Нелегко преодолеть пропасть в два прыжка

Никогда не думал, что Никита Сергеевич Хру­щев и его кончина бу­дут как-то связаны с моей биографией. Мы, студенты университета, относились к нему снисходительно и не­сколько иронически. В его правлении страной было что-то от балагана, в котором ино­гда проливалась кровь.
Ему была предназначена судьба с драматическим исхо­дом. Люди в массе своей не прощают того, кто открывает им глаза и говорит правду. Хрущев имел мужество высту­пить на XX съезде партии с разоблачением культа лично­сти Сталина. За этот поступок ему вечно благодарны постра­давшие от политических ре­прессий и их родные. Но он был проклят теми, чье челове­ческое естество было извра­щено "мудрым и великим" ти­раном Джугашвили.
Хрущев во многом был его полной противоположностью. Тот говорил коротко и афори­стично (сказывалось учение в духовной семинарии). Этот любил отвлекаться от заготов­ленных помощниками текстов и импровизировал, обогащая свою речь непереводимой на иностранный язык "кузькиной матерью" и другими перлами. Студенты филфака сравнивали его с шолоховским дедом Щукарем. Они-то больше всего от него и пострадали.
Моя однокурсница, востор­женная, влюбленная в совре­менную поэзию девица, взя­лась писать диплом по творче­ству Вознесенского и Евту­шенко и... В декабре 1962 го­да Никита Сергеевич принялся учить уму-разуму творческую молодежь, в марте 1963-го со­стоялась "встреча руководите­лей партии и правительства с деятелями литературы и искусства". Хрущев опять зака­тил речь. Тут же моей одно­курснице на кафедре совет­ской литературы посоветовали сменить тему диплома, и ей ничего не оставалось, как вместо защиты диплома сда­вать экзамены.
Я тоже едва не стал жерт­вой "исторической речи" Хру­щева. Защита диплома "Герои и конфликты современной прозы" успешно приближалась к концу, когда заговорила член государственной комиссии, вздорная и нелепая дама-до­цент: "Я просмотрела список литературы, которую вы ис­пользовали, и не нашла очень важной, основополагающей работы... Вы что, не читали речь Никиты Сергеевича Хру­щева на встрече с деятелями литературы и искусства?" Ошалев от того, что меня пы­таются срезать на таком пус­тяке, я нагло съязвил: "Речь Никиты Сергеевича — мое лю­бимое произведение, можно сказать, настольная книга".
Руководитель дипломной работы сообщила мне потом, что дама-доцент, верная идеа­лам Октября и партии, настаи­вала на том, чтобы мне снизи­ли оценку, но она осталась в меньшинстве.
В сентябре 1971 года Хру­щев снова подставил мне под­ножку. Теперь уже своей смертью. В ту пору я работал в секретариате "Вечерней Уфы". Газету набирали и печа­тали в нынешнем Доме печати (тогда он только еще вставал на ноги), а редакция квартиро­вала в гостинице "Уфа" на улице Карла Маркса. Утром (кажется, с опозданием на су­тки) по московскому радио пе­редали о смерти Никиты Сер­геевича Хрущева — "пенсионе­ра союзного значения". Я по­считал нужным сообщить об этом читателям "Вечерки". Звоню редактору из Дома печати в гостиницу "Уфа": "Центральный Комитет извещает о смерти Хрущева. Мы будем это давать?"
Редактор: "А как "Правда"?"
Я: "Дает".
Редактор: "Ставь в номер".
"Вечерка" вышла в свет, и тут же из горкома КПСС раз­дался окрик: "Кто позволил?"
Оказывается,   сообщать   о смерти бывшего первого секретаря ЦК КПСС и Председа­теля Совета Министров СССР было разрешено лишь не­скольким центральным газе­там. Городская газета слиш­ком вознеслась, поступила не по чину: она имела право опубликовать только сообще­ние ТАСС. Я побежал "на те­летайп", чтобы узнать, было ли такое сообщение для местных газет. Увы, оно не поступало. Редактор слегка пожу­рил меня за проявленную ини­циативу, а я горячился и недо­умевал: "Ведь умер "выдаю­щийся деятель Коммунистиче­ской партии и Советского го­сударства, верный ученик В. И. Ленина" (так говорилось в энциклопедии), и об этом, оказывается, надо помалки­вать!"
Все мое существо протесто­вало: Хрущев мне был по-сво­ему симпатичен. Конечно же, прежде всего из-за XX съезда. Да, при нем произошли траги­ческие события в Венгрии и был тайно расстрелян Имре Надь. Карибский кризис, пе­редача Крымской области из состава РСФСР в состав УССР, отставка легендарного Георгия Жукова, травля Бори­са Пастернака и Владимира Дудинцева, самоубийство Але­ксандра Фадеева — все это Хрущев. Позднее я узнал о расстреле демонстрации в Но­вочеркасске.
При Хрущеве были очереди за мясом, молоком и маслом. Никита-кукурузник кормил нас неважным   хлебом,   отчего
страдал мой университетский товарищ, у которого были яз­ва желудка и гастрит. Много чего натворил Хрущев, но за годы его правления человек прорвался в космос, осваива­лись целинные земли. У нас развязался язык. Мы говори­ли, не боясь доноса собесед­ника.
Хрущев по своей приро­де был человечен и добр, но, разоблачив иезуита и сатрапа Сталина, он не изжил его в самом себе. Он был порождением автори­тарной системы, действовал по ее законам. Ею же был и уничтожен.
...И все-таки это был очень живой, непосредственный и колоритный человек. Недю­жинный характер. Рассказыва­ют, как Уинстон Черчилль со­стрил по поводу Никиты Сер­геевича и его реформ: "Нелег­ко преодолеть пропасть в два прыжка. Можно упасть в нее". Это как раз и случилось…