Рапсодия в светло-синих тонах

    Ему тогда было лет сорок пять - сорок семь и у него был бархатный бас-баритон. Мечта детства стать оперным певцом не давала покоя, и он ездил в Дуйсбуйск на уроки вокала к Майе Геннадьевне Выперстовой три раза в неделю.
    Майя Геннадьевна была педагогом со стажем, она работала уже пятьдесят лет и пропустила через себя не один десяток тысяч студентов. На выходных все ездили к ней в Лебездиху, в маленькую двухкомнатную квартиру и распевались. Распевка продолжалась целый день, и картина была при этом следующая: к восьми часам утра у пианино одновременно мычало пятнадцать - двадцать пять певчих, и этот нестабильный состав постепенно пополнялся вновь прибывшими. Ротация происходила постоянно, кто уставал - удалялся, но приходили еще чаще, поэтому в квартире, в среднем к концу рабочего дня, присутствовало человек сорок. Во время сеанса учительница пения сидела за пианино и грызла сухари. На пюпитре у нее стояла "Книга о вкусной и здоровой пище", а в ванной тарахтела стиральная машина "Вятка". Затем, когда вечерело, все рассаживались за большим прямоугольным, с подбитыми углами, столом и пили чай с овощами. В будни же, вся эта толпа любителей пения "закрытой манерой" осаждала холодные, заплеванные семечками вагоны электрички, и ехала с Майей Геннадьевной в музыкальное училище в Дуйсбуйск, чтобы попеть гаммы.
    Я тоже был тогда среди них, не теряя возможность прокатиться в город химиков погорланить, а на уикендах у преподавателя меня всегда ждал стакан жиденького чая с укропом или редькой. Так продолжалось почти год, и под конец учебного семестра он подошел ко мне с просьбой:
- Джим, Вы бы не могли мне саккомпанировать несколько романсов?
Он работал в дуйсбуйском музучилище в качестве преподавателя концертмейстерского класса и прекрасно владел фортепиано. Я же закончил нижеворовское имени Кучкакирева по классу фортепиано (хотя начинал учиться именно в Дуйсбуйске) и владел искусством аккомпанемента если чуть хуже, то только из-за недостатка опыта.
- Конечно! - ответил я с энтузиазмом, - мне только нужно заранее взглянуть на ноты.
- Я думаю, в этом нет ни малейшей необходимости, - учтиво отреагировал мой собеседник - там нечего играть, партии очень простые - Кюи, Варламов, Даргомыжский.
- Ну, тогда я готов! - не имея желания возражать ни одному слову, чувствуя гордость за предоставленный мне шанс проявить себя, я, будучи человеком, не очень организованным, но всегда очень щепетильным в вопросах времени, спросил:
- Где и когда?
- Что, где и когда? - переспросил он, явно не ожидая моего быстрого согласия, немного смутившись.
- Будем репетировать?
- Ах, да... Приходите ко мне завтра, допустим, в семь часов вечера. Вас это время устроит? - деликатно поинтересовался он.
- Сейчас, посмотрю только в мой блокнот - ответил я, хотя это была простая инсценировка занятого и востребованного человека. У меня не было тогда ни работы, ни заказов, а только лишь вечно туманные перспективы начинающего композитора, - ОК, у меня совсем мало свободного времени, но как раз завтра в семь я смогу.
    Ровно в 18.58 следующего дня я вошел в просторный сырой подъезд "сталинки" и позвонил в дверь. Он встретил меня с недоумением на лице, как будто не было никакого разговора.
- Добрый вечер! - отчеканил я весело.   
- Здравствуйте, Джим. Как хорошо, что вы пришли!
- Да, но мы же договаривались.
- Ну, конечно, - несколько застенчиво произнес он, - проходите пожалуйста, располагайтесь в гостиной, а я пойду пока чай поставлю.
    Мне нравилось, что он иногда использовал при наших случайных беседах в электричке или на распевках старомодные слова, например: "верьх", "в четверьх", вот сейчас - "гостиная". В нем с самого начала я обнаружил породу и некую стать, которая его выделяла, но не возносила среди прочих учеников Майи Геннадьевны.
Через некоторое время он вернулся в комнату, где я сидел, ожидая начала репетиции.
- Что-то Вы, Джим, совсем заскучали, - произнес он участливо и, всучив мне свой семейный альбом, опять куда-то удалился.
    Под аккомпанемент мощного душевого напора, доносящегося из ванной комнаты, я листал страницы альбома и поражался обилием аккуратно причесанных, хорошо сложенных молодых мужчин и крайне малым количеством женских персонажей в жизни героя данного рассказа. На последней странице альбома я наткнулся на красивую молодую женщину. Но ее фотография была сделана вероятно очень давно, судя по старомодной прическе, отличающейся от теперешних своей простотой и незатейливостью. Да, и от самой фотобумаги веяло ностальгией по чему-то навсегда ушедшему.
- Это моя мама, - послышалась реплика из-за моей спины.
Меня как кипятком ошпарило от неожиданного комментария. Он уже давно стоял, опершись руками о дверной проем, и, одетый в махровый пестрый халат, следил за перемещениями моих шейных позвонков. Желтые носки и домашние тапочки из ткани на его бледных волосатых ногах придавали обстановке дополнительный уют и благоустроенность. На худощавом лице высвечивалась улыбка (видимо ему нравилось мое погружение в его семейную жизнь) и он, усевшись рядом, начал свой автобиографический экскурс:
- А это я маленький. Не правда ли мало изменился?
Он рассказывал, смакуя каждый эпизод, связанный с отдельной фотографией. И я, увлекшись, не заметил, как его правая ладонь ласково будоражила мое левое плечо. Я сидел, как вкопанный, не решаясь ничего предпринять. Его интонация была настолько мягка и театрально безупречно выстроена, что резко встать или сбросить его руку было бы делом грубым для людей моего толка и порядочности. Что еще остается делать в моем положении и при моем характере? Только выжидать.
    Томиться пришлось очень долго, и я думал, как можно так нудно смаковать историю жизни, лишенную не только хоть каких-то событий, но в некотором роде, смысла. Но шли мгновения, минуты, перетекающие в целую вечность, и пот уже градом лился из моих пор, удары сердца отдавались в каждой клетке вселенной, я терял равновесие. Его ладонь опускалась все ниже и ниже. Вот, миновав предплечье, она достигла моего локтя.
Ну, что же делать... что же делать?
Надо было решаться на какой-то отчаянный шаг, но я его не обнаруживал в своем арсенале экстренных действий, и мое волнение почти достигло апогея.
- А вот и моя тетя!!! - он взвизгнул почти старушечьим голосом, и рука его при этом смодулировала с моего локтя на поясницу. Это была уже катастрофа!
    Но... чудо! Поперхнувшись от чрезмерной эмоциональности и подавившись слюной, Марсель Николаевич Яббонов (думаю, что уже нет смысла скрывать его имя, все и так догадались) кашлянул, прикрыв рот той самой ладонью, которая чуть не ввела в состояние психологической комы и библейского ужаса молодого аккомпаниатора.
    Мне нужно было только резко встать и, сославшись на головную боль или забывчивость, благодаря которой, выходя из дома, не выключил чайник или утюг, попросить извинения за непродолжительную репетицию и ретироваться как можно быстрее.
    Так и сделал. Через две секунды я был уже в коридоре и надевал пальто, а еще через две, уже выбегая из подъезда, услышал вслед фразу:
- Джими... нам нужно встречаться чаще!


P.S. Ровно через год я с ним случайно встретился на Большой Наперсточной. Мы шли с Валентином Учебловым, и тот сильно брызгал слюной, рассказывая о своей фуге, которую закончил пару часов назад.
На противоположной стороне улицы я вдруг увидел двух интеллигентов в длинных пальто, в вязаных шарфах поверх воротников. Пара настолько сильно отличалась от остальных, прогуливающихся и куда-то спешащих, что я невольно стал пристально всматриваться, жертвуя комментариями друга о прохождении темы в увеличении.
- Ба! Знакомое лицо! - произнес я про себя.
Пройти бы дальше, не останавливаясь, но мне показалось, что они нас заметили, и я окликнул:
- Марсель Николаевич! Вы ли это???  Здравствуйте!
Мы подошли к смущенной паре. Я протянул руку, но вместо дружественного мужского пожатия, Марсель Николаевич удивленно, немного жеманно посмотрел на товарища, после чего несмело по-девичьи, всунул мне свою, мягкую и потную. В этот момент мой взгляд упал на спутника Яббонова. Лицо его побледнело, тело зашаталось, на глазах проступили слезы. Все молчали в недоумении, и вдруг он, бросая осуждающий взгляд в сторону своего партнера, истерично вскрикнул:
- Проститутка!
И побежал прочь, сталкиваясь с прохожими. Наш герой помчался вслед за исчезающим кавалером.
- Пьер, сударь мой, подожди!
И мы смотрели им долго вслед, пока бегущая пара совсем не исчезла за поворотом.

                15.03.2011