Глава 27

- Рани?
       Она сидела, поджав ноги, посредине оранжереи и безудержно плакала, зарывшись лицом в колени. Сжимала в руках увядший росток гибискуса, смотря на него так, будто перед нею был пришелец.
       Джон уже пожалел, что вообще зашел в теплицу перед окончанием занятий. Надо было проигнорировать необходимость по дежурству поливать экспонаты оранжереи.
       Он ущипнул себя за руку. Рани действительно плакала. Нет, не так. Рани рыдала.
       Безудержно и так горько, что у Джонни едва сердце не разорвалось. Нет, он уже понял, что Буш – вовсе не холодная глыба, какой ее воспринимал изначально, но чтобы вот так рыдать? Джон не представлял, что такого могло случиться.
       Он сел на пол рядом с ней, некоторое время просто пялясь на нее. Она все еще рыдала, схватившись за голову. Минут через десять, горько всхлипнув, она вздохнула:
       - Прости, Джон. Просто… Просто я год работала над этим экспериментом, но он провалился. Я была уверена, что ВИЧ можно, если не победить, то хотя бы смягчить, путем лечения стволовых клеток. В какое-то момент мне стало казаться, что вирус отступает. Точнее, так и было. Но сегодня, придя в лабораторию твоего отца, я увидела, что все крысы мертвы. И ради этого, черт возьми, я прогуляла химию.
       - Да, я понимаю, что ты расстроена, Рани.
       Она посмотрела на него с какой-то долей разочарования, как показалось Джону, и прикусила губу:
       - Я не расстроена, Джон. Я разочарована. И даже не только потому, что я проколалась, а потому, что я не понимаю, в чем именно, в чем?
       Она еще сильнее покраснела, икая и зарываясь ему в плечо. Джон погладил ее по голове, обнаружив, что волосы у Рани довольно жесткие. У Ривер, к примеру, ее вечно спутанные волосы были мягкие, словно шелк. Он понял это, когда она целовала его, лаская щеку локонами.
       Пока Джон лихорадочно соображал, что ему делать, как помочь ей прийти в себя, дверь открылась и вошел Саксон с тетрадями в руках.
       - Джон, ну что ты тут делаешь так долго, скажи? Нам еще исторические тесты для брейн-ринга прогонять.
       О да. Брейн-ринг. Джон уже задолбался ковыряться в книгах, конспектировать всякую дрянь, которая отскакивала от головы, как дротик.
       - Гарри, - Джон показал глазами на плачущую подругу, - Рани здесь.
       Пройдя вперед, Гарри, хмуря брови, укоризненно покачал головой. Достаточно хорошо изучив его, Джон понимал, что нахмуренные брови – наивысшая мера выражения эмоций в подобных ситуациях.
       Он сел по другую сторону от Рани, голова которой все еще покоилась на плече у Смита.
       - Что произошло? Нервы шалят перед брейн-рингом? Не поверю.
       - Крысы сдохли – вздохнул Джон, прекрасно понимая, что Гарри будет достаточно этой краткой реплики, чтобы понять.
       - Вот черт – сцепив зубы, проскрежетал Саксон. – И что, совсем никаких результатов? Все выглядело как весьма подающее надежды. Зря мы, что ли, все это обсуждали так долго?
       - Я не знаю – судорожно вздохнув, покачала головой Рани. – Не знаю.
       - Ну, думаю, тогда можно попробовать лечение тканей организма. Правда, заражены клетки, это да, но, кто знает, если ткань можно исцелить, вполне возможно исцелить и клетки?
       - Хорошая идея – кивнул Джон, облизав губы, - кто ищет, тот всегда найдет. Рани, у тебя ум ученого, гениального, непревзойденного. Это гений, Рани. Есть так мало людей, которые могут похвастаться этим. Но это не твой случай. За год тебе удалось сделать то, что не удается многим взрослым дядькам и теткам, у которых уже проседь на висках. Этот труд не был напрасен, что бы ты сейчас не думала. Ты одержима желанием открытия, ты живешь им. Научный интерес – одна из самых сильных мотиваций, которые только возможны. Я больше, чем уверен, Рани, что ты добьешься всего, что задумала. Ты будешь великим человеком. У тебя грандиозное будущее и я готов повторять тебе это бесконечно. Столько, сколько понадобится.
       - Смит, тебе нужно завоевать Землю, мистер Президент, - улыбнулся Гарри, - такая возвышенная речь! Браво
       Рани посмотрела на них по очереди – все тем же разбитым, несчастным взглядом, от которого хотелось сбежать. И от которого Саксон испытал острое желание проглотить собственный язык.
      - Моя мать вернулась, ребят.
       Чай изо рта Гарри единым потоком устремился на его футболку. Джону вдруг показалось, что у него астма и он задыхается.
       - Чего, блять?
       Это был единственный логичный вопрос. Это вообще был единственный вопрос, который можно было задать в этой ситуации.
       - Позавчера вернулась моя мать.
       Надо было бы проследить за реакцией Гарри, потому что Джон просто перестал его слышать. Будто Саксон вообще в Космос катапультировался.
       А, нет. Через пару секунд он осторожно прошептал:
       - Рани, но ведь она…
       - Умерла. Да. Я тоже думала так. Я одиннадцать чертовых лет так думала. Но – помнишь, Гарри? – ее хоронили в закрытом гробу. Так вот, гроб был пуст. Или напихан какой-то хренью. Или там была не она. Нам же сказали, что тело до неузнаваемости обгорело. Я не знаю! Только позавчера она постучалась в мою дверь с милой улыбкой: «Привет, блять, доча, я твоя, мама, блять, и я тут, блять, одиннадцать ***вых лет путешествовала!». Простите, да, я знаю, что матерюсь, как заправский мужлан, просто... черт - выдохнув, простонала она.
       - Рани. Это же какой-то дурдом.
       Если бы не огромное и светлое чувство, что Джон испытывал по отношению к Саксону, то он бы подумал, что тот – самое глупое существо во Вселенной. Потому что, наверное, Рани нужно было посочувствовать, или расспросить подробнее, или хотя бы сказать стандартное и страшно не любимое Джоном: «Чувиха, держись!». Но Гарри не нашел ничего иного, кроме как сказать, что это – дурдом.
      Впрочем, что еще он мог сказать в ответ на это поразительное заявление, черт возьми?
       - У меня не укладывается это в голове – прикусив губу, сказал Джон. – Где она была все это время?
       - Она бросила нас с отцом. Уехала с любовником. Несла какую-то чушь о том, что так было нужно, что иначе мой папа никогда бы ее не отпустил, просила прощения. А я просто не понимаю, как можно простить после такого, как вообще можно это простить, черт возьми, я не понимаю! Она почти всю мою жизнь скрывала то, что жива, у нее была ее собственная жизнь, в которой не было места мне – и теперь она просит прощения! Да черт побери, как она вообще посмела сюда сунуться! Как она вообще могла прийти в наш дом, откуда так позорно сбежала?
       - Ну и дела – шумно выдохнул Гарри, гладя ее по склонившейся на его плечо голове. У него был взгляд человека, потерявшегося во времени и пространстве. – И что делать будешь?
       - Ничего. Папа пока дома, думаю, в его присутствии она не явится. А, когда явится, я просто пошлю ее к черту. Я привыкла думать, что моя мама умерла. Я любила образ из детства, оставшийся в моей памяти, который безвозвратно ушел от меня, и мне противно разговаривать с матерью, что обвела нас вокруг пальца, и долгие годы жила вдали от нас, ни разу не подумав, что всегда есть шанс вернуться. Она не просто нас бросила. Она ушла самым чудовищным, самым извращенным способом. Я ее похоронила в детстве. Сейчас ничего не изменилось.
       Сказать было нечего, возразить нечем. Они молча сидели рядом, как три цветка на грядке. Джон был готов поклясться, что Гарри расстроила эта история сильнее самой Рани, но молчал. У Саксона не то, чтобы был уж очень взрывной характер, но, если он взрывался, страшно было всем. Джон быстро понял – иногда лучше молчать.
       - Давайте поедем на Гудзон в выходные? В какой-нибудь залив? Втроем, или других возьмем? – Джон неуверенно перевел взгляд с Рани на Гарри и обратно. – Учебный год почти закончился, отметим. К тому же, у нас такая задница у всех была, что и расслабиться некогда. Почему бы не использовать такую возможность сейчас?
       - Я думаю, Рани сейчас не до заливов, - пожал плечами Гарри, - хотя я не против. Это не год, а одни сплошные рухнувшие надежды, не иначе.
       - Нет, - откликнулась Рани, - мы определенно поедем. Позже это обсудим. А теперь давайте по домам, у меня голова пухнет.
       Ребята встали. На Рани было больно смотреть. Переглянувшись, оба поняли, что просто не хотят расстраивать друг друга лишними разговорами. Рани трогать больше было нельзя, не то взорвалась бы, как вспышка. Друг с другом разговаривать просто не хотелось, тем более, (Джон знал это), боль после развода родителей у Саксона так и не прошла, не смотря на то, что он больше не выражал ее открыто.
       Потому, они молча плелись до стоянки, и каждый молча поехал домой на своем авто, обдумывая услышанное и сказанное.
       День вышел совершенно отвратительный. Джон поймал себя на мысли, что ему бы хотелось вычеркнуть этот день из памяти навсегда.