Накануне казни

Приговорённый смотрел с дальнего конца камеры на узкое зарешёченное окно.

Он сидел на прикрученной к бетонному полу железной кровати и смотрел неотрывно на перелив красок уходящего навсегда дня. Краски были до крайности яркие в этот вечер, будто кто-то специально намешал в палитру самых сочных оттенков и цветов. Розоватые тона сменялись бордо и фиалково-красным, с вкраплением тёплой желтизны; солнце садилось по-королевски, с достоинством, расплываясь в этом фантастическом «компоте», исчезало медленно и лениво. Краски всё более сгущались, постепенно оставались жить только тёмно-синие бархатные тона, пока и они не превращались во всепоглощающую ночную черноту.

Немного ранее приговорённому принесли вкусный  ужин, бутылку вина, хорошую сигару. Но всё осталось нетронутым. Он даже не прикоснулся к подносу с едой, не взял в руки сигару и равнодушно смотрел мимо вина, погружённый в свои думы.
 
Осталась одна ночь. На рассвете его выведут из камеры, в которой он просидел многие годы, и доставят в отдельное помещение. Туда, где находится электрический стул.

Как-то давно, ещё в нормальной жизни, он видел фильм, как казнят электричеством. Это был художественный фильм, всё было  «как-бы»… -  понарошку, но от этого не становилось менее реалистично. Он тогда представил себя на месте этого, другого, и пот прошиб до самых лопаток.

Он знал про себя всё, до самого потаённого уголка: кто он такой и  что из себя представляет… Кто-то мучается всю жизнь и не может определиться, чего хочет, к чему стремится; прячет свои отвратительные желания и пороки, засовывает их куда подальше и делает вид, что этих пороков не существует. А кто-то действительно не подозревает до определённого момента звериное нутро в себе, и вдруг – случай, ситуация – и всё меняется… Все убеждения и тени прошлого рассыпаются прахом…

Но ему было легче. Никогда он не питал по поводу себя каких-то сопливых иллюзий. Он знал, что не человек… Волк? Ну это глупо, волки не убивают ради наслаждения, ради расширения кругозора и любопытства. Волк испытывает голод – тогда он режет стадо. Всё просто. У НЕГО - не просто.

Он не испытывал жалости, людишки были всего лишь подручным материалом, расходниками… Дети, женщины, старики. Их было много, очень много. И он всегда был рядом после. Он всегда следил за новостями по этим делам, крутился как праздно любопытствующий возле места преступления.
 
Они, конечно, искали его, но – кишка была тонка. И он снова и снова проводил свои опыты, реализовывал потребности, делал "операции"… А у них это называлось как-то слишком прозаически – серийные убийства маньяка.

В какой-то момент он встал и начал мерить шагами тесное пространство камеры.
Почему он родился таким? Сколько себя помнит – всегда был жесток; мать, бесцветная высохшая мумия, никогда не являлась для него авторитетом, он даже слегка презирал её, как нечто ненужное и невразумительное в своей жизни. Отец работал на скотобойне и брал его, ещё мальцом, на работу. Это было обычным делом, и когда он первый раз увидел, как забивают скот, ни один мускул в его тогда ещё тщедушном теле даже не дрогнул. Спал он всегда крепко и снов почти не видел, так, иногда, цветные картинки…

Жертвы никогда не снились и не мерещились ему, в Бога и чёрта он не верил, осталось немного до конечного пункта, что ждёт его за поворотом?
В следующей жизни, если она будет, конечно?..

Светало. В замкЕ загремели ключами, задвигались засовы. Это за ним.
И тут ему смертельно захотелось жить! Жить, во что бы то ни стало! Ещё хотя бы день, час! Но жить!
Он упал на заплёванный пол и забился в припадке истерики, он скрёб ногтями бетон и орал, что есть мочи. Конвоиры встряхнули его в попытке поставить на ноги, но он сползал вниз, как тающее желе…

В конце концов, его отпинали ногами, надели наручники и вывели на тюремный двор. Он жадно ловил звуки и запахи ещё не полностью истлевшей ночи и плёлся навстречу своей участи. Он словно надеялся ещё на что-то.

И даже, когда его посадили на электрический стул, надёжно зафиксировали там, прикрепили руки к поручням и надели тряпичный  пакет на голову, надежда всё равно теплилась - а вдруг?..
 
Рубильник опустился, и электричество побежало по проводам. Вся его мощь и ужасающая сила обрушилась девятым валом на того, кто занимал кресло смерти. Ужасающей силы боль накрыла тело, ворвалась в мозг, разорвала на мельчайшие атомы организм, и пропев свою победоносную симфонию, стихла.

Мерзко запахло  палёным. Врач констатировал смерть, один из конвоиров сплюнул трупу под ноги и сказал со злостью - Собаке – собачья смерть! На что тот ему возразил – Э, ты собак не трогай, святые существа… А это выродок, нелюдь, пусть горит в аду, там ему самое место…