Глава XXIV. Попытка - пытка

      Яркое солнце возвестило жителям маленького немецкого городка о начале утра. На узких улицах наметилось некое подобие движения. Городок был невелик, трудно даже вспомнить его название. Нас оно и не интересует, гораздо интереснее для нас, что в городе находилась закрытая частная медицинская клиника.
Не все из горожан, спешащих по своим делам на велосипедах (бывших самым распространенным транспортом в городе) знали о ее существовании. Но доктор Арнольд Фехнер, безусловно, знал. Да и как мог он не знать, когда он в ней, собственно, и работал. Конечно, у многих нетерпеливых читателей сейчас проскользнула мысль: «А не связаны ли все эти намеки с творчеством нашего давнего приятеля Исаака Фогельштейна?» И да, и нет. Но скорее да, иначе если бы были никак не связаны, мы и не стали бы об этом упоминать. И поэтому мы должны восполнить эту информационную пустоту, образовавшуюся за то время, что мы увлеклись жизнеописанием основных героев. Мы помним, что после удачного опыта с Лениным у многих людей появился практический интерес к возможности возвращения: они не хотели заканчивать свой земной путь, всеми средствами пытаясь продлить его. После гибели двух заговорщиков, третий, Иван Фарнберг, скрылся в неизвестном направлении, а Фогельштейн был подвергнут допросу и на этом эпизоде мы его покинули. А вот что произошло с профессором Фогельштейном и его супругой дальше? Он был признан виновным в совершении незаконной операции, а также в соучастии к похищению и был приговорен к полугоду заключения и огромному штрафу (штраф был за операцию, а полгода, соответственно, за похищение). Несколько меньшие сроки получили его ассистенты, прочий персонал больницы отделался условными сроками или вообще легким испугом.

      После гибели Карла и Людвига, а также исчезновения Ивана, вложившиеся в дело искренне возмутились, но не стали требовать возврата своих средств. «Кто-то отписывает в завещании свое тело на опыты. А почему мы не можем? И что, если после этих опытов мы оживем? Не важно!» Они требовали полного соблюдения своих прав, указанных в контрактах. Международные суды столкнулись со сложнейшей проблемой. Действительно — никак нельзя было запретить оживать. Фогельштейна и его подельников привлекли непосредственно за не легитимность операции. Поэтому был созван международный комитет, который постановил, что следует выдавать лицензии на подобную деятельность. Множество людей из науки и даже больше околонауки изъявило желание поучаствовать. И желание каждого порождало программу, первым пунктом которой стояло знакомство с профессором Фогельштейном. Сложилась уникальная ситуация, когда слишком большое число лиц оказалось заинтересовано в нахождении его на свободе. Фогельштейн отсидел в итоге лишь пару дней: к нему явился некий человек, назвавший себя «богатым покровителем» и предложил работать на него. Фогельштейн думал долго, но согласился. Исааку наняли нового адвоката, который подал апелляцию. Дело пересмотрели, и изменили наказание на условный срок. В обмен на свободу «богатый покровитель» поручил ему подготовить целую бригаду врачей, способных возвращать людей с того света аналогичным ленинскому способом. Через неделю после выхода из тюрьмы Фогельштейн дал интервью одному серьезному научному изданию, где признался, что идея о том, что для успешной операции нужно тело человека, умершего сто лет назад — выдумка. Началась подготовка к будущим операциям, а доктор вернулся к свиньям, а также возглавил подготовку специалистов. Он объяснял и показывал группе обучающихся все особенности своей теории восстановления тканей, клеток, суть перезапуска жизненного процесса, разработав целую обучающую программу. Использовалось и видео с операции Ленина, заботливо сохраненное профессором. Арнольд Фехнер был одним из ведущих специалистов, готовых поднять упавшее знамя Фогельштейна. Он давно изучал его работы и параллельно разрабатывал свои теории, позволяющие продлить жизнь. После успеха с Лениным, он стал большим поклонником Фогельштейна, считая его почти что богом. В этом, надо признать, он был не одинок. Однако, считая Исаака гением, Фехнер хотел сделать операцию без помощи последнего, в одиночку, тем самым показав что он не хуже, а следовательно, тоже гений. И спустя месяц Фехнер сколотил свою группу, начав готовиться отдельно от Фогельштейна.

      И вот в апреле как раз умер один тех самых миллионеров, который в свое время завещал все свои средства на операцию по возвращению его к жизни, первый из заключивших такой контракт. Фогельштейн предложил тут же забальзамировать тело умершего по ленинскому принципе на неопределенный срок. Какой — он и сам не знал, но предположил, что следует потратить это время на подготовку. Исаак с начала года предлагал провести репетицию на каком-то молодом умершем, например, в автомобильной аварии. Однако операция была делом дорогостоящим, если Карл и Людвиг смогли вложиться в эксперимент с Лениным из своих средств, то сейчас такой проблемы не стояло. Но несмотря на это, никто не изъявил желания оживлять случайных людей. Тело умершего сразу же было соответствующим образом обработано и забальзамировано, и после чего доставлено в клинику, где и поступило в руки Фехнера и его подопечных. Совет Фогельштейна о выдержке срока был проигнорирован.

      Операция шла двенадцать часов, но результата не было. Никакого. Ни один процесс в его теле не был перезапущен. Фехнер и его помощники ссорились, пытались подключить приборы к органам больного каким-то иным способом, но в итоге сдались. Общим решением была утверждена идея о том, чтобы продолжить операцию наутро. Но утром выяснилось, что бальзамирование было проведено некачественно. А может быть, по неправильному рецепту. В общем и целом, тело миллионера дало гниль. Группа врачей составила родственникам обращение, где обвинила его в нездоровом образе жизни, который лишил возможности восстановить поврежденные органы. Скандала не было, не было даже каких-то полуслухов. Родственники были возмущены, но, в конце концов, им обратили внимание на пункт в контракте, подписанном собственноручно безвременно усопшим главой семейства. В этом пункте ясно значилось, что отсутствует какая-либо гарантия на возвращение к жизни, потому что доселе удалось вернуть назад лишь одного человека. Поэтому родственникам постепенно пришлось смириться и похоронить его.

      Смерть! Что есть смерть? Как с любым нежданным бедствием, первой нашей реакцией является отказ поверить в происходящее. Мы или ищем фантастические причины, предполагающие чудесное спасение, либо строим свою параллельную вселенную, где наш родственник продолжает жить, общаемся с ним. И уже спустя долгий период отвыкания мы принимаем это. Здесь родственники, зная, что богач заболел, сразу держали в уме операцию. Они даже не сомневались, что дело пройдет так же, как и с Лениным. Когда он прекратил дышать, все замерли, но вторая мысль была «ничего, мы сможем, прорвемся». А дальше было томительное время надежд. Вот позвонил врач из клиники: операция идет. Что стоит за этими словами? Нет, это не ответ, это не решение. Самое жуткое бремя, бремя неопределенности! И вот час минул. И вот еще один час. Звонок врачу, ответ тот же: операция идет. А больше и не звонили: все линии оказались недоступными или по ним играла легкая музыка. Семья в ужасе, проскакивают первые подозрения. И наутро уже звонок из клиники, извините, так и так, не вышло, не получилось. Потом второй звонок, более официальный, в котором воспринявшим не до конца всерьез звонок первый и еще на что-то надеющимся родственникам дали понять — ресурсов организма у покойного оказалось недостаточно, чтобы воскресить его.

      Казалось бы, давно доктор Фогельштейн встал на сей опасный путь. Он добился успеха — поднял себя над бременем мироздания, перезапустил процесс. Недоброжелателей, особенно во время судебного процесса было немало. Даже находились люди, обвинявшие его в колдовстве; фотографии Исаака в образе черного мага являлись хитом собраний и митингов, проводившимися всевозможными противоборствующими группами. Фогельштейна, это, безусловно, забавляло. Забавлял его и отказ регистрации его достижения для Книги рекордов Гиннеса или для выдвижения на Нобелевскую премию — все потому, что, дескать, операция была проведена нелегально, а значит результаты ее ничтожны. Выйдя сразу же на свободу, Исаак Фогельштейн впервые за свою пожертвованную во имя науки жизнь, столкнулся с прямыми угрозами. С небольшой периодичностью звонил аноним, голос его был железным, как у автоответчика, но по небольшому колебанию можно было понять, что звонит все же реальный человек. «Исаак! Ты сильно рискуешь. Пока не поздно, смени фамилию, внешность и исчезни. И помни же, помни, никаких опытов. Слышишь меня?» Именно интонация в словах «помни» и различалась. Дальше человек делал вдох, и, казалось бы, начинал новую фразу, но именно в момент первого звука связь резко обрывалась. Фогельштейн, к сожалению, не был знаком с таким легендарным деятелем, как Корейко, которого запугивали подобным образом. Впрочем, на улице слепые к Фогельштейну не приставали, что, впрочем, не помешало ему сильно испугаться. Ему ничего не оставалось, как открыться Саре.
Жена выслушала его с видимым пониманием, скрыв свой испуг и разочарование. Ей даже удалось сдержать свой порыв и не сказать коронную фразу «я же говорила тебе, предупреждала тебя — не ввязывайся!» Она прекрасно понимала, что Фогельштейн уже ввязался. Мысли в ее голове фонтанировали. «Мы умрем, но будем бороться до конца» сменялась на «свернуть деятельность, сбежать». Впрочем, сбежать было невозможно. Фогельштейн стал фигурой, интересовавшей слишком многих, и слишком многим он был нужен именно живой и здоровый. Уж не знаем, предпринимались ли попытки по его устранению, но наверняка они имели место быть. То, что гипотетические исполнители сих коварных планов оказались не способными даже приблизиться к цели, говорит о степени важности Фогельштейна для абсолютно разных кругов. Ни он, ни Сара об этом, конечно, не догадывались. Наверное, здесь стоит сделать отступление, чтобы напомнить, что в семье был еще и третий член — дочка Лея, десяти лет от роду. Так даже она ничего не замечала и не подозревала.
После неудачной операции клиника рассудила в лице своего руководства вернуть все полученные от покойного деньги его родственникам (эти деньги не пропали и после смерти Карла и Людвига были заморожены на счетах). Конфликт, казалось бы, был улажен, да и утечки вроде бы не случилось.
 
      Работа шла своим чередом, весна лишила жизни еще одного подписавшего в свое время договор. Сколько таковых было всего, сейчас уже трудно установить. Уже спустя пару дней очередной «пациент» поступил в клинику Фехнера. Операция шла сутки. Телефон Фогельштейна разрывался, равно как разрывались и мысли в его голове. «Не смог научить? Что они поняли не так? Или Ленин был таким особенным? Или повезло? Или вероятность составляет один к ста и первый случай сразу же стал сотым? Или это я особенный? Только мне дано? Одному мне?» Фехнер сам позвонил Исааку, кланялся и просил прощения за демарш, отчаянно прося совета. Но консультации профессора оказались безуспешны. Не удавалось запустить ни один процесс в организме. Тело начало разлагаться…
 
      Вторая операция закончилась провалом, что добавило немало морщин профессору, пусть он и не проводил их и никаким образом не участвовал в подготовке. Фогельштейн решил идти до конца.
«Верить, верить в свои силы! Я уже смог перевернуть мир, и я смогу! Я докажу! Пусть мое имя войдет в историю не как случайного человека, вот так волшебно кого-то оживившего. Нет. Один раз — это не серьезно. Один раз — пойдет легенда. Да, может, и не было его вовсе, раза-то?» Так думал Исаак, уже зная о смерти третьего оплатившего свое будущее воскрешение.

      …Операция длилась долго. И на этот раз Исаак был главным действующим лицом в операционной. В один момент Фогельштейн подпрыгнул, бросил скальпель и пулей выскочил из операционной. «Книга, моя книга!» — бормотал он в исступлении. Книга собственного авторства мирно пылилась в кабинете на самом заметном месте полочки. Будучи реальным автором, он нашел нужное место довольно быстро. «Да, так и есть! Ошибка, грубая ошибка! Нет, этому не ожить! Проклятье! Как я сразу не заметил? Тьфу, я разве, когда писал, верил, что сам буду так оперировать? Я писал для будущих поколений, для медицины абсолютно иного уровня».
Не будем загружать себе мысли научной информацией и выяснять причины, так взволновавшие нашего героя. Но к четвертой операции (а она подбежала ой как скоро) Фогельштейн готовился в разы серьезнее. Наверное, даже серьезнее, чем к своей первой самостоятельной операции. Да что говорить — серьезнее, чем к первому свиданию с Сарой. Он видел наяву человека оживающим, он словно открыл эту ампулу и почувствовал жизнь, ее пробуждение.

      …На втором часу операции, по телу прошли первые судороги. Процессоры гудели. Провода срочно подключались. Приборы пикали. Сердце начало свой искусственный мерный отсчет. На пятом часу Фогельштейн приказал переводить процессы в автономный режим. Приборы резко запищали, кровь вскипела. Сердце, искусственно запущенное, остановилось. Несмотря на все попытке запустить его вновь, оно оставалось к ним бесчувственным. Фогельштейн вмиг вспотел и почувствовал легкий холод. Пациент был мертв. Он был мертв и холоден, и не один из его органов не подавал признаков жизни. Позднее от трупа пошло зловоние, и он начал коченеть. Видимо, биохимические процессы и были пущены в несколько ином режиме, но изменившиеся функции клеток не смогли перезапустить цельный организм.
По пришествии профессора домой Сара все поняла по его глазам и не задала ни единого вопроса. Но поняла Сара далеко не все. Да и не могла понять — не было ей известно, что в своей комнате Исаак Фогельштейн хранил револьвер. Но когда выстрел отразился звоном в оконных стеклах, она поняла уже все окончательно. Сара резко рванулась, но вдруг остановилась. «О нет!» — завопила она, после чего подбежала к двери. «Открыть, не открыть, открыть, не открыть», — нажимала она на ручку. Замявшись в нерешительности, она все же подцепила ручку и дверь подалась сама. Фогельштейн лежал посередине комнаты, кровь сочилась из его виска, а револьвер валялся рядом. Нет, профессор не оплатил себе возможность вернуть жизнь — он был не настолько богат. «Не-е-е-е-ет!» — истошно закричала Сара и схватила револьвер. Она, может быть, и сделала бы что-то, но вдруг хлопнула дверь в детской: «Ма-а-а-ам, ты слышала хлопок? Ма-а-ам?!» Лея побежала на кухню, и это спасло Сару. Она отшвырнула револьвер, голос дочери, живой голос, вернул ей жизнь, и она бросилась к своей надежде и спасительнице. «Спокойно, доченька. Все хорошо. Посиди пока в комнате». Она бросилась обратно в кабинет доктора. Но тут в дверь позвонили. Сара устремилась к двери. Жили они в частном доме; она взглянула в окошко камеры и увидела за калиткой двух людей в камуфляже. «Сара, открывайте! Что за шум?» Обезумевшая от страха Сара вышла из дому и открыла дверь, словно пытаясь найти поддержку у этих двух незнакомцев. «Он застрелился! Понимаете? Его больше нет! А-а-а-а-а-а!» — заревела она, хватая одного из вошедших за развевающуюся полу пальто. Они шли молча, словно идеально зная расположение комнат в особняке. Дочь выбежала в коридор, но Сара схватила ее за шкирку и закинула обратно в детскую, заперев ее теперь на ключ. Кабинет Фогельштейна, дверь в который была в самом дальнем углу коридора, нашли сразу. «Идиот! — закричал один, обращаясь не то к коллеге, не то к синеющему профессору, — когда он успел сюда протащить оружие?» Начались обычные для таких ситуаций процедуры. Вызвали скорую помощь. Спустя пять минут прибыли врачи, труп был завернут, уложен на носилки и вывезен. Лишь тогда Сара открыла комнату Леи. Дочь на удивление спокойно возилась с какой-то игрушкой. По лицу матери, на котором не было сухого места, Лея окончательно укрепилась в своих догадках. «Мам, они убили папу, да? Я все слышала и сейчас поняла». «Да, то есть… То есть да», — осеклась Сара. Лея тоже не смогла больше крепиться и заревела вместе с ней. Они проплакали полчаса, не глядя друг на друга. Наконец, Сара встала и произнесла: «Я ведь с самого начала чувствовала, что эти эксперименты не доведут до добра! Как ты, простой смертный, посмел посягнуть на право господа! Кто тебе дал такие права? Я шутила, я угрожала, но у Исаака было такое качество — если он чем-то увлекался, какая-то мысль втиралась ему в голову, то он шел, сминая все на своем пути, пока эта идея не материализовывалась. Так и случилось здесь. Оживил он того Ленина. Лучше бы не оживлял! — тут Сара сорвалась на крик. — Чтобы он сдох, этот паршивый Ленин! Это все из-за него! И почему он ожил? Кто потянул меня за язык, сказать ему, что нужен человек, умерший сто лет назад? Зачем? Ведь меня тоже — как ткнул кто-то иголкой, и я сразу уверилась в этом, что так и будет правильно, что этот вариант самый лучший для нас. И погляди, к чему все привело. Ох. Да, и я, я виновата. Почему же я не подумала об этом? Но ведь отговорить Исаака было невозможно, нет. Нужно было что-то придумать. И я придумала не то, а-а-а!» — дальше ее речь окончательно потеряла связность. Лея всхлипывала беззвучно, с шумом глотая слюни.

      Фогельштейна сожгли на следующий день, а прах развеяли. В свежем завещании, которое можно было также считать предсмертной запиской, он отразил этот момент особенно подробно, объясняя это тем, что не желает второго шанса для себя, а жизненный путь должен быть для всех един. Весть о самоубийстве Фогельштейна облетела мир. Миллиардеры и миллионеры, оплатившие заранее возможность возвращения, не доверявшие Фехнеру и ему подобным прожектерам, потребовали деньги назад. Во всех замешанных клиниках прошли обыски, даже, поговаривали, началось преследование врачей. По крайней мере по российскому телевидению эти слухи циркулировали целую неделю после события.
Ленин, хоть и не воспринявший смерть Фогельштейна как личную трагедию, был растроган. Но с тем к нему пришло и понимание своей избранности, ценности своей миссии. Всё — пути отрезаны. Он — первый и последний человек в истории, проживший две жизни.

      На фоне неудачных операций и самоубийства Фогельштейна, шумно прошли международные конференции врачей, где книги Фогельштейна были подвергнуты жесточайшей критике. Досконально были разобраны все постулаты и объяснены причины и невыполнимости. Надо сказать, что большая часть этих книг, была написана скорее в жанре научно-популярной литературы, местами проглядывали откровенно фантастические и мистические моменты, поэтому критиковать их с глубоконаучной точки зрения было легко. На один вопрос не могли ответить: как же Фогельштейн, оперируя своими изысканиями, сумел провести этот чудовищный и необъяснимый эксперимент? Научное сообщество разводило руками и хваталось за головы: при жизни Фогельштейна с ним никто не желал общаться, его теорию никто не хотел признавать. Да, некоторые непризнанные ученые, порой сторонники альтернативной науки выходили с Исааком на контакт, они пытались уточнить у него что-то, плавно переходя к теме эксперимента, но профессор упорно ссылался на тайну, на подписанные им договора о неразглашении. Поэтому сейчас, на основании всех факторов, в голове абсолютно любого человека могла засесть всего одна мысль: подлог. Это все подразумевали, но никто на заседании не решался озвучить. Говорили о невероятности, доказывали вновь и вновь. И наконец, кто-то сказал шепотом: «Да все это чушь!» — «Мистификация», — вдруг воскликнул кто-то. Начался галдеж. Каждый из уважаемых ученых считал своим долгом уязвить мертвого Фогельштейна. Не было никакой операции, наняли актера, настоящего Ленина захоронили. Мир ученых в этом плане похож на людей — тоже любят поорать и подискутировать, особенно когда тема горячая, а решение проблемы кажется чем-то недостижимым. Но мир ученых отличается от мира обычных людей тем, что все-таки для любого утверждения ищутся соответствующие доказательства. А доказательство здесь было, в общем-то, одно. Доказательство это звалось Владимиром Ильичом Лениным.

      В Правительство Российской Федерации поступил необычнейший запрос — о выдаче Ульянова для установления его личности и проверки его здоровья. Научное сообщество составило серьезный документ, закрепленный сотнями подписей известнейших ученых, в котором уверяло, что Ильич, как уникальный и единственный экспонат, нуждается в каждодневном наблюдении. Эти наблюдения оставались единственной возможностью интерпретировать основную книгу Фогельштейна. Предполагалось, что изучив детально процессы, происходившие в клетках Ильича, ученые могли вывести реальные средства, замедляющие старение или перезапускающие жизненные системы организма. Российская сторона, получив документ, сделала официальное заявление. Вот что сказал пресс-секретарь Президента Виктора Тупина Даниил Каменев: «Сейчас мы получили запрос от мирового научного сообщества на тему Владимира Ильича Ленина, о том, что его хотят исследовать. Вы все знаете, насколько это уникальный эксперимент. Скажем честно, у огромного числа людей до сих пор есть серьезные подозрения относительно всего произошедшего. От лица Российской Федерации могу официально заявить, что это личное дело Владимира Ильича — хочет или нет он помочь мировой науке. Любые эксперименты, как известно, дело полностью добровольное, никто не может быть к этому принужден. Но мы со своей стороны, как демократическая страна, никогда не препятствовали, не препятствуем и не будем препятствовать выезду за границу как Ленина, так еще кого бы то ни было».

      Оппозиционные издания и политики, тот же Подвальный, сразу же едко заметили, что Ленин, привлеченный в страну исключительно ради выборов, чтобы поднять к ним интерес у народа, повысить явку на избирательных участках и в конечном итоге легитимизовать тупинскую власть, более не нужен, он отыграл свою роль и может ехать на все четыре стороны. Если он вдруг захочет организовать революцию — что ж, пусть и организовывает ее в Европе, в этом ему даже можно и подсобить. Проблемы в Европе — это всегда классно, это всегда повестка дня, это горячо. Народ должен знать, что там происходит. Тем же вечером Владимир Ильич получил звонок из Министерства иностранных дел с разрешением покинуть страну. Он ободрился — не зря наводил мосты. Вскоре он получил звонок из Швейцарии.
«Добрый день, Владимир Ильич! Это Георг Тун у аппарата. Мы наслышаны о Вашей готовности к эмиграции в Европу и поздравляем с тем, что Ваше Правительство отпустило Вас. Я звоню Вам не от своего имени — я звоню Вам от лица Всемирной организации здравоохранения. Точнее из отдела, отвечающего за увеличение срока продолжительности жизни. Мы желаем использовать Ваш опыт для будущих поколений, будущих проектов, направленных на исследование клеточной медицины и так далее. Мы были бы рады видеть Вас у себя».

      Хотя предложение было крайне ненавязчивым, Ленину категорически не хотелось участвовать в каких-либо медицинских опытах, пусть даже от них зависит здоровье человечества. Впрочем, и отказываться было глупо — у Ильича почти не было контактов за рубежом, здесь же начало его поездки приобретало смысл и позволяло надеяться на возможность начала агитации. «Впрочем, перед кем агитировать?», — в который раз задал себе этот вопрос Ильич — «Но не агитировать, тогда что? Что еще можно делать? Что еще можно предпринять? Я ведь толком не знаю настроений, не знаю ситуации. Я помню, что когда я был в больнице после операции, то меня вывела на свободу огромная толпа. Агитировать перед ними? Да, но нужно понять, чего они ждут. Скорее всего, им был просто интересен человек, вернувшийся с того света. Каковы эти марксисты? Я ведь видел у них красные флаги! И надо признать, то, что я увидел на заводе, показывает, как изменились взаимоотношения между пролетариатом и буржуазией. Сокращением рабочего дня уже никого не привлечешь. Но почему? Ведь мы ставили конечной целью при построении коммунизма еще большее его сокращение! Нужна новая программа, видимо так».

      С такими мыслями Ленин начал собирать вещи и готовиться к отъезду. Загранпаспорт был готов, билет на самолет заказан. Ленин радовался, потому что жизнь в России наскучила ему. Он прекрасно понимал, что его держат отшельником, разрешив ему поучаствовать в выборах в своих интересах, но более действующей власти он не нужен. Не нужен он и народу, который не видит связи между своим экономическим положением и эксплуататорами, который помнит об опыте строительства социализма — и помнит в негативном смысле и не хочет повторения кровавых событий. Революция, точнее, революции семнадцатого года, не были вещами в себе. Они назрели, как назревает огромный прыщ под ноздрёй. Волнения по России прокатывались и в прежние времена, причем весьма часто. Это были народные восстания, сдерживающиеся регулярной армией. Но в феврале семнадцатого армия была на фронте, да и отречение Николая Второго было формально добровольным. А вот Временное Правительство потеряло поддержку армии. Впоследствии, конечно, образовалось Белое движение, хочется сказать, что было уже поздно, но нет. Было не поздно, были все шансы убрать большевиков. Однако тем тоже удалось выстроить свою армию, и, как мы помним, в тех боях Рабоче-крестьянская Красная армия доказала свой боевой дух. Большевики устояли. Партия большевиков, к моменту захвата власти, имела длительный опыт подпольной борьбы, в том числе и из-за рубежа. Ничего подобного в реалиях России, в которой оказался Ленин в веке двадцать первом, не было. Конечно, в момент, когда он прибыл сюда, ему виделось, как он выйдет на площадь, и народ на руках внесет его в Кремль. Но нет, этим мечтам сбыться было не суждено. Создать организацию? Но как? Когда ты отрешен от мира, это крайне трудно. Как мы помним, все попытки Ленина навести контакты с кем бы то ни было прерывались. «Завтра мой последний день в Москве», — подумал он, ложась в кровать. «Надо пройтись… Город, конечно, не тот… Прогресс! Да, мы очистили тогда Москву от грязи, которая накопилась при царизме. Мы придали ей блеск, заложили опору. Что есть, то есть, вот они — остатки советского строя! Единственные! Это архитектура. И как пристально отличается советское и постсоветское! Советское не уступает лучшим традициям дореволюционной культуры: при царизме буржуазные деятели, что ни говори, разбирались в красоте. Но новодел? Нынешняя буржуазная власть начисто потеряла чувство вкуса. Увы». С такими мыслями Ильич и заснул.


Следующая глава: http://www.proza.ru/2017/09/16/2182
Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/09/15/98