Гроссмейстеры о гроссмейстерах и не только

Авербах: "... антисемитизма хватало и в шахматах. Например, Котов, хотя мы были в прекрасных отношениях, упрекнул меня после чемпионата в том, что у него я выиграл, а обоим его основным конкурентам – Бронштейну и Фурману проиграл. Прямо он не сказал, но в его упреке чувствовался национальный подтекст."
Авербах: "В 1929 году Верлинский стал чемпионом страны. За этот успех ему, первому в истории советских шахмат, присвоили звание гроссмейстера, притом “пожизненно”. Однако в начале 30-х звание как-то незаметно, без всяких официальных постановлений, отобрали. Борис Маркович, человек тонкий и легкоранимый, тяжело переживал утрату, почему-то винил в ней Николая Зубарева, возглавлявшего в те годы высшую квалификационную комиссию. По этой причине считал его своим врагом номер один. По иронии судьбы оба они ушли из жизни почти одновременно: Верлинский – в конце октября 1950 года, Зубарев на два месяца позже, чуть ли не в новогоднюю ночь. Когда в январе я встретил случайно на Арбате вдову Верлинского и сообщил ей о кончине Зубарева, она запричитала: “Ай-яй-яй, как жалко, что Боря не дожил до этого дня. Он был бы так рад!"
Авербах: "С детства помню частушку: "Климу Ворошилову письмо я написал./А потом подумал – и не подписал!"
Авербах: "В один из моих приездов в Красную Пахру (подмосковный санаторий, место подготовки Спасского к матчу с Фишером) Спасский выставил за обедом бутылку виски."
Алехин: "В шахматах надо быть злым".
Алехин: "Во время шахматного соревнования гроссмейстер - это тигр на охоте и монах одновременно".
Алехин: "Многие идеи шахматного искусства немыслимы без Ласкера."
Алехин: (перед матчем на первенство мира с Капабланкой, в котором победителем объявлялся тот, кто первым одержит шесть побед): "Я не представляю, как можно выиграть у Капабланки шесть партий. Ещё меньше я представляю, как он выиграет их у меня."
Алехин: "Капабланку отличает прежде всего исключительная быстрота схватывания позиции, однако для него характерно возрастание неуверенности в случаях упорного сопротивления."
Алехин (о Капабланке): "С его смертью мы потеряли величайшего шахматного гения, равного которому мы никогда не увидим."
Алехин: (после победы над Эйве в матче-реванше на первенство мира): "Я дал (титул чемпиона) ему взаймы на два года."
Алехин: (о Дух-Хотимирском): "Нелепобурный и интуитивно-глубокий, с проблесками подлинной гениальности."
Алехин: "Нимцович - истинный представитель художественной школы в шахматах."
Алехин (о Смыслове): "Есть в России молодой шахматист, который может стать в будущем чемпионом мира - но, разумеется, после меня."
Алехин: "Файн и Решевский являются, без всякого сомнения, исключительными техниками."
Альбурт (о Ботвиннике): "В шахматах, как он (Ботвинник) сам подчеркивал, он не был гением, но ... был как компьютер и в нужный момент мог достать с нужной «полочки» нужную папку."
Альбурт (о Карпове): "... у него был такой цепкий взгляд. Он смотрел тебе в глаза и не «отпускал», обычно побеждал в «гляделки»."
Альбурт: "... я помнил идею Крогиуса о том, что если ты выбираешь между пессимистом и оптимистом в шахматах, конечно, лучше быть оптимистом. И довольно быстро я сделал первый рейтинг в Америке."
Батуринский: "Вечерами, после окончания игры (речь идет об одном из турниров 1933 г. в СССР)... шахматный мастер Виталий Чеховер услаждал слух собравшихся игрой на пианино и веселил исполнением песенок фривольного содержания, которых он знал множество".
Белявский: "Львовяне Иванчук, Белявский, Романишин и Михальчишин (сборная Украины) решили «скинуться» и поехали в Манилу (на шахматную олимпиаду 1992 года) за свои. Помог львовский облисполком, он купил авиабилеты, а в Маниле за гостиницу, за питание, взносы всякие мы платили из своего кармана. Причем Вася Иванчук заплатил не только за себя, но и за всю женскую сборную."
Белявский: "Талант у Иванчука феноменальный! Но можно говорить и об особенностях психики: в критические моменты он терял контроль над ситуацией."
Белявский: "Ананд еще в 2005-м в аргентинском Сан-Луисе показал, как он играет в турнирах. Он намечает себе три-четыре «жертвы» и в этих партиях выкладывается. И, как правило, ему удается выиграть."
Белявский: "Мне известны только два шахматиста, которые на последнем часу играли сильнее, чем в дебюте и в середине партии. Это Карпов и Карлсен."
Белявский: (о Каспарове): "Человек, у которого мозг постоянно был занят шахматной работой: за завтраком, на прогулке, во сне, чем бы он ни занимался, его мозг – сам по себе! – продолжал анализировать ту или иную позицию."
Белявский (о Ботвиннике): "Он был величайшим исследователем шахмат. Он умел правильно формулировать их законы."
Бернштейн: "Я что - шахматный идиот?"
Богатырчук: "В фильме ("Шахматная горячка", 1925 г.) одну из ролей играл Капабланка, покоритель сердец москвичек. Капабланка был влюблен в свою молодость и силу. Когда через десять лет этот фильм показывали участникам Второго международного турнира, я услыхал неподалеку от себя всхлипывания – это плакал Капабланка о своей молодости, с каждым днем уходящей в вечность."
Богатырчук (1925 г.): "...я назвал в числе самых любимых (книг) «Бесы» Достоевского и из самых нелюбимых – «Капитал» Карла Маркса. Лет через десять такой ответ мне бы даром не прошел, тогда же Александр Федорович Ильин-Женевский только посмотрел на меня с укоризной."
Богатырчук: "От Боголюбова я услыхал также о злоключениях Алехина (во время Второй мировой войны)... будучи шахматным профессионалом, он нуждался в разрешении на поездки по оккупированной Европе. И для его получения, и для обеспечения сохранности своего имущества требовалось чем-то снискать расположение нацистов. Последние были великодушны и не заставили его, как Боголюбова, вступить в партию, но предложили написать что-либо на антисемитскую тему. Почему Алехин согласился уступить — никому неизвестно, и всякие догадки о мотивах были бы плодом досужей фантазии... его статья в нацистском журнале "Еврейские и арийские шахматы" лила воду на мельницу Гитлера. Эту статью я сам читал и подпись Алехина под ней видел. Основное положение статьи, что евреи любят шахматы только из-за жажды обогащения, в опровержении не нуждается, настолько оно несправедливо и смешно. Но нацистам статья понравилась, и Алехин получил разрешение для поездок."
Богатырчук: "Во время перерыва ко мне подошел молодой человек, жених Веры (Менчик - А.А.), и сказал: "Наша свадьба должна состояться вскоре после турнира…. Уже прошла половина турнира, а Вера не сделала даже ничьей. Я  решаюсь просить вас сделать с Верой ничью." Когда после перерыва мы сели на наши места, я предложил Менчик ничью, которую она немедленно приняла и за свой первый успех была награждена бурными аплодисментами всего зала. После партии она в укромном уголке и в присутствии жениха наградила меня чемпионским поцелуем".
Боголюбов: "Белыми я выигрываю потому, что играю белыми. А черными потому, что Боголюбов."
Ботвинник: "За рубежом я становился скрягой".
Ботвинник: "На финише чемпионата (1931 г.) я обогнал своего конкурента Николая Рюмина на пол-очка, но оставалось еще два тура. И тогда я напомнил Раузеру, что долг платежом красен (на одесском чемпионате тот попросил Ботвинника выиграть у своего конкурента А.Поляка).
  – Да не могу я хорошо играть в шахматы... У меня неправильные черты лица (?!), – вдруг заявил Раузер.
  Сначала я растерялся, но решил прибегнуть к святой лжи:
  – Алексея Алехина, который живет в Харькове, знаете? У него правильные черты лица?
  – Нет, конечно...
  – Так вот, Алексей Алехин – Аполлон по сравнению со своим братом Александром, а ведь тот играть умеет!
Всеволод Альфредович провел партию с Рюминым с большой силой и выиграл"
Ботвинник: "Капабланка и Алехин были врагами. Они не разговаривали друг с другом."
Ботвинник: "Когда возвращались в Амстердам (АВРО-турнир, 1938 г.), участникам в поезде раздавали бутерброды. Однажды Алехин настолько проголодался, что всех растолкал и первым схватил свой провиант."
Ботвинник (о Тартаковере): "Всё, что он зарабатывал в шахматах, проигрывал в карты."
Ботвинник: "Шахматист Романовский был незаурядный. Техника невысокая, но неистощим на выдумки и опасен в атаке. Шахматы любил бесконечно. К деньгам относился равнодушно, поклонение обожал... Ко мне, как и всё старшее поколение мастеров, Романовский относился ревниво и без особого дружелюбия. До моего появления он и его сверстники царствовали безмятежно – и вдруг появился «выскочка»."
Ботвинник: "Паулю (Кересу) не повезло в его шахматной карьере. В другое время, вероятно, он стал бы чемпионом."
Ботвинник: "Этот Таль вполне милый человек. Но дядя у него - такая сволочь!"
Ботвинник: "Научить играть в шахматы невозможно."
Ботвинник: "Керес неустойчив психологически".
Ботвинник: "До Геллера мы староиндийскую защиту не понимали."
Ботвинник (о мальчике Анатолии Карпове): "Очень жаль, но из Толи ничего не получится."
Ботвинник (о Каспарове): "По таланту напоминает Алехина."
Ботвинник: "Как турнирный боец, Керес вряд ли кому-либо уступал на Земном шаре."
Ботвинник: "В 30-е годы перед Флором трепетали, сравнивали его с Наполеоном."
Ботвинник (в 1967 г. о Гуфельде): "Что это за босяк играет в команде Украины?"
Ботвинник: "Никаких пышных похорон. Никаких шахматистов. Хочу уйти спокойно."
Ботвинник: "Я понял, почему я так долго живу. Я никогда не лежал в советских больницах."
Ботвинник (после танца с Улановой на банкете):"Фокстрот она танцевала слабовато. Я же быстрыми танцами владел на уровне профессионала."
Ботвинник (на вопрос, что необходимо делать перед шахматными состязаниями): "Фосфор нужен, кушайте черную икру, а от секса воздерживайтесь!"
Ботвинник: "С большим удовлетворением получил приказ Комитета о XVIII чемпионате СССР, где увидел и свою фамилию (приказ № 866 от 3.11.50), – значит, я почти не хуже других гроссмейстеров…"
Ботвинник: "Что такое шахматы? Этого никто не знает."
Ботвинник: "Бронштейн - великий путаник."
Бронштейн (о матче с Ботвинником): "Я его дразнил. Да, дразнил!.. Я сделал пять глупейших ходов – и он не знал, как атаковать."
Бронштейн: "В матч-турнире 1948 года всё делалось под Ботвинника, ведь было известно, что он больше 15 партий подряд не выдерживает."
Бронштейн: "Шахматы - это конфликтная система."
Бронштейн: "Выиграй я у Ботвинника, все бы мне в рот смотрели."
Бронштейн: "У Ботвинника был имидж якобы любителя, инженера, который только в свободное время двигает фигуры. Он же в самом деле и убил советские шахматы. Он смотрел на соперника с такой ненавистью! Это целая школа излучателей ненависти: Ласкер, Алехин, Ботвинник, Фишер, Карпов, Каспаров..."
Бронштейн: "В жизни, как в шахматной партии, Бог дает шанс один лишь только раз."
Бронштейн: "Как только мой партнер (Дуз-Хотимирский на турнире 1954 г.)сыграл пешкой f2 на f4, я тотчас услышал сердитое:
– И никаких там отказанных! Принимайте жертву! Не возьмете пешку – играть с вами не стану.
Делать нечего. Принял я гамбит старого мастера. Через несколько ходов Дуз-Хотимирский сыграл поспешно и, пока я думал над ответом, решил... переменить свой ход. Зрители ахнули, судьи хотели было остановить часы, но Федор Иванович прикрикнул на всех сразу:
– Подумаешь, невидаль какая! Ну, сделал плохой ход и сейчас поменяю его на хороший. Кодекс, говорите? Бог с ним, с кодексом, у нас тут шахматы. Впрочем, вы не возражаете? – вспомнил и обо мне партнер.
– Что вы, сделайте одолжение!
И игра продолжалась как ни в чем не бывало."
Бронштейн: "Неужели вы думаете, что я буду атаковать Смыслова за три рубля в день, и к тому же талонами?!"
Ваганян (на вопрос, кого из чемпионов мира по шахматам он ставит выше): "Для меня номер один – Фишер, следующим поставил бы Карпова. Карпов очень тонко играл. В свои лучшие годы невероятным образом переигрывал соперников. Это был высочайший класс!"
Ваганян: "Каспаров, мне кажется, как-то Карлсена охарактеризовал, что тот тонко играет, как Карпов, а физически готов, как Фишер. Гибрид!"
Ваганян: "Решевский был самородок."
Васюков: "...Но вознесясь на пьедестал,/Диктатором Каспаров стал."
Видмар: "Фрэнк Маршалл - Дон-Кихот шахмат."
Волькенштейн (советский биофизик, перворазрядник в шахматах): "Ласкер отзывался обо всех шахматистах с неизменным доброжелательством, обо всех, кроме Х.Р.Капабланки."
Глигорич (о Фишере): "Он думал только о шахматах, почти ни о чем другом не разговаривал... У него была та разновидность паранойи, что все хотят его использовать."
Глигорич: "Керес был единственным гроссмейстером, который никогда ни на что не жаловался."
Глигорич (о Тале): "В одной из партий я дал ему ничью в лучшей для меня позиции, потому что он хотел в тот день пойти на футбольный матч Франция – Югославия. Потом он меня очень хвалил как настоящего джентльмена."
Голомбек: "Даже когда он (Алехин) был пьян, то вникал в шахматную позицию намного глубже большинства игроков. Я помню, как на международном командном турнире в Варшаве, прошедшем в 1935 году, я показывал коллегам игру, в которой победил. Алехин подошел, узнал ту игру, и похвалил меня своим мягким, немного пьяным голосом. А затем в мгновение ока указал блестящий вариант, который в той партии мы все упустили."
Григорьев: "Шумит Верлинский, проиграв; сияет, если выиграл (он был глухонемым)."
Гулько: "Анатолий Карпов представляет собой чудо природы, соединяющее в одном лице и Моцарта, и Сальери."
Гуфельд: "Пути коней неисповедимы."
Гуфельд: "Как коня ни корми, всё равно он слоном не станет."
Гуфельд (о Карпове): "Этому дистрофику чемпионом мира никогда не быть!"
Гуфельд: "Когда Фишер садился за доску, это был джентльмен - человек исключительно вежливый и культурный."
Дамский (журналист, мастер спорта по шахматам): "Всепоглощающая страсть Алехина к шахматам толкала его на поступки весьма двусмысленные... Он умер, побежденным в жизни, непобежденным в шахматах."
Дамский: "В советских шахматных кругах у Корчного было прозвище "злодей".
Дамский: "Таль всю взрослую жизнь гробил себя, как мог, и при этом безропотно поглощал все пилюли, хоть кем-то ему рекомендованные."
Дамский: "Эйве все же случайно стал королем и, единственный из них, ничем серьезным шахматы не обогатил."
Денкер: "Файну не доставало бульдожьей цепкости Решевского и его целеустремленности. Если... Решевский никогда ни в чем не сомневался, то Файн сомневался во всем."
Денкер: "В Нью-Йоркском шахматном клубе Файна звали "Dangerous kid" (Опасный парень). Он обыгрывал там в блиц всех, кроме Капабланки.
Денкер (о Файне): "Молодым человеком он постоянно был в чем-то замешан и был ужасным лжецом… По сути он никогда не преодолел свое сильное чувство неполноценности. Отсюда – хвастовство."
Долматов: "Команда молодая (на шахматной олимпиаде в Маниле в 1992 г. - А.А.), некоторые не прочь были нарушить спортивный режим. Те же Леша Выжманавин, Саша Халифман, да и Володя Крамник, чего греха таить, иногда к ним присоединялся. Гарри (Каспаров - А.А.), разумеется, в этих посиделках не участвовал."
Долматов: "Девушки не могут нормально играть в шахматы. Кому-то это может нравиться или нет, но для меня это истина."
Дуз-Хотимирский: "Три дня прожил у Ласкера, и он не произнес ни одного слова о шахматах!"
Дуз-Хотимирский: "Ласкер, игравший черными, опоздал на 12 минут. Я явился вовремя, но по рассеянности забыл сделать свой первый ход. Когда Ласкер явился, от его опоздания пострадал не он, а я, поскольку шли мои часы."
Дуз-Хотимирский: "Пока шел сеанс (в Кисловодске, 1935 г.), я по собственной инициативе заказал для Ласкера большой букет роз. Какие это были розы! И какой это был чудный букет!.. По окончании сеанса директор санатория преподнес букет экс-чемпиону мира. Ласкер с вежливой улыбкой принял благоуханные дары солнечного юга. А когда мы остались вдвоем, пробурчал недовольно: “И кому только пришла в голову такая блажь: дарить мне эти розы? Терпеть не могу цветов!”"
Дуз-Хотимирский: "Ботвинник всегда выигрывает, но играет неинтересно. А Смыслов интересно."
И. Зайцев: "Многолетний тренер Давида Бронштейна Александр Маркович Константинопольский втолковывал молодежи, что пролонгированное действие каждой выпитой рюмки оборачивается рядовыми проигрышами в течение целой недели."
Ильин-Женевский (об Алехине): "Шахматист в нем задавил человека и гражданина... Никакой он не враг, просто здорово запутавшийся человек."
Камский: "Бобби (Фишер) по-настоящему стал известен как параноик уже после того, как бросил шахматы."
Капабланка: "Ненавижу Алехина... Я умру раньше него, а он никогда не даст мне сыграть с ним матч-реванш."
Капабланка: "Хорошему игроку всегда везет."
Капабланка: "Если вам поставили мат, не расстраивайтесь, у вас впереди ещё сотни проигранных партий."
Капабланка (на сообщение журналиста о выходе в свет книги Зноско-Боровского "Слабые ходы Капабланки"): "Я давно работаю над книгой "Сильные ходы Зноско-Боровского", но дальше названия дело не идет - не могу отыскать ходов!"
Капабланка: "Ласкер был великим человеком."
Карлсен: "Возможно, моя жизнь была бы более спокойна, если бы я не воспринимал поражение так непримиримо, но, с другой стороны, из-за такого отношения к шахматам я нахожусь сегодня там, где нахожусь."
Карлсен: "Я убежден, что причина, по которой англичанин Джон Нанн так и не стал чемпионом мира, заключается в том, что он слишком умен для этого... Огромная сила понимания и постоянная тяга к знаниям отвлекали его от шахмат."
Карпов: "Шахматы - просто опасная для психики вещь. Если не иметь внутренних сил к сопротивлению, то дело может кончиться дурдомом."
Карпов (о промахе другого шахматиста): "... ну каким же надо быть м…ком, чтобы коня поставить на с4!"
Карпов: "Стиль? Нет у меня никакого стиля!"
Карпов: "Корчной начал мешать мне играть! Когда шли мои часы, строил рожи. Фыркал. Но самое отвратительное — принимался скрести ногтями по столу. Некоторые не переносят этот звук."
Карпов: "Я трижды встречался с Фишером (в Японии, Испании, США), правда, не за шахматной доской, а в ресторане или в баре, где Бобби неизменно заказывал себе молоко. Ботвинник, которому я рассказал о своих встречах с Фишером, убил меня своим вопросом: "А вы уверены, что беседовали с Бобби, а не с его двойником?"
Карпов: "Идеалом (шахматиста) может быть лишь образ собирательный. Ближе всего к нему подходит, по-моему, Капабланка."
Касымджанов: "Каруана - итальянец по крови, а по воспитанию, культуре, менталитету – до мозга костей американец."
Каспаров: "Шахматы - это муки разума."
Каспаров: "Когда компьютер объявил мне мат в 76 ходов, я не поверил. Но он оказался прав!"
Каспаров: "Карпов - это музейный экспонат."
Каспаров: "В 1953 году, когда собирали подписи известных евреев по поводу пресловутого “дела врачей”, Ботвинник ухитрился остаться в стороне. Как ему это удалось – загадка: сам он не любил распространяться на такие темы." (по версии писателя А. Ваксберга, в начале 1953 г. Ботвинника предупредил подполковник юстиции В. Батуринский, в то время помощник главного военного прокурора, посоветовавший чемпиону "на время скрыться и не отвечать на телефонные звонки" - прим. мое - А.А.)
Каспаров: "... когда я разгромил Карпова в фантастической 16-й партии матча 1986 года, Ботвинник сурово посмотрел на меня и вынес приговор: "Эту партию ты играл в стиле Толуша!" Тогда я еще был не в курсе всех нюансов, но по интонации понял, что в этой оценке нет ничего хорошего..."
Керес: "Женщина никогда не будет играть в шахматы на равных с мужчинами, потому что не может пять часов сидеть за доской молча."
Керес: "Турнирные условия (в 1941 г.) являются подходящими для Мишеньки (Ботвинника), но не для всех остальных соперников."
Керес (сказано в конце 1960-х): "А вообще-то Ботвинник не такой плохой человек - милый, приветливый."
Кмох: "Эйве - гений организованности, а Кереса моя жена называет "каменным гостем" (за сдержанность, холодность)."
Корчной: "Керес стал моим труднейшим противником."
Корчной: "Всю жизнь прожить с одной женщиной всё равно что играть эндшпиль с разноцветными слонами."
Корчной (любителю, попросившему автограф):"Если бы за каждый автограф я просил 50 центов, я был бы сейчас богатым человеком!" (и автографа не дал).
Корчной: "Таль стал чемпионом мира, не умея играть. Сейчас научился — и больше не станет (чемпионом мира)... Таль - шахматист большого шаблона."
Корчной: "Штейн, в отличие от многих его окружавших людей, имел жизненные принципы, хотя и не любил их афишировать."
Корчной: "Не читайте, дети, на ночь ни страшные сказки, ни Нимцовича!"
Корчной: "Если говорить объективно, все же не советская власть, а слабости моего характера помешали мне выиграть чемпионат мира."
Котов: "Петросян умеет менять только слонов на коней. Всё остальное меняет его жена." (речь шла о квартирном обмене)
Крамник: "Ананд – человек с ярко выраженным буддистским подходом к жизни, предполагающим разумную трату энергии, плавное течение событий... По легкости, естественности, природному таланту это отчасти шахматный Моцарт. Я же в этом плане ближе к Каспарову – гораздо более эмоционален, отдаю больше энергии."
Крамник: "Каспаров – это типичный «Раммштайн» (шучу)."
Крамник (о Карлсене): "Магнус - технарь."
Крамник: "Я - информационный наркоман."
Крамник: "Шахматы – особый мирок, в него можно уйти с головой, как Фишер, и не вернуться."
Ларсен: "Ботвинник не любил Бронштейна за то, что Бронштейн снял с Ботвинника всю его позолоту."
Ларсен, перед партиями с шахматистами из СССР, любил по-русски обращаться к ним с выученной им фразой: "Ну-с, начнем..."
Ласкер: "Нет хороших или плохих ходов. Есть только хорошие или плохие сигары."
Ласкер: "Игроком Стейниц не был, для этого он был слишком глубок."
Ласкер: "Алехин выступает под французским флагом, но у него русская душа и русские привычки."
Ласкер: "Ни Капабланка, ни Алехин не играют по шаблону."
Ласкер: "Большую часть жизни я потратил на то, чтобы выбросить из головы массу усвоенного в юности."
Ласкер (предсмертные слова): "Король... Бедный шахматный король..."
Левенфиш: "Такого интересного партнера, как Алехин, я не встречал за всю свою жизнь."
Левенфиш: "Дуз-Хотимирский - enfant terrible всякого турнира, и его фортели производят тягостное впечатление не только на участников, но и на публику. Но и это поддается лечению..."
Лилиенталь: "Алехин был человек очень нервный."
Лилиенталь: "Я увидел среди зрителей очень красивую блондинку с прекрасной фигурой. Все ее внимание было сконцентрировано на столе, где играл Капабланка. Страшно разозлившись оттого, что блондинка никакого внимания не уделила мне, я сказал Еремееву: “Если вы меня с ней не познакомите, я отказываюсь дальше играть в турнире.”"
Михальчишин: "В больнице В.В. (Смыслову - А.А.) приснился тот, чьего имени нельзя выговаривать – главный злодей. В.В. взял его за шиворот: «Отвечай, ты придумал эту игру?!» Тот под таким давлением сознался: «Да, мои делишки – не могу обманывать чемпионов мира!» Рассказал В.В. об этом посетившему его Борису Васильевичу Спасскому. На того рассказ сильно подействовал: «Да-а, нехорошо с Василием Васильевичем, нехорошо!»"
Михальчишин: "...Его (Смыслова - А.А.) очень беспокоило зрение – он лечился у известнейшего доктора и академика в Москве, но операции прошли не совсем удачно, и впоследствии даже западным офтальмологам не удалось спасти зрение Василию Васильевичу. Несколько раз он пытался лечиться на Западе, но его состояние только ухудшалось. Такая же судьба была и у Ботвинника – в течение последних лет своей жизни он был слеп. И это все последствия советского лечения! Все доктора, которые занимались лечением, были очень известными, всё время давали интервью, но результаты и последствия оказались плачевными. У меня был подобный горький опыт лечения моей крестной дочки в офтальмологической клинике в Москве. В связи с неправильным лечением советских врачей скоропостижно скончались Штейн, Болеславский и А.Зайцев."
Михальчишин: "К сожалению, у нас не осталось мемуаров от Болеславского, Бондаревского, Кереса, Петросяна, Фишера, Смыслова. Что-то писал Бронштейн, немножко больше воспоминаний на бумаге оставил нам Ботвинник. Великолепные мемуары написали лишь Авербах и Тайманов. Борис Спасский предпочитает устные рассказы. Очевидно, что этот громадный культурный фундамент рушится, поскольку все меньше информации и воспоминаний доходит до новых поколений."
Найдорф: "Если Решевский предлагает вам ничью, ищите мат его королю."
Никитин: "Фишер был самый странный (чемпион мира по шахматам - А.А.) из тех, кого я видел. Видимо, у него что-то съехало в мышлении".
Нимцович: "В каждом здоровом обществе есть проходная пешка".
Нимцович: "Почему я должен проигрывать этому идиоту?"
Нимцович: "Алехин обращается с нами, как с желторотыми птенцами, он всех нас гипнотизирует."
Охотник (Владимир Ильич Охотник, советский, французский, ныне украинский международный гроссмейстер, о Ботвиннике): "Он мог, кстати, принять и коньячок с шампанским. Если видел красивую девушку, сразу реагировал: «Смотри, Володя, какие ножки!» Очень гордился тем, что сохранил к тому времени все свои зубы... он даже рассказал откровенно, почему приехал к нам (в Харьков - А.А.) с лекциями. «Надо платить шоферу 80 рублей в месяц, и телевизор цветной хотел поставить на дачу»."
Охотник: "С Суэтиным случился неприятный эпизод. Получил выигранную позицию по дебюту, качество плюс пара пешек, но потом я «зевнул» целую ладью. Стал играть «на время», до конца. Подаю ему после окончания партии руку (обычно проигравший подает сопернику руку в знак сдачи партии - А.А.), у него лицо красное (принял вина?) (по слухам, в шахматной среде гроссмейстера А. Суэтина за пристрастие к алкоголю прозвали "Стакан Стаканыч" - А.А.), говорит: «Руки мне вашей не надо. Давно мне в таких позициях не сдавались». Я ему в ответ: «Так и у меня давно гроссмейстеры такую задницу не получали»."
Охотник (о Жоэле Лотье, французском гроссмейстере, чемпионе мира среди юношей): "Никогда не видел француза, который так хорошо владеет русским языком. Он понимал нюансы анекдотов!"
Панов: "Для автора теоретических исследований нет благородней и ответственней задачи – зафиксировать непререкаемый авторитет дореволюционной русской и советской шахматной школы, ярко и убедительно показать ведущую роль русского народа в такой своеобразной отрасли культуры, как шахматы.
П.Керес не справился с этой задачей. Хуже того, он использовал предоставленную ему трибуну для безудержного прославления зарубежных теоретиков, вплоть до фашистских наймитов и матерых изменников советского народа..."
Панов: "Справедливый гнев и изумление советских шахматистов вызывает систематическое, ничем не оправданное, назойливо лезущее в глаза, многократное упоминание (Кересом) фашистского выкормыша Боголюбова..."
Панов: "По нашему мнению, Керес является прирожденным, ярким тактиком, ошибочно полагающим свою силу главным образом в стратегии. Как только обстоятельства вынуждают Кереса забыть об этом странном самообмане, он добивается замечательных результатов."
Панов: "Как-то раз, к концу Московского международного турнира (1925 г. - А.А.), в первом часу ночи на Страстной площади у стоянки частных автомобилей я увидел Боголюбова. Хохоча во всё горло, пьяный, краснорожий, он подсаживал двух сомнительных девиц, которые хихикали, жеманились и отбивались, но всё же влезли в машину вместе с торжествующим хомяком, и она умчалась по направлению гостиницы..."
Пахман: "Фишер сказал мне: «Я ненавижу русских». Я удивился: «Они же хорошие ребята». Но Бобби растерянно сказал: «Да, конечно, но как же я буду тогда у них выигрывать?»"
Петросян (о Тале): "Завидую Мише. Он - свободный художник. Может играть как хочет."
Петросян: "После шестой партии (претендентского матча в Буэнос-Айресе, 1971 г.) Фишер действительно стал гением, а я то ли сломался, то ли устал, то ли были еще какие-то причины, но дальше в 7-й, 8-й, 9-й партиях это уже была не игра в шахматы."
Петросян: "Староиндийская защита кормит меня и мою семью. Благодаря ей я построил дачу и дал образование детям."
Портиш (о Фишере): "У него были иногда идеи-фикс, проявлялась излишняя подозрительность."
Портиш: "Я ставлю Фишера на первое место. Почти все великие чемпионы и большие шахматисты были мне симпатичны. Но только на двух чемпионов у меня осталась обида. Каспаров – он относился и обращался со мной как с врагом. Потому что я был секундантом Карпова. Он даже не разговаривал со мной полтора года после матча. И Эйве. Он как Президент ФИДЕ некорректно повел себя в моем первом матче со Спасским."
Портиш: "В 1985 году, когда я понял, что у меня нет серьезных шансов в борьбе за первенство мира, я решил снова серьезно заняться музыкой. Голос у меня всегда был... Когда пою на русском, вспоминаю, как вместе со Смысловым мы пели дуэтом знаменитую «Эпиталаму» из "Нерона" Рубинштейна."
Рети: "Мы должны признать Алехина самым выдающимся мастером современности... Он - лучший психолог, чем Капабланка."
Рети: "Ласкер - боец, философ, психолог, он стремится более к победе, чем к истине."
Решевский: "Файну иногда не хватало веры в себя, но он обладал огромным природным дарованием."
Решевский: "Как вы думаете, сколько раз Файн был чемпионом США? Ни разу!.. А как вы думаете, почему? Да потому что во всех этих чемпионатах играл я!"
Решевский: "Фишер мне ничего не доказал. В матче он меня никогда не победит" (что оказалось правдой).
Решевский: "Я готов занять предпоследнее место в турнире, если на последнем окажется Фишер..."
Романовский: "В Алехине всегда боролись два начала: холодный, умный, эгоистичный расчет и волнующая гамма настроений, увлекавшая его часто вопреки рассудку в море бурных эмоций и переживаний."
Романовский: "Флор - рутинер-прозаик, Эйве - строгий стратег."
Свешников: "на встречу со спортивными руководителями Борис Васильевич (Спасский) мог придти, например, в кроссовках на босу ногу. Причем демонстративно закидывал ногу на ногу, чтобы они видели, какое он испытывает к ним "большое уважение"."
Свешников: "Клара Шагеновна (мать Каспарова - А.А.) угостила меня чаем, фруктами; она всегда проявляла большую заботу о гостях, а Гарика (Каспарова - А.А.) избавляла от бытовых проблем и создавала отличную рабочую обстановку. Запомнилось, что уже в те давние времена Гарик очень любил черную икру.  "
Сталин (телефонограмма, 1948 г.): "По поводу заявления тов. Ботвинника М.М. (просьба на имя Берии о разрешении на строительство дачи на Николиной горе)
Министру лесного хозяйства тов. Орлову. Выделить столько-то кубометров леса для тов. Ботвинника М.М.
Министру путей сообщения тов. Бещеву. Обеспечить доставку леса до поселка Николина гора.
Председателю Моссовета тов. Попову. Выделить участок земли на Николиной горе для дачи тов. Ботвинника М.М.
Главному архитектурному управлению Моссовета. Представить тов. Ботвиннику М.М. стандартный проект дачи.
Все расходы за счет тов. Ботвинника М.М."
Смыслов: "Больше всего мне, подростку (1935 г.), запомнились неподвижно сидящий в облаках сигарного дыма на протяжении пяти часов Эммануил Ласкер и Капабланка, вечно бегающий по сцене после своего хода и разговаривающий с гуляющими участниками обо всем, в том числе об их позициях."
Смыслов: "Капабланка в шахматах напоминает Моцарта в музыке. Удивительная легкость и быстрота проникновения в позицию."
Смыслов: "Алехин, человек большого темперамента... его смерть для меня лично остается загадкой."
Смыслов: "Сало (Флор) рассказывал мне, что тогда (в 1933 г.) в Ленинграде он получил в конце матча (с Ботвинником) роскошный подарок - соболиную шубу. Правда, когда он в Праге пошел к меховщику, оказалось, что шуба совсем не соболиная, а из хорька."
Смыслов: "У Болеславского был недостаток энергии на борьбу. Никогда не делал даже элементарной зарядки. Он мне очень сильно напоминает Крамника и по шахматным качествам, и по всем другим."
Смыслов: "Вообще, Бобби, было видно, всегда одинок, и на нем был какой-то знак судьбы... Талант у него был экстраординарный, уровня Морфи и Капабланки, которые имели чувство позиции от рождения."
Смыслов: "Шахматами нужно заниматься фанатично. Талант в шахматах - это чувство гармонии."
Сосонко: "В характеристике Бронштейна можно столкнуться с невероятным разнообразием оценок – мудр, невыносим, гениален, фальшив, последний романтик, шизофреник, жертва системы, пророк, опередивший свое время, зануда, мессия, ханжа с манией величия, безумец, Сократ."
Сосонко: "Алехин пил горькую, Капабланка был ловеласом, Фишер – антисемитом."
Спасский: "Смыслов проиграл мне, тогда (в 1953 г.) школьнику, кандидату в мастера. Проиграл и после этого по утрам перестал со мною здороваться. Я ему вежливо говорил: “Здравствуйте, Василий Васильевич!” В ответ – кукиш с маслом!"
Спасский: "Крогиус был не особо хорошим психологом... В Рейкьявике от него было мало толку. Ней — теннисист, но шахматист так себе. Один Геллер мне помогал. (в матче за шахматную корону против Фишера)."
Спасский (о Фишере): "Когда ты играешь с Бобби, речь идет не о победе или поражении. Речь идёт о выживании."
Спасский: "Чтобы стать чемпионом мира, нужно быть немножко варваром."
Спасский: "В шахматах, как и в жизни, иногда нужно уметь отступать."
Спасский: "Я играю, как профессионал, получаю, как любитель, а Ларсен - наоборот... Ларсен - сумасшедший автоматчик."
Спасский: "Сейчас я стал чемпионом мира – получаю 350 рублей. Только молчок! Никому не говорите про это!"
Спасский: "У Кереса, как и у его родины Эстонии, была трагическая судьба".
Спасский: "В 1953 году среди ленинградских шахматистов я приобрел кличку "малая сволочь" за то, что обыгрывал старших, обзывая их "сапогами" и "пижонами".
Спасский (о Тале): "Характер у него тяжелый, пожалуй, почище моего."
Спасский (о Полугаевском): "У Левы не сложились отношения с Корчным. Когда Лева видел его, всегда здоровался. А Корчной не отвечал."
Спасский: "В начале шестидесятых у меня был чистый стиль. Не случайно сербы называли меня "шахматный Пушкин".
Стейниц: "Я ... - раздел шахматной истории, мимо которого никто не пройдет."
Стейниц: "Слава у меня уже есть. Теперь я хочу денег."
Стейниц (о Морфи): "... джентльмен, приятная речь, доброта, но явно не считающий шахматы подарком судьбы. И кто знает, возможно, он прав."
Стейниц: "Старая школа плоха, но ее король - Чигорин - гениален".
Суэтин: "Большим недостатком Кереса является длительная депрессия после неудачи."
Суэтин: "Естественно, члены нашей делегации нет-нет да и сталкивались с Фишером (во время претендентского матча Фишер - Петросян в Буэнос-Айресе, 1971 г.). И всякий раз он вел себя словно дикарь (или строптивый ребенок). Старался свернуть в первый попавшийся закоулок или пробегал мимо."
Тайманов (в 1953 г.): "Ботвинник четко определял сроки своих “приговоров” и с “обидчиками” подолгу не разговаривал. Мой срок истек года через два..."
Таль (на вопрос врача "Вы морфинист?"): "Нет, чигоринец!"
Таль: "Есть два типа жертв: корректные и мои."
Таль: "Если проводить аналогии между шахматистами и композиторами, то Ботвинника можно сравнить с Бахом, Смыслова - с Чайковским, а себя я сравнил бы с королем оперетты Кальманом."
Таль: "Лучше себя переоценивать, чем недооценивать."
Таль: "Петросян - не просто шахматная машина, а настоящая шахматная пила."
Таль: "Спасский в Рейкьявике пытался строить из себя джентльмена, но аудитория его не поняла."
Таль: "Гуфельд - это шахматист, который под настроение может обыграть кого угодно."
Таль: "Мне дороже всего тот миг, когда на шахматной доске катет длиннее гипотенузы!"
Таль: "У шахматистов есть радости, недоступные другим людям."
Тарраш (любителю, поставившему ладью позади проходной пешки, но проигравшему партию): "Да, ладья всегда должна располагаться позади проходной! Кроме тех случаев, когда это не так!"
Тартаковер: "Изолированная пешка портит настроение всей доске."
Тартаковер: "Пат - трагикомедия шахмат."
Тартаковер: "Ласкер был чемпионом мира, Капабланка - чемпион мира, а Алехин играет, как чемпион мира... Стейниц - философ, Ласкер - человек энергии, Капабланка - виртуоз, Алехин - романтик, Эйве - логик."
Тартаковер: "Файн мог сделать нечто из ничего, как это удавалось Капабланке."
Тартаковер (на реплику Боголюбова "Объявляю вам мат в четыре хода"): "Не надо мне надоедать!"
Толуш: "Играть надо, а не ничьи предлагать!"
Топалов: "Кроме того как играть в шахматы, я больше ничего не умею."
Уланова (балерина): "Такого взгляда как у Карпова, я ни у кого не видела."
Файн: "Лучше бы у меня была пешка вместо пальца!"
Файн: "Алехин - шахматный садист."
Файн: "Алехин, а не Ласкер, был непревзойденным шахматным психологом."
Файн (о Решевском): "Сэмми - это человек, с которым трудно было поладить... Всё же он был замечательным противником и, вероятно, единственным настоящим гениальным ребенком за всю историю шахмат."
Файн (о Шпильмане): "Его основной житейской проблемой были деньги, в которых он нуждался, потому что питал страсть к употреблению пива в неограниченных количествах."
Файн: "Контратакующий стиль Ботвинника наверняка является отражением структуры советского общества, где личная инициатива сведена к минимуму."
Файн: "Математические свойства шахматной игры придают ей особый анально-садистский характер: возникает чувство абсолютной власти, всемогущества у одной стороны и полной беспомощности у другой."
Файн: "Капабланка - Дон-Жуан шахматного мира."
Файн: "Решевский никогда не изучал дебютов, как ему следовало бы, но он был велик в миттельшпиле."
Файн: "К тому времени, как моя предвоенная шахматная карьера по существу уже закончилась, мы сыграли с Алехиным 9 раз: я выиграл три партии, проиграл две, и четыре были ничьи. Если был бы организован матч между нами в 1939-м – у меня мало сомнений в том, что я выиграл бы его."
Файн (о своем пребывании в Москве в 1937 г.): "Ласкеру дали в Москве трехкомнатную квартиру – почти неслыханная роскошь. Во время моих визитов в квартире постоянно происходили разнообразные и вдохновляющие встречи. Но вскоре, после процесса Тухачевского (июнь), всякое общение с иностранцами запретили, и Ласкер оказался в столь полной изоляции, что уехал в Соединенные Штаты...; здесь во время чисток, по слухам, казнили тысячу человек в день, а мой личный гид (корреспондент газеты "64" Петр Муссури) был расстрелян через неделю после моего отъезда из России."
Файн: "Ни с каким другим гроссмейстером мне не было так тяжело за доской, как с Кересом. В его стиле было что-то алехинское, но хотя с Алехиным у меня не было никаких проблем, Кереса я не вполне понимал."
Файн (о Фишере): "Где бы я ни встречал его в клубах или турнирах, он бросал на меня злобный взгляд, как будто я нанес ему непоправимый вред, пытаясь приблизиться к нему."
Фишер (в разговоре с Портишем на Шахматной олимпиаде в 1970 г.): "Думают, что я сумасшедший."
Фишер: "В матче Морфи взял бы верх над любым из живущих ныне... Стаунтон, по всей вероятности, боялся встретиться с ним за шахматной доской."
Фишер: "Алехин - шахматист, которого я никогда по-настоящему не понимал. Его игра отличалась фантастической сложностью."
Фишер: "Ботвинник впечатляет меня своей самодисциплиной, самообладанием и железной логикой."
Фишер: "Капабланка никогда по-настоящему не посвящал себя шахматам."
Фишер: "Спасский - более основательный шахматист, чем Таль, но Таль - более блестящий."
Фишер (в 19-летнем возрасте): "Не знаю, что делать: то ли купить подержанную  машину, то ли жениться..."
Фишер (говоря о женщинах): "Шахматы - лучше."
Фишер: "Я лучше, чем вся ФИДЕ знаю, когда мне соглашаться на ничью, а когда нет!" (В 70-е гг. ФИДЕ приняла правило, запрещавшее соглашаться на ничью, если стороны не сделали 30 ходов)
Фишер: "Даже Полгар и Спасский, оба — чемпионы мира, понимают, о чем я говорю (о партиях матча Каспаров - Карпов 1985 г.). Эти партии — подделка! Каспаров должен ответить на мои обвинения! Ему надо пройти через детектор лжи, и тогда весь мир узнает, какой он лжец!"
Фишер: "Только компьютер, проиграв мне, не находит оправданий своему поражению."
Флор: "Борьба за шахматный трон требует фантастического трудолюбия, а у меня его не было. Я не проливал пота над шахматами."
Флор (глядя на портреты Ласкера, Капабланки, Алехина, Ботвинника): "Вот самые нормальные великие сумасшедшие."
Флор (на встрече с животноводами): "Ботвинник упрям как...как... как баран!"
Флор: "Холмов – хороший тактик, но стоит ему попасть в худшую позицию, как сопротивление его ослабевает. Удивляет и поверхностность в игре Холмова..."
Флор: "Александр Александрович (Алехин) нелегко расставался с деньгами (т.е. был скуповат)."
Флор: "В марте 1939 г., когда немцы вошли в Прагу, Боголюбов весь сиял - он ведь обожал тогда фюрера."
Флор: "По партиям Файна, замечательного практика, можно учиться, но восхищаться им трудно."
Флор: "Этот маленький Бронштейн обладает большим комбинационным талантом."
Шпильман: "Комбинирую так же хорошо, как и Алехин. Только не получаю таких позиций как он."
Шпильман: "Шахматы для Алехина не страсть, а целеустремленная научная деятельность, подстрекаемая вечно пылающим честолюбием."
Шпильман: "Боголюбов - безграничный оптимист."
Флор: "У Ботвинника железный характер, второго такого шахматиста у нас нет."
Чигорин: "Почему сумасшествие играть в шахматы, а не играть на рояле или сидеть в канцелярии? Вся эта философия - от проигранной партии..."
Эйве: "Громче всего требуют тишины."
Эйве: "Насколько я могу припомнить, быть чемпионом мира очень приятно."
Эйве (Решевскому): "Сэмюэль, ведь в пять лет ты играл лучше, чем сейчас."
Эйве: "Бронштейн, как и Тартаковер, тоже кипит идеями, но он какой­-то странный, странный..."
Эйве (сказано в 1935 г.): "Флор должен рассматриваться как лучший турнирный боец совеременности."
Эйве: "Характер у Алехина был не сахар, но у нас были в общем-то дружеские отношения... Алехин был не из робкого десятка... Как человек, Алехин всегда был для меня загадкой... В натуре его было что-то детское: за шахматной доской он был велик - вне шахмат походил на мальчишку, который проказничает и наивно полагает, что его никто не видит."
Эйве (о Капабланке): "Теорию он знал крайне слабо."
Эйве (в ответ на реплику друга о том, что у восьмидесятилетнего Эйве нет врагов): "Раз у меня нет врагов - значит, я неправильно жил..."
Юдович (об эпизоде на 10-м первенстве СССР по шахматам; Тбилиси, 1937 г.): "Рагозин в цейтноте подставил Арчилу Эбралидзе ладью. Пока Эбралидзе думал над ходом, чуть ли не весь зал начал шепотом скандировать: «Арчил, бери ладью!» Тот не выдержал, повернулся к публике и с досадой отмахнулся: «Да вижу, пижоны!» После чего сделал проигрывающий ход – то ли не захотел воспользоваться подсказкой, то ли и впрямь не видел..."
Яновский (о партнерах, которым он проигрывал): "Кто этого пижона допустил к игре?!"