Теберда-это да!

Воспоминания о поездке в Кисловодск.


Я родился в первой декаде ноября в центральной части города Горького (ныне Нижний Новгород), в родильном доме №1, по улице Фигнер (ныне Варварская). А уже к середине ноября меня отвезли в дом №33, кв.1, по улице Карла Маркса (ныне Нижегородская), где я продолжил свое существование в течении семи лет в качестве первого, очень любимого, но нервного ребенка в семье Лукьяненко-Незамайковых...
  На восьмой год моего существования наша семья переехала в новый микрорайон, в шикарную двухкомнатную со смежными комнатами хрущевку, где прожили еще один год, пока отец не взял меня на гастроли с горьковским (ныне нижегородским) симфоническим оркестром в Кисловодск...
   Я был почти счастлив. Ехали мы в красном поезде (в то время, как повсюду встречались в основном зеленые), в веселой и умной компании. Нашими с отцом спутниками по купе были два главных дирижера - Гусман и Скульский. Я все время лежал на второй полке и радовался, не столько мелькающим разнообразным пейзажам за окном железнодорожного лайнера, сколько вдохновенным, утонченным и непонятным мне разговорам о музыке, которые придавали обстановке солидность и эстетическую значимость.
   Для меня в той поездке все было необычно: новые великие люди, о которых я только слышал в разговорах родителей, но никогда не видел; головокружительные концерты на открытых эстрадах в Ессентуках и Пятигорске; вонючая лечебная вода и невообразимо огромные дыни на местных рынках; а живописный горный ландшафт Кавказа создавал необходимый фон для постоянного ребячьего восторга и желания заняться музыкой серьезно. Еще сюда можно добавить пару воспоминаний о том, как у меня на базаре выпал из рук арбуз, окатив своей щедрой кровавой амброзией человек десять вокруг, и как отец чуть не попал под автобус. После этого можно поставить было бы точку, если б не вспомнил одного оркестрового персонажа.
    Звали его Валентин Гордеев. Это был видный, больших размеров туловища и скользкого юмора, литаврист, окаймляющий и подытоживающий своими габаритами левый фланг гигантской симфонической машины. Я прозвал его дядя Валя.
    В один из тоскливых дождливых дней он пригласил меня, изрядно утомленного и слоняющегося без дела по коридорам кисловодской филармонии, сесть рядом с ним, чтобы послушать репетицию из глубины сцены. Я должен был, по его словам, быть свидетелем зарождения звуковых перекрестных линий в запутанных механизмах оркестра. На протяжении нескольких часов он очень доходчиво и образно рассказывал о различиях в приемах оркестровки тех или иных великих симфонистов. Но я сидел, ничего не понимал и не чувствовал, кроме вечной скуки, которую на меня наводили симфонии Шостаковича и Малера. Будучи человеком очень внимательным и заботливым, дядя Валя сразу заметил мой пониженный интерес к классике и тут же придумал мне другое занятие.
    Метрах в трех впереди от нас располагался последний пульт скрипок, за которым судорожно и как-то неловко музицировали две молодые скрипачки. Тут-то он и предложил мне очень необычную игру:
- Смотри, видишь, сидят двое впереди нас? - произнес дядя Валя, - играют они совершенно по-свински. Давай, я буду говорить, а ты за мной повторяй.
- Давайте! - радостно я поприветствовал затею своего наставника.
Дядя Валя негромко, чтобы никто не услышал, произнес:
- Эй, вы там, молодые мерзавки... хватит лажать... мы вас с приятелем выведем на чистую воду…
Я был ошеломлен прямым заявлением литавриста и какое-то время оставался в недоумении.
- Ну, что же ты молчишь? - подтолкнул он меня, - давай, повторяй…
- Эй, вы... там, - несмело начал я, и тут же закончил.
- Ну, повторяй, это же так просто, - отреагировал он на мою неловкость.
Я еще раз попробовал:
- Эй, вы... там... хватит. Дядя Валь, а что хватит? Повторите, пожалуйста.
- Лажать.
- А что это такое?
- Потом скажу... давай... давай.
Я собрался духом и начал все снова:
- Эй, вы там... хватит лажать... а то мы вас. Дальше опять забыл.
- Выведем на чистую воду, - раздраженно произнес учитель.
- Эй, вы... там... хватит лажать... а то мы вас выведем на чистую воду, - тушуясь, произнес я.
Скрипачки повернулись в мою сторону, уничтожив меня своим взглядом. Я покраснел и опустил глаза. Мне было очень неловко, так как понимал, что девушки этого не заслуживают, а если у них что-то  не получается, то это не та форма, в которую надо облечь наше недовольство по поводу их исполнения  партий вторых скрипок.
    Но шло время, и наше общение с последним пультом скрипок приняло привычный характер каждодневного утреннего рациона. В течение репетиций я много раз посылал молодым консерваторкам привет в виде:
- Эй, вы там! На последнем пульте! Вы что издеваетесь над нами?! Мерзавки! Мы с дядей Валей выведем вас на чистую воду!
Мои ультимативные выпады могли варьироваться от простых до сложносочиненных предложений, в зависимости от настроения или репертуара. Если исполнение симфонии затягивалось, то я причитал им в спину:
- Эй, вы, две кикиморы! Или как вас там? Хватит лажать! А то я скажу своему папе, он вас всех выведет на чистую воду!!! Мерзавки!!!
    А мой папа был концертмейстером виолончелей и не подозревал о наших причудах в конце сцены. Бывало, что я в неистовстве кричал и топал ногами, но все близсидящие к нам привыкли к моим выходкам, и на меня в оркестре никто уже не обращал внимания. 
    Так продолжалось до тех пор, пока за дирижерский пульт не встал Гусман. При нем почему-то дядя Валя не рисковал проводить в жизнь свои нереализованные способности режиссера и сценариста, и попросил меня пока послушать репетиции из зала. 
    Начались опять тягомотные дни. Я слонялся из угла в угол, не зная, куда себя деть. Но к моей великой радости это продлилось недолго. Одним унылым утром в самом разгаре четвертой симфонии Шостаковича дядя Валя меня опять подозвал:
- Вон, видишь, дядя играет на фаготе?
На другой стороне сцены в гуще рядов очень яростно вдувал кислород в большую рыжую трубку пожилой лысый очкарик. Когда он издавал на ней звук, то был похож на барбоса из одного очень популярного, но крайне слабого и неинтересного мультфильма, что меня очень раздражало. Мне он сразу не понравился, и тут очень кстати дядя Валя отдает приказ:
- В перерыве подойди к нему в коридоре и пни его ногой в живот, но только так, чтобы никто не заметил.
Идея мне показалось очень перспективной и даже смешной, несмотря на некоторую жесткость.
    Наконец, Израиль Борисович Гусман объявляет пятнадцатиминутный антракт. Я четко слежу за перемещениями фаготиста, который одним из первых покидает сцену и устремляется по коридору в сторону туалета. Я за ним. Он заворачивает за угол. Тут уже до места назначения рукой подать. Я за ним. Убедившись, что в коридоре никого кроме нас нет, кричу ему в след:
- Эй, дяденька!
Он поворачивается на возглас, тут же получая пинок в солнечное сплетение. Но, как назло, из-за угла выворачивает мой папа, и наталкивается на нашу батальную сцену:
- Толя! Смотри, что твой сын вытворяет. Разбежался и пнул меня прямо в живот. Я чуть не упал. Прими меры, а то придется пожаловаться Гусману, - обиженно продудел фаготист.
    Мой папа, Анатолий Дмитриевич, никогда не был особо мягким папой и, взяв меня за уши, завел в туалет поговорить по душам. Но серьезно поговорить не удалось, так как, зайдя в уборную, мы сразу же наткнулись на восседавшего на керамическом коне Валентина Дмитриевича Гордеева. Тут отец ему сообщает новость:
- Валь, ты представляешь, что этот негодяй сделал? Пнул Пинкусовича в живот! Что с ним сделать, а?
- Толик, а чего ты хотел? Что воспитал, то и получил, - участливо отметил наставник молодежи и юношества, - придешь домой, всыпь ему. Не дай бог, Абрамыч пожалуется Гусману, не оберешься проблем... Ну, Димка и...и...и... мерзавец!
   Я тогда очень на дядю Валю обиделся и старался с ним не разговаривать, вообще не попадаться на глаза. А он мне все время подмигивал или подначивал еще на какую-нибудь пакость, но я не вступал в контакт.

    Гастроли горьковского академического симфонического оркестра подходили к концу, и кисловодское филармоническое общество решило организовать для всего состава турпоездку на Эльбрус.
    Все сели в автобус и поехали. Три с половиной часа мы преодолевали кабардино-балкарское ущелье и карачаево-черкесские перевалы на замызганном временем Икарусе. Наш гид с кавказским акцентом начала свою работу крылатой фразой (видимо, выдающегося местного поэта):
- Теберда - это да! А Домбай - это рай!
Потом она стала рассказывать страшные истории про нравы местных племен и плохие дороги.
- Вы знаете, остаться жить на Северном Кавказе очень опасно. Горные реки здесь очень шумные и холодные. Вам вообще очень повезет, если вы без происшествий доедете до назначенного пункта, так как черкесы очень воинственные и часто нападают на автобусы с туристами. Мало того, скоро должно произойти извержения вулкана на Эльбрусе, и лавой затопит все близлежащие города. В первую очередь Кисловодск с Ессентуками.
Слушать ее было настолько неприятно, что я решил закрыть уши руками. Так я ехал полтора часа, пока наш автобус, наконец, не вырулил на участок у подножья горы Чегет.
    По канатной дороге мы стали подниматься на высокое плато Чегета, с которого хорошо был виден двойной пик Эльбруса. Путешествие это было тоже не из приятных. Я сидел у отца на коленях и постоянно с них съезжал, рискуя упасть в пропасть высотой пятьдесят метров. Мои руки вцепились в стальные поручни воздушных кресел, а все тело дрожало. Мой страх усилился, когда я понял - расслабленные руки отца, обхватившие меня за пояс, означали, что папа Толя спит и ничего не может сделать с моим соскальзывающим вниз телом. Тогда я ухватился за ремень отцовских брюк и так держался, пока мы не оказались на плато. Через некоторое время туда прибыла и остальная часть оркестра.
    Перед нами открылась сказочно-зловещая картина. Справа, всеми цветами радуги засверкал красавец Донгуз-Орунбаши. Было ощущение, что он постепенно приближается и хочет нас поглотить. Слева покоился могучий Эльбрус. Мы все застыли в оцепенении от грандиозности и великолепия горной жемчужины.
    Все окружили гида в ожидании интересной информации, но она стала сообщать примерные даты запланируемого извержения вулкана, которые варьировались от данного момента до трех лет. Мне стало опять так невыносимо страшно, что я и здесь закрыл уши руками. Когда руки уставали и, убедившись, что информация еще не полностью доведена до любопытных слушателей, я начинал ныть, чтобы внутренним голосом заглушить ее страшные предзнаменования. Вскоре у меня началось головокружение и тошнота, но я держался, стараясь не подавать виду.
    Наконец, все закончилось и мы, спустившись на небесном эскалаторе вниз, попрыгали в автобус, чтобы отправиться  в обратный путь. Все изрядно переутомились и тут же задремали. Не спал только я один. Мне все время казалось, что вот-вот произойдет то, о чем нас предупреждала экскурсовод - лава хлынет из недр двуглавого гиганта, настигнув нас в пути.
- Только бы успеть, только бы успеть доехать хотя бы до Кисловодска, а завтра мы уже уедем домой в Горький. Должно же нам хоть когда-нибудь повезти?! - молился я солнцу, траве и булыжникам. Молился бы и Богу, если бы тогда знал о его существовании.
    Чем дальше мы уезжали от Эльбруса, тем все реальнее перед моими глазами выплывала картина "Последний день Помпеи". И тут меня опять жутко затошнило. Я крепился, как мог, но в какой-то момент из моих недр вырвался первый выброс магмы. Здесь все разом проснулись и стали кричать шоферу, чтобы тот остановил автобус. Как только открылись двери, я вихрем понесся под первый большой камень извергать все, что у меня накопилось. Казалось, этот кошмар не прекратится никогда. Я понял, что вся лава, покоившаяся в глубинах кавказских гор, необыкновенным образом перелилась в меня, и я принял удар природы на себя, спасая тем самым всех наших симфонических туристов от катастрофы и неминуемой гибели в пеплах разбушевавшейся стихии.
    Все оркестранты окружили меня. Когда закончилась очередная рвотная конвульсия, я исподлобья посмотрел на музыкантов, образовавших священный круг, в центре которого я стоял на карачках. У всех было жалобное выражение лиц, кроме двух скрипачек, которые ехидно улыбались. Мне стало так обидно, что меня прорвало с новой силой. Такого мощного извержения эта земля еще не видала. Дрожал весь кавказский хребет, и люди покидали свои дома в надежде на спасение. Но как тут спасешься, когда раскаленная лава со скоростью звука и ветра превращала все живое в порошок.
    Но вот, в самый кульминационный момент, когда прогремел последний выброс несварений, я поднял глаза и увидел, как к моему отцу подходит дядя Валя. Он с братской теплотой обнял его и трагически произнес:
- Да, Толик... хороший у тебя был сын…

    Теперь-то, я думаю, можно уж точно поставить жирную точку. Потому, как и потом что-то происходило необычное и даже смешное, но почему-то не осталось в памяти. А раз не осталось, то и продолжать рассказ не имеет смысла. Уж пусть он остается таким, каков есть.


 Хотя нет. Была одна маленькая история, которую недавно мне рассказал отец.
Была премьера симфонии Чайковского (не помню точно нумерацию), дирижировал горьковским оркестром Ростропович. Тарелочник заболел, нужно было срочно искать другого. В результате, другого не нашли, и Михаил Абрамович Пинкусович (фагот, см. выше), вызвался помочь. Он когда-то в пионерском лагере играл на малом барабане и обещал, что проблем у оркестра не возникнет. Но на репетициях он никак не мог поймать слабую долю и играл все время в сильную. Ростропович все время останавливал оркестр и просил нового тарелочника быть повнимательнее к партитуре, на что Пинкусович все время отвечал:
- Мстислав Леопольдович, не обращайте внимания, на концерте все будет нормально! Не придавайте значения маленьким казусам.
Ну, конечно все понимали, что на премьере все будет хорошо, фаготист, да и вообще музыкант он замечательный и уважаемый.

 Премьера. Симфония зазвучала, аж мурашки поползли по телу, насколько здорово Мстислав Леопольдович поработал с оркестром.
 Кульминация. В музыкальную ткань врывается большой барабан, литавры и, о боже! Тарелки! Но что они играют!  Ни в слабую, ни в сильную, а где-то в промежутках! У оркестрантов паника, все на грани срыва! И вдруг, тишина - кода.  В самом тихом месте тарелочник вдруг со всего маху наносит серию ударов, и симфония превращается в фарс (как потом выяснилось, ему поставили не те ноты). Последний взмах дирижерской палочки, аплодисменты, браво.
Ростропович убегает со сцены, врывается в костюмерную духовиков с возгласом:
- Где эта ****ь Михал Абрамыч!!! Дайте мне его сюда!
А Пинкусович в это время от страха уже был дома и досматривал по телевизору футбольный матч чемпионата СССР: Торпедо - Кайрат.
   


                24.01.2012