Старики

Утреннее солнце уже нагрело песок косы, выступающей в простор Камы. Вдали виднелся силуэт плотины с клубящимся водоспуском и стрелами подъемных кранов. У заброшенной пристани, борт к борту, стояли ржавые баржи, буксиры и прогулочный теплоход с надписью вдоль носа: «Витязь» . Вид кораблей говорил об их полной ненужности.
- Эти места я знаю давно,– сказал Алексей Николаевич, глядя на свои ноги с расплывшимися от нагрузок ступнями,– сорок километров мы проплавали здесь на катере - туда и обратно.
– Рыбалили, что ли? – откликнулся Степан Петрович, сидя на корточках с зажженной цигаркой.
– Нет, утопленника искали. Упал с плотины. Может, был пьян, может, сам бросился. Бабы говорили - корову у него отняли при очередной кампании подъема сельского хозяйства.
– Нашли?
– Где найдешь, при такой воде. Всплыл где-то, конечно.
 Алексей Николаевич, коренастый, округлый, с открытой улыбкой на лице, выглядел человеком участливым к другим и уверенным в себе. Говорил он охотно и много.
Степан Петрович был худощав и жилист, руки кончались мощными кистями. Остро очерченные скулы, узкая щель рта свидетельствовали о жесткой и нервной натуре.
Оба были заняты простой работой.
Утром открывали ограду склада с козловым краном. Появлялись молчаливые умелые люди, резали на кораблях металл, перетаскивали в склад. Вечером Степан Петрович запирал его на замок. Раз в неделю приезжали машины, все вывозили.
Раньше они друг друга не знали.
Когда пришла перестройка, многое здесь изменилось. Молодежь потянулась в другие места за приключениями. Старики же находили утешение лишь в летних огородах и вспоминая прошлое. И лучше вспоминалось за кружкой пива в буфете, недалеко от пристани.
У Алексея Николаевича после смерти жены дома никого не было. Одна дочь жила в отделившейся части прежде единой страны. Вторая - пробивалась в далеком большом городе. Остались еще две замужние внучки со своими заботами. И гнала его из дома не такая уж любовь к пиву, а желание поговорить и понять новые события.
- Сейчас к нам всякие «сникерсы» привозят,– говорил он случайному соседу за стойкой, – а вот после войны, консервы с крабами и икра в банках - горками стояли! Мне, инвалиду, к праздникам такие наборы давали!
Одни в хмельном желании поговорить слушали его. Другие говорили - раньше все доставалось по блату, а большая часть людей нуждалась. И начинался у них нескончаемый спор до хрипоты, путаницы от непонимания и выпитого пива.
– Какая сейчас работа! – надрывался доходяга озлобленного вида, - Всем все - до лампочки! Заводы разорили, рабочих выкинули, одна торговля и процветает ! Вот был у нас на заводе директор. Никаких совещаний в кабинете! Утром идет на производство - за ним стул несут. Что увидит плохое – сядет и разберет до печенок. И при этом всем достанется, если что плохо! Справедливый был человек. Отбарабанишь без выходных три недели – пошлет отдохнуть на баржу-профилакторий.
Там - чистая постель, трехразовая еда, рюмка к обеду! Порядок был!
Вот с тем, что был порядок, соглашались все.
Степан Петрович молча цедил пиво, оглядывая присутствующих.
И как-то, после двух кружек сказал Алексею Николаевичу:
– Мне тут работу предлагают, непыльную. Мог бы и сам - но случается со мной… Надо в это время подменять.
Пару раз Алексей Николаевич выходил помочь ему, а потом уже - каждый день. Вдвоем - веселее, и есть какое-то дело.
«Случалось» с Степаном Петровичем регулярно. После этого приходил он бледный, садился на мокрый песок, чадил сигаретой, отвечал резко. Непонятный был человек.
- Я сам - вятский, – говорил ему Алексей Николаевич, – там и при советской власти кулаки были. Работали много и жили крепко, зависти не было. Жили долго, мой дед - до девяноста двух! Умер, оставив церковные книги, записи. Из них я узнал, что был у нас в роду такой Веретенников. Он ставил купола церквей, даже в Питере работал на ремонте Петропавловского собора. Знать историю предков надо, в этом - сила народа.
– Какая  у нас история! – нервно отвечал Степан Петрович, – одни уйдут - другие про них врут, чтобы оправдать себя. Все мы - без ума и памяти!
– Ну, ты скажешь, – смущенно отвечал Алексей Николаевич, подумав, что жизнь у напарника была непростой.
И верно, никто не знал, что делал раньше Степан Петрович, имел ли  жену, детей.  Только его соседки по коммунальной квартире – Глафира Васильевна и Софья Борисовна могли кое-что о нем рассказать.
Рассказали бы, что один раз в месяц он крепко напивался на общей кухне. Молча, лишь курил в форточку и мрачнел с каждой рюмкой. А под конец, резко рванув ворот рубахи, истошно, с отчаянной обидой на кого-то, кричал:
– За мою кровь!
Хлопала дверь, Софья Борисовна бежала к Глафире Васильевне.
Слышался ее нервный всхлипывающий голос.
– Какой он антисемит, – говорила ей соседка, – припадочный! Был бы жив Ваня…
Ее муж, Иван Михайлович, в войну - офицер, работал в правлении домкома.
С жильцами он разговаривал строго, но вежливо. Степан Петрович его побаивался  и старался вести себя тихо.
Но пришла беда. Вначале, чувствуя боль в груди, Иван Михайлович растерянно застывал у зеркала, оглядывая свое лицо. Лицо бледнело, он худел, и жена забила тревогу.
Пошли по докторам. Те говорили разное, а становилось все хуже. Фронтовой друг, теперь большой начальник, устроил к известному врачу. Тот сказал - нужна срочная операция. Но было поздно, Иван Михайлович умер на операционном столе.
После этого пьяные выходки Степана Петровича участились.
Иногда, к старикам приходил капитан «Витязя», еще крепкий - в тельняшке, во флотских брюках. Садился и возмущался тем, что корабли режут на металлолом:
– Что делают! Буксирам этим еще работать и работать!
– Твой пока не трогают, – сочувствовал Алексей Николаевич.
– Доберутся! В затоне уже и к большим кораблям присматриваются!
Расстраивался, жалея свой «Витязь». Однажды, сказал:
– У кораблей судьба - как у людей. Куда попадешь...
– Это - так, – поддакнул Алексей Николаевич, – и церковные книги толкуют - «что на роду написано…»
– Что - твои церковные книги! – прервал его Степан Петрович, - Иногда такое может случиться с человеком, что потом деться некуда!
В тот день пришли на работу как обычно. Ворота склада были открыты настежь, он пуст. Степан Петрович побледнел и нервно пробормотал:
– Дела… Сегодня же недельный металлолом отгружать!
Приехали грузовики. Водитель первой машины соскочил с подножки, крикнул:
– Деды! Где товар?
Старики обреченно молчали. Водитель взял мобильник.
Вскоре, взрыв песок, угрюмо замер черный «внедорожник». Из него вышли трое.
Первый, с узким злым лицом, быстрой походкой подошел к Степану Петровичу, выкрикнул:
– Ты - что, вертухай сраный, сторожить разучился?!
И неожиданно ударил его острым ботинком ниже колена. Тот охнув, упал.
Алексей Николаевич настороженно замер.
Узколицый оставил стариков и обратился к своим:
– Чья может быть работа?
Краснорожий бугай услужливо зашептал:
– Видно – Рябовы. Поднялись на говне и нос задирают.
– Суки! Поехали толковать!
– Что с этими паралитиками делать?
– Сами подохнут! Недолго им осталось…
Мрачная машина, взревев мотором, рванула с косы.
Степан Петрович потянул штанину брюк. Кровавый подтек опухал, синел к краям. Алексей Николаевич сказал:
– Доктора надо. Может, перелом.
– Не надо доктора! – простонал Степан Петрович, – Нельзя… Возьми вот рубаху… Намочи, приложим...
Алексей Николаевич пошел искать кого - отвезти домой.
Комната у Степана Петровича была прибрана, но какая-то казенная.
Охая, доковылял он до кровати, попросил:
– Возьми там, в шкафчике, болит сильно…
Алексей Николаевич достал бутылку, начатую банку сардин.
Сокрушенно развел руками:
– Во - времена! Ногами бьют! Такого у нас не было. Дрались стенка – на стенку, до крови. Но - так бить?!
Выпили стопки две. И тут Степана Петровича прорвало.
От пережитого или доброго сочувствия напарника, он размяк и начал прерывисто говорить. Сказал про тех, кто поручил эту работу. Про тюремный двор с громкой музыкой по средам. Про узкий коридор со светлой стеной в торце. Про тяжелый пистолет и страшную силу пули, швырявшей человека на пол так, что его ноги летели вверх, а потом со стуком падали вниз. И - про все время ожидаемое несчастье.
Необычно много говорил Степан Петрович в этот вечер. И чем больше говорил, тем мрачнее становился Алексей Николаевич. Он поднялся, пробормотал:
– Ну, я пойду…
Оставшись, Степан Петрович жадными глотками допил водку, повернулся к стене и накрылся одеялом. А ближе к ночи, надрывнее обычного донеслось:
– За мою кровь!
Испуганно звякнула чашка у Софьи Борисовны. Прогудело где-то на реке.
И наступила тишина.


Рецензии