Онкология. Неделя первая Часть 2

На четвертый день  в нашу палату подселили еще двоих: мужчину 80 лет и мальчика 15 лет. Мужчина был спокоен, уверен в себе и выглядел не старше 60 лет. Мальчик напротив, был растерян, напуган и все смотрел на мать: молоденькую, красивую женщину, больше похожую на старшую сестру. С ними был мужчина, которого мальчик называл по имени отчеству, как мы потом узнали, его отчим – профессор Кубанского университета. Он и был инициатором того, чтобы ребенку удалили родимое пятно, которое могло спровоцировать рак кожи. Мальчика всячески убеждали, что ничего страшного, просто удалят то, что доставляет дискомфорт. Но после нескольких часов проведенных в палате, и наслушавшись откровенных разговоров о болезнях, с которыми лежат в этой клинике, мальчик так испугался, что стал заикаться. На следующий день, увидев мать, он расплакался и попросился домой.
Петр Порфирович, так звали ветерана войны, стоял на своем и требовал, чтобы его оперировали, хотя хирург и лечащий врач его отговаривали. Я спросил его: «Вам не страшно? Все же почтенный возраст, 80 лет». Он ответил: «А чего бояться? Что так, что эдак - умирать. Но после операции хоть какой-то шанс будет». Все мы надеялись на шанс, и этот шанс давала операция. Так думал и я, но не долго.
 Стоял июнь месяц. В Краснодаре теплынь, если не сказать жара. Кондиционеров не было, поэтому в палате днем было душно,  и я выходил во двор подышать свежим воздухом и побыть в одиночестве. Больные редко выходили во двор, то ли не было сил, то ли боялись одиночества. Я нашел свободную скамейку и устроился на ней: в тени деревьев и полной тишине. Одиночество и тишина подействовали на меня успокаивающе. Я задремал, и вдруг передо мной явилась женщина, но необычная: с синевато-зеленым лицом, с черными кругами под глазами, со взглядом не выражающим никаких эмоций. Она тихо, но властно сказала:
- Пойдем.
Я сразу понял, что это Она – Смерть. Но почему без косы? Ведь на рисунках художников, мы видим ее в черном и непременно с косой. Но на ней была обычная одежда, а в левой руке, вместо косы, какой-то странный предмет. Я невольно завопил: «Что, уже!».
- Да – был ответ.
- Но я ведь, так мало пожил.
- А кто тебе не давал? – она подняла левую руку и нажала кнопку на предмете, который держала,и я увидел в цвете, мелькающие со скоростью мысли, картины своих упущенных возможностей. 
- Это же моя жизнь! – воскликнул я.
- Твоя, а вот ты в ней. – И она нажала другую кнопку. И тут я увидел себя: с перекошенным от злобы лицом, бегущим с бешеной скоростью по своей жизни и сбивающим всех, кто попадается на моем пути.
- Неужели это я? 
- Ты. Не узнаешь?
И хотя я не верил в Бога, но невольно воскликнул: «Прости меня ,Господи, я не буду больше таким! Сто раз я мог умереть, и сто раз ты меня спасал. Дай же мне еще один шанс, и я стану добрым». Как только я это произнес, женщина исчезла. А я так и не понял, было это во сне или наяву. Но так ли это важно? Я стал другим. Теперь мне ясно, что со смертью не все кончается: ты расстаешься лишь со своим телом, а душа твоя продолжает жить.  Но с кем и как? С этими мыслями я вернулся в палату.
Мне тут же сообщили новость: во вторник Толику будут делать операцию. Заходил хирург и объявил: «Первым пойдет Анатолий, за ним Николай, потом Василий, за ним Петр Порфирович». А  про меня опять забыли. Я пошел к лечащему врачу, уточнить, когда же будет операция. Но он только развел руками и сказал: «У вас анализы плохие, ничего конкретного обещать не могу».
Как сделать «хорошие» анализы я знал, так как в своей поликлинике мне говорили тоже: «Анализы очень плохие, с такими анализами вас не примут в Краснодаре».  Но как только мать отнесла натуральный паек из дефицитных продуктов, рассчитанный по прожиточному минимуму, то анализы сразу  стали «хорошими». Но у нас провинциальный городок, а тут краевой центр. Натуральным продуктом, тут не отделаешься, даже если он рассчитан на прожиточный максимум. Надо нести что-то солидное, соответствующее статусу краевого центра. Лучше всего деньги ,но сколько и кому? Решил выпытать у Анатолия, но он был честным коммунистом и своих не сдавал. Он божился (хотя был убежденным атеистом) что денег не давал, и вообще это аморально платить за то, что тебе положено по закону. Возможно, он и верил в то, что говорил, а деньги за него вносила мама. Поэтому и я решил аморальную составляющую лечения перевести на мать. На следующий день, как только она принесла мне диетический обед и украдкой спросила о моем самочувствии, я ей доложил: «Самочувствие мое хреновое, и если через неделю операцию мне не сделают, то через две отвезут в морг – тут не далеко». Она заплакала, а я продолжил: «Надо нести деньги».
- Сыночек деньги у нас есть. Ты же знаешь, для тебя ничего не жалко, мы и дом продадим, лишь бы тебя вылечить. Но мне страшно, за деньги и посадить могут.
- Выбирай: или меня закопают, или ты дашь им деньги.
- Я позвоню отцу, что он скажет?
- Звони, но вопрос надо решать быстро, или меня просто отсюда выпишут.
Мать позвонила отцу, но и он не знал, сколько и кому надо давать. Поэтому он решил обратиться к знакомому прокурору. Тот его выслушал и сказал: «500 дашь, хватит, а то они совсем зажрались, им сколько ни дай - все мало. А будут вымогать больше, позвонишь мне, я на них комиссию направлю. И смотри: деньги давай только хирургу, а то те прихлебатели все себе заберут». Так вопрос «кому давать и сколько» был решен на «государственном» уровне. Теперь осталось решить – кто будет подносить. Мне нельзя, я больной, отцу тем более, он инвалид войны и в тюрьме уже сидел, жена слишком молодая, ей еще жить да жить. Поэтому жребий пал на мать. Она с трясущимися руками, дрожащим голосом спросила: «Что мне надо делать?»
Так как мой друг в Москве давал взятку, и все детали этого процесса мне были известны, то я ее проконсультировал:
- Купишь  свежий номер газеты «Правда», вложишь туда сторублевые купюры, свернешь газету в трубочку и «нечаянно» забудешь ее в кабинете хирурга. Если он тебе скажет: «Женщина, вы газетку забыли», то извинишься и заберешь ее.
На следующее утро, еще перед обходом, в палату зашла мать с «Правдой» в руках. По ней было видно, что ночь она не спала. Трясущимися руками она протянула мне газету и прошептала: «Сыночек, проверь, правильно ли я все сделала». «Правда» была напечатана перед выходным днем, поэтому с вкладышем, чтобы народ читал не только новости, но и очерки на актуальные темы. Я открыл 2-3 страницы – пусто. Открыл 4-5 и увидел: на пятой лежали купюры, а на четвертой, огромный заголовок – «ВЗЯТКА». Я закрыл глаза, потряс головой, досчитал до двадцати, открыл глаза – картина та же. Значит это не видение, а знамение, но чего? Я позвал мать и показал заголовок. Она ахнула, присела на кровать и затряслась еще больше.
- Сыночек, прости, я не посмотрела.
- Хорошо, что показала, а то бы меня точно зарезали, – утешил я её.
Вытащил вкладыш и спрятал под подушку. Газету с деньгами свернул и отдал матери. Она поднялась, перекрестилась и пошла в кабинет врача. А я достал вкладыш и стал читать статью. Спецкор «Правды» запальчиво, не стесняясь в выражениях, бичевал взяточников.Писал, что они как микробы – везде, не дают нам житья, и терапия уже не поможет, нужны более решительные действия: хватит с ними миндальничать – пора расстреливать. Как только я дочитал статью, мне стало плохо. Я представил как правоохранительные органы, прислушаются к доводам журналиста и «шлепнут» моего хирурга. А кто же меня будет резать?
 Но тут в палату вошла мать. Она светилась радостью, села на кровать и тихо сказала: «Все хорошо, сынок, хирург назначил операцию». Я облегченно вздохнул и спросил: «А как прошел процесс?» Она зашептала: «Все сделала, так как ты говорил. «Нечаянно» положила газету на стол, он «нечаянно» смахнул ее в открытый ящик и сказал: «Не переживайте, мамаша, сделаем все возможное и невозможное, но сына вашего вылечим».
Тогда я достал газетный вкладыш со статьей «ВЗЯТКА», отдал ей и сказал:
- Возьми это, только сама не читай и никому не показывай. Порви и выбрось в первый же ящик для мусора.
Она в знак согласия закивала головой и уставшая, но радостная пошла готовить мне диетический обед.
 После обеда все собрались в палате и, естественно ,стали обсуждать предстоящую операцию Анатолия. Он был в центре внимания и был «счастлив» как Гагарин перед полетом в космос: с одной стороны ему выпала честь быть первым, а с другой он понимал все риски предстоящей операции и думал о детях, а у него их было трое. Мы хотели подбодрить его, но сами были в подвешенном состоянии. И как мы ни пытались, но разговор сам по себе, без нашей на то воли, упирался в один вопрос: «А что если…, и есть ли там Бог?». Толик твердо отвечал:
- Бога нет, все это поповские выдумки ,и нет никакой жизни после смерти.
Его слушали, и никто не возражал,так как у него было высшее образовании, и он работал в НИИ. Я в дискуссию не вступал, понимая, что переубедить его невозможно, а выставлять свои убеждения, не соответствующие общепринятой морали – опасно.