Пойми меня

Сбежав с дня рождения лучшего друга, он, шатавшийся, зашёл домой, ошпарено швырнул куртку на пол. Не было желания искать вешалки.

Уже час, как мама была на работе. На кухонном столе лежала утренняя записка, написанная чёрным карандашом. Обычно перед уходом, за завтраком, мама оставляла для Макса сообщение, возле листочка рассыпаны крошки от батона. Какие-то задания: просьба сходить в магазин, достать из морозильника куриную грудку или проверить водомеры, разогреть кашу, после учёбы положить денег на её телефон, оплатить интернет. Могло быть и простое пожелание хорошего дня – всего не припомнишь. На этот раз мама попросила позвонить ей в свободное время. Видимо, хотела узнать, как прошёл день рождения у Кирилла и все ли остались довольны. Сейчас Максим прочел мамину записку не так, как раньше. Внезапно, по мере чтения, в него вселился страх, становясь всё больше, отчётливо давая о себе знать, разрастаясь и заполняя его существ. Максим вдруг подумал, что никто никогда не был к нему так добр, никто так не заботился и не любил его, как мама! Он осознал это, и оттого испугался: его всегда любили, и он принимал эту любовь за данность. Перед внутренним взором поплыли какие-то картины.

В глазах защипало. Макс представил кладбище. Ледяные наконечники лопат врезаются в землю. Пока одни чужие люди поддевают ими рыхлые комья земли и засыпают яму, другие – чужие люди, в молчании наблюдают за их ритмичными движениями, лишь изредка заглушая металлический скрежет своими всхлипываниями. Холодный ветер выбивает из него последние слёзы отчаяния и разбрасывает их по щекам. Максиму набирается мужества, и похоронная процессия продолжается. Вот деревянный крест, покрытый лаком, с двумя горизонтальными и одной косой перекладинами вбивается в землю. На нём рамка с чёрно-белой фотографией, а на фотографии – мама ласковым взглядом смотрит на Максима, улыбается. В её «гранитной» улыбке сосредоточено последнее желание передать сыну свою любовь. А ещё этот взгляд настоятельно просит сына не рассматривать верхнюю табличку. Произошло недоразумение. В бюро ритуальных услуг явно ошиблись. Под фотографией зачем-то выгравировали две даты, а между ними поставили жирное тире. Большие венки, красные гвоздики, чёрные ленты - слишком много бесполезной атрибутики, провоцирующей говорить о человеке в прошедшем времени.

Всё, хватит! Макс судорожно вцепился в листок, держал его двумя руками, как икону, спазм не давал дышать. Не выдержав напора, он снова разрыдался. Солёная влага билась фонтаном из его распухших глаз. Он придумал себе достойное наказание за собственное безразличие! Раз за разом Максим перечитывал записку: предложения разбивались на слова, слова дробились на слоги и становились неразличимы, тут же расплываясь от его слез. От одной мысли, что липкие, мерзкие пальцы других, чужих людей дотронуться до маминого письма, ему становилось жутко, и тогда просыпалась ненависть. Бывало, какой-нибудь штрих уходил от пьяного, тупого взгляда куда-то в сторону. Тогда Макс прищуривался изо всех сил и возвращал его обратно на место. Он смотрел на записку, словно видел её в последний раз и думал:

— Позвонить маме, рассказать, как прошел день рождения у Кирилла, вечером встретить её с магазина. Что могло быть важнее этого в жизни? Почему так страшно больше не исполнить этих просьб? Как же можно жить без тебя?

Максим не заметил картонную коробку с хлопьями геркулеса на краю стола, затронул её – хлопья осыпались на кухонный пол, некоторые из них закатились за холодильник и газовую плиту. На удивительном приливе сил он ползал на коленях, старательно собирая каждую крошку и складывая её в ладони. Он не оставил ни одной. Очередное апрельское утро уже проглядывало в кухню через приоткрытое оконное жалюзи. Своими бесшумными лучами оно искало нетрезвого Макса. Макс просто играл в прятки, с диким гулом в ушах, сидя под подоконником забитым восьмидесятикилограммовым щенком. Искоробился так сильно, что никакой уличный свет не нашёл бы его, а если и нашёл, то даже не посмел дотронуться – весь собранный мусор был в сжатых кулаках. Юноша сопротивлялся, пинался, бился в истерике.
Это было похоже на первый крик новорождённого, который хочет, чтобы его услышали.

— Прости меня! Я же люблю тебя. Пожалуйста, прости. Мамочка, прости! Прошу, я не знал, что так может быть.

Говорят, если нас услышали, то мы на полшага к пониманию.

— Мама, ты всё для меня делаешь. Ради меня живёшь. Как же я мог? Вот так?

Когда Макс выкрикивал, запах табака еще острее ощущался во рту. Стало противно. Свою истерику он довёл до логического завершения, несколько раз повторив тихим шёпотом:

— Никого не буду любить, кроме тебя!

В коридоре всё так же брошена весенняя куртка. Максим покупал её с мамой в октябре прошлого года. В тот день они встретились с ней после работы, зашли в торговый центр «Тройка», поднялись по эскалатору в магазин «Zolla». Куртка дорогая. Он вспомнил, что ещё долго не мог отойти от кассы, прежде чем сказать: «Спасибо, мама». Ему было немного неловко. Почему-то Макс чувствовал себя виноватым, хотя никто не винил. Вспомнив историю и сделав полное описание покупки, он тем самым как бы удостоверил её значимость в своей жизни. Коридор в одно мгновенье заполнился тёмным силуэтом.

Он поднял с пола тёмно-синюю куртку с большим капюшоном, отряхнул её, вернул вывернутые рукава в исходное положение и повесил на крючок в шкаф. На время стало как-то немного спокойнее за свою жизнь. Но печаль всё равно давила на него, словно тяжелой огромной плитой. Мысли о страшном, самом чудовищном не переставали лезть в голову: одна страшная мысль толкала другую, слабую. Что страшнее, то и побеждало. В этом тёмном коридоре подсознания мерцало: «Что такое свет?» Макс вспомнил, как упрекнул когда-то маму в том, что нам надо сменить эту старую тумбочку на современную, чтобы он приводил друзей и больше никогда не задумывался о том, что в квартире есть какие-то недостатки. В пространстве узкого коридора парню ничего не оставалось, кроме как зависнуть и смиренно пережидать кровопролитную чехарду мыслей. Как будто легкомысленность Максима несколько лет не оставляла его, и всё это время лишь ждала подходящего момента, чтобы обернуться для него настоящим ужасом.

Юноша добрался до ванной комнаты почти вслепую, как в тёмном тоннеле. Он запер дверь ванны – паника осталась за дверью, грусть всё равно пробивалась сквозь узкую дверную щель. До спасения осталось совсем чуть-чуть: лишь поймать подходящую температуру воды – чтобы мурашки по коже рассматривать и проводить по кончикам волос на ногах. По мере того, как струя тёплой воды будет неспешно наполнять резервуар, переживания захлебнутся в воде, боль отойдет, и тело согреется. Вода начала скатываться по кромке ванны характерным звуком. Он подставил левую руку под струю. Углы рта направлялись вверх, нижняя челюсть опускалась - на лице Максима появилась слабая улыбка:

— Сейчас освежусь, потом посплю, протрезвею. Не хочу, чтобы мама шла по улице одна. Я ее встречу. Главное, чтобы у мамы всё хорошо было. Больше ничего не надо!