От Итхвиси до Итхвиси

Друзья! Эти записки написаны моим любимым отцом. Уверена, что они найдут своего читателя.



А. П . Габричидзе
От Итхвиси до Итхвиси

Предисловие

Дорогие земляки-имеретинцы!

Эти записки – моя попытка признаться в искренней и глубокой любви к вам и к нашей родной деревне – Итхвиси. Когда-то я ушел отсюда в большую жизнь. Через много лет мне посчастливилось вернуться, снова увидеть родные края и вас. И я понял, что не было в моей жизни ни одного дня, не связанного с вами. Это главное мое счастье.

Оглядываясь сейчас назад, я вижу, что моя мечта стать авиатором, родившаяся здесь, осуществилась. И как знать, может, кто-то из сегодняшних итхвисских мальчишек, прочитав эти строки, тоже заболеет небом и посвятит себя авиации. Ведь бывают встречи, которые меняют жизнь.

Прошу вас извинить меня за то, что пишу на русском языке. К сожалению, у меня не получилось передать некоторые мысли на грузинском.

В любом случае – всем читателям я желаю добра и благополучия.

С любовью  - Зурико (А.П. Габричидзе)




Начало. Истоки

Я благодарен судьбе за то, что моя жизнь прошла в авиации. Не один десяток лет посвящен этому делу. Размышляя об этом, я задаюсь вопросом: каким образом такая фантастическая техника, как самолет, смогла затронуть босоногого мальчишку из горного грузинского села Итхвиси, который пас чужих коров за литр молока в день? Пожалуй, в этом месте стоит немного остановиться, чтобы рассказать об Итхвиси, о жизни в этой деревне в те далекие годы.

Итхвиси – это процветающая ныне деревня в горах Западной Грузии - края под названием Имеретия, который знаменит особой вежливостью и воспитанностью жителей. Известна притча о том, что когда кандидата на значительную должность спросили о наличии специального образования и подготовки, он серьезно ответил, что таковых не имеется, но он два раза побывал в Имеретии. Не без гордости хочу сказать, что Имеретия – это и родина великого поэта Акакия Церетели, автора слов знаменитой песни «Сулико». Кстати, и в нашей Итхвисской восьмилетней школе, расположенной в районе сабчо, то есть сельсовета, русский язык преподавала Като Церетели. Вот такой он, этот красивый уголок моей многострадальной Грузии.

В сороковые годы прошлого века, о которых в основном я рассказываю, люди в нашей деревне жили довольно трудно: время было послевоенное, несытое, наполненное большим трудом и нехитрыми развлечениями. У нас, детей, главным делом была пастьба коров, а главным местом - поле, где мы их пасли. Мы – это я, Итоли, Бондо, Тристан, Тенгиз, Манана и другие ребята. Корова, которую я пас, принадлежала нашей соседке, тете Маро, потому что своей у нас в семье не было. Рыжую эту корову звали Гогона, по-русски – Девчонка. Она была своенравная и злопамятная, и пасти ее было хлопотно. Как-то раз Гогону боднула другая, черная, корова. Дело было вечером, надо было уже идти домой. На следующий день на пастбище Гогона ничего не ела, высматривала свою черную соперницу. В обед, когда стало жарко, и мы пригнали коров домой, хозяйка стала меня ругать, заметив, что корова голодная. Я рассказал, как все было. Что хозяйка могла сделать? А после обеда, когда мы снова вывели коров на пастбище, Гогона нашла-таки свою обидчицу, разбежалась и боднула ее так, что чуть не проткнула насквозь. И только после этого успокоилась.




Главарем нашей пастушеской ватаги, как ни странно, была девочка, красавица Мерико. Она всегда четко знала, какое поле сегодня больше подходит для пастьбы, контролировала нас, маленьких пастушат. Дело это было серьезное, потому что в деревне в то время была должность мевеле, то есть человека, который следил за посевами. Ему давали коня, и он верхом объезжал контролируемые поля. Если корова выходила на засеянное поле, то мевеле арестовывал ее, угонял в колхозное стадо, и потом ее было непросто оттуда вызволить. Так вот именно Мерико, которая была девочкой незаурядной, умной и смелой, и очень красивой, умела организовывать наш пастушеский труд. Забегая несколько вперед, скажу, что зимой 1963 года, в Москве, по пути на учебу в академию, среди людской суеты и толчеи, на трамвайной остановке я вдруг услышал, как кто-то зовет меня по-грузински: "Зурико!" Оглянулся: Мерико! Случайная встреча посреди огромного города за тысячи километров от родного дома! Несколько минут общения - и все: она на трамвай, а я занятия в академию. К великому сожалению, позже я узнал о трагической ее гибели в автокатастрофе…

Все свободное время мы проводили в сасиминде – сушилке кукурузных початков. Это место было нашим штабом, клубом, стадионом. Играли, баловались там. Игры были разные, некоторые даже, наверное, можно назвать азартными, как, например, такая: выкапывалась маленькая яма, вскладчину наполнялась добытыми орешками, которыми у каждого из нас был набит карман. Бросаешь в ямку орешек, если попал, то забираешь себе весь этот «банк». Иногда играли и с монетками, но это очень и очень редко, и с перьями от ручек. Изредка в районе сельсовета раздавался гул мотора грузовика, мы бросали все свои игры, бежали смотреть на эту машину. Появление машины в деревне было равнозначно, наверное, тому, как если бы сегодня где-нибудь у дороги приземлился самолет.

В нашей деревне было много замечательных людей. Вспоминаю, например, бабушку Като, бебия Като, как мы ее называли. У нее был удивительный фартук, черный, с заплатками, с карманами почему-то внутри. Нам, детям, при встрече она всегда давала то яблоко, то грушу, а иногда – и это было лучше всего - огурчик, ведь только бебия Като выращивала овощи. Мы их воровали, конечно, с ее грядок, стыдно признаться. Она об этом знала, но все равно нас угощала, потому что была доброй к чужим детям.


Мой крестный Шалва Капанадзе работал в шахте, был механиком по профессии, всеми уважаемым человеком, принадлежал, если можно так выразиться, к сельской интеллигенции. Не очень высокого роста, смуглый, с запоминающимся лицом, статный мужчина. Для меня он был не только крестным, но и первым учителем по шахматам. Позже, в годы учебы, во время моих редких приездов домой, я из ученика превращался в его партнера по игре.

У крестного в то время была мелкашка, известная как винтовка Геко, что у многих вызывало восхищение и даже зависть, поскольку в деревне выращивали, как и сейчас, фасоль, кукурузу и виноград, и требовалось охранять урожай. Часто трофеи, добытые крестным, использовались нами, мальчишками, в своих целях. Если ему доводилось добывать лису, опасность для курятника, то мы, пацаны, брали ее и, поднимая за задние лапы, ходили по дворам и кричали: "Хозяйка, покормите лису!" По негласному сговору хозяйка должна была вынести какую-то еду, угостить ребят. Иногда это было несколько яиц, а иногда даже кусочек хачапури.

Вся деревня знала Сандро Хучиа. Добрый старик, любящий детей, всегда рассказывал нам сказки. Когда-то он был зажиточным человеком, но после раскулачивания остался ни с чем. В конце сороковых он зарабатывал тем, что был ходячим грузчиком. Брал, например, мешок с кукурузой объемом в один батмани, то есть примерно десять килограммов, и пешком, опираясь на палочку, шел в ущелье Шоулети на мельницу. После помола - назад. За работу благодарные хозяева делились с ним чем-то из еды. Хучиа - это прозвище, («прикрытый глаз» по-грузински). Дядя Сандро носил кожаную повязку, закрывая ею потерянный глаз. Как-то летом, когда мама привезла меня в деревню, а сама вернулась в Сурами на работу, у меня кончились продукты. Обычно моя еда в течение дня состояла из каши из кукурузной муки, и вот мука-то как раз и закончилась. Я проговорился об этом дяде Сандро, и он неожиданно принес мне почти три килограмма муки. Разве такое забудешь?

Вспоминаются истории, которые связаны с пленными немцами. Это была реальность того времени. Наш народ добрый и отходчивый, да и не все немцы были фашистами. Люди подкармливали пленных, и даже проезжая мимо них на «кукушке» (открытые пассажирские узкоколейные железнодорожные вагончики), бросали им хлеб, сигареты... Немцы добросовестно работали и на строительстве Центральной обогатительной фабрики, и на перегрузке марганца на узловой станции Шорапани, они и жили в бараках рядом с ЦОФом, там была лесопилка. И даже появлялись иногда у нас в деревне, принося самодельные деревянные игрушки: две палочки, посередине на перекладине – деревянный человечек, совершающий сальто, когда сжимаешь палочки в руке. Один из них показывал нам фото, приговаривая: «Киндер, киндер!» Наверное, на фото были его дети. Иногда немцы приносили какие-то вещи для обмена, прося в замен «шеснок», чеснок то есть. Однажды один из них предлагал к обмену настоящую летную куртку. Конечно, мы не могли ему ничего предложить, и обмен не состоялся. Это происходило уже в первые послевоенные годы, но я до сих пор помню, как узнал, что вообще значит война.

В моем восприятии войны были два слова: Керчь и штрафбат. Это русские слова. Керчь – потому что папу там ранили и взяли в плен. А брат Гиви попал в штрафбат. Я помню, как он, младший лейтенант, пришел прощаться в семиметровую комнату наших тетушек, только окончив ускоренные курсы при пехотном училище. Высокий, красивый, с наганом – таким я его запомнил. В августе 1943 года на него пришла похоронка, в которой было написано, что он пропал без вести. А потом, через год, от него пришло последнее письмо из Чехословакии. До сих пор ничего не известно о его судьбе. Мама так и не смирилась с утратой двадцатиоднолетнего сына, верила, что он жив. Помню, как она сочинила песню с душеразрывающими словами о потере сына и иногда пела ее своим красивым голосом. Я не мог это слышать, плакал и убегал из дома.

Детские годы нашего поколения выпали на военное и послевоенное время, тяжелое и бедное. Помню даже, как мечтал ночами: «Нашелся бы какой-нибудь дяденька, подарил бы мне перочинный нож…» До сих пор помню мозаичное панно на станции Шаропани в зале ожидания: арбузы, виноград - небывалая роскошь, словом, - и то впечатление, которое на меня это панно произвело. Верилось, что вот-вот настанет время изобилия, достаточно только дождаться очередной пятилетки. Пятилетка наступила, но изобилия не принесла…

В 1947 году в Сурами со мной произошла случайная, но судьбоносная история. В наш дом поселили эвакуированную из Москвы русскую семью Великосельских. У них было трое детей, я с ними быстро подружился, и это помогло мне совершенно легко освоить русский язык. Разговорный, конечно, без грамматики. Но даже такое знание принесло мне уже тогда немало пользы. В то время были очень популярными трофейные фильмы, до сих пор помню их названия: «Путешествие будет опасным», «Мститель из Эльдорадо» - про индейцев, разных бандитов, красавиц - словом, приключенческое кино. Герои говорили на английском языке, но фильмы шли с русскими субтитрами. Взрослые зрители покупали мне билет на сеанс, я садился посередине зала, успевал прочитать по-русски и перевести на грузинский содержание субтитров. После двух-трех посещений я уже мог почти не смотреть на субтитры и рассказывать по памяти.

В Сурами была библиотека: одна маленькая комната с небольшим коридорчиком, я там был постоянным читателем. Заведующая подбирала для меня книги на русском языке. Так постепенно мои познания в языке развивались. Однажды я даже победил в конкурсе по русскому языку среди школьников: перевел грузинский рассказ о помощи матери. Работа эта прошла на районный уровень. Несколько позже, когда я уже учился в Тбилисской спецшколе ВВС, из Сурамской школы прислали извещение о том, что я выиграл конкурс и мне надлежит явиться во Дворец пионеров республики для получения грамоты.

В это же самое время где-то я случайно нашел обрывок газеты или журнала на русском языке, и там увидел необычные какие-то фотографии. Как я сейчас мог бы сказать, это был образец реактивного двигателя с индивидуальными камерами сгорания. Скорее всего, это был английский образец. Меня удивило не это, а новое слово: «реактивный», а потом еще то, что было написано ниже: «Самолеты с такими двигателями развивают скорость до 1000 км в час». Это вообще звучало, как фантастика! И очень захотелось узнать об этом больше. Но как это сделать? Я учился в это время в 8 классе сельской школы в селе Сурами, у нас о таком, наверное, никто и не слышал. Начал наводить справки.

Оказалось, что в каждой республике создавали спецшколы ВВС, в Грузии тоже была одна такая, «спецуха», по-нашему. Обыкновенная средняя школа, но обучение с 9 класса на русском языке с углубленным изучением математики, преподаванием истории авиации. Школа эта находилась в Тбилиси, носила имя Героя Советского Союза Чичико Кайсаровича Бенделиани, знаменитого летчика-истребителя, погибшего в 1944 году. Система подготовки в таких спецшколах была построена очень продуманно, лучшие педагоги республик были направлены туда, а по окончании такой школы можно было обучаться в летных или технических училищах. Особо одаренных же учеников направляли для продолжения учебы в высшие инженерные авиационные училища.

Приехал я с мамой в Тбилиси и успешно сдал экзамены, таким образом став учеником ТСШ ВВС. Сама школа меня впечатлила: в фойе я впервые увидел самолет, УТ-2, в простонародье «Утенок». Я ошеломленно смотрел на него. Потом, когда я уже учился, то, как и другие ребята, забирался в кабину, имитируя полет, усиленно дергая ручку управления и нажимая на педали.

Я до сих пор помню своих преподавателей: Василия Николаевича Читаева, например. Он был осетин, учился в свое время в университете в Санкт-Петербурге, принимал участие в революционных событиях, был заслуженным учителем Грузии. Преподавал нам русский язык, запомнился тем, что заражал учеников своим восторгом перед великой русской классикой. Василий Николаевич прекрасно владел латынью. Часто он произносил латинские фразы, некоторые из них я помню до сих пор. Боясь быть не корректным, все же рискну вспомнить некоторые из них: «Momento more» или   «Сonditio sine qua non» (непременное условие). Рассказывая о прелестях латыни, он убежденно говорил нам о скором ее возрождении, причем не только в медицинском обиходе. Возглавлял эту спецшколу заслуженный учитель Грузии Барамидзе, историк по образованию, великолепный методист, который относился к нам, как к своим детям. Я не мог плохо учиться при таких педагогах.

Еще немного о нашей спецшколе. Благодаря превратностям судьбы в разное время и в разных местах службы мы встречались с Лео Мурадашвили, Будуя Абрамидзе, Дарвином Рухадзе. Уже после выпуска, во время службы в Африканде в наш полк приехал Лео Мурадашвили. А однажды во время учений приземлился на нашем аэродроме самолет Будуя Абрамидзе! Он стал прекрасным летчиком. Я заправил его самолет и выпустил. А когда служил в Грозном, то в газете «Красная звезда» увидел Дарвина Рухадзе во всей красе: он летчик-истребитель, награжден за какие-то заслуги. Я написал в редакцию, попросил прислать мне адрес его воинской части. Прислали! Я ему написал письмо, и мы некоторое время переписывались. Маленькая спецшкола при круглой земле дала возможность встретиться...

«Как и весь советский народ…»

Я был в числе первых учеников в ТСШ, кандидатом на золотую медаль. На выпускном сочинении по грузинской литературе я выбрал свободную тему: «Молодежь воспитывается на революционных традициях». Я был достаточно хорошо начитан по истории Грузии, интересовался ею и потому писать решил о Лаврентии Павловиче Берии, который от простого мегрельского мальчика дошел до маршала. Написал, и даже самому понравилось. А наутро был вызван в учебную часть: «Зура (а не «ученик Габричидзе»), - так называл меня завуч, строгий и требовательный, по фамилии Векуа, - вот прекрасное твое сочинение, но мы не можем представить его в Министерство Просвещения (а медальные работы того требовали), так как сегодня верный ленинец Н.С. Хрущев разоблачил английского шпиона Лаврентия Павловича Берию». Так он мне сказал... Это было первое пересечение моей судьбы с именем Никиты Сергеевича. Таким образом, в моем аттестате оказались все отметки «отлично», а по грузинскому – «три», ведь если бы поставили «четыре» - надо было бы давать серебряную медаль, а значит, представлять работу в Министерство.

Несколько забегая вперед, расскажу о втором судьбоносном пересечении моей судьбы с решениями Никиты Сергеевича. Я молодой лейтенант, уже служу на Севере, и меня направляют поступать в Ленинградскую Краснознамённую военно-воздушную инженерную академию имени А. Ф. Можайского. Еду сдавать экзамены по специальности СД, а тут, по решению товарища Хрущева, начинается сокращение численности Вооруженных Сил. В полки поступил приказ резать самолеты. Я помню, как старослужащие технари чуть не плакали на аэродроме: машины почти новенькие, а их надо резать и докладывать о выполнении. Молодых выпускников авиационных училищ, летчиков и штурманов, кто-то из мудрых кадровиков решил сохранить в авиации, и их стали направлять в академии. Поступление мое, таким образом, осложнилось: мне, самолетчику, после того, как я сдал все экзамены, предложили, идти на факультет «Электроспецоборудование». Подумал-подумал я и согласился, но не прошел по конкурсу, которого, в принципе, и не было, потому что вот эти молодые летчики и штурманы (отличные, кстати сказать, ребята, я с ними успел подружиться) проходили практически без конкурса. И я уехал обратно на Север. Летчики в авиации, конечно, - это главные люди, так было и так должно быть всегда. Непродуманные же, подчас откровенно слабые политические решения, которых в нашей истории было немало, нанесли, по моему убеждению, большой вред не только авиации, но и всей стране, в конечном итоге приведя к ее распаду. Но это несколько другая тема.

КВАТУ, г. Харьков

После спецшколы, хотя я не получил медаль, меня направили в высшее военно-инженерное авиационное училище, располагалось оно в городе Харькове на улице Сумской. Начальником училища был генерал-майор Хадеев Степан Петрович. Экзамены пришлось сдавать на общих основаниях, и по конкурсу в это училище я не прошел. Что делать дальше? Вернуться домой? Как я могу? Что скажу маме? Ведь она так надеялась на лучшее. Я приехал в Харьков, не имея даже хоть сколько-нибудь приличной обуви, в чустиках, как это называлось, это такие тапочки на кожаной подошве. А тут – кормят, есть надежда на безбедное и интересное будущее. И я решил остаться, не ехать домой, к тому же ребят, которые не прошли по конкурсу, зазывали в другие училища: КВАТУ, ХВАУС (училище связи). Со мной из нашей спецшколы приехали поступать в Харьков еще два грузина: Жора Мартиашвили (первым женился из нас, мы ему приемник подарили) и Заури Автандилашвили . И мы – три грузина - встретились снова в одном училище (я - согласившись на предложение представителя КВАТУ, среднего технического училища и зачисленный туда без экзаменов). Нас так и звали потом - «три грузина». Мы дружили, пели многоголосие в самодеятельности. Забегая вперед, скажу, что после окончания училища мы были направлены в один полк.


Училищная жизнь давалась нелегко. Вспоминаю, что много читал разной литературы по военной тематике. И вот как-то подумал, что почему-то никто не пишет о курсантской жизни. А нам так тяжело, так спать хочется после обеда, да и мало ли чего еще! Тогда я дал себе слово, что когда закончу, стану офицером - напишу! Это был 1957 год. И вот только сейчас в какой-то степени я дошел до этого своего обещания, и как минимум, о нескольких моментах сейчас попробую рассказать.

Я учился в 9 роте, был командиром отделения, младшим сержантом. Наш старшина – Герой Советского Союза Яровой Федор Карпович. Он был одним из тех, кто занимал плацдарм при форсировании Днепра, артиллерист. Отечески заботливый, простой и сердечный мужик. Мы его очень любили. Некоторые его выражения нас веселили, я и сейчас помню, например, такое: «З вечеру всем почистить сапоги, з утра надеть на свежую голову»…. Были и другие юмористические моменты в нашей сложной службе и учебе.

Комендантом училища КВАТУ (училище Киевское, но дислоцировалось в Харькове, на Холодной Горе) был капитан Ярошек, очень оригинальный человек (вообще встреченные мною в служебной жизни коменданты чаще всего были неординарными людьми). У него было трое или четверо детей, жена. Как пара они выглядели интересно: она была как-то крупнее его, выше ростом.

Мы не сразу узнали, что капитан Ярошек имел слабость: любил проверять курсантов на КПП. Он пропускал вперед жену, потом детей, а ведь все курсанты знали, кто это, и пропусков, конечно, не спрашивали. И тут появлялся сам капитан:

- Ну, что? Пропуск не спрашиваем? – смеялся, торжествуя, комендант. - Снимаем с наряда!

Хитро улыбаясь, он снимал курсантов с наряда. А это ЧП в роте, всем достанется.

Хочу сказать несколько слов о так называемой «дедовщине». В то время между нами не было жестокости, избиений, отъема денег и унижений, были небольшие «шалости». Так, например, старшекурсники, дежурный наряд по роте, глубокой ночью по телефону давали приказания ротному наряду первокурсников:

- Радиационная опасность! Наряду срочно намочить полотенца и закрыть ими лицо!

Ответ, конечно, следовал:

- Есть!

Через время, когда «приказание» было добросовестно выполнено, до нас доходило, что это был розыгрыш. Мы, конечно, матерились, осуждая старшекурсников, но когда сами стали ими, делали то же самое.

Рядом с училищем располагался Карповский сад. И каждую весну вокруг него в честь Героя Советского Союза Шевченко устраивался училищный кросс, причем с полной выкладкой. Дисциплина, приказ, надо. Но сверлила мысль в голове, наверное, не только у меня: «Почему, черт возьми, в честь героя надо устраивать кросс на шесть километров, а не праздничный вечер с танцами и девочками? Тут музыка играет, гуляют люди, а мы в сапогах бегаем». Наверное, и в нашем училище, ДВВАИУ, когда курсантам приходилось бегать подобные кроссы, не один из них думал так же.

«Сурова жизнь, коль молодость в шинели, а юность перетянута ремнем», - не помню, кто и когда этого сказал, но очень точно о мальчиках-курсантах.

Север

Окончив училище, мы, тройка грузин, получили почему-то назначение на Север, в Мончегорск. Я позже женился. Служил техником самолета. В это время эксплуатировались изделия нового поколения: МИГ-17 с модификациями МИГ-17П(перехватчик), МИГ-17ПФ(перехватчик форсированный), а также сверхзвуковые истребители МИГ-19С, МИГ-19П, МИГ-19ПМ.

Было нелегко осваивать современную, по тем временам, достаточно сложную авиационную технику. К сожалению, бывали и потери среди летного состава, а ведь с этими ребятами мы тесно дружили, жили рядом в одной гостинице (в бараке Николаевских времен). … До сих пор с болью в сердце вспоминаю погибших молодых друзей–пилотов. Память сохранила некоторые имена, хочу их назвать: Алешка Игнатов, не вернувшийся с ночного полета, Славушка Савин, не вернувшийся с перехвата, Луночкин, Витя Сучков, погибший практически на полосе, посланный руководителем полетов на второй круг...Вечные, вам, ребята, память и покой.

Наблюдая особенности северной жизни в замкнутом гарнизоне, видя, как многие молодые ребята теряют интерес к жизни, увлекаются не тем, чем надо, я решить стать студентом-заочником Северо-западного политехнического института в Ленинграде. Учеба проходила в городе Кирове, где был УКП (учебно-консультационный пункт). Легко поступил на факультет машиностроения и успешно закончил два курса.

На новом месте службы, в гарнизоне Африканда, в один из дней весной 1962 года вызывают меня командир полка подполковник Понамарев и его заместитель по ИАС майор-инженер Копылов и предлагают поступать в академию имени Жуковского: в полк поступила разнарядка. Видимо, туго было с кадрами. А я к этому моменту уже служу в ТЭЧ в группе регламентных работ по ДС, на самолетах Миг-19.



Убедили съездить, мол, ты все равно ничего не теряешь, если не поступишь, просто продолжишь учиться в своем институте. Так я отправился в Москву, думал так: «Почему бы нет, поступлю – так хорошо, нет – вернусь». Поступил. 27 августа состоялась мандатная комиссия, я был зачислен на факультет летательных аппаратов. И напряженно ждал известий о том, что стал отцом, но ничего не приходило. Думал о том, что надо ехать домой, в том числе и для того, чтобы заготовить дрова на зиму. Приехал и как раз успел отвести Валечку в роддом в Кандалакшу. 30 августа родилась дочка Наденька. Показали мне куколку в окошко, я только помахал рукой и на следующий день уехал в Москву, чтобы начать учебу в академии. И началась совершенно особая, светлая полоса в моей жизни, связанная с учебой в Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского.

Москва

Служба самолетчиков имеет особый статус, я убежден, что наша служба – самая важная среди других авиационных служб, потому что несет наибольшую ответственность и выполняет наибольший объем работы. Не все с этим согласны, и я понимаю, что все службы в авиации важны. Но не случайно инженерно-авиационные службы до сих пор возглавляют люди нашей специальности. У этого есть свои корни: на заре авиации само слово «инженер» предполагало именно эту специальность, называли нас тогда мотористами, потом техниками, а потом инженерами.

Самолетчиком быть почетно, сложно и очень ответственно, я остаюсь патриотом своей специальности и горжусь тем, что так сложилась моя судьба. И, пожалуй, по-настоящему самолетчиком я стал именно благодаря учебе в академии имени Н.Е.Жуковского.

В академии мы уже не курсанты, а слушатели, уже умудренные некоторым опытом, многие из нас женаты, мы уже хорошо знаем, как летают самолеты, уже знаем, что такое «яма», то есть место падения самолета.

Первый курс - самый трудный. Программа была напряженной: была поговорка, что слушатель академии должен иметь или светлую голову или, извините, чугунный зад. Наверное, у меня было и то, и это, поэтому, видимо, и учился хорошо.

В слушательской среде бытовало убеждение: кто двойки получает по математическому дуплету (матанализ и аналитическая геометрия, которую нам читал великий методист, профессор Лаптев Герман Федорович), тот вылетает, потому что автоматически получит третью. Но бывали и курьезы. Вот один из них, например.

Первый семестр заканчивается перед Новым годом. В это время живем мы на Красноармейской в общежитии, нас 12 человек в комнате, среди прочих и Витя Иванаев. Как раз в это время приходит ему из дома, с Кубани, посылка, в ней гусь с яблоками. С деньгами не очень просто: мы получаем по 130 рублей, конечно, отсылаем деньги семье, вечером сидим на кефире и булочках. Помню, как в обед в столовой ежедневно выбирал одно и то же: рыба-рыба-рыба (тогда это было самое дешевое). Какое-то время потом я ее вовсе не ел. А еще надо умудриться сэкономить, чтобы купить книги, страсть к которым я пронес через всю жизнь. А тут – гусь! Домашняя роскошь! Съели мы втроем этого гуся, причем без хлеба. А наутро экзамен по матанализу. Беру билет. Написал, что было надо. И тут хватает живот… Понимаю, что вариантов спастись нет. Не боясь пересдачи, говорю любимому преподавателю полковнику Лаптеву:

- Товарищ полковник…поставьте мне двойку, а я потом приду и пересдам.

- Что случилось?

Я в ответ молчу, как такое скажешь? Герман Федорович без расспросов отпустил меня, разрешив сразу вернуться. В итоге я получил четверку.



Практические занятия по ремонту АТ. ВВИА им. Н.Е.Жуковского. Москва. 1962г.

Многие преподаватели академии были настоящими виртуозами. Я перед ними благоговел. Назову некоторых из них.

Виктор Федорович Болховитинов – мой учитель, авиаконструктор первого в мире реактивного истребителя, впервые поднятого в воздух в 1942 году летчиком-испытателем Г.Я. Бахчиванджи. Им же создан двухмоторный самолет, пилотируемый известным летчиком С.А. Леваневским, к сожалению, трагически погибшим при перелете через Северный полюс.

Генерал Штода Андрей Владимирович. «Автоматика двигателей» - сложнейший курс, который он читал, профессор, начальник кафедры конструкции авиационных двигателей, отлично владел методикой преподавания. Впоследствии заместитель начальника академика.

Генерал Белоцерковский Сергей Михайлович преподавал курс «Аэродинамика летательных аппаратов». Читал лекции так, что мы слушали материал, как поэзию. Все графики, изучаемы в рамках этого курса, я могу воспроизвести до сих пор. Выдающийся ученый, работал на космос, принимал участие в комиссии по расследованию гибели Ю.А.Гагарина.

Полковник Нечаев Юлиан Николаевич, доктор технических наук, профессор, впоследствии генерал, преподавал теорию двигателей.

Полковник Грызлов А.А. - преподавал теорию механизмов и деталей машин (ТМДМ – на слушательском жаргоне – «ты моя могила»).

Вспоминаю с большим теплом не только великих людей, с которыми довелось встретиться, но и таких простых, как тетя Шура, буфетчица в академии. Маленькая, кругленькая, простая, добрая русская женщина. Продавала нам конфеты для детей в день зарплаты и сигареты поштучно. Иногда продавала сладости в долг.

Мои 190 см роста, обычно считающиеся преимуществом, во время учебы в академии вызвали добавочную нагрузку: я попал в парадный расчет академии, в ее первую шеренгу. А это дополнительная полуторамесячная строевая подготовка перед парадами дважды в году, каждый день после лекций.

Однажды на такие занятия на Ходынское поле приехал генерал Федяев, заместитель начальника академии. Мы стоим, он подъезжает на «Волге». Выходит, начинает надевать портупею на не то плечо. Я стою в первой шеренге и вижу это. Что делать? Выбегаю – без разрешения и бегу к нему. Ребята, наверное, подумали, что я сошел с ума. Я закрыл его (он ниже ростом):

- Товарищ генерал, можно я вам помогу?

- Я сам, спасибо…- он понял.

Случай остался незамеченным, слава богу. А ребятам я сказал, что мне показалось, будто он меня позвал, махнул рукой. Вообще часто меня судьба приводила в нестандартные ситуации.

Академию в шутку называли «спортивно-строевая с иностранным уклоном»: настолько важной была кафедра иностранных языков. Преподаватели этой кафедры были очень подготовленными. До этого я «изучал» французский язык в Сурамской восьмилетке, из этих занятий помнил только юмористическое восприятие произношения в этом языке. Потом немецкий язык преподавался нам в спецшколе, а в училище иностранный язык отсутствовал в программе, как и в других военных училищах того времени. В спецшколе наш преподаватель немецкого языка, военный переводчик, капитан в отставке Христофор Сергеевич Оганезов, обладатель каллиграфического почерка, делал основной упор на разговорную речь. Это и помогло мне с немецким в академии, и довольно скоро я уже мог говорить по-немецки достаточно сносно. На экзамене я отвечал по своему билету перед зав. кафедрой Бобковским Георгием Алексеевичем, крупным лингвистом, автором учебников по немецкому языку. Помню до сих пор эту беседу на немецком с этим самым строгим экзаменатором, диалог шел о досуге. Было волнительно: с грамматикой у меня не очень. Татьяна Сергеевна Сеньковская, наш преподаватель, поглядывала в мою сторону: «Как этот грузин сдаст экзамен самому заведующему кафедрой?» Я «вылез» за счет разговорной речи. Получил «5».

Защита дипломов шла по определенному порядку: «сильные» слушатели и «слабые» чередовались. Назначался дежурный по залу защиты из наших же слушателей, он клал на стол три белых бумажных полоски и убирал по одной из них, когда истекали пять минут, подсказывая тем самым экзаменующемуся, сколько у него в запасе времени. На всю защиту, соответственно, давалось пятнадцать минут. Я защищался последним. Тема моего диплома – «Фронтовой многоцелевой истребитель с изменяемой геометрией крыла». Получил три пятерки по всем направлениям (частям защиты: проект, пояснительная записка и сама защита), время истекло, все три листа уже убраны, я поворачиваюсь, чтобы доложить: «Доклад закончен!» Но тут один член комиссии задает коварный вопрос: «Можете нарисовать эпюру распределения напряжений при сдвиге в силовых конструкциях лонжерона?». «Ну, - думаю, - все. Меня последним от факультета выпустили как одного из лучших, замыкающего, а я сейчас все испорчу. Хотя вопрос не самый трудный, но ведь времени и концентрации у меня уже нет!» Повисла тишина. И тут я, неожиданно даже для себя, разрядил обстановку:

- Я сейчас очень дорожу вашим временем, а это будет небыстро. Хотя нарисовать, безусловно, могу.

Члены комиссии расхохотались, и ситуация была спасена, а вопрос так и остался без ответа.

В этот же день я пережил сильнейшее разочарование.

После защиты меня вызвали в штаб на распределение. По предварительным наметкам уже было понятно, куда кого направят. Проходили предварительные беседы с руководством факультета и иногда с представителями той организации, куда можешь попасть. Ребятам с московской пропиской - приоритет в том, чтобы остаться в столице. Мой средний бал - 4, 72. Была одна тройка по ремонту авиационной техники: неудачно пытался помочь товарищу, которому написал ответ. Преподаватель нас поймал и поставил мне три балла, а его выгнал.

Я должен был попасть в НИИ ЭРАТ (эксплуатации и ремонта авиационной техники) ведущим инженером по определенной тематике, по предварительным разговорам, и был вполне подготовлен к этой работе.

И вот я в штабе корпуса в Петровском дворце. Моя парадная форма вся в мелу, ведь только что с защиты. Прибыл, доложил.

- Мы решили вас отправить в теплые края, погреться. На Севере же вы уже были, - неожиданно говорит мне какой-то майор.

Я понимаю, что что-то идет не так, но отвечаю:

- Как Родина прикажет.

- Направляем вас в Грозный инженером полка по эксплуатации самолетов и двигателей.

- Есть!

Повернулся и вышел. Расстроен был, конечно. Должность хорошая, и не всех на нее направляли, но немного та, которая ожидалась.

Спустя время - шила в мешке не утаишь! - причем не специально, а само собой, выяснилось вот что. После предварительной беседы мы с ребятами, причем довольно близким кругом, обсуждали в курилке, кого куда собираются направлять. Я сказал, что пока не очень понимаю, но вроде бы ведущим инженером меня хотят направить в какое-то важное место. Но я не говорил, конечно, что это НИИ. Парторг нашего классного отделения, тоже слушатель, не буду называть фамилии, с которым у нас были вполне хорошие отношения, куривший рядом, оказался стукачом, как говорят, тут же «просигнализировал» в особый отдел и сообщил, что я рассказывал ребятам о возможном распределении, а работа эта секретная, значит, мне нельзя доверять. Проявил бдительность…Таким образом, мое распределение было изменено, и направили меня на ответственную службу в полк, и я нисколько не жалею, что прошел эти медные трубы эксплуатации самолетов. Но этот случай до сих пор сидит в душе занозой, ведь мы с этим парторгом были однокашниками. Это единственное темное пятно за все светлые годы учебы в академии.

Выпуск

Почти пять лет учебы прошли. Экзамены сданы. Столько всего пережито! И вот желаемое: я получил приглашение в Кремль на ежегодный правительственный прием для лучших выпускников военных академий.



Кремль. Торжественная часть в Георгиевском зале. Выступали с речами маршалы Советского Союза: Ворошилов, Рокоссовский, очень худой, уже больной, его китель весь в наградах. Я посмотрел на него, и такая у меня появилась тоска… Минобороны Гречко говорил какие-то шаблонные вещи, как и полагается большому начальнику, что-то о том, что у Политбюро еще много работы. После торжественной части нас пригласили в банкетный зал. У нас, авиаторов, два стола: наш и ребят из Монинской академии. Они роскошно накрыты: шампанское, закуски на посуде с гербами. Потом главкомы направились к «своим» выпускникам. К нам - маршал авиации Герой Советского Союза Руденко Сергей Игнатьевич, во время войны командующий воздушной армией. Поздравил нас, сказал много теплых слов. У него в руке был большой фужер, у нас тоже бокалы, но уже пустые: все опустошили, все съели и выпили. И тогда он с улыбкой сказал: «Узнаю авиаторов». И каждому налил по глоточку вина из своего бокала. Так я имел честь чокнуться с маршалом авиации, причем его же вином в своем бокале. И запомнил этот его «неуставной» жест уважения и товарищества к людям, стоящим намного ниже по армейской табели о рангах.



Грозный

Что ж, полк так полк. И вот мы с семьей в Грозном. Добрались до Ханкалы. Представился, доложил. Дали комнату в гостинице. Но не успел приехать, как начались приключения: через неделю надо было встретить тещу, а поезд прибывал ночью. В полку мне разрешили взять автобус, на котором возили летчиков на полеты, ГАЗ-51.

Солдат-водитель привез нас на вокзал. Мы с семьей вышли, а он остался в автобусе. Возвращаемся и видим: автобус открыт, солдатик лежит на полу, пьяный до бесчувствия. Что делать? Звонить – его посадят в каталажку. Решил, что поеду сам, хоть нет у меня ни водительских прав, ни представления о маршруте, только кое-что примерно помню: ехать надо через Аргунский мост, площадь Минутку и дальше на Ханкалу. Ночь, а как включить фары – не знаю! Кое-как разобрался. Доехали до Ханкалы, а куда дальше автобус девать – непонятно. Парень-то из автороты, из ОБАТО, куда машину сдавать? Остановился у первой же казармы, там и оставил паренька-водителя и автобус. Шума после этого не было, значит, все обошлось. Видимо, сработала солдатская солидарность.

Там же, в Грозном, 20 февраля 1968 года родилась наша младшая дочь, Марина, будущий редактор этих записок.

Через несколько лет службы я уже старший инженер полка, а полк уже перевели из боевого в учебный в составе Ставропольского летного училища. Мы обучаем курсантов СВАУЛШ летать на самолетах чешского производства Л-29. Хорошая машина, прощающая обучающимся многие ошибки... Для начала службы в новом режиме пришлось поехать на переучивание в Армавирское летное училище, где начальником кафедры авиационной техники был полковник Мамет. Как оказалось, он ко мне присматривался, после сдачи зачетов по переучиванию вызвал меня и совершенно неожиданно пригласил в училище на должность преподавателя кафедры. Я согласился, и на этом разговор закончился. Забегая вперед, скажу, что из полка меня не отпустили, и не сложилось с этим переводом. Но от преподавательской судьбы уже был недалеко.

Система подготовки курсантов-летчиков предполагает повышенную интенсивность эксплуатации техники. В полку была внедрена система посменного обслуживания полетов, мы ее называли «двужилка». Суть заключается в том, что один техник с механиком-мотористом обслуживают два самолета: свой и напарника в первую смену. Во вторую смену выходит другой техник со своим напарником и работают так же. Это была работа почти на износ, при температуре плюс 35 градусов. Но летчики были нужны стране, и мы работали, несмотря ни на что.

Как-то в день предварительной подготовки вызывает меня командир полка:

- Слушай, Алеша, разберись с тем, что происходит.

Я напрягся: командир полка не всякий раз вызывает. Он продолжает:

- Пришла ко мне делегация старейшин из города Аргун (это конец аэродромной полосы, пара километров от последней нашей позиции). Жалуются: керосин им перестали доставлять.

Я удивился. Расход керосина должен соответствовать часам налета, я веду учет. Пока не очень понял, что за история, начал я заниматься этим делом. И вот что выяснил.

На полетах часто бывает ситуация, что по плановой таблице надо выполнять упражнение, при котором подвесные баки самолета надо снимать. Для этого аэродромная служба выставляет пустой топливозаправщик, в него сливается топливо из баков. Использовать вторично этот керосин не разрешается. Когда идут полеты, напряженная обстановка. Дежурный по АТО (авиационно-техническому обеспечению) не всегда в состоянии уследить за каждой машиной. И вот какой-то ушлый солдат на этом топливозаправщике прямо во время полетов просто едет в конец полосы, переезжает аэродром и через полтора километра приезжает в этот Аргун, где и реализует этот слитый керосин, и он там идет нарасхват! Это все я раскопал. Но где этот парень? Оказывается, он уже демобилизовался, и никому не передал свой «бизнес», как бы сказали сейчас. И вот пришли старейшины к командиру, чтобы разобраться с тем, почему прекратили поставку керосина. Я доложил командиру. Делу никакого хода не дали, мы посмеялись, на том и все. Такая вот история, в которой военная жизнь наложилась на индивидуальные особенности отдельного человека, солдата этого, его психологию.

Думаю, что в этом месте будет уместно сказать, что интерес к элементам военной психологии появился у меня еще в курсантские годы, и пробудил этот интерес наш комбат по кличке Тигр Акбар. Вот как это было.

Какой-то командир отделения 9 роты почему-то отпустил усы на 2 курсе. Я же как грузин не мог не последовать за ним и тоже отрастил не совсем пышные усы. На одном из построений комбат заметил усатых курсантов, строго спросил одного из них:

- Кто вам разрешил?
Услышав этот грозный вопрос, я опустил голову: мне стало неловко.
Потом комбат посмотрел в мою сторону:
- А вам, товарищ младший сержант, я давно разрешил носить усы.

Я был сражен таким психологическим приемом, ведь он учел мою национальность и национальные традиции. Это был урок на всю жизнь.

В какой-то момент комбата, как и всех малообразованных командиров, обязали пойти учиться в вечернюю школу. Мы помогали ему в решении задач по тригонометрии. Было приятно помочь ему, подполковнику Усхопову, нашему Тигру Акбару, суровому вояке с отеческой душой, ведь он относился к нам как к мальчикам, как отец. Много лет спустя, уже будучи командиром, я тоже старался так поступать…

ДВВАИУ

Продолжая службу в Грозном, я поступил в адъюнктуру, потому что решил таким образом продолжить свое образование. И вскоре получил предложение переехать в Даугавпилс и стать преподавателем ДВВАИУ, которое только становилось высшим.

В июле 1975 года я был назначен старшим преподавателем кафедры 16 «Конструкция авиационных двигателей» и в сентябре уже приступил к занятиям. Но вначале надо было провести пробное занятие, то есть изложить учебный материал кафедре. Моя тема - «Масляная система реактивных двигателей». Кто-то из присутствующих и проверяющих сказал, что мало в моем изложении было партийности преподавания, сделали еще какие-то замечания, но в целом все прошло нормально. Стал читать курс «Конструкция авиадвигателей». В обучении было два аспекта: теоретический и специализация. Начинали с теории: «Основы конструкции двигателя», на самолетных кафедрах параллельно читались «Основы конструкции самолета», а на втором курсе уже начиналась специализация, то есть курсант изучал тот двигатель конкретной модели самолета, который ему предстояло обслуживать на службе в полку.

Так началась моя преподавательская работа. В первый год приходилось выезжать в академию Жуковского на учебу. Это было сложно совмещать с преподаванием. Отношения на кафедре, на которой я прослужил два года, тоже не всегда были простыми. Но главное, что лекции мои хорошо принимались курсантами - во многом потому, что я старался приближать учебный материал к жизни, стремился донести до курсантов, что служба техника самолета – это не только и не столько белые перчатки.

В сентябре 1977 года я стал начальником самолетной кафедры, довольно неожиданно для себя. Остался при этом и преподавателем, так как полагал, что, как командир авиаполка не имеет права не летать, так и начальник кафедры и даже начальник факультета не имеет морального права не читать лекции, не вести занятия. У меня уже был курс слушателей, а не курсантов. Работать было интересно, но непросто, конечно. Я сам подбирал кадры, смело продвигал молодых преподавателей, в том числе и на другие кафедры, часто несмотря на высказывания коллег вроде «Ты оголяешь кафедру». Служба в качестве начальника 13 кафедры продлилась пять лет, за это время я успел получить очередное воинское звание полковника, попробовать себя в должности организатора учебного процесса кафедры, человека, отвечающего за эффективную работу коллектива.

Академия имени Жуковского патронировала наше училище, ее выпускники становились нашими преподавателями. Программа обучения в училище почти соответствовала программе академии. Когда училище стало высшим, усилился контроль за уровнем преподавания. Например, в 1980 году проходила проверка училища комиссией по проверке вузов ПВО. В ходе нее на моей лекции присутствовал начальник госкомиссии генерал Лебедев. Я зашел в аудиторию и увидел, что генерал уже там. Я начал лекцию, тема непростая была: «Явление шимми». Самолетчикам не надо этого объяснять, а для других поясню: при посадке самолета на высокой скорости носовое колесо начинает колебаться влево и вправо, если ситуация нарастает, то это чревато очень серьезными проблемами. Этой теме была посвящена не одна научная работа, был создан гаситель колебаний для того, чтобы справиться с этим явлением. Но вернусь к своей лекции. Аудитория, в которой я читал, окнами выходила на курсантскую столовую. На крыше – солдаты, военные строители. Я читал лекцию и прохаживался от кафедры к окну, и вдруг услышал отборный грузинский мат – и рассмеялся. Неожиданно было услышать родную речь, да еще такую, к тому же во время занятия, когда присутствует проверяющий. По окончании проверки всех преподавателей, чьи занятия посетили проверяющие члены комиссии, пригласили на разбор в кабинет начальника училища. Генерал Лебедев о моей лекции сказал, что я своеобразно и методически грамотно преподнес тему, «только вот не понятно, почему в одном месте товарищ подполковник посмотрел в окно и рассмеялся». Я обратился с разрешением объяснить, получил его и рассказал, что засмеялся от неожиданно услышанных выражений солдат, передающих на моем родном языке свои чувства и мысли о высоте крыши. Таким образом ситуация разрядилась. Затем начальником училища генералом Хабаровым было принято решение поощрить некоторых преподавателей, отличившихся в ходе этой проверки. Так я и полковник Долгий получили по ордеру на машины ВАЗ.

В 1979 году состоялся первый выпуск инженеров из числа слушателей, а вообще к 1976 году число курсантов на факультете превзошло полторы тысячи человек. Из 25 военно-специальных кафедр училища 7 было на нашем факультете. По сути дела, первый факультет – это отдельное училище по количеству обучающихся и по масштабам вообще. Видимо, это сыграло не последнюю роль в том, что спустя несколько лет, уже имея опыт работы в должности исполняющего обязанности заместителя начальника училища вместо ушедшего в запас полковника Сайткулова А.Г., я получил предложение занять должность начальника Иркутского среднего авиационного технического училища. Я дал согласие, но в это время из ВВС нас передали в ПВО, а Иркутское училище осталось в ведении ВВС. Перевод не состоялся. Поэтому слова из популярной песни в исполнении Эдуарда Хиля «Как хорошо быть генералом» на своем опыте мне проверить не удалось.

В августе 1982 года я был назначен на должность начальника первого факультета. Подчеркну, что это самолетная идеология: начальник самолетной кафедры стал начальником самолетного факультета.

«Пять папах». Генерал-майор Хабаров А.К. и начальники факультетов: полковники Габричидзе А.П., Фатеев В.В., Громов В.Ф., Горбунов Е.А.

Я много размышлял над тем, как развивать систему руководства факультетом. Где главное звено? Как сфокусировать проблемы, чтобы использовать это главное звено и получить результат, причем не в отдаленной перспективе, а в ближайший год? После многих мучительных размышлений я пришел к выводу, что на первое место ставить надо человека, человек стал для меня осью. А это кто? Обучаемый, то есть мальчик-курсант или слушатель, молодой старший лейтенант, пришедший со стоянки, с должности техника самолета, знакомый уже с керосиновым запахом, что, конечно, сближает. Были и такие, кто думал, как в поговорке: «Как хорошо служить в училище! Но было бы еще лучше, если бы не было курсантов». Но я всегда понимал, что в училище полковники нужны только потому, что в нем есть курсанты.

Как же подойти к этому мальчику, неформально, но с воинской требовательностью? Ведь он не знает еще, что такое катастрофа, разбросанные тела летчиков, он не знает, что такое «яма» и не знает того, что приехавшая комиссия начинает с расспросов: «С кем и какие слова ты говорил? Как ты подписывал полетный лист?»…Но на голову ему это обрушить нельзя, чтобы не испугать. Особенно важно это в среднем училище, ведь выпускали техников, а не инженеров, как в высшем. А техник самолета – это тот человек, который крайний, выпускает полеты, а вернется ли самолет – никто не знает. И если случится ЧП, то этот вот мальчик, которого я сейчас учу, должен выстоять в первую очередь психологически. На собственном опыте это знаю, и со мной был такой случай.

Служу техником самолета в Заполярье, в Мончегорске, городок «27 километр». Падает самолет, 38-ой бортовой номер, это мой самолет. Вылетев на упражнение «Воздушный бой», самолет капитана Шишкина, подготовленного пилота, сорвался в штопор, а второй самолет летчика Целуйко благополучно приземлился. Как найти потерпевших аварию самолет и экипаж в тундре, где ориентиров нет? Командиром полка тогда был Герой Советского Союза полковник Тышевич, который в 18 лет ушел на фронт, стал асом. Летал на всех типах самолетов. Исключительный был человек! Он сам сел на Як-12 (звено управления в полку) и полетел на поиски. Нашел. Хорошо помню, как пострадавший капитан Шишкин, которого вынесли на носилках на бетонку, кричал: «Ребята, я все-таки кольцо дернул!» Мое состояние как техника ужасное, ведь самолета нет, летчик пострадал. Все открещиваются от ответственности. А тут находятся шутники и объясняют мне:

- Ну, Алеша, иди в гостиницу, собирай вещи. Суши сухари. Тебя сейчас арестуют.

Это говорят люди бывалые, и я, неопытный техник, конечно, верю им. Иду в гостиницу, собираю добросовестно чемодан, складываю паек, благо, на Севере у нас он был и дополнительный, с печеньем, маслом и консервами. Прихожу в штаб с чемоданом, сижу, жду, когда меня арестуют. В голове уже крутится: «Как маме сказать? Куда меня пошлют?»

Сижу и сижу, но никто меня не вызывает. Тут входит начальник штаба подполковник Сизов, фронтовик, бывший летчик, видит меня и спрашивает сурово:

- А ты чего тут сидишь?

- Да вот, товарищ подполковник, мне сказали… Я с чемоданом, собрал сухой паек…

- С каким чемоданом? Какой паек? Кто сказал?

- Техник звена сказал, самолет же упал…

- Вон отсюда! – рявкает начштаба. - Чтоб я тебя не видел!

Разумеется, дважды мне не надо было предлагать.

Вот так я и размышлял: этого человека, курсанта, при большой ответственности и небольшой перспективе по службе надо научить так, чтобы он и ответственность чувствовал, и не боялся. Надо настроить так этого мальчика, чтобы он втянулся потом в работу, не имея практически никаких привилегий, кроме должности старшего лейтенанта, причем подчас вечного, ведь если не поступишь в академию или не продвинешься по комсомольской линии, другого и не увидишь. Как показать ему, что быть самолетчиком - это счастье, это судьба, это нужно, это Отечество, это Родина? Только поставив его на первое место. Как это реализовать? Оказалось, что просто – через систему наставничества. От учебного подразделения (кафедра, цикл) к воспитательному (рота, курс) проложить связь. Обычная практика какая: ты преподаватель, отчитал свои 90 минут, ушел. А у курсанта еще много всего: караульная служба, гарнизонная служба, внутренняя служба, наряд, если повезет – увольнение – то есть дел много, а он же еще «сырой» совсем, его можно так загрузить, что он может и не выдержать.

На факультете была организована своя телестудия. Идея ее создания принадлежала капитану Печенкину. Будучи еще начальником кафедры № 13, мне удалось выделить помещение для нее. Далее надо было провести кабель и все необходимое, своими средствами, в казармы. Началось вещание: на передачи приглашали преподавателей, курсантов-отличников. Старались делать передачи неформальными: беседовали, темы были о жизни, о случаях из строевой службы, о задачах нового семестра, конечно. Я вел эти передачи как ведущий. Мог в диалоге спросить у курсанта, как он сходил в увольнение, или, например, рассказать о том, когда и как начинать подготовку к курсовой. Или спрашивал: «Каким вам представляется несение службы в карауле?» Многие курсанты хотели попасть на такие передачи. Самое интересное было, когда ребята приезжали со стажировки, привозили с собой «аэродромный запах». Конечно, не буду утверждать, что все курсанты смотрели эти передачи, потому что на это не было отдельного времени, но в целом, уверен, это была очень важная работа в воспитательном отношении. Политотдел почему-то отнесся к этому делу скептически, поэтому, не получив поддержки, на энтузиазме просуществовав примерно год, дело завершилось. Это была огромная работа, которая показала возможность другого взгляда на наставничество.

В сезон уборки урожая училище принимало участие в сельхозработах. Уборка и заготовка картофеля для нужд училища была нашей основной «специализацией», хотя позже приходилось также убирать свеклу. Как самому большому факультету нам ставили и соответствующие по масштабу задачи. Это вносило некоторое разнообразие в учебный процесс, и личный состав охотно выполнял эти работы на свежем воздухе.

Были, правда, и курьезы. Так, например, некоторые смекалистые курсанты вместо того, чтобы копать картошку, закапывали ее, создавая видимость убранного поля. Когда же это явление стало заметным, мне пришлось вмешаться с разъяснениями. Курсант на выдумку хитер.

На факультете достаточно внимания уделялось и спортивно-массовой работе. Мы неоднократно становились призерами соревнований, получали переходящие знамена училища. По итогам проверки СК МО СССР по военно-прикладным видам спорта заняли первое место среди подразделений.


Несколько слов хочу сказать о такой примете того времени, как партийность преподавания. Все проверяющие часто замечали, что недостаточно партийности в преподавании на факультете, в журналах проверок это всегда стояло первым пунктом, отмечалось это как недостаток. Сначала я думал, что это единичные случаи. Может, не хватало времени у преподавателя, ведь ему необходимо раскрыть целую научную проблему, разъяснить такие сложные понятия, как флаттер или как сверхзвуковое обтекание крыла – как тут ввести Мартовский Пленум ЦК КПСС? Потом понял, что нет, случаи не единичные, и стал обращать внимание преподавателей на необходимость следовать правилам, хотя и сам прекрасно понимал некоторую формальность этой проблемы, конечно.

Главным итогом нашей многогранной, сложной работы являлся выпуск – праздник не только для личного состава училища, но и для всего города, ведь значение училища в городской жизни сложно переоценить. Чего стоит хотя бы переполненный радостными горожанами училищные плац и трибуны!

Вместо эпилога

Времена «нового мышления» оказались лакмусовой бумагой для личного состава факультета и даже всего училища, ведь «всепьяный» гарант Конституции натуральным образом сбежал из Прибалтики, не решив важных проблем многих тысяч военных людей. Многие стали «негражданами», в простонародье «неграми», что процветает и сегодня, а просвещенная Европа делает вид, что не замечает этого. В те нелегкие времена многие преподаватели занялись торговлей, кто-то пошел в таксисты, кто-то ударился в религию... Но несмотря на это все, личный состав продолжал выполнять поставленные задачи, в том числе находясь в периоде реорганизации.

Для меня лично конец 80-х оказался судьбоносным: пришло время завершить службу. Весной 1989 года я был неожиданно вызван к начальнику училища. В просторном кабинете генерала Хабарова, в котором я часто бывал, будучи и.о. зам. начальника училища, обосновались новые люди, в частности, полковник Бобылев, начальник училища, и полковник Мальцев, начальник политотдела. После моего доклада о прибытии началась натянуто-тяжелая беседа о положении дел на факультете (кстати, к этому времени, он был передовым). Подчеркнули, что неважно с дисциплиной, случаются грубые нарушения и даже происшествия. Наверное, имелся в виду случай самоубийства курсанта Ахкамова в карауле, круглого отличника и передового младшего командира.

Это была правда. Я до сих пор ношу эту душевную боль, не удалось достучаться до души этого молодого человека, хотя вроде бы моей личной вины в этом нет.

Причина трагедии так и не была установлена, я же лично считаю, что тут не обошлось без «Cherchez la femme». Знаете, что было самое тяжелое в то непростое время? Вот что: как сообщить родителям об этом? Какими словами их можно утешить? Отчетливо помню глубокую дождливую ночь, когда я со своими заместителями полковником Дудником, замполитом полковником Соболевым в насквозь промокших шинелях, в присутствии начальника санчасти училища подполковника медицинской службы Эмбавичуса В.В. сидел в кабинете начмеда госпиталя и ждал результатов срочной хирургической операции бедного курсанта Ахкамова. Спустя несколько часов нам сообщили, что медицина беспомощна в таких случаях...

Но вернемся к теме моего вызова к начальству. В поведении моих начальников чувствовалась сильная неловкость, зависали многочисленные паузы в разговоре. Наверное, от меня ожидали бурного возражения (такое бывало, знаю по собственным служебным делам, не все с энтузиазмом воспринимают весть о предстоящем увольнении). Однако я и огорчил, и обрадовал одновременно своих начальников. Я молча взял лист бумаги и тут же написал рапорт об увольнении, мне терять уже было некого и нечего. Был, правда, один нюанс: меня попросили не бросать факультет, пройти освидетельствование в госпитале амбулаторно. Поскольку это была просьба, а не приказ, я ее отклонил. Что касается факультета – я доложил, что механизм налажен, да это и так было известно, и что мой заместитель по учебной части Дудник Б.Э. успешно справится с выполнением обязанностей начальника. На том и расстались. Своего сменщика я не видел, но надеялся, что факультету хуже не будет. Так я стал сначала полковником запаса, затем полковником в отставке, надеюсь, оставаясь при этом настоящим полковником. Приказом № 150 от 04.03.1989 МО СССР по статье 59 пункт а (по возрасту, с правом ношения военной формы одежды, личный знак № Г083618).



Генерал-майор авиаци





А жизнь продолжается. Наши ученики нас успешно заменили и даже превзошли, находясь на руководящих должностях ИАС, военной приемки, в системе ВВУЗ и даже в засекреченных ведомствах. Я счастлив, что наши жизни и судьбы оказались связанными тем, что мы – самолетчики.




Мы – самолетчики!

Р.S. Хочу попросить прощения у земляков, сослуживцев и боевых подруг, которых не упомянул в этих записках. Надеюсь, что меня не обвинят в предвзятости. Возможно-обиженных прошу учесть и мнение медиков, которые утверждаю т, что возрастные изменения в организме предполагают коррекцию не только памяти на номера телефонов. Конечно, я мало назвал фамилий, людей, поступков, достойных подражания, но получилось так, как получилось. Простите великодушно и учтите, что литературного образования у меня нет.

Начальник факультета летательных аппаратов и двигателей к ним полковник-инженер в отставке –

Габричидзе А.П.