Сказы деда Савватея. Стрелок

СТРЕЛОК

Должен - не спорю;
 отдам не скоро;
 как захочу,
 так и заплачу.

    Проходя, иной раз, вечерком, неторопливо сельскою улицею, взглядом невольно скользишь по окнам домов, привлечённый разливающимся тёплом желтоватого, уютного света. За «бреденюшками» тюля, за ситцевыми занавесками - «задергушками», наблюдается чья-то жизнь, мелькание снующих, готовящихся на покой фигур, теней, проплывающих поверх этих шторок-коротышек. Слышатся приглушённые, будто воркующие, негромко беседующие голоса, где-то монотонно чеканит вечерние новости репродуктор, где-то негромко плывущая музыка, детское лопотание, старческое покашливание. Так всё умиротворённо и мило.
    Губы мои, сами собою, расплываются в понимающей, блаженной улыбке и я прибавляя шаг, поспешаю к своему дому, надеясь найти там подобное благостное состояние душе.
    Неожиданно ухо моё резанул звук падающего стула, резкий окрик! В ответ - брань! За одним из окон скандалили. В тусклом свете контуры нервно жестикулирующих людей, нависнув видимо над столом, выясняющих отношения, негодуя бросающих обвинения в лица друг другу. Услышанное стёрло мою улыбку. Благодушного настроения, перед грядущим сном, как не бывало!
    Это чей же дом? А-а-а, Копыловых! Тогда понятно!

    Прохор Копылов дружил с Наденькой Кувакиной со школы. Она его и в армию провожала, и ждать обещалась и сдержала обещание своё. Сыграли свадьбу и зажили в любви и согласии молодые. Родилось у них двое ребятишек, всё как у всех. Однако жизнь свои поправки вносит. Наденька из пухленькой, сдобненькой, белокурой и курносенькой девчушки с годами превратилась в полную, рыхлую, с больными ногами и угрюмым лицом тётку. Да видно и причина на то имелась. Так уж случается, ничего гладко не бывает, какая-то червоточинка да найдётся в человеке всегда. Вот Прохор Васильевич, муженёк её, очень женский пол жаловал, гульливый, да блудливый оказался. Ни один подол не пропустит. Приобрёл он себе мотороллер, голубой, с мягким седлом, мощностью в одиннадцать лошадиных сил. Сшила ему жена фартук из дерматина, чтобы грязью на обрызгивать брюки, при быстрой езде по просёлочным дорогам. Заведя зазнобу, где-нибудь километров за восемь-десять от дома, почистив «пёрышки», отправлялся вечерами в дальнюю деревеньку на «блуд», как обычно буркнув жене, уже от порога:
 -  По делам я.
    И это не грех, а грешок, а вот ещё чем был грешен Прохор Васильевич, так тем, что постоянно одалживал деньги, стрелял, как говориться. И просил-то по мелочи - рубль, трёшку, пятёрку или червончик. До завтра или послезавтра, но долги редко отдавал, а напоминать, вроде неловко народу было, а он сам будто бы подзабывал. Ежели кто - то решившись напоминал ему, то Прохор Васильевич, хлопал себя ладонью по лбу со словами:
 - А я не отдал? Вот дырявая башка! Закружился в делах! Завтра точно занесу, железно!
    И конечно обманывал, а уж в другой-то раз стеснялись и спрашивать кредиторы, неудобно было напоминать. Махнут, бывало в сердцах рукою:
 - Да хрен с ним, с рублём этим! Пущай подавится моим кровным, говнюк!
    Да и поделиться, пооткровенничать, не всякий захочет соседу, да даже и в семье, что мол, Прошка рубль стрельнул и не отдаёт. Не-е! Помалкивали. Считали недостойным жаловаться по такому поводу, вот и нахватался он у половины села. Экая невидаль скажете вы! И будете правы. Ещё ж пол села есть, у них не одалживал пока! А у Копылова, кстати, и кличка имелась, с армии ещё - Стрелок! Местные думали видимо, что меткостью такое название заслужил. Снайпер или вроде того. Ага! Как бы не так! Другим прославился.
    Стрелял у солдат во взводе, да и в роте: сигареты, «мелочишко на молочишко» в солдатскую чайную сходить, конверты, письма на Родину послать, подшивочный материал на подворотничок, ваксу для сапог, бархотку полировать те сапоги, нитки, иголки - много всего, по мелочи.
    Отправляясь на блуд, любил побаловать кралю, пустить «пыль в глаза» шоколадкой, коробочкой зефира, шёлковым платочком, каким-то мелочным подарочком. У жены-то на это не спросишь деньги, вот к народу и обращался. Кстати, Надежда Ивановна работала счетоводом-кассиром и цену копейке знала. Благодаря её прижимистости дом построили, да и этот злополучный мотороллер приобрели, якобы для работы необходимый мужу. Смог он её убедить в необходимости покупки. Работал Прохор Васильевич учётчиком и землемером, по совместительству.
    На каникулы детей своих отправляли Копыловы в пионерский лагерь, а потом, до школы, к бабушке, на лесной кордон.
    Вот как-то, летним вечером, когда Надежда Ивановна, утирая пот с раскрасневшегося лица, взбивала сливочное масло в корчаге, привязанной к крюку, вбитому в потолочную балку на кухне, трясла и раскачивала, изрядно притомившись, из комнаты вышел муженёк прифиндюренный, пахнущий с ног до головы одеколоном Шипр, в лёгкой шляпе, полотняных белых брюках, в тенниске с галстуком «селёдкой» и начищенных до блеска рыжих сандалетах. Сказав своё привычное:
 - По делам я,- он направился было к двери, как неожиданно резко его остановил визгливый голос жены, просто резанул так, что он аж присел:
 - Куда? А воду скотине кто принесёт? Я опять? Руки и так ниже колен оттянула!
    Прохор Васильевич замер, а Надежда Ивановна продолжила:
 - Принесёшь - тогда вали на все четыре стороны, деловой!
    Что оставалось ему? Выйдя в сени, бурча себе под нос проклятья, взял коромысло и пару вёдер, как услышал снова:
 - Воду в ближнем колодце не бери, плохая. Ступай к тому, что посерёдке села. Да понял ли?
    В ответ услышала, как в сердцах захлопнулась за мужем дверь.
    Прохор Васильевич поспешал по дорожке, бренча вёдрами в одной руке, неся под мышкой другой руки коромысло. Он, было, машинально проследовал по тропинке мимо старого, ближнего колодца, да вдруг резко остановился:
 - Как бы не так! Будет она указывать мне! Я что, дурак что ли переться в центр села?- подумал он с ухмылкой,- к тому же меня Тонечка дожидается, лапочка.
    Прохор Васильевич решительно повернул к колодцу. Он притулил коромысло к срубу, поставил на скамеечку одно ведро, а другое - на почерневший от времени верхний венец, придерживая за край рукою. Чтобы убедиться, далеко ли вода, Прохор Васильевич склонился над колодцем, вглядываясь в тёмное, дышащее влагой нутро, сощурив в напряжении глаза. Неожиданно шляпа соскользнула с его головы и, неспешно планируя, кружась, как белая медуза, стала падать в тёмные глубины колодца. Мигом Прохор Васильевич перегнулся через край, оставив ведро, надеясь двумя руками схватить шляпу. Но тщетно! Ведро, оставленное без присмотра, последовало за шляпой, перевернувшись несколько раз, ударившись, громыхнуло о стенку колодца, долетев до воды. Послышался шлепок и всасывающий звук наполнявший ведро, потом бульканье погружения. Всё это время, Прохор Васильевич сильно перегнувшись, нависнув над чревом колодца, пытался как-то выбраться, встать на ноги, распрямиться! Он скрёб рыжими сандалетами по наружной стенке колодца, силясь зацепиться. Обувь, не удержавшись, слетела с ног, и он беспомощно замельтешил, заболтал ногами в воздухе. Положение его было, прямо скажем незавидное. Видимо, как утопающий хватается за соломинку, так и Прохор Васильевич не придумал ничего глупее, как ухватиться за свисающую и болтающуюся перед носом колодезную цепь, обеими руками. С натугой, скрипом и подвизгиванием завертелась ручка, барабан стал стремительно раскручиваться, звенья цепи, весело позвякивая, замелькали, увлекая несчастного в свои пятиметровые, пахнущие затхлостью, глубины. Дна Прохор Васильевич достиг быстро, не успев и испугаться. Он погрузился, нырнул с головою, но тут же встал на ноги. Оказалось воды в колодце ему по грудь.
    Роднички, питающие влагою этот колодец заилились, дно никто давно не чистил и вода прибывала очень медленно, а может и вообще не поступала. Запах её был неприятный. Ногами в носках ощутил Прохор Васильевич разные, в том числе и острые посторонние предметы на дне колодца. Он побоялся даже представить, что там могло быть, но мысль всё же мелькнула:
 -Только бы не дохлятина!
    А что? Вполне и это могло быть!
    Шляпа плавала по поверхности, увидев её в тусклом свете, Прохор Васильевич выловил и нахлобучил на голову. Вид был комичный, положение – наверное, безнадёжное.
    Прошла, кажется, вечность, а сверху ни звука! Хоть бы кто мимо прошёл! Сумерки меж тем сгущались. Прохор Васильевич понимал, что скоро народ, умаявшись за день, зачинит ворота, заложит калитки, задвинет щеколды на дверях домов, и тогда хоть ори в голос - бесполезно, никто не услышит его. Он попытался покричать, потом прислушаться - тишина! А ноги-то стали застывать, видимо роднички всё же пробивались и, стылая вода мало-помалу питала колодец. Это пугало затворника.
    По тропинке не спеша, опираясь на бадики, шли две старушки. Одна была в гостях у другой, давнишней подруги, ещё с молодости. Засиделись, заболтались. Чайку попили с крендельками и малиновым вареньем нового урожая, оценили.
 - И как ты, Михаловна, тесту на кренделя заводишь, в толк не возьму! Оне у табе скусныя, мягонькия - ум отъишь пряма!- восхищалась гостья.
 - Так я ж, Григорьевна, долго не месю. Постанов с замесой враз делаю, а уж посля, как подойдуть - разделваю пышечками. Ну, и тады катаю в вярёвочки да выкрутасничаю из них, по - всячески.
 - Да-а! Мастярство она и есть мас-тяр-ство! Куды против етава попрёшь? А вот уж малинашная варенья жидковатая у табе сей год, моя-та погущея будить,- найдя и у себя что-то стоящее, решила похвалиться Григорьевна,- в другой раз у мене посиделки устроим, вкусишь тады и мою варенью.
    И Михайловна, уж было приготовившись надуть губы от обиды за своё, согласилась:
 - Лады!
    Поравнявшись со старым колодцем Михайловна, указала крючковатым пальцем своим на ведро и коромысло:
 - Эт чаво жа, забыл поди хтой-та? Глянь, и обувку кинули!
    Старушки опасливо приблизились и стали рассматривать находку:
 - А иде жа другая вядро? Да чиё жа ета?- взволнованно оглядывалась по сторонам Григорьевна.
    Михайловна подняла сандалеты, подслеповато поднеся к глазам, стала вертеть в руках, разглядывать:
 - Вот мому ба деду как раз ба были, как ба не помер. Новыя, почти што, цельныя,- понюхала,- из нутря воняють слягка, ношены, а с наружи-та дикалоном шибко пахнуть. Чаво-та я как ба припоминаю, вроде знаю чии, но сумления бяруть, всё жа.
    Григорьевна тоже принюхалась:
 - Так ето вить Копылова Прошки! Да точно яво! Гляди, забогатели, таки справныя вещя бросають! А всё почаму?- обратилась с этим вопросом к подружке.
 - Ну? Сказывай!- полюбопытствовала Михайловна.
 - Нужды ня знають! Вота чаво!- в сердцах пояснила Григорьевна.
 - В точку! - пристукнула кулачком о бревно колодца, в подтверждение слов, подруга.
    И тут случилось невероятное, непонятное, даже страшное! Из глубины колодца послышался сиплый, каркающий, мужской голос:
 - Ба-буль-ки! Род-нень-кие! Спа-си-те, по-мо-ги-те!
    И как только живы остались Григорьевна и Михайловна услыхав этот зов?! Как в обморок не грохнулись, в истерике не забились? Крепкий всё же в деревне народ! Правда с перепугу шарахнулись они в разные стороны от колодца, но отбежав, приостановились недалече, не зная, что и подумать.
 - Григорьевна,- прошипела издали Михайловна,- чаво делать-та? Нешто водяной завёлси тама, а?
 - Да поди сам Прошка и сидить, полагаю,- убеждённо ответила в полный голос Григорьевна,- нырнуть ряшил, поди скупнуться надумалси, да не вынирнил оттеда,- она хихикнула, прикрывая рот ладошкою.
    Осторожно, мелкими шажками, приблизились к колодцу и Прохор Васильевич увидал две головы в платочках на фоне квадрата вечернего неба.
 - Я это, я, Прохор Копылов, бабоньки! Упал по случайности! Помогите, заледенел здесь!
    Старушки, ничего не обещая, распрямились:
 - Народ надоть скликать, тянуть яво, посля разбярёмси чаво к чаму,- разумно рассудила Григорьевна,- тямнеить пряма на глазах. Бяги, давай на ту сторонУ, а я на етаю. И вярёвки покрепше штоба взяли,- прокричала вслед удаляющейся подружке.
    Колодец будто выдохнул стоном, громким вздохом облегчения несчастного. Докричался. Теперь вытянут!
    Надо сказать, не все откликнулись на призыв спасать Прохора Васильевича. Кое-кто, даже в сердцах сплюнув, выдал:
 - Пущай сидить! - и захлопнули дверь.
    Другие, поджав губы и отведя глаза в сторону, бросали:
 - Ета не наша печаль, вынать яво. Сидить, значить надоть тах-та,- и резко запирали дверь на засов.
    Но нашлись и сердобольные и любопытствующие, таких оказалось больше всего. Даже уже разобравшись ко сну, натягивали портки, сапоги и, забыв о верёвке, вприскочку неслись к колодцу. Зачем она нужна, коли просто поглазеть?
    У колодца, довольно скоро, собралась толпа взволновано гомонящих баб, мужиков, детей. Все норовили протиснуться к месту события, вглядеться, согнутся над отверстием, а различив в чёрном безпросветье голову в шляпе, которая светлым пятном выдавала местонахождение страдальца, радостно тыкали пальцами:
 - Вона, увидали, вона он сидить! Тама!
    Всех растолкав, к колодцу просунулся ближайший сосед, тракторист Яков Лебёдкин. Он деловито пёрхнул в кулак и без видимого интереса, стоя как-то бочком, заглянул тоже:
 - Сидишь?- поинтересовался.
    В глубинах колодца забулькало, заволновалась вода, послышался всплеск и с низу просипели:
 - Яша, милый, замерзаю! Опустите верёвки побыстрее!
    В ответ, с верху раздался чеканный голос соседа:
 - А вот спешить тута не надоть, покумекать стоить.
    Прохор Васильевич, чуть дара речи не лишился:
 - Чего же кумекать? Вопрос-то ясен!
 - Эт кому как,- философски выдал сосед и все враз притихли, прислушались к беседе. Подбежала, запыхавшись, Надежда Ивановна, утирая головным платочком взмокшее лицо. В колодец не заглянула и так знала - её мужик там!
    И тут Яков, оглядев собравшихся, громко, чтобы и в колодце было слышно, произнёс:
 - Я вота считаю, что вынАть яво не стоить вовсе!- и на удивлённые, поражённые возгласы сельчан пояснил, - чаво от няво проку? Рази он сам кому помог када? В нужде выручил? Оказал содействию в чём-та? Бесполезнай мужик!
    Народ на эти справедливые слова безмолвствовал.
 - Супротив Надежды слова кривого не скажу,- продолжил Лебёдкин,- трудяга баба, душевная! А он? Детями не занимается, вона на всю лето из дому спровадил! К труду не приучваить. Как и сам будут оне шалберничать посля, как оперятся. Тольки и слыхать как яво мотороль ночами трящить, када с блуда возвяртаится. А долги? Скока у народа денег взял? А?
    Народ слова эти всколыхнули, послышалось негодование и возмущение в толпе. В колодце страдалец прижук, будто съёжился.
 - Вы вота миндальничаитя с ним, стыдитеся свои кровныя, горбом заработанныя назад получить, а он ничаво, проморгалси. Своим зазнобам, сказвали люди, по деревням, на ваши рублики гостинцы возить, гад!
    Надежда Ивановна всхлипнула громко и приложила к лицу краешек фартука. Стыдно!
    Наклонившись над колодцем, громким голосом прокричал Яков:
 - Слухай мене, прохиндей! Нам нет резону тобою пузо надрывать! Ежели с народом не разочтёсси, останишси иде сидишь, похерим тута!
    И услышав невнятное бульканье снизу, продолжил:
 - А чаво? Милиции нету, начальство далёко, счас, по-быстрому, сговоримси меж собою, мол ничаво не видали, ни об чём не слыхали и по домам! Верно, мужики?
    Все дружно поддержали Якова, кто-то даже захлопал в ладоши.
    Слыша это, Прохор Васильевич млел, еле держась на стылых ногах.
 - Обчество решить и назначим табе тритоном, на вечное поселение в колодец,- прокричала весёлая, разбитная, в третий раз разведённая доярка Муся,- исть скидывать станем, воды вдоволь, скусная, хоть оппейси! Ты тольки гляди, туды не напруди, а то горчить будить. Ха-ха-ха!
 - Я всё отдам, всем! Точно, без брехни!- прохрипел Прохор Васильевич.
    К колодцу протиснулся старичок и наклонившись, умильно так, проговорил:
 - Здрастя Прохор Васильевич! Это ж я, Серахвим Палыч. Вы в прошлай годе пятёрку у мене брали, обещалися возвярнуть вскорости, да видать запамятовали. Ну так как, чаво станем делать таперя? Я хоть и гярой войны, империалистическай, пензию имею, однако, хотелось ба получить должок.
    Следом подошла аккуратненькая, гладко причёсанная учительница начальных классов,Зинаида Зиновьевна, Зи-Зи, как её звали дети:
 - Извиняюсь конечно, но вы у меня тоже пять рубликов одалживали, Прохор Васильевич, извиняюсь, конечно.
    Тяжело, решительно вздохнув, вперёд выступила супруга должника, Надежда Ивановна и, достав из-за пазухи свёрнутый носовой платочек с деньгами обречённо сказала:
 - Ну, вот что! Подходите ко мне, я всем его долги отдам, только вытащите Прохора, прошу вас, люди!
 - Погодитя мужики! Не вынайтя яво покеда,- закричала Григорьевна,- вона продавщица из сельмага бягма бягить, видать и ей должён! Вставайтя в очередь к бабе яво, коль подрядилася заплатить за непутёвого. Рядком, Рядком становитеся!
    Народ двинулся создавать очередь, пихаясь и препираясь.
 - Клянусь, обещаюсь, всем всё верну-у-у,- послышалось из колодца.
 - Ну, коли клянёсси и божишься Стрелок, тады давайтя, спущайтя мужики вярёвки, поверим в последний раз яму,- дал команду Яков и обернулся к Надежде Ивановне,- никаких очередей не будить! И долги сам раздасть, по списку, кажному и с извинениями, понятно? Завтря все у мене запишитесь и скольки кому должён укажитя, согласныя?
    Все, в общем-то были согласные. Раз с извинениями, тогда конечно.
    Кто-то принёс старое одеяло, в него и завернули трясущегося, посиневшего Прохора Васильевича, с которого струями стекала вода. Так и отправился на непослушных, одеревеневших от стояния в ледяной воде, ногах, в одеяле и мокрой, бесформенной шляпе рядом с со своею полною, переваливающейся с ноги на ногу супружницей к дому, а сзади сосед Яков Лебёдкин нёс его рыжие сандалеты, коромысло и ведро. Грустное зрелище! Народ группами и поодиночке разбредался, расходился на покой. Копыловых жалко никому, кажется, не было. На завтра был намечен расчёт по долгам.

говнюк - (просторечное) грубо, о непорядочном человеке
прифиндюренный - (просторечное) модный, нарядный
миндальничать - проявлять излишнюю скромность
похерить - (церковно-славянская основа слова); Х-хер, как перечёркнутая крестообразно славянская буква, так и значение слова - поставить крест, забыть напрочь, в данном тексте - оставить.