Сапожная месть

 


   Марья Петровна сидела на трухлявом стволе упавшей от старости огромной берёзы, тупо уставившись на свои ноги. Давние воспоминания, словно внезапный вихрь, набросились на неё, закрутили, завертели... На душе стало противно.
   Целых тридцать лет она об этом даже не вспоминала и вот на тебе...Да, тридцать лет прошло, как она, наглая, весёлая, пробивная познакомилась с красивым моряком со стоящего на рейде в Архангельском порту немецкого судна.
   Мария тогда приехала поступать в мединститут. В общежитии было скучновато, и она просто фланировала вдоль Поморской. Была ли это любовь с первого взгляда или ещё что, но моряк провёл её на корабль и спрятал в своей каюте. А через две недели представил своим родителям.
   Её же родителей ещё много-много лет не оставляли в покое всякие службы. Газеты много писали о моральном падении советской комсомолки, печатали фотографии  дома, где жили её родители, а рядом - хибару в немецких трущобах, где якобы вынуждена ютиться легкомысленная беглянка, погнавшаяся за призрачным счастьем в стране загнивающего капитализма.
   Посылки, которые Мария посылала домой, либо пропадали бесследно, либо возвращались обратно. Правда, когда в Советском Союзе происходил обмен паспортов, Родина не забыла блудную дочь, и новый паспорт ей был всё-таки выдан. А вот ехать на родину она побаивалась. Только мужу с уже двенадцатилетним сыном, приехавшим в Россию по туристической путёвке, было позволено на два часа навестить умирающую от рака тёщу.
   Так и общались: мать от слёз не могла вымолвить ни слова,  Михаэль только растерянно твердил единственно знакомое слово "мама", а Макс с удивлением оглядывал непривычную обстановку,  обои в полоску,  бабушку и фотопортрет мужчины на стене чем-то напоминающего его самого...  "Это твой дедушка, умер два года назад... Дайн гроссфатер..."  "Я, я..."
   Мария же Петровна со времени своего бегства родителей так и не увидела... Последние годы проживала в Мекленбурге. Не Париж, конечно, и не Лондон, но всё-таки заграница.Работала переводчицей в российской фирме. Макс женился и жил в Шверине. А с мужем практически стали чужие, хотя и продолжали жить вместе.
   Наступили 90-е годы, Советский Союз распался, и у Марии Петровны наконец-то  появилась  возможность навестить свою малую родину.
Энск  поразил её своим запущенным видом. Некогда чистенький городок с  мосточками  и ухоженными палисадниками с сиренью, из-за которой виднелись украшенные деревянным узором дома с мезонинами, превратился в скучное нагромождение однотипных коробок. Деревянные же тротуары заменили цементным покрытием, которое с годами пришло в такую негодность, что идти в лёгкой обуви по выступающим осколкам гравия было просто невозможно. И кругом такая пыль, что лучше бы ни к чему не прикасаться.
   Но самое удручающее впечатление произвели люди. Привычное с детства спокойное и полное достоинства добродушное выражение лица русского северянина сменилось на мрачное, озабоченное. Красивые от природы лица юных северянок портили  непрерывные движения занятых жевательной резинкой ртов. А молодые ребята, попадавшиеся навстречу, излишне громко спорили и размахивали пивными бутылками. И лишь высоченные берёзы, ровесницы Марьи Петровны, еле шевеля листьями,  безмолвно взирали на городскую суету.
   Прохожие тайком оглядывали её необычный для этого городка гардероб, хотя сами были одеты далеко не бедно. И только один из них был совсем не похож на других. Его свободная походка демонстрировала уверенность, взгляд был внимателен и спокоен, а губы вдруг раздвинулись в широченной улыбке. "Привет, старуха! Очень рад тебя видеть!" Мария Петровна слегка зарумянилась. Надо же, не узнала! С Серёжкой Петуховым они ещё в детский сад ходили, а после в одном классе учились.
   Планов у Марьи Петровны особых не было, а потому она охотно приняла Серёжкино предложение зайти в гости. На вопросы о семье он только коротко бросил:"Увидишь!" 
   И она увидела. Нину Короткову. Их почему-то всегда усаживали за одну парту. Ниночка, маленькая и худенькая, с робким взглядом дикой пугливой серны,была вроде бы вместе со всеми, но как-то в стороне. Училась она, правда, легко, без напряга, охотно и понятно объясняла непонятное, если просили. Запросто давала списывать, если кто-то не успевал сделать письменные уроки. Слабеньким же обычно отвечала:"Давай вместе!" А списывать никогда не позволяла. И никто не обижался. Если же на каком-то уроке давали самостоятельную на скорость и сдавшим до конца урока работу ставили пятёрки, вокруг Ниночки всегда был муравейник. Она тихонько подсказывала, отыскивала ошибки... Иногда успевала получить свою пятёрку, а чаще не получалось, но это её особо не беспокоило. Мария же  всегда сидела, отгородившись локтями от всех и от всего. Да её и не просили. А когда ей ставили заслуженную пятёрку, насмешливо и чуть свысока поглядывала на соседку. Но однажды из всех трёх параллелей только одна Ниночка справилась дома с примером. И когда кто-то попросил списать, Нина тихо сказала:"Я его три часа решала..." "У-у-у... Тогда не надо!" Из-за этого примера Марии поставили четвёрку за четверть:"У Коротковой знания прочнее, но у неё четыре!",- мотивировала своё решение классная.
   А Серёжка ходил с Марией на каток, в кино, в походы... Да и могла ли неприметная Ниночка соперничать с ней, активной комсомолкой, спортсменкой и вообще красавицей да ещё и натуральной блондинкой с голубыми глазами, к тому же постоянной участницей всяких смотров и соревнований? Спеть, сплясать, главную роль в какой-нибудь пьесе сыграть - всегда первая.Да и соврать при случае была не промах... А у Ниночки только и было, что коса ниже пояса...
   Мария была одна у родителей, но те не слишком обращали на неё внимание. Отец, хоть и зарабатывал неплохо, но любил выпить. Мать всё свое время и силы тратила на отца. Отец не был жадным, но считал, что человеку должно хватать самого необходимого. И если покупалась одна вещь, то на другую можно было и не рассчитывать. А тут появились в продаже сапоги. Теперь такие даже в слякоть не надевают, а тогда о них мечтала почти каждая девочка. Укороченные блестящие резиновые сапоги были, говоря словами великого Пушкина, "яснее дня, темнее ночи". А внутри была байка, такая белая и такая мягкая... Мария и так к отцу подходила и этак, но тот был непреклонен:"Сказал, не куплю, значит не куплю! Румынки тебе купил? Купил! Тоже на байке, зато кожаные. Вот и носи! А резина есть резина, только ногам вред!"
   Румынки действительно были замечательные: красивые, тёплые, удобные. Как раз для тёплой весны. Но разве объяснишь отцу для чего на самом деле нужны эти сапоги? В доме была не одна пара добротных резиновых сапог. Были они и выше, и резина толще. Но ведь идти-то за вербой она собралась с Серёжкой Петуховым! И старые не годились ни в коем случае! Серёжке нравилась разбитная весёлая девчонка, и он охотно проводил с ней время. А она... Ей хотелось совсем-совсем другого... И вот однажды утром, сбегав с поручением в райком комсомола, она пришла в школу к началу второго урока. В раздевалке никого не было. Она, не торопясь, повесила своё пальто на свободный крючок и нагнулась, чтоб поставить в нижнюю ячейку свои румынки, как увидела там новенькие сапожки, какие только вчера пыталась выпросить у отца. Рядом никого не было. Мария быстро сунула руку внутрь, вытащила пёстренькие вязаные носочки и померила обувку. Тик-в-тик! Колебалась она недолго. Сменные туфли спрятались  в портфеле, а Мария в чужих сапогах отправилась на урок. Носочки остались валяться на полу.
   Хозяйка нашлась в тот же день. Ниночка Короткова. Она жила вдвоём с матерью, и семь рублей с полтиной из зарплаты уборщицы выкроить наверняка было непросто. Поэтому её мама и пришла в этот же день в школу.
   Мария в это время как раз выходила из пионерской комнаты вместе с пионервожатой. Спрятаться было негде, а вожатая уже запирала дверь. Так что волей неволей приходилось идти мимо. "До свидания, Мусенька! Значит, как договорились: посмотрим выступления маленьких, а потом согласуем время для старших",- попрощалась вожатая и направилась в сторону учительской.
   Мария затравленно прикинула расстояние. "Хоть бы пол провалился!" Но гром не грянул, небеса не разверзлись, а пол был настлан вполне добросовестно...  Делать было нечего, и она пошла. Сердце при выходе из пионерской комнаты сначала бешено затрепыхалось, а теперь почти не билось. Его одиночные удары били по вискам, а потом эхом отдавали в затылке. Лёгкие сапожки пудовым грузом тянули вниз, а лицо то обдувало раскалённым пустынным ветром, то обносило арктическим холодом. "Надо поздороваться",- с тоской подумала Мария, но сил хватило лишь на поспешный и неловкий кивок. Она не помнила, как оказалась в классе. В голове звучал громкий голос тёти Гали:"А Муся не в твоих сапогах прошла?". И такой же громкий от возмущения голос Ниночки:"Да что ты, мама!"
   Мария яростно выхватила из портфеля туфли и запихала туда проклятые сапоги. Тётя Галя всё-таки сходила в учительскую. Но ей никто не поверил. Мария выкрутилась. Ниночку с мамой обвинили в наговоре на хорошего человека, а пропажу свалили на какого-то мальчишку, который действительно был грешен в карманных кражах. История постепенно забылась.
   Мария потом сказала девочкам, с которыми ходила в школу, что у неё дома есть новые сапоги, но она боится их носить. Подружки горячо её поддержали, и сапоги благополучно сносились.
   Дома в то время гостила папина мама, было не до Марии, никто ничего не заметил.
   На свидание с Серёжкой она тогда так и не пошла да и вообще как-то стала реже встречаться. А потом начались экзамены, потом выпускной, а потом это несостоявшееся поступление в институт... И вот встреча...
   "Муська! Милая Муська! Серёженька! Какой же ты умница, что гостью привёл!" У Марии от такой встречи даже слёзы навернулись. А Ниночка с возрастом как-то выше стала, пополнела, в глазах ласковое спокойствие, в жестах уверенность... На другой день договорились пойти на любимую в детстве полянку, благо до леса рукой подать. А когда Мария Петровна посетовала на отсутствие подходящей обуви, Серёжка попросил не беспокоиться. Дескать у него мать через дорогу живёт, так у неё много чего накопилось. "Какой у тебя размер-то?".
   Утром, как и договаривались, встретились на окраине города. В руках у Серёжки был пакет. Мария Петровна уже переобулась, как её словно молнией шарахнуло. На ней были резиновые, чёрные, укороченные, правда, совсем уже не блестящие, но такие же, какие тридцать лет назад она украла у Ниночки... Слёзы градом хлынули из её глаз, она судорожно всхлипывала и всё просила, просила прощения... У Ниночки, у родителей, у себя... Рядом топтались растерянные, ничего не понимающие, Нина с Сергеем и безуспешно пытались успокоить рыдающую гостью...