Глава 26

- Мы с тобой прямо, как шпионы – улыбаясь, Джон пригладил волосы, но они все равно не слушались.
       Гарри натянул футболку и, повесив толстовку на руку, скептично улыбнулся:
       - Хуже, Джонни. Как любовники-геи в небольшой школе.
       Это вызвало тревогу у Джона.
       С того самого момента, как они стали близки, состояние тревожности стало его постоянным спутником.
       Он научился спать, закусив кулак, чтобы не простонать имя любовника во сне, научился слушать и слышать даже стены, знал каждый шепот и каждый стон.
       Сложнее было не взвыть от желания всякий раз, когда, сидя рядом с Саксоном, как и обычно, принимая душ после уроков физкультуры, работая с классом в школьном сквере, думал только о том, чтобы уединиться, наконец.
       Сложнее было изображать бойфренда Ривер Сонг, не скрежетать зубами, когда Люси была особенно прилипчивой и буквально висела у Гарри на шее, изворачиваться всякий раз, как Ривер давала понять, что не против близости.
       Джон сглотнул скопившуюся в горле слюну.
       Осторожно подойдя к возлюбленному, борющемуся с молнией на джинсах, провел пальцами по его щеке.
       - Гарри. Давай уедем отсюда. Я думал, что я справлюсь. Но я не могу.
       - Обязательно уедем, - кивнул Саксон, - но не сейчас. Нам остался последний год. Даже меньше немного, если не считать каникул.
       - Но ты же понимаешь, что я не поступлю в Гарвард? Я могу пролететь.
       - Поступишь. Ты умный, ты сам знаешь. Ты очень повысил свой средний балл. В конце концов, подай документы сразу на несколько факультетов, не только на туристический, чтобы уж совсем наверняка. И да, у меня еще Хьюстон в запасе. Не забывай об этом.
       Джон коротко поцеловал его в губы:
       - Я помню, Гарри. Просто боюсь, что однажды все это кончится. Потому что выдержать все это, эту тайну, этот груз, слишком тяжело.
       - Джонни, - Гарри вздохнул, отмыкая двери лаборатории, которые как-то жалобно пискнули, - мне тоже не легко. Может быть, однажды, мир придет к тому, что люди смогут любить друг друга открыто. Вне зависимости от их расы, веры, сексуальной ориентации. Может быть, когда-то время разрушит все стереотипы и правила, кто его знает? Но сейчас эти правила есть, и мы должны играть по ним. Как бы больно не было. Мне очень жаль.
       Джон в ответ хлюпнул носом, повесив голову.

       Пора было присоединиться вновь к столь весело проводящим время друзьям.
       Он вышел последний, снова закрывая лабораторию, в которой они так удачно уединились.
       - Оу, ребята, мы вас уже заждались! – сияя белозубой улыбкой, прокричал Джек Харкнесс. – Давайте к нам!
       - Мальчики, где вы были? – пропев это, Люси буквально повисла у Гарри на шее, смачно целуя в губы. Джон бы взревновал, если бы не очутился в плену сладкого поцелуя Ривер, выдавшей свое традиционное: «Привет, сладкий!».
       Джон вынужден был выдавить из себя улыбку и переключиться на нее.


       Нужно было веселиться. Нужно было изображать бурную радость по поводу, наконец, воцарения настоящей весенней погоды, чудесного пикника прямо по соседству со школой, на поляне, которую вся компания так любила, распевать песни под гитару, которую традиционно прихватил Джек, ловить шутки, улыбаться, шутить самому. Нужно было забыть на несколько долгих часов о существовании друг друга, потому что Джон боялся, что, если только посмотрит на Гарри, всем тут же станет все ясно, все услышат их стоны, предназначающиеся только друг другу, все увидят то, что Джон видел, даже смотря в зеркало, на свое отображение – бесконечную, безумную любовь, одержимую и невозможную.
       Джон веселился. Он снова и снова надевал маску довольного жизнью парня, у которого есть девушка, влюбленного и беззаботного раздолбая. Только теперь, когда зад пек от шлепков и покусываний, что они с Гарри дарили друг другу, уединяясь урывками где придется, ища безопасные уголки, Джон понимал, что его боль только начинается. Что ничего на свете нельзя сравнить с этой болью. Что от этой боли останавливается сердце в груди и замирает в горле дыхание, становясь огромным комом, который убивает.
       Джон веселился. Из-под опущенных ресниц следил за тем, как руки Люси все фривольнее гуляют по телу ЕГО парня. Видел, как хохочет Роза, встряхивая светлыми локонами, от шуток ЕГО парня. Как Микки, всегда веселый, всегда легкий на подъем, шутя, бьет кулаком в пресс ЕГО парня – в тот самый пресс, который он, Джон Смит, целовал еще какой-то час назад.
       Ничего не помогло, даже то, что, посадив его позади себя на мотоцикле, Саксон умчал прочь – первый убежал с вечеринки, сославшись на семейные обстоятельства. Даже то, что, едва зайдя к Гарри домой, где сегодня была пустота бесконечная (миссис Саксон уехала на свадьбу подруги в Хьюстон), они трахали друг друга прямо на столе, не добравшись до спальни – не было сил. Ни даже то, что Гарри потом еще с добрый десяток минут лежал у него на животе, пытаясь отдышаться, и сам приготовил ему ванную с расслабляющими ароматическими маслами, которые ни хрена не расслабляли.

       - Гарри, - Джон поднял голову, заглатывая последние капли спермы, текущие по подбородку, когда для второго раунда им таки пригодилась кровать, - ты уверен, что мы совсем ничего не можем сделать? Совсем?
       - А что тут сделаешь, Джон? М? Публично объявить всем, чтобы нас тут же растерзали? Зато умрем вместе, да? Если бы дело было только в школе, в одноклассниках… Но проблема в том, что будет скандал с копами, а им лишь бы жизнь человеку испортить.
       Он закурил. Чиркнул спичкой и загорелся крохотный огонек, который скоро погас, его руки дрожали.
       Джон погладил завитки на его груди, аккуратно поцеловав их.
      - И все же, Гарри. Давай уедем. Я прошу тебя.
       - Я уже говорил, мы так и сделаем. Но позже. Надо терпеть.
       - Но почему, почему мы должны терпеть? Вселенная огромна, перед нами целый мир.
Ты правда думаешь, что для нас в нем нигде нет места?

       Саксон вздохнул. Этот разговор, что они вели вот уже несколько месяцев, почти не отвлекаясь ни на что другое, не просто его утомил. Он начал его изводить. Сводить с ума.
       Всякий раз, когда любовник начинал его, в голове как будто отбивали безумный ритм миллионы барабанов.
       - В этом мире, в двадцатом веке, люди мрут от СПИДа, как мухи, убивают друг друга за пару долларов и расходятся после тридцати лет семейной жизни. Джонни, ты правда считаешь, что для нас в нем есть место? – он скептически посмотрел на Смита, уже отстранившегося.
       И – о, черт возьми! – тот снова подарил ему этот блаженный, полный невинной неискушенности небесный взгляд огромных выразительных глаз. Если бы Гарри мог течь, как сучка, сейчас бы он именно этим и занимался.
       - Да. Я не верю, что этого места, для нас двоих, нигде нет.
       - Тогда ты просто наивный мечтатель, - пожал плечами Саксон, хмыкнув, - или дурак. Что, в принципе, одно и то же.
       Джон судорожно, как-то истерично, вздохнул, втягивая ноздрями воздух. Ссутулившиеся плечи и опущенная голова ничего хорошего не предзнаменовали.
       - Ну, что такое? – недовольно спросил Гарри, закусив губу снова.
       - Прости, я просто не понимаю, зачем тогда все это. Зачем это нужно, если мы, как два вора, сношаемся по углам и боимся говорить…
       - Джон, - Гарри посмотрел на него едва ли не с презрением, - мы и есть два вора, которые вынуждены тайно сношаться. Если ты хотел чего-то большего, то извини – плечи Гарри судорожно дернулись. – Я тебя не держу.
       - Тогда не будь идиотом. Иди в душ, я за тобой. Пока расстелю тебе постель, чтобы, если что, у маман не было утром вопросов, где ты спал.
       Джон лишь кивнул, сам отвернувшись к окну.


       Бесконечный разговор на этом не окончился, а продолжился еще через три недели, когда всколоченный, насмерть перепуганный, белый, словно полотно, Микки сообщил всему классу, что Джон Смит заперся в лаборатории с ножом и не открывает.


       - Что. Ты. Делаешь. Мать. Твою. Джон. Сука. Смит!

       Это крик раздался раньше, чем открылась дверь. А когда дверь открылась – в комнатенку влетел разъяренный Гарри, вращавший глазами, будто маньяк в поисках жертвы и скрежещущий зубами так, что рисковал их сломать.

       Джон поднял глаза, ни на минуту не отводя от руки лезвия. Пальцы дрожали, лезвие в них – тоже.
       Когда осатаневший Саксон ударил его сначала по спине, затем в живот, он не сопротивлялся. Не противился даже когда тот начал мутузить его кулаками в голову, водрузившись сверху, словно мешок с картошкой. Всегда любил быть сверху, засранец. Даже сейчас.
       - Что ты делаешь? – орал Гарри, не обращая никакого внимания на то, что уже попросту заплевал Джону лицо. – Ты охуел, или да?
       Джон впервые посмотрел на него по-настоящему: самыми несчастными глазами на земле. Губы его задрожали, уже через секунду он судорожно хлюпал, положив голову приятелю на плечо.
       - Я не могу больше так, Гарри. Я больше так не могу. Делай со мной что хочешь, но я так больше не могу.

       Саксон смотрел на него – пристально и долго. Тщательно осматривал. Как будто был близоруким и ему предстояло рассмотреть ценник в магазине. Закусил губу. Закурил. Жадно втягивал дым, давясь и скрывая злые слезы.
       - Ты думаешь, я могу? Ты, наверное, думаешь, что я такой весь деревянный или железный, что все, стерплю?
       Он со злостью плюнул на пол, смачно харкнув.
       - Ты понимаешь, каково это – видеть рядом с тобой Ривер или других девчонок и при этом лыбится, как гималлайский мишка, и мне плевать, что они не умеют улыбаться? Думаешь, спать, засунув кулак в рот, потому что хочется орать от боли от того, что приходится лгать всем вокруг – приятно? А может, ты думаешь, что так легко спать в соседней с родителями комнате, боясь, что однажды во сне, начну звать тебя, тогда они поймут, что их сын – чертов педик, как называет таких, как мы, папа? Или, считаешь, легко с каждым годом придумывать все новые причины, какого черта у меня до сих пор нет нормальной постоянной девушки? Думаешь легко дрочить на твое фото все лето, пока ты не рядом, и боятся, что откроется дверь и войдут родители? Думаешь, мне легко? Тогда ты ни черта меня не знаешь, Джон Смит!

       Джон ничего не сказал. Даже звука ни единого не издал. Наконец, закатив рукав рубашки, он несколько секунд молча глядел на разгоряченного друга, потом лег ему на колени, уткнувшись головой в брюки, и стал сопеть – как сонный кот. Тяжело и глубоко. И совсем тихо, почти не слышно, прошептал:

       - Прости.

       Длинные пальцы Гарри зарылись в каштановые непослушные волосы и, вздохнув, он пораженчески простонал:

       - Что же ты делаешь со мной, Джонни, а?