Эссе 10 Русский Мiръ и они. Правила возвращения

Русский Мiръ и Они. Правила возвращения

Эссе 10

И вот грустный закономерный финал романа Олега Куваева «Правила бегства»

«Не настала ли пора поговорить о Семене Рулеве, о его роли в моей судьбе, или, наоборот, моей роли в его?

Семена Рулева я впервые встретил в Сокольниках. Это было за пределами официального парка на берегу реки Яузы, на поросшем березками с желтыми песчаными тропками обрывчике.

– Свобода – это осознанная необходимость, – сказал он и протянул мне бутылку.

– И ведь ни один из тех миллионов, что погиб за свободу, не знал смысла этого слова. Никто не знает. Он отхлебнул и закончил: – И не узнает…

– Французская революция погибла потому, что к слову «свобода» она прицепила глупые слова «равенство» и «братство». Равенства не было и не будет. Это кошачий бред. А на братстве всю жизнь кормились одни демагоги, – пророчески подняв палец, вдохновенно сказал Рулев. Есть свобода и хлеб. Этим исчерпана жизнь человека.

– Но в результате все-таки было дело, – возразил я. – Возьмем, к примеру, освоение Сибири. Не будем трогать французскую революцию.


  …в совхозе меня Рулев и держал, за божий дар писать докладные, объяснительные, отчетные и прочие бумаги.

Из толпы нерегламентированного народа, который Рулев набрал по всем забегаловкам области, наверное, самым бесполезным (в совхозе В.М.) был именно я. Люди, которых набирал Рулев, имели одно качество – они знали точную земную профессию, знали гаечный ключ, рычаги, топор и так далее.
 
 Из бревен вдоль намеченной колышками улицы ставили небольшие домики – комната, кухня, печь. Расчет Рулева был прост и справедлив: - каждый должен иметь свой собственный дом. Общежитий и разного рода бараков в жизни его «кадров» прошло достаточно».

И вот как описывает раскулачивание последнего кулака оленевода на Чукотке автор: -

«– Этот Кеулькай – последний единоличник в государстве, – сказал Саяпин. –  Жена, дочь да он. А нашел его я, когда получил задание ягельные пастбища нанести на карту. Пастбища тут нетронутые, на десять-двадцать тысяч голов. И бродил по ним один Кеулькай. Олени у него – больших в мире нету. Не олени, а лоси. Я первый год вернулся, донес куда следует – Лажников за голову схватился.    Пять лет его ловили, пока аэродром действовал. Лажников до того дошел – просил у командующего округом боевой самолет, чтобы кулацкий элемент с воздуха уничтожить».

И вот сцена раскулачивания.

«– Жалеет, что не убил меня, – громко перевел Саяпин

– Говорит, что устал бегать. Что мы можем убить его, если нам хочется. Он устал бегать. Он старый, – перевел Саяпин

– Переведи ему, – говорил у костра Рулев, – что я предлагаю ему продать оленей совхозу.

– Лучше убить его. Он оленевод и не может жить без оленей, – перевел ответ Саяпин.

– Он останется при своих оленях. Я назначу его бригадиром, хозяином стада. Он будет жить при нем до конца своих дней, – терпеливо сказал Рулев.

– Он согласен. Все согласны, – торжественно объявил Саяпин. Парень с жадной заинтересованностью смотрел на Рулева. Кеулькай снова закурил свою трубку. У него был вид человека, измученного неизвестной болезнью, и вот теперь ему объявили, что у него рак»

«Получилось так, что первым реальным продуктом, который выдал внешнему миру оленеводческий совхоз Рулева, оказалась рыба. Рыбу эту поймал, приготовил к продаже Мельпомен

– А что понимать? – говорил Рулев.
- Совхоз у меня становится совхозом. Завтра отправляем первую товарную продукцию. В активе два оленьих стада. Осенью будет три, и будет товарная продукция оленины. И я директор всего. А что у меня есть для директора? Ничего, кроме небольшого знания людей. В экономике я полный дуб. В оленеводстве – дуб трехкратный. И, какой идиот сказал, что можно руководить хозяйством без специальных знаний? – Рулев помолчал. И тихо добавил: – Совхоз этот я никому не отдам. Я притащил сюда людей и обязан их довести до черты. Вот что решил: осенью рвану в центр и найду себе заместителя. Обязательно с высшим сельскохозяйственным и обязательно молодого и злого. Все хозяйство – ему. Мне – люди и общая политика. Единственное решение».

А вот чем закончилась совхозная эпопея Рулева: -

« – В этом совхозе, – сказал Рулев, – будет республика гордых людей. Я сделаю из вас людей, тунеядцы. Рыба в реке лед ломает. Но рыба – не лес. Тут нужен специалист. По ловле, засолке и так далее.

– Мельпомен, – сказал Северьян.

– Где?

– В Столбах. Его там каждый знает.

– Запиши, – бросил через плечо Рулев. – Полетишь. Привезешь».

В Столбах: – «Я по поручению директора совхоза товарища Рулева, – начал я.

– А… этот, – сказал хозяин.

– Товарищ Рулев считает, что в совхозе надо организовать рыболовецкую бригаду. Рулев на вас рассчитывает.

– Ладно, – неожиданно сказал Мельпомен.

– Можно выехать и с женой, – сказал я, вспомнив размах Рулева.

– Нет, – сказал Мельпомен. – У меня тут дом. Собаки. Хозяйство. И фирма ваша долго не просуществует.

Твой Рулев – зачем, по какому пути он идет? Бросить добро на половине дороги нельзя. Уверен ли, что ему это позволят?

– А кто запретит? – сказал я.

– Дурак! – сказал Мельпомен, и я увидел в глазах его жалость. – Во все века на Руси были убогие и неприкаянные. И во все века их тянуло в Сибирь. Здесь проще и легче прожить, были бы руки. Но что есть наш бич? Это человек с душевным изъяном.  А в руках государства – палка. Встань в ряды, или тебе будет плохо».

Рулева я увидел через полтора года. Я знал, что его сняли с директоров совхоза «за нарушение финансовой дисциплины и неправильный подбор кадров». Он уехал куда-то еще дальше на восток, к оконечности Азиатского материка.

…А навстречу мне шел Рулев в распахнутой рубашке, без шапки. Лицо у него было черное, а руки белыми. Лишь когда он подошел ближе, я увидел, что лицо Рулева черно то ли от загара, то ли от грязи, а руки были в муке и тесте.

– Филолог! – заорал Рулев. – У меня как раз самогонка поспела. Нажремся, загадим тундру блевотиной.

– Я не филолог. Теперь я историк, – сказал я.

– Ну, тогда пойдем в избу, – весело сказал Рулев и зашагал обратно. Точно вчера мы расстались.

Посреди комнаты на трех табуретках стояла разрезанная пополам деревянная бочка, и Рулев месил в ней тесто. Пахло кислым запахом хлеба, рыбой, табаком.

– Завтра ко мне, понимаешь, за хлебом прибегут. Труженики тундры. Вот готовлю. Вот живу. Хлеб пеку. Хорошее занятие – хлеб печь. Когда, конечно, научишься.

 Нет, это точно, что в Рулеве что-то сменилось. Мы выпили. Рулев посмотрел на меня.

И вдруг меня пронзила сверкающая, как лезвие, мысль: - «Убегая, остановись». Может быть, она пришла сейчас, а может, когда я сидел рядом с псом на берегу нешумного полярного моря. А может, еще раньше, гораздо раньше…

Потом Рулев вынимал из печи формы с хлебом, и избу заполнил крепкий и ясный запах.

– Долго ты будешь здесь прятаться? – спросил я.

– Пока не сделаю анализа прошлых ошибок, – ответил Рулев. Он вытер залитое потом лицо и швырнул полотенце в угол. – Еще сухариков надо насушить. Два пастуха у меня сухарики любят.

Рулев принес из сеней пару черствых буханок и принялся резать их на кубики длинным рыбацким ножом…

…Во всяком случае, в ту пору я познакомился с Семеном Рулевым, и кажется, он, Сенька Рулев, повернул мою жизнь вот в это самое русло, а потом сгинул, вынырнул, еще раз сгинул и опять возник…»

Найдено снабженцами.

Столбы.

Приложение № 3. Справка.

Рассказы остались недописанными, потому что оба, и Рулев и Возмищев, утонули во время памятной северной катастрофы».

Здесь так и хочется сказать «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульете». Но этот роман не о судьбе конкретных Рулева и Возмищева и даже не о коллективной судьбе того бедового народа и неустроенных бедолаг, что, поколение за поколением, растворяются на Северах безвестно. Этот роман о монстре государственной власти, ее системы, когда она становиться Субъектом нашей Судьбы, а Мы с Вами остаемся в этом случае просто безправным Объектом чужих властных притязаний, для которых мы с Вами мусор истории.

Финансовая тирания, как ее не назови: - капитализм, социализмом-коммунизмом или современной зловещей «демократией», остается голой тиранией, какую идеологическую пропагандистскую надстройку к ней не прилепи! Это когда вообще народы государства обладают разными жизненными правами, то здесь всегда под государственность заложена бомба замедленного действия для властной системы. Такая система никогда не будет равновесной, ей всегда грозит катастрофа. А коли попираются расовые Традиции и Культурология, а в итоге все права имперского народа, создателя государства, превращая его жизнь в колониальный ад, то ситуация становиться взрывоопасней вдвойне.

В 1917 году социалистические русские асоциальные безумцы допустили «социализацию девушек и женщин», в числе других безумных, антирусских, анти государственных законов, и низвергли русское общество в хаос жесточайшей тирании, прямого истребления Элиты всех сословий Русского Мiра. Общество которое не защищает Семью и ее Основу Женщину-Мать обречено. Почитайте Куприна «Яма» и подобные ей вещи, Вы увидите, что русской проституции практически не было до конца XIX века, да и позже она , как русская, не процветала и вот по Русской Женщине, Семье был нанесен губительный удар. Русский Мiръ не смог защитить свою мать и ребенка-девочку в безнравственном социализме. Русский человек сразу потерял все, имущество, профессию, которая давала положение в Обществе, права и любую перспективу войти в Элиту России или что то значить для страны..

И Русский Мужчина постепенно стал терять значение и место Хозяина Семьи, и началось повальное Бегство мужиков, куда глаза глядят, которое и описывает Олег Куваев 

Прошло сто лет. Вы слышали хоть одно слово покаяния этих «социалистическо-коммунистических» выродков за свои дикие революционные и послереволюционные зверства. Нет, не было ни слова! Эти нравственные мерзавцы, как ни в чем не бывало, сегодня во всю в СМИ, зовут Нас с Вами снова в их социалистический ад! 

 Бегство на Севера в советское время это калька давнего бегства от государственного преследования уже либеризованными светскими властями русского старообрядчества. Это вторая волна внутренней эмиграции русского народа от его полной жизненной безперспективности  при той «советской власти на «материке» России. Но тогда был исход в государственное «небытие» русского верующего народа, а в «советское время и сегодня, этот процесс создания условий подобного «бегства», при государственном атеизме, носит открыто антирусский, антиимперский характер.  Осуществляется эта многовековая перманентная «гибридная» война против Духа Русского Имперского Мiра множеством разных методов.

Я смотрю на свою жизнь: - не считая института и армии, командировки почти 15 лет, предпринимательство еще 20 с гаком, где меня в итоге ждала судьба Рулева только что окончившаяся не гибелью, а полным системным разорением всех моих предпринимательских начинаний. И далее разная деятельность с достаточной самостоятельностью выбора своего места в жизни, вне системы надзора и регулирования каждого шага властью и государством (этим и обуславливался мой выбор жизненных занятий), то есть, вся жизнь «правила бегства» или внутренняя эмиграция. Вот так то, пришлось не только выпить, но и продолжать пить эту чашу Русской Судьбы до дна!

Так что Рулев и «рулевы», Возмищев и «возмищевы», а с ними и Русский Мiръ, выпили до дна ту горькую чашу той жизни, которую им обеспечивала та «советская» система государства, что «социалистической демократии», что нынешней «свободной демократии». И пока в России не вернуть Русский Народ на его законное место хребта государства в государственной системе России, «правила возвращения» не восторжествуют. А они восторжествуют, придет время. Восторжествуют обязательно!