Боль

        Боль пришла вместе с утренним пробуждением. Уже под утро мне начала сниться какая-то жуть и ощущаться пока ещё смутное неудобство. Это было новое, непонятное и тревожное состояние, будто кто-то медленно тянул какую-то жилу внутри тела.
       Самое неприятное было в том, что это чувство было совершенно незнакомым и я не знал, как к нему надо относиться. Обычно боль возникала после какого-то события и её появление можно было объяснить. Поднял тяжесть и сорвал спину, переел сладкого и получи кариес. Ну и о посещении поликлиники с жалобами на непонятный дискомфорт речи быть не могло, не будешь же ты, нормальный здоровый мужик сидеть с бабульками, профессионально лечащимися круглый год от терзающих их нежный организм мнимых хворей, в огромной очереди перед кабинетом и пытаться потом объяснить недовольному, с видимым отвращением глядящему на пациентов доктору, что, в каком боку с какой силой и как часто у тебя колет.
        Нормальный мужик должен лечиться сам от всех болезней, главное, что существует выверенный веками способ. Русская баня раз в неделю с температурой, чтобы от невыносимой жары шкура трещала, после неё стакан водки с перцем или без в зависимости от повышенной сопливости. И конечно же настоящий мужик должен допускать вплотную к своему неизнеженному телу доктора только раз в жизни, патологоанатома при вскрытии.
        А здесь совершенно не ясно, в чём причина появления дискомфорта и как с ним бороться. Она то появлялась внутри тела, то притуплялась и только слегка давала о себе знать слабым пульсированием.
       Понятно было только, что болит что-то во внутренних органах, скорее всего в желудке. Иногда и раньше бывало что-то подобное после приёма не совсем диетической пищи, но быстро проходило после стремительного и жёсткого лечения. И здесь конечно же следовало попробовать уже испытанные средства.
        На следующий день с утра я посетил аптеку, запасся лекарствами для лечения желудка. Сначала боль стихла, но с наступлением ночи снова дала о себе знать, всё увереннее пульсируя в животе. Спас ситуацию коньяк, пара рюмок сняла неприятные ощущения на пару часов. Так и прошла ночь, пробуждение от боли, пара рюмок снотворного и пара часов беспокойного сна.
         Появилась мысль поехать в поликлинику к врачам, но на работе была куча проблем, заканчивали бетонировать рулёжную дорожку в аэропорту, по метеопрогнозу оставалось несколько деньков без дождя и хотелось закончить работу побыстрее. Решил - закончим с бетоном и потом подъеду к врачам на осмотр.
        Утром снова посещение аптеки, бабушка аптекарша внимательно выслушивает мои жалобы и не секунды не раздумывая предлагает панацею – есть у неё волшебные таблетки, которые вернут меня к жизни. И правда, после пары таблеток боль стихает и можно вернуться к нормальной жизни.
        На бабушкиных колёсах прошло ещё три дня. Боль конечно никуда полностью не ушла, но терпеть её было можно. И только к вечеру третьего дня я почувствовал себя совсем неважно. Резко поднялась температура, перед глазами всё плывёт. Парень-лаборант, уезжавший с объекта на машине, видит моё неважное состояние и предлагает завезти меня в здравпункт аэропорта, пусть осмотрят. В здравпункте путано объясняю симптомы врачу. Дама – доктор уверенно приказывает раздеваться по пояс и ложиться на кушетку на правый бок.
         Она оттягивает живот и резко отпускает. Боль пронзает меня, я громко вскрикиваю и поджимаю ноги.
         - Леночка, звони быстро в БСМП! Срочно скорую помощь в аэропорт и пусть готовят операционную. У нас больной с лопнувшим аппендицитом!
        Я включаюсь в её диалог, говорю, что сейчас на машине, которая идёт в город, скорую не надо, сам доеду. В машину сажусь уже с трудом, при малейшем потряхивании на неровностях дороги в правом боку бьёт током.
       В больнице скорой помощи нас уже ждут. Меня усаживают на стул в приёмном покое, берут кровь из пальца и на время забывают. Сильно мутит, раскалывается голова. Рядом со мной сидят два сильно потрёпанных жизнью мужичка, источая неповторимый аромат давно не мытого тела и частично перегоревшего в организме алкоголя с каким-то тошнотворным ацетоновым оттенком.
        Вдруг один из них, сидящий ближе ко мне, наклоняется и хрипло сипит:
        - Братан, ты бы поднял ноги повыше, а то потом не отмоешь.
       Я склоняю голову и с трудом удерживаю внезапный приступ тошноты – под нашей кушеткой расплывается огромная лужа крови. Я кручу головой, чтобы выяснить источник и обнаруживаю, что кровь тоненькой струйкой сочится со стула одного из моих зловонных соседей, который не произносит ни слова, а только тихонько стонет сквозь сжатые зубы, запрокинув голову.
        - Что с ним? Врача скорей зовите!
        - Да ты не кипишуй! Врачи в курсе, сейчас подштопают брателлу.
        - А что с ним, почему кровь так хлещет?
        - Да ничего страшного, подумаешь, царапина!
      Говорливый встаёт, поднимает со стула своего приятеля и распахивает видавший виды плащ, в который тот кутается. Под плащом отсутствует какая-либо одежда и бельё.
      От левого плеча до пояса зияет широкая кровоточащая рана с рваными краями. Весь корпус пострадавшего от пояса до плеча туго затянут белым двужильным электрическим проводом. Причём он увязан довольно умело, видимо у оказавшего первую медицинскую помощь был немалый опыт электромонтажных работ. На поясе первая двойная петля, потом несколько переходов провода на десять сантиметров повыше и снова оборот вокруг тела с парой узлов.
       - А что с ним? Где его так угораздило?
       - Электричку на ходу пытался остановить!
       - А кто его так запеленал?
       - Я! Нравится? – и он с гордостью любуется своей работой.
       Несмотря на неважное самочувствие, я искренне изумляюсь. Такого вида стягивания краёв раны я ещё не встречал.
       Слышу громко произнесённую плечистым санитаром свою фамилию и медики, которые до этого еле передвигали ноги, начинают быстро бегать. Уверенно командует ими ещё довольно молодой парень в халате немного белее остальных. Поднимаю руку, подзывая санитара и уточняю, почему все вдруг начали ускоренно перемещаться.
       - Для тебя операционную готовят срочно, смещают даже запланированные заранее операции.
       - А кто оперировать будет?
       - А хирург только что вышел, это он сейчас командовал.
       - Зови его срочно сюда!
       Появляется озабоченный доктор и первым делом интересуется, как я себя чувствую. А самочувствие моё всё хуже с каждой минутой, всё плывёт перед глазами и боль становится просто невыносимой.
        - Я уже давно работаю и повидал всякое, но первый раз вижу человека с таким высоким содержанием лейкоцитов в крови на своих ногах. Это просто невероятно!
        - Доктор, отбросим эту лирику, сколько будет стоить мне завтра утром проснуться? Назовите цену, я в долгу не останусь.
        - Тебе не о деньгах думать надо сейчас. Я сделаю всё, что смогу. И тебе крупно повезло, сегодня дежурит лучшая бригада анестезиологов, так что шанс проснуться завтра у тебя есть.
       Меня быстренько готовят к операции, раздевают до трусов, заставляют в туалете станком с тупым лезвием выбрить правую сторону лобка, набрасывают халатик, и санитар стремительно мчит меня на каталке по довольно крутому серпантину. На крутых поворотах я с трудом удерживаю равновесие, изо всех сил уцепившись пальцами за край каталки. Меня от этого винтообразного движения мутит уже серьёзно, я почти теряю сознание и прошу его с большими паузами:
      - Слышь ты, Шумахер, если можно включи пониженную скорость, а то я на повороте выпаду на хрен, а ты этого даже не заметишь. И буду я потом ползать здесь всю ночь по полу, выход искать…
       Медбрат в ответ только молчаливо хмурится и успокаивающе машет мне широкой ладонью.
       Наконец доехали до лифта. Санитар завозит каталку внутрь, а над моей головой появляется крупное миловидное лицо в белом колпаке. Под лицом находится бюст, обтянутый халатом, просто невероятного размера. Докторица не спеша оглядывает моё беспомощное тело и с печальным вдохом цедит:
       - Ну что, добегался? На операцию?
       - Да-а-а… с ним бы жить ещё и жить, - отвечаю я.
       - Значит, всё будет хорошо! Ещё случая не было, чтобы человек шутил перед операцией и потом проблемы возникли. Выживешь!
       - Смотрите, вы обещали! Если меня сегодня зарежут, я каждую ночь буду приходить во сне и душить ваше горло липкими холодными пальцами!
Медичка громко хохочет, вытирает слёзы и машет рукой:
        - Вези его смело! Всё будет хорошо!
       Распахивается дверь в операционную. Глаза режет яркий свет от ламп. Около десятка человек в масках стоят, подняв вверх руки. Четыре человека быстренько перебрасывают меня на стол и мгновенно привязывают к нему бинтами руки и ноги. Вот здесь я почувствовал настоящую панику. До этого ещё теплилась какая-то непонятная надежда, что сделают мне спасительный укольчик и всё само собой рассосётся, а после того, как оказался привязан к столу, иллюзия стремительно исчезла.
       Сбоку появляется плотная женщина и, строго глядя поверх повязки, бросает рубленую фразу:
       - Ваш точный вес!
       Я взвешивался последний раз год назад и сейчас даже не представляю, в какую сторону от девяноста килограммов и на сколько качнулся он в настоящее время.
       - А сколько надо?
       - Вы только посмотрите на него! Ты что, на рынке торгуешься?
       - Я на самом деле не знаю, сколько вешу. А это так важно?
       - Объясняю: если вколем тебе мало анестезии, будешь каждое движение наше чувствовать, от боли дёргаться и врачам мешать. А если много, можешь и не проснуться.
       - Тогда принимайте сами решение, сколько по вашему мнению мне нужно.
        Анестезиолог отдаёт уверенные команды подручным, в которых мелькают кубики и цифры. Мне делают по уколу в вены на руках и мгновенно куда-то уходит боль, я просто погружаюсь в блаженство. Надо мной склоняется анестезиолог:
       - Ну что, как самочувствие?
       - Суупер! Ничего не болит…
       Она ласково шлёпает меня по щеке:
       - Отдыхай! За работу, мальчики!

       Холод и боль сотрясали меня и заставили проснуться. Пробуждение было самым ужасным, словно я непрерывно находился в каком-то кошмарном сне. Я долго не мог понять, где нахожусь, это был какой-то тёмный коридор, по которому постоянно сновали люди, громко стуча подошвами. Холодное металлическое покрытие каталки, покрытое тонкой простынкой, вызывало мурашки озноба, сотрясающие всё тело. Но боль, какая же меня разрывала изнутри боль! Любая попытка движения отзывалась резким ударом тока, пронзающим всё тело и тысячами маленьких иголок взрывающим мозг. Она стремительно поднималась волнами с низа живота и скручивала всё тело в один непрерывно пульсирующий болевой спазм.
       И жажда! Это было просто пекло внутри живота. Она выжигала нестерпимым жаром внутренности, скручивала горло и сводила рот.
       - Воды! Дайте кто-нибудь каплю воды, хрипел я спёкшимися губами.
 Но меня никто из проходящих по коридору потомков Гиппократа не слышал, все озабоченно спешили мимо по своим неотложным делам.
       Почему я лежу на каталке в коридоре, а не в палате на кровати, я начал понимать только после визита хирурга, который делал мне операцию. Он присел на краешек каталки, неторопливо осмотрел моё лицо и после глубокого вздоха спросил:
       - Ну что, как сейчас наше самочувствие?
       - Хреново, доктор. Глоток воды дай мне пожалуйста, горит всё внутри! – с трудом прохрипел я.
       - Нельзя тебе сейчас воды ни капли. Это мой первый случай за всё время работы, чтобы после такого запущенного случая человек после операции выжил. Ты жил с лопнувшим аппендицитом, он у тебя лопнул примерно дня два назад. Сейчас у тебя гангренозный перитонит с осложнениями. Знаешь, что такое гангрена? А как ты боль терпел?
        - Колёса глотал, - и я назвал таблетки, выписанные мне добренькой бабулей в аэропорту.
        - Это же сильнейшее обезболивающее! Теперь понятно… Я тебя восемь часов чистил. Пришлось удалить часть кишечника и сфинктера. Ты верующий?
       - Да, верующий.
       - А крестик где?
       - Сдал в гардероб, сказали всё золото сдать нужно.
       - Я распоряжусь, крест тебе сейчас принесут. Молитвы помнишь какие-нибудь?
       - «Отче наш» помню.
       - Случай у нас с тобой чрезвычайно сложный, скажем прямо. И медицина здесь, к сожалению, бессильна. Я сделал всё, что мог и поверь, лучше сделать было уже нельзя. То, что ты жив сейчас, это уже чудо, может ты ещё должен что-то на земле сделать. И сейчас надо молиться Богу, чтобы он тебя оставил жить. И не молиться даже, а кричать ему. Докричишься, значит ты ещё нужен здесь, и он тебя оставит, ну а если нет, тогда извини… Я в отпуск завтра уезжаю, сейчас лечащий врач подойдёт. Удачи!
        Сказать, что внезапно рухнул мир – ничего не сказать. Это было очень сильное потрясение. В сорок лет из-за своей дури или лени сгнить заживо и в муках уйти в мир иной…Да бросить надо было эту работу, хотел закончить бетонирование на аэродроме, вот и забетонируешь теперь себе памятник на могилку! Я ругал себя последними словами, но доктор всё же дал мне маленькую надежду, нужно было молиться день и ночь!
       Меня даже до палаты не довели, видимо санитары экономили свои силы, ведь самые оптимистичные шансы, что я утром смогу открыть глаза, были не больше, чем пятьдесят на пятьдесят.
        Дальше меня ждала палата интенсивной терапии или реанимации, медперсонал называл её по-разному. Помещение пять на пять метров перегорожены ширмами и в нём на каталках лежат мужчины и женщины в прямо скажем очень печальном состоянии после непростых операций. Везде стойки капельниц. Стоны разной громкости, мат и скрежет зубов стоит в воздухе круглые сутки. Медсестры забегают на пару минут, находят пациента, выполняют положенные процедуры и стремительно выбегают вон.
        Иногда больных, которые пошли на поправку, отвозили в общие палаты. Но чаще всё же человек, непрерывно стонавший сутками, затихал навсегда и его выталкивали в коридор для проводов в последний путь.
        Жажда и боль. Они одинаково жестоко терзали меня сутки напролёт. Медсестра, делающая с интервалом в несколько часов обезболивающий укол в плечо, перед процедурой проводила по губам ваткой, смоченной в воде. Нужно было успеть выхватить у неё из пинцета тампон с мерзким скрежетом зубов по металлу и попытаться выжать в пересохший рот хоть каплю воды. Медсестры беззлобно ругались, умело хватали рукой за челюсть, разжимали рот и особо не церемонясь выковыривали пинцетом вату изо рта.
        И как только я проваливался в забытьё после укола, меня освежала вода. Сначала я наклонялся над родником, вода в нём была кристально чистой, переливалась на солнце и такой невыносимо холодной, что начинало ломить зубы. Я жадно пил воду большими глотками, брызги приятно освежали лицо. Напившись, я навзничь падал в широкую реку и её медленное прохладное течение плавно несло меня мимо зелёных берегов.
        Очнувшись от невыносимого жжения внутри и сильной боли, я слабо стонал и снова проваливался в такой прекрасный, наполненный водой сон. Находясь в сознании, непрерывно молился, просил у Господа оставить мне жизнь.
         Через пару дней обезболивание перестало действовать, на поправку я пока не шёл, и медсёстры видимо решили благоразумно направить предназначенные мне временно снимающие боль препараты в более прибыльное русло. Нет, уколы они делали по-прежнему регулярно, но устойчивое забытьё на несколько часов после инъекции уже не наступало. Кроме обезболивающих уколов лечения не было никакого. Видимо на самом деле шансы выжить у меня были минимальные и тратить медикаменты на потенциального жмурика смысла не имело совершенно.
        Давным-давно в школе я читал повесть о северном охотнике, которого поломал медведь. Он примерно так описывал свои болевые ощущения- вначале боль была небольшой, как мох на земле, потом выросла и стала вровень с карликовыми деревцами, а затем разлилась вокруг, как солнце над тундрой.
        Это мог написать только человек, испытавший её на себе, на своей шкуре, и знающий все оттенки и степени боли. И несколько раз в моём воспалённом мозгу успела промелькнуть подленькая мысль, что хорошо было бы принять кукую-то сильную таблетку и избавиться наконец-то от невыносимой боли навсегда.
        Через пару дней вечером на каталке в нашу скорбную палату привезли после операции бабушку. Раздвинули ширмы, устанавливая каталку с ней в угол комнаты, и я бросил взгляд на новую жительницу. Бабуля была довольно крупной, со следами былой красоты и ухоженности на лице, в преклонных годах и с излишним весом, по складкам на укрывавшей её простыне было видно, что у неё ампутировали ногу. Она громко смеялась, хватала рослого санитара за руку и непрерывно щебетала, что вот скоро выздоровеет и совсем не прочь познакомиться поглубже с таким красивым мальчиком, а уж ублажить его она сможет так, что молодым и не снилось… Санитар, молча кивая, с невозмутимой улыбкой выслушал поток бабкиных пошлостей, умело установил на место ширму и ушёл.
       Наркоз видимо избавил старушку от долго терзавшей её боли, и она непрерывно с хохотом и прибаутками принялась громко рассуждать на самые разные темы. Тихий стон, поочерёдно раздававшийся в палате из разных углов, перекрывался её громкой жизнерадостной болтовнёй.
       Но уже глубокой ночью действие анестезии ослабло, старушка почувствовала боль от ампутированной конечности и в нашем предбаннике между жизнью и смертью наступил настоящий ад. Сначала бабуля громко матерясь потребовала к себе срочно санитаров и врачей. Медсестра, видимо с немалым опытом общения с подобными больными, молча сделала ей укол и на короткое время бабушка замолчала.
     Потом раздался такой мощный крик, что слышно было, наверное, на всех прилегающих этажах. Вбежала медсестра, выслушала гневную тираду бабки о необходимости уколоть её обезболивающим, невозмутимо ответила, что ещё не время и ушла. Разрывались перепонки и раскалывалась голова от невыносимого ора старухи. Почти всю сознательную жизнь работал на стройке, но таких заковыристых оборотов ненормативной лексики мне ещё не приходилось слышать. Весь яростный поток брани был направлен на людей в белых халатах, проклятья просто лились рекой.
     И двое суток потом с коротким блаженным наступлением тишины после уколов мы вздрагивали от стонов и криков бабушки, которая накануне собиралась соблазнить санитара. Все слёзные мольбы к врачам при ежедневном утреннем обходе сделать что-то, или нам уши заткнуть или бабке рот завязать, успеха не приносили. Гиппократовы дети устало пожимали плечами, отмахивались от нас и молча уходили.
     Тишина наступила внезапно и все больные, измученные длительным нестерпимым звуком, провалились в наполненный болью сон. Утром раздвинулись ширмы и замолчавшее навеки тело бабушки неторопливо выкатили из палаты.
      Тем же утром появился мой лечащий врач с санитаркой, поинтересовался самочувствием. Понимаю сейчас, что врачи, зная моё состояние, мудро выжидали какое-то время и не приступали к процедурам. Они собрались лечить меня дальше, только когда убедились, что через пару дней я не окочурился.
      - На удивление прекрасно, доктор. Сам удивляюсь, насколько бодр и энергичен, - с трудом прохрипел я сквозь пересохшие от жажды губы.
      - Ну, то что вы сейчас живы и пытаетесь шутить, это уже радует, - умело поддержал мою браваду врач, отклеивая с моего живота пластырь и снимая обширный марлевый тампон, прикрывающий рану.
      - Сейчас нам нужно немного собраться с силами и потерпеть. У вас стоит дренаж в брюшине, нужно его заменить.
      - Ну раз надо, меняйте.
      Дренаж по моим более чем скромным в ту пору медицинским познаниям представлял собой тоненькую резиновую трубочку, через которую из организма удалялось что-то лишнее. То, что я с немалым изумлением увидел потом, значительно превзошло все мои самые смелые предположения. У меня в животе в качестве дренажа находилась медицинская перчатка метровой длины!
       Доктор умело засунул мне в рот какую-то тряпку, приказал крепко сжать зубы. Немного побледневшая от моего вида медсестра ухватила меня за руки и прижала к каталке. Потом мне предстояло на своей шкуре почувствовать, что значит тянуть из человека жилы. Доктор с небольшими перерывами принялся медленно вытаскивать из моей раны длиннющую перчатку. Боль была невыносимой, я громко стонал и извивался, пот заливал глаза, но врач навалился на мои ноги всем телом и помогал себе одной рукой. Медсестра несмотря на свою миниатюрность и щупленький внешний вид на удивление крепко держала мои запястья.
        Наконец в руках у доктора оказалась вся перчатка в толстом слое чего-то отвратительно - мерзопакостного. Он покрутил головой и процедил:
       - Ну и запах! Как вам, не тошнит?
       - Доктор, я ничего не чувствую.
       - Принюхались значит уже. Ну ладно, пара минут перерыв на отдых и будем вставлять вам новый дренаж.
       - Как новый? Снова перчатка такой же длины? Доктор, может быть укольчик обезболивающий можно? Я так с ума скоро сойду от боли.
       - Я и рад бы, но к сожалению, не получится. Вставлять придётся очень глубоко между стенками кишечника, и я должен чувствовать по вашей реакции, что правильно ввожу, что - бы стенки кишки не порвать.
        И наступила вторая часть марлезонского балета. На конец длинной металлической спицы накручивается край перчатки, и доктор начинает неторопливо вводить её мне в рану. Я чувствую малейшее движение у себя в животе, оно отдаётся в теле сильным ударом тока, в глазах темнеет от пульсирующей боли, я извиваюсь и громко стону. Доктор делает паузу и по сантиметру снова медленно вводит свой пыточный инструмент. Мне кажется, что это огромный раскалённый стальной лом, он уже достиг мозга и сейчас высунется их моего левого уха. Я нахожусь в каком-то шоке, боль широко разливается в теле, отключая мозг.
       Прихожу в себя от ударов по щекам. Доктор и медсестра, взмокшие и раскрасневшиеся от выполненной процедуры, собирают инструмент и уходят. Эту жизнерадостную процедуру мне предстояло пережить ещё три раза.
       Только через пять суток врачи на утреннем обходе, видимо немало изумлённые тем, что человек с таким неприятным диагнозом никак не хочет умирать, приняли решение о моём переводе в общую палату. Два рослых санитара неторопливо убирают ширмы, извлекают мою каталку из страшной палаты, быстро закатывают в лифт и поднимают на несколько этажей выше. Каждая неровность пола отдаётся в теле всплеском острой боли.
       В большой палате, куда меня привезли, около десяти кроватей. Мужики разного возраста поворачивают головы на шум от нашей процессии. Каталку быстро подкатывают к свободной кровати, санитары бросают мне:
       - Давай, перескакивай на кровать! – и уходят.
       Делаю попытку приподняться, но тело от малейшего движения пронзает сильнейшая боль, и я могу только слегка переместиться к краю каталки. Медбратья забегают через пару минут и орут на меня:
       - Ты какого разлёгся? Нам каталка нужна! Перепрыгивай давай скорей! – и снова быстро уходят. Я понимаю, что самому «перепрыгнуть» на кровать нереально и обращаюсь к соседям по палате:
       - Мужики! Помогите мне пожалуйста перейти на кровать.
       Ко мне подходят несколько человек и помогают медленно перетащить своё беспомощное тело на кровать. И только тогда я ощутил, насколько отличается металлическая каталка от панцирной сетки кровати, покрытой матрасом! За пять суток я даже не ощущал, что лежу на жёсткой металлической поверхности, настолько боль отключила все ощущения.
       Началось ежедневное капание в мои вены лечебной жидкости. Триста граммов утром, двести днём и снова триста вечером. Когда половина дозы выливалась в организм, меня прошибал холодный пот и начиналась интенсивная рвота. Утка на грудь, я под язвительные комментарии соседей по палате издавал утробные звуки и опорожнял желудок. Мой случай был самым тяжёлым в палате, остальные больные весело шли на поправку после операции, целыми днями резались в карты, дружно дымили на балконе в конце коридора и иногда позволяли себе махнуть по паре рюмашек перед сном.
       Вставать я начал только через десять дней. Медленно оторвал тело от кровати, и перебирая руками по стене дрожащими руками, медленно добрёл до балкона. Я был в майке, открыл балконную дверь, раздвинул толпящихся на нём курильщиков и протянул руки к падающим с неба первым снежинкам. Те переглянулись, зябко кутаясь в тёплые куртки и спросили:
       - Ты как? Нормально себя чувствуешь?
       У меня от свежего воздуха закружилась голова и я, счастливо улыбаясь, повернулся к ним:
       - Всё путём, мужики! Живём!!!
       - Ну тогда ладно. А то мы подумали, что из психиатрии кто-то откинулся!
       Две недели без душа перевели тело в какое-то особое состояние, мечта залезть под струю воды с каждым днём становилась всё сильнее. Врачи категорически отвергали мои просьбы помыться, говорили, что можешь обойтись влажными салфетками, потом отпаришься в бане, после выписки. Но я был настойчив и мне всё же вручили ключи от комнаты, именуемой процедурной. В ней возле стены стояла ванна со смесителем и, если присесть на корточки, можно было помыться.
       Я стал просить ключи от комнаты через день, и медсёстры вечером пускали меня насладиться струйкой тёплой водички. В один из вечеров беру ключи, скрючившись, медленно семеню к процедурной. Возле комнаты меня окликает медсестра и извиняющим тоном просит вернуться, говорит, что сегодня тебе не удастся помыться, процедурная занята до утра.
       - Кем занята?
       - Жмуриком. Мужик только что отъехал из соседней с вами палаты, а чтобы не таскать его в морг и обратно, решили до утра оставить у нас на этаже. Не в коридоре же ему лежать!
       Представляю себе, если бы она не успела меня окликнуть – захожу в комнату, включаю свет и натыкаюсь на окоченевшего пациента!
       Во время очередной экзекуции с капельницей в палату вошли две медсестры и произнесли мою фамилию. Я в это время интенсивно опорожнял желудок и только и смог, что поднять руку. Они подошли ближе и сказали:
       - Повернитесь на бок, пожалуйста. Вам нужно поставить клизму.
       - Вы что там, охренели все! Давайте мне скорей клизму, мало того, что я блюю три раза в день, мне надо ещё и обосраться сегодня обязательно! Давайте, собирайтесь все вместе и добивайте меня, раз я никак порадовать вас не могу и помереть побыстрее! – орал я между позывами.
       Медсёстры, видя моё и на самом деле плачевное состояние, понимающе улыбнулись и пообещали прийти попозже.
       - Что ты так разволновался! – со смехом отпускали комментарии мои жизнерадостные соседи. – Как человек бывалый, дам тебе бесценный совет - нужно просто расслабиться и получить удовольствие!
       Вернулись мои истязательницы вечером, умело провели процедуру и собрались уходить.
       - Эй, девушки, а через сколько процесс пойдёт?
       - Отдыхайте, минут десять у вас есть.
       Ну десять - это хорошо, подумал я, но лучше прямо сейчас отправляться в непростой путь до туалета. Меня обманули медсёстры, процесс пошёл гораздо раньше, но дойти до цели я успел.
        Весь вечер меня изводили беззлобными шуточками соседи, интересовались, получил ли я удовольствие от процедуры и как сейчас себя чувствую, типа – один раз не фантомас.
        Через день два мужичка вечером решили на сон грядущий махнуть по рюмашке и попались главврачу, который внезапно нагрянул с обходом. Ребят собирались выписывать через день, и они не совсем удачно начали обмывать предстоящий выход на свободу. Главврач строго потребовал прекратить безобразие и записал их фамилии.
        Следующим вечером распахивается дверь, входят две медсестры и называют фамилии любителей промочить горло. Те радостно откликаются, может их уже прямо сейчас выпишут?
       - Прилягте на бочок, главврач приказал поставить вам клизму!
       - Какую клизму! Мы выписываемся завтра! Мы отказываемся!
       - Тогда завтра не получите больничный! С главврачом шутить не советуем!
       К обсуждению ситуации мгновенно подключились все аппендиксные лишенцы и наперебой стали давать приунывшим любителям выпить бесценные указания. Я не остался в стороне и помня, кто давал мне недавно советы, в ответ повторил ему:
       - Как человек бывалый, советую - главное просто расслабиться и получить удовольствие!
       Сопротивление вчерашних пьянчуг было сломлено, медсёстры провели экзекуцию и быстро удалились.
       - Вы бы, ребята, потихоньку отправлялись в сторону туалета, а то там только один унитаз и на другой этаж точно добежать не успеете, - подсказал я.
      - Успеем! – до предела недовольные прилюдным унижением, отмахнулись от моего совета страдальцы.
      Все ходячие соседи потянулись на перекур, в палате остались клизменники и я. Один из пострадавших поднялся с кровати и отправился в коридор. Второй внезапно закряхтел, сделал неуклюжую попытку приподняться на кровати и начал громко материться. Потом всё же встал и засеменил из палаты. Ребятам не повезло, дойти до желанной цели не успел никто. Весь вечер у ребят ушёл на приведение себя в относительный порядок, в этот раз никто даже не думал шутить над пострадавшими.
       В коридоре тем временем появилась устойчивая вонь от давно не мытых тел. Это были «отморозки», так все называли бомжей, которые при наступлении холодов специально отмораживали себе какую-нибудь конечность и приходили сдаваться в больницу. Их размещали в коридоре на матрасах, в каком-то тряпье, в окружении кастрюль с объедками каши они или выклянчивали у проходящих по коридору сигаретку или спали круглые сутки. Так они жили до весны, решая самую главную проблему – перезимовать в тепле и сытости.
       Через месяц я пошёл на уверенную поправку. Видимо доза лекарств была умело подобрана, организм выдержал и не сдался. Но истинная причина всё же была в другом, уверен, что меня спасла молитва.
       Перед выпиской посетил ближайший гастроном, набил несколько пакетов конфетами, вином и коньяком и раздал врачам и медсёстрам. Только хирург, делавший мне операцию, не вернулся ещё из отпуска, я к большому сожалению не смог его хоть как-то отблагодарить, и через неделю улетел из города.
        Этот случай полностью перевернул мою жизнь, ведь если удалось докричаться до Создателя и вымолить себе вторую жизнь, то это стоило очень высоко ценить. Теперь каждое утреннее пробуждение без боли воспринималось как настоящее счастье.
        Скорее всего это был очень чувствительный подзатыльник, что бы у заблудшего сына быстро мозги стали на место.