Уроки для мальчика

Михаил Бронштейн

УРОКИ ДЛЯ МАЛЬЧИКА

Когда-то я был мальчиком и жил в своём мальчишечьем мире. Давным-давно ушло то чудное время; порой мне и самому не верится, что оно на самом деле было. Но, если было, то, разумеется, в нём были и девочки – существа загадочные, и не всегда понятные. Возможно, нас, мальчиков, они тоже считали странными. Мы росли в этом мире вместе, однако понятия, необходимые для последующей совместной жизни, в то время мы могли черпать лишь из собственного опыта, личных переживаний. Сейчас, умудрённый, как минимум, сединами, я извлекаю из памяти одно за другим воспоминания о далёком детстве. Часть воспоминаний – мои собственные. Остальное – рассказы старых друзей и знакомых – спасибо всем. Из описанных случаев складывается картина взросления мальчика, и, возможно, эти воспоминания подскажут что-то полезное нынешним мальчишкам, размышляющим о своих проблемах и поступках.
Однако я в сомнениях. Стоит ли? Более полувека отделяет мир нынешних мальчишек от моего. Получит ли сегодня мальчик что-то полезное от экскурсии туда – во времена убогих хат, полуголодных дней, родителей в повседневных трудах? В эпоху без телевидения, без компьютеров, без мобильных телефонов, дискотек и прочих прелестей современного мира?..
Скорее всего, сегодняшний мальчик примет эти заметки с искренним удивлением. А вот дед его, возможно, найдёт здесь что-то из переживаний своего детства и… и уронит слезинку.

***

Я не очень ясно помню мой первый осознанный интерес к девочкам, но в памяти чётко отложилось: что-то произошло со мной в мою четвёртую зиму.
…Я бегаю без штанов в нашей хорошо натопленной саманной хате. Нет смысла надевать единственные штаны и испачкать их, носясь по дому – так считает мама. Но в тот вечер она заставляет меня одеться, несмотря на мои протесты.
– Янкеле, – нежно говорит она. – Послушай маму. Скоро придут гости – дядя Гершель, тётя Ривка… да, и ещё твоя кузина Фейгеле! Она очень-очень милая девочка! Сегодня никак нельзя без штанов!
– Ха-ха! – отзывается папа, неся на стол графин и рюмки. – Янкеле прав – перед красивой девочкой штаны абсолютно ни к чему…
– Прекрати, Мойше! – спокойно, но громко говорит мама. – Хорошо, что ребёнок не понимает твоих непристойностей.
Я не понимаю. Плевать мне на какую-то там милую девочку. Я не хочу, чтобы меня впихивали в штаны, и упрямо реву, пока мама спокойно, сосредоточенно делает это дело, по её мнению, абсолютно необходимое. В конце концов, ей удаётся упаковать меня в штаны и утереть мои сопли и слёзы, и тут раздаётся негромкий стук в окошко. Мама отпускает меня, я ретируюсь в спальню и прячусь за дверью.
В первой комнате открывается дверь, впуская клубы пара, холод и гомон. Это любопытно, и я выглядываю из-за двери.
– Эй, Янечек! – кричит, заметив меня, огромный бородатый дядя Гершель. – Выходи-выходи! Познакомься со своей кузиной!
– Выходи, лисёнок! – со смехом зовёт тётя Ривка, расстёгивая шубу. – Иди к нам!
Между ними стоит черноглазое чудо в вязаной шерстяной шапочке. Глаза весело смотрят на меня… они просто завораживают! Но ещё больше привлекают меня щёчки кузины Фейгеле. От мороза они румяны как мои любимые яблоки! Почему-то это невольно возникшее сравнение ободряет и раззадоривает меня. Я бросаюсь к кузине. Ух ты, она намного выше меня, наверное, головы на полторы, но это неважно! Я подпрыгиваю, чмокаю кузину в правое яблоко и бегу прочь, в темноту спальни. Там я круто разворачиваюсь, слыша хохот из освещённой комнаты, снова выбегаю, подбегаю к Фейгеле, подпрыгнув, целую второе яблоко и шлёпаюсь на пол.
Взрослые хохочут. Чуть не плача, я сижу на полу, глядя на них; губы мои дрожат, слёзы вот-вот хлынут из глаз…  но Фейгеле наклоняется, поднимает меня с пола, целует в обе щеки, и… я кладу голову ей на грудь. Я таю!

***

В начале мая становится по-настоящему тепло, и у нас появляется новое развлечение. Это майские жуки, в наших краях их называют «хрущами». Эти жуки появляются внезапно в огромном количестве, у них коричневые крылышки, и они довольно крупные (в спичечный коробок влезает не больше двух). Громко жужжа, они летают в тёплых вечерних сумерках, и даже трёхлетний ребёнок, изловчившись, может сбить жука рукой, а потом найти в сухой вечерней траве и заточить в спичечный коробок. Хрущ – отличная игрушка, ведь он живой. Он шуршит в коробке, и очень забавно слушать это шуршание, приложив коробок к уху. Жук приятно щекочет кожу, если зажать его в кулаке. Но самая захватывающая игра – с летящим жуком: привязываешь одну лапку бедного насекомого к длинной нитке и, держа её конец, отпускаешь жука. Жуки летают резво, порывисто, поэтому с ними можно бегать, и даже играть в догонялки! Вот и в этот вечер ватага трёх-четырёхлетних босоногих девчонок и мальчишек с жуками носится по лужайке, окружённой деревьями, неподалёку от дома.
Я бегу наперегонки с худенькой черноглазой Томкой, моей соседкой, она живёт через два дома от нас. У неё несколько сестёр, а месяц назад появился братик. Томка бежит молча, сосредоточенно – мы поспорили, что если она первой добежит до ясеня, я сделаю всё, что она прикажет. Если же первым прибегу я, то она выполнит любое моё желание.
Её жук сильнее моего, он влечёт Томку вперёд, натягивая нитку. Она на полшага опережает меня ... на шаг ... я спотыкаюсь в траве и падаю. Нитка выскальзывает у меня из рук, жук немедленно исчезает в зелени, а я, поднявшись, вынужден плестись к ясеню, где счастливая Томка уже победно размахивает руками – вот-вот взлетит.
Я утираю нос рукавом и выжидательно смотрю на Томку. Она серьёзна, насколько может быть серьезной четырёхлетняя девочка.
– Снимай трусы, – шёпотом командует Томка.
– Нет, – отвечаю я. Я мальчик гордый.
– Мы поспорили, – тихо говорит Томка, – снимай. Так нечестно!
– А зачем? – я оглядываюсь. Никого рядом не видно.
– Не бойся, – уговаривает Томка. – Я просто хочу проверить… то ли у тебя, что у моего братика.
Я медленно опускаю трусы и поднимаю глаза на неё. Она довольна.
– Да, точно то же самое, – говорит она. – Хватит.
– Томка, – говорю я нерешительно и удивлённо, – а у тебя что, нет такого?
– Дурак! – прыскает она. – Вот, смотри…
Томка приподнимает платье и опускает трусики.
У меня даже рот открылся – там, где у меня петушок, у неё – маленькая щёлочка! Хочется спросить, но я не нахожу слов. Томка шлёпает меня ладошкой по лбу и убегает, а я остаюсь со своим вопросом в тени ясеня.

***

Франек – шустрый мальчуган, волосы у него вечно взъерошены, ему пять лет, и он живёт по соседству. Его мама умерла три года назад, когда появилась на свет его сестра Маня. Между нашими дворами глухой забор из почерневших некрашеных досок, но в дальнем углу двора из одной доски нижний гвоздь мы вытащили. Её можно отодвинуть, если хочется поиграть вместе.
Жаркий солнечный июль. Мы играем в моём дворе, в тени вишнёвых деревьев. Франек подбегает к забору, сквозь щель заглядывает в свой двор, оборачивается и подзывает меня рукой с видом заговорщика.
– Что, Франечек? – кричу я из-под вишни.
Он предостерегающе прижимает палец к губам, чтобы я не кричал, и снова машет мне рукой. Я подползаю к нему и заглядываю в щель.
– Туда, туда смотри! – громко шепчет он, качнув головой чуть вправо, в сторону входной двери в хату. – Глянь на неё!
Возле двери, на синем покрывале, брошенном на лавку, полулёжа дремлет Галька. На нашей улице молодая жена Зигмунда, отца Франека, появилась с год назад. Франек ненавидит её с самого начала, но мне тогда она очень понравилась – особенно длинные светлые волосы вокруг симпатичной краснощёкой мордашки. Впрочем, длинные волосы были сострижены почти сразу после её переезда сюда.
Теперь у Гальки платок на голове, коричневатые пятна на лице и огромный живот. Она дремлет, раскинув ноги, платье в цветочек задралось на живот, и солнце золотит рыжие кудряшки меж её бёдер.
– Волосы! – удивлённо шепчу я.
– Дура-ак! – шипит Франек. – Это пи…да-а!
– Сам дурак, – обиженно шепчу я в ответ. – Пи…да – это дырка, я знаю!
– Ну, конечно, дырка там тоже есть, – веско говорит Франек почти во весь голос. Отчего-то он становится весел и нагл.
– Не вижу… – шепчу я с неподдельным сомнением.
Франек уже трясётся от хохота. Закрывает ладонью рот, но не может сдержаться, его хохот разносится в горячем воздухе и долетает до Галькиных ушей. Она начинает лениво шевелиться, поправляет платье, подозрительно смотрит на забор, сипло выдыхает: «Пся крев!»1 и исчезает в хате. Франек хохочет ещё громче – злобно, надменно, вызывающе.
– Курва!2 – говорит он и по-взрослому ловко сплёвывает сквозь зубы.

1 Psa krev! – дословно – “Собачья кровь”, польское ругательство.
2 Kurva – (польск.) шлюха.

* * *

Спальня у нас маленькая. Две нормальные кровати вряд ли бы там поместились. У нас всего одна кровать – для мамы; а рядом детская кроватка, моя. Наш папа спит на старом скрипучем диване в первой комнате.
Обычно я всю ночь сплю беспробудно, никогда не хожу писать по ночам. Но в эту ноябрьскую ночь я неожиданно просыпаюсь. Одеяло соскользнуло, стало прохладно. Сажусь в кроватке, тру глаза и смотрю вокруг. В свете полной луны, проникающем в комнату, каждая вещь полна тайн, неведомые тени бродят по стенам, мамина постель обрела колдовской бело-зеленый цвет и… она пуста! Я в ужасе, панический страх охватывает меня – я один в этом таинственном ночном мире! Сижу молча с широко раскрытыми глазами, даже не в силах заплакать. Спустя несколько мгновений мой слух улавливает поскрипывание, доносящееся из первой комнаты.
Дрожа, вылезаю из кровати, ногами разыскиваю тапочки и боязливо крадусь к двери. Хочу приоткрыть её лишь чуть-чуть, лишь щёлочку, чтобы заглянуть туда, но, наверное, от страха, толкаю сильнее, и дверь резко распахивается. Я вижу наш скрипучий диван, на нём папа с мамой заняты чем-то непонятным. Мне кажется, они борются, давят друг друга, стараясь придушить, так же как мы, мальчишки, во время игр. Они даже не замечают моего появления у двери. Папа дышит тяжело, чуть хрипя, мама вдруг начинает стонать, и я жутко вскрикиваю от страха.
Хочется сбежать, спрятаться под мамину кровать, моё привычное спасительное убежище, но ноги не слушаются. Я так и стою, пока мама, встав с дивана, не подходит ко мне… Кажется, она хочет ударить меня, но, увидев моё искажённое ужасом лицо, она обнимает меня, берёт на руки, ласково гладит и уносит в свою кровать. Папа молча лежит на диване.
Утром я спрашиваю, а мама пытается объяснить мне, чем они с папой занимались ночью.

– Хочешь знать, Янкеле, откуда берутся дети? – спрашивает она.
– Ха! Я это давно знаю. Ты сама говорила, что… что ты нашла меня в кармане папиного пальто…
– Ты был совсем маленький, мне пришлось так сказать, – мама гладит меня по голове. – Теперь ты должен понять… Понимаешь, у папы есть семечки… я должна прийти к нему, чтобы семечки попали ко мне в живот… и там начинает расти ребёночек. Понимаешь?
– Живот растёт… – задумчиво говорю я, – как у Гальки?
– Правильно, малыш, – говорит мама.
– Понимаю, – обиженно говорю я. – Но зачем ходить к папе ночью? Мне было так страшно… Ты не можешь взять у него семечки днём?
– Днём… днём папа на работе, милый, – отвечает мама, странно улыбаясь.
Этой улыбки я не понимаю.

* * *

Полтора года спустя. Новой сестричке моего соседа Франека уже почти два года. Франек её терпит, даже любит – по крайней мере, мне он говорит именно так. Но её мать Галька… Сколько раз я был невольным свидетелем скандалов между Франеком и Галькой, его мачехой. Сколько раз я видел, что только своевременный приход Зигмунда спасал моего дружка от безжалостной порки. Однако иногда Франек получает ремня и от отца – после настойчивых жалоб Гальки.
В последнее время Франек приходит ко мне почти каждый вечер. Мы играем в шашки, и почти всегда он мрачен и молчалив. Однажды он говорит мне, уставившись в доску:
- Через месяц я сбегу. В мае. Не могу больше её терпеть.
- Да, Франечек, …а куда ты сбежишь? – любопытствую я.
- В Одессу, - коротко отвечает Франек. - Там есть училище для моряков. Если меня туда не возьмут, я проберусь на какой-нибудь корабль и уплыву. Может, в Америку.
- В Америку! – я таращу глаза. - Возьми меня с собой!
- Ты правда хочешь со мной? - Франек поднимает голову и внимательно смотрит мне в глаза. - Тебя же никто дома не мучает…
Я молчу, думаю. Мне, правда, жалко маму и папу, они ничего плохого мне не делают, и я своим побегом огорчу их. Но я так хочу в Америку!
- Я хочу с тобой, - уверенно говорю я.
- Хорошо, - Франек ободряюще хлопает меня по плечу. - Тогда ты тоже должен понемногу запасать еду… ну, сухари потихоньку суши… сало стащи…
- У нас в доме нет сала, - говорю я виновато.
- Ну… пирожки какие-нибудь, яблоки… Да, и ещё деньги!
…В здании вокзала кишмя кишат пассажиры разных мастей и возрастов, каждый со своим грузом. Одни упорно, но безрезультатно штурмуют кассы в надежде достать билеты. Другие сидят и сторожат пожитки – чемоданы, сундуки, корзины, сумки. Деревенские тётки тащат на базар свои товары, упакованные в белые простыни и перекинутые за спину, – эти тюки называют у нас «парашютами». Вокзальные воришки, приставучие цыганки, контролёры в синей форме, милиционер с кобурой на ремне и обязательным свистком в руке – всю эту толпу ничуть не интересуют двое мальчишек с мешочками, без присмотра бродящие по вокзалу.
Во внутреннем кармане моей курточки лежит старый папин портсигар – в нём полно монет, около трёх рублей мне удалось накопить из денег, которые время от времени мне дают родители. В мешочке лежит несколько сухарей, три варёных яйца, яблоко и кусок курицы, который мне удалось стащить накануне. Что у Франека – мне не известно. Мы ждём объявления посадки на Одессу. Поезд на нашей станции останавливается вечером, вероятно, родители уже волнуются... Но у нас есть цель.
Толпа, штурмовавшая кассу, теперь с тем же упорством штурмует общие вагоны поезда. Толстая проводница стоит чуть в стороне и кричит, чтобы безбилетники не лезли в вагон, потому что всё равно контролёры придут. Никто не обращает на её крик внимания. Мы втискиваемся в толпу, и она несёт нас к вагонной двери. Заметив нас, проводница орёт: «Куда это вы, шпана?!». «Наша мама уже там!» – кричит Франек в ответ, и нас вталкивают в вагон.
Кое-как мы усаживаемся рядом с женщиной с добрыми глазами. С ней едет девочка, ей годика два, наверное. На противоположном сиденье с трудом рассаживаются три деревенские тётки. Свои «парашюты» они запихивают на верхние полки. «Плохо, – шепчет Франек мне в ухо. – Некуда спрятаться». Он заглядывает в другие купе, но верхние полки везде забиты вещами.
Франек вытаскивает из кармана леденец в грязной обёртке, разворачивает и даёт девочке. Она протягивает ручку, хватает конфету и тут же засовывает её в рот.
– Ну, Маня, что надо сказать мальчику? – спрашивает её мама.
Маня живо трясёт головкой, вопросительно глядя на меня. Но у меня нет конфет. Поезд уже тронулся. Мы едем в Одессу. Издали доносится перебранка – проводница с контролёром постепенно приближаются к нашему купе.
– Иди к нам, Маня, – зовёт Франек, – иди! Мы с тобой поиграем.
– Хорошие мальчики! – говорит мама. – Поиграй с ними, Маня, а я пока достану что-нибудь покушать.
Маня слезает с маминых коленей и усаживается между нами. Франек подмигивает мне и начинает играть с Маней в «ладушки». Девочка счастливо смеётся. Тут появляется проводница с контролёром.
– Предъявите ваши билеты! – велит контролёр. Это немолодой еврей в очках в синей форме с жирными пятнами. Он проверяет билеты деревенских тёток. – Все до Жмеринки… – то ли спрашивает, то ли утверждает он.
– Да, да! – отвечают тётки. – Мы через два часа выходим.
– Ваш билет! – поворачивается он к нашей соседке. Она протягивает бумажку.
– До Одессы, – констатирует контролёр. – Дети ваши?
– Моя – девочка, – отвечает она. – Ей можно ехать без билета.
– А мальчики? – спрашивает толстая проводница.
– Я их не знаю, – говорит наша соседка.
– Мама! – внезапно восклицает Франек с притворным изумлением. – Что ты говоришь? Не бойся, мам, нам тоже можно без билетов!
Соседка испуганно смотрит на него, но Франек прижимается к ней. Маня тихонько плачет, я глажу её по головке.
– Так, мальчики не ваши… – полувопросительно-полуутвердительно говорит контролёр.
– Слава богу, не мои, – говорит соседка с улыбкой. – Хватит с меня одной плаксы.
– Мама! – кричит Франек. – Вот эту сиську я сосал!
Двумя руками он хватается за грудь соседки, она с возмущением его отталкивает. Контролёр с упрёком смотрит на проводницу. Маня уже ревёт, несмотря на мои ласки.
– Они на входе сказали, что это их мама… – неуверенно оправдывается проводница.
– Ну, и куда же вы направляетесь, байстрюки? – громко спрашивает контролёр.
– В Одессу, жидовская морда! – нагло отвечает Франек.
– Ай-яй-яй! – говорит контролёр, хватая Франека за ухо. – Мерзкий мальчишка! Но ты, – он поворачивает голову ко мне, не отпуская уха моего друга, – ты не выглядишь бездомным… на вид – домашний еврейский мальчик…
– Жидовская морда! – кричу я, чтобы поддержать друга, тогда контролёр хватает за ухо и меня. Я плачу.
Через два часа в Жмеринке выходят деревенские тётки. Мы тоже выходим – толстая проводница передаёт нас в руки вокзального милиционера.
… В июне Франек сообщает мне, что его отец Зигмунд решил отдать его в интернат, в пяти километрах от города. Это происходит в сентябре, и с тех пор мой дружок больше не появляется в моей жизни.

* * *
Мне уже шесть лет, и я в нетерпеливом ожидании чрезвычайного события. Осенью я стану школьником, поэтому родственники решают, что моя кузина Фейгеле будет приходить ко мне с февраля по май два раза в неделю. Я уже бегло читаю, но она должна заставить меня читать вслух на русском и украинском, немного обучить математике и поработать над чистописанием. Раньше всем этим занималась моя мама, но теперь у неё слишком много дел на службе.
Я в восторге от уроков Фейгеле, с трепетом ожидаю их. Нет, всё же с трепетом я ожидаю её. Она – моя первая осознанная любовь. Однажды я признаюсь маме в том, что люблю свою кузину. Мама одобряет, говорит, что да, конечно, я должен любить кузину. А мне любопытно, почему я непременно должен. Потому что она моя кузина, объясняет мне мама. Я недоволен таким ответом, возражаю, что я любил бы Фейгеле, даже если бы она не была моей кузиной. Мама смеётся. Действительно, Фейгеле славная девочка, говорит она. С женихами проблемы не будет. Это что-то новое для меня. С какими такими женихами, спрашиваю. Для чего ей жених?! Понимаешь, говорит мама, она твоя кузина, но она должна стать чьей-то женой. Моей женой, уверенно говорю я. Мама смеётся. Когда придёт время, Янкеле, ты выберешь самую очаровательную невесту в мире, говорит она. Я ошеломлён. Я плачу. Я протестую. Мне никого кроме Фейгеле не надо.
В самом деле, Фейгеле очаровательна. Ей четырнадцать лет, и у неё потрясающе густые блестящие чёрные волосы. Я видел – иногда мама причёсывала их, потом заплетала в косу. О, эта коса достаёт ей до пояса! Её бездонные чёрные глаза, маленький носик, розовые щёчки, её фигура, её нежные руки – всё это восхищает меня до глубины души. И я не понимаю, отчего больше всего меня восхищают два холмика, которые вдруг выросли у неё на груди. Мне любопытно, но спросить я боюсь.
Фейгеле приходит во вторник и четверг по вечерам. Я сижу за старым письменным столом, который папа купил где-то специально для меня, и с трудом втиснул его в спальню. Настольная лампа освещает мою заляпанную тетрадь; каждый раз я нечаянно сажаю одну-две, а то и три кляксы. Но Фейгеле терпелива. Никогда она не корит меня. Она только просит, чтобы я теперь называл её Фаей или Фаиной – так её называют в школе. Я говорю, что мне больше нравится Фая – это как фея. Хорошо, с улыбкой говорит она. Но я тоже, говорит, должен выбрать, как меня будут называть в школе. Там я не могу быть Янкеле, говорит она. Да, отвечаю, на улице меня зовут Яшкой. Это ей не нравится. Она хочет, чтобы все называли меня Яном или Янко. Хорошо, если она хочет, пусть будет так.
– Янко! – говорит она. – Мой хороший, прошу тебя, будь внимательнее! Ну, что ты наделал?! Задание выполнено замечательно, без ошибок, но посмотри – снова две кляксы! Не бери слишком много чернил на перо, или, перед тем как нести к тетради, легонько встряхни его над чернильницей…
– Прости, Фая… – эти слова я говорю только ей, а маме или папе – никогда.  – Я виноват, я постараюсь больше не ставить кляксы.
– Ну, хорошо, – говорит она. – Теперь займёмся чтением. Ты должен читать следующую главу “Айболита”.
– А я уже дочитал его до конца! – говорю я.
– Ай, молодец! – хвалит меня Фаина и гладит по голове. – Я знаю, что тебе нравится читать. Но ты ещё должен учиться читать вслух – читать надо красиво, с выражением. Что ты хочешь почитать мне?
– Фая… – говорю я, пристально глядя на её грудь.
– Что случилось? – она замечает мой взгляд и краснеет. – Не смотри так!
– Фая… – повторяю я. – Что растёт у тебя… там?
Она молчит. Краснеет ещё больше. Странно как-то смотрит на меня.
– Ну… – отвечает она наконец. – Я девочка. Растут там мои груди, как и у твоей мамы.
– Покажи, – жадно требую я.
– Зачем? – она в смятении. – Ты не должен видеть это…
– Почему? – дуюсь я обиженно. – Покажи … всего на секундочку!
– Хорошо, – говорит она. – Всего на секундочку.
Она медленно расстёгивает одну пуговку под белым воротничком школьного форменного платья. Вторую. Третью. И распахивает платье на груди. С открытым ртом я протягиваю руку и дотрагиваюсь до светло-розовой тёплой округлости.
– Нет, – говорит она строго, запахивает и поспешно застёгивает платье. – Не делай так больше! Нельзя так!
– Фейгеле! – шепчу я. – Фая! Тебе не нужен жених!.. Ты будешь моей женой!
Ей смешно. Она прижимает мою голову к своей груди. Она целует меня в макушку.
– Я твоя сестра, Янко, – шёпотом произносит она. – Мне нельзя быть твоей женой. Но я всегда буду любить тебя как сестра. Ты тоже будешь любить меня?
Я молча киваю, не поднимая головы. Слёзы текут ручьём, и мне не хочется, чтобы она это увидела.




* * *

Я – ученик первого класса. У Романа, моего лучшего школьного друга хитрые чёрные глаза, блестящие, как маслины, и чёрные курчавые волосы. Он цыган, говорит мама. Я не согласен, говорю, что цыгане приходят к нам весной и до осени живут на лугу у реки – там они ставят свой табор. На зиму цыгане исчезают, уезжают куда-то. А Роман и зимой ходит в школу.  Нет, Янкеле, говорит мама. Роман таки цыган. Несколько цыганских семей оседло живёт в городе, через две улицы за нашей, ближе к реке. Роман хороший мальчик, говорит она, и семья у него хорошая. Обычно цыгане с евреями дружбу не водят.
Это Роману пришла в голову идея записаться в танцевальный кружок в городском доме пионеров. Ему не хочется идти туда одному. Моя мама не против, и в октябре мы с Романом идём на первый урок танцев. В огромном зале с зеркалом во всю стену собралось десятка два, а, может, и побольше, детей - семилеток. Большинство – девочки. Шестеро мальчиков мнутся в стороне. Руководитель кружка – тощая высокая рыжая тётка с лицом рыбы – стоит у зеркальной стены и буравит нас оловянными глазами навыкате. Ну а мы не очень-то обращаем на неё внимание; мы изучаем друг друга. Мне нравится светловолосая девочка с красными бантами. Мне хотелось бы танцевать именно с ней. Я улыбаюсь ей, она показывает мне язык и тоже улыбается.
– А теперь, дети, посмотрите на меня! – учительница три раза громко хлопает в ладоши. Может, она и не кричит, но её речь очень похожа на отдельные выкрики. – Вы пришли сюда, чтобы учиться танцам! Учёба – это вам не развлечение! Будет вам и развлечение, и удовольствие от танцев! Но только после того как вы в совершенстве научитесь танцевать! А до тех пор – работать, работать и работать! До седьмого пота! Лодырей я не потерплю! Вот так!.. Но мальчиков слишком мало! Что делать?
Она делает паузу, продолжая буравить нас глазами. Мне даже кажется, что буравит она именно меня, но потом я понимаю, что каждый из нас чувствует то же самое.
– Это нехорошо… – говорит учительница. – Однако начнём. Первые четыре урока вы все будете танцевать поодиночке – мы будем учить основные движения. Мальчики… и девочки – позовите на второй урок других мальчиков, своих друзей. Танцы полезны каждому ребёнку! – снова орёт она. – В танце вы приобретёте осанку! И красоту движений! Вы понимаете, дети?!
– Да-а… – тихо отвечают некоторые.
Через четыре урока мы уже умеем делать “верёвочку” вперёд и назад, “подскок с поворотом”, “лебединый шаг” и ещё несколько движений. Да, умеем, но по-разному. Я вижу наше отражение в зеркальной стене и с разочарованием понимаю, что, несмотря на мои добровольные дополнительные тренировки дома, Роман выполняет все эти движения намного лучше меня. Ловко, красиво, грациозно. Главное – грациозно. Это слово не устает повторять наша учительница. Роман – её любимчик. Вот и сейчас она говорит:
– Смотрите, дети, как Роман делает “верёвочку” назад! Молодец! Чтобы каждое ваше движение, каждый ваш жест стал выразительным, вы должны душу свою вложить в эти движения и жесты! А ты, Янко, ты себя видишь?
Я угрюмо киваю головой. Я знаю, что она сейчас скажет. Что моя душа бродит где-то в другом месте, а не здесь – поэтому моя “верёвочка” такая неуклюжая. Я не знаю, где бродит моя душа. Впрочем, и Роман не знает о своей – он говорил мне. На самом деле всё просто: у него способностей к танцам больше, чем у меня; у него и папа замечательно танцует.
– Хорошо, дети! – говорит учительница. – Сегодня вы начинаете танцевать в парах. Каждый выбирает себе партнёра сам, я разрешаю!
Я подхожу к Свете, блондинке с бантами.
– Потанцуешь со мной? – спрашиваю.
– Не знаю… – она смотрит в пол. – Попробуем.
Мы пробуем. Вместе с другими парами мы начинаем танцевать по кругу. Краем глаза слежу за соседней парой – это мой друг Роман, который с привычной лёгкостью ведёт стройную рыжеволосую девочку. Я держу Свету за руку, затем беру её вторую руку – мы должны танцевать вприпрыжку, глядя друг на друга. У Светы пухленькие мягкие ладошки, очень приятно держать их в своих руках…
– Стоп! Стоп! – кричит учительница. – Ну что ты делаешь, Янко?! Ты забыл, что тебе надо танцевать? Танцевать, а не прыгать как заяц! Роман! Твоя партнёрша… Элиза?
– Да, Элиза, – говорит рыженькая.
– Так, Элиза, ты хорошо танцуешь – попробуй танцевать с Янко! Может, его душа вернётся сюда! А ты, Света, потанцуй с Романом! Он тебе поправит движения! Получится красивая пара!
Элиза нехотя идёт ко мне и протягивает мне свои худющие руки. Она старается не смотреть на меня во время танца; она нарочно подпрыгивает так, что я невольно спотыкаюсь. А Света и Роман танцуют прекрасно. Он что-то говорит ей, буквально пару слов, она ставит ноги немного по-другому – и в их совместных движениях возникает гармония. Света смотрит Роману в глаза и радостно улыбается.
С того дня я больше не учусь танцевать. С Романом я не ссорился, но наша дружба как-то идёт на убыль. Впрочем, со второго класса Роман больше не ходит в нашу школу. Летом отец показал его в Москве какому-то своему другу из цыганского театра. Роман очаровал артистов, и его приняли в спецшколу при этом театре.
И Света, девочка с бантами, тоже исчезла из моей жизни.

* * *

Я блестяще окончил начальную школу, и перешёл в пятый класс с похвальной грамотой и отличной характеристикой, выданной моей первой учительницей. Теперь в нашем классе несколько учителей по разным предметам. К этому надо привыкать, ведь у каждого учителя свой характер. На наши головы свалились не только новые предметы, но и разные манеры поведения, разные требования в течение одного дня. Но изменилось не только это. Сменилось около трети нашего класса; вместо одноклассников, которые по различным причинам ушли из школы, в классе появились новые девочки и мальчики. Двое из них особенно интересуют меня.
Марина Цхай. С ней я сижу за одной партой. Таких девчонок я раньше не встречал. От своего отца корейца, неисповедимыми путями попавшего в наш городок, она унаследовала кроткие восточные глаза, маленький рот, круглое лицо и прямые иссиня-чёрные волосы. Однако глаза у неё серые – от русской мамы, и это особенно восхищает меня! Одетая, как и все девочки, в коричневую школьную форму с чёрным фартуком, она всё-таки сильно отличается от всех девочек в классе. Может, мне это только кажется, потому что я влюблён в неё с первого дня, когда нас посадили за одну парту. Само собой, я ничего не говорю ей о своих чувствах, хотя очень хотелось бы…
Эдик Семененко. Бойкий, даже чересчур бойкий мальчик с глазами пройдохи. Его любознательный нос вынюхивает всё интересное намного раньше, чем это доходит до других мальчиков. Волосы у него вечно взъерошены, на его форме не бывает ни пятнышка только в понедельник с утра, после маминой воскресной стирки. К концу дня на ней постепенно появляются: грязь – со двора, жирные пятна – из буфета и чернила – из класса. Эдик – неутомимый выдумщик, и все его затеи плутовские. Это он придумал шутку – пи;сать в чернильницы во время переменок. Само собой, чернила для письма больше не годятся и пахнут соответственно. Это он вдохновляет всех пацанов на пиратскую игру – устраивать сабельные бои на палках в школьном дворе во время перемен и оставлять побеждённого привязанным к дереву. Это он подбил нас на спор тайком дёргать девчонок за косички… Мне нравятся его проделки, ведь они и мне добавляют недостающей пока смелости.
Зимой Эдик придумывает новую игру. Какое-то время я отказываюсь в неё играть.
Гардероб для наших пальто, шубок, курток и шапок находится в подвальном этаже школы. Одежду охраняет вахтёрша баба Фрося. Наши девочки на переменах частенько ходят в гардероб, чтобы взять платочек или пирожок, забытый в кармашке. В полумраке подвального этажа, под лестницей Эдик устраивает засаду из двух-трёх мальчишек. Они нападают на девочек, когда те возвращаются из гардероба, – суют руки под юбки. Эдик верно рассчитал, что мальчишки должны атаковать только девочек из нашего класса – чужие девчонки сразу могут пожаловаться. Все девочки нашего класса, естественно, более развиты – они и выше ростом и сильнее мальчишек своего возраста. По словам Эдика, большинство из них молча отбиваются и убегают, так что некоторым из нападавших достаются болезненные щипки и тумаки. Но самым ловким удалось потрогать девчоночьи бедра.
В этой затее я не поддерживаю Эдика и его команду. Папа мне всегда говорит, что обидеть девочку может только последний мерзавец – я это его предупреждение кожей чувствую. Но Эдик настаивает. Ну, один разочек, и всё. Иначе, грозится он, все мальчишки нашего класса объявят мне бойкот. Угроза действительно серьёзная, и я соглашаюсь. На один-единственный раз.
И вот мы втроём сидим в засаде под лестницей. Я ничего не вижу за спинами Эдика и толстяка Витьки. “Готовьтесь, идёт!” – шепчет Эдик. Спустя секунду он машет рукой, и мы торопливо вылезаем из-под лестницы. Эдик и Витька выскакивают и нападают первыми, я – за ними. И вдруг я застываю на месте. Девочка, на которую мы напали – Марина! Наверное, девочки уже предупреждали друг друга о нашей игре, не похоже, что Марина напугана. Она ловко даёт пинка первому из нападающих, хватает и с силой дёргает за волосы второго… А потом Марина замечает меня. Глаза её округляются, она садится у стены, и, опустив голову, плачет. “Атас!” – шёпотом командует Эдик и бежит с Витькой наверх по лестнице. “Беги-и!” – кричит он громко уже сверху, специально для меня, но я стою оторопело. Марина плачет, всхлипывая, задыхаясь – так плачут только от большой боли или обиды.
Я не знаю, что мне делать. “Марина… – шепчу я, – Мариночка… я никогда… никогда …” Смотрю на неё, чувствую, что слёзы текут и по моим щекам. Она поднимает голову, смотрит на меня, потом протягивает мне руку. Я понимаю, помогаю ей встать. Носовым платком Марина вытирает мне слёзы, и мы, рука в руке, идём наверх.
“Знаешь, что, – говорю я Эдику. – Больше мы в это не играем!” “Жених сраный!” – он корчит рожу и издаёт неприличный звук. Драки не избежать. Хватаю его за куртку, он ловко заезжает мне кулаком по носу. Но я тут же, изловчившись, наношу ответный удар в нос. Добродушный силач – учитель физики, войдя в класс, находит нас в углу с окровавленными носами, хватает за воротники и растаскивает в стороны. “Ну что, петухи, успокоились? – спрашивает он, глядя на нас сверху вниз. – Ладно. Идите к умывальнику и приведите себя в порядок. Даю вам пять минут!”
Потом я несколько раз захожу к Марине в гости, угощаюсь вкуснейшими пирогами её мамы. И она приходит ко мне, однажды я даже знакомлю её с моей кузиной Фаей. Оказывается, у нас много дел, которые надо обсудить, и мы разговариваем… Наша дружба заканчивается внезапно. Маринин папа – офицер, в конце весны его отправляют служить в Среднюю Азию. Оттуда, из Душанбе, осенью приходит её письмецо. Одно-единственное.

* * *

С седьмым учебным годом приходят две нежданные беды.
Уроки геометрии в нашем классе ведёт сама директриса – суровая и безжалостная толстушка Анна Викторовна. Мне она нравится, так как, несмотря на её чрезмерную требовательность, бескомпромиссное отношение к нашим грешкам, в том числе, и к моим, преподаёт она живо, ей удаётся удерживать наше внимание и постоянно нас загружать, так что уроки проходят быстро. Полагаю, что Анне Викторовне я тоже нравлюсь, порой она даже не обращает внимания, когда я, сделав задание быстрее одноклассников, тайком читаю, пряча книгу на коленях под партой.
Вот она произносит моё имя. Меня вызывают к доске объяснять решение новой задачи. А я выйти не могу. Минуту назад я обнаружил, что петушок в моих штанах почему-то увеличился и затвердел. Ощущение приятное, но хлопотное. Тайком, чтобы Майя, моя соседка по парте, не заметила, смотрю под партой на свои колени. Картина ужасающая: левая штанина заметно распухла. Засовываю руку под парту и пытаюсь заправить всё на место. Не получается.
– Гольдфарб! – сурово повторяет Анна Викторовна. – Долго ты собираешься испытывать терпение класса? Прошу к доске!
– Я… я не могу… – говорю, чуть приподнимаясь из-за парты, чтобы ничего не было заметно.
– Извини, Гольдфарб, не понимаю причины, – спокойно и сурово говорит мне директор.
– Я тоже… я не понимаю задания, Анна Викторовна, – пытаюсь найти оправдание.
– Прекрати, – безжалостно и резко отвечает она. – Пять минут назад я видела решение в твоей тетради. Иди к доске и объясни своё решение классу.
Одноклассники в недоумении смотрят на меня, некоторые уже улыбаются в открытую.
– Ты что, к стулу прирос? – спрашивает Анна Викторовна, и её спокойный голос каким-то образом действует на меня. – Что происходит, Гольдфарб?
– Я сейчас… – дважды кашлянув, говорю я и чувствую, что моя штанина снова в порядке. Делаю глубокий вдох и выхожу к доске.
Но это далеко не первый взбрык моего дружочка! С этих пор он твердеет помимо моей воли, по непонятным мне причинам, как раз в самые неудобные для меня моменты…
Вторая беда ещё более мучительна. Меня мучают ночные пробуждения. И каждый раз причина в том, что во сне я чувствую какие-то конвульсивные движения своего дружка. А проснувшись, всякий раз обнаруживаю в трусах какую-то вязкую жидкость. Мне страшно. Не знаю, что делать. В первый раз мне удаётся проскользнуть в прихожую, не разбудив маму в спальне и папу в большой комнате. В прихожей стоит умывальник; я торопливо мою бёдра, стираю и выжимаю трусы и, сразу надев их на себя, так же бесшумно возвращаюсь в свою кровать. Однако во второй раз мама просыпается, услышав мои шаги.
– Что с тобой, Янек? – теперь она уже не называет меня Янкеле, моё детское имя почти совсем улетучилось из нашего дома.
– Ничего страшного, мам, – шепчу я. – Пить хочу. Пойду водички попью …
– А-а… – она поворачивается на другой бок. – Только не шуми, не разбуди папу…
Эти две беды достают меня. Спросить о причинах этих бед папу или маму я, честно говоря, стесняюсь. Тем более – нашего школьного врача. Проходит около двух месяцев, прежде чем, набравшись храбрости, я спрашиваю об этом своего соседа и друга Моню, который недавно вернулся из большого города. Моня на полтора года старше меня.
* * *

Моня – красавец. Выше меня ростом, стройный, мускулистый, он уже несколько лет занимается тяжёлой атлетикой. У него пышная рыжая шевелюра, голубые глаза и лицо, обильно усеянное веснушками. После восьмого класса он успешно сдал экзамены в радиотехнический техникум. Техникум находится в большом городе, в двухстах километрах от нашего городка. Моня живёт в общежитии, сейчас он приехал домой на каникулы. Уже две девочки из нашего класса просили меня познакомить их с Моней. Он охотно соглашается, разумеется, говорит, ему надо кого-нибудь на каникулах.
Как-то вечером, когда мы вдвоем прогуливаемся по нашей улочке, я решаюсь рассказать Моне о своих тайных напастях. Начинаю с первой.
– Ха! – на его лице удивлённая улыбка. – Палочка твоя уже работает! Ты становишься мужчиной, парень! Поздравляю! К тому же, это у тебя очень рано – ещё раз поздравляю!.. Мой начал вставать, когда я был на полгода старше тебя …
– Но что же мне делать, Моня? – я с трудом сдерживаю слёзы.
– Радуйся, – коротко отвечает Моня. – Радуйся, но учись управлять им. Он должен вставать только при определённых условиях.
– При каких? – интересуюсь я.
– Ну… – Моня на секунду задумывается. – Кстати, поллюции у тебя уже были?
– Что? – переспрашиваю удивлённо.
– Ну, поллюции … когда сперма ночью выпрыскивается тебе в трусы…
– Ну да! – выкрикиваю, обрадованный тем, что теперь я знаю название своей второй беды. – Но… это нормально?
– Понятное дело, нормально, – авторитетно произносит Моня. – Это значит, что ты уже взрослый. Бабу уже поимел?
– Как… как я могу иметь бабу?.. – я не понимаю вопроса.
– Ну, ребёнок! – беззлобно смеётся Моня. – Я спрашиваю, ты уже трахался?
– Нет… – говорю. По выражению его лица догадываюсь, что моё “нет” – это позор.
Моня задумывается. Мы неспешно идём по нашей улочке. Прохожих нет, улочка совсем безлюдна. Но впереди видна какая-то фигура, идущая навстречу нам. Подойдя поближе, узнаю – это же Надя, она из кирпичного домика, более престижного, чем наши саманные хаты. От её дома до моего - метров сто всего. Наде семнадцать, она уже работает на кондитерской фабрике.
– Вот кто нам нужен! – объявляет Моня. – Сейчас всё уладим. Надя, – зовёт он девушку, – ты не слишком торопишься?
– Ну, может, и не слишком… – улыбается ему Надя. – Просто решила прогуляться перед сном. – На ней спортивные штаны, белая кофточка и ветровка. Волосы её слегка растрёпаны, лучи заката живо играют на нарумяненном лице, серые глаза полуприкрыты в улыбке. – Так чего ты хочешь, красавчик?
– Отойдём в сторонку, – предлагает ей Моня.
Втроём мы отходим в тень огромной акации на краю сада перед чьей-то хатой. Моня деловито оглядывает девушку.
– Надюш, – говорит он, – это мой юный друг Яшка, – знаешь его?
– Конечно, знаю, – улыбается Надя. – Но он слишком мал для меня.
– Надюш, хочешь – верь, хочешь – не верь, – говорит Моня, ни капли не стесняясь, – но Яшка до сих пор не видел женщину.
– Правда, Яшка? – удивляется Надя. – В чём проблема?
– Правда, правда, – говорит Моня вместо меня, пока я от удивления не могу вымолвить ни слова и жду развития событий. – Покажи ему, прошу тебя. – Он вынимает из кармана рублёвую бумажку. – Это мой тебе подарок, парень, – говорит он мне.
Надя берёт бумажку, бережно кладёт её во внутренний карман курточки и, весело глядя на меня, спускает с себя штаны. Я закрываю глаза и тут же широко распахиваю их. Я вижу белый, как бы фарфоровый живот. В низу живота рыжеватые волосы треугольником. Отчего-то картина эта приводит мою палочку в возбуждение. Моня, глядя на мои штаны, весело комментирует:
– Вот это и есть основное условие, Яшка. – Дрын твой хорошо реагирует на голую женщину.
Надя лениво поднимает штаны и собирается уходить.
– Не торопись, – говорит Моня. – Ты не могла бы сейчас дать ему? Ну, сделай его мужчиной.
– Не-е, – говорит Надя. – Я новичкам не даю. Даже за деньги. Они же быстро кончают. Мне ведь тоже надо поиметь с этого хоть какое-то удовольствие.
– Тогда, может быть, ты могла бы отсосать… – предлагает Моня. – И это годится.
– Пять рублей, – говорит Надя деловито.
– У тебя есть пять рублей? – спрашивает меня Моня.
– Нет… – отвечаю. Я смущён, потрясён. Так запросто она принимает всё, что предлагает Моня! Даже дрын мой успокоился, съёжился, спрятался в глубине штанов.
– И у меня нет, – говорит  Моня. – Тогда в другой раз…
Надя молча сплёвывает в сторону и уходит. Моня чешет затылок.
– Ну, и как же нам решить твою проблему? – спрашивает он сам себя.
Я не отвечаю. Смотрю на его веснушки, отсвечивающие в лучах заката. Я подавлен. Наверное, я никогда не смогу вести себя так, как Моня в отношениях с женщинами.
Однако Моня таки что-то придумал. Хватает меня за рукав, тащит в свой двор, сажает меня на траву за сараем и садится рядом.
– Снимай штаны, – командует он тихо. Я в нерешительности, тогда он начинает медленно снимать свои. Мне приходится делать то же самое.
– Ага, – говорит он. – Теперь зажми свою пипиську в кулак и подрочи её, пока не затвердеет. Вот так. Он показывает на себе, я повторяю за ним, несколько движений рукой – и я чувствую изменения в кулаке. Моня разжимает свой кулак.
– Вот, глянь-ка, – заявляет он гордо. – Теперь покажи свой.
Я нерешительно разжимаю кулак. Моня ошеломлён.
– Эй, парень! – восклицает он негромко. – С тобой опасно тягаться, если речь идёт о бабах. Добрая штука! Зажми-ка его снова в кулак и подрочи.
– Зачем? – по выражению его лица понимаю, что сказал глупость.
– Три, три, – подбадривает. – Увидишь.
– Ну как? Нравится? – спрашивает он с видом заговорщика.
– Нравится… – неуверенно отвечаю, – но, Моня…
– Понимаю, Яшка, – назидательным, успокаивающим тоном произносит Моня. – По-научному это называется мас-тур-бация. Естественно, трахаться приятнее – в десять раз приятнее! Но для этого требуется женщина. А женщины любят деньги. Когда у тебя будут деньги, появятся и женщины.
– Но говорят, что по любви они тоже… – пробую возражать я.
– Правда? – Моня недоверчиво щурится. – Ну, может, и по любви тоже… Но поверь мне, парень, – даже с любовью деньги им нужны. Кстати, некоторые даже сами готовы платить… на них не обращай внимания. Есть и такие, ими мы, мужчины, пренебрегаем. Ну, такие… уродины, с дефектами… Понимаешь?
– Не знаю… – тихо отвечаю я. – Я читал про любовь. Много читал. Любовь, это здорово. Я хотел бы, чтоб у меня была любовь.
– Дурак ты! Но я тебе завидую, – говорит Моня, помолчав немного. – Я-то уже разочаровался в этом. Ну, пускай тебе повезёт в любви. А пока не бойся себя самого – найди укромное местечко и занимайся этим делом. Но не часто, иначе потом с женщинами не сможешь… Ну… разик, два раза в неделю, и хватит. И проблем твоих не будет.

* * *

Моё пятнадцатилетие приходится на конец июня. Позади восемь лет учёбы, семь серьёзных экзаменов. У нас выпускной бал. Потом больше половины учеников из каждого класса уйдёт в ПТУ. Из оставшихся сформируют девятые классы; говорят, что нам добавят учеников из городской восьмилетки. И новые классы будут совсем другими: новые люди – друзья ли, враги – поживём, увидим.
Но в этот вечер все мы пока ещё вместе. Аттестаты уже получены. Уже сказаны наши слова благодарности и напутствия учителей. Уже вручены учителям букеты свежих цветов… После небольшого праздничного застолья наши благоразумные родители оставляют нас потанцевать в спортзале, украшенном шарами, гирляндами, рисунками, цветами. Мы танцуем. Впервые в своей жизни, танцуя с девочками, я чуть смущённо, но всё же, обнимаю их. Это просто восхитительно! Все девочки из нашего класса уже почти полностью сформировались; они очень соблазнительны в форменных платьях с нарядными белыми фартуками. Фигуры у них женственные – “как гитары”, говорит Алик, мой нынешний друг. И у них – груди! Глаза их сияют маняще, хотя не только нас, даже их самих это немного смущает. Пока.
В конце концов, за несколько дней до бала директриса решила предотвратить возможные последствия нашего сближения. “Предупреждён – значит, вооружён”, – сказала она, пригласив городских врачей, которые провели специальный урок – отдельно для мальчиков, отдельно для девочек. Не знаю, о чём там шла речь у девочек, а нам, мальчикам, какая-то старушенция мерзким скрипучим голосом расписывала “опасность случайных контактов” и симптомы различных вензаболеваний.
Но мы танцуем – ведь танцевать нам не запрещено. Из-за моей нынешней любви по переписке у меня нет никаких предпочтений, и я танцую со многими девочками, но в основном – со стройной блондинкой Зиночкой. Возможно, из-за того, что она прощает мне неуклюжие движения и не отстраняется при случайном соприкосновении наших тел. Около полуночи дежурные учителя объявляют об окончании бала. Мы расходимся, провожая наших девочек. Я иду с Зиночкой, Алик – со своей пышечкой Стасей. Мы идём вчетвером по ночным улицам почти без фонарей, по улицам, окутанным сладким запахом душистого табака, который все сажают во дворах. Алик – с краю, обнимая Стасю за плечи. Мне везёт больше – ведь я иду между Стасей и Зиночкой, держа обеих девочек за талии. Я счастлив, но какое-то болезненное предчувствие уже гложет меня. Несколько хат остаётся до Зиночкиного дома, и она просит меня убрать руку. Может, отец уже вышел из дому, ожидая её прихода. Ладно, руку убираю. Однако мне хватает смелости поцеловать её в щёку. Мне кажется, Зиночка принимает мой поцелуй с некоторой опаской. Подходим к её хате, отец действительно стоит у двери с фонарём в руке. “Доброй ночи”, – говорю я, он что-то ворчит в ответ. Алик и Стася идут своей дорогой.
Почти возле нашего дома чувствую, что еле передвигаю ноги. Кажется, из-за того, что мои брюки намокли, и низ живота болит. И тут приходит невероятная идея. Отойдя чуть в сторону от тропинки, останавливаюсь в темноте двора, за любимой вишней. Достаю своего дружка – он влажный и вялый, словно тряпочка. Долго, исступлённо тру его до затвердения, до завершающей струйки в темноту ночи, и, почувствовав неимоверное облегчение, иду домой.
На следующее утро ощущаю непонятную боль на поверхности члена, и, изучив его, вижу на нём две царапины. Это пугает, хочу сразу же идти к врачу, но сегодня воскресенье, придётся терпеть. В понедельник всё же иду к двери, на которой висит табличка “дерматолог-венеролог”. Доктор тощ, носат, смотрит с любопытством.
– Что, парень, уже проблемы? – с особенной, докторской радостью говорит он. – Штаны – вниз!
Подчиняюсь. Он внимательно изучает мои ранки, зачем-то приказывает повернуться и наклониться, затем разрешает надеть штаны, и что-то пишет в моей карточке.
– Когда в последний раз был половой контакт? – спрашивает он, не поднимая головы.
– М-м-м…
– Я тебя спрашиваю, парень, когда в последний раз сношался? – он поднимает голову, изучая моё смущение.
– Не-едели… две-три тому назад… – выдавливаю в ответ.
– Ага, – удовлетворённо говорит врач. – Значит, никогда. Как я и думал. Не ври специалистам, парень. Вот – возьми рецепт, купи мазь для ранок. Через три дня всё пройдёт. Но запомни хорошенько: руки всегда должны быть чистыми. Понимаешь?
– Да, понимаю… – сам я себя не вижу, но, наверняка, я красный по самое темечко.

* * *
Любовь по переписке, которая длится уже два года, крепнет с каждым днём. Наверное, легче любить объект, удалённый на две тысячи километров, то есть фактически любить свою мечту. Вита – моя мечта.
Она живёт в пригороде Вильнюса, в уютной квартире многоэтажного дома с папой – известным учёным и мамой – учительницей. Она любит поэзию и музыку. Всё это Вита рассказала мне в первом письме, в которое вложила и свою фотографию. Фотография, конечно, чёрно-белая, но, глядя на неё, в своих мечтах я очень чётко представляю себе её голубые глаза, шёлковые волны её густых светлых волос, её манящие улыбкой алые губы…
Наша переписка интересна нам обоим. Вита очень живо рассказывает мне о своих двух котах, о семейном дачном доме с десятью яблонями, о поездках в столичные театры с папой и мамой … Я в ответ пишу о только что прочитанных поэмах Блока и Есенина, рассказываю о своих музыкальных предпочтениях, иногда даже отправляю какой-нибудь свой стишок. Она хвалит и ободряет – о да, она умница! Она на полгода старше меня, но это не важно. Мечтаю увидеть её.
Долгожданная встреча происходит летом. После окончания девятого класса я нахожу временную работу и с радостью соглашаюсь поехать с учителем в какой-то летний лагерь в Литву. Родители мои раздумывают, отпускать меня или нет, потом уступают уговорам учителя. Даже не знаю, как мне отблагодарить их за те две недели счастья…
Вита даже обаятельнее, чем я себе представлял. Мы поём – и её звонкий голос для меня изумительная поддержка. Её суждения почти всегда точны, но не навязчивы. Её рассказы интересны мне, взаимно – её интересует моя болтовня. Конечно же, лишь для такого благодарного слушателя во мне забил какой-то таинственный неисчерпаемый источник – я даже не представлял, что у меня в голове хранится такое количество стихов, историй и шуток. Наши вечерние прогулки у тихого лесного озера – что-то ранее неизведанное для меня. А она чувствует то же самое?
Наш четвёртый вечер, мы сидим на моей куртке, брошенной на траву, я целую её в щёку. Вита поворачивает свою очаровательную головку и внимательно смотрит на меня. Звёзды отсвечивают в её глазах, эти отблески как будто зовут меня. Губы у неё мягкие и пахнут какой-то сладкой травой. Это мой первый настоящий поцелуй, я даже слегка начинаю дрожать, и душа моя парит надо мной. Словоохотливость моя куда-то улетучилась, исчезла, теперь я не знаю, надо ли что-то говорить, и если надо, то что именно? И я говорю просто:
– Вита, я люблю тебя…
– Дурачок… – отвечает она. – Тебе только кажется.
– Нет! – пылко шепчу я ей. – Вовсе нет! Я никому раньше этого не говорил…
– Янек… – шепчет Вита, и я получаю от неё ещё более пылкий поцелуй. – Янек, конечно, ты замечательный мальчик, никогда ни с одним мальчиком я так не дружила… Но мой папа говорит, что надо проверять свои чувства какое-то время…
Она целует меня ещё раз и медленно, вежливо – чтобы не обидеть меня – отодвигается на несколько сантиметров в сторону. Подозреваю, она почувствовала, что происходит в моих штанах, но, надеюсь, в темноте не заметила этого. Однако мой вопросительный взгляд ей как-то удаётся поймать.
– Янек, – шепчет она, – я всё знаю о мальчиках. Мама мне рассказывала… предупреждала меня…
– Правда? – моё удивление искреннее, и почему-то ей от этого становится весело. -  А я никогда не мог бы представить себе разговор с отцом, тем более с мамой о таких проблемах.
– Правда, правда… – Вита уже смеётся. – Пойдём, – говорит она, поднимаясь с куртки. – Бабушка уже, наверное, беспокоится.
Всю ночь меня баюкают какие-то фантастические сны. Несколько раз я просыпаюсь, чтобы обнаружить себя в той же комнате, где кроме меня спят мой учитель и двое других мужчин. Мои сны и эта комната никак не соотносятся, я падаю на подушку, и вновь погружаюсь в свои фантазии.
Утром встаю не выспавшимся, но какое-то новое счастье уже свило гнёздышко у меня в груди. Здороваюсь с соседями по комнате, бегу к умывальнику, потом обратно в комнату оставить полотенце, и – вниз по лестнице, чтоб поскорее встретить Виту в столовой. Но вижу её раньше – она вон там, снаружи, стоит и улыбается мне, там, около клумбы! Стремлюсь к ней, совсем забыв о стеклянной входной двери! Удар. Десятимиллиметровое стекло разбивается, осколки разлетаются вокруг, а я падаю вперёд, почти что к ногам Виты. Ничего страшного… только немного кружится голова, да из разбитого носа сочится кровь.
– Янек, дурачок мой! – её лицо приближается к моему, она приподнимает мне голову обеими руками и целует меня. А я… я как будто снова проваливаюсь в свой сон.
* * *
Последний год учёбы. Нам, десятиклассникам, как считают и настоятельно советуют родители и учителя, необходимо с двойным усердием совершенствовать свои знания. Ведь весной нас ожидают не только самые серьёзные, последние экзамены в школе, кроме них предстоят ещё более серьёзные – вступительные – для тех из нас, кто захочет продолжить учёбу. Однако мне кажется, что всем нам сейчас чихать на советы взрослых. Нас больше заботят другие развлечения. Для меня – это чтение научно-фантастических романов и стрелковый клуб, где в последнее время я добился больших успехов. И ещё танцы. Некоторые уже ходят на танцевальные вечера в городских домах культуры, но мне они не нравятся – там слишком накурено, публика, на два-три года старше нас, приходит в основном пьяная… К счастью, директриса разрешила два раза в месяц – по вечерам в субботу проводить танцевальные вечера для старшеклассников прямо в школе. На эти вечера я хожу постоянно. Зачем? Ну… просто для того, чтобы быть среди своих.
Вита пишет мне каждую неделю, и каждое её письмо – праздник для меня. Своим аккуратным почерком она заполняет три, и даже четыре листа с обеих сторон! На этих листках – её переживания, размышления и слова нежности, обращённые ко мне. А я своим безобразным почерком пишу ей ответы регулярно, но покороче, иногда лишь очередной стишок, посвящённый ей.
Оба мы мечтаем о новой встрече, но… но такая любовь по переписке не мешает мне чуть-чуть интересоваться нашими городскими девчонками. Стыд и угрызения совести терзают меня, когда порой, после танцев, мне удаётся сорвать парочку поцелуев на прощание. Но – стыд и угрызения совести приходят потом, а момент поцелуя так сладок!
Мы с другом Аликом провожаем после танцев двух девочек, живущих в другой части города. Зимний вечер как нельзя лучше подходит для неторопливой прогулки: морозец, полная луна, редкие тихие снежинки медленно кружат вокруг нас, плавно опускаясь на землю. Так, болтая, шутя и смеясь, мы вчетвером оказываемся в квартале, где живут девочки. Там, на тёмной узкой улочке, освещаемой лишь луной, поджидает засада. Четверо, нет – даже пятеро парней нашего возраста появляются из-за поворота и преграждают нам путь. Мы с Аликом обмениваемся взглядами – намерения этой компании понятны.
– Ну, здорово! – говорит с издевательской улыбочкой один из парней, как видно, вожак. – Угостите добрых людей сигаретками.
– Нет сигарет, – отвечаю резко. – Мы не курим.
– Нет, так нет, – роняет парень с ещё большей издёвкой. – Ну, девчонки свободны. А вы – кто вам разрешил гулять по нашей улице?
– А что, улицы уже продают? – спрашивает Алик.
Тем временем наши девочки проходят мимо компании и спокойно продолжают путь. Нормальное поведение в такой ситуации…
– Продают – не продают, а улица наша! – рычит парень. – Надо платить, раз уж пришли сюда.
– Не наглей, парень, – говорю миролюбиво. – Город – для всех…  Дай пройти.
– Так ты сказал, для всех? – ржёт он. – Послушайте, пацаны! Этот недоносок хочет доказать нам, что мы не хозяева на нашей улице!
 “Пацаны” протестующе рычат. Замечаю, что двое из них уже вынули из карманов что-то поблёскивающее. Карман, куда засунул руку вожак, тоже подозрителен.
– К забору, – тихо говорит Алик, и мы отступаем на пару шагов в сторону забора из штакетника, чтобы спины наши были защищены.
– Хе-хе-хе, ну и смельчаков мы сегодня поймали, пацаны! – ржёт парень. – Они даже не уважают нас! Нехорошо…
Наконец он вынимает руку из кармана. В руке у него чугунный колосник. Алик подмигивает мне, и мы с ним одновременно с треском выламываем по одной штакетине из забора. Теперь мы вооружены, и парни озадачены.
– Ну, гады! – вдруг вскрикивает вожак, чтобы подбодрить дружков. – Гляньте, они поломали мой забор! Бей их!
Но дружки не торопятся. Никому из них не хочется отведать штакетины, возможно, с гвоздями. Вожак всё же находит выход из положения. Отпрыгнув в сторону, он тоже выдёргивает штакетину из забора и, размахивая ею налево и направо, идёт к нам. Алик ловко бьёт его по руке, и штакетина падает на землю. Я что-то кричу и молочу штакетиной по воздуху, так что “пацаны” разбегаются в стороны. В конце концов из-за шума просыпается настоящий хозяин забора. По двору с палкой в руках бежит тучный высоченный мужик, изрыгая самые страшные матюги.
– Атас! – кричит вожак и нападавшие стремительно исчезают в темноте, а мы бежим в другую сторону.
– А как же девочки? – спрашиваю, когда мы останавливаемся.
– Какие девочки? – переспрашивает Алик и улыбается.

* * *

Приближающиеся экзамены и последующие прощальные торжества в школе меня не слишком заботят. Мои мысли вращаются вокруг майского турпохода. Туда, на Игналинские озёра, я непременно собираюсь поехать. Несколько халтурок – и денег на поездку достаточно. Разумеется, еду я, чтобы встретиться с Витой.
Хотя и сам по себе лодочный поход очень занятный. Прежде всего, отличная компания – несколько десятков молодых людей. Днём они с воодушевлением сидят на вёслах, на привалах с удовольствием поглощают пищу, страстно поют у вечернего костра, и вообще – дружелюбны и добродушны. Погода замечательна – ни большой жары, ни затяжных дождей. Природа прекрасна – весна, всё вокруг просыпается. Зелень лесов и лугов свежа. Журавли заняты строительством гнёзд. Рыбки пляшут в тихой озёрной воде. И мы, с нашей чистой весенней любовью. Надо будет потом сказать моему другу Моне, что я всё-таки везунчик…
– Я хочу познакомить тебя с родителями, – говорит Вита.
Я не возражаю, и после окончания лодочного похода вечером мы – чумазые, пропахшие дымом, с всклокоченными волосами – вместе появляемся дома у Виты.
Скажу честно: эта четырёхкомнатная квартира приводит меня в лёгкий шок. Как и большинство друзей и знакомых проживший всю свою жизнь в саманной хате, я впервые попал в царство ковровой тишины, хрустальных люстр, изящной мебели, восхитительных картин на стенах. Ещё один шок – ванная! Впервые в жизни я попадаю в зеркальное пространство, погружаюсь в голубую ванну, полную пенной тёплой воды, возможно, именно такова нирвана …
Но я стараюсь вести себя достойно. Ангельски свеж после ванны, одетый в припасённую чистую рубашку и брюки, более-менее прилично причесавший непослушную шевелюру, я приглашён к столу. Мне кажется, что маму Виты я знаю давно. Если бы здесь присутствовала только она, с её очаровательным именем Рома, мягкими руками и такой же мягкой улыбкой, я, наверное, чувствовал бы себя как дома. Но присутствует ещё и папа. Что-то отталкивающее видится мне в этом лысоватом, упитанном дядьке.
– Значит, вы и есть тот самый Ян, – он говорит быстро, пряча ухмылку в густых усах. – Наконец-то имею честь познакомиться, хотя… я ведь много о вас знаю, ну, вы понимаете, кто виноват! Знаю, что вы интересный человек, очень эрудированный, очень способный, талантливый поэт, хорошо поёте! Всё так? Ну, посмотрим… Простите, я не представился – Альгимантас.
– Альгимантас… – повторяю я, – а отчество?
Он демонстрирует недовольство. Вита тайком подмигивает мне.
– У нас не принято использовать отчество, Ян. Называйте меня Альгимантас, или ещё проще – Альгис. Однако хотелось бы знать, Ян, при таком разнообразии талантов, вы уже определились со своим будущим? Вероятно, выбрать непросто…
– Не приставай ты к мальчику, – улыбается мама Рома. – Дай детям поесть.
Слева лежит вилка, справа – нож. Дома мы не пользуемся ножом при еде, но я знаю, как надо действовать. Вилка в левой руке, это немного неудобно, но я стараюсь удержать котлету, копаясь в ней ножом…
– Думаю поступать в университет, – говорю я.
– О, да, разумеется! – восклицает папа Альгис, словно он давно был в этом уверен и теперь просто получил подтверждение, почти ненужное. – Не сомневаюсь, что вы поступите. Позвольте спросить:  а какой факультет вам по душе?
– Я бы хотел изучать право, – пытаюсь оставаться спокойным.
– Ах, право?! – папа изображает крайнее удивление. – Может, сразу дипломатию?
– Не сразу, – отвечаю я. – Может, потом.
– Отважный юноша! – похоже, папа Альгис едва сдерживает взрыв хохота. Мама Рома бросает на него неодобрительный взгляд.
Мне постелили в отдельной комнате с лёгким ароматом лаванды. Я укладываюсь в постель.
- Я только пожелаю Янке спокойной ночи, – слышу я из-за двери, и Вита входит в мою комнату. Она садится рядом со мной на кровать. – Не обижайся, Янко, – она легонько целует меня в щёку, – мой папа всегда подшучивает…
– Я догадался, – говорю я.
– Нет, нет! Не подумай ничего плохого, – жарко шепчет Вита. – Он хороший, очень хороший! Не жадный – вот неделю назад он должен был принести зарплату, а принёс шахматы из слоновой кости! Они ему так понравились в комиссионке, сказал, что он всю зарплату там и оставил. Мама тогда ворчала. Хочешь коньяку? Папа сказал, самый лучший! Бутылка початая, я стащила…
– Никогда не пробовал коньяк, – говорю я, – но твой отец заметит, что осталось меньше…
– Не-ет, – шепчет она. – Я долью чая в бутылку!
Я проглатываю содержимое бокала, Вита с любопытством изучает выражение моего лица.
– Понравилось? – спрашивает она.
– Пахнет, как клоп раздавленный…
– Фу, ничего ты не понимаешь, – шепчет она обиженно. – И ещё запомни: котлету ножом не режут.
– Запомнил, – шепчу я в ответ. – На всю жизнь…
Она садится рядом со мной в ночной рубашке с какими-то синими цветочками. Её длинные волосы пахнут сладко, маняще. Правая рука её на подушке у моей головы, я вижу подмышку и часть холмика. Рука невольно тянется потрогать.
– Нет, Янчик, – шепчет она, – не сейчас. Спокойной ночи…
Утром у поезда я получаю поцелуй. Он пахнет расставанием.

* * *
Я всегда считал Аркадия очень странным мальчиком. На год старше меня, он живёт с родителями и двумя сёстрами на другой стороне улицы, в хате прямо напротив нашей. Поговаривают, что дома он иногда мажет губы сестринской помадой и ворует духи у матери. В детстве он играл с нами в мальчишечьи игры – в “войну”, “охоту”, в футбол, – правда, без особого успеха… теперь же ему вовсе уличная компания не по душе. Задумчивым он стал в прошлом году. Он не гоняет на велосипеде и не играет в футбол, вместо этого он читает книгу или собирает какую-то технику у себя во дворе. Кстати, он здорово справляется со всем электрическим, соседи часто зовут его починить что-нибудь.
Где-то в начале июня Аркадий встречает меня у входа в наш двор.
– Привет… Ты никуда не торопишься, Ян? – спрашивает он, и серые глаза его буквально пронизывают меня.
– Привет, Аркаш, – отвечаю. – Ну… сейчас я не очень спешу. А чего надо?
– Хочу немного поговорить с тобой… о важном, очень важном деле… – правда, заметно, что его что-то мучает.
– Хорошо… – отвечаю. – Говори.
– Нет, не здесь… – показывает он рукой. – У меня дома. Там сейчас никого нет, и мы сможем поговорить спокойно.
– Н-ну… если надо, пойдём, – я немного теряюсь, потому что в его хате я не бывал ни разу.
У них не две комнатки, как у нас, а пять. Одна из них – личная комната Аркадия. Входим – книжные полки, у окна большой стол с разными инструментами, одёжный шкафчик с зеркалом, деревянная кровать с матрацем и покрывалом – всё погружено в тень, прохладу и сладковатый конфетный аромат. Единственный стул стоит у стола, однако Аркадий предлагает мне сесть на кровать, и сам садится рядом. Он внимательно смотрит на меня.
– Янчик, – говорит он, прерывая молчание, – ты уже большой парень… взрослый парень… ты уже определился, кто… ну, скажем… какой ты?
Я не понимаю. Пожимаю плечами, показывая, что не понимаю и смотрю на него, ожидая продолжения разговора. Он внезапно обнимает меня и целует в губы – мягко, нежно, как это делают девочки. Я в замешательстве, отталкиваю его, вставая с кровати. Хочу уйти, но вижу в его глазах слёзы.
– Не уходи сразу… погоди, сядь!.. – умоляюще шепчет Аркадий и встаёт сам. – Ты ничего сейчас не почувствовал?
– А что я должен почувствовать? – спрашиваю я с понятным возмущением.
– Ну… Понимаешь, я такой… не могу говорить прямо, меня побьют… уже били… – бормочет он возбуждённо, чуть не плача. – Но мне необходимо это, и я ищу мужчину… мужчину, который поймёт меня.
– Что поймёт? – спрашиваю его, успокаиваясь, ведь он ведёт себя не агрессивно.
Пристально глядя на меня, он расстёгивает ремень и спускает одновременно штаны и трусы. Затем поворачивается спиной ко мне и чуть наклоняется вперёд. Его задница бескровно бела, мне кажется, что до меня теперь доносится запах каких-то духов.
– Ты ничего не чувствуешь? Совсем ничего? – спрашивает он, оборачиваясь ко мне. В его голосе странная боль.
– Н-н-ничего… – говорю чуть дрожащим голосом. – А что я должен чувствовать?
– Ну… неужели твой… твоё мужское орудие не хочет меня?! – громко шепчет он.
– Нет, Аркаш, – говорю я уверенно, потому что орудие моё действительно никак не реагирует на эту картину. – Надень штаны.
Встаю с кровати и иду к двери. Он хватает меня за рукав.
– Янчик, – шепчет, – я знаю… я прошу, никому не рассказывай! Меня же забьют до смерти!
– Успокойся, – говорю, открывая дверь. – Никому не скажу…
Мой отец видит, что я выхожу из двора Аркадия, и манит меня пальцем.
– Что ты там делал? – чрезвычайно сурово спрашивает он.
– Ничего… У меня фонарик сломался… винтик потерял, Аркадий мне дал его.
Отец смотрит на меня испытующе, похоже, моё спокойствие убедительно. Однако его голос всё ещё суров.
– Я запрещаю тебе ходить к этому педерасту! – говорит. – Ты всё понял?
– Понял, пап, – говорю я, пряча в глубине души неимоверное удивление.

* * *
Общежития всех факультетов нашего университета стоят на главной улице. Всех – кроме нашего. Общежитие нашего факультета расположено в студенческом городке, в чудесном парке, почти в центре его. Ни шум большого города, ни выхлопы машин не попадают сюда. Слышен лишь гомон птиц и студентов. Мне здесь нравится всё – моё имя (все зовут меня Янко), моя специальность, мой факультет, моё общежитие и – больше всего – моя комнатка на четвёртом, предпоследнем этаже. Я живу здесь со своим другом Валеркой уже полтора года, с самого поступления. Здесь у меня своя кровать, часть одёжного шкафа, две книжных полки и большая фотография Высоцкого из фильма “Вертикаль” над кроватью. Кроме всего этого в комнате, понятное дело, есть кровать Валерки, его полки, а напротив моего Высоцкого он повесил свою собственную картину. С неё нам обоим улыбается Таня, Валеркина девушка.
У Валерки нет особых способностей к учёбе по специальности, но он превосходно рисует и, поэтому всегда востребован. На столетний юбилей Ленина ему пришлось рисовать профиль вождя так часто, что однажды он рисовал его на спор с завязанными глазами, и запросто выиграл – бутылку чистого спирта!
Сегодня, за три дня до Нового года, у Валерки задание от студсовета – подготовить несколько плакатов для зала на первом этаже. А я должен сочинить шутливые четверостишия к каждому плакату. Один плакат у нас уже готов: смеющийся заяц с бутылкой “Плиски” в лапах. Там ещё написано четверостишие:

Работу выбрать – не пустяк!
Я всё учусь, а вкус меняется...
Но, если заяц пьёт коньяк,
То я хочу работать зайцем.

Дурацкий стишок, конечно. Но для Нового года сгодится. Я только что родил идею для второго плаката: Снегурочка в мини-шубке держит в руке зачётку. Пара строк для стишка тоже готова.
– Но Снегурочка должна быть красивой! – говорит мне Валерка.
– Так возьми лицо своей Тани.
– Ладно, – деловито отвечает Валерка и берётся за карандаш. – Только вот фигуру я себе не очень представляю, Янко. Я же на художника не учился! Никогда не рисовал настоящие женские фигуры… Но есть идея! Встань-ка на кровать. Хотя бы на твою фигуру буду смотреть. Повернись!
Повинуюсь. В трусах встаю на свою кровать и поворачиваюсь.
– Фу… – недоволен Валерка. – Никуда не годится! У женщин совсем, ну, совсем другая задница! А у тебя… эх!.. Он показывает в воздухе, насколько жалок изгиб моей задницы, и каков он у женщин.
– Очень похоже! Сделай такую, и порядок! – радостно говорю ему.
– Не видел ты женщин… – огорчённо бормочет Валерка и задумывается.
Мой друг прав, я их не видел. Либо видел, скажем, но не очень хорошо. У меня не было девушки в родном городе. И здесь, на новом месте у меня до сих пор нет девушки. Естественно, я хожу на вечера танцев, знакомлюсь с девушками, с некоторыми даже гулял… Но у меня есть мечта, имя моей мечты – Вита. Я не видел её почти два года. После поездки к ним домой переписка наша сократилась до поздравительных открыток по случаю, и виноват в этом не я. Четыре или даже пять моих длинных писем остались без ответа…
Тут мы слышим громкий стук в дверь и крик дежурного:
– Ян!.. Гольдфарб! К телефону! Красивый женский голос!
– Уже бегу! – кричу в ответ, торопливо натягивая спортивные штаны, и несусь на первый этаж – там находится единственный в общежитии телефон. “Мама!” – думаю. Добежав до стола дежурного, трубку беру не сразу – сначала надо восстановить нормальное дыхание, чтобы мама не заподозрила, что у меня что-то со здоровьем.
– А-лё! – говорю в трубку через несколько секунд. – А-лё! Я слушаю!
– Янко! – произносит трубка голосом Виты. – Янко! Я так рада слышать тебя!
– А я-то!.. – я задыхаюсь, я не способен сразу сказать о той безумной волне, что поднимается у меня в груди. Я говорю просто:
– Привет, Вита! У тебя всё в порядке?
– Я хочу видеть тебя, Янечек, – самым дорогим голосом в мире откликается трубка. – Можно, я приеду… тридцать первого?
Валерка, с некоторым удивлением узнав о скором приезде Виты, задумывается. “Не писала, не писала, и вдруг – приезжает… Жди сюрпризов, парень!” – философски предупреждает он. Затем заявляет, что оставит мне комнату на новогоднюю ночь. В конце концов, надо же ему познакомиться с родителями Тани – они пригласили его к себе на праздники. “Тебе, конечно же, вторая кровать не понадобится… – говорит он, лукаво подмигивая мне, – но на всякий случай пускай стоит”.
Комендант общежития, старый военный, за бутылку готов закрыть глаза на то, что посторонняя переночует здесь. Он даже любезно предлагает мне сменить постельное бельё – на неделю раньше, чем полагается!..
Она хорошенькая! О, нет, она очень красивая, моя Вита! Её фотография, с которой я никогда не расстаюсь, ничто по сравнению с тем, как она выглядит наяву. Валерка, специально задержавшись на час, поднимается, когда я привожу Виту с вокзала. Он пожимает ей руку, поворачивается ко мне и, подняв брови, говорит: “М-м-м! Счастливчик…”
…Плохонький красно-белый магнитофон “Романтик”, на время взятый у соседей, немного искажает звуки, но это совсем не важно. Я танцую с Витой – это главное! Бутылка шампанского – дефицит, приобретённый только благодаря Валеркиным связям, наполовину пуста. Несколько яблок, апельсинов и конфеты, которые привезла Вита, забыты на столе. Наши пальто висят на вешалке у двери; с них то и дело на пол капает – после боя курантов мы гуляли, целовались и катались в снегу. Свет выключен, в комнате витает сладковатый аромат свечей – их тоже привезла Вита.
Отчего-то она молчалива. Склоняет голову мне на грудь, затем поднимает, её чудные глубокие глаза испытующе смотрят на меня. Я целую её глаза, щёки, губы. Я хочу, чтобы именно сегодня произошло то, что должно произойти между нами, а она…
– Янко… – шепчет она, улыбаясь, – ты научился целоваться… Наверное, многим девушкам нравятся твои стихи, и не только…
Хочу сказать что-то, сказать, что самое главное для меня – её любовь, что мне нужна только она … но она прикладывает пальчик к моим губам.
– Не говори ничего, – шёпот её горяч. – Я знаю… Янко… я хочу снять одежду… хочу совсем раздеться…
– Давай помогу, – шепчу я, хотя ничего не соображаю в женской одежде.
– Нет… нет, милый, сядь вот тут… сядь и смотри. И… и не раздевайся сам, – грозит она пальчиком.
Поскрипывая, крутятся бобины, искажённый голос Демиса Руссоса поёт что-то не понятное, но, конечно, про любовь. Вита немного стесняется, это не стриптиз – она просто снимает с себя вещи и осторожно складывает их на Валеркину кровать. Чёртов стол – скрывает от меня часть происходящего!.. Но вот, избавившись от одежды, Вита выпрямляется и выходит из-за стола.
– Нравлюсь я тебе? – спрашивает она с преувеличенным любопытством.
– Ты… ты алебастровая! – шепчу я восхищённо.
Трепещет пламя свечей, пляшут тени на её алебастровом теле. Я встаю, моя рука нежно прикасается к её щеке, шее, груди. Вита не противится мне. Она не спеша расстёгивает и снимает с меня одежду, затем, держа меня за руку, подходит к моей кровати и ложится. Я склоняюсь над ней, касаюсь своей грудью её коричневых сосков. Что-то я делаю неумело, чувствую это по её поведению. И вдруг мой член, до сих пор твёрдый, сник! Я в полном замешательстве, однако шёпот Виты спокоен:
– Милый,… не волнуйся! Всё в порядке… Это… у тебя первый раз?
– Первый… – подавленный, я лежу рядом с Витой. Её рука медленно продвигается по моему телу.
– Ничего, Янко… – шепчет она. – Успокойся. Я сама всё сделаю. Всё просто замечательно.
Теперь она склонилась надо мной, её губы прикасаются к моим ушам, векам, губам, груди. Моё возбуждение растёт… Вита сидя выпрямляется, поднимает руки, и вдруг мы вместе стонем от наслаждения …
Первый день нового года, мы стоим у вагона. Вита не может оставаться дольше, вообще после этой ночи она выглядит озабоченно. Вижу, что ей надо сказать мне что-то важное, но она не решается.
– Говори, Вита, – подбадриваю её. – Говори всё сейчас, ведь письму я не поверю…
Она улыбается, как бы прося у меня прощения. Она опускает голову, избегая моего взгляда.
– Янко… ты для меня самый дорогой человек, – начинает она тихим, неуверенным голосом. – Но папа… я должна слушаться. – Голос её приобретает уверенность. – Он... и мама – они познакомили меня с мужчиной, который на шесть лет старше меня. Он уже диссертацию защитил. Литовец… Этот мужчина попросил меня стать его женой, и я… я согласилась.
– Ты согласилась, – повторяю я машинально, напрасно пытаясь переварить услышанное.
– Да, Янко, я согласилась. Свадьба будет в марте. Но я люблю тебя – пойми!
– Я пытаюсь, – отвечаю.
– Янко, – продолжает она, – я никогда не забуду тебя, поверь… Я буду скучать по тебе… Потом ты сможешь приехать ко мне в гости…
– …на две-три ночи, – заканчиваю я фразу, и улыбаюсь, пристально глядя на Виту.
Я никак не показываю, что творится у меня внутри. Я – мужчина.

                Перевод с эсперанто Виктории и Надежды Смышляевых
      
                Иллюстрация Мишель Помье (Франция)