Родословная настоящего ботаника,

составленная в жанре криптоистории,
по материалам старинных телепередач
и единичным первоисточникам.

Пояснительная записка

    Когда слово «ботаник» употребляют в пренебрежительном тоне по отношению к интеллигентному человеку, то под этим словом подразумевают обычно хилую и болезненную персону, чрезмерно увлечённую науками. Никогда не задумывались, почему в таком уничижительном качестве используется именно «ботаник», а не «химик» или, например, «историк»? Задавался ли тот индивид, с чьей лёгкой руки пошла традиция называть хилых заучек именно ботаниками, простым естественным вопросом: а каков типичный ботаник в действительности? Не знаю, за то совершенно уверен в другом: тот индивид встречал в своей жизни совсем немного ботаников, скорее даже ни одного! Спросите, откуда у меня такая уверенность? Исключительно из опыта личного общения с ботаниками!
    Так уж вышло, уважаемые читатели, что автор этих строк, ваш покорный слуга, имел случай на протяжении довольно длительного времени достаточно плотно общаться с действующими ботаниками. Не со всеми знакомыми ботаниками общение моё было долгим и тесным, и тем не менее получилось оно достаточным для составления примерно следующего представления о типичном отечественном ботанике.
    Во-первых, это чаще дама, чем господин. То есть, переводя на литературный ныне вульгарный язык, чаще это «ботаничка», а не ботаник.
Во-вторых, карьера этой дамы начинается обыкновенно со сбора объектов своего изучения, растений или их частей, а те растения, работа с которыми перспективна для развития карьеры, имеют привычку произрастать в местах отдалённых от человеческого жилья, нередко труднодоступных и довольно часто неудобных для посещения. Всё это касается в том числе бесснежных времён года, когда посещения обычно и совершаются дабы застать объект зелёным и, главное, захватить цветущий экземпляр – самую желанную добычу.
    Отдалённость желанных мест от жилья означает личное и непосредственное участие в экспедициях с проживанием в палатках, заставляющем помимо известных неудобств такого непритязательного жилья терпеть на ночлеге то холод после дневной жары, то холод и сырость, и практически в любом случае безжалостные налёты целых эскадрилий комаров да прочих насекомых. Но, хуже всего клещи, днём и ночью совершающие коварные поползновения вгрызться в кожу в незаметном месте: мало того что грозят заразить тяжким недугом, они ещё и дополнительно раздражают людей, и без того нервных при подобных обстоятельствах.
    И, это ещё не всё, ибо все мы люди и все мы слабы! Одинокий лагерь немногочисленных взрослых людей разного пола, заброшенных в дикую глушь, людей достаточно авантюрного характера чтобы заниматься подобными вещами, одинокий лагерь не обязательно трезвых людей не всегда обходится без жёстких соприкосновений острых углов разнообразных человеческих натур, порой заставляя нашу даму проявлять твёрдость характера, а то и кулака. 
    Днём наша «ботаничка», которую, во избежание впадения в вульгарность, далее буду всё-таки называть ботаником (или дамой-ботаником), выходит на «маршрут», то есть лично проходит пешком те места, где можно найти что-нибудь нужное. Её «маршрут» может быть намечен через открытую всем ветрам и солнцу степь, заставляя, взвалив на спину двадцатикилограммовый груз необходимого для работы и поддержания собственной работоспособности, шагать километров тридцать по сорокоградусной жаре прямо под белым солнцем. Воображаемая маршрутная линия с удивительной лёгкостью забирается даже в самую дремучую лесную чащу и в самые густые кусты! Она увлекает нашу даму то в удушливый зной летних лесов или зарослей, то под холодный дождь да в промозглый холод, заставляя с тяжёлым грузом преодолевать то крутые стены оврагов, то водные потоки, то заболоченные низины, то кусты, помеченные на картах как непроходимые. И, всё это под систематическими атаками комаров!
    Ну, и каким же в итоге предстаёт перед нами настоящий ботаник? Понятно, что это отнюдь не «ботаник» в переносном уничижительном смысле слова! Это дама, располагающая весьма значительной физической силой, умением драться, и железной волей к победе, да к тому же физической выносливостью бойца спецподразделения, которая поддерживается даже самой непритязательной походной пищей да любым найденным по дороге питьём. Это дама прошедшая жару и холод, дождь и комариные налёты, преодолевшая голод и жажду, десятки километров пронесшая свой тяжёленный рюкзак сквозь иссушенные земли, душные непроходимые заросли, вязкую хлюпающую грязь, болота и всесмывающие водные потоки. Про взаимоотношения, требовавшие порой крепости характера и даже кулака, здесь умолчим, ибо те самые кулаки знакомых ботаников всё ещё крепки. Про уже сказанное то же лучше было бы промолчать, но…
    О, двадцать первый век! О век утонченья техники да огрубленья нравов! О век, требующий амбициозность, напористость да наглость! О век, поощряющий нахальное превосходство амбиций над способностями, знаниями и компетентностью! Раз уж неизбежна тебе моя дань, то да будет ею родословная нашей отечественной дамы-ботаника по женской линии, составленная по образцу той возможной родословной, которую великий Василий Осипович Ключевский составил для Евгения Онегина!
    Разумеется, все имена, за исключением только одного очень уж древнего имени Боудики, изменены на вымышленные, их возможные совпадения с реальными людьми являются случайностью.
    Итак, исключительно веленью века повинуясь, дерзаю!

Доисторическое зарождение

    Естественно, всё началось не во времена Московии, как для предков Евгения Онегина, а гораздо раньше! Начало тому великому эволюционному процессу, вершиной которого стала наша отечественная дама-ботаник, было положено ещё в далёкие пещерные времена мамонтов и гигантских хищников.
Не задумывались ли вы, уважаемые читатели, о том, кто защищал пещеры наших предков? До сих пор ещё можно встретить картины, изображающие одетых в шкуры мужчин, вооружившихся копьями или камнями и отважно преграждающих вход в пещеру какому-нибудь здоровенному льву или медведю. Вспомним, однако, что те самые мужчины кормили родное племя охотой! Занятие это, как небезосновательно полагают специалисты, поглощало львиную долю времени, а значит изображённые на картинах первобытные мужи большую часть своего времени проводили на охоте. Охотились, опять-таки судя по раскопанному на месте тех пещер, на крупного зверя, а он со всей очевидностью не имел привычки идти к человеческому жилью как на мясокомбинат, так что за ним приходилось бегать по окружающей местности, и при том довольно далеко.
    Что же получается? А получается, что мужчины, которые по трезвому размышлению должны были бы защищать родные пещеры, большую часть времени находились за километры, а то и за десятки километров от них и, следовательно, защищать их не могли! Защищать пещеры могли только те, кто там оставался, а это уже неспособные охотиться старики, старухи, женщины, дети, подростки, больные да раненые охотники. Кто из них самые боеспособные? Конечно же женщины! Как знать, не с тех ли времён выражение «хранительница домашнего очага»?..
    Итак, в отсутствие боеспособных мужчин, которые уходили на охоту полностью, ибо коллективная охота на крупную дичь требовала всех мужчин племени, пещеры защищали женщины. Когда мужчины были на охоте, то есть большую часть времени, кроме женщин оборонять пещеры было попросту некому! Не считая, конечно, подростков (причём обоего пола!), но они по возрасту ещё не вошли в силу и были неопытны, так что роль их была скорее всего вспомогательной.
Следовательно, картина защиты родных пещер должна быть написана несколько иначе. Здоровенный лев или медведь, пуская слюни на наших пращуров, тщится проникнуть внутрь, но на пути у него решительно встают крепкие женщины с камнями да копьями, уже тренированные защитой чад своих, и в том ряду далёкая праматерь нашей дамы-ботаника. С размаха летят во врага тяжёлые камни, грозя врагу переломами костей – голодной смертью для дикого хищника, со стуком ударяются они в землю напоминая об угрозе следующим камнем, свирепо свистят в воздухе острые копья, отгоняя ужасную зверюгу прочь. В глубине пещеры укрылись раненые, старики и дети, подростки подтаскивают новые снаряды, отдельные пожилые члены племени, решившие избежать приближающихся мучений старости, рвутся в бой, но их сдерживают сзади, оберегая носителей бесценных знаний и опыта.
    Вот она, неблагодарность последующих поколений! Всё то благородное содержание, которое мы вкладываем в слово «мужество», мы самим построением этого слова намертво привязали исключительно к мужскому полу, хотя наш же собственный опыт свидетельствует: кошка, защищающая котят, проявит гораздо больше мужества, чем любой кот при любых обстоятельствах.
    А, может быть, не всё было так драматично? Быть может, грозные древние хищники, подобно современным сородичам, не любили излишний риск и едва ли шли на целое племя? Быть может, на подобное решались лишь молодые неудачливые особи, да и то редко? Что, если дело ограничивалось какими-нибудь обнаглевшими шакалами, тщившимися стащить младенца, получавшими палкой по шее и становившимися в итоге подстилкой для колыбели наших давних предков? Во времена относительного постоянства – вполне возможно, но мы, уважаемые читатели, перенесём теперь наш взор на более позднее время, когда клонилась к своему закату последняя ледниковая эпоха.
    Клонилась к закату! Почти на всей территории, тысячелетия спустя ставшей нашим отечеством, ещё царствовали мамонты и гигантские степные бизоны. Холодные степи ещё простирались от Европы до Тихого Океана, но разрушительное колесо великой климатической реформы уже катилось, разгоняясь всё быстрее и быстрее, медленно, но верно заставляя холодные степи уступать своё место под солнцем где непролазной тайге, бескормной для древних гигантов, где чахлой тундре, едва способной прокормить северного оленя да не намного более крупного овцебыка – мелочь в сравнении с древним бизоном или полярным носорогом! Всё меньше и меньше оставалось места великим стадам подлинно великих созданий, а значит всё меньше становилось добычи у громадных древних хищников! Вот и причина для голодного отчаяния, подвигнувшего ринуться в человеческие пещеры в поисках хоть какого-нибудь пропитания, пускай даже ценой неприемлемого  прежде риска.
    Та климатическая реформа, как и положено реформе, запустила вымирание гигантов да размножение ничтожеств – о, тому подтверждение каждая кость несуществующих ныне великих дореформенных созданий! Да, и закончилась ли эта реформа к нашим дням? То относительно тёплые, то относительно холодные тысячелетия не переставая меняют друг друга с самого конца последней ледниковой эпохи, а история последней пары тысячелений доносит до нас известия уже о веках, существенно различающихся климатом! В конце Римской империи конница гуннов переходила реку Рейн по льду – тот самый Рейн, на котором ныне и ледостав-то бывает ненадолго да не каждый год! А, как насчёт английского вина? Непривычно звучит? А, между тем в тринадцатом столетии оно конкурировало с французским вином на французском же рынке! Но, пройдёт всего два века, и река Сена станет замерзать каждую зиму – та самая текущая через Париж река Сена, которая в наши дни не замерзает вообще. Сегодня даже текущую севернее реку Темза не представляют замёрзшей, а ведь ещё в начале девятнадцатого века каждую зиму прямо на льду этой реки в черте нынешнего Лондона действовал рынок.
    Нет, не реформы породили тех гигантов! Мать-Земля пестовала их совсем в другую эпоху, когда многие тысячелетия подряд могло не происходить никаких существенных изменений климата, а те изменения, которые всё-таки происходили, не производили даже тени того опустошения, каковое произвела впоследствии ужасная реформа климата погубившая мамонтов и их грандиозных соседей.
Однажды то первобытное племя, где жила праматерь нашей дамы-ботаника, то же почувствовало реформу на себе: былые гиганты стали исчезать, а вместе с ними отошли в прошлое и времена великой добычи. Не то чтобы охотиться стало совсем не на кого, но привычные приёмы охоты сделались неэффективными, новые ещё не были отработаны, стало как-то голодновато, и племя решило уходить на запад. На запад, за солнцем и, как полагало по первобытной своей наивности, за рождёнными им гигантами, шло оно всё дальше и дальше пока не упёрлось, наконец, в край великого моря, омывавшего в те времена английскую ныне землю, ещё только готовившуюся оказаться на острове.

Доиндустриальный английский период

    Письменные источники об английской истории до Рождества Христова и первых веков от него довольно малочисленны, и всё же донесли до нас известие о Боудике, вдове вождя кельтского племени иценов. Коварные римляне, желая присоединить к своей растущей империи земли её предков под предлогом непризнания наследования власти по женской линии, силой захватили иценские земли. Возражавшую против этого Боудику они примерно наказали поркой, её дочерей изнасиловали, и при первой же возможности отважная женщина в отместку за такое унижение подняла восстание. От её зова заиграла боевым маршем каждая фибра кельтской души, уже примирившейся было с римлянами, в бой поднялись не только родные ицены, но и другие племена, восстали даже относительно лояльные Риму триннованты! Десятки тысяч бойцов собрала под своё начало отважная Боудика.
    Она сражалась с оружием в руках наравне с мужчинами. Не раз побеждало римлян громадное войско, собранное из разных не всегда дружественных друг другу племён, но удерживаемое в единстве её словом и делом. Конечно же, более искушённые в военном деле и ещё довольно многочисленные римляне в итоге победили, но и доныне жива память о Боудике! 
    Не только память, судя по дальнейшим историческим известиям, сила Боудики и её не менее отважных сподвижниц после римских времён никуда не исчезла. Мало кто обратил должное внимание на то обстоятельство, что едва не каждая третья стрела, выпущенная англичанами по французам в 1415 году в битве при Азенкуре, была снабжена железным наконечником, выкованным женскими руками. Да-да, в далёком пятнадцатом веке некоторые простые английские женщины знали, оказывается, не только кухню, детей да церковь! Были среди них и кузнецы-оружейницы, ковавшие воинскую силу английских королей! Ковала средневековое оружие и прапраматерь нашей дамы-ботаника, отдалённый потомок защитниц первобытных пещер, перебравшихся со своим племенем на английскую впоследствии землю, и возможно потомок отважных сподвижниц Боудики.
    Полагаю излишним доказывать, что средневековый кузнец, не знавший ни пневматического, ни гидравлического молота – это сильный человек. Полагаю столь же очевидным, что это сильный человек даже в том случае, если это женщина. В жаре пылающих горнов, под рев гонящих воздух мехов, в свете раскалённого металла да в снопах искр, разлетающихся с каждым ударом движимого женской рукою молота, из отдалённых потомков защитниц первобытных пещер начал выковываться наш настоящий ботаник. Самый лёгкий молот весил примерно два кило, о самом тяжёлом малоподвижным клавиатурным работникам из мегаполисов двадцать первого века, чихающим на каждую травку, лучше не думать.
    Но, время шло, неся с собою перемены! Ушла в далёкое прошлое битва при Азенкуре, началась эпоха Тюдоров, пятнадцатый век сменился следующим шестнадцатым столетием. Женщины-кузнецы вышли из моды, и покинула кузницу уже не просто женщина-кузнец, а пока ещё девушка-кузнец, но за то дочь кузнеца, внучка кузнеца и возможно даже правнучка кузнеца; не первое, а последнее поколение праматерей настоящего ботаника, работавших тяжеленным кузнечным молотом. Куда было податься такой сильной деве в тюдоровской Англии? Особенно деве с характером, несовместимым с беспрекословным подчинением мужу? Можно было стать официанткой и вышибалой по совместительству в какой-нибудь простецкой таверне, кем и стала на какое-то время наша бывшая кузнец, постепенно дополняя свою весьма приличную физическую силу умением драться. Именно на какое-то время! Потому что по прошествии какого-то времени ей повезло, взяли во дворец лондонского вельможи.
    Некоторые, впрочем, сочтут это скорее невезением, ведь взяли нашу героиню всего лишь прачкой. Тогдашние вельможи любили чистые простыни каждый день, но их дворцы не располагали ещё ни стиральными машинами, ни современной бытовой химией, так что простыни приходилось стирать вручную. Для этого-то вельможам и понадобилась оставшаяся без привычной работы девушка-кузнец, которой, в свою очередь, проживание во дворце даже в сочетании с работой прачки могло показаться привлекательнее грязных улиц да дешёвой таверны.
    Простыня, даже учитывая скромный по нашим меркам рост европейцев шестнадцатого века, это крупный предмет, его не постираешь в маленьком тазике. Эти штуки стирали в здоровенных баках, в любом из которых поместился бы письменный стол. Наша девушка-кузнец, превратившаяся в прачку, наливала туда десятки вёдер воды, которые вручную таскала от реки или колодца. Вертеть стираемое в баке ей приходилось орудуя длинной дубиной похожей на бейсбольную биту, только длиннее её ноги. И так часами! Мешая простыни с водой в полном баке примерно таким же манером как позднее стали замешивать бетон, она едва ли вспоминала кузнечные молоты как очень уж тяжёлые!
    На каждой работе есть у работника своя уязвимость, была она и в деле прачки при вельможном дворце. Другие вельможи, строившие брачные планы на обслуживаемую нашей прачкой семью, весьма интересовались простынями, ибо биологические следы на них показывают, так сказать, перспективность возможного брака для продолжения благородного рода. Интересовались разумеется не лично, не благородное это дело рыться в грязном белье, были для такой работы шпионы да подкупленные слуги, способные разговорить чужую прачку в том числе о том, о чём говорить не положено.
    На беду нашей теперь всего лишь прачки, была она прежде кузнецом, то есть занималась делом куда более почётным! Ну, скажите, уважаемые читатели, кому не захочется выговориться после такого падения? Кто не станет склонен к разговорам по душам? Это-то нашу прачку и подвело, поставив заодно на продолжение эволюционного пути в настоящего ботаника! Перемена свершилась в тот день, когда интимный секрет вельможного семейства был всё-таки раскрыт – не было в том очевидной вины нашей прачки, но об её склонности поболтать по душам было известно.
    Разгневанные вельможи потащили слуг в суд, под первое подозрение конечно же попала прачка, бывшая кузнец. Прямых доказательств её вины в раскрытии вельможного секрета найдено не было, в силу чего самое грозное обвинение было отведено, но по установленному факту склонности поболтать по душам суд признал представшую перед ним прачку болтливой бабой.
    Времена были суровые, тюдоровские. Болтливую бабу выводили из суда, цепляли прищепку за язык, вытягивали язык изо рта этой прищепкой, к прищепке привязывали верёвку и за ту верёвку вели с высунутым языком к реке. Там, на берегу реки, стояло здоровенное устройство из брёвен, похожее на деревенский колодец-«журавль», с горизонтальным бревном способным наклоняться одним концом к речной воде и погружаться в воду, этак, на метр. С языка болтливой бабы снимали прищепку, предоставляя ей сколь угодно долго и громко кричать на весь город «Простите! Я больше так не буду!» пока привязывали к мокрому концу бревна. Крепко привязав, болтливую бабу ненадолго, но целиком окунали в воду, а по извлечении оттуда требовали каяться в болтливости, и если покаяние представлялось недостаточно усердным, то окунали ещё раз, и так пока не подвигнут к должному раскаянию.
    Времена были тюдоровские, шестнадцатый век, в отношении Европы считающийся у климатологов принадлежащим «малому ледниковому периоду», так что речная вода даже летом была от силы плюс десять. Не все болтливые бабы выдерживали такие купания, не все потом выживали, но наша оказалась крепкой и выжила. Выжила, но, дрожа от ледяной воды, колючей как тысячи лезвий, до самых тайных глубин души поняла – срочно нужен мужик!
    Нужен-то нужен, но где его взять простой девушке с характером, если она бывший кузнец, уже навсегда бывшая прачка, да к тому же болтливая баба? Только в порту! Только среди палубных матросов, ниже которых были лишь нищие, мелкие воры да проститутки! И, отправилась наша праматерь настоящего ботаника в лондонский порт, а там как раз ошвартовался военный корабль, вернувшийся из долгого похода в Вест-Индию. Это была обычная дальняя экспедиция, цинга и малярия скосили примерно треть моряков, покидавших родную Англию, нормально по тем временам, так что вернувшиеся, радуясь избеганию той трети несчастливой, отправились отмечать возвращение в портовую таверну. Уж душу-то отвели!
Вот, там-то наша бывшая прачка и нашла себе неженатого матроса! Нашла без проблем, всё-таки они три месяца без берега, ну а найти священника в те религиозные ещё дни было не слишком сложно: и в команде был корабельный, праздновавший рядом, и при таверне могли ещё сохраняться исповедальни для капитанов, где в ганзейские времена они каялись в ошибках, допущенных при исполнении своих капитанских обязанностей.
    Когда тот матрос проснулся и понял, с кем отныне связана его судьба, было уже поздно! То ещё вспомним, что времена почитания женщины на корабле дурной приметой были ещё впереди, а жёны ходили на военных кораблях вместе с мужьями, деля все трудности и лишения морских походов. От такой жены как наша бывшая кузнец не утаишь медяк из жалования и не гульнёшь на сторону в каком-нибудь заморском порту! Не известно, кого тот матрос потом боялся больше: морского чёрта, боцмана или жену?
    Но, за то! Когда однажды в море французы пошли на абордаж, внучка кузнецов и праматерь настоящего ботаника встала рядом со счастливо обретённым мужем и с диким рычанием резала каждого француза, брошенного злой судьбою в сторону её второй половины. Все матросы предпочитали абордажную резню пушечной перестрелке, лишавшей рук, ног да глаз и обрекавшей на муки нищеты! Все они предпочитали резню, наиболее вероятное лихо от которой – это либо заживающее ранение, либо окончательное избавление от трудов да борений жизни! Но, наш матрос особенно отличался этим предпочтением, ибо рядом с такой женой даже самая дикая резня делалась относительно безопасной.
    Из поколения в поколение ходили под военными флагами праматери настоящего ботаника подобно тому как их прабабки из поколения в поколение били молотами у пылающих горнов. Солёным морским ветром, под ударами цинги в открытом океане и малярии у тропических берегов, под грохот пушек да в абордажной резне закалялись праматери настоящего ботаника. Резня учила драться, море закаляло как сталь, то насылая жару и заставляя выдавать пресную воду по ложке в день, то безжалостно бичуя едва прикрытое бедняцкое тело матросской жены холодным дождём с пронизывающим до самых костей штормовым ветром.
    Но, время шло, неся с собою перемены! И, вот уже считается женщина на корабле дурной приметой, и вот уже очередная реформа, суровая и по-видимому неизбежно необходимая, списывает жён военных моряков на берег. Но, даже всесокрушающие реформы бессильны сделать тихую образцовую домохозяйку, покорно ждущую мужа в четырёх стенах, из лихой абордажницы, дочери, внучки и возможно даже правнучки женщины-кузнеца, взошедшей на военную палубу и не раз пускавшей оружие в ход!
    В семнадцатом, да и в восемнадцатом столетии были всё же в родном Лондоне места, где могла найти работу списанная на берег дама с опытом палубной резни, ибо природа человека всегда требует кровавых зрелищ в поддержку ложного, но нужного ей ощущения собственного бессмертия. И, если ныне телевизор поставляет кровавые зрелища в изобилии, то в те века телевидение ещё не существовало, так что проблему приходилось решать адаптируя римский опыт к реалиям своего времени.
    В городах гладиаторские бои были, естественно, запрещены, но за городской чертой всё же устраивались арены, на которых сражались… женщины! В отличие от римлян (а может быть и не в отличие, ведь некоторые современные историки уверены в существовании женских гладиаторских боёв и в древнем Риме!), англичане предпочитали смотреть как дерутся боевые бабы, а не накачанные мужики. И, наша списанная на берег военная морячка, прежде резавшаяся на палубе с врагами Англии, теперь дралась на загородной арене с себе подобными гладиаторшами.
    Физическая сила, железный характер да умение драться, ковавшиеся в средневековых кузницах и закалявшиеся под солёными морскими ветрами, теперь затачивались на арене об оружие не менее боевитых соперниц под возбуждённые крики добропорядочных лондонцев да жителей окрестных мест. Там были разные бои! Бабы дрались то голыми кулаками, таская друг друга за волосы, то на палках, то на ножах, а порою даже на мечах! Но, как и в римские времена, устроители боёв были заинтересованы больше в зрелищной крови, чем в увечье или смерти, лишавших несущего прибыль умелого бойца. Бабы редко убивали друг друга, был у них один знак, выроненная из кулака монетка в качестве сигнала «сдаюсь», по которому соперница принимала победу и не добивала коллегу, отлично понимая, что не всесильна и сама может однажды оказаться в том же положении.
    Из поколенья в поколение сражались на пригородных аренах праматери настоящего ботаника! От матери к дочери передавалась физическая сила, выносливость, искусство, традиции и конечно же железный характер! Но, время шло, унося в историю сначала восемнадцатый век просвещения, а потом и первую треть девятнадцатого. Начиналось индустриальное время, вступала в свои права викторианская эпоха, относительно лёгкие прежде нравы становились всё строже, давая повод говорить о чопорности в отношении чувственных прежде англичан. Зрителей гладиаторских боёв становилось всё меньше, зрители становились всё менее обеспеченными, прятать арены становилось всё сложнее, и пришлось однажды даме-гладиатору, дочери гладиатора, внучке гладиатора и возможно даже правнучке гладиатора, искать новую работу, с поиска каковой начинается уже индустриальный английский период в родословной нашего настоящего ботаника.

Индустриальный английский период

    Можно долго и много спорить о спросе криминала на боевые кадры в роде бывшей гладиаторши, но не забудем: криминал был преимущественно мужским, далеко не столь многочисленным как принято думать по аналогии с недавним российским прошлым, к тому же сильных женщин он не любил. Век феминизма был ещё далёк, и даже в криминале предпочитали женщин слабых, проще управляемых, а значит предсказуемых. Так что, вместо криминальной карьеры ждали нашу гладиаторшу типичнейшие новшества индустриального времени – заводы и фабрики! Ждали, разумеется, отнюдь не в качестве менеджера или инженера. Век феминизма и в индустрии был ещё далёк, что порождало к сильным во всех отношениях женщинам немало настороженности, так что принимать их предпочитали в качестве полировальщиц столовых приборов.
    В фильмах про Европу девятнадцатого века, нередко демонстрирующих аристократические интерьеры, вы, уважаемые читатели, наверняка обращали внимание на зеркально блестящие чистейшие металлические вилки, ножи и ложки разного калибра да конструкций. Блестели серебром, но далеко не все они были серебряными или хотя бы посеребрёнными! Аристократы, тем более бизнесмены, владевшие гостиницами да всевозможными дорогими ресторанами, то же умели считать деньги, серебро шло в ход только по торжественным случаям, так что обычные столовые приборы были стальными. Но, не станет же обеспеченный добропорядочный британец, тем более аристократ, принимать пищу простой железкой! Так вот: чтобы железку было не стыдно положить на приличный стол в качестве вилки, ложки или ножа, её нужно отполировать до зеркального блеска, она должна блестеть как серебряная, чтоб в неё можно было смотреться как в зеркало!
    Этой-то полировкой и занимались полировальщицы. Для работы служила машина наподобие шлифовального круга и специальная паста, в состав которой входили мельчайшие частицы металла, въедавшиеся в кожу, вызывавшие зуд и делавшие женщин исключительно раздражительными. Полировальщиц собирали в отдельных цехах вдали ото всех остальных, мужчины боялись даже приближаться к этим цехам, ведь в любого раздражённая рука в любую секунду могла запустить нож или вилку! Кстати, это вполне могла быть крепкая рука бывшей гладиаторши, у которой в пальцах зудела проклятущая паста, а в голове ещё сильнее зудела мысль о потере привычной более высокооплачиваемой прежней работы, при всех её недостатках, не порождавшей никакой чесотки! Народа в цеху полно, дактилоскопии ещё не существовало, поди разбери какая баба бросила нож… никому бы ничего за это не было!
    Дочь полировальщицы шла в тот же цех что мать, из поколения в поколение чесались женские руки! Да, не было больше таких постоянных тренировок как прежде, но характер оставался всё тот же: выкованный в средневековых кузницах, закалённый в морях и отточенный на гладиаторских аренах! Впрочем, кое-какие тренировки всё-таки случались.
    Хотя, как свидетельствует криминальная хроника того времени, обычные ныне убийства были редкостью, драки, ограбления да кражи без жертв случались часто! За пределами фешенебельных кварталов, где из поколения в поколение ходили на работу и иногда развлекались наши полировальщицы, праматери настоящего ботаника, родные лондонские улицы были отнюдь не безопасны. Те подданные королевы Виктории, которые не были обременены ни титулами, ни недвижимым имуществом, ни крупными банковскими счетами, не так уж редко покушались на содержимое карманов да аксессуары друг друга, а ещё чаще норовили крепко побить обидчика из своей среды, что даже не считалось очень уж преступным. Ну, драка и драка, дело житейское…
    И, тем не менее, дочь полировальщицы без страха ходила подышать ночным воздухом по кривым неосвещённым улицам рабочих кварталов, чтобы отвлечься от зуда в руках. Да, к ней обращалась иногда пара-тройка парней, рассудивших, что удобнее поработать несколько часов на ночной улице, и то не каждую ночь, чем каждый день кроме воскресений вкалывать по двенадцать часов на заводе. Да, крепкие парни предъявляли ей и финансовые претензии, и притязания иного характера, и ножи в качестве их обоснования! Но, наша полировальщица, праматерь настоящего ботаника, тут же пользовалась случаем успокоить зуд в руках, пуская в ход мамины и бабушкины приёмы да наследственную физическую силу, и в минуту меняла претензии да притязания на извинения, перемежающиеся с криками боли из-за переломанных костей и вывихнутых суставов.
    Да, обычные ныне убийства, как свидетельствует криминальная хроника того времени, были редкостью. Джек Потрошитель, совершивший за полгода всего-то менее десятка жестоких убийств, достоверно за ним признанных, стал знаменитым на три века! Признаемся самим себе, уважаемые читатели: в наши дни и куда более усердные маньяки забываются менее чем через год после исчезновения с телеэкранов.
    Вне всяких сомнений, потомок гладиаторши, вынужденная переквалифицироваться в полировальщицу, то же была потрясена злодейством Джека Потрошителя! Только, он как-то непонятно исчез, поэтому позвольте вашему покорному слуге, автору этих строк, проявляя верность жанру криптоистории внести своё скромное предположение.
    На охоту за Джеком Потрошителем вышла юная полировальщица, чьё девичье сердце, возмущённое безжалостными расправами маньяка над несчастными проститутками, разгорелось будто кузнечный горн! Милое создание, не нуждавшееся в оружии для своих обычных ночных прогулок по родным кварталам, по такому случаю вооружилось здоровенным мясницким ножом. Долгими ночами патрулировала она Уайт-Чеппел, заставляя случайных грабителей шарахаться в стороны, и вот однажды вернулась с охоты вся в синяках, с порезами на руках, с изящной ранкой на левой щёчке да с хирургическими инструментами в роде тех, при помощи которых Джек Потрошитель извлекал внутренности из тел своих жертв. Никогда и никому не рассказывала она о том, что же случилось в ту таинственную ночь, после которой она ни раза не выходила больше на охоту, а месяцев через девять родила дочку. В течение тех же месяцев люди заметили, что жестокие убийства прекратились, известный маньяк куда-то исчез, как потом выяснилось, навсегда, а следующие поколения предков настоящего ботаника пополнили свой набор передаваемых по женской линии наследственных качеств ещё и маниакальным упорством.
    Другой тренировкой боевых навыков для праматерей нашего настоящего ботаника были, конечно же, митинги во время забастовок. Вот, когда находили желанную работу вечно чесавшиеся женские руки: когда наступал час протестовать против жадности капиталистов девятнадцатого века!
    В наши дни даже сотня человек, собравшихся около какого-нибудь старого памятника – это уже митинг, даже если полицейских больше чем митингующих – всё равно митинг! В викторианские времена подобная мелочь не считалась. Митинг протеста, на который стоило обращать внимание и обществу и, вопреки их желанию, всем властям, начинался тысяч, этак, с десяти, а серьёзный митинг – как бы не с сотни тысяч протестующих! Причём, настоящих решительно настроенных протестующих, бросивших работу презрев риск увольнения да нищеты, и не спросивших ничьего разрешения чтобы собраться вместе да выйти на улицу.
    Гигантская толпа под редкими, но настоящими красными флагами запрудила целую улицу и медленно, но грозно течёт на площадь. Дорогу толпе перекрыли всего несколько линий полицейских, мысленно проклинающих свою былую бедность, заставившую когда-то надеть полицейскую форму, взять дубинку, и каждый рабочий день в любую погоду проходить километров тридцать, патрулируя лондонские улицы с риском для здоровья и жизни из-за тесного общения с не самыми законопослушными подданными Её Величества.
    Обычно грозные, стоят они с дрожащими коленками, но не от численности толпы дрожь в полицейских коленках – эту численность они со своей позиции не могут даже толком оценить! Дрожь в полицейских коленках от вида относительно немногочисленных и совершенно безоружных полировальщиц в первых рядах, которым особенно нечего терять – ну, сошлют в Австралию, и что с того? Там, по крайней мере, не будет осточертевшей пасты! За то руки чешутся ещё сильнее чем за работой, предвкушая компенсацию морального ущерба за ужасные условия труда зубами, выбитыми из полицейских ртов.
    Но, время шло. Едва встретив новое столетие, умирает королева Виктория, буйный двадцатый век колючей проволоки уже готовится вступить в свои права, грозно размахивая красными флагами. С началом Первой Мировой войны, сократившей и без того невеликий достаток рабочих семей, забастовки с митингами протеста становятся всё крупнее и чаще, стычки с полицией всё серьёзнее.
    Ах, уважаемые читатели! Оставим ненадолго давно пережитые печали истории да политики прошлого и присмотримся, так сказать, к личной жизни праматерей настоящего ботаника! Сделаем это на примере потомственной полировальщицы, рождённой месяцев через девять после исчезновения Джека Потрошителя. Перенесёмся во второй год Первой Мировой войны и отправимся вместе с нею на ночные улицы рабочих лондонских кварталов, по которым она гуляла чтобы разогнать отчаянную тоску, ведь никто пока так и не решился взять её в жёны. Темно, но освещение, за отсутствием такового, не включено. Автомобильный транспорт – это пока роскошь, в таких кварталах его по ночам ещё не бывает, повозок и прохожих то же почти не бывает, опасаются за целость собственности да кожных покровов. Пустынно и тихо вокруг, поэтому слышно далеко, и в какой-то момент до ушей юной полировальщицы доносится шум возни.
    Любопытство и природная смелость приближают её к месту события, где глазам предстаёт скорбное зрелище: четверо здоровых мужиков с ножами готовятся к расправе над безоружным мелким парнем с итальянскими чертами лица, которого прижали к стене. Она ещё не знает, что все четверо – бывшие мелкие предприниматели, разорившиеся, по их мнению, из-за конкуренции с итальянскими коллегами и познакомившиеся друг с другом в пабе. Там, за горькой кружкой пива, они и решили: раз уж правительство ничего не делает, надо самим что-то делать с этими понаехавшими!
    Всего на миг отсвет из какого-то окна освещает лицо невезучего юноши – полное гордого достоинства лицо подлинного борца, не удостоившее многочисленных и очевидно сильнейших врагов даже тенью страха! И, поняла наша полировальщица, что погибла – нет ей больше жизни без этих благородных карих глаз! Не забыть их даже при последнем издыхании!
    Она не могла потом вспомнить, как подбежала к той лихой четвёрке, с каким пренебрежением они посоветовали не соваться не в своё дело да уносить своё девичество подальше от ночных улиц, в темноте которых его недолго и потерять. Она могла потом вспомнить только то, как уносили свои ноги эти четверо – кто согнувшись, поддерживая товарища и подсвечивая дорогу только что полученным фонарём под глазом, кто почти начетвереньках, и все до одного подвывая от боли в бренной оболочке, побитой женскими кулаками да пинками будто камнями из пращи.
    Эта встреча стала судьбою! Мартире Сфортунато, одиннадцатый сын калабрийского сапожника, едва сводившего концы с концами, он уехал в Лондон от полной ненужности и безнадёжной бедности. Подобно многим соотечественникам, его приняли на работу асфальтоукладчиком потому что машин для этой работы ещё не было или не хватало, и асфальт (если быть точным, то асфальтобетон) укладывали вручную, сначала разравнивая раскалённую массу, а потом стоя прямо на ней трамбовали её похожим на лом инструментом, которым и действовали как ломом, ударяя в асфальт квадратным набалдашником на рабочем конце. Только, нашему калабрийцу не повезло, не оказалось у него свойственной итальянцам того времени способности подолгу стоять в тонкой обуви на раскалённом асфальте – той самой способности, которая и делала приезжавших в Лондон итальянцев асфальтоукладчиками, ведь кроме них никто не выдерживал. Невезучий калабриец лишился работы, а тут война, и мистер Китченер призывает его под английские знамёна на фронт.
    Полгода валялся он в сырых окопах Бельгии, каждодневно рискуя погибнуть или остаться калекой, и зная, что богатые, вне всяких сомнений, гуляют по ресторанам! Бывал он и ранен, и контужен, и отравлен газом. Лёжа в госпитале после контузии, он близко познакомился с марксистом и твёрдо решил для себя, от чего происходят несчастья в жизни – в его, и не только в его жизни! Наконец, его здоровье приходит в такое состояние, что доктора, несмотря на нехватку солдат, списали его из армии; он вернулся в Лондон и стал марксистом-агитатором. 
    В ту ночь он возвращался с собрания вместе с одним парнем из марксистского кружка, где читал лекцию по «Капиталу» Карла Маркса; парень обещал проводить его, но, ничтожный трус, в самый решительный момент сбежал! Если бы не юная полировальщица, явившаяся как само воплощение возмущённого разума да пролетарского гнева…
    Под беззвёздным ночным небом лондонских улиц они пели то «Интернационал», то калабрийские песни, то старинные песни английских матросов. Итальянец, простая душа соблазнённая обещаниями царства Божьего на Земле ценою чужой крови да собственности, раскрыл перед своей спасительницей и сердце, и самые глубины марксизма. Марксизм её покорил! Долго можно гадать, что было тому причиной: восхищение мужеством итальянца перед угрозой гибели или обстоятельства её собственной жизни, - со всей определённостью можно сказать другое: и восхищение, вне всяких сомнений, имело место, и право на мечту никто никогда не отменит.
    Да, знаем мы теперь, куда приводят неосторожные мечты, особенно о рае на Земле за счёт чужой крови или собственности – прямо в ад на Земле – но, кто не крепок задним умом? Мы знаем, куда ведут подобные мечты о лучшей жизни, а тогда… и тогда, и теперь опасна да разрушительна бывает мечта! Только, вот, решится ли хоть один человек, умудрённый опытами жизни, возразить против того, что человеческое бытие совсем без мечты – это не жизнь, а не более чем влачение тела!
    Марксизм подарил ей мечту. Воплощением мечты стал итальянец, бесстрашный перед холодным лицом смерти. Она ещё не знала, но именно благодаря ему последующие праматери нашего настоящего ботаника, вдобавок к великолепной физической силе, железному характеру, маниакальному упорству и конечно же наследственным боевым приёмам, уже многовековым, получат буйный темперамент и неодолимое стремление к справедливости.
    На следующий митинг протеста она пошла уже не с полировальщицами, а рядом с любимым, шедшим во главе штамповщиков, готовая защищать его подобно далёкому предку, лет триста-четыреста назад защищавшей мужа на деревянной палубе во время резни. Естественно, митинг не обошёлся без стычки с полицией! И, разумеется, полиция лелеяла планы близкого и длительного знакомства с возлюбленным нашей героини, марксистская активность которого давно привлекла к себе пристальное внимание.
    Предварительно отделив от толпы нужного им индивида вместе с какой-то бабой и небольшой кучкой штамповщиков, полицейские скопом бросаются на них на всех, а на бедного итальянца, самую главную цель, кидаются сразу четверо, но любовь творит чудеса! В глазах юной полировальщицы сверкнули абордажные сабли, кузнечным молотом забилось сердце о грудную клетку, заработавшую будто кузнечные мехи, шум завязавшейся драки позвал наследственные инстинкты в бой, в голове загудели зрительские крики прошловековых гладиаторских арен. До твёрдости пушечных ядер сжались девичьи кулаки, со свистом тех железных ядер врезались они во вражескую плоть. В считанные секунды раскидав набросившихся на неё полицейских как котят, безоружная юная полировальщица, так недавно очарованная отважным итальянцем и марксизмом, танком врезается в четверых бедолаг в полицейской форме, имевших несчастье схватить её возлюбленного.
    Полиция, далеко не столь многочисленная как принято думать по аналогии с отечественной современностью, явно не рассчитала своих сил! Они не вполне отделили нужного им итальянца от толпы, что в итоге позволило скрыться и ему самому, и его спасительнице, уж чересчур боевитой даже для полировальщицы. Для одного незадачливого стража порядка дело заканчивается сломанным голенем и расквашенным носом, для другого – переломанной рукой и разбитой скулой, для особо ревностного к службе третьего – двумя сломанными рёбрами, вывихом плечевого сустава и выбитым коленным мениском, ну а для четвёртого – закрытой черепно-мозговой травмой. Была бы открытая черепно-мозговая травма, но спас шлем, который после того митинга пришлось списать. В то же время, любовь и боевые бабы прошлого хранили наших влюблённых, позволив обоим отделаться лишь синяками да шишками.
    Времена были уже не викторианские, времена были военные, за такое неуважение к полиции да закону ссылкой в Австралию было уже не отделаться. Нашим влюблённым пришлось прятаться, и в романтике потаённой жизни среди редко посещающихся полицией кварталов было выношено да рождено на свет первое на удивление здоровое дитя страстной любви! Ещё через пару лет, ещё пополнив своё семейство, они решили, будто всё забылось, но товарищи вовремя объяснили им, что не забыты властями былые подвиги их обоих! И, пришлось влюблённым, взяв детей в охапку, воспользоваться помощью товарищей да бежать за границу. Куда? Конечно же, на те великие просторы, ещё недавно подвластные Российской Империи, где, как им тогда казалось, начинают уже воплощаться в жизнь их светлейшие идеалы! По этой причине родословная нашего настоящего ботаника вступает в свой следующий, советский период.

Советский период.

    Перебравшись на великие просторы, ещё недавно подвластные Российской Империи, наши влюблённые конечно же с головой окунулись в бурю Гражданской войны! Довольно быстро выяснилось, что окопная жизнь и последующая протестная активность подорвали здоровье бедного Мартире до дрожи в руках и прочих неприятных последствий контузии, к которым добавились не менее неприятные признаки лёгочного туберкулёза. Учитывая, что ни красный командир, ни красный комиссар из него не получится, пришлось ограничиться относительно спокойной конторской партийной работой под постоянной угрозой покушений. Но, вот, она – это совсем другое дело! Оставив детей с папой, она всерьёз и надолго отправилась воевать за власть Советов.
    Хлёсткие ветры той самой страны, где далёкие пращуры охотились когда-то на мамонтов, раздували ноздри, инстинктивно ловившие запах добычи. Ножи, штыки и сабли отказывались разить вместилище мятежного духа, пули да осколки в ужасе облетали её стороной! В кожаной куртке и с товарищем Маузером в руке, своим всесокрушающим напором потомственных боевых баб, железной крепостью горла и силою лёгких, сделавшей бы честь заводскому гудку, она разворачивала обратно на врага целый отряд, бросившийся было в бегство! И, тот же красный отряд, набранный из остатков, брезгливо отброшенных недавно минувшими мобилизациями, сотнями теряя бойцов, лишь позавчера впервые взявших оружие в руки, всё же останавливал казавшиеся заведомо сильнейшими белые роты, уже готовившиеся торжествовать победу.
    Ночёвки в поле под открытым небом разбудили спавшую в её натуре жажду странствий старинных мореходов, хроническая нехватка продовольствия подняла со дна подсознания древние инстинкты охотников на мамонтов. Тело, росшее здоровым и сильным в нетопленой комнатёнке промозглыми лондонскими зимами, только посмеивалось над холодными осенними и даже зимними ночами пока душа рвалась к природе страны первобытных пращуров!
    И, всё же получала она в виде исключения и осколки, и пули, и сабельные удары, на которые, впрочем, обращала должное внимание только после боя. На теле, унаследованном от абордажниц да гладиаторш, любые раны заживали как на собаке. Зараза, тихо выругавшись, беспомощно отскакивала от неё не найдя за что зацепиться, но лёжа госпитале где-то на Украине она всё же подхватила тиф. Только, что мог поделать хорошо знакомый враг против несокрушимого иммунитета целых поколений, умудрившихся развивать здоровье в сырых да холодных лондонских трущобах!
    И среди соратников, и среди врагов повидала она такие кадры, по сравнению с которыми Джек Потрошитель показался ей мелким проказником, а дикая абордажная резня из бабушкиных рассказов – жалкой детской вознёй! Но, убеждённая марксистка, она относила всю эту жестокость исключительно на счёт бедности и исключительной примитивности быта, так что на её моральном духе всё это не сказывалось сколько-нибудь заметно. От неизбежных зрелищ невиданной ею прежде жестокости она утешалась созерцанием природы, причём в первую очередь растительной: так боевые бабы впервые потянулись к ботанике.
    Бывшую полировальщицу не смогла остановить ни холера в Астрахани, ни малярия в Оренбурге! В очередной раз вставая на ноги, она отважно вступала в борьбу с басмачами и белоказаками на никем немереных раскалённых безжалостным белым солнцем безводных среднеазиатских просторах. Жара мучила невыносимо, воды не хватало, но ненависть к паранджам решительно противопоставляла жаре да жажде природную выносливость, железный характер и маниакальное упорство, удесятеряя и без того немалые силы. Враги получали лишний повод поговорить о женщине как о чём-то с недоброй стороны бытия!
    Из Средней Азии её перебросили в Сибирь и приказали охранять Якутскую экспедицию Академии Наук, отправлявшуюся в таёжную глушь, от волков, медведей да остававшихся ещё бандитов. Так она оказалась в одной палатке с профессорами и академиками, классиками отечественных естественных наук, чьи портреты доныне украшают университетские коридоры и вузовские учебники их авторства.
    Тучи полудюймовых комаров непрерывно терроризировали маленький отряд, клещи коварно грозили четырьмя десятками болезней, любая из которых ничем не лучше пугающей широкую публику сибирской язвы. Нехватка запасов еды учила охоте и рыбалке. Летние дни то мучили жарой, достойной Средней Азии только душной, то заставляли укрываться от дождя да дрожать от холода. Но, после лондонских трущоб, после многомесячной жизни на войне под открытым небом, после жаркой во всех отношениях борьбы с басмачами, после госпитальных мучений тело и дух уже были готовы выдержать и не такое! Тем более, ради освобождения мирового пролетариата и, конечно же, ради возвращения к любимому!
    Возвращение к любимому получилось, увы, не надолго, и не потому вовсе, что вслед за одними суровыми годами, звавшими на гражданскую войну, пришли другие суровые годы, а потому что, завидуя счастью влюблённых, на них обоих набросился грипп, в котором подозревали далёкий отголосок  «испанки» – изощрённого в своей смертоносности дитя Первой Мировой, погубившего больше народа, чем фронты воинственной мамаши. И, если иммунитет полировальщицы, помнящий победы над грозным лондонским гриппом, в неделю уничтожил эту заразу, то надорванный организм её возлюбленного и мужа не мог уже выдержать такого удара.
    О, не только разлучником был тот грипп! Не известно, что стало бы с не самым везучим итальянцем в те самые тридцатые годы, когда старые большевики, занимавшиеся партийной работой на самой заре советской власти, особенно имеющие отношение к загранице, стали каким-то странным образом превращаться во врагов народа. Наша бывшая полировальщица, то же вне всяких сомнений принадлежавшая к группе риска, вовремя поняла ситуацию и, дабы однажды не оказаться троцкистской, связалась со своими сибирскими знакомыми, а им как раз требовался учитель английского! В том далёком холодном краю и завершилось взросление её детей, в том числе первой дочери, рождённой ещё в подданстве короля Георга.
    Повинуясь многовековой традиции, дочь унаследовала и сильное тело, и железный характер, и боевые приёмы матерей да бабок! Разумеется, провинциальная Сибирь не могла удовлетворить её амбиции, и эта первая учившаяся в советской школе предок нашего настоящего ботаника отправилась покорять Москву тридцатых, куда больше не горела желанием возвращаться её когда-то грозная боевая мама. А, в Москве как раз строили метро…
    Вот она, полная нерастраченных сил сибирская комсомолка, дочь бывшей полировальщицы, походной спутницы знаменитых учёных! Вот она, девушка-метростроевец, энергично вгрызающаяся отбойным молотком в столичные недра! Когда забой вторгался в залежь подземных вод и те бурною рекою устремлялись в тоннель, она первой бросалась на борьбу со стихией, личным примером гася готовую разгореться панику. Передовик и стахановец, она была направлена учиться на… металлурга.
    Девушка-сталевар, в которой пробудилась тяга к пылающим горнам, дремавшая со времён далёких прапрабабок, ковавших стрелы для битвы при Азенкуре! Пробившись в самый авангард рабочего класса, она обращает на себя внимание мотоциклетного общества, и вот уже проводит свой трудовой отпуск участвуя в женском мотопробеге Ижевск-Москва! Струи дождя с треском ломаются об упругое лицо юной мотоциклистки, руль новенького Ижа едва не гнётся под напором неискушённых ещё в вождении крепких девичьих рук, ревущий мотоцикл разбрасывает во все стороны комья дорожной грязи. Тучи комаров, налетающие на ночлег мотоциклисток, с писком разлетаются в разные стороны под грозным взглядом наследницы боевых баб.
    Истинно пролетарское происхождение и принадлежность к авангарду рабочего класса однажды обратило на неё внимание парашютистов. И, вот уже совсем скоро она без малейших колебаний, подавая пример юношам, решительно выпрыгивает из самолёта прямо в ревущую бездну, в затяжной прыжок сквозь высотный ветер, леденящий щёки и свистящий в ушах!
    Разумеется, не только спорт, минуты отдыха тоже небыли ей чужды. Полученная от матери тяга к природе влекла её в огромный городской парк, где однажды тихим летним вечером она и встретила свою судьбу, только случилось это немного не как в романах.
    На старом дубе репродуктор томно тянет «В парке Чаир распускаются розы», под дубом два здоровенных хулигана сторожат мелкого мужичонку, чертёжника из проектной конторы. Его дед, личный дворянин, разорился ещё задолго до революции, потерял всё кроме образования и умер подавившись куском яблока. Поскольку у деда дворянство было личным, отец чертёжника не имел уже совершенно никакого дворянства, но сыном дворянина всё-таки был! В революционные годы его сочли элементом неблагонадёжным, но терпимым, позволили работать почтальоном, исполняя обязанности какового он и закончил свои дни получив по голове сосулькой с крыши.
    Два здоровенных хулигана сторожат мелкого мужичонку, третий хулиган, низкорослый, старательно избивает его как боксёрскую грушу, напоминая о деньгах, которые он, вшивый интеллигент, должен и не отдаёт. Привлечённая приглушёнными криками боли да звуками ударов, наша парашютистка, гулявшая неподалёку, появляется на месте расправы в лёгком синем платьице в белый горошек да красной косынке. Разумеется, она с неподдельным гневом в голосе, но тем не менее вежливо указала хулиганам на то, что расправа троих над одним – это не по-пролетарски!
    Мужичонку, уже изрядно побитого и едва стоявшего на ногах, взялся сторожить низкорослый хулиган, а два амбала, усмехаясь в предвкушении близкого развлечения с девушкой, напомнили ей о тех не столь ещё давних временах, когда жёны да девицы были общими. Не стоило им об этом! Остриями штыков сверкнули глаза, горло само испустило боевой клич, нагруженными досками затрещали стальные мышцы, превращая в боевое оружие всё девичье тело от милой чёлки на голове до коротко остриженных ноготков на ногах.
    Артиллерийскими снарядами свистнули в воздухе два удара, поставленные десятками поколений предков. Взвыв, амбалы согнулись в дугу и мешками рухнули на зелёную травку. Третий хулиган, низкорослый, не питая уже никаких иллюзий относительно наиболее вероятного исхода своего противоборства с этим созданием, со всех ног бросился бежать, позабыв и о должнике, и о долге, действительном или мнимом.
    А, между прочим, зря убегал! Был шанс пойти под суд за хулиганку, что при его пролетарском происхождении мало чем угрожало, а так… Недавно он подарил своей Люське атласные туфельки, его сосед по коммуналке заметил это и, не имея даже тени возможности дарить подобные вещи своей жене, уже окунул перо в зависть и старательно выводит рукою, едва овладевшей письмом: «Дорогой Николай Иванович! Я, как истинный патриот, не могу больше молчать…» о том, что сосед, которому пришлось убегать от кулаков парашютистки, на самом деле – английский шпион.
    На следующий день, получая себе на стол ежедневное ведро конвертов, преимущественно анонимных, следователь НКВД обматерит в глубине души ревность, зависть и ликвидацию безграмотности. Не имея физической возможности производить за день столько арестов, он вытянет конверты наугад, как всегда соображая количество извлечённых доносов исключительно с количественными показателями ниспущенного плана по «врагам народа».
    Одно из двух: либо сосед, обративший недавно обретённую грамотность на погибель ближнего своего, слишком рано размечтался о малоизвестном теперь маленьком красном значке изобличителя врага народа, либо ждёт объект его доноса концлагерь или безвестный ров. Не стану гадать, уважаемые читатели, что именно стало с тем низкорослым хулиганом после успешного бегства от парашютистки, ибо столь далёкий выход за освещённые пределы определённости во тьму неизвестности чрезмерен даже для избранного вашим покорным слугою жанра криптоистории! Вместо этого вздохну с облегчением по тому поводу, что этот персонаж не имеет более никакого отношения ни к нашей парашютистке, ни к её потомству, и следовательно от необходимости во внимании к нему моё дальнейшее повествование избавлено.
    Итак, избитый мужичонка валяется на траве, но от дальнейших побоев уже спасён. Здоровенные хулиганы, начетвереньках уползая с места прекращённой расправы, тоненькими голосками зовут то доктора, то милицию. Парашютистка, уже не очень отдалённый предок нашего настоящего ботаника, перекидывает мужичонку через плечо и тащит его… сначала, безусловно, в больницу, но в конечном итоге – в ЗАГС.
    Недолго продлится это подобранное счастье! Всего несколько лет, и от западной границы покатятся к Москве военные фронты. Молодая семья парашютистки и чертёжника эвакуируется вместе с той проектной конторой, где он работал, но в эвакуации он первой же военной зимой оступится на лестнице и насмерть ударится головой о край ступеньки. Парашютистка несколько позже отправится на фронт, но военная удача не будет к ней столь же благосклонна как была к её матери. Ничего не поделаешь, дама капризная! О выполнении своего последнего боевого задания она отчитается там, где спросится рано или поздно с каждого живущего. Её детей заберёт к себе всё ещё бодрая бабушка, которую кое-кто из старых знакомых пристроит преподавателем английского в суворовское училище, аналог былых кадетских корпусов открытый недавно для офицерских сирот. Там, в глубоко провинциальном городе, бывшая полировальщица встретит конец войны, там же выйдут на послевоенные улицы её внуки, и в первую очередь конечно же старшая внучка.
    Невиданная дотоле послевоенная безотцовщина, породив достойное себя детско-подростковое хулиганство, обеспечила старшую внучку преподавательницы английского из суворовского училища таким богатством практики по рукопашному бою, какое и не снилось полировальщицам из лондонских трущоб! Не достигнув ещё даже школьных лет, она гуляла во дворе с младшим братишкой, которого защищала от здоровенных рядом с собою задир, уже в столь нежные годы демонстрируя отвагу пещерных женщин, защищавших чад своих против громадных хищников. Возвращаясь домой с кровоточащим носом, вся в шишках, синяках и ссадинах, она брала у бабушки свои первые уроки наследственных приёмов.
    Как свидетельствуют воспоминания очевидцев, не одни только юные суворовцы пользовались учебной базой тех училищ! Там же тренировались в стрельбе, преодолении препятствий и рукопашном бое дети сотрудников училищ, в том числе, вне всяких сомнений, и наша внучка полировальщицы. Всё чаще приносила она домой с улицы не столько ссадины да синяки, сколько разодранные в кровь костяшки своих ещё детских пальцев… бабушка одобрительно ухмылялась.
    Не просто так ценила её кодла соседских мальчишек! Не просто так, не просто потому что девчонка, заприметили её вечно дравшиеся с теми мальчишками хулиганы Васьки Кастета из ближайшего частного сектора! Однажды ретивость «суворовки» совсем уж досадила их главарю и, улучив момент, он набросился на неё вместе с несколькими товарищами. Оказавшись с переломами на больничной койке, обычная девочка возможно подумала бы о разумной осторожности, но только не предок нашего настоящего ботаника! Выписавшись из больницы и едва разработав конечности с недавно сросшимися костями, она собрала знакомых мальчишек, нашла Ваську Кастета и, даром что он то же всегда ходил с кодлой, в яростном сражении отправила его с переломами к тому же доктору, помощью которого недавно воспользовалась сама.
    В те времена, как во всяком случае пару предшествующих веков, климат не баловал ни город, где построили то суворовское училище, ни окружающую местность. Во времена Российской Империи туда отправляли в ссылку, и притом довольно суровую! Зимой на городских улицах трещали сибирские морозы; ветер, норовя свалить с ног даже крепких мужчин, шлифовал лица колючими снежинками, а в окружающей степи бураны, как во времена Пугачёва, грозили холодной гибелью неосторожному путнику. Летом жителей города терзала жара, а дожди были такой редкостью, что даже обеспеченным горожанам не приходило в голову брать с собой на улицу зонт. И, даже эти редкие дожди, порой, не достигали земли, настолько раскалённой, что её жар испарял падавшие с неба капли ещё прежде соприкосновения. Горожанин, попавший под такой дождь, приходил домой с мокрой головой и в сухой обуви.
    Малярийные комары, считающиеся среди широкой публики исключительно тропической напастью, беззастенчиво пересекали городские улицы на свет в окошках. Малярия не раз валила внучку полировальщицы на постель с температурой, подбиравшейся к смертельной черте! В лихорадочном бреду давно почившие предки переносили её на корабельные палубы и бросали в самую гущу дикой абордажной резни.   
    К шестнадцати годам она уже с лёгкостью выполняла нормы физической подготовки пехотинца, шутя преодолевала армейскую полосу препятствий и конечно же любой окрестный забор независимо от высоты и типа конструкции. Она уже мастерски владела штыковым боем, метко стреляла из всех существовавших в то время видов боевого стрелкового оружия начиная от офицерского пистолета и кончая авиационной турелью, виртуозно дралась врукопашную. Поступив в институт, она заодно с вузовскими курсами взяла в автошколе свои первые уроки вождения грузовика.
    Её боевая и, вне всяких сомнений, политическая подготовка более чем позволяли ожидать военную карьеру или даже карьеру какого-нибудь особого назначения, но целинная кампания была в самом разгаре, и в свои студенческие годы близкий уже предок настоящего ботаника вступает в битву за целинный урожай.
    В совхозе, совсем недавно выросшем в маловодной раскалённой белым солнцем степи, её ждал ЗИЛ, урождённый ЗИС, прежний водитель которого, солдат, демобилизованный вместе с ним в распаханные степи, счёл свой долг исполненным ещё на военной службе и при первой же возможности вернулся в родные места. Директор совхоза, пребывавший на момент их встречи в хорошем настроении, лично повёл городскую студентку знакомиться с техникой – здоровенным четырёхтонным зилярой без усилителя руля! Отставной военный, ещё тосковавший по прежнему шофёру, он, будто чёрными усами, мило усмехнулся симпатичной девушке своим фирменным зиловским бампером, только вот, когда понял грузовик, что это его новый шофёр, то возмутился до самых глубин своей железной души! Его, военного четырёхтонника, отдают какой-то студентке!?
    Почувствовав на своих педалях её ноги, соприкоснувшись с её руками своим рулём, зиляра завёлся с пол-оборота, зарычал тигром и взбрыкнул, грозя домику совхозной конторы, но от обиды тут же остановился и заглох. Директор не без внутренней усмешки предложил девушке попробовать завести грузовик рукояткой, но вместо смущения она схватилась за эту железяку будто за оружие. Подпрыгнув от неожиданности всем своим передком, зиляра вопреки собственному желанию завёлся с первого же оборота рукоятки, запущенной девичьей рукой с силою динамо-машины. Он тут же допустил, что этот водитель, пожалуй, может оказаться достойным его руля!
    В тот же день они вместе вступили в битву за урожай: четырёхтонный ЗИЛ и студентка-комсомолка, уже очень, очень близкий предок нашего настоящего ботаника. Каждый день беспощадное солнце раскаляло крышу и дверцы кабины будто сковородку, а та щедро делилась жаром с водителем, воздухом в кабине и висящей в нём пылью. Радиатор кипел, мотор готов был расплавиться и вытечь вон, воздух в шинах, даже стравленный, распирал свои резиновые вместилища, угрожая разорвать их в клочья. И, тем не менее, от погрузки в далёком поле до самого элеватора ни на минуту не оседал пышный бурый хвост пыли, вившийся за задним бортом!
    Зиляра гарцевал под управлением студентки как ахалтекинский жеребец под отважным джигитом! Издали завидев его, газики в очереди у элеватора благоразумно расступались в стороны, помня о грозном зиловском бампере и о водителе, славном более силой чем умением в руках своих.
    Не все, конечно, вовремя узнавали о возможностях нашей целинницы! Однажды на железнодорожной станции за ней, подвыпив, увился какой-то недавний в тех местах здоровенный, бывалый и тёртый шоферюга. Не вняв ни насмешливым предупреждениям коллег, ни собственным глазам, видевшим весьма атлетическое сложение девушки, он воспринял её настойчивую просьбу отправляться по известному адресу как вызов собственному мужскому достоинству и решительно хлопнул громадной ладонью по упругому девичьему телу, причём в ненадлежащем месте. Всего один удар кулака, заслуживший бы похвалу тренера олимпийской команды по боксу, и неосторожный шоферюга, не без труда поднявшись с земли начетвереньки, выплёвывает свою разгорячённую пивом кровь на раскалённую бурую пыль целинной дороги.
    Дожди, редкие в тех местах и в то время, всё же случались. Пересекшие бывшую степь полевые дороги, в сухую погоду твёрдые как бетон, под дождём превращались в непролазную грязь, но, к первым дождям рука юной целинницы была уже более-менее искушённой и, разбрасывая вокруг комья степного чернозёма, зиляра с натужным ревом вырывался с полей на более-менее проезжий путь. А, если он всё же застревал, то сначала подавался назад по собственной колее, потом разгонялся вперёд, потом опять назад, расширяя пространство для нового разгона, и снова резко вперёд, всею своею массой тараня грязь и вырываясь из её цепких объятий.
    Вьётся дорога длинная сквозь раскалённые беспощадным солнцем бескрайние просторы, ещё так недавно степные. По дороге, волоча повреждённую правую ногу, плетётся мелкий щуплый парень с фингалом под глазом и в разодранной одежде, который с приближением встречного зиляры отчаянно бросается прямо ему под колёса. Наша целинница успевает затормозить, недвусмысленно высказывается относительно умственных способностей несчастливого обладателя щуплого тела, но из жалости подбирает его.
    Оказавшись в кабине, он изливает ей всю свою душу и несчастную судьбу! Выясняется, что он – сын врага народа, по этой причине не был вовремя принят в институт, да и в другие желательные места не особенно принимался. Где только не работал, и везде недолго! После двадцатого съезда его всё же приняли в институт, но в предшествующих перипетиях жизни груз школьных знаний был уже изрядно растерян, а в те далёкие годы знания ещё имели решающее значение для обучения в ВУЗе. Он оказывается на целине – в самом плохом совхозе, построенном на самых бедных землях! Нормального жилья нет, вода солоноватая, за километры и то не всегда, привычная еда то же не всегда, не раз пришлось попробовать и сурка, и суслика. Всякому терпению приходит предел! При первой же возможности сделать это более-менее прилично, он ушёл из незадачливого совхоза, но по пути на станцию умудрился нарваться на каких-то типов, которые избили, обобрали и бросили на дороге.
    Разумеется, наша целинница не бросила беднягу! Она отвезла его… сначала конечно же к фельдшеру, но в конечном итоге – в ЗАГС. Так подступил к своей вершине великий эволюционный процесс, начавшийся ещё в пещерные времена: встречайте, уважаемые читатели, дочь нашей целинницы – первое поколение настоящего ботаника!
    Подобно маме, она с самых нежных лет постоянно дралась с дворовой шпаной. С самого первого класса школы она решительно сражалась за справедливость, вследствие чего школу пришлось сменить когда она разбила нос сыну секретаря райкома за то, что тот обозвал хилого мальчишку "очкариком" и не извинился. Ещё в пионерских да прочих лагерях она твёрдой сержантской рукой устанавливала железную дисциплину! Когда, поступив в институт и поселившись в общежитии, она привычно занялась тем же самым, многие захотели что-то с ней поделать, но немногочисленные реальные попытки осуществить желаемое заканчивались для осуществителей в медпункте, а то и в больнице.
    Показав себя в институте не только пламенным борцом за справедливость, но и увлечённым перспективным исследователем из ботанического кружка, она попадает в аспирантуру по ботанике. Она облазила с экспедициями своего научного руководителя леса и степи, горы и тундру, показала подлинную несгибаемость и неостановимость в жару и холод, под комариными атаками и на переправах через бурные реки. В те брежневские уже времена палатки были из брезента, тяжёлого как плотная джинса, в поход брали консервы в банках из листового железа, такого толстого, что едва поддавалось открывалке. Для сбора ботанических образцов приходилось носить с собой похожие на форточки прочные деревянные рамы, затянутые рабицей, и тяжеленные тугие связки плотно утрамбованных газет.
    Взвалив на плечи полуцентнеровый рюкзак, она решительно прорывалась пешком сквозь грязь и солончаки, сквозь непроходимые кусты и против ураганного ветра, в последнем случая тяня за собою коллегу, не совсем типичного ботаника, которая без такой буксировки непременно была бы сдута с ног долой. Уважив пройденные километры, крепкие плечи, наследственный железный характер и маниакальное упорство, старшие коллеги-ботаники присудили ей степень кандидата биологических наук, признав её профессионалом в своих рядах.
    Год или два спустя поступает государственный заказ на комплексное геоботаническое обследование всей территории Якутии. Для работы по этой теме собирались небольшие экспедиционные отряды, человек по шесть-семь каждый, которые предполагалось отправить на многомесячную работу в тайгу да тундру. Молодые ботаники рвались в бой, опытные скептически усмехались в бороду когда узнавали, сколько и где предполагалось пройти, вот тогда-то и вспомнили про дочь целинницы, недавно защитившую кандидатскую диссертацию!
    Отряд во главе с нашим настоящим ботаником выброшен в тайге и углубляется туда всё дальше и дальше, постепенно забывая как выглядят какие бы то ни было человеческие следы кроме их собственных. Путь намечен долгий и извилистый, джи-пи-эс ещё не придуман и, как прежде случалось при подобных предприятиях, отряд заблудился.
    Тучи комаров-переростков счастливы до небес и собираются на добычу со всей тайги. Запасы постепенно беднеют, заставляя ловить в мелких реках совершенно непуганых рыб, за всю свою рыбью жизнь не видевших даже представителя коренных и малочисленных народов Сибири. Ни малейших признаков человека вокруг, никаких ориентиров, только комары, клещи, боль в мышцах, скудная пища и холодный ночлег рядом с уменьшающимися запасами, да ещё полное непонимание того, куда идти и когда же всё это кончится!
    Нет, они не сомневались, что их будут искать! Но, люди они все образованные, знали: Якутия в пять с половиной раз больше Франции, а населения в ней всей примерно как в Саратове. И, их действительно искали с самолётов да вертолётов! Только, Якутия действительно очень, очень большая, её таёжная часть – то же.
    Когда однажды утром какой-то парень заныл и отказался подниматься пока за ними не прилетит вертолёт, наша ботаник лихо отхлестала его по щекам и лёгким движением руки подняла на ноги за рубашку, мотивируя свои действия тем, что рюкзак сам себя не понесёт. Собственным примером отгоняя отчаяние, силой прекращая истерики, она всё-таки вывела отряд к людям, положив бесконечным дням блуждания конец.
    Вот, каков на самом деле настоящий ботаник уже в первом своём поколении! Говоря о последующих поколения вашему покорному слуге пришлось бы уж слишком приблизиться к настоящему времени, а, как писал  когда-то Козьма Прутков в своей бессмертной «Истории государства Российского», «Ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том что близко, мы лучше умолчим». Следуя этому совету, уважаемые читатели, от собственно родословной нашего настоящего ботаника перехожу к эпилогу.

Эпилог

    О, двадцать первый век! О век утонченья техники да огрубленья нравов! Я щедро заплатил тебе дань напористостью да наглостью, претендуя своим неискушённым пером на следование образцу родословной Евгения Онегина, составленной великим Ключевским! Я не менее щедро заплатил тебе дань амбициозностью, взявшись за такое сочинение не обладая ни квалификацией историка, ни достаточными познаниями по истории затронутых мест, времён и событий, да и имеющиеся познания почерпнув преимущественно не из первоисточников! О, двадцать первый век! Следуя твоим предпочтениям, в ботанике воспел я больше любимую тобою силу и напористость, чем любознательность, способности к наукам или тем более одухотворённость! Так что, прими меня таким каков я есть и не взыщи!
    Простите мне, уважаемые читатели, те исторические неточности и ошибки, которые я неизбежно допустил хотя бы где-то! Ибо целью моего труда было донести до вас не исторические сведения, кои полезнее черпать из трудов профессиональных историков, а представление о настоящем отечественном ботанике, сложившееся у меня в результате долгого и тесного личного общения с представителями этой науки.

    На этом, уважаемые читатели, позвольте проститься с вами!
    Искренне ваш,
    Гари Кыхету!