Тревога

Раз, два, три, четыре… Гул растет, ширится, наполняя небо и землю. Самолет идет на посадку. Военный аэродром – прямо за кварталом. Оконное стекло дрожит. Кажется, дрожит весь наш осенний дом.
Колготки собирают с пола пыль – хотя этого не видно, электричество все равно отключили, так иногда бывает после дождя. Руки заплетают косички из бахромы напольного ковра – и снова расплетают. От долгого сидения в одной позе затекли ноги, будто наполненные жгучим песком. Глаза вглядываются во двор, слабо освещенный светом окон соседнего дома, – да, там свет. А мне девять лет, и мамы уже долго нет с работы.
Дождь постукивает по опадающим листьям, по асфальту двора. Листья шепчут, что нужно ждать еще. Двор почти опустел. Сгорбленная сосна у шоссе похожа на старушечий профиль. Я не хочу, чтобы он заглядывал в наше окно. А если задернуть шторы, то маму можно не разглядеть. По шоссе проезжают машины, до сих пор ходят автобусы. Но в редких темных, торопливых фигурках моей мамы нет. Фигурки тащат тяжелые сумки. Некоторые идут по двое, наверное, так веселее. В соседнем доме загораются новые окна: раз, два, три, четыре…
На полу – открытый учебник математики и яблочный огрызок. Столбцов с примерами не видно. Часов в полумраке тоже не видно, я не знаю, который час и сколько времени я так сижу. Но в окружении чисел не так тревожно. Когда тревога начинает отчетливее шелестеть по углам, я повторяю таблицу умножения: шестью семь – сорок два, шестью восемь – сорок восемь, шестью девять…
Шестью десять – шестьдесят. Надо обязательно закончить десяткой, то есть четным числом. Четные числа – мои друзья, может быть, потому, что я родилась в четное число – четвертого апреля. Их можно поделить надвое. А двое – это всегда хорошо. Это значит, что ты не один. Поэтому я придумала такую игру: если число освещенных окон в соседнем доме четное – значит, все будет так, как я хочу. Точно так же, если получится заплести четное число косичек из ковровой бахромы. Но сегодня их уже третий раз по пятнадцать. И окон – пятнадцать. И мамы нет. Ну что такое?
По привычке жду телефонного звонка. Без электричества аппарат молчит. Может быть, мама звонила предупредить, что задержится. Почему-то хочется пойти в прихожую и проверить, а вдруг гудок в трубке все-таки слышится, тогда мама может позвонить. Но нужно идти через неосвещенный коридор, мимо кладовки, где за занавеской… Нет, лучше не думать, что там может быть - темное, закутанное, безглазое – за занавеской.
А вдруг… Вдруг с мамой случился сердечный приступ, она упала на улице и ее увезли в больницу? Или на нее напали грабители, когда она шла через неосвещенный двор? Или она попала в аварию и об этом некому сообщить? Я холодею. Ноет живот, мне нужно в туалет, но я боюсь отойти от окна, за которым – жизнь.
Четырнадцать. Кто-то выключил в комнате свет, и одно окно соседнего дома погасло. Но тревога не становится меньше, несмотря на четное число. Она разрастается и пускает в комнате корни, как лиана. Она врастает в тело и наполняет его изнутри, заставляя кусать губы и сжимать кулаки, отрывая пальцы от косичек, количество которых все никак не хочет становиться четным. Я стараюсь дышать глубже. Считаю капли. Если остановлюсь на четной цифре, хорошее победит, пока же окон четырнадцать, а косичек все равно так и остается пятнадцать.
Шаги. Ходят по комнате на верхнем этаже. Должно быть, сосед вернулся с работы, вытирает ноги о коврик. Чужие шаги, чужое счастье чужих людей. Тревога все глубже. Она щетинится ежом, жжет жужелицей и почти не дает дышать… Р-раз, два - в замке щелкает ключ! Я опрометью бросаюсь к входной двери. Это может быть только моя мама! Как же я ее пропустила?
Так и есть. Она в мокром пальто, говорит что-то про срочное совещание и возмущена, почему нет света. Я беру у нее сумку, прижимаюсь к ее прохладной руке.
- Мамочка, как хорошо, что ты наконец пришла. Мне уже начало казаться, будто что-то случилось.
- Глупыш. Ну что со мной может случиться?
Мы вместе идем на кухню. Мама берет из шкафа свечу и ставит на стол. Тени совсем не страшные. И моя тревога сворачивается клубком, как отогревшаяся кошка. Она не мешает мне расспросить, как прошел мамин день, и рассказать, какие я получила оценки. Мы разогреваем ужин. На сладкое –  шоколадное печенье. Я жую и смотрю на пламя. Что-то разжимает грудь и дает дышать свободно. Мне тепло. Изнутри.
Рядом с кроватью, где я сплю, тоже есть ковер с бахромой. И можно плести косички. Но сейчас это уже не так важно. Потому что мама сидит возле моей кровати, держит в руках свечу и говорит, говорит… О тех, кто не спит сейчас, ночью: пограничники, моряки, врачи, полицейские, рабочие у станков. Монахи, которые день и ночь молятся о мире на нашей земле. Я улыбаюсь. Уже сквозь сон. И тут… неожиданно загорается свет! Ура, дали! Мама знает, как я люблю задувать свечи, и разрешает мне это сделать, а потом оставляет только ночник – божью коровку. И выходит из комнаты, оставляя дверь приоткрытой, чтобы я могла ее позвать, если соскучусь. Сквозь нее тревога покидает комнату, и я вновь дышу полной грудью.
Забываю считать. А самолет опять гудит над домом. Но не страшно. На нем я и мама. Мы летим туда, где сейчас, должно быть, стоит лето, а не осень.
P.S.Посвящается всем, кто живет с обсессивно-компульсивным расстройством :-)