Глава 48. Отчуждение

 - Спаси его, слышишь? Спаси нас!


       Я просыпаюсь от ее голоса, что разрывает мои барабанные перепонки. Ее образ приходит теперь ко мне во сне каждую ночь, а я все не могу к этому привыкнуть.

       Противный, липкий пот покрыл лицо, влажные руки пришлось вытереть о простынь. Возможность ровно дышать далась очень не просто.
       Окна в комнате зашторены. Красный бархат занавесок интересно сочетается с отблесками, что дают свечи, стоящие на прикроватной тумбе. Судя по царящему в комнате мраку, уже ночь. Или время близкое к ней.

       Голова трещит, словно сухие поленья в огне. Очень болят глаза. Чувствую себя отвратительно. Не знай я, что не выпила ни капли вчера, подумала бы, что мучаюсь от похмелья, как уличный повеса. Но – нет. Конечно же, это не так.

       Превозмогая режущую боль, что мучает глаза, я привыкаю к полумраку, начав различать силуэты в комнате. Он сидит у окна и смотрит на закрытые шторы. Как будто хочет понять, что же там – на улице? Возможно, он действительно видит, что там. Я не знаю…

       Мысль обрывается. Я не дала себе окончить ее. Изначально, при взгляде на него, в моей голове звучало что-то вроде: «Я не знаю, как именно видят чудовища». Но ведь передо мною не монстр, а мой возлюбленный. Мой Александр!

       Попытки отогнать чудовищные мысли из головы, бесполезны. Мне кажется, я бы помнила его признание, даже если бы мне стерли память, даже если бы я забыла, кто я такая.

       Горячая жидкость на моих щеках дает понять – я плачу. Слишком много слез было в последнее время. Придя в Карфакс, наконец, упав в его объятья, я думала – конец боли и горести. В его руках надеялась обрести давно уже утраченный покой.

       Я пребывала в счастливой иллюзии. Все было неправильно с самого начала, и я это знала, но не хотела замечать. Как поверить в то, что возлюбленный, такой нежный с тобою, такой бесконечно влюбленный, такой поразительно родной, оказался совсем не тем, кого знала?

       Я до сих пор не могу до конца осознать, что мы любили друг друга в прошлом, мне до сих пор тяжело привыкнуть к мысли, что в этом мире есть странности, никакой логике и здравому смыслу не поддающиеся. Всему, что происходило в больнице, я, как медик, старалась найти рациональное объяснение. Я решила для себя называть описанного в дневниках профессора Хельсинга пациента «неизвестным», я окрестила вампиризм «болезнью крови», я упрямо уговаривала себя в том, что в моем дорогом Александре нет ничего необычайного. Что он просто не очень любит спать, больше – действовать, что просто не любит жару, как истинный американец, устал от нее на своей земле, что он просто потрясающе грациозен, потому так тихо ходит, что он всегда дома, а запах крови, иногда будоражащий мое обоняние – вообще только выдумка. Что он просто великолепный любовник (так и есть), а не только неутомляемый. Я думала, что, конечно, он устает, и красные глаза, которые так часто замечала – подтверждение этой усталости.

       А что я должна была делать? Люди всегда мыслят рационально, такова уж наша природа. Врач – тем более мыслит рационально. Наука, которой я посвящаю свою жизнь, научила нас тому, что все непременно нужно стремиться объяснить. Ничего сверхъестественного, максимум – фокусы в исполнении шарлатанов, мошенничество, ловкость рук и не более. Занимательно, часто – действительно талантливо. Интересно. Но – только фокус.

       Цепочку странных событий, происходящих мимо меня, я, к своему огромному стыду, попросту игнорировала. Нет, не так. Я ЗНАЛА, что происходит, Уилл, Джонатан, доктор Бланко, старушка в больнице, назвавшая меня Дьяволовой невестой, леди Джейн, заговорчески переглядывающаяся с Алексом во время своего визита в Карфакс, мистер Орсон, сразу показавшийся мне человеком весьма необычным и осведомленным о жизни моего любимого куда больше меня – все они не просто намекали, кричали о том, что странности не случайны. Я знала это, все понимала, носила ответы на бесчисленные вопросы, возникающие у меня, в голове. Но никогда не озвучивала. Мне казалось, так лучше. Озвучь я это хоть раз – случилась бы катастрофа, от которой я, после уже перенесенных бедствий, бежала, как прокаженная. Стремительно летела вперед, скрывалась от главной тайны, которая настигала меня. И настигла.

       Как странно. Наверное, я должна бояться. Паниковать. Испытывать страх, который невозможно контролировать. Может быть, отчаянно плакать, забившись в угол. Возможно – хотеть сбежать.

       Но, смотря на Алекса, по прежнему напряженно вглядывающегося в алое зарево занавесок, скрывающее непроглядную ночь, единственное, что я испытываю – отчуждение. Не к нему, нет. К тому, что узнала о нем. Я знаю, умом понимаю, что он не лгал мне. Что легендарный вампир, о котором столько говорят, которым пугают во время спиритических сеансов в дорогих салонах, - существует. Что я – его женщина, потому что так уже было однажды, в прошлом. И я знаю нашу историю, в буквальном смысле, прочувствовала ее кожей.

       Но все равно я отметаю это от себя, как чужие эмоции, плохие чувства, которыми не могу заразиться. Мне хочется забыть, не помнить, не знать. Хочется думать, что нет никакого Влада Кольщика, кровавого монстра, и что он существует лишь в легендах, остался в прошлом. А есть только Александр Грейсон, мой искалеченный прекрасный возлюбленный, у которого меня однажды отняли.

       Я не хочу думать, что все это – один человек. Не хочу. Нет. И не могу.

       Сухость во рту, сжавшая глотку, не дает покоя. Поднявшись на постели на локтях, я жадно хватаю стоящий на тумбе графин, и пью. Жажда очень сильна, как будто я недавно побывала в пустыне. К тому же, глаза все еще довольно сильно режет. Увы, без легкой степени отравления угарным газом вчера, при пожаре, кажется, не обошлось. Я вспоминаю – переднее крыло дома сгорело. Особняк, такой роскошный, богатый, такой красивый, теперь похож больше на боевой трофей. Сгорела библиотека, в котором мы с Алексом любили проводить время, и даже портрет Илоны, к которому он питал такую слабость. Ничего не осталось. Только я, он, страшная правда. И полуразрушенные руины былого величия.

       Встав с постели и проверив, смогу ли идти, не зашатаюсь ли, я подхожу к окну. Он, сжавшийся в напряженный комок, все сильнее нервничает по мере моего приближения – с каждым шагом.

       - Ты убивал хороших людей? - едва слышно, спрашиваю я, забывая тут же, как дышать. Глупый вопрос. Как будто, от того, что я знаю, что он убивал плохих, мне стало бы легче.
       - Да – так же беззвучно вторит он мне, слегка кивнув. – У меня не было выбора. Чудовище всегда идет на зов крови. Иногда она принадлежит восхитительным людям.
       - Ты и моей крови хотел попробовать? – обреченно вздыхаю я, смотря в пол, на свои ноги в войлочных тапках. Только чтобы не глядеть на него.

       Ответ я теперь тоже знаю. Помню, как он смотрел на мою шею в одну из наших первых встреч – как голодная собака смотрит на большую кость. Как отшатнулся во время импровизированного танца в лечебнице, убежав, словно чумной. Я подумала оба раза, что он не здоров, списала на мигрень. Теперь стало ясно – его мигрень была совсем иного толка.

       - Ты не представляешь себе, Мина, как тяжело каждый раз бороться с зовом твоей крови. Иногда – нестерпимо, невыносимо.

       Представляю. Я знаю, что за этим происходит.

       - В такие вечера ты охотишься?
       - Да. Мне приходится высасывать кровь из уличных шлюх или нищих – и убивать их. Чтобы эта бацила не распространилась и меня не поймали снова. Не будь у меня тебя, по городу уже бы ходила армия детей ночи.

       Страшная правда. Тяжелая. Безумная. Ужасная. Леденящая душу.
       Но – внезапно я вспомнила нескольких пациентов, поступивших за последнее время в больницу с этой странной болезнью, с которой не был знаком никто, кроме доктора Бьянко, и о которой он меня с такой суеверностью предупреждал. Что там говорить – даже головки чеснока, обитающие теперь по всем углам моего кабинета (Уилл и Джонатан, признавшие очевидное раньше меня, решили не перебирать суевериями и использовать все средства для защиты), больше не кажутся мне такой уж глупостью.

       - Но, если ты убиваешь, не обрекаешь на вечную тьму своих жертв, тогда кто делает это? В больнице уже есть несколько… таких пациентов, и они крайне плохо поддаются лечению. Что бы мы не делали, мало помогает. Некоторые умирают, не успевая даже получить вакцину. Кто тогда сотворил всех этих монстров?
       Ответ настолько очевиден, что меня бросает в дрожь.
       - Неужели есть и другие… такие, как ты?

       Произнеся это, я мысленно себя одергиваю. Нет. Даже если в Лондоне бродят другие вампиры, они не могут быть такими же, как мой Алекс. У него есть душа и любящее сердце. Он не настолько чудовище. Он не может быть сравним с другими. Ни за что.

       Это отрицание – единственная спасательная ниточка от того равнодушия, в которое я теперь погружаюсь. Тону в этом страшном чувстве, словно маленький камешек, брошенный в реку. Мой Алекс, мой любимый – не монстр. Он заслуживает исцеления. Он должен быть исцелен.

       - Мое пребывание здесь пробудило других древних, Мина. Лукреция Борджиа и Эльжбетта Батори тоже здесь. Может, и другие, пока мне это не известно.

       Значит, знатные дамы, которые так неоднозначно вошли в историю своими деяниями – не кто иные, как дети ночи? Этот факт не всколыхнул в моей душе ровно никаких эмоций.
       Ничего. Я как догоревшая свеча – погасла.
       Куда интереснее другой факт: откуда ему это известно?
       - У меня свои источники, Мина. Мистер Орсон, с которым ты недавно познакомилась, из их числа. Дамы пришли с целью найти меня и провозгласить своим господарем. И, прежде чем они уничтожат миллионы людей, превратив улицы Лондона в кровавое месиво, мне необходимо их найти.
       - Ясно – коротко киваю я в ответ.

       Не знаю, что чувствую в этот момент, что ощущаю. Кроме бесконечной усталости и недоумения, пожалуй, ничего. Ни боли от того, как все страшно обернулось – красивая сказка превратилась в книгу, полную ужасов и страданий. Ни недоумения, почему мне так долго лгали. Ни непонимания того, что же будет дальше.
       Ничего. Только усталость. И пустота. Бесконечная и тяжелая.
       - Ты меня презираешь, Мина? – пустым голосом, в котором разом погасли все оттенки, спрашивает он.
       - Нет.
       - Ты меня ненавидишь?
       - Нет.
       - Боишься меня?
       - Нет.

       Наверное, мне стоит хотя бы удивиться тому, что он мог так подумать. Будто бы я его презираю, как будто вообще могу испытывать подобные ужасные чувства по отношению к нему. Мне действительно стоило бы как-то отреагировать на это. Но я не могу. Я словно окаменела. Ничего не чувствую. Ничего не жду. Ничего не желаю. Во всяком случае, сейчас.
       Сейчас я двигаюсь, будто кукла, которой сломали конечности.
       Его голос, надломленный, саднящий, застает меня у дверей. Не смотря на дождь, я чувствую, что просто обязана уйти сейчас из дома. Хотя бы в сад, где еще вчера цвели изумительные розы, а сегодня – гора пепла.
       - От этого нет лекарств, Мина. Но я уверен, что ты их найдешь.
       - Да – ничего не выражающим тоном, соглашаюсь я, и, накинув теплую шаль, выхожу в ночь из дома.
       Начинается дождь.