всех ходячих, мчались, сломя голову в балку, образовав цепь, загоняли беглецов обратно, заделывали дырку. Сами понимаете, некоторые свинки после прогулок домой не возвращались. Так продолжалось до тех пор, пока не поставили капитальное ограждение.


               
                Трудовые   будни

       Приезжал в контору к пяти утра. У телефонов на отделениях в Избашевке, Врадиевке, Кривом Озере ждали управляющие. Обменивались информацией, намечали планы на день. Ежедневно, без выходных и праздников, в шесть часов проводился наряд.
       После наряда, на котором решались все текущие вопросы, подписывал бухгалтерские документы, принимал посетителей, в основном просителей, звонил во всевозможные инстанции разных уровней, но в райком и милицию непременно, как «Отче наш…». Не редко, после звонков, ехал договариваться, «выбивать», улаживать, совещаться, заседать. Все же, чаще всего, освободившись от канцелярской рутины, с нетерпением и желанием устремлялся в поля и к людям совхоза. Не забывайте, что сельское хозяйство мне с детства было интересно. Сидя в кабине «газона» отца-колхозника побывал под зерноуборочными и силосными комбайнами, на вывозке сахарной свеклы, на посевной. Ощутил запахи и притяжение вспаханной земли, вкус пшеничного зернышка, когда, подражая комбайнерам, раскусывал его, определяя зрелость. Я был от рождения романтиком поля, а сев в директорское кресло, стал фанатом показателей роста производства. Ничего так страстно не желал, как увеличить урожайность и поднять привесы на откорме свиней. Тем более что по урожайности был полный «капец» - последнее место в районе, с безнадежным отставанием от предпоследнего. Тому было множество причин.
       Первая, и главная – отсутствие в государственной статистической отчетности графы «урожайность», для таких совхозов, как наш. Что значит «таких»? Мы что, чем-то отличались от обычных? В том-то и дело, что отличались, и существенно. У нас не было маточного поголовья, то есть, свиноматок, которые давали приплод. Мы брали на докармливание в хозяйствах трех своих районов поголовье весом от шестидесяти килограммов, и доводили до ста десяти – ста пятнадцати в максимально сжатые сроки. Под количество поголовья государство полностью обеспечивало нас комбикормами. Какая связь между отсутствием графы «урожайность» в статистике и комбикормами?
       Прямая. Если бы страна не спонсировала моих свиней вкусной и здоровой комбинированной пищей, я днем и ночью, все недели и месяцы года думал бы, как увеличить урожайность полей, чтобы накормить вечно орущих питомцев. Я бы тратил уйму средств на удобрения, ГСМ, зарплату в секторах агрономии и переработки. Росла бы себестоимость конечного продукта – мяса. Существование такого совхоза стало бы нецелесообразным. Потеряли бы работу чиновники в областях и в Киеве. Поэтому, они решили не обременять меня заботами о «хлебе свинячьем», но лишили удовольствия растить хлеб наш насущный. Разве мог романтик тучной нивы согласиться с вопиющей узколобостью? Нет. И тому тоже было множество причин, и главная, так сказать, эстетически – хвастливого свойства.
       Еще инструктором, по пьяному делу, бил морду директору Подкаминному за пустующие, обезображенные сорняками и эрозией поля. Он «критику» воспринял правильно, достал посевной материал, и придорожные, видимые участки полей таки засеял. Правда, на всходы смотреть было больно, а убирать комбайнами нечего.
       Сменив его, поставил цель изменить и имидж совхоза. Все, кто хоть чуточку соприкасался с сельским хозяйством, знают, что там судят о состоянии дел осенью и летом двумя фразами:
       - Хорошие озимые у Петренка, главное, чтоб не вымерзли.
       - Хороший урожай будет у Петренка, главное, чтоб дожди не помешали убрать.
       Эстетически – хвастливые мотивы дополнялись спортивным азартом и честолюбием: «Да что я, со своими образованиями, не заткну за пояс соседних агрономов?!». Начал вникать в проблему глубоко. Скажу вам, если уж берусь за дело, решаю вопросы в плоскостях нетрадиционных. Поиски методов и средств, привели к высокому холму, неестественно торчащему на ровном месте. Агроном – управляющий Безуглый, во время смакования вареников его жены, под рюмку доброго самогона вскользь ляпнул, что холм – навоз из бывшего коровника. Я пристал к нему с наводящими вопросами. Выяснил, что под корнями двухметровых стеблей амброзии – клад. Навоз, за годы превратившийся в «сыпец» - незаменимая органика для высоких урожаев озимой пшеницы. Взял вопрос под свой контроль.
       Рванул к Гурову в «химию». Тот дал мехотряд с бульдозерами, экскаваторами, навозоразбрасывателями. Вывезли на поля. Запахали. Нашли элитный посевной материал. Посеяли в срок. Бог помог со снежной зимой и сухим летом. Взяли по сорок центнеров с гектара! Такого количества пшеницы местные жители никогда не видели. Завалили ток, засыпали дворы. Караул! Куда девать? Как куда? Что разве нельзя кормить свиней? Преступление! Продовольственной пшеницей, даже при условии переработки на отруби, свинью не выкормишь. Будет жрать, а привеса не даст. Для наращивания мяса (не сала!) надо комбикорма на основе ячменя, кукурузы, с массой витаминных добавок, которые, вы помните, давало государство. Так что же делать с пшеницей?
       Нет, всё - таки гуманитарное образование для руководителя в производственной сфере – хорошее подспорье. Обмозговав, обговорив, вспомнив пример колхозных трудодней часть зерна раздал людям. Не всем поровну, а с учетом трудовых успехов и материального положения. Стремительно вырос авторитет «хлопца», то есть меня.
       Часть сдали государству, в обмен на комбикорм.
       Часть пошла на премии, зарождающийся бартер, взятки.
       Больше всего удовлетворения получил от схемы «зерно, в обмен на рабочие руки». Два десятка домов строители - «западенцы» соорудили «за пшеницу», без денежной оплаты. Когда я выделил автомобили для перевозки зерна во Львовскую область, «бандеры», как их беззлобно называли местные «москали», начали меня качать. Качание произошло на лужайке, где «бандеры» и «москали» пили за здоровье друг – друга, и мое отдельно, как главного «москаля», по случаю окончания уборки.
       Кстати, такая «метода» сплочения коллектива, как общие застолья по разнообразным поводам, широко применялись мной. Я старался не споить, а вознести каждого перед всеми. Много, проникновенно, долго, поражая никогда не слышавших в свой адрес доброго слова конюхов, кухарок, уборщиц говорил в тостах о них. Вытирая глаза, долгие годы потом вспоминали при редких встречах:
       - Вот Вы тогда сказали обо мне! Как вспомню - плакать хочется… Никто больше так не говорил…
       Я не только «молол» языком. За малейшие успехи в труде награждал и натурой – зерном, мясом от хозяйства, и деньгами из собственного кармана. Зарплату получал высокую, личные расходы были минимальными, психологический эффект «червонца от директора» - сильный. Пусть понемногу, но часто. Пусть не всегда заслуженно, но с авансом. Пусть досрочно, чем когда не помнят за что.
       «Бандеры» подтолкнули меня к реализации абсолютно не затратной с нашей стороны схемы получения прибыли, которая в буквальном смысле валялась под ногами. С детства приученные к бережливому, экономному отношению к зерну и сопутствующим ему продуктам, «бандеры» обратили внимание на многочисленные стога старой соломы. Они достались нам в наследство от хозяйств – предшественников совхоза. Солома заготавливалась, как корм и подстилка для дойного стада. У нас коров, молочно – товарных ферм не было, то есть клетчатка, важный элемент в рационе крупного рогатого скота, нам была без надобности. Раздавались голоса сжечь стога, так как они занимали часть посевных площадей. «Бандеры» сказали, что можно попробовать менять солому на лес – кругляк в карпатских лесхозах. Попробовали, отправив одну машину. Взамен получили кубометр леса. Посчитали экономику. Своими силами возить – вывозить оказалось убыточно. Нужен был клиент со своим вывозом и большими потребностями в соломе. Такого клиента нашли аж в Липецке, в России, за тысячу километров.
       На Липецком металлургическом комбинате было создано подсобное хозяйство, для обеспечения молоком рабочих вредных цехов. Предприятие – огромное, рабочих – масса, коров – сотни, соломы – нет.
       Приехала колонна трехосных «ЗИЛ-ов» - «сороконожек», со своими пресс-погрузчиками, бензовозом, автокраном, полевой кухней, поварами, палатками. Конвейер заработал. Туда – солома, оттуда – металл. Потребность сельского хозяйства в металле не знала границ. Лист, уголок, швелер, трубы шли по цене золота. «Сев на металл», я стал уважаемым человеком в районе и области. Дружбу со мной начали искать Герои, орденоносцы, лауреаты, депутаты, председатели, директора. Совхозный металл пошел в соседние области, добрался до Киева. Полученное в обмен на что-то, мое «железо» нагло продавали за «живые» рубли. Многие обогатились. Кое-кто «сел». А я, свободный от любви к злату романтик социализма, вдохновенно трудился, радуясь ежедневным открытиям доселе неизвестного.
      За годы директорства накопил колоссальный опыт человековедения и прикладных знаний. Научился плотно и аккуратно работать с носителями поломанных судеб. Многочисленные бывшие «зэки», условно освобожденные, подследственные, временно сменившие нары на кровать доверчивой простушки, круглосуточно заставляли быть начеку, ждать плохого. Я был кем-то вроде неосужденного командира штрафбата. Милиция, прокуратура, суд вместе с райкомом и райисполкомом входили в пятерку наиболее посещаемых мной учреждений. Приходилось прибегать к неофициальным методам улаживания вопросов нужных позарез, незаменимых подопечных.
       Особенно запомнился старый вор – медвежатник, сварщик – виртуоз дядя Петя. Освободившись после очередной отсидки, прибился к чистюле – хозяйке, моложавой вдове. Первое время, как у них обычно бывает, не пил, копал, строил, красил. Дальше, тоже как обычно, «строил» вдову, так, что та ночью бегала полями за десять километров к дочери в Майтово. Дальше уж я, как обычно, «заряжался» водкой, закуской, взяткой в виде задней свиной ноги, и ехал гробить своё здоровье ради освобождения суточника.
       Никогда не забуду эпизод в машине после «ментовки». Вцепившись обеими руками в ручку, напротив места пассажира, дядя Петя молчал, внимательно изучая проселочную дорогу. Несколько раз искоса взглянув на его небритый профиль, я совершенно искренне поинтересовался:
       - О чем Вы думаете?
       -Я? – встрепенувшись, удивленно оглянувшись на заднее сиденье, переспросил он.
       - Вы, разве тут еще кто-то есть?
       - Ни о чем, – как-то очень убедительно, без раздражения ответил, и продолжил созерцание дороги.
       Больше я не спрашивал. Понял, что человек таки может НИ О ЧЕМ не думать.
       Была у вора – сварщика фирменная «дурка» - «заначки» от сожительницы прикапывал в огороде. Поскольку прятал пьяным, утром перекапывал пол огорода, сопровождая мучения от дурной головы изысканным тюремным матом. Тщетно. Если не ошибаюсь, радости от находки не испытал ни разу.
       Если бы другие «зэки» приносили мне столько беспокойства, сколько дядя Петя, руководил бы припеваючи. К сожалению, горечи от их деяний испытал, по их же терминологии, «выше крыши». Приведу пару примеров.
       Перевешивали комбикорм на складе в Чёрбовой Балке. Склад находился у дороги, спускающейся крутым склоном от Избашевки. Бухгалтер, зоотехник, управляющий находились внутри склада. Я курил в «УАЗ-е», стоявшем между складом и дорогой. Хорошо, что не работал двигатель, хорошо, что машина стояла передом в сторону Избашевки.
       Послышались глухие удары, чередуемые со скрежетом, лязгом, воплями. Сидя на месте водителя, я видел перед собой только часть дороги, круто уходящей вверх. Звуки неслись оттуда, сверху. Приоткрыл дверь, высунул голову и чуть не обомлел. На машину подпрыгивая, касаясь жаткой и колесами земли, летел комбайн! Успел увидеть, рядом с кабиной комбайнера, помощника, размахивающего руками и что-то кричащего.
       «УАЗ» стоял на задней скорости. Доли секунды хватило повернуть ключ зажигания, преодолев гипноз настигающей смерти, спрятаться под защиту склада. Острые зубы правой стороны жатки прошли в полуметре от бампера машины.
       Комбайн, как лавина, пронесся мимо, достиг нижней точки балки, и рванул было вверх по другой стороне, но снеся забор у весовой, потерял скорость, остановился, медленно скатился задом к нижней точке и замер.
       Помощник, парень из местных, спустился на землю и сел рядом с комбайном, покусывая стебель пшеницы, как будто ничего не произошло. Комбайнер из кабины не выходил.
       - Что, дверь заклинило? – подбежав, спросил я.
       - Нет, боится.
       - Чего боится?
       - Новый срок мотать. Нельзя ему туда сейчас. Долги за ним в «зоне».
       Поднявшись по лестнице, открыл дверь, и увидел всю в наколках, трясущуюся спину «зэка». Уронив голову на руль, он беззвучно рыдал.
       - Допился, падло! Меня-то за что едва не «замочил»? Ты ж, сука, матерью клялся, что в рот не возьмешь, если дам комбайн! Теперь, вместо «бухла» х… сосать на «зоне» будешь!
       - Не сдавай, начальник! Буду «горбатиться», «залатаю» комбайн без «бабок»! Не сдавай, я там «лапти сложу»! – сорванными связками шипел «зэк», вытирая черным кулаком жижу из соплей, машинного масла, пыли и слез.
       - Живи, «потрох гребанный», - дал слабинку, презираемую блатными, «начальник». –Чтобы к ночи был в загонке.
       Другому «зэку» доверил новый колёсный трактор «Т-150». Оправдывая доверие, тот разрисовал двигатель тигром и пантерой, в кабине повесил шторки, диски колес выкрасил белой краской. Каждый день после работы мыл трактор до блеска. Любовь к чистоте и женщинам обернулась для несчастного очередной «ходкой».
       В половине четвертого ночи меня разбудил звонок дежурного райотдела милиции:
       - Валерий Дмитриевич! У Вас «ЧП» - тракторист задавил женщину. Подъезжайте к нам.
       В «обезьяннике» сидел мой «зэк» - полупьяный, полубезумный. Ничего внятного сказать не мог. Ясно было только, что в милицию прибежал сам, оставив трактор и задавленную в поле. Соглашался поехать показать место.
       Нашли не скоро, и не там, где он себе представлял. Женщина спустилась из кабины, и села «по-маленькому» под колесо, а он поехал, забыв о ней. Как понял, что задавил, для меня осталось загадкой. Вес трактора, шум двигателя, пьяное состояние, ночь говорили против того, что он мог услышать. Осталась одна версия – задавил преднамеренно. В состоянии аффекта пробежал более десяти километров, и явка с повинной «скостила» срок.
       Этот случай я пережил особенно болезненно. Не из-за зрелища ужасного, а из-за общественного резонанса. Сельская брехня – страшнее атомной войны. Нагородили злые языки, что бардак в совхозе достиг апогея, что несовершеннолетних насилуют, а потом режут, что убил свою любовницу я, а «зэк» за большие деньги согласился сесть вместо меня. Враги подзуживали обывателей требовать ликвидации совхоза – рассадника преступности, с последующим судом над шайкой бандитов, возглавляемых директором.
       Со мной перестали здороваться некоторые председатели, директор Комбината строительных материалов, орденоносец Амелин запретил отпускать нам продукцию. Бюро райкома вынесло очередной выговор. Объединение мясной промышленности влепило свой выговор, и лишило премии. Министерство прислало комиссию.
       Всполошились многочисленные профсоюзы, инспекция охраны труда, надзоры, пресса. И всем надо было давать письменные объяснения, ублажать, хмелить, кормить, задаривать. Сколько времени, нервов, денег ушло на бесполезную кутерьму! Знали бы они, что случаев без летального исхода, но на грани, в совхозе было десятки. Один из них незаметно произошел со мной, прямо в ходе работы комиссий по расследованию случая, о котором идет речь.
       Ночью из Чёрбовой Балки в Избашевку прибежал сторож с известием о болезни свиней. Девушка – ветфельдшер, которая раньше жила одна в пустом доме на Чёрбовой, сошлась в гражданском браке с молодым «зэком», сидевшим, как большинство из них говорило, «по молодости». Парень и вправду с виду на собратьев не походил: без наколок, матерщины, не пьющий, всегда выбрит. Как хорошему трактористу, дал ему гусеничный «ДТ-75», новый дом, куда он привел ветфельдшера.
       Из Избашевки я редко уезжал раньше полуночи, а в уборочную дома практически не ночевал вообще. Поэтому, оперативно, вместе со сторожем едва достучавшись к трактористу, увели у него молодую сожительницу. Затем загрузили для помощи двух свинарок, и на моем «УАЗ-е» помчались в Чёрбову.
       После выполненных процедур свинарки остались со сторожем, а мы с девушкой начали подыматься вверх по отвесной дороге, с которой, помните, на меня летел комбайн? Как только преодолели подъем, и свет фар опустился с неба на ровную дорогу, в глаза ударил свет встречного транспорта, а лобовое стекло справа от моей головы треснуло от удара, утратив прозрачность. «Камень!» - мелькнула мысль, и тут же треснуло стекло от удара на уровне зеркала заднего вида с её стороны.
       - Стреляет! Убьет! – закричала она, и, закрыв руками голову, согнулась под защиту мотора.
       Ничего не видя перед собой из-за паутины трещин, я рефлекторно дернул руль на убранное поле. Фары встречного повернулись за мной, и в левое боковое стекло, на фоне огней Избашево, я увидел очертания «ДТ-75». Левой рукой открыл дверь, высунул голову, чтобы видеть, нажал на газ, но на мягком, бугристом от колес комбайнов, с остатками соломы поле шансы «УАЗ-а» в соревновании с гусеничным трактором резко уменьшились. Третьим выстрелом он разбил заднее стекло. Я крутил рулем, виляя, прячась от лучей его фар в темноте, выключал свет, чтобы ему тяжело было поймать меня на мушку. Чудом вспомнил, и это в итоге спасло нас, что еду по сужающемуся клину, который заканчивается вспашкой. Там нас поджидал конец. Развернувшись, поехал, слепя его, прямо в лоб. Он не был готов, и мы проскочили.
       Помчался на тракторную бригаду к телефону. Позвонил в милицию. Разбудил сельчан, приказав прятаться с детьми в огородах. Вместе с ней выехали навстречу милиции. За полчаса тягостного ожидания, показавшегося вечностью, при выключенном двигателе, в темноте услышал исповедь несчастной.
       Оказался возлюбленный садистом, изощренно мучил по ночам, десятки раз целился в раздетую, имитируя расстрел за измену. После убийства обещал сжечь дом с трупом, потом застрелиться. Не заявила, потому что боится и любит. Может исправится? Мать честная! Страсти то какие!
       Ловить, уговаривать душегуба не пришлось. В тракторе пропал свет, и не доезжая до Избашевки он заглох, налетев в темноте на старый прицепной плуг, который я планировал сдать в металлолом. Тракториста нашли сидящим на корточках, рядом со скамейкой у входа в контору отделения. Ружье стояло прислоненное к двери. Сопротивление в его планы не входило.
       И что вы думаете? Моя фельдшерица на допросах и в суде ни слова из того, что сказала мне, не повторила! Когда его определили на «зону» в Константиновку, что и сегодня существует рядом с Южноукраинской АЭС, оттуда не вылазила, без надежды на свидание. Не знаю, дождалась ли освобождения, но удивила меня крепко, и к мыслям всяким подтолкнула…
       Если Чёрбова Балка считалась «краем света» Доманёвского района Николаевской области, то Семеновка выполняла такую же «почётную миссию» в Николаевском районе Одесской области. Расстояние от Чёрбовой до Семеновки измерялось не в километрах, а в сотнях метров. Крыши её хат были видны от нашего свинарника. Село пользовалось дурной славой криминального гадюшника.
       Однажды, подымаясь по злополучной вертикальной дороге на Избашевку, повстречал молодую красавицу – цыганку, едущую вниз на велосипеде. Я видел ее несколько раз мельком, неизменно восторгаясь мастерством Бога или Черта, создавших эту погибель мужских душ. Знал, что она из Лидиевки, что гордая, хитрая, смелая, «беспривязная». Зачем ей в Чёрбову?
       Преодолев подъем, спрятавшись за горизонтом, остановил машину, и пешком пошел назад. Дорога наклонялась, и с каждым шагом я видел все больше панорамы Чёрбовой. Вот показалась крыша весовой. Вот пустующие жилые здания, расположенные чуть ниже. Вот водонапорная башня. Вот дорога, ведущая от свинарника к зданиям. А вот и цыганка, едущая по дороге. Я застыл. Что ей надо в зданиях?
       Спрыгнув с велосипеда, она некоторое время постояла, словно решая, куда идти, потом медленно, очень медленно покатила велосипед к высокому порогу дальнего от меня, крайнего здания. Поняв, что она собирается войти, я вдруг ощутил прилив страха, любопытства, директорского негодования, и побежал за горизонт, за машиной.
       Выключив двигатель, чтобы не спугнуть красавицу, помчался вниз, не притормаживая. Инерции хватило до порога. Предусмотрительно открыв дверцу машины заранее, беззвучно вылез, и на цыпочках поднялся по ступенькам высокого порога. В веранде ее не было. Дверь в коридор была распахнута, в доме стояла воистину гробовая тишина. Стало жутко. Тревога шла от головы к сердцу, а холодок – от ног к желудку. Непреодолимо хотелось бежать отсюда. Три шага по коридору, отделявшие меня от дверного проема большой комнаты, дались мне непросто. Но любопытство победило страх.
       Долгие секунды выдвигал правый глаз на позицию наблюдения, пока он не начал поочередно фиксировать ее правое плечо, спину, фигуру. Она неподвижно стояла в центре пустой комнаты, лицом к широким и высоким окнам, смотрящим в сторону, с которой я приехал.
       - Молишься, что ли? – сказал я, переступая порог, желая и боясь испугать ее.
       - Молятся в церкви, а я в гости приехала, - ответила спокойно, не оборачиваясь.
       - К кому?
       - К Вам. К кому же еще сюда ехать? Жду целый час. Не любите Вы гостей принимать. А с виду любезный.
       Повернулась. Молнии глаз, хищная полуулыбка, руки по-особому сложенные на высокой груди, толи чтобы скрыть, толи чтобы подзадорить. Молний не выдержал, отвел глаза, непроизвольно, пытаясь парировать словесный удар, огляделся по сторонам, посмотрел на потолок и неожиданно обнаружил тех, к кому она пришла в гости.
       Цыганка стояла прямо под люком на чердак. Когда я смотрел на потолок, мой взгляд прошел по люку вскользь, не останавливаясь. Если бы я его задержал, вполне вероятно, это мог быть последний объект, видимый мною при жизни.
       Увидел я, и сейчас четко вижу, две косматые, бородатые цыганские рожы, буравящие белыми огнями ненависти мое лицо. Да, самообладание, нервы у меня были супер! Банально «не моргнув глазом», не нарушая ритма общения, по-хозяйски покровительственно предложил:
       - Пойдем в машину. Тут присесть негде. И сигареты там оставил.
       Когда повернулся спиной, ощутил покалывание от белых глаз на затылке. Сели в машину, закурили:
       - Рассказывай.
       - Говорят, что у Вас можно выписать мясо…
       - Можно, но работникам совхоза.
       - А посторонним?
       - Можно, для поминальных обедов, праздничных дат, юбилеев. Заявление на мое имя, оплата через кассу. Что, для этого надо было ехать на Чёрбову? Заказ делают предварительно, минимум за три дня до забоя. Сколько и когда надо?
       - Мне не сейчас… Так, на всякий случай, хотела узнать…
       - Ну, теперь будешь знать, «на всякий случай». Могу перевезти через гору в Избашевку.
       - Я с велосипедом не помещусь.
       - Поместишься. Ты – впереди, велосипед задвину на заднее сиденье.
       Подвез до магазина. Без желания, погрустневшая поехала в сторону Лидиевки. Смотрел вслед, размышляя о цыганах на чердаке, пока не скрылась из виду. Потом зашел в магазин, и рассказал все коренной местной, продавщице Люсе Резниченко. Не удивилась, сказав, что у воров есть лестницы, которые они вытягивают за собой на чердак, а когда уходят – прячут лестницы в укромных местах. Смеялась, говоря, что чердаки на Чёрбовой вроде гостиницы или дома отдыха для жулья. Успокоила меня, отвлекла от тягостных мыслей о тайне визита цыганки, и я уехал в Доманёвку, с намерением пораньше лечь спать.
       Вы, конечно, уже догадались, что намерение не осуществилось. Но вряд ли кто-то из вас догадался, что помешали моему сну пять трупов, найденных этим вечером в Семеновке. Двое родителей, вместе с тремя детьми, были расчленены топорами. Куски тел сбросили в подвал. Материальная заинтересованность у извергов отсутствовала – брать в хате было нечего.
       Обнаружили факт резни случайно, сообщили в райотдел милиции в Николаевку (помните?) Одесской области. Из Семеновки следы привели к чердаку на Чёрбовой. Убийцы не смогли ответить, зачем рубили семью, и почему сидели на чердаке, рядом с местом преступления. Обо мне и родственнице из Лидиевки тоже ничего не сказали, иначе меня тягали бы на допросы. А так, я получил из доманёвской милиции информацию, всего лишь лишившую сна. Позже официально предписали снести крыши на нежилых зданиях Чёрбовой. Предписание не выполнил, сославшись на отсутствие средств. Люсе приказал обо мне и цыганке молчать. Красавицу больше никогда не видел, и о судьбе ее ничего не знаю. 


                И С К У Ш Е Н И Я  И  О П А С Н О С Т И
       Структура управления сельским хозяйством в Советском Союзе, представляла собой подобие лабиринта Минотавра. Колхозы, «коллективные хозяйства» де-юре, де факто таковыми не стали от рождения, в дни коллективизации. Не могли, и ни в коем случае не должны были стать самостоятельными анклавами, свободными от недремлющего ока государственного контроля. Идеологи коллективизации заблаговременно детально продумали механизм отчуждения частной собственности у крестьян, лишив их не только средств производства, но и воли к борьбе, и самой жизни. Колхозник 70-х годов был, как они сами себя идентифицировали, «ни то, ни се». Ни крестьянин, ни рабочий - в расшифровке.
       Совхозы, ничем не отличимые от колхозов, по законодательству принадлежали государству. Не группе колхозников, как якобы принадлежали колхозы, а всему советскому народу… Рыбаку в Тихом океане, охотнику в Сибири, шахтёру в Донбассе, космонавту на орбите, Брежневу в Кремле, и мне немножко.
       Слушайте, забавные вещи происходили со мной в процессе познания окружающего мира и социалистической собственности. В детстве, повели нас, пионеров, на экскурсию в колхоз имени Жданова, позже получивший имя Котовского, и с ним ушедший в историю. Шумный дядя показывает нам зерно на току и говорит: «Это, дети, зерно. Оно принадлежит вам!». Ведет в коровник: «Эти коровы – ваши!». Идем в машинный двор: «Эти «газоны» и «ХТЗ» (тракторы) на ремонте, но и они – ваши!». За машинным двором еще зеленое кукурузное поле: «Это поле, зеленая кукуруза, дозревшие початки осенью, мамалыга, которую вы любите – ваши!».
       Вечером смело идем воровать зеленую кукурузу, чтобы кормить домашних коров. Налетает конный охранник, нещадно лупит нас нагайкой, с вплетенными пулями от «мелкашки», приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе, чтоб чужое не крал!». Позвольте! Мне же сказали, что ВСЕ ВОКРУГ - МОЕ?!
       Буря в голове утихала с возрастом. На истфаке многое понял, так сказать, не в пользу советского сельского хозяйства, но верил в прогресс социализма. Когда же стал директором совхоза, принадлежавшего, кроме, разумеется, всего советского народа, Министерству мясной и молочной промышленности, обнаружил, что прогресс в «Доманёвском» вышел за рамки книжного коммунизма – мечты, приобретя формы анархии. Я, как руководитель, управлял по собственному разумению, без ощущения давления сверху, но с ощущением полной свободы, как во благо, так и в неблаговидных деяниях.
       Судите сами, ближайший начальник находился за сто двадцать километров в Николаеве. Он, конечно, любил посещать меня, но не для проверок же, в самом деле, перся в глушь по бездорожью?! Тут ждала его насыщенная программа приятного отдыха. Такая, что уезжать назад ему было тяжко до невозможности. Вот, собственно, и весь официальный контроль… Больше органов ОФИЦИАЛЬНОГО подчинения вспомнить, как ни силюсь, не могу. Райкому, райисполкому, народному контролю я юридически не подчинялся. То есть, хотели – гоняли. Не хотели – не гоняли. Хотели – раз в квартал, когда горел районный план сдачи мяса, и о фрагментах битвы за план непременно скажу ниже.
       Свобода – подруга привередливая и коварная. Наслаждения и бед приносит ровно столько, сколько позволяют генные и приобретенные предохранители в сером веществе под черепом. Самое сложное, при неограниченной свободе и вседозволенности, не поддаться искушениям.
       Какое главное искушение тридцатилетнего «царька»? Как по мне – женщины.
       Чего удалось достичь в изнурительной борьбе? Докладываю: совет мудрых «Не спать с подчиненными!» выполнил. Было труднее, чем поступить в партию, но выдержал. Кстати, возможно мужское воздержание на работе, уберегло от тюремных нар.
       Второе по опасности искушение – постоянное предложение взяток в разнообразнейших формах. Взяткодатель был настолько изощрен, что только категорическое «НЕТ!» при первых, едва различимых намеках, спасало от искусно замаскированных сетей.
       Третье и четвертое искушения, погубившие ВСЕХ(!) коллег из области, работавших со мной в одни годы «на мясе» - воровство и «живые» деньги, меня не коснулись, ввиду спокойного отношения к ним.
       С пятым искушением – пьянкой, был хорошо знаком, потому она меня не победила. Наоборот, на столь специфическом посту пригодилась и помогла.
       Что касается опасностей, то, кроме представлявших непосредственную угрозу жизни, о чем писал, и буду писать дальше, существовал гораздо более широкий спектр деятельности, выходящей за рамки социалистической законности, а значит, таящий угрозу отбыть с директорского кресла в «места не столь отдаленные»… Парадоксально, и в то же время, закономерно, что вся эта деятельность являлась порождением желания сделать как лучше. Но не я придумал, что инициатива наказуема.
       Вы помните, что старший брат главного агронома Алексея Кучеренка руководил республиканской Базой снабжения сельского хозяйства, находившейся в Дергачах, под Харьковом. Созрел план моего с Алексеем визита к братишке, для переговоров о поставке техники в совхоз. Главный бухгалтер выделил на командировку две тысячи рублей. Сумма, по тем временам, когда «Волга» стоила пять тысяч, большая. Но и аппетиты наши были немалые. Хотели взять такое, чего в районе не было. К тому же, ехали не выписывать официально, а решать вопрос «левым путем».
       Сорить деньгами начали в ресторане вокзала города Первомайска, где поджидали поезд Одесса – Харьков. Продолжили в вагоне – ресторане поезда. Познакомились с проводницами, и те предоставили для кутежа в их компании отдельное купе. Не купе проводников, а отдельное свободное купе в центре вагона - это важно.
       Основная сумма была у Алексея, в портмоне, в кармане футболки, под рубашкой и пиджаком, который он не собирался снимать даже перед сном. «Дорожные расходы» - на мне. Договорились с подругами, что выпивка наша, а «закусь» - их. Я пошел за водкой и шампанским в вагон – ресторан. Они – за посудой и едой. Алексей с начатой бутылкой остался «на хозяйстве».
       Идти было далеко, хмель разбирал, у буфета образовалась очередь, потому задержался. Каково же было мое удивление, когда возвратившись, увидел храпящего на спине Алексея в полном одиночестве, не считая пустой бутылки. Сразу не заметил, лишь присев напротив, увидел валяющееся на полу портмоне. Ничего не понял, хмель вылетел, закрыл дверь, лихорадочно пересчитал деньги. Все были на месте. Как оно оказалось на полу, осталось загадкой. Но где же подруги с их «закусью»? Я что, даром бегал? Алешка спит, ну и хрен с ним. Пойду, позову девочек, выпьем и без него. 
       Не успев постучать в купе проводников, услышал оттуда мужской голос:
       - Что вы менжуетесь, халявы?! Один уже готов, другой тоже потухнет. «Бабло» там должно быть. «Дури» добавьте, но чтобы «в ящик не сыграли». Если что – зовите меня…
       Он еще говорил, но я не стал слушать. Прибежав в купе, молниеносно перевел Алешку в сидячее положение, забросив его правую руку себе за шею. Левой обхватил за талию, мизинцем и безымянным правой подцепил портфель, к счастью, один на двоих, и поволок в направлении вагона – ресторана. Никакого плана в голове не было. Главное – уйти подальше.
       Самое трудное – переходы между вагонами. Описывать мучения долго и бессмысленно, все равно не передашь словами. Больше всего боялся, чтобы ноги друга не попали в стальные челюсти перехода, способные откусить ступню. Когда добрались до вагона – ресторана, выпили по сотке с неожиданно «врубившимся» Аликом, я сообразил, что тут они нас искать не будут, и тот час пожалел о водке с шампанским, оставшихся в купе. Да, великое дело сотка после стресса!
       Так и просидели до Харькова. Брат Саша встретил на черной «Волге». Повез в Дергачи, где мы, после пьяной ночи плохо излагали просьбы. Понимая ситуацию, Саша распорядился приготовить легкий завтрак, два по сто, большое количество «Боржоми». Полегчало.
       Кроме прочего, заказали безотвальные плуги, до того не применяемые в районе. Не просто заказали, пустив дело на самотек, а в течение дня (!) прошли всю процедуру, от склада до погрузки на железной дороге. На каждом шагу я щедро платил грузчикам, водителям, крановщикам, охранникам, весовщикам. Прав был бухгалтер, когда на мои слова, что две тысячи много, ухмыльнувшись, обронил: «Еще и одалживать будете, чтоб доехать назад».
       До закрытия «гудели» в лучшем ресторане Харькова, на Сумской. Там же «затарились», поехали к Саше домой, где жена приготовила ужин. Какой ужин в два часа ночи?!
       Утром поехали в гости к моему дяде, Василию Яковлевичу Ильницкому, ветерану, подполковнику – танкисту. Понятно, что не обошлось без обильного застолья. Затем проводы в привокзальном ресторане Харькова, своеобразное «алаверды», устроил Саша. После объятий на перроне путь наш был предопределен – в вагон – ресторан. Ночь до станции «Голта», как у железнодорожников называется Первомайск – на – Буге, пролетела быстро…
       Большую часть техники продали за наличку. Вернул две тысячи в кассу, прибыль пустил на премиальные, «магарычи», подарки, дефицитные запчасти.
       «Комбинатор», скажете, в пору сажать. С точки зрения ОБХСС – вполне «созрел». Если посчитать экономический эффект – заслужил орден, на худой конец - медаль. Ведь только безотвальные плуги, намного увеличившие скорость вспашки, дали внушительную экономию ГСМ и рабочего времени, позволили уложиться в агротехнические сроки и нормы, модернизировать весь производственный процесс. Трудно переоценить наш почин по внедрению «безотвалки». К нам зачастили делегации по обмену опытом, о нас написали газеты.
       Что касается «комбинатора», то кроме генератора идей, каким был от рождения, проявил интерес и желание к накоплению новых знаний и навыков. Научился работать на тракторах, комбайнах, специальных автомобилях. Сеял, пахал, убирал. На глаз определял вес свиньи, урожайность, глубину вспашки, количество осадков, толщину снежного покрова. Вникал, и сам - себе удивляясь, понимал, что и зачем во время ремонтов. Обнаружил, что высшее образование таки имеет значение, даже если надо просто крутить гайки, или искать потерявшихся в степи бычков.
     Кроме «плюсов» для развития инициативы руководителя, «ничейный» статус совхоза имел много «минусов» для роста показателей хозяйства в целом. Например, мы не имели прав на услуги сельскохозяйственной авиации. Узнав об этом, грустить не стали, а прихватив заднюю ногу свиньи, и ящик водки отправились с Алексеем Кучеренком к летчикам на Доманёвский аэродром, получивший из уст учителя Виктора Матеенка меткое название «Домодедово».
       «Летуны» оказались не гордыми. Дары приняли, пообещали часть из того, что предназначалось на район, распылять над нашими полями. Разве кто-то мог проконтролировать на чье поле падали химикаты?  Теоретически – да. Практически – нет.
Казалось бы, беды ждать неоткуда. Уезжали из «Домодедово», довольные проведенной операцией. Рано радовались.
       Мой водитель, покойный Сашка Доценко, жил рядом с гостиницей. Любитель выпить, он не мог пропустить «шару» в виде ящика водки. Вечером, с домашним хлебом и салом заявился к летчикам. Те уважительно приняли водителя директора за свой стол. И все бы ничего, если бы туалет не находился во дворе гостиницы. Выйдя по нужде, Сашка встретил моего, тоже, к сожалению, покойного друга Вовку Диденка, по прозвищу «Грузин». Конечно, пригласил с собой, представив как друга директора. Вовка, с виду тихий, спокойный имел характер взрывной, непредсказуемый, отличался безрассудной смелостью, да железными кулаками. Будучи кандидатом в мастера спорта по гандболу, и чемпионом области  по метанию учебной гранаты, представлял огромную опасность для соперников в драках.
       Летчики, изрядно «поддатые», допустили фамильярное отношение, чего «Грузин» не выносил. Как результат – сломанные челюсти и носы «небесных тихоходов», что не входило в мои планы тайной химизации сельхозугодий.
       Дежурный администратор Галя Никифорова вызвала милицию. Вовка «ментов» дожидаться не стал, а пострадавшие обвинили Сашку, который, хоть и пьяный был, врал умело, и Вовку не сдал. Мне то, от этого не легче – ублажай правоохранителей, лечи, «ставь на крыло» опрометчивых авиаторов, чтоб и свиная нога и ящик водки не пропали даром.
       Увлекся строительством. Как и в механизации, агрономии, зоотехнии «вкурил» суть проблемы. Раньше думал: «Нет ничего проще, построить дом для переселенцев, свинарник, гараж. Главное, чтобы финансирование было». Копнул чуть глубже, и обалдел. То, что сейчас называют «отмыванием денег», успешно процветало в строительстве периода «развитого социализма». Чтобы ускорить только создание проектно – сметной документации (еще даже не «нулевого цикла»!), нужно было без раздумий устремляться в Киев, а то и в Москву, прихватив портфель с крупными ассигнациями. И это без гарантий успешного решения вопроса. Вероятность положительного исхода значительно возрастала, если поступал звонок из властных кабинетов. Извините, но слияние власти и теневого капитала теперь называют, боюсь произносить, …КОРРУПЦИЕЙ… Неужто, проклятая родилась при социализме?! Да, грехи наши тяжкие…
       Прихватив с собой молодого инженера-строителя Виталика Цехоцкого, отправился в столицу Украины. Друг из республиканского КГБ поселил нас в отдельных одноместных номерах гостиницы для интуристов «Лыбидь» Когда зашли в красивый отель, я еще обратил внимание, что он какой-то совсем пустой. Только улыбающиеся плечистые молодцы – клерки, мы с Виталиком, и тишина.
       Виталик с фотоаппаратом гулял, я штурмовал офисы, применяя запрещенные приемы. «Охмурил» секретаршу важного начальника, затащил к себе на ночь, а утром неожиданно получил выговор от поселившего друга:
       - Мы так не договаривались, - ласково журил он меня, еще не остывшего, по телефону. – Не положено в номере ночевать посторонним. Надо было предупредить заранее, я бы дал добро. Будят меня, понимаешь, среди ночи, спрашивают: что делать? Откуда я знаю?! Свечи держите у кровати, понимаешь! Идиоты безмозглые!
       Дошло, что отель «ведомственный», что мы тут полностью «под колпаком», что «тер» лишнее Виталику и даме, забыв о возможности прослушки. Внес коррективы в действия и речи, предупредил Виталика, усилил меры предосторожности в обращении с содержанием портфеля, перенес «фронт работ» с офисов в скверы и на склоны Днепра. Смещение акцентов, целенаправленный поиск того, кто однозначно решит мой вопрос, привели к человеку, который позвонил с высокого кабинета и автоматически стал собственником портфеля. Делился ли он содержимым с теми, кому звонил, история умалчивает. Документы получили быстро. 
       Привожу лишь отдельные примеры разовых опасностей для личной свободы. На самом деле, жизнь директора криминогенного совхоза была до такой степени наполнена большими и малыми рисками, что я сравнивал ее с фронтовыми буднями, о которых наслышался от ветеранов, в пору работы секретарем райкома комсомола по идеологии. Поначалу боялся, потом привык. Сегодня, вспоминая, опять боюсь. Удивляюсь, как выкрутился из «убойных» передряг.
       Заканчивалось полугодие. Июнь выдался знойным. Хорошим для уборки хлебов, плохим, для выполнения плана по мясу, хотя «мясники» напрямую от погоды и не зависели. В предпоследний день месяца в дверном проеме моего кабинета возникла непрезентабельная фигура заведующего маточной свинофермой совхоза имени Фрунзе, кавалера ордена Ленина, Ивана Кузьмича Яцкива. Как всегда небритый, пропитанный запахом любимых свиноматок, цыганской внешности орденоносец вместо рукопожатия выдохнул со скорбью:
       - Валерык, выручай.
       - Что случилось? – почуял недоброе я.
       - Не хватает до плана сорок тонн. Найдешь место?
       - Вообще-то я не безразмерный, но для Вас найду. Зачем так переживать?
       - Я хочу… Я бы никогда не согласился… А они – давай план! Давай план! Чтоб вы подавились! Выгреб вс, что можно – шесть тонн не хватает. Хочу закрыть остаток свиноматками… Всего двадцать штук, а?
       - Кузьмич! Вы хотите, чтобы меня без суда и следствия – прямо к стенке?! Что я с ними буду делать? Бегемоты по триста килограммов! Как я их проведу по документам, если мне по сто принимать запрещено?!
       - Сынок, я все продумал. Привез бригаду строителей и машину доски. Отобьют загон в свинарнике, чтобы твои хорты до утра не сожрали моих девочек, а за неделю переоборудую твою старую конюшню под свинячий роддом. Она у тебя без дела гуляет. Идет?
       Другого бы спустил с высокого крыльца конторы. С Кузьмичем так не поступишь. Если обещает переоборудовать мою конюшню, значит долго обдумывал, и принял единственно правильное решение. Вас не удивляет, что какой-то заведующий фермой привозит бригаду строителей, машину дефицитной доски, будет строить свинарник в чужом хозяйстве? Почему он «рулит», а не его директор совхоза? Коротко не ответишь. Зайдем из далека.
       Доманёвский район славился на всю Украину достижениями в свиноводстве. Треть областной свинины производилась у нас. Один район давал мяса больше, чем соседние Кировоградская или Херсонская, и почти столько, сколько Одесская области. Передовые колхоз имени Ленина, и ордена Трудового Красного Знамени совхоз «Акмечетские Ставки» возглавляли Герои Социалистического труда. Это, так сказать, рекламный проспект, красочная витрина, парадный вход.
       С черного хода, по пояс в свинячьем говне, бултыхался со своими матками Иван Кузьмич. Он сам, молодым, напросился в эталонный ад, так как по-крестьянски любил мам-свинушек, честно выполнявших единственный долг – рожать деток.  В шустрых, визжащих пострелах, бегающих за ним по ферме как щенки за сукой, их крестный души не чаял. Когда я, ещё секретарь райкома комсомола, впервые увидел его на ферме, в окружении десятков поросят, услышал, какие ласковые звуки издают уста человека, далекого от поэзии, мне стало ясно – фанат.
       Отстающая маточная ферма стала лучшей в области. Получил орден Ленина. Менялись секретари райкома, председатели райисполкома, директора совхоза, а Кузьмич был неизменный и незаменимый. По любому вопросу рабочие совхоза обращались к нему. Знали: если пообещал – решит.
      Иван Яцкив, и его коллеги - маточники из других хозяйств района, выполняли самую главную, ответственную, тяжелую, кропотливую, тонкую работу в животноводстве – воспроизводство поголовья. Без их успехов, никаких достижений на откорме не могло быть априори. То, чем занимались мы, по сравнению с делом Кузьмича – ерунда. Потому я, хоть и трухнул поначалу, прислушался к аргументам «аксакала».
       - Под нож их пустить – ума не надо. Как грамотно провести по документам – научу. Поставишь к ним одну свинарку – управится. Кормов много не съедят. Поросят будешь дарить, и Кузьмича добрым словом вспоминать. Пьем магарыч?
       Отправили его бригаду с моим прорабом делать временный загон в свинарнике. Тихо выпили в кабинете бутылку «Московской». Договорились, что сто голов на откорм заберу своим транспортом, восемьдесят привезет своим. Двадцать свиноматок доставит отдельно, за час до основной партии. Технология предписывала, что летом свиньи должны быть у весовой до восхода солнца, так как долгое пребывание под прямыми лучами грозит не просто потерей веса, а падежом.
       Обычно, я не присутствовал при постановках новых партий на откорм. Все принимавшие хорошо знали свое дело. Главное тут – зафиксировать стартовый вес партии. Но поскольку опыта приема свиноматок не имелось, решил поприсутствовать. Уверен, будучи самокритичным и объективным в отношении своей персоны, если бы не я – закончилось бы гораздо хуже, чем случилось в итоге.
       Затор у весовой создали свиноматки, не приученные к жизни в стаде. Вы помните, их главное, и единственное дело – рожать. В толпе, в борьбе за «кусок хлеба» не родишь. Как роженицам, каждой полагался отдельный бокс с мягкой подстилкой, покой и уход. После опороса – муторное занятие кормить ненасытных троглодитов, готовых высосать из мамы все молоко за один раз. Поэтому природа создала маток медлительными эгоистками, чем-то отдаленно напоминающих кустодиевских купчих.
       Попытки затолкать на весы хотя бы пять барынь – недотрог результата не дали. Максимум чего удалось добиться – две персоны подозрительно косящиеся друг на друга в противоположных по диагонали углах весов. Вместо часа, двадцать феминисток – индивидуалисток отобрали у нас почти три часа драгоценной прохлады!
       Когда, наконец, дошла очередь до свинячьего «плебса», живущего по законам стаи, то сто восемьдесят глоток оглашали окрестности истошным криком. Скотовозы и обычные грузовики раскачивались как старые баркасы в шторм. Вооружившись палками, ветками, монтировками, все присутствующие, стоя на бортах и кабинах, успокаивали обезумевших зверей. Этих подгонять на весы было не нужно! Едва открыли борт, как стая устремилась вниз. Слабое ограждение весов не выдержало напора и упало. Проскочив за вожаком весовую, НЕ ВЗВЕШЕННАЯ группа, числом в тридцать голов, оказалась в загоне для взвешенных… Что делать? Вернуть их на весы? Но прежде надо починить ограждение. Кто, какими материалами, сколько времени будет чинить, если солнце грозно подымается все выше, первые тридцать в загоне, как на пляже, сто пятьдесят на машинах, как в сухой бане?! Люди запаниковали, совершали хаотические действия, препирались, доказывали свое.
       Одни предлагали живой цепью стать по периметру весовой, вместо ограждения.
       Другие начали гоняться за свиньями в загоне, пытаясь сбить их в кучу, с последующим вытеснением на весы.
       Третьи орали, что надо без взвешивания гнать машины к свинарнику, иначе все подохнут.
       Четвертые, схватив ведра, мчались к водонапорной башне.
       Пятые застыли в шоке, и стояли как истуканы, жалко улыбаясь.
       Первое мое решение было ошибочным. Я согласился на идею живого ограждения весовой. Но иллюзии улетучились, как только опустился трап со скотовоза. Мы едва успели отскочить в сторону, чудом избежав потерь от орущей лавины. Новая группа невзвешенных пополнила загон – «пляж», доведя количество «загоравших» до семидесяти голов. Ошибочное решение украло, у нас еще тридцать – сорок минут драгоценного времени. «Пляжники» начали падать на спины, извиваться с визгом, переходящим в предсмертный храп.
       -Дохнут! Дорезать! – хором закричали зоотехник с ветеринарным врачом. Кричи, хоть лопни, а ни у кого не оказалось ножа, которым можно заколоть свинью, а только один колол раньше, а женщины от зрелища начали падать в обморок.
       Холод, спокойствие, рассудительность вселялись в меня в минуты опасности, пока не пропил нервы. Приказал водителям тащить длинные отвертки для добровольцев – убийц. Прекратил взвешивание, и распорядился выгружать прямо в свинарник. Женщинам приказал хоть в подолах нести воду и поливать упавших свиней. Сам прыгнул за руль грузотакси, которым возили рабочих из Доманёвки, и помчался, к строителям – «бандерам» в Избашевку. Никто кроме них, не смог бы максимально быстро выпустить кровь из полсотни свиней, тем самым сохранив туши для питания.
       «Бандеры», молчаливые и дисциплинированные, схватили ножи, топоры, стамески, ножовки. Бригадир, прыгнувший ко мне в кабину, показал немецкий штык – нож, «макнув» меня в очередной криминал. Хорошо, хоть не автомат «Шмайсер» показал…
       Бросок через гору и назад занял у меня не более получаса. За это время на земле корчились все, кроме нескольких, «успокоенных» отвертками. Бригадир со штыком ринулся, как в рукопашную. Он мастерски бил в сердце. Другие в кровавом угаре резали, рубили, пилили куда попало. Вряд ли кто из наблюдающих выдержал, чтобы не отвести глаз от зрелища массового убийства, пусть и свиней. Залитые горячей кровью строители потеряли человеческий облик внешне и внутренне. Ими овладел неведомый азарт. Потом рассказывали – не могли остановиться. Хотелось убивать еще и еще.
       Губительная рубка закончилась к полудню. Туча жирных мух с гулом бомбардировщиков прилетела из свинарника, и покрыла шевелящейся зеленью туши, валяющиеся в кровавых озерцах. Одна мысль разрывала голову: «Куда спрятать туши от солнца???». Ближайший промышленный холодильник в Доманёвке, принадлежал «Райпотребсоюзу». Только по блату, только на короткий срок, только умоляя на коленях капризного трезвенника – директора Ивана Ивановича Голева, можно определить туда. Риск широкой огласки, но другого выхода нет. Мчусь к Голеву.
       На удивление – застал. Невероятно, но в настроении. Выклянчил максимум желаемого – двое суток. Не заберу – хозяин он. Теперь надо разделать туши, а это «бандеры» не смогут. Нужны профессионалы с бойни. Мчусь туда.
       Не был директором но, фактически, «заправлял» бойней после трех «ходок» за решетку, мой друг, с которым делили «валетом» кровать в детском саду, Колька Добровольский. Понял меня «зэк» с полуслова. Погрузили в «УАЗ» восемь «спецов», ящик водки, сколько нужно курева, колбасы, хлеба. До темноты управились. Теперь осторожно прикинем, сколько раз нарушил закон.
       Первый – принял свиноматок.
       Второй – не взвесил партию на откорм.
       Третий – вырезал часть партии до откорма.
       Четвертый – подделка документов.
       Пятый – групповое деяние по сговору.
       Шестой – реализация мяса на сторону без документов.
       Седьмой – строительство подпольного свинарника.
       Восьмой – перерасход кормов и горюче – смазочных материалов.
       Девятый – грубое нарушение финансовой дисциплины.
       Думаю, дотошный следователь удвоил бы перечень. Но и так, в любительском варианте, на предельный срок с конфискацией хватает.
       Сколько нервов и годов жизни отняли у меня свиноматки, одному Богу известно. История приобрела гротескный характер, когда они начали пороситься… Отчасти спасало то, что свинарник был замаскирован на дне глубокого оврага, в колючих зарослях акации. Для некоторых двуногих гурманов это усложняло доступ. Зато для волков – благодать. Пришлось «магарычить» охотников, за круглосуточную охрану. Улавливаете? Охраняли, фактически украденное. Смех и грех!
       Но высшей точки подмена понятий, абсурд, фарс, блеф вместе взятые достигли, когда позвонил первый секретарь райкома партии, и как бы между прочим, в конце разговора, обронил:
       - Надо на Николаев десяток поросят. Посылаю Васю побираться по району, как нищий. У тебя парочки не найдется?
       Нашлись все десять. Индульгенцию получил. К другим ездить шофер – «могила» Вася перестал. За ним потянулись водители районных чиновников рангом пониже. Потом – областных. Не страшились проселочных грунтовок надменные киевские «автопилоты», которых крестьяне часто принимали за пославших их шефов. Все любили поджаренное на вертеле лакомство. Вкусно! Престижно!
       Я наслаждался всесилием фаворита, причастностью к закрытому клубу баловней судьбы. Впрочем голову от лести, фимиамов не терял, твердо зная, что после хорошего с тыла заходит плохое, а после плохого поджидает, всегда непредсказуемое по времени и месту, хорошее.
       И еще очень важный момент. Надо всегда оставаться человеком, иметь совесть, извините за банальность. В «Пьяной жизни» писал, что никогда не брал «себе на карман», уважал, любил людей, верил в дружбу, имел принципы.
       С горечью об ушедшем, с благодарностью и чувством исполненного долга, хочу вспомнить друзей из правоохранительных органов, которые были рядом в тяжелые совхозные годы. Не прикупленных, не специально заведенных, а понявших, поверивших, прикрывших.
       Начальник отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности (ОБХСС), майор Станиславчук Леонид Михайлович, внешне меньше всех подходил под определение «друг» по виду, возрасту и должности. Повадками похожий на участкового Анискина, лицом, ростом, комплекцией был почти полной копией актера Леонова. Умный, хитрющий обладал уникальным для «ментов» его специализации качеством – появляться там и тогда, где и когда мог возникнуть соблазн хищения. Потенциальные преступники еще не осознавали своей готовности похитить, еще только созревали, а тут появлялся «дядя Леня». Вроде бы ничего не говорил, расхаживал, тряся пузом, в раскорячку, в расстегнутом кителе, потертых галифе, но всегда блестящих хромовых сапогах. Этого было достаточно, чтобы мозги «потенциальных» проветрились.
       На наряды приходил, как к себе на работу. Садился в уголке и мирно дремал. Когда оставались одни, по памяти воспроизводил наши разговоры в тех местах, где, по его мнению, возможен соблазн. Благодаря подсказкам, я тасовал исполнителей, менял сроки и места работ, отправлял в отпуск, увольнял. Незаметно для людей, уводил их от преступления. Оказывается, в профилактике возможна и такая оригинальная методика.
       Во мне лично дядя Леня не сомневался, хорошо зная мою семью, а меня, в буквальном смысле, с пеленок, так как был бывшим соседом.
       Антиподом Станиславчуку выступал другой «мент» - Жора Татаров. Больше похожий на грузина, чем на татарина, злой, грубый, взрывной начальник «угро» крепко держал в руках местную «бандоту». Его боялись и уважали. «Жорж», как называл его только я, не раз у меня на глазах, укрощая совхозных «зэков», выходил с пустыми руками против вооружённых вилами, топорами, косами рецидивистов.
       Однажды, после того, как он не глядя бросил мне ремень с «макаром» в кобуре, а сам ринулся на «амбала», вооруженного ломом, я поинтересовался:
       - Зачем тебе эти «понты»?
       - Ты не врубаешься. Я его не просто повязал. Я его унизил в глазах корешей. С «пушкой» любой ноги прострелит и повяжет. А так, душу отвел на его «мослах». Никто не скажет теперь, что Жора под прицелом задержал, а потом напиз…л.
       В этом эпизоде – весь «Жорж». Относился к редкому типу игроков – играл со смертью. Сейчас бы причислили к охотникам за адреналином, которых развелось великое множество. Но мне почему-то кажется, что его мотивация была несколько иной. Презрением к смерти «мент» демонстрировал превосходство перед противником. Разница между безоружным «мусором поганым», и вооруженным «братаном» была очевидной. Даже погибнув в схватке, «мент» остался бы победителем в сознании части «зэков».
       До сегодняшнего дня не перестаю удивляться, как мог работать в прокуратуре Саша Крипак. «Крипак» по – украински – «Крепостной». Может, случайно попав туда, тащил лямку, отрабатывая после университета по распределению? Вполне возможно, потому, что, насколько мне известно, уехав из Доманёвки на родину, с прокуратурой расстался.
       Ни внешне, ни внутренне Саня на государственного обвинителя не тянул. Невысокого роста, чернявый, худощавый, улыбчивый, скромный сразу располагал к себе. Оратором не был, говорил тихо, стеснительно. Познакомились в приемной районного прокурора, к которому он почему-то занял очередь, наравне с посетителями. Знакомство переросло в крепкую мужскую дружбу, выдержав испытания конфликта интересов, как теперь повелось именовать близкие отношения правоохранителей и правонарушителей.
       Любители вина, сигарет, книг, футбола и женского пола мы проводили свободные от работы часы в одной компании. Я познакомил Саню с его будущей женой, со своими школьными друзьями, снабжал книжками со своей библиотеки. Летом ездили купаться на Южный Буг. Зимой – в гости к моим хорошим знакомым в Первомайск. Ночью, по дороге из Первомайска в Доманёвку сломалась моя машина. Я остался, а он в снег и мороз пошел пешком, потому, что утром должен был выступать на суде. Успел, прислал за мной трактор, и меня, окоченевшего, фактически спас. Сколько всего было-о… Не перескажешь. Да и срок секретности не вышел…
       С заместителем районного прокурора Светланой Васильевной Московцевой познакомился на дне рождения у Саши. Жил он вместе с Богданом, по прозвищу «Заготконтора», в семейном общежитии. Кроме спиртного и сигарет, парни старались экономить на всем. Я иногда подбрасывал им продовольствие, а на торжество приехал заранее, зная, что пригожусь при сервировке стола. Отличаясь монашеским аскетизмом, молодцы могли отсутствие, например вилок, просто не заметить.
       Каково же было мое изумление, когда я увидел белую скатерть, вазу с цветами, вилки и …ножи (!) возле тарелок. Автором произведения оказалась молодая, но уже успевшая прославиться суровостью, «Света – прокурорша». Лично знакомы мы не были. Я несколько раз слышал ее речи на совещаниях и в судебных заседаниях, и честно говоря, обходил ее дальней дорогой. Слишком проницательной, прямой, порядочной была. Такая в глаза правду – матку рубанет не задумываясь. Много есть охотников до правды о себе? К тому же, по слухам, всякое баловство со стороны мужчин, заканчивалось их позорным бегством.
       Неприступная была «прокурорша», но симпатичная. Особенно пленяли глаза. Посмотрит, и готов ползти за ней на четвереньках. Статус друга Саши и Богдана, вино и мой «базар» притупили профессиональную настороженность Светы, и к концу вечера я был с ней на «ты». Подвез домой, получил приглашение заходить, предварительно позвонив. Не откладывая, через пару дней зашел.
       Под «сухарик», часто до рассвета, обсуждали на кухне проблемы мироздания. Оказалась начитанной, интересующейся, увлекающейся. Как собеседники и личности мы нашли друг – друга. Было легко, интересно. Когда ее перевели в Николаев, гостевал и там, в доме, рядом с обкомом партии.
       Всесоюзную известность Светлана Московцева заработала в следственной группе Гдляна – Иванова, «раскрутившей» знаменитое «узбекское» дело. О неподкупной женщине – прокуроре гремели СМИ, а я каждый вечер с нетерпением ждал новостей, сидя у телевизора в Оренбурге.
       Уверен - должность прокурора областной прокуратуры, которое она получила после Узбекистана, не отражает ее реальных заслуг и потенциала. Видимо слишком глубоко копала… Должна была жить, как минимум, в Москве. А живет, и надеюсь, прочтет эти строки, в Орле. Вспоминаешь меня, Света?


                Н А Ч А Л Ь С Т В О  И  С О С Е Д И

       Начальство обитало в Николаеве, и редко позволяло себе опускаться на подвластную землю. Наезды были редкими, нервными, тяжелыми для моей печени. Декларируемые, как оказание помощи, сводились к пустой болтовне и стремлению засветиться перед райкомом партии. Быстро раскусив тайные помыслы мздоимцев, выработал четкий план действий при их появлении, состоявший из пяти пунктов: 1) Контора; 2) Райком; 3) Обед; 4) Подношения; 5)Проводы. Больше чем на один рабочий день могли задержаться только интересные субъекты, вне зависимости от ранга и морального облика. Как человековеду, мне при общении важно, чтобы было ИНТЕРЕСНО.
       Не соответствовал моим капризам начальник областного Объединения мясной промышленности Горбунов. Человек не плохой, но не яркий. Не впечатлил.
       Зато заведующий отделом сельского хозяйства Парвенков - впечатлил. Был оч-чень ярким, хоть и с большим минусом критериев порядочности. Поэтому удостаивался двух – трехдневных визитов с шашлыками, рыбалками, охотой, бабами, да еще и ночевками у меня дома, поскольку в гостиницу доставить нетранспортабельного было сложно. Бывший секретарь райкома партии, отправленный «на кормление» в мясное ведомство, «отрывался»" безоглядно. Новую должность стремился превратить в праздник души и тела, и в мечтах мы были схожи. Однако и разница глубины погружения в грезы была существенной. Он – расслаблялся. Я – отвечал.
       Сблизило нас еще одно обстоятельство, из серии случайных совпадений. Водителем Парвенкова был доманёвский мужик Толя Петрич, которого в юности учил вождению мой отец. Толя фигурой и внешностью страшно напоминал итальянского певца Лучано Паваротти. Но на этом Божий замысел не заканчивался – сельский шофер обладал прекрасным тенором, и аккомпанировал себе виртуозной игрой на баяне, не зная нот!
       Фишкой, убойным номером самородка была «Черная роза». Магическая сила голоса прекращала пьяный гам застолий, обрывала тосты, нагоняла тоску, когда далекие от музыки и пения вдруг слышали:
                …Черную розу, эмблему печали,
                Ты мне на прощанье
                В подарок принес.
                Пел чей-то голос
                Средь темного зала.
                Хотелося плакать,
                Но не было слез…
       Парвенков тащил за собой Толю вместе с баяном, как заморское чудо на все попойки, но не указывал, когда включаться в веселье. Опыт подсказывал артисту момент выхода на сцену. Он никогда не ошибался, а завладев сердцами с первых аккордов, безраздельно властвовал над нами, пока хватало сил.
       С Парвенковым связана одна загадочная история. Министерство проводило семинар в Новой Каховке. После окончания рабочего дня, по обыкновению следовал обильный ужин в ресторане. Состав «семинаристов» был исключительно мужским, при том, в подавляющем большинстве, «с сединой в бородах». Жили и ужинали в туристическом отеле на берегу Днепра. Я - с Парвенковым в одном номере.
       Если основная масса коллег, натрамбовавшись под завязку жирным со спиртным, копошилась у дверей своих комнат, не в состоянии попасть ключами в замок, мы с шефом действовали. Примечательно, что заводилой был старший по возрасту, истязаемый «бесом в ребре», Парвенков. Изучив обстановку, старый ловелас предложил изумительную программу – посещать танцы на швартовавшихся у берега туристических судах. Гениальность замысла заключалась в тонкой установке: танцевать только с отваливающими завтра утром. Шуры – муры могли продолжаться лишь одну ночь. Скромно, но со вкусом, скажу я вам! Семинар был недельный, за вечер в среднем три знакомства, итого – около двадцати. Запоминать имена, адреса, темы плясуны не собирались. Главное – красиво расстаться.
       …Прошло десять лет. После совхоза у меня был бурный, насыщенный, стремительный Оренбург. Была эпопея с тройным обменом Южного Урала на Одессу. Еще много чего было хорошего и не очень, и вот я в родной Доманёвке колю маме на зиму дрова. Под дрова в сарае надо освободить место от хлама. Выбрасываю на улицу старые газеты, и вижу, как в полете из газеты вылетает конверт.
       Да, то было письмо, написанное и непрочитанное десять лет назад. Полное признаний в любви, обвинений, прощений. Девушка писала, что познакомились мы на палубе, во время стоянки в Новой Каховке. Что танцевали только вдвоем. Что ждала меня, как договаривались, у «Дюка» в Одессе, где заканчивался их круиз. Не верила в коварство, умоляла написать письмо в Рязанскую область.
       Шок, смятение, жалость испытал от искренних слов на листочке в клеточку. Поверьте, что мы только танцевали, даже не поцеловались. Об Одессе и «Дюке» говорили, но о встрече, разрази меня гром, не помню! Лицо едва мерещится, адрес не давал. Точно помню – никто в Каховке не записывал. Парвенков?! Тот мог выкинуть фортель. Его стиль. Ну, погоди! Попадешься ты мне на том свете!
       Кроме Парвенкова, запомнились заместитель Генерального директора Гольцев и главный зоотехник Дружина.
       Гольцев был шутник с прибаутками, с каменным выражением лица, напускной важностью. Носитель свежей информации, специалист по мягкому разрешению конфликтов, тамада, спикер. В моей судьбе сыграл положительную роль, почему-то поддерживая, иногда восхваляя без причины.
       Большой, добродушный, кривоногий Дружина, в отличие от большинства коллег, во время командировок к нам пытался помочь. Загорался, верил в свои прожекты, вызывая наивностью сочувствие. Со «Змием» держался на расстоянии, алчностью не страдал. Поразил неожиданной, не обязательной смертью, о чем подробнее скажу ниже.
       Бог дал хороших соседей. В условиях социалистического сельского хозяйства, где всё-таки работали принципы коллективизма, пусть и не так, как мечтали социалисты – утописты, хороший сосед был наградой за муки. Добрыми ангелами стали для меня директор совхоза «Сухая Балка» Александр Сидоренко, директор совхоза «Аврора» Николай Тертычный, председатель колхоза имени Свердлова Филипп Богуславец.
       Высокий, с импозантной ранней сединой, ветеринарный врач по диплому Сидоренко отличался нервным характером и высокими котировками у женского пола всех возрастов. Нервозность в себе не подавлял, благосклонностью дам не злоупотреблял, не афишировал успехов. Примечательно, что под водочку в пограничных лесополосах, мы никогда о бабах не говорили. А информацию о разбитых Сашкой сердцах доносили проверенные агенты из женского стана.
       Близко познакомились, узнали цену слов друг – друга, когда Сидоренко крепко выручил, приняв, проросшее на нашем току зерно, как нормальное по влажности. Криминал ему и мне. Но – пронесло.
       Второй раз помог зерноуборочными комбайнами. В третий – стартовыми кормами для подпольных поросят. Далее – в том же духе.
       Я старался отвечать адекватно, дорожил дружбой. Это понятие для «психа» оказалось ценным, о чем он как-то вскользь буркнул. Тогда возгордился я, поняв, что душа у соседа ранимая, и действовал я без ошибок, выстраивая отношения.
       С Колей Тертичным был знаком по комсомолу. Он до «Авроры» работал секретарём партийной организации колхоза имени Ленина в Богдановке. Ходить «вторым номером» у председателя, Героя Социалистического Труда Владимира Григорьевича Шевченко надоело. Вырвался в нестабильный, но более солидный, чем мой, совхоз «Аврора». Тамошний народ отдавал предпочтение кнуту перед пряником, а Коля, как человек – наоборот. Поначалу душевно страдал, затем пообтёрся, нашел опору в среднем руководящем звене.
       Правой рукой сделал авторитетного и авторитарного управляющего отделением Широкие Криницы Габешту. Тот Габешта в чине управляющего пребывал едва ли не с румынской оккупации, поэтому в Широкие директор совхоза мог и не появляться. Контора отделения была по расстоянию ко мне ближе, чем центральная контора «Авроры». По мелочам обращался к управляющему, а он – ко мне. Об услугах управляющий директора в известность не ставил, дабы не отвлекать от важных дел. Если же Коле надо было решать важное со мной, и он «накрывал поляну», то Габешта, как министр иностранных дел, неизменно сопровождал его.
       После совхоза я уехал в Оренбург, а сосед из «Авроры» стал вторым секретарём Доманёвского райкома партии. Я переехал в Одессу, а Колю с развалом Союза «задвинули» начальником районной почты. Сегодня оба, пенсионеры, наполовину вменяемые, скорее мёртвые, чем живые обитаем в Доманёвке…
       Богуславец Филипп Афанасьевич, или просто «Филипп», за несколько лет до того как я пришел в «Доманёвский», сменил на председательском месте в колхозе имени Свердлова троюродного брата моей мамы, Петра Петровича Бегуна. На фоне деспотичного родственника, «Филипп» был либералом. Маленький, лысенький, кругленький, страдающий косоглазием Богуславец брал людей простотой и незлобивостью, хотя мог и «дать чертей», если провинился.
       Как-то незаметно, без криков и палочной дисциплины юриста Бегуна, колхоз с центром в селе Майтово, превратился в крепкого середняка. Появились деньги, развернулось строительство, зачастили гости. Гостей «Филипп» любил и умел принимать. Во время застолий блистал тостами, собственного сочинения, смешными и поучительными.
       Тридцать пять лет прошло со времени моего последнего посещения Майтово в качестве директора – просителя. Помню, привез пару поросят, в ответ получил «алаверды», в форме шашлыка из молодых колхозных барашков. Не спеша, полулёжа на ковре из заднего сиденья моего «УАЗ-а», беседовали под созвездьем Лебедя о приближающейся уборочной, стрижке овец, привесах. Разве мог я подумать тогда, что дороги наши разойдутся, и никогда больше мы не увидимся?
       Особняком в ряду соседей – производственников стоит Сева Калниболоцкий. Его я знал, как соседа по улице, с детских лет. Маму Севы, Марию Антоновну Руденко, откуда-то перевели к нам на должность заведующей районо, и дали квартиру в новом двухэтажном доме рядом с кинотеатром.
       В то время Сева ходил в девятый, или десятый класс. Сразу привлёк внимание нас, младших пацанов, утренними обливаниями перед своим домом, а также зарядкой с настоящими гантелями.
       Потом сосед возглавил список школьных «донжуанов», закрутив, опасный последствиями, роман с красавицей Томой Козловой. Мне порой даже кажется, что пара бравировала сексуальной свободой, не скрывая притягательный облик грешников от обескураженного сельского люда. Закончив политех с дипломом инженера – электрика, ходил в моря, пока не надоело. Вернулся в Доманёвку с черноглазой Галей, лишившей сна истинных ценителей женщин с перчинкой.
       Работал инженером в районной дирекции электросетей (РЭС-е). По распоряжению свыше, на пустом месте, через лес от моей конторы, создал новую структуру – «Сельэнерго». Организацию, для колхозов и совхозов нужную, спору нет, но уж больно бедную. Мы, по сравнению с ними, были богачами. Севин транспорт под нашей заправкой – обычная картина утра. В то же время, совхоз забыл о проблемах с электричеством.
       Взаимопомощью в хозяйственных делах наши отношения не ограничивались. «Борода», как прозывали друга за редкий для сельского руководителя атрибут внешности, был талантливым рассказчиком – имитатором. Когда начинал негромким голосом, поглаживая бороду, «втирать» об амурных похождениях, своих и подчиненных, слушатели рвали бока от смеха.
       Не случайно пишу о подчиненных. Дело в том, что в приснопамятном «Сельэнерго» наблюдалась редкая пошесть, возникшая на почве подражания Севе. Электрики записались в секту последователей начальника – ловеласа. Слава о распутных доманёвских электриках полетела, как ток по проводам, от села к селу, обеспечила им «левые» заработки в ночное время.
       Случались досадные «проколы» в столь тонком деле. Некоторые, работавшие «без согласия сторон», оказались на скамье подсудимых, и увидели милые сердцу пейзажи над Южным Бугом через десять лет. Что поделаешь - издержки производства…
       А Сева внутри электрического ведомства перевелся в Одессу, получил квартиру, Галя родила дочь. После развала Союза, когда начался бум строительства «фазенд», пришел час квалифицированного электрика. Мириады источников света украсили Одессу и окрестности с легкой руки Севы. Построил себе трехэтажную «землянку» с сауной на берегу моря, и живет, обильно потчуя гостей домашним вином, «как человек», по его любимому выражению.

               
                П О Р А  С М Ы В А Т Ь СЯ

       Умер первый секретарь Николаевского обкома Компартии Украины Владимир Васляев. На его место пришел выходец из Николаева Шараев, работавший в Запорожье. Казалось бы, какое отношение смерть партийного бонзы может иметь к «задрыпаному» совхозу на далеких северных окраинах области. Не скажите, не скажите…
       В кадровой политике новый наместник совершенно правильно поступал, как все до него и после: чужих - убрал, своих - поставил. К нам, «на мясо», из Запорожья прибыл Кишенько.
       Первое совещание «запорожец» решил провести в присутствии всех инженерно – технических работников предприятий и организаций, входящих в Объединение мясной промышленности. Мы, по привычке, выехали без запаса времени, зная, что за опоздание ничего не будет, да и начало совещаний всегда задерживалось. В этот раз вышло по другому.
       Не увидев во дворе Объединения обычно докуривающих до фильтров коллег, я почувствовал недоброе. У двери зала дежурный клерк из новых, сказал, что моих людей на начавшееся совещание пропустит, а я должен в коридоре написать объяснение, которое он передаст Генеральному, для принятия решения по мне?! Чувствуете, какой удар по самолюбию недавнего баловня судьбы? Конечно, я отказался писать, удостоверился, что люди в переполненном зале сели, вышел на улицу, и на нервах ходил взад – вперед до перерыва.
       В перерыве подошел к Кишеньку, сказал, что писать ничего не буду, а опоздали, потому, что поджидали людей из Кривого Озера, которым до Доманёвки ехать семьдесят километров, о чем он, видимо, не знает.
       - Разберемся, - холодно буркнула «новая метла», но в зал не пригласила.
       На совещание я так и не попал. По дороге назад, товарищи оживленно пересказывали кто о чем говорил, а мне голову сверлила мысль: «Пора смываться!». Действовать следовало быстро и решительно.
       На следующий день, ранним утром, когда николаевское начальство еще сладко спит, я провел наряд. Затем, подолгу беседовал со всеми управленцами один на один. Последним собеседником был главный бухгалтер, заверивший, что финансы под контролем, проверки не страшны. Можно было спокойно ложиться в больницу. Однако в таком деле надо было заручиться поддержкой райкома.
       Первый секретарь пребывал в состоянии, отчасти напоминающем мое. Давно переросший свой пост, как и я, любитель свободы и нестандартных решений, предложил превентивную меру:
       - Давай я тебя поставлю секретарем парткома в хорошее хозяйство, а?
       - Мне бы с месяц отдохнуть от «дурдома». Собраться с мыслями. Диссертацию добивать надо…
       - Может ты и прав. Галина Петровна (жена «первого», преподавала в школе русскую литературу – В.В.) меня упрекает, что сунул ее лучшего ученика к свиньям. Говорит, ему науку двигать надо, а не г… месить на фермах. Ну, поваляйся в больнице, обдумай, а я подстрахую. Видели мы и не таких «кишеньков»!
       Через два дня нагрянули проверяющие. Приходили ко мне в больницу, рыли добросовестно, но бухгалтер Толя Крижановский свое дело знал. Ничего не нашли. Обращения за подмогой в ОБХСС и прокуратуру отклика не получили. Простой народ за меня стоял горой. Райком хвалил. Улучив момент, передал в Объединение заявление на увольнение. Его подписал, рискуя местом заместителя Генерального, непотопляемый Гольцев. Не забыл мою доброту к нему.
       Саша Пилиев вместе с Людой Птицыной отвезли своего бывшего директора на железнодорожный вокзал в Вознесенск. При посадке в поезд до Одессы, встретил бывшую любовницу с подругами. Пригласили в их купе. Ехать от Вознесенска всего пять часов, выпил с ними немного. Что украли из портфеля вещи, пока бегал в вагон - ресторан, обнаружил, только прилетев в Оренбург. Помню подумал: «Все идет нормально. Начинался «доманёвский период» потерей партбилета. Закончился - потерей туалетной воды. Так должно было случиться. Вода – хороший знак».
       Через год, приехав в гости к маме, узнал ужасающие подробности «зачистки» в мясной промышленности области. Оказалось, что из руководителей «по собственному желанию» ушел один я. Кто-то ударился в бега, кого-то посадили, кто-то наложил на себя руки или умер от инфаркта. Искренне жаль главного зоотехника «Объединения» Дружину, умершего при невыясненных обстоятельствах.
       Классический пример рафинированного коварства продемонстрировала бухгалтер – любовница коллеги из Вознесенского района. Когда их начали «крутить», и против директора улик не нашли, она указала на ондатровую шапку, подаренную любовнику. Под мехом следователи обнаружили записки, написанные директором ей, и стоившие, дураку, двенадцати лет с конфискацией. Какие шекспировские страсти! Мало того, что унизила, заставив носить компромат на голове, так еще и на «групповуху» пошла, только бы не «мотать срок» одной.
       Почему не посадили меня? Потому, что не брал «себе на карман». Для блага совхоза всякие сомнительные операции, детские игры для сегодняшних воротил, проводил. Но не воровал, и другим не позволял. Сделал ли выводы из горького опыта коллег? Скорее – нет. Иначе через много лет не соблазнился бы на шальные «бабки», единственный раз в жизни попробовав «взять». Что из этого вышло – в следующем, скучном «миниопусе» «Ошибка жизни».


                Доманёвка,
                лето 2016 года.