Глава 11. Новые люди - новые впечатления

    Всё-таки на прощание мы немного развлекли сельчан. Старая металлоломная легковушка Мирзоурина никак не хотела заводиться, и мне с другими деревенскими мужичками пришлось её толкать и разгонять. Ощущение общей бедности нас временно объединило и духовно сблизило. Они искренне пожелали нам доброго пути.

    Когда мы переехали транссибирскую магистраль и выехали на томскую трассу, перед нами встала дилемма - куда ехать: направо или налево?

    Левое направление обеспечивало нас цивильной асфальтированной дорогой до самого пункта назначения. Она шла через районный центр, делала огромный крюк и грозила нам нежеланными встречами с представителями ГАИ, чего Мирзоурин, как уязвимый гастербайтер, обоснованно опасался.

    Дорога направо на каком-то отрезке тоже была вполне цивилизованной, но за неким посёлком специального назначения сразу превращалась в полуразбитый тракт, больше напоминавший лесную просеку. Этот путь был привлекателен краткостью дистанции и своей лесной потаённостью вроде " тропы Хо Ши Мина ".

    Немного подумав, мы выбрали второй вариант, тем более, что последние дни бабьего лета баловали нас сухой мягкой погодой, сквозным и душистым воздухом, особенно ощутимым в сосновом лесу. Он сопровождал нас всю дорогу до побережья, пока в открытые окошки автомобиля не ворвался свежий и сыроватый воздух большой реки.
 
    В трёхэтажном дворце, помимо строителей из Средней Азии, я увидел русобородого славянина приятной наружности, будто сошедшего с полотен художника Васильева. Боговдохновенностью от него повеяло на расстоянии, стоило ему только повернуться в нашу сторону.

    Сошлись мы с ним сразу. Мне очень нравилось слушать его монологи о сокрушённом сердце, целительным бальзамом проникавшие в мою беспокойную душу. Говорить на эту тему он мог до бесконечности, а я в это время думал: не миновать ему ухода в монастырь или в проповедники. Впрочем, таковым он и был, даже на рабочем месте, стоя у меня за спиной и наблюдая как я укладываю волнистую французскую плитку.

   Предложенный мне фронт работы был огромен: по моим прикидам никак не меньше, чем на месяц. Молодой парень по имени Аскер, вынужденно позиционировавший себя кафельщиком, только начал облицовывать одну из трёх ванных комнат, но хозяевам и прорабу его работа не понравилась, и в момент моего появления, под громко звучащую музыку из рядом стоящего транзистора, он бодро и весело отдирал прихватившийся кафель от стены.

    Его настроение передалось и мне. Я понял, что здесь царит атмосфера доброжелательности и взаимопонимания, а отношения между заказчиками и исполнителями конструктивные и наибезобиднейшие.

    Алексей Иванович, как звали прораба, ввёл меня в курс дела и обозначил прейскурант цен. Работа предполагалась сложная и трудоёмкая, иногда с круговым вырезанием плитки, а оплата подразумевалась по среднему стандарту.

    Я не стал торговаться и правильно сделал. Впоследствии, то ли из возникшей  симпатии ко мне, то ли под влиянием христианского чувства справедливости, он стал накручивать дополнительные начисления за разные пустяки, чтобы возместить мои финансовые потери и отблагодарить за ударный и кропотливый труд.

    Мой добрый приятель Мирзоурин, отпив не одну чашку чая в кругу земляков, на прощание любезно предложил мне поселиться с ним вместе в дачном посёлке, где он как эстафетная палочка переходил из рук в руки дачников-работодателей, но я отказался. Мне не хотелось тратить время на дорогу, и хотя казарменный быт в принципе был не по мне, решил всё-таки остаться жить в коллективе гастербайтеров.

    А проживали они в двух больших, параллельно расположенных комнатах на втором этаже. Я сунулся было в одну из них, которая отличалась от другой своей чистотой и скромным уютом, но не успел расстелить свой спальный мешок на свободном лежаке, как ко мне подошёл рослый и крепкий парень-узбек, решительно предложивший перйти в другую комнату, обосновывая тем, что здесь проживают люди, регулярно исполняющие намаз, и я им своим присутствием буду мешать.

    Несколько обиженный такой дискриминацией, я перешёл в другую комнату, где встретили меня радушно, и сразу предложили выпить водки для ради знакомства. Сердечно поблагодарив за оказываемую честь и закинув свои вещи в свободный угол, я поспешил выйти, ошарашенный такими контрастами.

   Скоро я понял, что обитатели параллельных комнат отличались не только разной степенью религиозности, но также исходным землячеством и национальным составом.

   В первой, отвергнувшей меня комнате, проживали исключительно узбеки из киргизского Оша. У них был свой авторитетный лидер, который хорошо говорил по-русски и совсем не работал, ограничиваясь тем, что готовил для своей бригады горячую пищу. Кроме того, он всех подстригал, подметал пол, мыл посуду, но в общих молитвах никогда участия не принимал. По-моему, он вообще в бога не верил, потому что имея много свободного времени, часто подходил ко мне во время работы и предлагал совершить разного рода хитроумные комбинации мошеннического толка. Нрава он был весёлого, лёгкого, и был в определённом смысле узбекской модификацией Андрея Мордвина.

   В другой комнате национальный состав был более разнообразный, но костяк составляли таджики из благородной Бухары, чем они очень гордились.

   Правила здесь были свободные, к ним часто заходили русские приятели из местных, чтобы вместе выпить водки, а потом сообща совершать вылазки определённого свойства. Общение их было задушевным и бойким, потому что хозяева комнаты владели русским языком не хуже гостей, если не лучше.

   Недостатком было то, что здесь много курили, а это действовало на меня угнетающе. И выпивали здесь регулярно, причём исключительно русскую водку.

   Когда меня приглашали поучаствовать в распитии, я всегда вежливо отказывался, не позволяя себе расслабиться. Работы было много и чтобы сделать её скорее, требовалось держать себя в ежовых рукавицах.

   Узбеком из узбекской Ферганы был только Мирзоурин, а таджиком из таджикского Худжанда, в недавнем прошлом Ленинабада, а ещё раньше на два тысячелетия с гаком Александрией Эсхатой - восемнадцатилетний Аскер. Оба они снимали комнату за пределами дворца, в соседнем береговом посёлке, изобилующем дачами горожан.

   Аскер, с которым мы тоже подружились, настойчиво зазывал меня переходить к ним, соблазняя комфортом и возможностью нормально отдохнуть. Не без колебаний, я всё же отказался.

  Будучи человеком настроения и вдохновения, я мог работать на волне трудового энтузиазма и заполночь. Поэтому, жить на  объекте мне было способнее и удобнее, да и не хотелось тревожить поздними возвращениями Аскера и Мирзо.

  Бухарцы, узнав что я плиточник, с радостью сплавили мне и свои одноимённые работы, увеличив тем самым объём моих почти в два раза.

  Отказываться я не стал - деньги были нужны. Но сроки сдачи объекта никто корректировать не собирался, поэтому мне пришлось увеличить обороты и удлинить рабочий день.
   
  Поздние послеужинные работы я производил исключительно в подвале или гараже, стараясь меньше шуметь и не мешать восстанавливать силы отдыхающим труженникам. Впрочем, они и не спали, предпочитая смотреть ночные передачи по телевизору, стоявшему для общего просмотра в коридоре между комнатами.

  Традиционно их ночная просмотровая программа начиналась с эротических "9-ти с половиной минут", которые открывала Елена Поваляева, в будущем парижская писательница Лена Ленина. Мои гастербайтеры явно фонарели от неё, потому что в каждой из комнат, включая ортодоксальных мусульман, висели её календарные  портреты, отпечатанные на местной типографии.

   Боговдохновенный прораб Алексей Иванович появлялся на объекте не часто. Жил он очень далеко - то ли в Краснообске, то ли в Элитном, да и других объектов в его ведении было немало. Времени для решения своих личных проблем ему катастрофически не хватало. Он всё время жаловался, что никак не может найти время, чтобы выкопать свою картошку.

   Чаще его, чуть ли не каждый день, появлялся некий Марат Шафранов. Лицо его мне казалось знакомым, виденным где-то раньше, причём связанным с чем-то тревожным, интригующим и настораживающим .

   По годам он был мой ровесник и тоже уроженец Ташкента. Это нас сближало, и он также, как и прораб Алексей Иванович, любил вести со мной долгие разговоры в одни уши.

   Мне он не мешал, деликатно располагаясь на приличном расстоянии, когда приятным и проникновенным голосом Амира Нагуманова начинал рассказывать истории из своей амурной жизни.

   Судя по всему, меня он почитал за конченного неудачника, который ничего хорошего в своей жизни не видел, и своими куртуазными рассказами абсолютно искренне пытался привнести в мою жизнь что-то сказочно-занимательное, проще говоря, немного её подсластить.

   Он любил комфорт, и как правило, ставил неподалёку мягкий стул-полукресло с дерматиновым покрытием, чинно и важно садился в него, закидывал ногу на ногу, закуривал стильную сигарету и начинал хвастаться.

   К хозяевам и начальству он никакого отношения не имел, а выполнял функции интенданта при своих земляках-работягах, обеспечивая их разной снедью в восточном вкусе. Приезжал он каждый раз на разных машинах, не скрывая, а даже гордясь тем, что ведёт образ жизни альфонсирующего малого при богатых одиноких женщинах более или менее солидного возраста, количество которых постоянно умножал.

   Приёмы по охмурению у него были отработаны до совершенства, и земляки с серьёзным видом ему подыгрывали.

   С интервалом в три-четыре дня он появлялся не один, а с какой-нибудь элегантно одетой дамой, разыгрывая перед ней роль хозяина строящегося коттеджа.

   Нисколько никого не стесняясь, он проводил ознакомительную экскурсию по всем этажам, небрежно, мимоходом давая дурацкие советы работающим людям.

   Меня он в таких случаях разумно обходил стороной, обоснованно опасаясь, что своим язвительно-ироничным ответом я разрушу его хрупкую остап-бендеровскую комбинацию.

   Принадлежал он к той особенной ташкентской национальности, сформировавшейся на базе смешения самых разных народов, коренных и пришлых.

   Огромный мегаполис, почти в два раза бОльший чем Новосибирск, Ташкент во все времена был городом хлебным и гостеприимным, принимавшим и переваривавшим в своём котле многие нации, приводя их в конце концов к общему знаменателю.

   Когда мы иногда вели диалог, я невольно под его влиянием и по старой памяти, тоже переходил на протяжный растягивающий слова выговор, понимая и внутренне раздражаясь от сознания, что в условиях Сибири это выглядит глупо и манерно.

   Может быть, поэтому я предпочитал больше молчать, не желая выглядеть смешным в собственных глазах. Слова и мысли гарцующего по жизни бонвивана мало трогали меня, больше забавляя и не вызывая желания полемизировать с ним, и выставлять альтернативную позицию.

   А скорее всего, у меня ещё и не выработалась какая-то чёткая позиция, потому что я с одинаковой симпатией относился и к одержимому бесами Марату,и к пребывающему в ангельской непорочности Алексею.

   Между тем, прораб уже неделю отсутствовал на объекте, успокоенный моим появлением и участием в строительных работах, заполучив уверенность, что механизм крутится как надо, и он может уделить время и для разрешения своих личных накопившихся проблем.

  Возможную подрывную деятельность Марата, озабоченнный другими делами, Алексей Иванович по благодушию не принял во внимание, между тем, как последний с бесовским энтузиазмом заполнил образовавшееся свободное поле для своих проповедей летящей, и, как оказалось в последствии, пропащей философии жизни.
   
   Демонстративно бездельничающий баловень судьбы, восседал на своём мягком троне, самозабенно упиваясь и наслаждаясь своим образом жизни, абсолютно уверенный, что вышел на высшую ступень её понимания, в отличие от прочих людей, погрязших в трудовой грязи, и не способных делать лёгкие деньги из воздуха.

   Я тоже вполне справедливо был причислен Маратом к таковым, и будучи от природы добрым малым, способным на сочувствие к убогим и мучающимся, он настойчиво пытался устроить для меня небольшой праздник жизни, чтобы скрасить моё серое и беспросветное существование.

   К тому времени мина замедленного действия, простодушно заложенная в моё душевное равновесие вернувшимся с озера Мирзоурином, благополучно построившим для нас обещанное барбекю, всё отчетливей давала о себе знать трудноостановимым тиканием.

   Попивая чай с привезёнными, собственноручно изготовленными в нашем тандыре лепёшками, он дал подробный отчёт как там поживают без меня мои домочадцы и нет ли проблем с текущими делами в хозяйстве.

   Проблем с хозяйством, слава аллаху, нет, - отвечал Мирзо, - Пафнутий-бобо долбит лодку из старого чёрного тополя, спиленного в деревне администацией из опасения, что он упадёт на школу. Ствол приволок по его просьбе своим трактором Андрей-акя, приезжающий к нам почти каждый день.

    - А что там делает мой мухаббат? - спросил я, не нарушая стилистику изложения.

    - Твой мухаббат делит разний гриби в банки, - отвечал Мирзо.

    - А-а! Солит грузди! - обрадовался я.

    - Кто? - не понял Мирзоурин.

    - Ну грибы такие... белые или чёрные!

    Я показал пальцами обеих рук примерный овал шляпок. Мирзо удивлённо посмотрел на меня и покачал головой.

    - Не-ет! Гриби маленький совсем! - он показал мизинец.- Много-много приносит!
   
    - Опята! А кто приносит? Кто в лес ходит?

    - Сам мухаббат ходит. Андрей-акя с ним ходит. Втроём все ходит!

    - А-а! - опять обрадовался я, встревоженный было началом сообщения Мирзо. - И Пафнутий-бобо с ними ходит!

    Но радость была недолгой.
 
    - Не-ет. Пафнутий-бобо лодка делит. С ним за гриби ещё собака ходит. Анхор твой ходит.

    Настроение упало. И не поднималось в течение трёх мучительных дней.

    Чёртов Андрей-акя не приезжал, игнорируя мою записку. Конечно, гулять с моим мухаббатом по золотому лесу гораздо приятнее, чем болтаться на волнах стылой осенней реки в полудырявой лодке!

    Алексей Иванович тоже не появлялся, чтобы успокоить моё сокрушённое сердце.
 
    Но свято место, как известно, долго не пустует. Нарисовался Марат, тоже пропавший на срок дольше обычного.

    На этот раз он нарушил ставшую для всех привычной традицию приводить на охмурительную экскурсию даму элегантного возраста. Вместо неё по бетонному полу дворца застучали звонкими каблучками три юные длинноногие девицы, каждая из которых была по своему отменно хороша.

    - Амиго! - вскричал Марат, отыскав меня глазами за спинами любопытствующих земляков. Такого они ещё не видели в этих стенах, иначе зачем бы так дружно высыпали на мой третий этаж, словно матросы на верхнюю палубу корабля по команде "свистать всех наверх"!..

    - Дружище! - повторил он на всякий случай по-русски, заметив, видимо,  недоуменную оторопь в моих глазах, и сомневаясь в моей способности постигнуть его экстравагантное обращение.

    Здесь, пожалуй, для ясности следует сказать, что моё скромное и скорбное молчание во время наших так называемых бесед, он воспринимал как проявление некоторой природной туповатости и пожизненной ограниченности, в то же время испытывая ко мне симпатию, как к существу, способному по достоинству оценить его безоговорочное превосходство.

    - Давай скорее умывайся и переодевайся! Пора тебе оторваться от трудов своих низменных!

    - Наверное, ты хотел сказать праведных! - неуверенно возмутился я.

    - Праведных, праведных... Не огорчайся, брателла! Я имел ввиду твоё вечно склонённое положение тела, ползание на коленях по грязному полу и тому подобное. Пора уж тебе встать на ноги и расправить члены, - весело подмигнул он мне и добавил. - Кстати, как у тебя обстоят дела с одноимённым товарищем?

    - Каким ещё товарищем?

    - Товарищем маузером! Способен ли он быть твёрдым и надёжным, как пистолет Макарова?

    - Иди ты к чёрту!

    - Ладно... Не пыхти, как сердитый ёжик, - он понизил голос и увлёк меня в глубь лоджии, где я облицовывал пилон. - Я ведь специально для тебя постарался. Хотел, как лучше.

    - Благими намерениями выстлана дорога в ад.

    - Это ты своего прораба наслушался? Он, конечно, человек хороший, но наивный как ребёнок. Ты лучше слушай меня. Я плохому не научу. И делаю всё бескорыстно.

    - Да уж! - сердиться на него не получалось. Он и сам был похож на ребёнка, только очень разбалованного. - Мне работать надо.

    - Работа не волк - в лес не убежит...  Ты лучше посмотри - какие девочки!

    - Видел. Твои подружки?

    - Временые. На сутки откупил.

    - Проститутки?!

    - А ты думал - послушницы монастыря?

    - На студенток-первокурсниц похожи.

    - Одно другому не мешает, а в наше непростое время даже помогает.
   
    Я посмотрел на девушек-путан через дверной проём. Они были трогательные, как три сестры. Между тем, зрители рассосались, понимая, что они здесь лишние. Марат с ними даже не поздоровался - так спешил ко мне. Вглядываясь в меня, он пытался понять, о чём я думаю.

    - Не нравятся, что ли? Тебе Маньки Облигации нужны? Так такие только в кино бывают!

    - Мне нужно, чтобы ты не мешал мне работать,- понуро и грустно ответил я ему.- Я и так не успеваю.

    - Работа не волк - в лес не убежит! - как заклинание повторил он уже озвученную поговорку, имея понятие о работе только визуальное. - Без выходных нельзя, иначе сковырнёшься раньше времени.
   
    Он с искренним сочувствием посмотрел на меня.

   - Может, помнишь такой американский фильм с Джейн Фондой - " Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? "
   
   Тут я понял, почему ему удаётся располагать к себе умных возрастных женщин. Была в нём разноплановость, умение эффектно использовать весь имевшийся в багаже небогатый арсенал интеллектуального воздействия.

   - Всё таки я не могу. Возьми кого-нибудь другого. Вон сколько охочих людей в нашем доме!

   - С ними нельзя... С ними я должен соблюдать дистанцию, иначе уважать перестанут.

   - Это почему? Ты ведь им не начальник - только продукты поставляешь...

   - Только продукты? Я им клиентов нахожу и процент свой имею!

   - А-а!

   - Бэ-э! Давай переодевайся... Умываться капитально не надо - только морду сполосни. В бане помоешься.

   - В бане?

   - В бане. И ехать далеко не надо - здесь же в поселке. Вот ключи от дачи!
   
   Он вытащил и ловко подкинул вверх связку ключей. Это был самый сильный аргумент. Прошло уже больше недели, а я был вынужден ограничиваться только "полосканием  морды". Пользоваться ванными нам было запрещенно - там и смесители еще не были установлены, чтобы никого не искушать.

   Марат, заметив перелом в моём настроении, стал развивать успех.

   - Ты весь коростой покрылся. И волосы будто ландрином пропитаны!

   - Причём тут ландрин?

   Марат часто использовал малознакомые, но звучные слова, значения которых не вполне понимал.

   - При том, что тебе пора привести себя в порядок. Вернуть себе человеческий облик.

   - Ладно, - сломался я.- Только я переодеваться не буду. Возьму с собой чистую одежду и переоденусь после мытья. Такой вариант годится?

   - Годится, дорогой мой человек!.. Очень, даже, годится! Я для тебя лично... собственными руками... чистым полиэтиленом сидение в машине упакую!

   Я замазал остатками раствора щербину в бетонном полу, помыл инструменты и, немного комплексуя, прошёл мимо девушек. Они на опережение хором поздоровались со мной, как девочки из детского сада - дружно, но в разнобой.

  " Дети ещё! ", - подумал я.- " Пообщаюсь с ними для приличия и всё... "
   
   

   
   
    -