Глава 30

  - Что произошло? Не стой здесь, заходи в дом! – стараясь перекричать шум дождя, закричал Гарри. Шлепая тапками по лужам, они забежали в дом. Джон снял толстовку, оставшись в одной футболке и оглядываясь, куда повесить.
       - Давай сюда, в комнате высушим.
       - Сынок, кто пришел? – услышали они из соседней комнаты.
       - Мам, это Джон.
       - Здравствуйте, миссис Саксон, - давя подступившие к горлу слезы, поздоровался Джон.
       Не дожидаясь, пока мать выйдет из комнаты со своим бессменным предложением чая, Гарри потащил своего гостя в комнату. Джон растерянно сел на стул, изучая зачем-то свои руки, словно впервые их видел.
       - Что случилось?

       Картины разговора с матерью снова яркой палитрой рисовались в воображении. Вот ее счастливый взгляд сменяется изумлением, а затем – недоумением. Вот она тяжело опускается на стул, качая головой, будто китайский болванчик, а из глаз ее текут горькие слезы. Вот она в кровь искусала губы, сжимая виски руками, как будто отгоняет страшное видение.
       Вот он – ее жалобный, словно у умирающего котенка, взгляд, который Джон не способен выдержать и прячет голову в подушку, как страус в песок. И ее тихое, не понимающее, едва различимое: «Как же так? Ривер – такая хорошая девочка!».
       Вот на ее губах появляется капля крови от того, что она постоянно ее кусает, и он слышит, как она горестно вздыхает, ломая пальцы, заламывая руки. Вот – истерический плач, переходящий в судорожные рыдания, и он, бросившийся ее утешать, и она, оттолкнувшая его, крича, что он поддался содомии, угрожающая усадить Саксона в тюрьму, проклясть, уничтожить, развеять пеплом по ветру. Вот она, не понимающе качающая головой, кричащая, что он не может, просто не может, любить мужчину, отвергающая все его аргументы о том, что он влюблен в ЧЕЛОВЕКА, вырывающаяся из его объятий и бьющая его по рукам. И через несколько минут взывающая к Богу одновременно с тремя просьбами – чтобы убил ее, не дав возможности смотреть на этот позор, чтобы забрал у нее непутевого сына, такого пустого, такого бестолкового, и чтобы вернул ей ее чистое, прекрасное дитя, ведь «Джонни был всегда таким хорошим мальчиком». Вот она же, перерывшая записную книжку в поисках номера врача-психиатра, она же, бросающаяся звонить в полицию, чтобы пожаловаться на растление ее дорогого сына, она же, стоящая на коленях, заламывающая руки и целующая его спутанные волосы. Одновременно вопящая: «Как же так, сыночек, за что?» и «Что же нам делать»? Она же, убеждающая выбросить эту «гормональную дурь» из головы, она же, задающая самой себе и ему вопрос, как же теперь им всем быть? И она же, сгорбившаяся, постаревшая в один миг на пару лет, с тихим стоном покидающая комнату.
       - Зачем, зачем ты ей рассказал, черт возьми? – стонет Гарри, хватаясь за голову и раскачиваясь на кровати. – Ты с ума сошел, Джон, зачем? Я же предупреждал, я говорил тебе, черт!
       Гарри начал бегать по комнате, как человек, у которого помутился рассудок, заламывая руки и кусая губы.
       - Боже, Джонни, да как ты до такого докатился, черт возьми? Как? Зачем? Почему? Я же просил немного подождать, мы сделали все, что могли, но нужно было время на твои откровения! Просто. Немного. Времени.
       Гарри сел на кровать, раскачиваясь и громко стоная.
       - Прости, но я не мог больше держать это в себе. Она моя мама. Она – мой самый близкий человек, черт возьми, она должна была меня понять! Мне тяжело носить в себе это, ну как же ты не поймешь! – полным отчаяния голосом сказал Смит.
       Гарри сел, отстукивая на столе какой-то четырехтактный ритм пальцами, кусая губы и странно дергая ногой. Если бы не то, что для заглушки разговора они включили Modern Talking, зрелище бы смотрелось весьма странно. Но с музыкой можно было списать на то, что Гарри танцует.

       Джон буквально лег на стол локтями, вспоминая снова и снова слова матери:

       - О Господи, я знала. Я еще в больнице поняла. Я чувствовала!
       - Тогда почему сейчас ты так реагируешь? Откуда столько ненависти, мама? Зачем?
       - Мой сын мужеложец, мой сын болен! – она схватила его лицо в ладони, ласково гладя побледневшие щеки. – Как мне еще реагировать, сынок?
       - Я не болен, мама, я влюблен – упрямо покачал головой Джон.
       - Да ты не можешь любить мужчину, разве ты не понимаешь? Это ненормально, ты болен! Тебе нужна помощь, сынок!
       - Я люблю ЧЕЛОВЕКА, мама! – он кричит эту фразу так, что соседи наверняка слышали. Злые слезы, выступившие тот час же из глаз, загнаны внутрь. Джон сопит, зло и сердито, не смотря на бесконечную любовь к матери, готовый броситься защищать возлюбленного в любой момент.
       Мама, раздавленная, разбитая, тяжело опускается на стул, смотря себе под ноги, взгляд ее, который она следующим адресует сыну, полон боли и разочарования, все того же недоумения и непонимания.

       - Мой бедный сынок. Ты всегда был другим. Я отказывалась верить, не хотела замечать. Думала, ты просто слишком закрыт, слишком в себе, чтобы тебе могла понравиться девочка. Думала, что вся твоя удивительная нежность – детское, ребяческое. Пройдет. Мне никогда не хватало смелости признаться себе самой в том, что мы оба знаем правду. И я теперь думаю, что я сделала не так, как допустила? В чем ошиблась?
       Вынести ее взгляд было пыткой. Джон отвел глаза:
       - Мама, ты ни в чем не виновата. И я не виноват, что моя родственная душа, моя вторая половинка заключена в теле мужчины. Мне никто не нравился до него – ни мужчины, ни женщины. Я не знал, кто я, я не задумывался о том, какой я. Но я понимаю, чем дальше, тем сильнее, что я нашел своего человека, понимаешь, мама? И я люблю его. Делай со мной все, что хочешь – прокляни, выгони с дому, расскажи отцу – но ничего не изменится.
       - У меня никогда не будет внуков, - судорожно всхлипнула мама, - никогда. Никогда.
       - Прости, - повесив голову, шепчет он, - что подвел. Прости, мам.
       Она встала. Посмотрев на него взглядом, полным горечи и сожаления, болезненной любви и страданий, покачала головой:
       - Мне нужно подумать, Джон. Я должна решить, как теперь жить. Что делать с этим.
       И ушла, подарив ему напоследок взгляд, от которого бы даже стены расплакались. Джон нет. Он оцепенел. Сидел на кровати, как каменное изваяние, перебирая веревки толстовки, а затем сорвался с места, вышел из дому.
       И вот – он сидит здесь и видит истерику Гарольда.


       - Если я подвел и тебя, прости – едва слышно, шепчет он. – Я не хотел этого, правда. Я не знаю, что теперь будет, что решит мама, не знаю, как теперь это повлияет на твою репутацию, я не подумал об этом. Я виноват. Ты прав, да. Ты во всем был прав. Прости меня, пожалуйста. Прости.
       - Моя репутация? – Гарри с недоумением посмотрел на него. – При чем здесь моя репутация?
       Он встал. Опустившись на колени перед все еще сокрушающимся Джоном, ласково погладил его по руке:
       - Джонни, мне плевать на мою репутацию. Она перестала меня интересовать с тех пор, как мы впервые поцеловались. Может, еще раньше, не знаю. Но, совершив такой необдуманный поступок, ты поставил под угрозу себя. И что будет, Джонни, если я однажды тебя потеряю? М? Ты понимаешь, что я ни секунды не смогу без тебя прожить? Если нас разлучат, если тебя отнимут у меня, я не смогу жить. Повешусь, вены вскрою, из окна выброшусь. Жить не буду. Тебе разве это не понятно? Поэтому, если ты вдруг еще кому-то захочешь рассказать о нас, пожалуйста, подумай, что ты убьешь меня, если я тебя хоть на миг потеряю. Я прошу, Джон.
       Что? Джон поднял на любимого взгляд, полный изумления. И ощутил вину за то, что ни разу не подумал о них в таком контексте. Он думал о своих чувствах, но никогда прежде не думал о том, что случится с Гарри, если что-то пойдет не так. Он даже представить не мог того, что Гарри, его Гарри, его чемпион, может сломаться, как старая табакерка, если он позволит им потерять друг друга.
       Это признание стало для Джона шоком. Он не нашел другого способа извиниться, кроме как ласковый, осторожный, полный теплой нежности, поцелуй. Нежное касание к любимым губам, по которым, кажется, текли соленые слезы.

       Гарри встал. Расстелил постель. Стащил с себя одежду, немного подумав – и трусы тоже. Лег в кровать, показывая всем своим видом, что ждет Джона рядом. Чувствуя, как дрожат от пережитого нервного потрясения руки, Джон разделся тоже, юркнув в кровать и попадая в плен теплого тела, где каждый рельеф и каждый изгиб знаком.
       - Давай попробуем уснуть, Джонни. День выдался насыщенный сегодня – Гарри ласково проводит пальцем по его щеке.
       - А что твоя мама? – с беспокойством спросил Джон.
       - Она не заходит ночью, тем более, без предупреждения. Успокойся.
       - Хорошо.
       Джон ласково коснулся губами пересохших губ любимого, закрывая глаза. Нескоро, но ему все же удалось очутиться в царстве Морфея.

       Ночью разыгралась гроза и Гарри мучил приступ страха. Джон все время ласково держал его за руку, грея своим телом, чтобы поскорее спасти из непроглядной тьмы, в которую тот погрузился.