Заноза

 
  Пашке снилось, что он бежит по огромному ромашковому полю вниз, не чувствуя под собой ног, практически не касаясь этих солнышек в белом окружении облаков. А где-то там внизу мать, подвязав каштановые волосы любимым ситцевым платком, гребет скошенное позавчера дедом сено. Маленькие остроконечные копешки разбросаны по поляне тут и там, напоминая то ли индейское, то ли эскимосское поселение. Пашка бежал,  размахивая руками, и кричал что есть сил: «Мама, я тут, тут,  я пришел!..»
Мама снимает с головы платок и машет ему, - не спеши, сынок, не торопись.
Вот уже считанные метры отделяют мальчишку от сенокоса, все меньше и меньше цветов под ногами, он делает последний рывок и с диким воплем хватается за правую ногу. Что-то острое с болью впивается в голую ногу, на большом пальце тут же появляется алая капля крови. Он отпрыгивает назад и падает в мягкие ромашки, пытаясь на ходу рассмотреть рану. Из пальца торчал  огромный шип от акации.
  Проснулся Пашка от бешеной боли, было такое ощущение, что шип, который ему только что снился, так и торчал в ноге.  Он резко откинул одеяло и протянул руку к болевшему пальцу. Пару раз инстинктивно схватив рукой воздух он совсем отбросил одеяло на пол и посмотрел на ноги. Вернее, на то что от них осталось. Две розовые культи чуть выше колена.
 Правую разорвало в клочья сразу после взрыва «лягушки», в Аргунском ущелье.  Он смутно помнил, как его грузили на БТР. Потеряв много крови, он практически сразу отключился.  Левую отрезали уже в госпитале. Выбор был невелик или нога, или жизнь. Хирург потом объяснил, что постарался пилить обе одинаковой длины, чтобы проще было надевать протезы.
Очнулся он после наркоза с привязанными к кровати руками. Нестерпимая боль поднималась от ступней и выше, коленные суставы казалось выворачивало наизнанку.  Пашка сжал пальцами простыню и почувствовал, как рвется ее ткань. Хотелось кричать, но язык прилип к небу. На его стон прибежала молоденькая медсестра и тут же сделала ему укол, буквально через минуту он снова провалился в небытие. Потом очнувшись в следующий раз, он опять не смог оторвать руки от кровати. В этот раз Пашка уже мог говорить. Сестричка сидела рядом, и он шепотом попросил отвязать ему руки чтобы почесать ногу. Там чуть ниже колена одновременно и болело, и чесалось.   Она молча откинула простыню и Пашка увидел две забинтованные культи в окровавленных бинтах. Он посмотрел на остатки своих ног и снова потерял сознание. Так  в свои неполные двадцать лет он стал инвалидом.
Протезы  были удовольствием не из дешевых, а вот коляску, которую ему дали еще в госпитале, Пашка освоил легко. Теперь он без нее жизни своей не представлял.  Обслуживать себя научился быстро, благо руки были на месте. 
 Придя немного в себя, он собрался и уже хотел было ехать на трассу, но опять сильно заболела нога. Фантомные боли и раньше давали о себе знать, но вот сегодня он как будто наяву почувствовал в пальце эту занозу. И сон никак не хотел уходить, мама стояла перед глазами как живая и махала платком: «Паша, не спеши, сынок, не торопись».  Сев в машину,  он  поразмышлял о своем сне еще несколько минут  и  выехал со двора.
 Он вырулил на основную дорогу,  ведущую к федеральной трассе, и уверенно поехал знакомым маршрутом. Пашка знал эту дорогу как свои пять пальцев и мог проехать ее всю с закрытыми глазами, знал каждый поворот и каждую выбоину на ней. Последние годы он практически ежедневно  ездил этим маршрутом. На федеральной трассе возле рынка у него был маленький ларек, в котором он проводил практически весь световой день, продавая сплетенные из лозы корзины.
 Нужно сказать, что рукоделию его научил еще в детстве дед по материнской линии. Степан Ильич был, как говорится, мастером на все руки. Сам себе хату поставил и все, что можно было, мастерил собственными руками, а уж поделками из лозы на всю округу прославился, кому корзину сплести, а кому этажерку под книги или фотографии - все в станице к Ильичу шли. И внуку своему он любовь к этому делу пытался прививать. Пашка в детстве не особо к этому ремеслу тянулся, но все же навыки усвоил. Вот они впоследствии ему и пригодились. После смерти матери выживать на нищенскую пенсию стало трудно, а еще надо было сестру учить, она хоть и поступила на бюджетный факультет в университете, но квартиру приходилось оплачивать. Вот и вспомнил парень все, чему его дед учил, стал плести из лозы корзинки. Поначалу станичникам на заказ, а потом ребята из патриотического клуба помогли ему выкупить на трассе ларек, и он стал продавать свои корзинки проезжающим в сторону моря. С заготовкой сырья ему помогали местные ребятишки, которым он за это сладости покупал, а иногда местный выпивоха Антоша приходил опохмелиться и потом отрабатывал долги свои тяжкие, заготавливая лозу.  Так и двигалось дело - вечерами Павел плел корзины, короба и лукошки, а с утра ехал на трассу их продавать.
Пашка уже добрался до края станицы, еще пару километров - и трасса встретит его как всегда   своим  многоголосием  мчащихся куда-то машин. Опять нестерпимо заболел палец на ноге. Пришлось даже остановить машину и стиснуть зубы, такой боли он не испытывал с того самого момента, когда ему отрезали ногу в госпитале. Он опять вспомнил маму и свой сон, и при этих мыслях боль немного начала отступать. За последним поворотом была дорога на кладбище, и ему пришла мысль поехать проведать мать с отцом. Никуда они не денутся, мои корзины, подумал  он  и  свернул на  дорогу к погосту.
Бросив свою «Оку» прямо у ворот кладбища, он достал коляску и поехал по центральной алле,  ища глазами березу, возле которой были похоронены практически все его родственники по материнской линии. Вот и она, знакомая еще с детства. Сначала Пашка ходил сюда с бабушкой ухаживать за могилой прадеда и деда, потом с матерью, когда и баба Поля отошла в мир иной, а уж после смерти матери сам или с Настеной, младшей сестренкой. Он ехал по стройному ряду высаженных чьими-то заботливыми руками деревьев и вглядывался в знакомые лица станичников. Это баба Таня, соседка деда, ее сын Антон, там дальше были могилы родни по линии отца, вон, буквально на соседнем ряду, гранитная плита его одноклассника Вовки Снегирева, которому не суждено было вернуться из Чечни.   Рядом могила Сереги Моисеева, этот вернулся живой и невредимый, но потом подсел на наркотики и в один из снежных зимних дней замерз на лавочке возле сельского дома культуры.  Все знакомые лица смотрели на Пашку, то с полированных гранитных плит, то с эмалированных фотографий, прикрученных к железным крестам. Вот и могилы родных, он бегло окинул взглядом округу, отметив про себя, что в следующий приезд неплохо было бы захватить тяпку и секатор и немного убрать  засохшие цветы и траву.
- Ну здравствуй, мама… – он подъехал вплотную к памятнику и погладил рукой фотографию матери. – А ты мне снилась сегодня,  я и приехал навестить.
И вам  низкий поклон,  –  он повернулся   всем корпусом к соседним могилам.
Парень сидел  в окружении могил родственников, слушал шелест листьев на березе, и его мысли улетели куда-то в далекое прошлое, он вспоминал детство, деда с бабушкой, мать с отцом, до того момента, пока они еще жили вместе, и ему почему-то вдруг очень захотелось перемотать жизнь как пленку в своем старом диапроекторе и вернуть назад то счастливое и беззаботное время, веселых,  и здоровых любимых людей. Он готов был отдать все на свете, лишь бы сейчас, в сию минуту можно было бы закрыть глаза, а открыв их, увидеть всех рядом, счастливых и улыбающихся.  Пашка закрыл глаза и провалился в грезы.
Вывел его из забытья громкий гул машин на трассе, сливающийся в один нескончаемый сигнал. Было такое ощущение, что несколько большегрузов вдруг решили сигналить одновременно на всю мощь своих клаксонов.
Пора ехать, подумал он и стал выбираться  на центральную аллею кладбища,  нога практически не болела, но вдруг  сильно стало давить  виски  и с каждым ударом сердца пульсом  отдавать прямо в голову:  тут, тук, тук.  Начинался приступ мигрени, нужно было срочно выпить лекарство, иначе боль не отпустит в течение дня.  Еще лучше было бы лечь и заснуть, тогда все проходило намного быстрее.  Пашка забрался в машину и стал рыться в бардачке, как назло пачка с таблетками оказалась пустой. Ну вот, подумал он, надо ехать в аптеку, возвращаться в станицу очень не хотелось, но иного выхода просто не было. Он выбрался на дорогу и поехал в центр станицы, где располагались торговые ряды.   Заехать в аптеку на коляске он не мог, взбираться туда по ступенькам на руках тоже не очень хотелось, поэтому он решил подъехать к местному базарчику и попросить кого-нибудь из товарок оказать ему эту небольшую услугу, тем более  знал, что никто и не откажет  ему в помощи.

Подобравшись как можно ближе к торговым рядам,  увидел, что народ собрался в одном месте и что-то оживленно обсуждал.   Он открыл окно в машине и  окликнул знакомую ему еще с детских лет подругу матери, торговавшую здесь молоком и творогом.
- Теть Оль, можно вас на минуточку?
Та повернулась на его голос и всплеснула руками:
-  Господи Иисусе,  живой! А ты откуда, ты разве на трассе не был?
- Нет, не доехал еще, я на кладбище был, заезжал своих проведать, да вот голова заболела, а таблетки закончились, вы не поможете купить?
- Конечно помогу, главное, что ты живой.
- А с чего мне не живому-то быть, теть Оля?  -  улыбнулся Пашка.
- Так ты ничего не знаешь?
- Нет, а что случилось-то?
- Ларек твой снесли полчаса тому назад, фура со щебнем на него налетела и перевернулась, вот дядька Иван только оттуда. Клавкину-то палатку щебнем засыпало почитай до крыши.
Не думая уже о лекарстве и головной боли, Пашка завел машину и рванул на трассу.  Подъезжая к тому месту, где еще вчера торговал своими изделиями, он увидел лежащую на боку машину и торчащие из-под груды щебня искореженные куски металла. Часть корзинок валялась далеко на обочине, а часть была погребена вместе с остатками ларька. Рядом стояла рыдающая баба Клава, приторговывающая на трассе дубовыми вениками и  маринованными грибами из-под прилавка.
 Увидев парня, она трижды перекрестилась:
 – Паша, живой, а я уж тебя грешным делом похоронила.
- Да что со мной будет-то, баба Клава, я уже умирал, мне не впервой, только опять косая промахнулась.
Голова болела все сильнее, таблетки он так и не купил,  осмотрев масштабы бедствия парень решил возвращаться в станицу и искать подмогу в лице  того же Антошки, нужно было собрать  разбросанные корзинки и перевезти их домой. Что делать дальше и как восстанавливать ларек, он даже представить пока не мог.
Весь день прошел в суматохе, сначала они с Антошкой собирали корзины, потом вместе с бабой Клавой писали показания в местном отделении милиции. Вернулся домой он уже глубоко затемно, наскоро перекусив, принял душ и лег спать.
Снова и снова прокручивая в голове события прошедшего дня, он с ужасом осознавал, что  могло бы случиться, если бы не эта боль в ноге и не его поездка на кладбище. Пашка, укрывшись пледом закрыл глаза и полушепотом прошептал: «Спасибо, мама…»
Сон не шел, сказывалось напряжение всего прошедшего дня, организм дал сбой, тело хотело отдыха, а мозг все прокручивал и прокручивал сюжеты дня минувшего и всей прожитой жизни. Вот уже два раза высшие силы оставляли Пашку на этом свете. Наверное, не для того они хранили его жизнь на этой планете, чтобы он мог плести корзины из лозы и зарабатывать на хлеб насущный. Может быть ему уготована какая-то более масштабная миссия? Он еще поворочался с пол часа, а потом включил ночник, достал из ящика прикроватной тумбы две тетради старую, в которой были записаны его детские стихи и большую на девяносто шесть листов, в которую он еще в госпитале начал писать свои воспоминания о службе. Перечитав несколько листов, Пашка отбросил обе тетради в сторону достал из книжного шкафа новую и вывел на первом чистом листе.
«Старый, видавший не одну тысячу километров, «ПАЗИК» полз по горному серпантину, словно черепаха. Солнце уже пыталось прятаться за нависавшие прямо над дорогой скалы, день близился к концу, и Николай переживал, что Гасану придется его ждать. Как же долго они не видели друг друга, целую вечность, а может и больше, хотя с момента службы прошло всего двадцать пять лет. И вот теперь он едет на встречу со своим однополчанином»