4 Митькин приход

Шукоян-Щука медленно «выкарабкивался»  из анемии и постоянно жаловался на фантомные боли.
Рана на культе заживала  медленно, то и дело обостряясь инфекцией. Митька вскрывал гнойники, ковырял рану и к концу второй недели сообразил: у  Щуки остеомиелит.

«Высокая температура при наличии гнойного  осложнения,  есть предтеча  смертельного сепсиса» - вспомнились рассуждения Альтера. « Больной требует специализированного лечения и мощной противовоспалительной  терапии».

А где же взять её?

Несмотря на приближенность Шукояна к лагерной администрации, никто не сочувствовал бедолаге. А помогать и не собиралась.  Нужных  лекарств  в санчасти не было,  и взять их где-либо,  не представлялось возможным.
« Пенициллину бы»- размечтался Митька.


Утро наступившего апреля  заволокло  город  молочным туманом. Неприятная влага зябко касалась лица и, казалось,  заползает  в душу, знобя тело.
Не надеялся Митька на помощь, но и не мог не воспользоваться последней  возможностью.

Кабинет главного врача  городской  больницы  он нашел быстро ( чай и сам не в рядовых  медиках числился).

Усатый мужичок, средних  лет,  глянул на розовощекого юнца  исподлобья и, не отрываясь от писанины, поинтересовался: «По какому вопросу, молодой человек?»
И растерялся Митька!  С чего начать, как объясняться?  Мнет шапку пальцами, вспотел -  вроде  в парную вошел.

 - Мне бы пенициллин, - промямлил.

Главный удивленно повел головой, поправил тощий  чуб, прилипший редкими  волосьями  к узкому  лбу.

- Пенициллин? А серебра вам не отсыпать?

- Я куплю, - неожиданно для себя  вымолвил Митька, совершенно не представляя цены .
- Вы от кого, молодой человек? Кто вам рекомендовал меня для этой сделки, - подозрительно прищурился доктор.

- Никто.  Взять-то больше негде, вот, и  решил к вам…

Главный вышел из-за стола, заглянул в коридор и, прикрыв плотно дверь, смотрел круглым глазом на посетителя.
 
- Зачем вам пенициллин? – раздраженно спросил, -  если  у меня лечится ваш родственник, и имеются показания для применения этого препарата, он получит его и без денег, -  главный сунул руки в карманы халата.

  - Мне он лично нужен. Для себя, - Митька утерся шапкой.

Главный подошел к окну, разглядывая больничный двор в редеющем тумане, повторяя  скороговоркой: «Для себя, для себя»
 «Совсем  плохо одетый парнишка, походивший на деревенскую бестолочь, вряд ли сможет предложить хороших денег. Не отдавать же дефицитный препарат за его реальную  цену, когда каждый флакон на учете, - размышлял круглоглазый. А что если он обычный посыльный?  Вот,  и объяснить не может к чему  лекарство, а о деньгах сразу предупредил»

- И сколько вам нужно пенициллина?

- Миллиона три.

- Шесть флаконов значит, - по бухгалтерски огласил количество главный, перебирая пальцами  пустоту в карманах, - деньги при вас, - проскороговорил эскулап, постукивая  карандашом  по столу.

- Назовите цену, тут же будут, -  уверенно сказал Митька.

- Вот, - главный  нарисовал цифру.

Увиденная  начальником санчасти  сумма,  поразила   тяжеловесностью. Он вмиг пересчитал её на свою зарплату  и подивился, как   легко   можно  иметь  большие деньги,  лишь преступив закон . И тут же сообразил: воровских   хватит и на двадцать. О чем и поинтересовался тут же.

Круглоглазый  заморгал часто, задумался,  видимо пересчитывая цену.
- Будет, двумя партиями, через неделю. Вас устроит такой расклад?


 Через час  Митька получил шесть флаконов, вручив  ненавистные  ему  деньги  деляге.
«Теперь за дело!». Прояснившись погодно,  удачно начатый  день  улыбнулся Митьке ярким солнцем.

 После третьей  инъекции    появилась надежда на поправку пациента, а получив все шесть, рана  у Шукояна очистилась, извергнув  кусок загнившей кости.
Полученные через неделю  флаконы, фельдшер оставил  в той же нише  заброшенного барака. Однако, завершив лечение, совершенно не испытал удовлетворения.
Ощущения   причастности  к преступлению  не оставляло юного эскулапа ни на день. Он совершенно не испытывал страха перед  возможным наказанием, но совесть его  рвала рубаху на  невидимой груди и ежечасно обличала в злодействе,  либо, насмехаясь,  называла     вором.

К ночи  весна   занавесила  черными тучами город,  проникла  сырым  дыханием  в   комнату и отняла у юноши сон. Он замерзал, кутаясь в одеяло, а то, ощутив неимоверный жар, сбрасывал его и вновь стучал зубами, коченея  в ознобе .



Далеко за полночь,  измаявшись  от гнетущих  мыслей, Митька решил  сознаться в преступлении.
Желание раскаяться   и нестерпимое  ощущение бесчестия,  вскоре обернулось  готовностью   повеситься. Он представил, как вытолкнет из-под себя табурет, затрясет ногами от невыносимой боли, рвущей шейные позвонки,  и учуял  зловоние   извергшейся  плоти.

- Напрасно, - Альтер, в  белоснежном  халате  смотрел на Митьку сквозь  круглые очки. Гладкое лицо  серебрилось в лучах неведомого света и никак  не  удавалось  разглядеть  его глаз.

- "Consumor aliis inserviendo".

 И скверен   знающий  последнее  средство  от  смерти,  когда  не воспользуется им. И будет он   соучастником её, -  прозвучало эхом.

«Светя другим - сгораю сам..."   Митька  заклинанием  повторял  фразу   и, теперь,  осязал  её смысл,  как собственную  кожу, избавиться от которой - лишь содрав.


Грозовой  раскат  разбудил недавно заснувшего  юношу,   вспышка молнии ослепила. Знакомый   силуэт  исчез в ярчайшем потоке, и тут же громовержец    сотряс  комнатушку  вновь.
Утро нового дня заполоскалось в потоках  небесной   влаги,  встряхнуло  сырые   кроны   берез весенним ветром.  Форточка, тихо отворилась,  и свежий воздух,  с тонким привкусом озона ободрил Митькино  сознание.
 И  все же, содеянное  нет-нет,  да и напоминало о себе фельдшеру, и тогда  ночами,   разговаривая  с невидимым  Альтером, каялся Митька  в   совершённом.



Теплый май незаметно обратился  июнем, защебетал   по-птичьи, согревая   лагерный  люд, заиграл солнечными зайчиками в  прожекторах на вышках, неприятно ослепляя в полдень.

- Разрешите, - в дверях стоял круглоглазый  мужичонка. Стриженый, узколобый посетитель заморгал часто, смахнул слезу с худой щеки  и всхлипнул: « Я болен»

Митька выслушал жалобы и понял: перед ним доктор!

А тот, с надеждою взирая на фельдшера, промямлил: «Мне бы в стационар».

- Нет у нас стационара, - горько улыбнулся начальник санчасти, - вот, две кровати за занавеской. Выбирайте любую.

Узколобый замер на мгновение, подивившись Митькину обращению.
 
- К сожалению, с медикаментами плохо, - Митька  отвел взгляд, - лекарств  у меня  лишь для симптоматического лечения, -  и,  осмотрев   пациента,  не нашел  признаков нездоровья  у  жалобщика.
Глянул в карточку.

- Хочу предупредить вас, Степан Иванович: симуляция, а так же нанесение себе  повреждений, повлекших и не повлекших расстройства здоровья, являются действиями, нарушающими режим содержания,  и расцениваются администрацией, как членовредительство, с последующим наказанием осужденного, вплоть до уголовного. Здесь, такое, называется мастыриться.

Побледнел Степан Иванович. Теребит скатерть  дрожащими пальцами и в глаза фельдшеру  глянуть боится.

-Я, я… поймите меня,  доктор, - засуетился пациент.

- Понимаю, - вздохнул Митька, - у меня альтернатива имеется к вашей болезни. Я могу предложить  вам должность санитара при мед части. Согласны?

- Санитара? -  удивился доктор, так я же… - и осекся.

- Вас вызовут на беседу, затем,  будем работать вместе, -  начальник сан части  вышел из-за стола.


«Да, повезло мне  нынче с  доктором», - улыбнулся Митька, и постучал в  дверь главного режимника.

- Разрешите, Тимур Отарович

- Заходи генацвали, - высокий капитан поднялся с дивана и протянул руку, - не часто радуешь своим приходом, Дмитрий Петрович. Я как гляну на тебя, всегда дышать легче становится, а  заболит где,  доктора  вспоминаю и тут же  хворь, как рукой. Присаживайся дорогой, слушать тебя буду. 

Второй месяц молодой грузин занимает должность Лаврентия Палыча. Спокойный, с хитрой улыбкой, нередко  сетует  на свое здоровье.
Но Митька его насквозь видит: здоров  «горный орёл». А к чему жалуется? Видимо по оперативным соображениям.

- Ты во время зашел, - опер  сел напротив, - по этапу доктор к нам поднялся. Бери, учи доходягу. Заменой тебе будет. Я слышал,  ты в институт поступаешь, бросаешь нас на произвол судьбы. А-а?  - грустно улыбнулся, качая головой.

- И, к стати, держи ухо востро с этим типом.  Осудили его за воровство. Главным врачом был. Скажи, что нужно человеку при такой должности? – грузин всплеснул кистью, растопырив пальцы.

 - Уважение - было, зарплата - пожалуйста, первый секретарь райисполкома в гости приглашал, а он лекарства тырил. Не понимаю! – Тимур хлопнул себя по бедрам, - и хоть в твоей больнице   украсть нечего, такие типы всегда найдут,  чем поживиться. Это я тебя, как брату  предупреждаю.

 « Вот, повстречались, значит. Свела судьба вновь. Скверно это» - не узнал Митька в лысом зэке своего «подельника», а узнал бы и не предложил работать вместе.
Но, теперь, не взад же.
Вытерплю.  Полтора месяца не год»


 Бывший главный врач быстро освоился  в санчасти (чай не городская больница). Поутру встречал Митьку с заискивающей улыбкой, скоро выполнял  просьбы и назначения, следил за порядком в помещении, а то,  принимал больных, накинув белый халат.
 Утром предпоследнего дня заявился Шукоян. Глянул презрительно на Митькиного помощника  и, удерживая короткую культю здоровой рукой, уселся на кушетку.

- Пшёл вон, - цыкнул  узколобому, - и лишь дверь закрылась, вздохнул шумно.

- К чему ты, Дмитрий Петрович, эту мразь «греешь», подведет он тебя под монастырь, нутром чую.
За этот месяц  к куму два раза бегал, а это много, по своей-то воле. Стучит сучёнышь на тебя.
Щука поднялся с  кушетки и молча вышел.

Такой расклад для фельдшера не в новинку, лишь не понятно, чем его помощник может поделиться с кумовьями? Хотя, неприятно. Да и чёрт с ним – завтра последний день.


Огненный  шар, зацепившись за «колючку»,  окрасил красно  вышку с автоматчиком и,  казалось, вместе с ним превратился в огненную  преграду.

 У входа в штаб Тимур  приветственно пожал Митькину руку.

- Пройдемся, Дмитрий Петрович, - грузин закурил ароматную папиросу, - неприятность для тебя имеется, генацвале. Санитар твой заяву накатал. Утверждает - был  ты одним из его покупателей, - и глянул исподлобья колюче. Бумаге хода я не дал.  Разбираться стал. С кое-какими историями болезней ознакомился. И выяснил два интересных факта.
Ты уж извини. Мои родители врачи,  нахватался я при  них «блох» от медицины, понимаю кое-что.
При твоем, никаком медицинском обеспечении ты  справился с крупозной пневмонией и  сепсисом. Невероятный результат, когда у тебя лишь ацетилсалициловая кислота в арсенале. А больные – значимые воры. Слышал я, что покойный Абрамзон воду  в лекарства превращал,- усмехнулся кум, - но это для дураков. Как объясняться будешь, доктор?

Митька смотрел в глаза капитану и  не испытывал ни страха, ни угрызения совести, молчал внутренний голос, спрятавшись в потаенных складках  души и только сердце стучало часто.

- Значит, Тимур Отарович, ты мне хочешь «повесить» ко всему открывшемуся и  преступную связь с осужденными? – спокойно вымолвил фельдшер, - сможешь – доказывай. У меня же нет оснований каяться и сознаваться в чем либо. Главного врача я не знаю.  А лечил, как мог, как учили. Митька развернулся с желанием покинуть место беседы.

- Постой, - Тимур  коснулся Митькиного плеча, - великий опер в тебе погибает, - и усмехнулся добродушно, -  я лишь желал предупредить . Не знают осужденные об окончании твоего срока, вот и решила эта гнида  местом с тобой   поменяться. Я так думаю. Тему развивать не буду. Сученыша  в такую разработку возьму - до конца жизни о тебе забудет.Не держи на меня зла – работа такая. Тебе ли не  знать.

« И что, благодарить его, трясти в подобострастном  экстазе руку, кланяться? Ах, да, у него работая такая» - разозлился Митька.
 Ожесточенная суть его затряслась гневливо,  и увидел он перед собой Лаврентия Палыча, с мерзкой улыбкой.
Глазенки его блистали красными угольями и черные усы-щетки, подпрыгивали над верхней губой.  « Ну  и всё, блевотина медицинская, спалился пацанчик» - майор  потирал ладони.  И вот, задымились они, источая запах  жареной плоти, заволокли Лаврентия  едкими клубами,  и рвал он ворот задубевшей гимнастёрки, и корчился  в смрадном  чаде,    выпучив  глаза.

 Митьке казалось  -  сон бесконечен. Майор пропадал в смраде и вновь возникал с жутким оскалом.
 Юноша с трудом открыл глаза.
За столом сидел Климкин,  раскуривая черную трубку. Носогрейка* чадно  вспыхивала  табачной камерой.
 В дыму разглядел Митька  Еремеевну с блестящим  подносом. Громадная бутыль дыбилась на серебре  гордо. Старуха улыбнулась беззубо, подмигнула мутным глазом и кивнула на ёмкость, а та  вытянулась  стеклянной горловиной,  и медленно приближаясь к юноше,  извергла  кисло-солёную гущу.

Митька проснулся.
 Липкий пот пропитал бельё и неприятной влагой окутал тело.
За окном шелестел  «слепой»  дождь.  Умытое свежей влагой солнце  весело заглядывало  в окно,  лаская лето  теплыми лучами.

 - Последний день, - выдохнул Митька.


В санчасти за его столом восседал «главный врач».

- Вот, прибрался, решил отдохнуть, - и улыбнулся глупо,  спешно снимая с себя Митькин  халат.
 
- Ты иди в барак, сегодня без тебя обойдусь. Завтра приходи, - чужим  голосом выговорил Митька. Впервые  он ощутил неприязнь к осужденному и не удивился возникшей враждебности.

К вечеру  собрал свои вещи, аккуратно  завернул  в носовой  платок  очки  Альтера и, оглядев   убогое помещение,  без сожаления покинул его.

Вечерняя поверка зычно  выкрикивала  фамилии  и, откликаясь  коротким  «здесь»,  отсчитывала время  стадной  процедуры.  Митька глянул на нестройные  шеренги, как вдруг, одновременно взметнулись сотни рук, обнажая   стриженные головы.
Замерла многоглазая толпа, провожая  мгновением  тишины  своего доктора,  зашелестели  крылья сизарей,  взлетевших  с черной вышки, и  тут же  обратились они   точками в  лазоревом  бездонье.